Страница:
Боярин становится на колени перед образом Спаса и с горячим умилением молится:
- Господи, пошли удачу рабу твоему Жариславу!
А толпе нет дела до боярина Жарислава. Она мстит за свои обиды, за свое горе. Но внезапно гул стихает. Головные словно в преграду уткнулись, остановились. Задние толкают передних, вытягивают шеи в жгучем нетерпении: что там?
Откуда-то вырывается на тонконогих конях десяток княжьих дружинников. Их ведет сам тысяцкий Гарлав. Они врезаются в толпу, давят ее конями, крушат мечами. Сверкание мечей, подобное молниям, поражает бегущих. "Без милости!" Таков приказ Коснячко.
...Кочеток не чует под собой ног. Два отрока на быстрых конях скачут по его следам. Кочеток знает здесь все тропинки. До сих пор это спасало его. Он петляет по огородам и садам, тут конным трудно за ним угнаться. Но все же они настигают его.
Беглец прыгает в сторону, проваливается, как в гнездо, в густую траву. Дружинники промчались мимо. Кочеток встает и бежит по другой тропинке в гору, к воротам. Он знает: отроки не найдут его и вернутся. И в самом деле, оглядываясь, он видит, как, все увеличиваясь, мелькают две фигурки по его следу.
Кочеток останавливается - впереди ворота. Надо, чтобы стража ничего не заметила: ни окровавленного плеча, ни тяжелого дыхания. Он проходит в ворота и дрожит каждой жилкой: а что, если со сторожевой башни заметят преследующих?
Вот наконец и высокий забор, ограждающий подворье Жарислава. Ворота заперты. Кочеток обоими кулаками стучит в них.
- Чего надобно? - слышится такой знакомый и сейчас особенно родной голос челядина Парутка.
- Я это, Кочеток, скорей пусти. Княжьи отроки идут по пятам, - шепчет несчастный беглец, оглядываясь.
Голос за воротами звучит невозмутимо:
- Господин приказал не впускать никого. Спрошу у него.
На крыльцо терема выходит боярин Жарислав. Услышав мольбу Кочетка, кричит:
- Уходи, откуда пришел. Мне убивец не надобен!
У Кочетка слабеют ноги. Но отчаяние придает смелости. Он вопит в ответ:
- До князя дойду, скажу: Жарислав меня подбивал на злодейство! В свидетели пойду!
С радостным удивлением он слышит, как заскрипели ворота, и вбегает во двор. Бросается к боярину, припадает к его ногам:
- Исполнил, как ты велел, боярине-господине.
Жарислав подает знак - встать! Ведет Кочетка за собой на огород, за клети. Тут почему-то стоит Склир с мечом в руке и молча смотрит на челядина. Кочеток опять бросается в ноги Жариславу, молит. Тот успокаивает:
- Креста на мне нет? Не бойся! Пойди к Склиру, он спрячет от гридней*.
_______________
* Г р и д е н ь - воин отборной дружины; княжеский
телохранитель.
Боярин поднимает челядина на ноги, толкает к сыну. Тот все так же молча заносит меч, стремительным навесным ударом опускает на голову Кочетка...
Хоть челядин по "Русской правде" и не может быть свидетелем, а все же такой больше не нужен боярину...
И тотчас же слышится сильный стук в ворота. Два отрока влетают на подворье. Немного погодя сюда поспевает и тысяцкий Гарлав. Он слезает с коня, понимающе щурит глаза на убитого:
- Вира*. А был бы жив, не сносить головы тебе, боярин.
_______________
* В и р а - штраф. За убитого холопа платили 5 гривен, столько
же, сколько за княжьего коня.
Поворачивается спиной, бросает:
- Иди за мной. Князь кличет.
5
Никогда не видели бояре своего князя таким разгневанным. Тиун Николай, попавший под горячую руку, был строго наказан за незначительную провинность, совершенную в прошлое лето. Быстро прошел князь мимо притихших отроков в свою светлицу, чтобы они не слышали разговора с боярином.
Едва ступил Жарислав на порог, как Яроелавич подскочил к нему и выдохнул:
- Ты что?!
Боярин остановился на пороге, вмиг позабыв все оправдательные речи, придуманные по дороге. Гарлав, шедший позади, ударил его в затылок кулаком, и Жарислав распластался перед князем.
- Зачем учинил татьбу над чужинцами? - спросил князь. - Зачем челядинов своих натравил? Зачем смутил людей? Думал, не узнаю? А? Говори, дохлый пес!
Боярин стал все отрицать: его перед князем оговорили, оклеветали. Да разве он может, разве рука поднимется на такое?
- Ведаешь, княже-господине, по-божески живу, твою землю украшаю, тебе помогаю, детишек сирых приютил. Ибо возлюбил ближнего, яко самого себя.
Князь, взбешенный льстивой речью, прервал его:
- Ангельские словеса речешь, а нож за спиной держишь! Гляди, боярин, жизнь твоя на волоске!
Откуда-то из угла, из-за спины князя, появился невысокий худой человек, одетый в черную рясу. Огромные серые глаза смотрели задумчиво. Он держался просто, но с достоинством. Человек словно глядел сквозь боярина, словно не замечал Жарислава. Он сказал, обращаясь к самому себе:
- Бес ничто противу злого человека. И бес того не замыслит, что зол человек замыслит.
- Верно слово твое, Феодосий, - повернулся к нему князь. - А то и не человек. Скот неразумный.
И опять к Жариславу:
- Моих людей в чужой земле как встречают? В Царьграде дают купцам-русичам улицы: живите, радейте. В Париже мой брат король Филипп ссужает и дружиной для охраны, чехи встречают меня с почтением. А ты со всеми поссорить меня надумал? Безголовый. А и взаправду таким станешь!
Жарислав молчал: оправдательные слова только распалят князя. Резоимец был уверен: гроза минет. Князь не убьет его. Суда боярин не боится доказательства нет, ведь донос - еще не доказательство. Даже скудной княжьей милости не лишится. Как только Ярославич немного успокоится, начнут действовать тиун Николай и воевода Коснячко, заступятся за него перед князем. Не задаром. Немало денег дал им Жарислав. И еще неизвестно, кому больше служат тиун и воевода - князю или ему?
А самый крепкий заступник за боярина - княжий сын, сребролюбец Святополк. Уж он-то замолвит слово перед отцом. Одумается Изяслав, сменит гнев на милость.
Боярин перевел взгляд на черного человека. Князь назвал его Феодосием. Наверное, это монах Феодосий, игумен тех затворников, что живут в печерах за Крещатицким ручьем, в берестяных дебрях. Говорят, праведной жизни человек. А если говорят - праведник, значит, в силу входит. Стало быть, неплохо его милость заслужить. Боярин протягивает руки к Феодосию:
- О столп премудрости, труба небесная, отец братии святой! Распознай - невинен я.
