— Ничего, — повторил Гарри, теряя терпение. — Это был не я…
   — Ты, — неожиданно заговорил Дудли. Дядя Вернон с тётей Петунией замахали руками на Гарри, чтобы тот замолчал, и низко склонились над сыном.
   — Говори, сынок, говори, — уговаривал дядя Вернон. — Что он сделал?
   — Скажи нам, милый, — шептала тётя Петуния.
   — Направил на меня свою палку, — промямлил Дудли.
   — Ну, направил, но я ничего не сделал… — сердито начал Гарри, но…
   — МОЛЧАТЬ! — хором заорали дядя Вернон и тётя Петуния.
   — Продолжай, сыночек, — ласково сказал дядя Вернон, яростно взмахнув усами.
   — Стало ужасно темно, — хрипло начал Дудли. — Везде-везде. А потом я услышал… ну, всякие вещи. В голове.
   Дядя Вернон и тётя Петуния обменялись взглядами, полными непередаваемого ужаса. Самой распоследней вещью на свете они считали колдовство, а предпоследней — соседей, изыскивающих любые способы обойти запрет на полив из шлангов. Люди же, слышащие голоса, в их табеле о рангах занимали одно из десяти последних мест. Было понятно, что они сейчас думают: наш бедный сын сходит с ума.
   — Какие вещи ты слышал, Попкин? — лицо тёти Петунии мертвенно побелело, а в глазах стояли слёзы.
   Но Дудли не мог рассказать. Он сильно содрогнулся и затряс большой блондинистой головой. Гарри, невзирая на овладевшее им после первого письма безразличное отчаяние, почувствовал определённое любопытство. Дементоры обладают способностью заставить человека заново пережить худшие моменты его жизни. Что же припомнилось испорченному, избалованному, наглому Дудли?
   — А как получилось, что ты упал, сынок? — спросил дядя Вернон неестественно тихо, так, как говорят у постели тяжело больного.
   — С-спотыкнулся, — дрожащим голосом ответил Дудли. — А потом…
   Он показал на свою широкую грудь. Гарри понял. Дудли вспомнился тот жуткий, липкий холод, который наполняет душу человека по мере того, как дементоры высасывают оттуда счастье и надежду.
   — Ужасно, — надтреснуто простонал Дудли. — И холодно. Жутко холодно.
   — Хорошо, — подчёркнуто спокойно сказал дядя Вернон, в то время как тётя Петуния принялась щупать лоб сына, проверяя температуру. — Что же было потом, Дудлик?
   — Я чувствовал… чувствовал… как будто бы… как будто бы…
   — Как будто бы ты никогда больше не будешь счастлив, — бесцветным голосом закончил за него Гарри.
   — Да, — прошептал Дудли, не переставая дрожать.
   — Значит! — дядя Вернон выпрямился, и его голос вновь достиг обычной (и весьма значительной) громкости. — Ты наложил на моего сына идиотское заклятие, так что он стал слышать голоса и думать, будто он… обречён на несчастье или что-то вроде того?
   — Сколько раз вам говорить? — взвился Гарри. — Это не я! Это дементоры!
   — Де-кто? Это что ещё за дрянь такая?
   — Де-мен-то-ры, — повторил Гарри по слогам, — двое.
   — И кто это такие, дементоры?
   — Охранники колдовской тюрьмы, Азкабана, — сказала тётя Петуния.
   Две секунды после этого в кухне стояла абсолютная, звенящая тишина, после чего тётя Петуния захлопнула рот ладонью — как если бы у неё нечаянно вырвалась отвратительная, грубая непристойность. Дядя Вернон в ужасе выкатил на неё глаза. У Гарри в голове всё гудело. Одно дело миссис Фигг — но тётя Петуния?…
   — Откуда вы знаете? — ещё не оправившись от потрясения, выпалил он.
   У тёти Петунии был такой вид, словно она испытывает глубокое отвращение к самой себе. Она бросила на дядю Вернона испуганный, извиняющийся взгляд и чуть опустила руку, приоткрыв лошадиные зубы.
