Вайян Роже. 325 000 франков

   Решетка раздражала брессанца, за первые полчаса он несколько раз забывал ее поднять или опустить; тогда машина сразу останавливалась, и по наступившей внезапно тишине замечали, что она совсем не такая бесшумная, как казалось вначале.
   Все время в ней что-то трется, перекатывается, скользит, шуршит словом, идет бурная жизнь, совсем как в животе, если к нему приложить ухо. Кому нужна эта предохранительная решетка, когда у рабочего целых десять секунд между тем, как раскроется и закроется форма, и он может трижды успеть вынуть из матрицы отлитое изделие!
   Бюзар объяснил, что рабочий может заснуть с засунутой в форму рукой. До того как инспекция по безопасности труда обязала фабрикантов ставить предохранительные решетки, в Бионне была масса случаев, когда прессовщик оставался без руки. Только чудовищные лентяи способны заснуть на такой легкой работе, решил брессанец. Он уже начинал верить, что заключил выгодную сделку. Бюзара раздражала безумная самоуверенность брессанца, и он не стал ему рассказывать о непреодолимой сонливости, вызываемой бесконечным повторением одних и тех же движений, с которой тем более трудно бороться, что все эти движения не требуют ни усилий, ни внимания. Крестьянин сам убедится в этом на собственном опыте.
   - Во всяком случае, так бывает, - ответил Бюзар, не вдаваясь в подробности.
   Но он все же нашел нужным предупредить брессанца, что иногда машина начинает беситься. Для этого достаточно плохого контакта в одной из цепей, которые регулируют порядок операций. Поршень мечется, выплевывает расплавленную массу до того, как успела закрыться форма, и у рабочего обожжена рука. Или же брюхо, едва приоткрывшись, тут же захлопывается и расплющивает прессовщику кисть. Когда решетка поднята, все механизмы машины выключены; таким образом, в принципе она предохраняет от несчастных случаев. Вот почему решетка не автоматизирована, как все остальные механизмы пресса; решетка слушается только рабочего, и он благодаря ей подчиняет машину своей воле. Но бывает, что прерыватель тока, установленный на решетке, выбывает из строя; при поднятой решетке пресс продолжает работать, но об этом не стоит и говорить, настолько маловероятно, что это произойдет как раз в ту минуту, когда заснет рабочий или взбесится машина.
   В течение каждой операции рабочий проделывает шесть движений: поднимает решетку, вынимает изделие, опускает решетку, отсекает "морковку", разъединяет сдвоенные части, сбрасывает их в ящик. Таким образом, поднимание и опускание решетки составляет треть работы прессовщика, треть затрачиваемой им энергии. Все это давно уже вычислено, и многие рабочие портят прерыватель тока, который приводится в действие решеткой; делается это очень просто: достаточно снять пару винтиков и соединить вместе оба конца провода. Мастер на это закрывает глаза, за исключением тех случаев, когда должен приехать инспектор по безопасности труда; при инспекторе рабочий поднимает и опускает решетку, но это чисто символический жест, так как прерыватель тока не работает. Инспектор ничего не замечает или делает вид, что не замечает. Если же произойдет несчастный случай, то при обследовании пресса мошенничество будет обнаружено и тем самым с хозяина снимается всякая ответственность.
   Бюзар не стал раскрывать секрета прерывателя своему напарнику. Брессанец сам додумается, и чем позже, тем лучше, Даже после того, как на фабриках Бионны предохранительные решетки стали обязательными, каждый год бывает не меньше тридцати увечий: в большинстве случаев рабочие теряют пальцы, а то и всю руку.
   Когда Бюзар решил пойти работать к прессу, он дал себе клятву соблюдать правила безопасности. Он ни за что не притронется к прерывателю. Как и все, кто родился в Бионне, ему знаком был огромный соблазн, но он знал также и всю меру опасности и предпочитал проделывать каждый раз два лишних движения. Тем более что он в отличие от большинства своих товарищей не на всю жизнь прикован к прессу. Уже через полгода в своем снэк-баре на автостраде N_7 он будет обслуживать владельцев роскошных машин, в то время как Мари-Жанна, сидя за кассой-автоматом, будет подсчитывать выручку. Они накопят на "кадиллак" и станут в свою очередь посетителями снэк-баров...