И прося заступничества у праведного мужа, Жарислав уже отсчитывает в уме, сколько надо будет дать гривен на святую братию - затворников.
Глава IV
ВОЗВРАЩЕНИЕ
1
Гребцы еще несколько раз взмахнули широкими веслами-лопатами, лодья вынеслась из-за обрывистого берега на быстрину, и взгляду Изяслава-отрока открылся Киев, сказочный - в легком мареве, опоясанный синим поясом и огражденный деревянной стеной. На безоблачном небе выделялись тринадцать куполов храма Святой Софии, взметнувшие ввысь свои кресты.
Но вот взгляд отрока скользнул по домам Подолия. Вспомнились речи подольских кожемяк и дерзкие слова, слышанные в Новгороде. В нужде живут на Подолии и гончары, и кожемяки, и древосечцы... А хитрые и гордые бояре жиреют в праздности. Праздность же, известно, мать пороков. Разве боярин смог бы прокормить семью, если бы жил лишь на то, что добудет на войне? На него работают челядины. И он к тому же волен в их жизни и смерти. Разве это по правде?
Изяслав испугался таких мыслей, отмахнулся от них, как от наваждения.
...Лодьи подошли к пристани. Бояре - послы новгородские отправились на гору, в княжий дворец. Турволод и Верникрай остались на подворье, а Изяслав прошел длинным коридором к княжьей палате. Но не один он добивался в этот день к князю. Неожиданно отрок лицом к лицу столкнулся с сыном боярина Жарислава, Склиром, своим давним обидчиком. Не раз в детстве, поймав Изяслава, Склир заставлял его быть "конем" - садился на плечи и больно пришпоривал каблуками. И позже, встретив сына бывшей отцовой холопки, понукал им, как слугой. Изяслав не осмеливался ослушаться. Он лишь старался избегать встреч со Склиром.
И вот теперь они оба ожидали вызова к князю как равные. Жариславич не подал и виду, что знаком с дружинником, лишь недобрая ухмылка мелькнула.
Изяслав же обрадовался случаю досадить обидчику. И когда сам воевода Коснячко выглянул из светелки и обратился к нему со словами "князь кличет", он прошел совсем близко от Склира, задев его краем плаща.
Если бы можно было убить взглядом, Изяслав был бы мертв.
2
Изяслав-отрок решил навестить своих. Ему было неловко: уже восемь дней он в Киеве, а только теперь выбрался на Подолие. Правда, необязательно сообщать матери и брату день своего приезда. Но совестно перед самим собой.
Отроку кружила голову милость князя. Ярославич собственноручно надел серебряный крестик на шею отроку и назначил челядина Верникрая ему в услужение. Отрок купался, как в меду, в льстивых улыбках тиунов и дружинников, узнавших о княжьей милости. Наконец-то он проник в этот манивший мир, как равный, как боярский сын. Пусть теперь Славята попробует посмеяться над ним!
Чем ближе Изяслав подъезжал к Кожемякам, тем явственней вспоминал насмешливое лицо Славяты, хохот его товарищей.
И еще острее почувствовал свое возвышение, повидавшись с матерью и братом Лукой. Лука вбежал в дом с огорода как был - в грубой одежде, перепачканный землей. Его молодое лицо уже поблекло от непосильной работы.
Отрок обнял мать, прижал к груди.
- Мамо моя, теперь вам лучше будет!
- А нам и так стало лучше - спасибо тебе, сыне. - Она просияла от его ласки. - Ты воротился здоровым. Чего же еще просить у Господа?
Отрок не устоял перед соблазном похвастаться собственным слугой и взял Верникрая с собой на Подолие. Теперь он послал новгородца подсыпать корм коню и достать из переметной сумы гостинцы.
- Верникрай останется на семь дней у вас, поможет по хозяйству, сказал отрок, гордый тем, что и он волен кем-то распорядиться.
Лука подсел ближе, сказал внезапно:
- Резоимец Жарислав прибегал. Хотел взять нас в холопы.
- Хорошо, что Славята оберег, а то бы пропали, - добавила мать.
Изяслав повернулся к ней:
- Кожемяка Славята?
Она подтвердила: Славята внес за них деньги.
"Как же это выходит?" - думал отрок. Славята, который позавидовал его счастью и так жестоко посмеялся над бывшим учеником? Тот самый Славята теперь спас его семью? Почему он это сделал? Потому ли, что Изяслав стал большим человеком, княжьим огнищанином* и может ему пригодиться? Но отчего же кожемяка не побоялся посмеяться над ним тогда?
_______________
* О г н и щ а н и н - хозяин; крестьянин, земледелец.
Изяслав порывисто вскочил.
- Куда ты, сыне?
Он должен немедленно поехать к кожемяке поблагодарить. Мать улыбнулась и закивала головой. Да. Пусть едет. Ее сын всегда такой скорый на решения, честный и добрый.
Изяслав вместе с Лукой и Верникраем вошли во двор кожемяки. Тут стояла большая кадка из колотых плах. В ней лежали коровьи и конские шкуры, засыпанные известью. Сначала они очищались от шерсти. Затем их заливали щами, очищали от мездры, мяли руками. Это была самая тяжелая работа. Потом кожи дубили корой и вывешивали сушиться на распялках.
Славята вышел навстречу гестям. Увидев Изяслава, насмешливо прищурил глаза и взглянул на его пояс. Кровь бросилась в лицо дружиннику, но он сдержался. Непонятный человек этот Славята. То насмехается, то выручает в беде. Отрок протянул кожемяке деньги. Тот молча взял их, отдал жене. Наступило неловкое молчание. Наконец Славята пригласил гостей в свой дом.
Хозяева и гости уселись на лавках и принялись за угощение.
Славята почти не разговаривал с отроком. Неприязнь к Пустодвору возникла давно, еще в тот день, когда староста заметил, с каким восхищением смотрел юноша на проехавшего боярина и как потом, сравнивая, взглянул на одежду кожемяки, а проходя мимо бочек с рассолом, задержал дыхание.
Пустодвор был неважным работником. Иногда опускал скребок и долго сидел неподвижно, мечтая, пока окрик старосты не возвращал его к делу. И оживлялся ученик всякий раз, если речь заходила о боярах и князьях, об их богатствах.
"С червоточиной парень, - думал Славята. - Из таких получаются боярские блюдолизы, настоящие рабы..."
А рабов староста ненавидел. Не тех, кто силой был обращен в рабство, но не смирился, а таких, кто по нраву своему был рабом.
"Говорят, яблоко от яблони недалеко падает, а поди ж ты, куда это вот яблочко закатилось, - с обидой думал староста. - Сын Микулы, да не в отца и не в мать пошел..."
