Розенталь Пэм. Служанка и виконт

   Жак все еще держал руки девушки, но его хватка ослабла. Мари-Лор вырвалась и подошла к месье дю Плесси посмотреть на бумаги, которые он протянул ей.
   — Благодарю вас, месье, — тихо сказала она, хотя то, что она прочитала, было всего лишь отчетом за еду и питье, которые адвокат и слуга употребили в дороге между Парижем и Провансом. — Благодарю вас, я внимательнее рассмотрю это вместе с вами на досуге, когда мы…
   — Мы сделаем это по дороге в Париж, — вставил Батист, осторожно разворачивая мулов в обратном направлении.
   Они с месье дю Плесси помогли Мари-Лор забраться в тележку, сели сами и начали спускаться, покачиваясь и подпрыгивая, вниз с холма, оставив Жака стоять с разинутым ртом в облаке пыли.

Глава 6

   Если бы не сырой воздух камеры, Жозеф мог бы считать условия, в которых провел в Бастилии пару месяцев, вполне сносными. Даже не лишенными комфорта, думал он, если у вас большая камера с окном, выходящим на оживленные улицы города. И богатая жена, обеспечивающая все возможные удобства, начиная с ковров, мебели, гобеленов на каменных стенах, книг, теплой одежды и кончая грудами питательной и вкусной пищи.
   Ему не хватало только движения. Ежедневная прогулка по тюремному двору была недостаточна для поддержания хорошей физической формы, поэтому Жозеф упражнялся в фехтовании по часу каждое утро. Конечно, ему не разрешалось иметь оружие, но он забавлялся, делая выпады и парируя удары гусиным пером. Но разве не этим занимались писатели? А если у него не было противника, кроме самого себя? Но он, вероятно, всегда был своим самым яростным врагом.
   Бесспорно, Жозеф страдал от отсутствия общения, пребывая постоянно в обществе нескольких тюремщиков и таких же, как он, заключенных, а не в широком кругу знакомых, которых заимел, став мужем Жанны. И естественно, его раздражало, что он не может уходить и приходить, как ему хочется.
   Но при этом удивляло, как мало изменилась его жизнь. Меликур-Отель предоставлял все удобства для комфортного существования и все развлечения, которые мог предложить
   Париж. Но виконт чувствовал себя в нем пленником, особенно после Нового года, когда перестал получать письма от Мари-Лор, напоминавшие, какой могла бы быть его жизнь.
   Заключение в Бастилию оказалось вызовом, брошенным ему жизнью, и внесло в нее новизну. Можно было не обращать внимания на неудобства или преодолевать их; одиночество располагало к размышлениям. Также было интересно наблюдать за тюремщиками и охраной. Здесь Жозеф замечал ряд упущений, которые могли бы позволить умному узнику — быстрому на ногу и соответственно переодетому — предпринять попытку к побегу. Заключенному совершенно отчаявшемуся, в отличие от него. Таким мог бы он стать, если бы его дело затянулось.
   Жанна навещала супруга каждую неделю. Он смеялся над ее рассказами и сплетнями, кивал, слушая остроумные замечания о политической ситуации. Он жалел, что не может сказать, что не следует так непоколебимо верить в счастливый исход его дела. К счастью, месье дю Плесси был более откровенным.
   Жозефу нравился этот сообразительный адвокат. Жозеф, покорно отвечая на вопросы, восстановил в памяти все, что он делал в день убийства. Он без труда вспомнил всех книготорговцев, к которым он заходил, и даже приблизительное время своих посещений. Если с бароном разделались за поздним завтраком в середине дня, то, вероятно, в это время Жозеф доставил книги толстому рассеянному типу по имени Блуэ. Он торговал религиозной литературой, но любил иметь в запасе несколько сочинений философов-атеистов.
   После Блуэ, когда Жозеф направлялся к черному ходу богатого дома Риго, его толкнул прохожий. Он смутно помнил, что как раз тогда у него и начала болеть нога. А затем в голове все перепуталось, и неудивительно, что Риго сумел выманить у него лишние экземпляры книг. В последнюю очередь Жозеф посетил лавку Берне, поскольку у них было маленькое помещение без отдельного входа и безопаснее было явиться туда под покровом темноты.
   — Какая ирония судьбы, — заметил он, обращаясь к месье дю Плесси, — что Берне, доктор Берне, единственный, кто рассказал инспектору Лебрану, что я был в Монпелье. Этого и достаточно, чтобы доказать, что я был в городе. И никаких доказательств, что я не был у барона.