   — Я слышала… как тот жуткий мальчишка… говорил о них ей… тогда, давно, — не вполне связно объяснила она.
   — Если вы имеете в виду моих маму и папу, почему бы не называть их по именам? — с вызовом сказал Гарри, но тётя Петуния не обратила на него никакого внимания. Похоже, она была не в себе.
   Гарри тоже был поражен до глубины души. Если не считать той истерики несколько лет назад, когда тётя Петуния, не помня себя, кричала Гарри, что его мать была ненормальной, он никогда не слышал, чтобы она упоминала хотя бы имя своей сестры. Поэтому казалось немыслимым, чтобы тётя в течение стольких лет хранила в памяти столь необычные сведения о колдовском мире — ведь она вкладывала всю свою энергию в отрицание его существования.
   Дядя Вернон открыл рот. Потом закрыл его. Потом снова открыл, снова закрыл, а затем, явно приложив усилия, чтобы вспомнить, как люди разговаривают, открыл его в третий раз и прокаркал:
   — Так…так… они… э-э… и правда… э-э… существуют? Эти…э-э… демей…как их там?
   Тётя Петуния кивнула.
   Дядя Вернон поочередно обводил глазами всех присутствующих, точно надеясь, что скоро кто-нибудь из них закричит: «с первым апреля!» Не дождавшись этого, он в очередной раз открыл рот, но был избавлен от необходимости подбирать слова благодаря прибытию третьей за вечер совы. Мохнатым пушечным ядром птица влетела в остававшееся открытым окно и шумно приземлилась на кухонный стол. Дурслеи так и подскочили от испуга. Гарри выхватил из клюва официальное на вид послание и сразу же разорвал конверт, а сова бесшумно вылетела из дома и скрылась в ночи.
   — Хватит с нас этих — гадских — сов, — рассеянно пробормотал дядя Вернон, с грохотом подошёл к окну и опять захлопнул его.
   Уважаемый м-р Поттер! В дополнение к нашему письму от сего числа сего года, отправленного приблизительно двадцать две минуты назад, сообщаем, что министерство магии пересмотрело своё решение касательно уничтожения Вашей волшебной палочки. Вы имеете право сохранять её у себя вплоть до дисциплинарного слушания Вашего дела, которое состоится двенадцатого августа и на котором относительно Вас будет принято окончательное официальное решение. Также, доводим до Вашего сведения, что после беседы с директором школы колдовства и ведьминских искусств «Хогварц» министерство согласилось отложить рассмотрение вопроса о Вашем исключении вплоть до вышеупомянутого слушания. В настоящее время и до поступления дальнейших распоряжений вы считаетесь отстранённым от занятий. С наилучшими пожеланиями, Искренне Ваша, Мафальда Хопкирк
   ОТДЕЛ НЕПРАВОМОЧНОГО ИСПОЛЬЗОВАНИЯ КОЛДОВСТВА Министерство магии
   Гарри перечитал письмо три раза подряд. Узнав, что вопрос об исключении не решён окончательно, Гарри испытал огромное облегчение, и узел отчаяния, стягивавший его грудь, чуточку ослаб, но страх, тем не менее, остался. Теперь всё висело на дисциплинарном слушании двенадцатого августа.
   — Ну? — напомнил о своём существовании дядя Вернон. — Что новенького? Посадят тебя или как? Смертная казнь-то у вас вообще бывает? — с радостной надеждой добавил он после короткого раздумья.
   — Мне назначили слушание, — сказал Гарри.
   — И там тебя приговорят?
   — Думаю, да.
   — Значит, будем жить надеждой, — дядя Вернон скроил премерзкую гримасу.
   — Ладно, если это всё… — сказал Гарри, поднимаясь. Ему было просто необходимо побыть одному, подумать и, может быть, написать письма Рону, Гермионе или Сириусу.
   — НЕТ УЖ ДУДКИ! ЭТО НЕ ВСЁ! — загремел голос дяди Вернона. — СЯДЬ НАЗАД!
   — Что ещё? — с раздражением спросил Гарри.
   — ДУДЛИ, ВОТ ЧТО! — орал дядя Вернон. — Я хочу точно знать, что произошло с моим сыном!