Узнав, что Верникрай - житель Новгорода, Славята расспрашивал его о тамошнем законе-ряде. Слушая рассказ о вече, на котором новгородцы изрядно напугали бояр, он ласково глядел на Верникрая и приговаривал:
- Вот это по-нашему! Молодцы! Червь древо тлит, а боярин - людей.
Староста искоса взглянул на Изяслава и сказал:
- А вреднее бояр псы боярские. Нет ничего хуже для человека, чем псу уподобиться.
- Верно, - кивнул Верникрай. - Сколько псу не хватать, а сытым не бывать.
- Оттого и люты, - продолжал Славята. - За чужим погонишься - свое потеряешь. А у нас своя гордость должна быть. Махать мечом, на коне красоваться да корзно носить всяк сможет, а ты кожу выделай или дом построй! Тогда и увидим, чего стоишь. Тать на коне - слуга сатане, а добрый работник - Богу угодник.
Он увлекся и говорил уже не для того, чтобы укорить Изяслава, а высказывал затаенное, выношенное в тяжкой работе, в нужде, в стычках с княжескими тиунами и боярскими прихвостнями. Под конец сказал Верникраю так, будто, кроме них двоих, никого здесь и не было:
- А ты полюбился мне. Заходи в гости почаще. Не дорога гостьба, дорога дружба. У нас, кожемяк, говорится: вяжись лычко с лычком, а ремешок с ремешком...
3
Немало дней проводил в церкви Святой Софии Изяслав-отрок. Не уставал он восхищаться собором с огромным двенадцатиоконным головным куполом и двенадцатью малыми куполами. Две западные софиевские башни были построены наподобие крепостных веж* с шатровыми позолоченными верхами. Они обозначали державность и величие Русской земли. Внутри башен вились пологие лестницы, по которым князь с семейством поднимался на хоры, оттуда хорошо было видно и слышно все богослужение. А попадал на лестницы князь прямо из дворца. Вели туда длинные крытые переходы, на них у дверей стояли воины-стражники.
_______________
* В е ж а - здесь: башня.
Только в Византии имелись церкви, подобные киевской Софии, но и те были поменьше и убранством победнее.
Облицованные полированным мрамором порталы, холодный разноцветный ковер пола, составленный из резных плит серого, черного, розового, зеленого оттенков... Кусочки мозаичной смальцы образовывали диковинные цветы. Блестящий камень обрамлял нижнюю часть стен и столбов, загадочно мерцал в перекрещивающихся солнечных лучах, в трепетных бликах свечей.
Невысокая мраморная плита почти не закрывала от молящихся алтарь, далее виднелись изгибающиеся вдоль стен скамьи - для клира - и пышный трон митрополита в центре. Над ним возвышались мозаичные фигуры отцов Церкви, картины причащения Христом апостолов, фигура молящейся богоматери.
А над головами, в центральном куполе, созданный из той же мозаичной смальцы, словно бы парил Исус Христос, испрашивая у Бога Отца прощения для людей.
Многократно бывал Изяслав-отрок в Софии и здесь подружился с монахом-списчиком Иннокентием. Полюбился ему хлипкий монашек любопытным, дерзким умом. Он рассказал отроку о прежней жизни в дремучих лесах, о языческих храмах, где грешники по-прежнему творят блудодейства. Рассказал, как однажды пришел к ним киевский монах Кукша и впервые поведал о Христе. Как он, Иннокентий, тогда называемый смердом Варгой, по наущению волхва решил удавить монаха, как петля выпала из его рук перед словом черноризца. Когда Иннокентий вспоминал монаха Кукшу, слезы благодарности появлялись на глазах, а когда припоминал себя, молодого и горячего, погрязшего в грехе, но сильного телом, из его груди вырывались тяжкие вздохи. Изяслав не мог понять, чего же больше в речах Иннокентия: благодарности монаху Кукше, выведшему его на путь познания, или сожаления о молодых днях?
Больше всего нравились отроку книги, которых в Софии было немало. Их тут списывали с греческих, еврейских, латинских, арабских и многих других изборников и фолиантов. Возьмешь книгу - и, если научен грамоте, будто мир откроется перед тобой. Прочитаешь о всемирном потопе, о Ное и детях его, об Авеле, убитом братом Каином. Прочитаешь о распрях в земле палестинской, а подумаешь о Русской земле, о ее могуществе и слабости, о раздорах князей. А то окунешься в глубины Аристотелевой и Пифагоровой мудрости, в тайны слов и чисел. Если бы научиться грамоте!
Изяслав приставал к Иннокентию с нескончаемыми вопросами. Тот терпеливо объяснял ему таинственные, затейливо изогнутые знаки, разрешал стоять за спиной и следить, как они появляются на пергаменте. Изяслав удивлялся терпению переписчика, с уважением и сочувствием наблюдал, как желтая рука с длинными пальцами осторожно рисует букву, как от напряжения на лбу монаха появляются капли пота и медленно стекают вниз, застилая глаза. Отрок и сам пробовал писать кисточкой на камне и вскоре знал буквы: птицеподобную "ижицу" и лукавую "фиту", близнецов "ера" и "еря", умел различать "юс малый" и "юс большой".
И как-то через несколько месяцев Иннокентий предложил отроку написать на камне свое имя. Изяслав окунул кисточку в киноварь. Его рука дрожала, капли краски падали на камень. Неужели сейчас свершится великое чародейство? Непонятная робость овладела им. Раньше он имел дерзость выводить буквы, но складывать их в слова - это совсем иное...
- Мечом махать легче, отроче? - Послышалось где-то за спиной.
Изяслав вздрогнул, оглянулся. Увидел высокого тощего монаха, лицо у которого - будто из мореного дуба. Глубокие складки и морщины избороздили его. Из-под лохматых бровей блестели темные истовые глаза.
- Благослови, святой отче! - Бросился ему в ноги Иннокентий.
Монах поднял списателя, обнял.
- Это спаситель души моей, отец Кукша, говорил тебе о нем, - пояснил Иннокентий Изяславу-отроку и снова обратился к монаху: - Надолго ли в Киев к нам, святой отче?
- Нет. Завтра ухожу в земли вятичей, в дебри. Немало еще душ заблудших там обитает. Да и ты, Иннокентий, долг свой Господу понемногу отдаешь, молодых грамоте учишь. - Он кивнул на Иэяслава-отрока. - Кто добро творит, того Бог благословит.
Иннокентий был польщен, но старался не подать виду. Насупился озабоченно:
- Да вот никак не решается он даже имя свое, князем пожалованное, написать...
Монах повернулся к Изяславу.
- Не бойся, отроче, дело то богоугодное, благословляю. Божьей волей свет стоит, наукой люди живут, - торжественно молвил Кукша и тем словно подтолкнул отрока.