   Дю Плесси кивнул и записал основные факты.
   — Мы должны заставить Блуз или Риго подтвердить ваше алиби, — сказал он. — Нам повезло, что король недавно смягчил законы о цензуре, поэтому будет легче снять с вас обвинение в книжной контрабанде.
   — А каковы шансы, — спрашивал Жозеф, — что какой-нибудь книготорговец признается, что торговал запрещенными книгами? Даже если его будет спрашивать такой добросовестный и приятный человек, как вы, дорогой месье?
   Дю Плесси вздохнул. Хорошо, признался он, шансов никаких. Все же они с Батистом в тот же вечер поедут в Монпелье посмотреть, не смогут ли узнать еще что-нибудь. Они отсутствовали уже несколько недель, с Пасхи. Ладно, думал Жозеф, по крайней мере Батист чем-то занят. Что касается успеха этой поездки, то он лишь пожал плечами. Конечно, надо надеяться на лучшее, но у него были некоторые сомнения.
   Жозеф рассеянно смотрел в окно на толпу уличных мальчишек, выпрашивавших су у хорошо одетого прохожего. Тот пожал плечами, опустил руку в карман своего шерстяного плаща, швырнул несколько монет в канаву и поспешил дальше. Красивый легкий плащ, подумал Жозеф, должно быть, наступила теплая погода. Да, теперь он почувствовал веяние весеннего ветерка. И мальчишки бегали босиком. В январе, когда он начал наблюдать за ними и они прыгали через кучки грязного снега, их ноги до лодыжек были обернуты тряпками.
   «Весьма трогательна, месье, эта ваша забота о простом народе».
   Он поморщился при звуке знакомого насмешливого голоса. Одиночество могло успокаивать, даже в какой-то степени укрощать страсти. Но когда человек испытывал такое странное возбуждение, как это происходило с ним сегодня, одиночество могло вызывать в его воображении неприятные встречи со своим вторым «я», которых он пытался избегать.
   Встречи с этим ироничным, крайне возбудимым джентльменом, готовым в любой момент вспылить, и до глупости чувствительным к оскорблениям. Тем самым виконтом д’Овер-Раймоном, который старался убедить его, что Мари-Лор вышла замуж за своего старого возлюбленного. «Она бросила тебя, дорогой мой. Забудь о ней».
   К счастью, он знал другого джентльмена-призрака. Назовем его Жозеф Раймон, которому больше хотелось верить. «Она обещала любить тебя вечно. Она любит тебя». Месье Раймон посещал его не так часто, как циничный виконт. Но сегодня, должно быть, под влиянием беспокойного весеннего ветерка, исчезновения остатков снега с булыжной мостовой, — сегодня, казалось, оба призрака решили одновременно посетить своего хозяина.
   Вдруг и она очутилась рядом с ним в камере — теплая и живая, раскрасневшаяся и улыбающаяся. Она протянула руку, и он увидел чернильные пятна на ее пальцах. Его бросало то в жар, то в холод. Он уже давно не позволял себе видеть ее в своем воображении. Он должен прекратить это. Но Жозеф не захотел. Пусть это будет боль, даже безумие, но он еще ни разу за эти месяцы не чувствовал себя таким свободным.
   У него сжало грудь. Как давно, подумал Жозеф, он не дышал полной грудью! Он прижался лицом к решетке окна и глубоко вдохнул теплый терпкий воздух Парижа. Он был вонючим. Он был возбуждающим. Он что-то растревожил в душе Жозефа.
   Виконт услышал, как загремел засов на двери его камеры. Повернулся ключ. Он забыл, что был четверг, день, когда его посещала Жанна. Его призраки гости испарились, испуганные звуком шагов и внушительной реальностью ее фигуры.
   Жозеф повернулся, чтобы обнять ее, ожидая, когда она положит свои свертки на стол. Дюжий лакей поставил тяжелые коробки и корзины рядом с ней, поклонился и занял пост рядом с тюремщиком, который сел на табурет у дверей камеры.
   Свидания наедине не разрешались, но Жанна все равно обращалась с тюремными служителями как с собственными слугами.
   — Вы позаботитесь, чтобы у гиацинтов, которые я принесла, каждый день меняли воду, — сказала она тюремщику, усаживаясь на стул.
   И Жозефу:
   — Может быть, ты предпочел бы нарциссы? Они на этой неделе буйно расцвели в саду. Но я подумала о гиацинтах, потому что их аромат… Ты выглядишь необычайно хорошо, дорогой, — перебила она сама себя.