   — ОТЛИЧНО! — потеряв терпение, закричал Гарри, и из волшебной палочки посыпались красные и золотые искры. Все трое Дурслеев испуганно съёжились.
   — Мы с Дудли были в проходе между Магнолиевым и Глициниевым переулком, — начал рассказывать Гарри. Стараясь справиться с раздражением, он говорил очень быстро. — Дудли стал задираться, я достал палочку, но не воспользовался ею. Тут появились два дементора…
   — Но кто такие эти… дементы? — гневно перебил его дядя Вернон. — Чем они ЗАНИМАЮТСЯ?
   — Я же сказал — высасывают из тебя всё счастье, — ответил Гарри. — А если могут, то запечатлевают поцелуй.
   — Поцелуй? — вытаращил глаза дядя Вернон. — Поцелуй?
   — Это так называется. Когда они высасывают душу через рот.
   Тётя Петуния тихо вскрикнула.
   — Душу? Они же не забрали… нет… у него ведь осталась?…
   Она схватила сына за плечи и стала его трясти, словно надеясь услышать, как загрохочет внутри его душа.
   — Конечно, не забрали, если бы забрали, вы бы сразу поняли, — устало сказал Гарри.
   — Значит, ты задал им жару, да, сын? — громко заговорил дядя Вернон, явно стремясь вернуть разговор в понятное ему русло. — Показал, почём фунт лиха, правда?
   — Дементорам нельзя показать, почём фунт лиха, — сквозь зубы процедил Гарри.
   — А почему же он тогда в полном порядке? — с вызовом спросил дядя Вернон. — Почему из него ничего не выпито? А?
   — Потому что я воспользовался Заклятием Защи…
   В-У-УШШШШ. В каминной трубе забились, зашуршали крылья, из очага посыпалась пыль и скоро оттуда стремительно вылетела четвёртая сова.
   — ГОСПОДИ БОЖЕ МИЛОСЕРДНЫЙ! — вскричал дядя Вернон, в порыве возмущения вырывая клочки волос из своих несчастных усов, чего с ним не случалось уже очень-очень давно. — МНЕ ЗДЕСЬ СОВЫ НЕ НУЖНЫ! Я ЗДЕСЬ ЭТОГО НЕ ПОТЕРПЛЮ! ЯСНО?!
   Но Гарри уже снимал с протянутой лапки пергаментный свиток. Он был так уверен, что письмо от Думбльдора и что теперь, наконец-то, всё разъяснится — и дементоры, и миссис Фигг, и что затевается в министерстве, и как он, Думбльдор, собирается всё уладить, — что впервые в жизни испытал разочарование, увидев почерк Сириуса. Не слушая завываний дяди Вернона и сильно прищурившись от пыли — сова только что отбыла обратно через трубу — Гарри прочитал записку Сириуса.
   Артур рассказал мне, что случилось. Ни в коем случае не выходи из дома. Ни в коем случае.
   Это показалось Гарри настолько недостаточным ответом на всё то, что произошло с ним нынешним вечером, что он повернул свиток обратной стороной, рассчитывая найти там продолжение. Но продолжения не было.
   Его снова охватил гнев. Кто-нибудь вообще собирается сказать ему «молодец»? Ведь, как-никак, он один победил двух дементоров! А что Сириус, что мистер Уэсли, оба ведут себя так, как будто он натворил что-то нехорошее, а они просто не хотят его ругать, пока ещё не ясно, насколько всё плохо.
   — …засовали твои долбы… то есть, тьфу, задолбали твои совы! Туда-сюда, туда-сюда! Проходной двор! Я тебя предупреждаю, парень, я этого не потер…
   — Ничего не могу с этим поделать, — огрызнулся Гарри и смял письмо Сириуса в кулаке.
   — Я хочу знать правду о том, что сегодня случилось! — прогавкал дядя Вернон. — Если на Дудли напали дурмендуры, то почему тогда тебя исключают? Говори, ты делал сам-знаешь-что? Делал? Сам же признался!