Дрожа всем телом, прикусив губу от чрезмерного старания, отрок сотворил чудо. На камне горело его имя. Отрок онемел от восторга. Пройдут годы, а его имя останется здесь. Новые незнакомые люди назовут его. У Изяслава было такое чувство, словно бы вот сейчас он сотворил самого себя и оставил в мире навечно.
Глава V
СМЕРТЬ МОНАХА КУКШИ
1
По бездорожью с узловатым посохом в руках, подпоясанный веревкой, брел посол игумена Феодосия монах Печерской обители Кукша. Он пробирался тайными лесными тропками, взбирался на холмы, размеренно шагал по лугам, время от времени затягивая громким басовитым голосом псалмы.
Кукша имел от роду пятьдесят один год, был высок, жилист. Суровость и воздержание наложили отпечаток на правильные черты его лица, огонь веры сверкал в черных исступленных глазах. Игумен Феодосий знал, кого послать в загадочную и страшную землю вятичей насаждать Христову веру. Кукша считался в монастыре наибольшим праведником. Он и в скитаниях не снимал вериг. Но иногда и этого оказывалось недостаточно, чтобы заглушить могучий голос плоти. Тогда Кукша шел к игумену, жаловался: "Бесы одолевают". Игумен зачинал душеспасительные беседы, налагал епитимью - тяжкую работу и строгий пост: в сутки чашку воды и две ложки овсяной похлебки. Ни разу не уступил Кукша голосу плоти. Ни для радости, ни перед страхом смерти.
Черноризец перебрался через ров, где когда-то протекал ручей. Кажется, нет конца и края дремучим лесам, под ногами сплелись травы и цветы, а над головой - ветки деревьев. Огромна земля вятичей. Огромна и непокорна. Строптивы и вспыльчивы здешние язычники, чуть что - и дубина поднимается над головой незваного пришельца.
Много раз угрожала Кукше смерть, но такая была сила убежденности в этом человеке, такая уверенность в святости своего дела, что невольно нечестивые начинали прислушиваться к его словам. А что это были за слова? Огненные, призывные, мягкие и звенящие, как металл, чарующие и мелодичные. Этими словами, словно благовониями простые глиняные кувшины, игумен Феодосий наполнял души странствующих монахов, чтобы они изливали благодать на заблудших братьев.
Есть у Кукши чем порадовать игумена. Два больших селения перешли в христианскую веру, потопили в Оке погрудное изображение идола без усов и бороды. Тридцать и семь нечестивых бортников* монах наставил на истинный путь. Может быть, из их числа выйдут такие, как монах-списатель Иннокентий, ревнитель веры, помощник самого иерея Никона.
_______________
* Б о р т н и к - пасечник.
Но не только сладостные мысли копошились в мозгу благочестивого черноризца. Вставали перед ним и иные видения - избиение язычников. Он указывал путь княжьим дружинам, и они силой насаждали Христово учение, а заодно и облагали язычников данью. Кукша бестрепетно благословлял мечи воинов, изгонявшие скверну и тем самым спасавшие души грешников. Ибо важнее всего душа. Кукша был уверен в своей правоте, и его не смущали ни муки, ни кровь. И родной матери он не пожалел бы ради прославления Господа. Но иногда во сне к нему подкатывался выбитый из орбиты глаз язычника и пристально с укоризной глядел на него. А то вставал перед ним кудесник, отысканный Кукшей в потаенной роще и выданный воинам. Черноризец видел опять, как волхв разрывает одежду и распарывает длинными ногтями собственный живот.
Бывало еще, что к монаху приходили по ночам бесы и начинали искушать наслаждениями. То превращались они в прекрасных языческих дев, то в чудовищных сов с человеческими руками вместо крыльев. И тело Кукши, хоть и приученное строгими постами и веригами к молчанию, загоралось несносным сладостным зудом. Тогда заводил черноризец молитвы и читал их все подряд, пока бесы не отходили. И ни разу ничто не могло его заставить отступить от пути праведника.
А теперь Кукша пробирался все дальше и дальше в леса. Где-то тут находилось требище Житней Бабы*. Влияние здешних кудесников было так велико, что ни один смерд из поселений, окружавших требище, не пришел к Кукше на поклон. Что ж, монах смиренен, он сам идет к нечестивым, ведь его душа болит за них. Черноризец знал: если заметят его кудесники вблизи своих сборищ идольских, своих капищ, кумирен**, предадут лютой казни, но смерть и муки не страшили его. Судьба монаха в деснице Божьей, и если Господу угодно, Кукша с радостью отдаст свою жизнь за святое дело.
_______________
* Т р е б и щ е Ж и т н е й Б а б ы - храм языческой богини
плодородия, известной также под именами Девы, Земли, Рожаницы.
** К у м и р н я - языческий храм; капище или требище.
...Наступал вечер. Все темнее становилось в лесу, причудливее ложились тени, глуше журчали ручейки.
Под ногами захлюпала вода. Кукша перебрался через небольшое болотце, поросшее желтыми цветами, и опять углубился в лес.
Повеяло прохладой. "Очевидно, недалеко река или озеро, - подумал монах. - Там, на берегу, и отдохну". Он прибавил шагу.
Деревья расступились, и в правильной округлости открылось лесное озеро и небольшой остров посреди него. Свет луны проложил серебряные мостики через воду к островку, обрисовал причудливое строение на нем.
Кукша вскарабкался на высокое дерево. Отсюда ему было лучше видно, что делалось на островке за двумя земляными валами. На гребне второго внутреннего вала высился деревянный тын, и на его кольях висело что-то причудливое. Черноризец догадался: это черепа быков и коней. Значит, там требище. Из-за тына выглядывала кровля храма, к небу поднимался дым жертвенного огня. Может быть, сейчас приносят требу?
Ненависть пьянящей волной разлилась по телу монаха, захлестнула все мысли и чувства. Но вот он взглянул на лес и изумился. Там и сям между деревьями сверкали, переливались огоньки, сходились и расходились, соединялись в круги. Эти огни двигались к озеру. "Нечестивые с факелами, определил Кукша. - У них праздник". Он решил спрятаться в зарослях и оттуда понаблюдать за бесовскими игрищами, а потом решить, когда и с чего начинать свой богоугодный труд.
Монах осторожно спустился с дерева. В несколько прыжков он достиг полосы приозерных кустов и опустился на землю. Совсем недалеко, на лужайке, нечестивые водили хоровод, и казалось, что пляшут не люди, а факелы. Посредине круга плясал волхв, все ускоряя и ускоряя движения, изгибался, прыгал на одной ноге. Дикие своеобразные звуки обрядовой песни разносились далеко вокруг, пугая зверье, выгоняя его из нор.
Кукша глядел на бесовские позорища и про себя молился: "Господи, испепели их, Господи, покарай тела и прости их души. Ибо они не ведают, что творят".