   - Ты что, сынок, решил рубить с плеча?
   За спиной Бюзара неожиданно вырос Шатляр, секретарь профсоюза.
   - Выйдем во двор, мне надо с тобой потолковать.
   - Я работаю, - ответил Бюзар, не оборачиваясь.
   - Видно, такой же анархист, как твой отец?
   Шатляр - старый друг отца Бюзара. В 1936 году они вместе проводили предвыборную кампанию Народного фронта и в июне того же года принимали участие в кровопролитных сражениях против "Боевых крестов". В 1945 году Бюзар-старший, возмущенный тем, что рабочий класс не сумел воспользоваться Освобождением и взять власть в свои руки, отошел от всякой политической деятельности и даже вышел из профсоюза. Он, мол, работает дома, а потому сам себе хозяин. В душе он сожалел, не признаваясь в этом открыто, о тех временах, когда вместе с товарищами основал "Социальную Зарю", потребительский кооператив с бакалейно-фруктовой и скобяной лавкой и кафе-пивную, где собирались рабочие-активисты (правда, в 1914 году выяснилось, что управляющий кафе - полицейский Осведомитель). "Социальная Заря" выпускала тогда социалистический еженедельник, в котором сотрудничал Ленин, находившийся в эмиграции в Швейцарии. Старому активисту не по душе были современные формы политической борьбы. Но все же он был привязан к Шатляру, и они нередко спорили целыми вечерами, сидя в кафе "Социальная Заря", которое продолжало существовать. Они дружески переругивались, только и слышалось: "Что с тебя возьмешь, ты же коммунист!" - "Эх, ты, анархист!"
   - Вы же видите, я работаю, - повторил Бюзар, по-прежнему не оборачиваясь.
   - Ну, хорошо, хорошо. До вечера. Побеседуем с тобой при твоем отце, сказал Шатляр.
   - Я сейчас вернусь. В случае чего позови меня... - предупредил Бюзар брессанца и вышел вслед за Шатляром.
   - Значит, ты не только работаешь сверхурочно, но еще и получаешь за эти часы по обычной ставке, - сказал профделегат.
   - Я отстаиваю свои интересы как могу, - возразил Бюзар.
   В принципе профсоюз был против сверхурочной работы, но вынужден был закрывать на это глаза, так как большинству рабочих не хватало на жизнь того, что они зарабатывали за сорокачасовую неделю. Однако в вопросе о повышенной оплате сверхурочных часов профсоюз был непримирим, и в этом его поддерживали почти единодушно все рабочие. Оплата сверхурочных часов была в полтора раза выше обычной, если же сверхурочная работа велась в ночную смену, которая на фабрике "Пластоформа" оплачивалась по повышенному тарифу, то рабочий получал по триста шестьдесят франков в час. Но за исключением тех редких случаев, когда все предприятия Бионны одновременно выполняли крупные заказы и рабочих не хватало, "Пластоформа" не разрешала прессовщикам работать на прессе дополнительные часы, и, проведя целый день на фабрике, рабочие шли прирабатывать в мелкие мастерские. У Бюзара с брессанцем получалось восемь сверхурочных часов, но Бюзар и не собирался требовать за них повышенной оплаты. Поль Морель наверняка возмутился бы: "Ты что, сбрендил?" Ему сделали одолжение, разрешив работать добавочную смену, и уж за это одолжение лишнего платить не будут.
   - Вдвоем вы выполняете работу трех прессовщиков, - сказал Шатляр, - и лишаете хлеба одного рабочего. Ты соображаешь?
   Бюзар молчал. Он стоял перед старым профделегатом, сжав губы и не глядя на него.
   - Твой отец упрям как осел, но, когда он работал на фабрике, он вел себя порядочно, - продолжал Шатляр.
   - Сейчас нет безработицы, - возразил Бюзар. - Я ни у кого не отнимаю хлеб.
   - В Бионне нет безработицы, но она существует в других городах, и существует солидарность рабочих.
   - Я лично живу в Бионне, - сказал Бюзар. - Пока что... - добавил он.