   Гарри сделал глубокий вдох, чтобы успокоится. У него опять начинала болеть голова. Больше всего на свете ему хотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко отсюда, от этой кухни и от Дурслеев.
   — Мне пришлось применить Заклятие Заступника, чтобы отогнать дементоров, — сказал он, усилием воли сохраняя спокойствие. — Это единственное, что можно против них сделать.
   — Но что понадобилось этим демендурам у нас, в Литл Уингинге? — возмущённо закричал дядя Вернон.
   — Не могу вам сказать, — утомлённо проговорил Гарри. — Не имею представления.
   Голова раскалывалась от сильнейших, ослепляющих приступов боли. Злость отступала. Он чувствовал, что выдохся, что силы исчерпаны. Но Дурслеи продолжали сверлить его ненавидящими взглядами.
   — Это всё из-за тебя, — с напором произнёс дядя Вернон. — Это как-то связано с тобой, парень, я это точно знаю. С чего бы ещё им здесь появляться? Что они забыли в том переулке? Ты же единственный… единственный… — очевидно, он не мог себя заставить выговорить слово «колдун». — Единственный сам-понимаешь-кто на всю округу.
   — Я не знаю, зачем они здесь оказались.
   Но слова дяди Вернона стронули что-то в его усталом мозгу, и он заработал с новой силой. Действительно, зачем дементоры пришли в Литл Уингинг? Может ли быть простым совпадением то, что они оказались там же, где и Гарри? Кто их послал? Неужели они вышли из-под контроля министерства магии? Неужели покинули Азкабан и встали на сторону Вольдеморта, как предсказывал Думбльдор?
   — Так эти дерьмендеры охраняют вашу дурацкую тюрьму? — спросил дядя Вернон, словно бы следуя по пятам за раздумьями Гарри.
   — Да, — ответил Гарри.
   Если бы только голова перестала болеть! Если бы он мог пойти к себе и подумать!…
   — О-хо! Так они пришли, чтобы арестовать тебя! — радостно сообразил дядя Вернон. — Так ведь, парень? Значит, ты у нас бегаешь от закона!
   — Разумеется, нет, — Гарри потряс головой, точно отпугивая надоедливую муху. Мысли так и роились у него в голове.
   — Тогда зачем?…
   — Это он их послал, — очень тихо сказал Гарри, скорее себе, чем дяде Вернону.
   — Что? Кто он?
   — Лорд Вольдеморт, — пояснил Гарри.
   Краем сознания он отметил, и ему показалось странным, что Дурслеи, корчившиеся и вскрикивавшие, стоило произнести при них слова «колдун», «магия» или «волшебная палочка», даже не шелохнулись при звуке имени самого могущественного злого колдуна всех времён и народов.
   — Лорд… погоди-ка, — дядя Вернон скривился, мучительно стараясь что-то вспомнить, и в его свиных глазках стало появляться осмысленное выражение. — Я это где-то слышал… это не тот, который…
   — Убил моих родителей, да, — без каких-либо эмоций подтвердил Гарри.
   — Но он же исчез, — нетерпеливо возразил дядя Вернон, без малейшего сожаления по поводу смерти Гарриных родителей. — Так сказал тот громила. Что он исчез.
   — Он вернулся, — мрачно проговорил Гарри.
   Это было так необычно — стоять на стерильной, как операционная, кухне тёти Петунии между холодильником последней модели и широкоформатным телевизором и преспокойно беседовать о лорде Вольдеморте с дядей Верноном. Появление дементоров в Литл Уингинге, казалось, разрушило ту огромную, невидимую стену, которая надёжно отделяла абсолютно нормальный мир Бирючиновой аллеи от всего остального мира. Два параллельных существования Гарри слились воедино, и всё перевернулось с ног на голову: Дурслеи расспрашивали его о колдовской жизни, миссис Фигг оказалась знакома с Думбльдором, над Литл Уингинг кружили дементоры, а над Гарри висела угроза никогда больше не увидеть «Хогварц». Голова заболела вдвое сильнее.
   — Вернулся? — прошептала тётя Петуния.