- Господи, пошли удачу рабу твоему Жариславу!
А толпе нет дела до боярина Жарислава. Она мстит за свои обиды, за свое горе. Но внезапно гул стихает. Головные словно в преграду уткнулись, остановились. Задние толкают передних, вытягивают шеи в жгучем нетерпении: что там?
Откуда-то вырывается на тонконогих конях десяток княжьих дружинников. Их ведет сам тысяцкий Гарлав. Они врезаются в толпу, давят ее конями, крушат мечами. Сверкание мечей, подобное молниям, поражает бегущих. "Без милости!" Таков приказ Коснячко.
...Кочеток не чует под собой ног. Два отрока на быстрых конях скачут по его следам. Кочеток знает здесь все тропинки. До сих пор это спасало его. Он петляет по огородам и садам, тут конным трудно за ним угнаться. Но все же они настигают его.
Беглец прыгает в сторону, проваливается, как в гнездо, в густую траву. Дружинники промчались мимо. Кочеток встает и бежит по другой тропинке в гору, к воротам. Он знает: отроки не найдут его и вернутся. И в самом деле, оглядываясь, он видит, как, все увеличиваясь, мелькают две фигурки по его следу.
Кочеток останавливается - впереди ворота. Надо, чтобы стража ничего не заметила: ни окровавленного плеча, ни тяжелого дыхания. Он проходит в ворота и дрожит каждой жилкой: а что, если со сторожевой башни заметят преследующих?
Вот наконец и высокий забор, ограждающий подворье Жарислава. Ворота заперты. Кочеток обоими кулаками стучит в них.
- Чего надобно? - слышится такой знакомый и сейчас особенно родной голос челядина Парутка.
- Я это, Кочеток, скорей пусти. Княжьи отроки идут по пятам, - шепчет несчастный беглец, оглядываясь.
Голос за воротами звучит невозмутимо:
- Господин приказал не впускать никого. Спрошу у него.
На крыльцо терема выходит боярин Жарислав. Услышав мольбу Кочетка, кричит:
- Уходи, откуда пришел. Мне убивец не надобен!
У Кочетка слабеют ноги. Но отчаяние придает смелости. Он вопит в ответ:
- До князя дойду, скажу: Жарислав меня подбивал на злодейство! В свидетели пойду!
С радостным удивлением он слышит, как заскрипели ворота, и вбегает во двор. Бросается к боярину, припадает к его ногам:
- Исполнил, как ты велел, боярине-господине.
Жарислав подает знак - встать! Ведет Кочетка за собой на огород, за клети. Тут почему-то стоит Склир с мечом в руке и молча смотрит на челядина. Кочеток опять бросается в ноги Жариславу, молит. Тот успокаивает:
- Креста на мне нет? Не бойся! Пойди к Склиру, он спрячет от гридней*.
_______________
* Г р и д е н ь - воин отборной дружины; княжеский
телохранитель.
Боярин поднимает челядина на ноги, толкает к сыну. Тот все так же молча заносит меч, стремительным навесным ударом опускает на голову Кочетка...
Хоть челядин по "Русской правде" и не может быть свидетелем, а все же такой больше не нужен боярину...
И тотчас же слышится сильный стук в ворота. Два отрока влетают на подворье. Немного погодя сюда поспевает и тысяцкий Гарлав. Он слезает с коня, понимающе щурит глаза на убитого:
- Вира*. А был бы жив, не сносить головы тебе, боярин.
_______________
* В и р а - штраф. За убитого холопа платили 5 гривен, столько
же, сколько за княжьего коня.
Поворачивается спиной, бросает:
- Иди за мной. Князь кличет.
5
Никогда не видели бояре своего князя таким разгневанным. Тиун Николай, попавший под горячую руку, был строго наказан за незначительную провинность, совершенную в прошлое лето. Быстро прошел князь мимо притихших отроков в свою светлицу, чтобы они не слышали разговора с боярином.
Едва ступил Жарислав на порог, как Яроелавич подскочил к нему и выдохнул:
- Ты что?!
Боярин остановился на пороге, вмиг позабыв все оправдательные речи, придуманные по дороге. Гарлав, шедший позади, ударил его в затылок кулаком, и Жарислав распластался перед князем.
- Зачем учинил татьбу над чужинцами? - спросил князь. - Зачем челядинов своих натравил? Зачем смутил людей? Думал, не узнаю? А? Говори, дохлый пес!
Боярин стал все отрицать: его перед князем оговорили, оклеветали. Да разве он может, разве рука поднимется на такое?
- Ведаешь, княже-господине, по-божески живу, твою землю украшаю, тебе помогаю, детишек сирых приютил. Ибо возлюбил ближнего, яко самого себя.
Князь, взбешенный льстивой речью, прервал его:
- Ангельские словеса речешь, а нож за спиной держишь! Гляди, боярин, жизнь твоя на волоске!
Откуда-то из угла, из-за спины князя, появился невысокий худой человек, одетый в черную рясу. Огромные серые глаза смотрели задумчиво. Он держался просто, но с достоинством. Человек словно глядел сквозь боярина, словно не замечал Жарислава. Он сказал, обращаясь к самому себе:
- Бес ничто противу злого человека. И бес того не замыслит, что зол человек замыслит.
- Верно слово твое, Феодосий, - повернулся к нему князь. - А то и не человек. Скот неразумный.
И опять к Жариславу:
- Моих людей в чужой земле как встречают? В Царьграде дают купцам-русичам улицы: живите, радейте. В Париже мой брат король Филипп ссужает и дружиной для охраны, чехи встречают меня с почтением. А ты со всеми поссорить меня надумал? Безголовый. А и взаправду таким станешь!
Жарислав молчал: оправдательные слова только распалят князя. Резоимец был уверен: гроза минет. Князь не убьет его. Суда боярин не боится доказательства нет, ведь донос - еще не доказательство. Даже скудной княжьей милости не лишится. Как только Ярославич немного успокоится, начнут действовать тиун Николай и воевода Коснячко, заступятся за него перед князем. Не задаром. Немало денег дал им Жарислав. И еще неизвестно, кому больше служат тиун и воевода - князю или ему?
А самый крепкий заступник за боярина - княжий сын, сребролюбец Святополк. Уж он-то замолвит слово перед отцом. Одумается Изяслав, сменит гнев на милость.
Боярин перевел взгляд на черного человека. Князь назвал его Феодосием. Наверное, это монах Феодосий, игумен тех затворников, что живут в печерах за Крещатицким ручьем, в берестяных дебрях. Говорят, праведной жизни человек. А если говорят - праведник, значит, в силу входит. Стало быть, неплохо его милость заслужить. Боярин протягивает руки к Феодосию:
- О столп премудрости, труба небесная, отец братии святой! Распознай - невинен я.