   - Ты свихнулся.
   - Мне нужны триста двадцать пять тысяч франков.
   - Мне тоже, представь себе. С того времени как я появился на свет.
   - Я женюсь на Мари-Жанне.
   - Удивляюсь, как это она разрешила тебе пойти на такую низость.
   После того как отец Мари-Жанны погиб, придавленный прессом для целлулоидных изделий, Шатляр опекал девочку и ее мать. Он отвоевал для вдовы пенсию. Благодаря его заботе у Мари-Жанны на елку всегда был подарок. В дальнейшем по его настоянию девочка училась в профессиональном училище, где она получила профессию белошвейки. Иногда вечерком Шатляр заходил побеседовать с матерью Мари-Жанны. На чувствах старика к этой семье и хотел сыграть Бюзар, упомянув о Мари-Жанне как о своей невесте.
   - Выкладывай, в чем дело, - сказал Шатляр.
   Мари-Жанна непременно хочет уехать из Бионны, объяснил Бюзар. Она согласилась выйти за него замуж при условии, если он станет управляющим снэк-бара. И он вынужден был что-то придумать, чтобы раздобыть недостающие триста двадцать пять тысяч.
   - Снэк-бар, что это за штуковина? - удивился Шатляр.
   - Это ресторан, где можно поесть на скорую руку, рядом с заправочной колонкой... Теперь так делается. Автомобилисты не желают терять время на еду. Вначале Мари-Жанна будет заниматься готовкой, жарить бифштексы и варить "от-доги".
   - Что это за "от-доги"?
   - Сосиски.
   - Почему ты разговариваешь не по-французски?
   - А я буду обслуживать посетителей.
   - Стать холуем - вот твой идеал.
   - Потом у нас появится обслуживающий персонал. Мари-Жанна встанет к кассе. А я буду только распоряжаться.
   - Понятно, хочешь эксплуатировать людей - вот к чему ты стремишься.
   - Я политикой не занимаюсь, - ответил Бюзар.
   - А я в твоем возрасте мечтал о революции, об освобождении всех трудящихся. Да и теперь не изменил своим убеждениям. Бороться за то, чтобы все имели право "на хлеб и на розы", тебя это не прельщает?
   - С вашей стороны это очень благородно, - сказал Бюзар.
   Он переминался с ноги на ногу и упорно смотрел старику в рот, чтобы не видно было, что он избегает его взгляда, но в то же время старался не встретиться с ним глазами.
   - Но я лично хочу жить сегодня, - резко проговорил Бюзар.
   - Дело твое, - сказал Шатляр. - Выколачивай деньги, чтобы купить себе право стать лакеем. Но делай это пристойно. Ни одного сверхурочного часа. Ничего, поработаешь год вместо шести месяцев, это пойдет тебе на пользу.
   - На вашей стороне сила, и вы этим пользуетесь.
   - Совершенно верно, мой мальчик.
   - Но Мари-Жанна не может ждать так долго.
   - Почему? Объясни.
   - Нечего объяснять, все и так ясно.
   Бюзар снова опустил голову.
   - Ну-ка, посмотри на меня.
   Бюзар поднял голову.
   - Ты мне не нравишься, - сказал Шатляр.
   Бюзар нахмурился.
   - Чего вы ко мне придираетесь? Я поступаю по-честному, Когда я узнал, что у нас будет ребенок, я предложил Мари-Жанне жениться на ней.
   - Не нравится мне, как ты разговариваешь.
   - Ничего не поделаешь.
   Старик скручивал сигарету, не спуская глаз с парня, тот стоял перед ним, скрестив руки на груди, с непроницаемым лицом.
   - Так женитесь, незачем мудрить.
   - Все равно нам нужны деньги на обзаведение.
   Старик нагнулся, чтобы закурить от зажигалки, которую он прикрывал от ветра ладонью.
   - Я не понимаю Мари-Жанны, - сказал он.
   - Ей не нравится жить в Бионне.
   - Так мне и казалось, - медленно проговорил Шатляр. - Она ни за что не хотела идти на фабрику... Предпочитает в одиночестве сидеть у окна а целый день шить и шить... Вот и лезет в голову разное...