   Она смотрела на Гарри так, как никогда не смотрела прежде. И, впервые за всю свою жизнь, Гарри вдруг отчётливо понял, что тётя Петуния — сестра его матери. Он не смог бы объяснить, отчего это пришло ему в голову именно теперь. Он лишь понимал, что среди тех, кто находится сейчас в этой комнате, он не единственный, кто осознаёт весь ужас случившегося. Никогда раньше тётя Петуния не глядела на него такими глазами — большими, серыми и столь непохожими на глаза сестры — не превратившимися в щёлочки от злости или отвращения, а широко распахнутыми и испуганными. Казалось, она вдруг отбросила притворство и перестала упорно делать вид, что ни колдовства, ни какого-либо иного мира помимо того, в котором живут они с дядей Верноном, не существует — а ведь так было всегда, сколько Гарри себя помнил.
   — Да, — Гарри посмотрел ей прямо в глаза. — Месяц назад. Я сам видел.
   Её пальцы нащупали мощные, затянутые в кожу плечи сына и вцепились в них.
   — Минуточку, — вмешался дядя Вернон, переводя взгляд с жены на Гарри и обратно. Он был явно озадачен и даже смущён внезапно возникшим между ними взаимопониманием. — Минуточку. Так ты говоришь, этот самый Вольде… как его там… вернулся.
   — Да.
   — Тот, кто убил твоих родителей.
   — Да.
   — И теперь он послал за тобой двусмерторов?
   — Похоже на то, — сказал Гарри.
   — Понятно, — протянул дядя Вернон, снова переводя взгляд с совершенно побелевшей жены на Гарри и подтягивая брюки. Он сам и особенно его багровое лицо раздувались прямо на глазах. — Что ж, тогда решено, — объявил он, и рубашка слегка разошлась у него на груди, — можешь выметаться вон из моего дома, парень!
   — Чего? — удивился Гарри.
   — Того! Выметайся! ВОН! — дядя Вернон заорал так, что даже тётя Петуния и Дудли вздрогнули. — ВОН! ВОН! Давно следовало так поступить! Эти совы — устроили тут, понимаешь, ночлежку — взрывающиеся пудинги, сломанные стены! Хвост Дудли! Марж под потолком! Летающий форд!… ВОН! ВОН! Хватит с меня! Слышать о тебе больше не хочу! Раз за тобой гоняется какой-то маньяк, тебе здесь не место! Я должен защитить жену и сына! Я не хочу из-за тебя лишних неприятностей! Раз ты пошёл по той же дорожке, что и твои родители — пожалуйста! Только я тут не при чём! ВОН!
   Гарри застыл как громом поражённый. В руке он по-прежнему держал скомканные письма из министерства, от мистера Уэсли и от Сириуса. Ни в коем случае не выходи из дома. Ни в коем случае. НИКУДА НЕ УХОДИ ИЗ ДОМА.
   — Ты меня слышал! — кричал дядя Вернон. Он наклонился к племяннику, приблизив багровое лицо настолько, что до Гарри долетали брызги слюны. — Мотай отсюда! Полчаса назад ты и сам мечтал уйти! Так вот я — за! Проваливай! И прошу больше никогда не пачкать мой порог! Не знаю, зачем мы тебя вообще взяли, Марж права, надо было отослать тебя в приют! А мы своей добротой сами себе всё испортили, думали, что сможем это из тебя выбить, сделать из тебя человека, только уж если кто родился с гнильцой, ничего не попишешь, и теперь с меня хва… Что?! Совы?!
   Сова с такой скоростью просвистела по трубе, что сначала ударилась об пол, и лишь потом с недовольным криком взвилась в воздух. Гарри поднял руку, чтобы выхватить у неё письмо в малиновом конверте, но сова пролетела над его головой к тёте Петунии. Та взвизгнула и присела, закрыв лицо руками. Сова сбросила конверт ей на голову, развернулась и вылетела обратно в трубу.
   Гарри бросился к письму, но тётя Петуния его опередила.
   — Можете открыть, если хотите, — сказал Гарри, — но я всё равно услышу, о чём оно.
   — Брось его, Петуния! — взревел дядя Вернон. — Не прикасайся! Это опасно!