И прося заступничества у праведного мужа, Жарислав уже отсчитывает в уме, сколько надо будет дать гривен на святую братию - затворников.
Глава IV
ВОЗВРАЩЕНИЕ
1
Гребцы еще несколько раз взмахнули широкими веслами-лопатами, лодья вынеслась из-за обрывистого берега на быстрину, и взгляду Изяслава-отрока открылся Киев, сказочный - в легком мареве, опоясанный синим поясом и огражденный деревянной стеной. На безоблачном небе выделялись тринадцать куполов храма Святой Софии, взметнувшие ввысь свои кресты.
Но вот взгляд отрока скользнул по домам Подолия. Вспомнились речи подольских кожемяк и дерзкие слова, слышанные в Новгороде. В нужде живут на Подолии и гончары, и кожемяки, и древосечцы... А хитрые и гордые бояре жиреют в праздности. Праздность же, известно, мать пороков. Разве боярин смог бы прокормить семью, если бы жил лишь на то, что добудет на войне? На него работают челядины. И он к тому же волен в их жизни и смерти. Разве это по правде?
Изяслав испугался таких мыслей, отмахнулся от них, как от наваждения.
...Лодьи подошли к пристани. Бояре - послы новгородские отправились на гору, в княжий дворец. Турволод и Верникрай остались на подворье, а Изяслав прошел длинным коридором к княжьей палате. Но не один он добивался в этот день к князю. Неожиданно отрок лицом к лицу столкнулся с сыном боярина Жарислава, Склиром, своим давним обидчиком. Не раз в детстве, поймав Изяслава, Склир заставлял его быть "конем" - садился на плечи и больно пришпоривал каблуками. И позже, встретив сына бывшей отцовой холопки, понукал им, как слугой. Изяслав не осмеливался ослушаться. Он лишь старался избегать встреч со Склиром.
И вот теперь они оба ожидали вызова к князю как равные. Жариславич не подал и виду, что знаком с дружинником, лишь недобрая ухмылка мелькнула.
Изяслав же обрадовался случаю досадить обидчику. И когда сам воевода Коснячко выглянул из светелки и обратился к нему со словами "князь кличет", он прошел совсем близко от Склира, задев его краем плаща.
Если бы можно было убить взглядом, Изяслав был бы мертв.
2
Изяслав-отрок решил навестить своих. Ему было неловко: уже восемь дней он в Киеве, а только теперь выбрался на Подолие. Правда, необязательно сообщать матери и брату день своего приезда. Но совестно перед самим собой.
Отроку кружила голову милость князя. Ярославич собственноручно надел серебряный крестик на шею отроку и назначил челядина Верникрая ему в услужение. Отрок купался, как в меду, в льстивых улыбках тиунов и дружинников, узнавших о княжьей милости. Наконец-то он проник в этот манивший мир, как равный, как боярский сын. Пусть теперь Славята попробует посмеяться над ним!
Чем ближе Изяслав подъезжал к Кожемякам, тем явственней вспоминал насмешливое лицо Славяты, хохот его товарищей.
И еще острее почувствовал свое возвышение, повидавшись с матерью и братом Лукой. Лука вбежал в дом с огорода как был - в грубой одежде, перепачканный землей. Его молодое лицо уже поблекло от непосильной работы.
Отрок обнял мать, прижал к груди.
- Мамо моя, теперь вам лучше будет!
- А нам и так стало лучше - спасибо тебе, сыне. - Она просияла от его ласки. - Ты воротился здоровым. Чего же еще просить у Господа?
Отрок не устоял перед соблазном похвастаться собственным слугой и взял Верникрая с собой на Подолие. Теперь он послал новгородца подсыпать корм коню и достать из переметной сумы гостинцы.
- Верникрай останется на семь дней у вас, поможет по хозяйству, сказал отрок, гордый тем, что и он волен кем-то распорядиться.
Лука подсел ближе, сказал внезапно:
- Резоимец Жарислав прибегал. Хотел взять нас в холопы.
- Хорошо, что Славята оберег, а то бы пропали, - добавила мать.
Изяслав повернулся к ней:
- Кожемяка Славята?
Она подтвердила: Славята внес за них деньги.
"Как же это выходит?" - думал отрок. Славята, который позавидовал его счастью и так жестоко посмеялся над бывшим учеником? Тот самый Славята теперь спас его семью? Почему он это сделал? Потому ли, что Изяслав стал большим человеком, княжьим огнищанином* и может ему пригодиться? Но отчего же кожемяка не побоялся посмеяться над ним тогда?
_______________
* О г н и щ а н и н - хозяин; крестьянин, земледелец.
Изяслав порывисто вскочил.
- Куда ты, сыне?
Он должен немедленно поехать к кожемяке поблагодарить. Мать улыбнулась и закивала головой. Да. Пусть едет. Ее сын всегда такой скорый на решения, честный и добрый.
Изяслав вместе с Лукой и Верникраем вошли во двор кожемяки. Тут стояла большая кадка из колотых плах. В ней лежали коровьи и конские шкуры, засыпанные известью. Сначала они очищались от шерсти. Затем их заливали щами, очищали от мездры, мяли руками. Это была самая тяжелая работа. Потом кожи дубили корой и вывешивали сушиться на распялках.
Славята вышел навстречу гестям. Увидев Изяслава, насмешливо прищурил глаза и взглянул на его пояс. Кровь бросилась в лицо дружиннику, но он сдержался. Непонятный человек этот Славята. То насмехается, то выручает в беде. Отрок протянул кожемяке деньги. Тот молча взял их, отдал жене. Наступило неловкое молчание. Наконец Славята пригласил гостей в свой дом.
Хозяева и гости уселись на лавках и принялись за угощение.
Славята почти не разговаривал с отроком. Неприязнь к Пустодвору возникла давно, еще в тот день, когда староста заметил, с каким восхищением смотрел юноша на проехавшего боярина и как потом, сравнивая, взглянул на одежду кожемяки, а проходя мимо бочек с рассолом, задержал дыхание.
Пустодвор был неважным работником. Иногда опускал скребок и долго сидел неподвижно, мечтая, пока окрик старосты не возвращал его к делу. И оживлялся ученик всякий раз, если речь заходила о боярах и князьях, об их богатствах.
"С червоточиной парень, - думал Славята. - Из таких получаются боярские блюдолизы, настоящие рабы..."
А рабов староста ненавидел. Не тех, кто силой был обращен в рабство, но не смирился, а таких, кто по нраву своему был рабом.
"Говорят, яблоко от яблони недалеко падает, а поди ж ты, куда это вот яблочко закатилось, - с обидой думал староста. - Сын Микулы, да не в отца и не в мать пошел..."