   Он замолчал. Бюзар угадал мысли старика.
   - Она не может забыть несчастного случая с отцом, - сказал он.
   - Молчи. Ты-то не имеешь никакого права говорить об этом.
   - Вечно эти громкие слова. Вы не на собрании, - возразил Бюзар.
   Шатляр в упор посмотрел на него. Бюзар снова скрестил руки на груди, вызывающе глядя на старика.
   - Ты мне не нравишься, - повторил Шатляр.
   Он опять нагнулся и зажег потухшую сигарету.
   - Может быть, я ничего не понимаю в современной молодежи... Хотя некоторые, мне кажется, сделаны из добротного материала.
   Он снова поглядел на Бюзара.
   - Договаривайся с остальными делегатами... Я не могу быть беспристрастным. Я слишком хорошо отношусь к Мари-Жанне, и мне не по душе, что она выходит за парня, который так некрасиво поступает... Объясняйся с ними сам... Вмешиваться не буду.
   Он повернулся и ушел своей тяжелой и решительной походкой, по которой все в Бионне издали узнавали его.
   "Я победил, я победил!" - в полном упоении твердил про себя Бюзар.
   Остальные профделегаты "Пластоформы" были не так строги, как Шатляр, и Бюзар их не боялся; они даже найдут потешной затею обоих парней и только посмеются над Бюваром: "Эх ты, незадачливый гонщик, ты же не выдержишь до конца..."
   Но возражать они не будут.
   Бюзар заглянул в цех. Брессанец уже вошел в ритм работы: поднять решетку, отсечь "морковку", разъединить сдвоенные части, бросить их в ящик, ждать, когда загорится глазок; поднять, вынуть, опустить, отсечь, разъединить, сбросить, ждать; поднять, вынуть...
   - Это полегче, чем пахать, - заметил брессанец. - Хорошо быть рабочим.
   Он, как и Бюзар, ликовал. Он уже видел, как покупает коров и волов, какие закатывает кутежи перед уходом в армию.
   Большие часы в глубине цеха, висевшие так, чтобы они были видны отовсюду, показывали три часа двенадцать минут тридцать секунд. На часах была секундная стрелка, потому что старые прессы не имели красного глазка, и рабочие, закрыв форму, отсчитывали секунды, чтобы знать, когда можно вынуть изделие.
   Рабочие второй смены (с восьми до шестнадцати часов), не отходившие от машины с раннего утра, все чаще и чаще поглядывали на часы. К концу смены многие пробовали ускорить ход времени, прибегая к разным уловкам: можно, например, заставить себя смотреть только на секундную стрелку, а через некоторое время взглянуть уже на минутную и тем самым доставить себе приятный сюрприз: она продвинулась на целых четыре деления вместо трех вопреки тому, что вы себе внушили.
   Пришел мастер снимать показания счетчиков: машины сами регистрируют количество произведенных операций, то есть отлитых изделий. Рабочий имеет право не додать 5% продукции по отношению к проектной мощности пресса. Из-за технических неполадок, если взять среднее за год, производительность машины снижалась примерно лишь на 2,3%. Таким образом, 5% отклонения допускалось с учетом несовершенства человеческой машины. Предполагается, что, если рабочий недовыполняет норму больше чем на 5%, он сознательно и часто опаздывает поднять решетку в тот момент, когда загорается глазок. В этих случаях рабочий платит штраф, размер которого определяется тем, сколько недостает изделий и как часто повторяются нарушения, По словам старика Мореля, такая система позволяет автоматически отсеять лодырей; с профсоюзом все равно бессмысленно договариваться об их увольнении, а когда рабочий обнаруживает, что сумма штрафа превышает его заработок, он сам уходит: в день получки - кукиш, и больше его не видно.
   - Пойду-ка подкреплюсь, - сказал Бюзар.
   - Не торопись. Я совсем не устал. Хочешь, возвращайся только к шести, предложил брессанец.
   Бюзар направился к поселку в надежде увидеть свою невесту, но на авеню Жана Жореса встретил Поля Мореля. Тот выходил из бистро.