   — Но оно адресовано мне, — плачущим голосом возразила тётя Петуния. — Мне, Вернон, взгляни! Миссис Петуния Дурслей, кухня, дом № 4, Бирючиновая аллея…
   Тут у неё перехватило дыхание от испуга. Красный конверт задымился.
   — Открывайте скорей! — понуждал её Гарри. — Покончите разом! Это же всё равно случится.
   — Ни за что!
   Её рука дрожала. Она дико озиралась по сторонам, словно бы в поисках выхода, но было слишком поздно — конверт загорелся. Тётя Петуния закричала и уронила его на стол.
   Из языков пламени зазвучал страшный, громоподобный голос, который, эхом отдаваясь в замкнутом пространстве, заполнил собой всю кухню.
   — Петуния, вспомни моё последнее!…
   У тёти Петунии сделался обморочный вид. Ноги её подкосились, она опустилась на стул рядом с Дудли и спрятала лицо в ладонях. Остатки конверта беззвучно догорели и превратились в пепел.
   — Что это было? — дядя Вернон охрип от волнения. — Что… я не понимаю… П-петуния?
   Та подняла голову. Её била дрожь. Она сглотнула.
   — Мальчишка… мальчишка должен остаться, Вернон, — слабым голосом выговорила она.
   — Ч-что?!
   — Он останется, — повторила тётя Петуния, не глядя на Гарри. И снова встала.
   — Он… но Петуния…
   — Что скажут соседи, если мы выбросим его на улицу, — Несмотря на чрезвычайную бледность, тётя Петуния быстро взяла свой обычный решительный тон. — Начнут задавать всякие вопросы, захотят знать, куда мы его отправили. Придётся его оставить.
   Дядя Вернон сдулся, как лопнувшая покрышка.
   — Но Петуния, дорогая…
   Тётя Петуния не дослушала и повернулась к Гарри.
   — Будешь сидеть в своей комнате, — велела она. — Из дома не выходить. А сейчас — спать.
   Гарри не пошевелился.
   — Кто прислал Вопиллер?
   — Не задавай глупых вопросов, — отрезала тётя Петуния.
   — Вы что, переписываетесь с колдунами?
   — Я сказала, спать!
   — Что это значит? Вспомни моё последнее что?
   — Немедленно спать!
   — Откуда?…
   — СЛЫШАЛ, ЧТО СКАЗАЛА ТЁТЯ — НЕМЕДЛЕННО СПАТЬ!

Глава 3
АВАНГАРД

   На меня напали дементоры и меня могут исключить из школы. Я хочу знать, что происходит, и хочу поскорее выбраться отсюда.
   Гарри трижды написал эти слова на трёх отдельных листах пергамента, как только оказался у своего письменного стола. Первое письмо он адресовал Сириусу, второе — Рону, а третье — Гермионе. Сова Гарри, Хедвига, улетела на охоту; её пустая клетка стояла на столе. В ожидании её возвращения Гарри мерил шагами комнату. Голова пульсировала от боли, и в ней теснилось столько мыслей, что заснуть вряд ли бы удалось, хотя от усталости болели и чесались глаза. Оттого, что ему пришлось тащить на себе Дудли, ужасно ныла спина, и жутко саднили шишки на голове.
   Охваченный злостью и досадой, Гарри шагал туда-сюда, сжимал зубы и кулаки и, проходя мимо окна, всякий раз бросал сердитые взгляды на усыпанное звёздами небо. На него наслали дементоров, за ним тайно следили Мундугнус и миссис Фигг, его отстранили от занятий в «Хогварце», его ждёт дисциплинарное слушание — а никто из друзей так и не потрудился объяснить, в чём дело.
   И что, что сказал этот непонятный Вопиллер? Чей голос таким грозным, таким страшным эхом разносился по кухне?
   Почему он должен сидеть здесь, как в клетке, лишённый всякой информации? Почему с ним обращаются как с непослушным младенцем? Ни в коем случае не колдуй, никуда не уходи из дома…
   Оказавшись у сундука со школьными вещами, Гарри пнул его ногой, но от злости не избавился, наоборот, почувствовал себя еще хуже: к страданиям и без того измученного тела прибавилась острая боль в большом пальце.