Узнав, что Верникрай - житель Новгорода, Славята расспрашивал его о тамошнем законе-ряде. Слушая рассказ о вече, на котором новгородцы изрядно напугали бояр, он ласково глядел на Верникрая и приговаривал:
- Вот это по-нашему! Молодцы! Червь древо тлит, а боярин - людей.
Староста искоса взглянул на Изяслава и сказал:
- А вреднее бояр псы боярские. Нет ничего хуже для человека, чем псу уподобиться.
- Верно, - кивнул Верникрай. - Сколько псу не хватать, а сытым не бывать.
- Оттого и люты, - продолжал Славята. - За чужим погонишься - свое потеряешь. А у нас своя гордость должна быть. Махать мечом, на коне красоваться да корзно носить всяк сможет, а ты кожу выделай или дом построй! Тогда и увидим, чего стоишь. Тать на коне - слуга сатане, а добрый работник - Богу угодник.
Он увлекся и говорил уже не для того, чтобы укорить Изяслава, а высказывал затаенное, выношенное в тяжкой работе, в нужде, в стычках с княжескими тиунами и боярскими прихвостнями. Под конец сказал Верникраю так, будто, кроме них двоих, никого здесь и не было:
- А ты полюбился мне. Заходи в гости почаще. Не дорога гостьба, дорога дружба. У нас, кожемяк, говорится: вяжись лычко с лычком, а ремешок с ремешком...
3
Немало дней проводил в церкви Святой Софии Изяслав-отрок. Не уставал он восхищаться собором с огромным двенадцатиоконным головным куполом и двенадцатью малыми куполами. Две западные софиевские башни были построены наподобие крепостных веж* с шатровыми позолоченными верхами. Они обозначали державность и величие Русской земли. Внутри башен вились пологие лестницы, по которым князь с семейством поднимался на хоры, оттуда хорошо было видно и слышно все богослужение. А попадал на лестницы князь прямо из дворца. Вели туда длинные крытые переходы, на них у дверей стояли воины-стражники.
_______________
* В е ж а - здесь: башня.
Только в Византии имелись церкви, подобные киевской Софии, но и те были поменьше и убранством победнее.
Облицованные полированным мрамором порталы, холодный разноцветный ковер пола, составленный из резных плит серого, черного, розового, зеленого оттенков... Кусочки мозаичной смальцы образовывали диковинные цветы. Блестящий камень обрамлял нижнюю часть стен и столбов, загадочно мерцал в перекрещивающихся солнечных лучах, в трепетных бликах свечей.
Невысокая мраморная плита почти не закрывала от молящихся алтарь, далее виднелись изгибающиеся вдоль стен скамьи - для клира - и пышный трон митрополита в центре. Над ним возвышались мозаичные фигуры отцов Церкви, картины причащения Христом апостолов, фигура молящейся богоматери.
А над головами, в центральном куполе, созданный из той же мозаичной смальцы, словно бы парил Исус Христос, испрашивая у Бога Отца прощения для людей.
Многократно бывал Изяслав-отрок в Софии и здесь подружился с монахом-списчиком Иннокентием. Полюбился ему хлипкий монашек любопытным, дерзким умом. Он рассказал отроку о прежней жизни в дремучих лесах, о языческих храмах, где грешники по-прежнему творят блудодейства. Рассказал, как однажды пришел к ним киевский монах Кукша и впервые поведал о Христе. Как он, Иннокентий, тогда называемый смердом Варгой, по наущению волхва решил удавить монаха, как петля выпала из его рук перед словом черноризца. Когда Иннокентий вспоминал монаха Кукшу, слезы благодарности появлялись на глазах, а когда припоминал себя, молодого и горячего, погрязшего в грехе, но сильного телом, из его груди вырывались тяжкие вздохи. Изяслав не мог понять, чего же больше в речах Иннокентия: благодарности монаху Кукше, выведшему его на путь познания, или сожаления о молодых днях?
Больше всего нравились отроку книги, которых в Софии было немало. Их тут списывали с греческих, еврейских, латинских, арабских и многих других изборников и фолиантов. Возьмешь книгу - и, если научен грамоте, будто мир откроется перед тобой. Прочитаешь о всемирном потопе, о Ное и детях его, об Авеле, убитом братом Каином. Прочитаешь о распрях в земле палестинской, а подумаешь о Русской земле, о ее могуществе и слабости, о раздорах князей. А то окунешься в глубины Аристотелевой и Пифагоровой мудрости, в тайны слов и чисел. Если бы научиться грамоте!
Изяслав приставал к Иннокентию с нескончаемыми вопросами. Тот терпеливо объяснял ему таинственные, затейливо изогнутые знаки, разрешал стоять за спиной и следить, как они появляются на пергаменте. Изяслав удивлялся терпению переписчика, с уважением и сочувствием наблюдал, как желтая рука с длинными пальцами осторожно рисует букву, как от напряжения на лбу монаха появляются капли пота и медленно стекают вниз, застилая глаза. Отрок и сам пробовал писать кисточкой на камне и вскоре знал буквы: птицеподобную "ижицу" и лукавую "фиту", близнецов "ера" и "еря", умел различать "юс малый" и "юс большой".
И как-то через несколько месяцев Иннокентий предложил отроку написать на камне свое имя. Изяслав окунул кисточку в киноварь. Его рука дрожала, капли краски падали на камень. Неужели сейчас свершится великое чародейство? Непонятная робость овладела им. Раньше он имел дерзость выводить буквы, но складывать их в слова - это совсем иное...
- Мечом махать легче, отроче? - Послышалось где-то за спиной.
Изяслав вздрогнул, оглянулся. Увидел высокого тощего монаха, лицо у которого - будто из мореного дуба. Глубокие складки и морщины избороздили его. Из-под лохматых бровей блестели темные истовые глаза.
- Благослови, святой отче! - Бросился ему в ноги Иннокентий.
Монах поднял списателя, обнял.
- Это спаситель души моей, отец Кукша, говорил тебе о нем, - пояснил Иннокентий Изяславу-отроку и снова обратился к монаху: - Надолго ли в Киев к нам, святой отче?
- Нет. Завтра ухожу в земли вятичей, в дебри. Немало еще душ заблудших там обитает. Да и ты, Иннокентий, долг свой Господу понемногу отдаешь, молодых грамоте учишь. - Он кивнул на Иэяслава-отрока. - Кто добро творит, того Бог благословит.
Иннокентий был польщен, но старался не подать виду. Насупился озабоченно:
- Да вот никак не решается он даже имя свое, князем пожалованное, написать...
Монах повернулся к Изяславу.
- Не бойся, отроче, дело то богоугодное, благословляю. Божьей волей свет стоит, наукой люди живут, - торжественно молвил Кукша и тем словно подтолкнул отрока.
