Розанова Лилиана. Две истории из жизни изобретателя Евгения Баранцева

   ... диссертация полностью удовлетворяет требованиям, а сам диссертант вполне заслуживает искомой степени.
   Молодой Стаканников захлопнул папочку и отер лоб. У него был ужасно усталый вид, гораздо более усталый, чем у щуплого соискателя, который задумчиво поглаживал указку рукою.
   Молодой Стаканников не пошел на свое место, а опустился вблизи - рядом с долговязым стариком. Но старик шумно поднялся и, сдвинув его, направился к двери, сопя и стуча палкой.
   ... Теперь Председатель сидел за обычным кабинетным столом; он удобно располагался в кресле, плотно, словно утверждаясь, обхватив ладонями подлокотники.
   - Так вот, - говорил Председатель стоявшему перед ним Молодому Стаканникову. - Старики умирают, и в этом своя диалектика. В связи с этим прискорбным событием на кафедре освободилась вакансия. Подавайте документы, Стаканников, мы вас поддержим.
   - Осторожнее! - крикнул Баранцев. - Что же вы снимаете электроды без предупреждения? Вот предохранитель сгорел.
   Профессор Стаканников ходил по комнате, натыкаясь на кровати;
   он был взволнован.
   - Ну что же, - говорил он больше для себя, чем для нас, - это было правильно. Собственно, я никогда не сомневался: это было правильно.
   Осуждаете меня, молодые люди? - продолжал он с горькой полуулыбкой. - Не понять вам, нет, не понять... Другое время - другие песни. А ведь задача была сохранить кадры. Да... Возьмем моих однокашников, тех, кто, видите ли, был выше. И что же? Куранов два года промыкался без работы - и переквалифицировался в геологи. Буранов - в химики. Муранов... тот вообще не вынес... да. Нет, интересно, - и кто от этого выиграл? Наука? Человечество? М-м-м? А я бы - как Муранов?! Кто бы учил вас же? Развивал бы кто? История она рассудила...
   - Костька и Николай, вы остались, - невежливо перебил Баранцев. - Давайте, если хотите.
   Константин первый протянул руку к электродам, а я еще смотрел на профессора и тихонько кивал - им-то что, им-то хорошо, а я как староста обязан соблюдать приличия.
   С Константином не происходило ничего особенного. Он просто ехал в метро в изрядно набитом вагоне, стоял у двери, свободно закинув руку за верхнюю металлическую палку, а другую, с книгой, подняв над головами пассажиров. Видно, было это не так уж давно: на Константине алел и синел знакомый нам свитер - правда, теперь линялый и одеваемый Костькой лишь в случае холодов. Вдруг кто-то ойкнул:
   - Что же это у вас льется? У вас же сметана льется! Смотрите! Льется и пачкается.
   Рядом с Константином мигом организовалось пустое пространство, в нем осталась отягощенная авоськами бабка. Из одной авоськи действительно что-то сочилось и капало.
   - Безобразие! - отшатнулся импозантный мужчина и, плюнув на платок, принялся тереть брючину.
   Его с энтузиазмом поддержали:
   - Ездят и пачкают!
   - С такими узлами на такси надо!
   - Милый, нонешняя сметана без жира, водой отмоется...
   - Она еще и советует! Вот себя бы и мазала, а не чужие брюки!
   - А брюки бостоновые.
   - В бензине надо.
   - В ацетоне.
   - В химчистку.
   - Спекулянты.
   К растерявшейся бабке протиснулась девушка, маленькая, стриженая, присела на корточки, просунула тоненькие пальцы в ячейки авоськи и стала поднимать скользкую банку и прижимать крышечку.
   - Ну что вы кричите? - негромко сказала она. - Человек же не виноват: это крышка отскочила.
   - Действительно, - миролюбиво поддержал Константин, - подумаешь! Обыкновенная сметана, не радиоактивная.
   - Умник какой! - обрадованно взвизгнул кто-то.
   - Пижон! - определил пострадавший мужчина. - Как он про радиацию-то? С усмешечкой!
   - Молодежь!
   - Ихний брат стоит на сметанном конвейере - вот крышечки и отскакивают...
   Маленькая девушка, покончив с банкой, поднялась на цыпочки и спросила у Костиной спины:
   - Вы сойдете у Аэропорта?
   - А знают они ей цену, сметане-то?!
   Поезд тормозил.
   - Сойду, - в сердцах сказал Константин.
   На перроне она чуть отстала, натягивая на голую пятку сползший ремешок босоножки. Костька из солидарности замедлил шаг.
   - Попало нам, - сказала она, прыгая на одной ноге.