   И тут, как раз когда он доковылял до окна, с улицы, тихо шурша крыльями, влетела Хедвига, похожая на маленькое привидение.
   — Наконец-то! — проворчал Гарри. — Можешь это положить, у меня для тебя работа.
   Большие, круглые, янтарные глаза обиженно посмотрели на него поверх зажатой в клюве дохлой лягушки.
   — На-ка, — сказал Гарри, взял со стола три свитка и кожаный ремешок и привязал послания к шершавой совиной ноге. — Быстренько отнеси это Сириусу, Рону и Гермионе и не возвращайся без хороших, длинных ответов. Если понадобится, долби их до тех пор, пока они не напишут приличных писем. Поняла?
   Хедвига, всё ещё с лягушкой в клюве, невнятно ухнула.
   — Тогда отправляйся, — приказал Гарри.
   Сова сразу же снялась с места. Как только она скрылась из виду, Гарри, не раздеваясь, бросился на кровать и уставился в потолок. В добавление к прочим горестям он теперь чувствовал себя виноватым перед Хедвигой за свою грубость, а ведь здесь, на Бирючиновой аллее, она у него — единственный друг. Ладно, он ещё загладит свою вину, когда она вернётся.
   Сириус, Рон и Гермиона просто обязаны ответить быстро, не могут же они проигнорировать известие о нападении дементоров. Завтра, когда он проснётся, его будут ждать три толстых сочувственных письма с планами по его немедленной эвакуации в Пристанище… На этой утешительной мысли на Гарри навалился сон, заглушивший, отогнавший прочь всё, что его тревожило.
* * *
   Но на следующее утро Хедвига не вернулась. Гарри безвылазно сидел у себя в комнате, выходя только в ванную. Трижды в день тётя Петуния просовывала еду в маленькое окошко в двери, пропиленное дядей Верноном три года назад. Гарри всякий раз пытался расспросить её о Вопиллере, но… с тем же успехом можно было допрашивать дверную ручку. А вообще, Дурслеи не подходили к его комнате. Гарри не видел смысла навязывать им свою компанию; этим ничего не добьёшься, кроме, разве что, очередного скандала, во время которого он может потерять терпение и опять начать колдовать.
   Так оно и тянулось три долгих дня. Гарри то переполняло беспокойство, так что он не мог ничем заниматься и лишь ходил взад-вперёд по комнате, злясь на друзей, бросивших его на произвол судьбы; то охватывала апатия, настолько всепоглощающая, что он часами лежал на кровати, уставившись в пространство и с ужасом думая о предстоящем слушании в министерстве.
   Что, если они будут против него? Что, если его исключат из школы? Сломают пополам его палочку? Что тогда делать, куда податься? Ведь теперь, зная о существовании другого мира, своего мира, он просто не сможет жить на Бирючиновой аллее. Можно ли будет поселиться в доме Сириуса, как тот и предлагал год назад, еще до того, как ему пришлось податься в бега? Можно ли будет жить там одному, ведь он несовершеннолетний? Или это решат за него? А вдруг допущенное им нарушение Международного Статута Секретности настолько серьёзно, что его приговорят к сроку в Азкабане? При этой мысли Гарри неизменно соскальзывал с кровати и снова начинал ходить по комнате.
   На четвёртую ночь после того, как улетела Хедвига, Гарри, пребывавший в стадии апатии и не способный ни о чём думать, лежал и смотрел в потолок. Неожиданно в комнату вошёл дядя. Гарри медленно перевёл на него взгляд. Дядя Вернон был одет в парадный костюм и выглядел чрезвычайно представительно.
   — Мы уходим, — сообщил он.
   — Простите?
   — Мы — а именно, мы с твоей тётей и Дудли — уходим.
   — Отлично, — равнодушно сказал Гарри и снова уставился в потолок.
   — Пока нас нет, тебе запрещается выходить из комнаты.
   — Ладно.
   — Запрещается трогать телевизор, стереосистему и вообще наши вещи.