   Он улыбнулся:
   — Наверное, это весна. Ничего не могу с собой сделать, она будоражит меня.
   — Тогда садись, — сказала Жанна, — и возьми себя в руки. Ты услышишь сейчас необычайные новости. Видишь ли, я сегодня получила письмо месье дю Плесси из Прованса…
   За несколько минут до того, как они сели в карету, отправлявшуюся в Париж, в Каренси, в гостинице месье дю Плесси быстро набросал письмо.
   — Они будут счастливы, Мари-Лор, узнать, что вы возвращаетесь вместе с нами, — заверил он девушку. — И я хочу, чтобы они узнали об этом как можно скорее и подготовились к вашему приезду.
   Она нахмурилась:
   — Счастливы? Когда я в таком положении?
   — Маркиза — необыкновенная женщина, — сказал адвокат. — У нее с виконтом очень свободные отношения.
   Что бы это ни означало, ей оставалось только ждать и увидеть все самой. Батист убеждал Мари-Лор, что Жозеф, не получая от нее никаких вестей, был в отчаянии. Он так обрадуется, узнав о ее приезде. И особенно — камердинер ласково положил руку на живот девушки — известию о ребенке.
   Может быть, обрадуется, а может быть, и нет. Хотя теперь Мари-Лор знала, что он посылал больше писем, чем она получила. Но что-то в бодром добродушии месье дю Плесси вызывало подозрения; было ясно: они с Батистом что-то скрывают. Возможно, Жозеф действительно влюблен в красавицу мадемуазель Бовуазен и все равно бы перестал ей писать. Мари-Лор вспомнила о его письмах, сгоревших в камине герцогини. Ужасно! О чем он ей писал?
   Однако имело значение лишь то, что Жозеф проявит благородство по отношению к ней и ребенку — в этом она не хотела сомневаться. Она решила не обращать внимания на свои страхи на время их тяжелого девятидневного путешествия. Карету качало и трясло, остановки на отдых были нечастыми, качество пищи и чистота постели в гостиницах, где они останавливались, — весьма сомнительными.
   Их попутчиков приводило в замешательство то, что такое путешествие совершает молодая женщина с таким сроком беременности, и они осуждающе поглядывали на нее. На второй день путешествия задремавшая Мари-Лор проснулась и услышала, как месье дю Плесси «объясняет» ее ситуацию своим попутчикам. Притворяясь спящей, девушка с изумлением слушала свою историю, украшенную впечатляющими подробностями. Искусно, непринужденно адвокат извлекал, как карнавальный фокусник из шляпы, мужа, отправившегося на важные военные маневры, оспариваемые права на наследство и склонность женской половины семьи к тяжелым родам.
   — И вы понимаете, господа и дамы, — закончил он, — бесспорную необходимость для этой молодой дамы разрешиться от бремени под наблюдением известного парижского врача и быть поближе к оказывающей ей покровительство и защиту благородной и великодушной мадам маркизе де Машери, ее дальней родственнице.
   Глупо, подумала Мари-Лор, рассчитывать на то, что кто-нибудь поверит этой абсурдной выдумке, когда и так ясно, что она — соблазненная и брошенная служанка в деревянных башмаках и грязном переднике. Но казалось, попутчики были вполне удовлетворены версией месье дю Плесси и начали относиться к ней с большей симпатией и сочувствием.
   — Путешественники любят сентиментальные истории, — вечером говорил адвокат Мари-Лор и Батисту, когда они ужинали отвратительной тушеной бараниной. — Не станете же вы лишать их этого развлечения?
   Назавтра я заказал пожарить свежего карпа из рыбной лавки, — продолжал он, — так что мы не будем зависеть от того, что нам предложат в следующей гостинице. К счастью, постели здесь лучше, чем еда. По крайней мере, у вас приличная кровать, Мари-Лор. Но что случилось, малышка? — спросил он, увидев, как девушка внезапно побледнела.
   — Просто головная боль. — Она тихо ахнула, удивленная, насколько ей было плохо. — Думаю, мне лучше лечь. Вы не поможете мне подняться по лестнице, месье?
   Он уже подхватил ее под локоть. Пока они поднимались по лестнице, он заверил Мари-Лор, что не стоит беспокоиться: у его жены были такие же головные боли, перед тем как она родила их третьего ребенка, здорового мальчика весом в восемь фунтов. Его непринужденность и спокойствие так на нее подействовали, что, когда они добрались до комнаты, девушка решила, что не все так уж и плохо. Только промучившись около часа, она вспомнила, как днем в карете он рассказывал свои небылицы с такой же уверенностью и благодушием.