   - Бывает, - пожал плечами Костька.
   Девчонка была так, обыкновенная десятиклашечка, немножко кудрявая, - самая длинная, блестящая прядь заложена за маленькое ухо.
   - Один раз, - сообщила она, - со мной тоже случился ж-жуткий случай - и как раз в метро! Я ехала на Новый год, а один дядька зацепился за меня портфелем, там на углах такие железинки, - и весь чулок ой-ей-ей!..
   Вообще она была смешная: глаза круглые, руки тонкие, а на блузке без рукавов матросский воротник, как у дошкольницы.
   - Ужас, - согласился Константин.
   Тут я просто замер, и на некоторое время вообще перестал что-нибудь замечать, потому что она улыбнулась. Такая славная была у нее улыбка: вспыхнули светлые глаза, взмахнули ресницы, лицо чуть запрокинулось, и вся она словно осветилась до самого донышка. Я перевел взгляд на Константина и понял все, что с ним происходит, - ведь это она ему улыбнулась, а не мне.
   ... От черного, вымытого поливальными машинами асфальта Ленинградского проспекта поднимался тихий парок. Они шли навстречу далеким огням Шереметьева, и наверное, она замерзла в своих босоножках, в которых не было ничего, кроме плоских подметок, и в пустяковом детскосадовском платье, потому что теперь на ней был Константинов ало-синий свитер, пришедшийся ей как раз до колен. Люди вокруг них исчезли - оказывается, уже наступила ночь, и окна не горели, зато на расстоянии двух-трех вытянутых рук, на оконечностях подъемных кранов мерцали фонари, и, доверительно рокоча, бороздили небо бортовые огни самолетов. Негасимые автоматы с газированной водой жили тайной ночной жизнью; Костька и она по очереди подставляли пригоршни под их колючие струи, потому что стаканы до утра были припрятаны расторопными работниками службы быта.
   - Если бы люди знали! - сказала она. - Если бы они только представляли!.. И у них было бы побольше свободного времени, - они обязательно приходили бы сюда по ночам. Да?
   Костькин ответ я не запомнил - очевидно, в силу его бессмысленности. Впрочем, для Нее и для Него самого он был значителен и важен.
   Темнота медленно редела, первые машины, неся на свежих лакированных корпусах малиновые блики, помчались по проспекту. И гулко, певуче, каждый звук, как граненый хрустальный шарик, раздались первые позывные из невидимого репродуктора.
   Она вдруг ахнула и с испуганным и несчастным лицом бросилась к телефону-автомату, а Константин замер у будки. Он стоял, как в карауле, с таким Видом, словно не было большего счастья, чем наблюдать сквозь треснутое стекло, как она объясняется со своими родителями, сходящими с ума от волнения и ожидания.
   ... Позже мы оказались в странном помещении, слишком тесном, чтобы оно могло быть названо комнатой, и освещенном так скудно, что, только вглядевшись и различив тяжелые болты, крепящие задраенные люки, я понял, что оно представляет собою нечто вроде барокамеры, а может быть, отсек более крупной установки. На трех стенах слабо поблескивали шкалы приборов; было в них что-то тревожащее, чего, однако, я не успел осознать, но только почувствовал; четвертая стена представляла собою экран, и перед ним, касаясь друг друга плечами, стояли Константин и она. На них были лабораторно-испытательные комбинезоны, знаете, эти, с индикаторными лампочками, ларингофонами, вшитыми аккумуляторами, фотокарманами и всем остальным.
   - Попробуй еще раз, - сказал Константин.
   Это был сегодняшний Костька. Она защелкала ручками настройки - экран полыхнул фиолетовым и погас.
   - Сколько времени прошло? - спросила она. (Она тоже повзрослела, похудела, светлые ее глаза стали громадными.)
   - Почти сутки, - сказал он. - Они уже десять часов как ищут.
   - Нужен месяц, чтобы до нас добраться.
   - Чепуха! - бодро воскликнул Константин. - Они что-нибудь придумают. Нам с тобой трудно представить, что именно, не придумают. А мы продержимся на аварийном. Ты что, не веришь, что они придумают?
   - Верю, Костенька, - сказала она.
   Где-то вдалеке возник и теперь нарастал, надвигаясь, высокий пульсирующий свист. Страшный толчок швырнул их на пол, стены накренились.
   Константин поднялся, пошатываясь, поднял ее и прижал к себе. Она заговорила, торопясь, сжав ладонями его щеки и глядя ему в глаза:
   - Костенька, все равно, что бы ни случилось... Подумать только - мы могли бы не встретить друг друга! Но мы встретились, я с тобой - это такое счастье!