   - Ну как, доволен? - спросил он Бюзара.
   - Ясное дело, доволен! - воскликнул Бюзар.
   Поль Морель принадлежит к классу хозяев, так как именно его семейство владеет машинами, что дает ему право управлять фабрикой (правда, под контролем отца), но он совсем недавно "вошел в этот класс"; еще в 1936 году его отец был простым каменщиком. Сам же Поль Морель окончил ту же начальную школу, что и большинство его рабочих. Когда какое-нибудь неожиданное обстоятельство вынуждает Поля Мореля задуматься, он приходит к выводу, что ему посчастливилось родиться сыном хозяина и не повезло, что отец у него такой скупердяй; но такова уж жизнь: есть у нее и хорошие, и дурные стороны. А уж дети Поля, если к тому времени еще сохранится существующий ныне строй, не будут удивляться разделению людей на два класса: на тех, кому принадлежат машины, и тех, кто приводит их в действие. Они даже будут считать, что рабочим повезло, раз Существуют хозяева, которые дают им возможность заработать на жизнь. Но Поль Морель еще не успел настолько отойти от народа и поэтому:
   Во-первых, ему понятно, как должен быть доволен Бюзар, найдя способ заработать необходимые ему триста двадцать пять тысяч франков. Ведь для каждого рабочего добыть денег больше, чем требуется на хлеб насущный, целая проблема, и часто неразрешимая.
   А во-вторых, его удивляет такая чрезмерная радость Бюзара. Ведь эти триста двадцать пять тысяч франков достанутся ему нелегко. В течение ста восьмидесяти семи дней он будет работать как автомат. Поль Морель достаточно нагляделся на прессы, чтобы иметь представление о том, насколько нудно на них работать, и он достаточно молод, чтобы эти сто восемьдесят семь дней монотонного труда показались ему кошмарной вечностью. Кроме того, у Бюзара пропадает спортивный сезон. Ко всему еще он потерял тридцать тысяч франков, от которых сам же молчаливо отказался ради права работать на прессе больше часов, чем это положено на фабрике.
   Бюзар тоже сознает, что ему дорого обойдется эта попытка заработать триста двадцать пять тысяч. Но он хочет получить эти деньги. Он чувствует себя гонщиком, который делает рывок, чтобы завоевать победу на этапе, сейчас он стремится только к этому; он безрассудно тратит свои силы и в дальнейшем обязательно выдохнется, но в этот момент ему на все наплевать. Бюзара можно также сравнить со стариком, продающим свою пожизненную ренту, чтобы сделать подарок разорившей его девке и тем самым вымолить у нее еще одну улыбку, еще одну ласку, последнюю. Любая страсть, когда она достигает такого накала, что человек, обуреваемый ею, "горит", говоря языком игроков, толкает на безрассудные поступки, на исступленный бег по замкнутой беговой дорожке.
   Поль Морель умирал от желания узнать тайну Бюзара. Ради чего идет он на такие жертвы, чтобы за шесть месяцев скопить триста двадцать пять тысяч? Он пригласил Бюзара в кафе.
   - Рюмку коньяку, - заказал Поль Морель.
   - Клубничный сироп с минеральной, - попросил Бюзар.
   Но тут же передумал. К чему обрекать себя на воздержание, раз он больше не будет заниматься спортом?
   - Мне тоже коньяку, - сказал он.
   Только сейчас до сознания Бюзара дошла эта сторона задуманного им предприятия. Отныне он уже выбыл из когорты героев, которые добровольно отказываются от мелких удовольствий. И это больно кольнуло его сердце. Больше никогда, ничем ему не придется жертвовать ради того, чтобы быть "в форме". Он стал рядовым тружеником, уподобился старым рабочим, ничего не ожидавшим от будущего, которые после смены идут в кабак и напиваются, чтобы сладкая алкогольная дремота сменила унылую сонливость, порожденную механическим, монотонным трудом. Так беспробудно они спят всю жизнь, в то время как человек "в форме" находится в высшей стадии бодрствования. У Бюзара на глаза навернулись слезы.