   На следующее утро Мари-Лор стало немного лучше, но головная боль не проходила. Временами перед глазами вставал туман, а дорожная тряска вызывала головокружение и тошноту. Она старалась не обращать на это внимания и крепко спала, когда они проезжали мимо пастбищ и виноградников Бургундии. На следующий день, когда путешественники въехали в великолепный лес Фонтенбло, ее ни на минуту не покидала острая боль в глазах. Мари-Лор боролась со сном. Ибо они приближались к городским воротам Парижа.
   Жозеф чувствовал, что больше никогда не сможет заснуть.
   Она носит его ребенка! Он ходил по камере, стараясь осмыслить происходящее. Ребенок, конечно, будет похож на нее, — хотя если это будет мальчик, то ему не помешало бы унаследовать рост отца. Он пытался представить его личико, ручки, ножки. Но не сумел. Какой величины младенцы? Умеют ли они улыбаться? За свою жизнь он их редко видел. Женщины, с которыми он был знаком, как можно скорее отсылали своих отпрысков к кормилицам, возвращаясь как ни в чем не бывало в общество через неделю после родов.
   Но этого не случится с их ребенком. Даже если, когда он родится, Жозеф все еще будет в тюрьме, мать и дитя будут в безопасности с Жанной.
   В безопасности. Взгляд виконта стал суровым. По словам Жанны, дю Плесси почти ничего не сказал, почему Мари-Лор сбежала из замка. Но он без труда догадался, что произошло.
   «Мне не следовало позволять ей оставаться с этими чудовищами, — подумал Жозеф. — Когда я отсюда выйду, я…»
   Но выйдет ли он когда-нибудь? Жозеф решил, что выйдет. Не надо больше цинизма по отношению к его шансам. Когда Мари-Лор и ребенок приближаются к Парижу, он не может позволить себе такую роскошь, как цинизм.
   Тушеная куропатка, стоявшая перед ним на столе, уже час как остыла. Свеча погасла. Жозеф передернул плечами. Он и так жил в какой-то полутьме: его старание сохранить веру в лучшем случае можно было назвать не очень успешным.
   Он зажег новую свечу. Может быть, наступило время научиться жить спокойно, жизнью, освещенной чьей-то любовью.
   Париж начинался еще перед своими стенами. Мари-Лор смотрела, как появляются маленькие, выглядящие временными жилища: лачуги для бедных душ, спасавшихся от невзгод деревенской жизни. Она полагала, что это опечалит ее, но, наоборот, город вливал в нее энергию и силу, притягивал к своему центру, как магнит притягивает кусочек железа.
   Таможенники у ворот были грубы, хитры и не скупились на оскорбительные замечания. Мари-Лор это нисколько не задевало. Они были горожанами, их отношение отличалось насмешливой фамильярностью, порожденной городской теснотой и чувством обезличенности. Она ответила подмигнувшему таможеннику высокомерным кивком. А затем усмехнулась.
   Открытая коляска, принадлежавшая маркизе, как сказал ей месье дю Плесси, ожидала их у городских ворот. Низкая и элегантная, обитая изнутри бархатом, коляска снаружи была расписана яркими голубыми и фиолетовыми цветами и отделана золотом. «Сказочная карета, — подумала с иронией Мари-Лор, — повезет беременную замарашку Золушку к ее принцу… если он сумеет на минутку оторваться от своей любовницы». Но она пока еще не станет беспокоиться об этом. Она все свое внимание отдавала городу: высоким узким зданиям, местами закрывавшим небо, шуму и толпам людей, каретам, уличным торговцам, нищим, собакам, детям. Ей хотелось получше узнать эти улицы.
   — Смотрите, — взволнованно воскликнула девушка, — книжная лавка! О, какая красивая церковь. Это Нотр-Дам? Нет, эта стоит на острове, я не ошибаюсь? Боже мой, только посмотрите на эти пирожные, выставленные в окне, а в другом — какие шляпы!
   Они проезжали мимо торговца кофе, высокого человека, разливавшего дымящийся напиток из бака. Аромат был восхитительный. Она пожалела, что они не остановились и не купили чашку кофе, может быть, напиток облегчил бы головную боль.