   - Да... да... да... - повторял Костька, целуя ее и пряча лицо в ее стриженых волосах.
   Раздался грохот. Они упали, не разжимая рук. В наступившей темноте мы услышали отчаянный крик.
   - Пустите меня! - кричал Константин. - Она погибла! Пустите!
   Мы с Немкой держали его за плечи. "Сейчас, сейчас", - шептал Баранцев и шарил пальцами по панели КРИ.
   Щелчок!
   .. Обыкновенная сметана, - миролюбиво заметил Константин. - Ведь не радиоактивная,
   - Умник какой! - в восторге завопил кто-то.
   - Пижон, - подхватил пострадавший мужчина.
   - Ихний брат стоит на сметанном конвейере...
   - Молодежь.
   Маленькая девушка, привстав на цыпочки, спросила у Костькиной спины:
   - Вы сойдете: у Аэропорта?
   Поезд тормозил.
   - Пожалуй, мне от Сокола ближе, проходите, - подвинулся Костька и подмигнул. - Я еще тут побеседую с товарищами о теперешней молодежи...
   Константин сидел, обхватив голову руками. Больше он никуда не рвался, но лучше бы кричал, чем так молчать.
   - Послушайте, - рассудительно говорил профессор Стаканников. - Будем логичны, друзья мои. Абстрагиру-емся от конкретных личностей и рассмотрим систему А-Б в общем виде. Если А и В взаимозависимы, то, поскольку существует А, должна существовать и Б. Если же Б перестала существовать в результате некоей катастрофы, то следует только радоваться, что система А-Б не была слишком жесткой.
   - Она погибла, - глухо сказал Константин, отняв руки от лица и глядя мимо нас.
   - Перестань ты! - не очень уверенно воскликнул Немка.
   - А ты помнишь ее? - спросил я. - Как вы на самом деле встретились в метро - помнишь?
   - Не помню, - убито сказал Константин. - В том-то и дело. Вот бабку со сметаной, представь, запомнил; она еще была похожа на нашу соседку тетю Валю.
   Тут я должен сказать о себе. То, что произошло, вернее, могло бы произойти с Костькой, произвело на меня потрясающее впечатление. Бог мой, - думал я, наверное, я тоже встречал эту, вернее другую единственную девушку и не узнал ее, таких на улице и в читалке встретишь человек по пятьдесят в день, - как отгадать, что это она? Я лихорадочно перебирал мою жизнь: детский сад - школа - институт, выискивая м о й р е ш и т е л ь н ы й м о м е н т; я просто извелся в предположениях и догадках. В жизни не представлял себе, что могу так волноваться.
   - Может, перерыв? - растерянно предложил Немка. - Поговорим, выпьем чаю...
   - Ни за что! - воскликнул я. Все поняли меня. Баранцев протянул мне электроды, и я надвинул их, еще теплые от Костькиных ушей.
   Я подумал, что у Баранцева что-то разладилось: перед нами не возникало никаких картин, ровным счетом ничего. Только от пронзительных "уии-уии!" и треска разрядов заложило уши, да время от времени выстреливали на экране зеленые молнии. Женька с вдохновенным и терпеливым лицом коротковолновика крутил ручки настройки, я видел, что он вывел чувствительность на максимум и взялся за ручку с надписью "Возраст". Повинуясь движению его пальцев, узкий луч ползал туда и обратно по шкале, градуированной от года до тридцати.
   - Что же это, Женька? - не выдержав, спросил я.
   - Для тебя, Коль, наверное, чувствительность маловата, - с сожалением сказал Баранцев. - А постой-ка... Погоди-ка...
   И действительно, я увидел себя:
   Я платил в кассу отдела фотопринадлежностей универмага "Военторг".
   - Нет у меня мелочи, молодой человек, - сказала кассирша. - Возьмите лотерейные билеты, всего два осталось, номера: ноль три и ноль четыре.
   - Куда мне два, - ответил Я, - я лучше сока выпью. Один давайте. - Я протянул руку, взял билет ноль четыре и пошел к киоску, где продавался томатный сок.
   ... - Проверь-ка, Коленька, таблицу, - сказала мать. - Я как-то купила на, девяносто копеек, возьми на полке под "Дон Кихотом".
   - У меня тоже был билетик, - вспомнил Я, вынул его из бумажника, расстелил газету и стал сличать номера.
   - Ха! Вот так штука - воскликнул Я. - Серия три семерки три девятки номер ноль четыре...
   - Что?.. - бледнея, спросила мать.
   - Номер ноль четыре - вот этот самый! - выиграл пылесос "Вихрь"! - объявил Я, торжествуя.