Дрожа всем телом, прикусив губу от чрезмерного старания, отрок сотворил чудо. На камне горело его имя. Отрок онемел от восторга. Пройдут годы, а его имя останется здесь. Новые незнакомые люди назовут его. У Изяслава было такое чувство, словно бы вот сейчас он сотворил самого себя и оставил в мире навечно.
Глава V
СМЕРТЬ МОНАХА КУКШИ
1
По бездорожью с узловатым посохом в руках, подпоясанный веревкой, брел посол игумена Феодосия монах Печерской обители Кукша. Он пробирался тайными лесными тропками, взбирался на холмы, размеренно шагал по лугам, время от времени затягивая громким басовитым голосом псалмы.
Кукша имел от роду пятьдесят один год, был высок, жилист. Суровость и воздержание наложили отпечаток на правильные черты его лица, огонь веры сверкал в черных исступленных глазах. Игумен Феодосий знал, кого послать в загадочную и страшную землю вятичей насаждать Христову веру. Кукша считался в монастыре наибольшим праведником. Он и в скитаниях не снимал вериг. Но иногда и этого оказывалось недостаточно, чтобы заглушить могучий голос плоти. Тогда Кукша шел к игумену, жаловался: "Бесы одолевают". Игумен зачинал душеспасительные беседы, налагал епитимью - тяжкую работу и строгий пост: в сутки чашку воды и две ложки овсяной похлебки. Ни разу не уступил Кукша голосу плоти. Ни для радости, ни перед страхом смерти.
Черноризец перебрался через ров, где когда-то протекал ручей. Кажется, нет конца и края дремучим лесам, под ногами сплелись травы и цветы, а над головой - ветки деревьев. Огромна земля вятичей. Огромна и непокорна. Строптивы и вспыльчивы здешние язычники, чуть что - и дубина поднимается над головой незваного пришельца.
Много раз угрожала Кукше смерть, но такая была сила убежденности в этом человеке, такая уверенность в святости своего дела, что невольно нечестивые начинали прислушиваться к его словам. А что это были за слова? Огненные, призывные, мягкие и звенящие, как металл, чарующие и мелодичные. Этими словами, словно благовониями простые глиняные кувшины, игумен Феодосий наполнял души странствующих монахов, чтобы они изливали благодать на заблудших братьев.
Есть у Кукши чем порадовать игумена. Два больших селения перешли в христианскую веру, потопили в Оке погрудное изображение идола без усов и бороды. Тридцать и семь нечестивых бортников* монах наставил на истинный путь. Может быть, из их числа выйдут такие, как монах-списатель Иннокентий, ревнитель веры, помощник самого иерея Никона.
_______________
* Б о р т н и к - пасечник.
Но не только сладостные мысли копошились в мозгу благочестивого черноризца. Вставали перед ним и иные видения - избиение язычников. Он указывал путь княжьим дружинам, и они силой насаждали Христово учение, а заодно и облагали язычников данью. Кукша бестрепетно благословлял мечи воинов, изгонявшие скверну и тем самым спасавшие души грешников. Ибо важнее всего душа. Кукша был уверен в своей правоте, и его не смущали ни муки, ни кровь. И родной матери он не пожалел бы ради прославления Господа. Но иногда во сне к нему подкатывался выбитый из орбиты глаз язычника и пристально с укоризной глядел на него. А то вставал перед ним кудесник, отысканный Кукшей в потаенной роще и выданный воинам. Черноризец видел опять, как волхв разрывает одежду и распарывает длинными ногтями собственный живот.
Бывало еще, что к монаху приходили по ночам бесы и начинали искушать наслаждениями. То превращались они в прекрасных языческих дев, то в чудовищных сов с человеческими руками вместо крыльев. И тело Кукши, хоть и приученное строгими постами и веригами к молчанию, загоралось несносным сладостным зудом. Тогда заводил черноризец молитвы и читал их все подряд, пока бесы не отходили. И ни разу ничто не могло его заставить отступить от пути праведника.
А теперь Кукша пробирался все дальше и дальше в леса. Где-то тут находилось требище Житней Бабы*. Влияние здешних кудесников было так велико, что ни один смерд из поселений, окружавших требище, не пришел к Кукше на поклон. Что ж, монах смиренен, он сам идет к нечестивым, ведь его душа болит за них. Черноризец знал: если заметят его кудесники вблизи своих сборищ идольских, своих капищ, кумирен**, предадут лютой казни, но смерть и муки не страшили его. Судьба монаха в деснице Божьей, и если Господу угодно, Кукша с радостью отдаст свою жизнь за святое дело.
_______________
* Т р е б и щ е Ж и т н е й Б а б ы - храм языческой богини
плодородия, известной также под именами Девы, Земли, Рожаницы.
** К у м и р н я - языческий храм; капище или требище.
...Наступал вечер. Все темнее становилось в лесу, причудливее ложились тени, глуше журчали ручейки.
Под ногами захлюпала вода. Кукша перебрался через небольшое болотце, поросшее желтыми цветами, и опять углубился в лес.
Повеяло прохладой. "Очевидно, недалеко река или озеро, - подумал монах. - Там, на берегу, и отдохну". Он прибавил шагу.
Деревья расступились, и в правильной округлости открылось лесное озеро и небольшой остров посреди него. Свет луны проложил серебряные мостики через воду к островку, обрисовал причудливое строение на нем.
Кукша вскарабкался на высокое дерево. Отсюда ему было лучше видно, что делалось на островке за двумя земляными валами. На гребне второго внутреннего вала высился деревянный тын, и на его кольях висело что-то причудливое. Черноризец догадался: это черепа быков и коней. Значит, там требище. Из-за тына выглядывала кровля храма, к небу поднимался дым жертвенного огня. Может быть, сейчас приносят требу?
Ненависть пьянящей волной разлилась по телу монаха, захлестнула все мысли и чувства. Но вот он взглянул на лес и изумился. Там и сям между деревьями сверкали, переливались огоньки, сходились и расходились, соединялись в круги. Эти огни двигались к озеру. "Нечестивые с факелами, определил Кукша. - У них праздник". Он решил спрятаться в зарослях и оттуда понаблюдать за бесовскими игрищами, а потом решить, когда и с чего начинать свой богоугодный труд.
Монах осторожно спустился с дерева. В несколько прыжков он достиг полосы приозерных кустов и опустился на землю. Совсем недалеко, на лужайке, нечестивые водили хоровод, и казалось, что пляшут не люди, а факелы. Посредине круга плясал волхв, все ускоряя и ускоряя движения, изгибался, прыгал на одной ноге. Дикие своеобразные звуки обрядовой песни разносились далеко вокруг, пугая зверье, выгоняя его из нор.
Кукша глядел на бесовские позорища и про себя молился: "Господи, испепели их, Господи, покарай тела и прости их души. Ибо они не ведают, что творят".