   Теперь они приближались к реке, это была Сена. Мари-Лор не отрываясь смотрела на лодки и баржи, на людей, выгружавших корзины с фруктами и овощами, кроликами и цыплятами. Она увидела это чудо — Нотр-Дам, его кружевные башенки и устремленные в небо колонны, поддерживающие собор.
   Река исчезла из виду, когда карета въехала на мост, плотно застроенный домами. Мари-Лор уже не видела Сену, но все еще ощущала ее запах. Она подумала, что и слепой легко найдет в Париже дорогу, полагаясь только на собственный нос — нос и острый слух, чтобы услышать приближающуюся карету.
   Их собственная карета резко остановилась, и Батист спрыгнул с запяток и вступил в спор со слугой из такого же экипажа. Кому-то следовало подать назад и уступить дорогу. Мари-Лор забавлял поток оскорблений и ругательств; по ее мнению, Батист по изобретательности намного превосходил своего оппонента.
   И действительно, в конце концов другая карета уступила им дорогу. Они петляли по узким улицам, минуя толпы народа, среди которых она заметила нескольких бородатых мужчин в меховых шляпах с полями. «Евреи», — объяснил месье дю Плесси. Они проехали большую квадратную площадь, где ровный ряд красивых домов из красного кирпича обрамлял зеленую подстриженную лужайку, расположенную в центре площади.
   — Мы почти приехали, — сообщил адвокат. — Меликур-Отель сразу же за углом.
   Карета завернула за угол и остановилась перед внушительным каменным фасадом здания. Мари-Лор мгновенно разглядела его. Здание стояло отдельно от других. Его стены из желто-серого камня были украшены барельефами, тянувшимися на сотни футов по обе стороны от тяжелых деревянных дверей, достаточно широких, чтобы в них могла проехать карета.
   Радостное возбуждение покинуло Мари-Лор. А ее голова разболелась еще сильнее.
   — Это… ее дом?
   Она сама поняла, как тихо и слабо прозвучал голос.
   — Вы и в самом деле думаете, что я нужна здесь? Я ценю ее помощь, но не было бы более тактичным отвезти меня в гостиницу, где я смогла бы поговорить с Жозефом наедине? Вы так не считаете, месье дю Плесси?
   Адвокат кашлянул, прочищая горло, и посмотрел на спутницу.
   — Вы встретитесь с маркизой сегодня, Мари-Лор, — сказал он. — И она будет очень добра к вам и предоставит все, что вам необходимо. Но боюсь, виконт на этот раз не сможет встретить вас сам.
   Впервые за время их знакомства в его голосе Мари-Лор не услышала уверенности.
   — Потому что, Мари-Лор, — продолжал он, — я с большим сожалением должен сообщить вам, что Жозеф в тюрьме. Он находится в Бастилии уже десять недель по ложному обвинению в убийстве барона Рока.
   Она подумала — и даже на минуту надеялась, — что упадет в обморок. Но когда прошло головокружение, Мари-Лор почувствовала, как сжимается от тревоги и странно холодеет ее сердце. Как будто опустившийся тяжелый занавес отделяет все ее чувства от обострившегося восприятия и понимания происходящего. По-прежнему ярко светило солнце, но это было уже холодное сияние, в котором все выглядело безжизненным.
   Девушка тупо смотрела, как открылись ворота, и колеса кареты застучали по вымощенному булыжником двору. Перед ее глазами возник огромный дом. Величественное здание молча хранило свои тайны за рядами завешанных шелком окон; подобно сфинксу, он протягивал вперед руки, как бы обнимая двор своими колоннами и фронтонами, балконами и барельефами.
   К карете поспешили слуги, чтобы позаботиться о лошадях и багаже. Они казались нарисованными картографом или архитектором миниатюрными фигурками, которыми те хотели подчеркнуть грандиозность здания. Месье дю Плесси взял ее обмякшую руку и попытался пожатием оживить ее.
   — Смелее, Мари-Лор, — сказал он. — Мы делаем все возможное, чтобы обеспечить Жозефу защиту в суде, а тем временем поддерживаем в нем надежду, создаем все удобства. Но для него важнее всего знать, что вы живы и здоровы. А теперь, — он взял с сиденья кареты свою треугольную шляпу, — пора познакомиться с маркизой.
   «Ах да, — подумала она, — с женой Жозефа. Странно, как бы страшно было встретиться с ней всего минуту назад».