   - Батюшки!.. - ахнула мать и перекрестилась.
   - Выключи, - сказал я Баранцеву, страдая от разочарования и стыда. - И не надо показывать, как было на самом деле; я и так помню: купил билет ноль три и выиграл рубль... А нет ли чего-нибудь позначительнее? А, Женька?
   - Попробуем! - сказал Баранцев. Чудак! У него был такой вид, словно он в чем-то виноват передо мной.
   На этот раз Женька, рассчитывая увеличить чувствительность, даже снял заднюю панель и впаял два новых сопротивления. Мы ему помогали; и у меня было такое чувство, словно я ассистирую хирургу и в то же время сам лежу распластанный на операционном столе.
   Потом Женька вновь крутил ручки настройки, а я сидел, придавливая электроды к ушам и мучаясь от ожидания, перебирал в памяти: детский сад... школа... институт...
   - Внимание! - еле успел предупредить Баранцев.
   ... Прямо на Меня мчался автомобиль. Черт знает, как; он вывернулся из-за угла, - кажется, это была "Волга" и, кажется, зеленая.
   - А-а-а!.. - заорал Я и увидел летящий Мне навстречу угол тротуара.
   - Человека задавили! - кричали люди, сбегаясь к зеленой "Волге" на перекресток против кинотеатра "Повторный" и заслоняя лежащего Меня от меня.
   Я видел только спины и ноги, тянущиеся на цыпочках, и слышал разговоры:
   - ?ивой, слава богу!
   - Смотри-ка, сел.
   - Рука поврежденная.
   - Вон "Скорая" едет.
   - Живой, целый. Слава те, ГОСПОДИ!
   Меня посадили в "Скорую", шофера "Волги" повели в милицию, толпа разошлась..
   И Баранцев перекинул тумблер вправо.
   ... Я вышел из кинотеатра "Повторный", приблизился к краю тротуара и некоторое время переминался с ноги на ногу. Машины шли сплошным потоком. Тогда Я присвистнул и пошел вниз, к Консерватории, до другого перехода...
   - Все? - спросил я Баранцева на всякий случай.
   - Все - виновато ответил Женька.
   - Вот видите! - вскричал профессор Стаканников. - Я всегда верил в вас, Завязкин, и я был прав. Ваша жизнь развертывается точно по прямой, практически без отклонений. А это возможно лишь в том случае, если ваша психика имеет минимальное число степеней свободы. Идите и дальше по этому кратчайшему пути от точки к точке - такие люди нам нужны!
   - А вот был однажды такой случай, - сказал Немка. - Горилла подумала, что она человек, заказала брюки, но потом не знала, куда их надевать, потому что у нее четыре руки, а ноги ни одной - как это сказать одним словом?..
   Я стиснул зубы, распахнул окно и по пояс высунулся в ночной переулок, пахнущий озоном.
   Конечно, Баранцева нужно было качать. Ведь грандиозный успех, триумф! Но, честно вам признаюсь, в тот вечер - точнее, в ту ночь - мы не сделали этого. Каждый из нас думал о своей жизни, и эти размышления настолько поглотили нас, что мы Женьку даже не поздравили.
   Но он все понял. Пока мы так сидели и курили, он снял простыни со стен, вскипятил чайник, занял у соседей ванильных сухарей и расставил стаканы...
   Вот, собственно, и весь случай. По-моему, он достаточно характеризует Баранцева как ученого. И как человека тоже. Так что для меня лично он всегда будет не только выдающимся изобретателем современности, но и верным членом нашего студенческого коллектива.
   Между прочим, мы до сих пор собираемся, у Немки. Правда, чаще всего на эти встречи прихожу один я: Баранцев всегда работает до глубокой ночи, а Константин, если и приезжает, то с последним поездом метро, так что по домам мы возвращаемся пешком. Но мы с Немкой не обижаемся. Баранцев - это Баранцев. Что до Константина, то и я и Немка отлично знаем, где он проводит все свободное время, хотя мы никогда не говорим об этом.
   Однажды я не выдержал и после работы отправился в метро до Аэропорта. Я сразу увидел Константина: в привычном ожидании он шагал по платформе, а когда поезд подошел, бросился навстречу сошедшим, напряженно вглядываясь в каждую девушку. Поезда все подходили и подходили... В один из них тихо вошел я и уехал домой.
   Конечно, нет никакой надежды, что когда-нибудь он снова встретит ту девушку. Почти никакой. На его месте я не стал бы ездить на Аэропорт. Но когда я думаю об этом, нестерпимое чувство ожидания охватывает меня. Ожидания чего? И сам не знаю...