   Дом был великолепен. Они поднялись по пологим ступеням к большим парадным дверям, которые беззвучно как бы сами собой распахнулись перед ними. Войдя, она увидела лакеев в ливреях лимонно-желтого бархата, стоявших у каждой двери. Такой бледно-желтый, — будучи бережливой, она пыталась подсчитать, во сколько обходится чистка этих ливрей. Двери распахивались настолько рассчитано — по времени и ширине, — что лакеи могли бы быть машинами. Марионетками.
   Еще одна желтая марионетка провела гостей через огромное фойе, где на голоса откликалось эхо. С высоким потолком, выложенное мраморными плитами, оно было почти пустым, вероятно, для того, чтобы посетитель сразу же увидел справа большую лестницу. Металлическая балюстрада, черная с золотом, имела необычайно сложный рисунок.
   У Мари-Лор зарябило в глазах. Балюстрада походила на ветви лесного папоротника. Воображение рисовало веточки, слишком мелкие, чтобы их можно было разглядеть, спиралями уходившие в бесконечность, как рисунок дивной морской раковины, которую однажды подарили родители Жилю на его день рождения. На минуту она забылась, глядя на запутанные линии, созданные щедрой природой и теперь выкованные из железа.
   — Мари-Лор! — прошипел Батист. Она догнала его и месье дю Плесси.
   Следующая комната была отделана черно-белым мрамором, среди бронзовых и мраморных статуй и больших пышных растений стояло несколько хрупких изящных стульев.
   Наконец двери открылись в комнату, где, по крайней мере так казалось, находилась мебель, на которую можно было сесть и получше рассмотреть сцены с мифологическими сюжетами, которыми были расписаны стены и потолок. Она подняла глаза и увидела Тезея, убегающего из лабиринта, и Аталанту, обгоняющую своих женихов.
   Затем была столовая, отделанная панелями из расписной кожи.
   И наконец, заставленная мебелью, но довольно уютная гостиная, с толстыми коврами на полу и старинными гобеленами на стенах.
   Возле мраморного камина сидели две женщины, несколько спаниелей и безобразный мопс, дремавший на коврике у камина.
   Батист и месье дю Плесси поклонились, а Мари-Лор неуклюже присела, глядя на женщин так, словно они тоже были частью фантастической обстановки дома.
   И правда, женщина помоложе могла бы сойти с картины с мифологическим сюжетом. Ее платье, светлое, серебристо-зеленое, напоминало цвет моря на закате солнца, кремовое кружево — морскую пену, в которой блестели жемчужины и бриллианты. Ее улыбка была так обворожительна и мила, что, несмотря на растерянность Мари-Лор, отозвалась в ее сердце болью.
   О Боже, разве не говорили, что маркиза толстая и некрасивая? Эта морская нимфа с губами, похожими на бутон розы, с ямочками на щеках и золотыми локонами и сверкающими как аквамарин глазами была самой прекрасной из женщин, которых когда-либо встречала Мари-Лор.
   — Маркиза — это я! — раздался с другой стороны камина насмешливый гортанный голос. — А это мадемуазель Бовуазен. Вам лучше присесть, дорогая, у вас измученный вид.
   Мари-Лор обрадовано опустилась на стул. Но что здесь делает любовница Жозефа?
   — Боюсь, мадам, что Мари-Лор несколько потрясена, — объяснил месье дю Плесси, — я только что сообщил ей об аресте вашего мужа.
   Маркиза кивнула.
   — Мы очень рады, что вы здесь с нами, Мари-Лор. Нам кажется, что после того, как Жозеф рассказал нам обо всем, мы вас уже немного знаем.
   — Благодарю, мадам маркиза. — Смущенная собственной реакцией, девушка все же призналась себе, что эта женщина ей нравится.
   Она ведь оказалась и толстой, и некрасивой. Или, возможно, не такой уж некрасивой, если приглядеться. В ней было спокойствие и благородство, почти мужественность, если так можно сказать о женщине; угловатую фигуру с широкой талией скрывало свободное темное шелковое платье. Она носит траур? — не могла понять Мари-Лор. Платье было скромное; конечно, безумно дорогое, но удивительно удобное, как, например, платье для верховой езды. Казалось, маркиза не интересовалась стилем, а просто заказывала одежду, служившую знатной женщине как бы ливреей. Мари-Лор украдкой бросила еще один испуганный и ревнивый взгляд на мадемуазель Бовуазен и улыбнулась все понимающим карим глазам маркизы.
   — Я огорчен смертью вашего дяди, мадам, — сказал месье дю Плесси.