   Морель сразу догадался, чем они вызваны. Когда Бюзар внезапно передумал и заказал себе коньяк, мысли Мореля заработали в том же направлении. И сейчас он тоже чуть не прослезился. По существу, Поль не такой уж скверный человек. Порывшись в бумажнике, он обнаружил всего пять тысяч франков.
   - Держи, - сказал он Бюзару, - за мной остается двадцать пять тысяч... Я буду отдавать тебе по пять тысяч в месяц... Честное слово... Хоть на несколько дней меньше проторчишь у машины.
   - Спасибо, - холодно поблагодарил Бюзар.
   - Ты мне объяснишь в конце концов, зачем тебе так нужны эти триста двадцать пять тысяч?
   - Я хочу жить сегодня! - резко ответил Бюзар.
   4
   Бюзар сменил брессанца. Потом, отработав свои четыре часа, поужинал дома. Был четверг, и он, как обычно, в девять часов вечера отправился к Мари-Жанне. Все двери и окна в доме были закрыты. Он постучался. Нигде не заметно было света, никто не отвечал.
   Полчаса Бюзар простоял возле барака у Сенклодской дороги, опершись на свой велосипед. Пришла от соседей мать Март Жанны. Нет, она не знает, где ее дочь. Она ее не видела с самого утра.
   - Зайдите и подождите.
   Но Бюзар предпочел побыть на свежем воздухе. Мать Мари-Жанны разглядывала его.
   - Значит, вы пошли работать на пресс?
   - Другого выхода не было...
   Мать не спускала с него глаз. Он заметил, что у нее живой, умный взгляд. До сих пор он не обращал на нее никакого внимания: она была только матерью Мари-Жанны, женщиной, не имеющей определенных очертаний, некой абстракцией. Впервые ему пришло в голову, что Мари-Жанна, должно быть, поверяет ей свои тайны, советуется с нею, что в жизни женщины существуют не только любовные дела.
   - А на проезжей дороге, на этом шоссе, вам кажется, вы будете счастливее?
   - Здесь не жизнь. - И Бюзар показал на бараки, на строения бывшего кирпичного завода, на болото.
   - Переменить место это еще полдела.
   - Это желание Мари-Жанны.
   - Она сама толком не знает, чего хочет.
   Он даже и вообразить не в силах был, что можно так говорить о Мари-Жанне, и живо возразил.
   - Если уж она что задумала...
   - Мари-Жанна в основном научилась понимать, чего она не хочет, прервала его мать. На ее лице промелькнула насмешливая улыбка. - Так вы не зайдете?
   - Нет, спасибо. Лучше я загляну позже.
   Бюзар сел на велосипед и поехал домой. Мари-Жанна только что заходила к нему и оставила письмо.
   "Дорогой мой Бернар, сейчас я разговаривала с Шатляром. Чего ты ему порассказал? Как это некрасиво с твоей стороны. Ты-то хотел, а я никогда не хотела, мог бы об этом вспомнить. Я знаю, что ты мне на это скажешь, потому что Шатляр мне все объяснил. Но все равно твое поведение непростительно. Когда врут в таких вещах, то врут во всем, и мне ты тоже будешь врать.
   Я предпочитаю, чтоб ты больше не приходил ко мне. Я знаю, что тебе будет тяжело, но сейчас это пройдет менее болезненно, чем позже.
   В снэк-бар поезжай с другой или вообще не берись за таков дело, и это избавит тебя от многих неприятностей.
   Я все обдумала и поняла, что я тебя не люблю. Лучше сказать это совершенно откровенно. Я думала об этом еще до разговора с Шатляром и пришла к тому же выводу, но не решалась тебе признаться. Я хорошо к тебе отношусь, но я тебя не люблю. Это правда.
   Кстати, я тебе никогда и не говорила, что люблю тебя. Хотя ты много раз просил меня об этом. А что касается нашей женитьбы, то ты так настаивал и столько всего сделал, что я в конце концов дала согласие. Но теперь все кончено. Так будет лучше для нас обоих.
   Знаю, что ты станешь меня осуждать. Но что же делать? Лучше это, чем испортить тебе жизнь.
   Я буду по-прежнему хорошо к тебе относиться, но сейчас нам разумнее не встречаться больше.
   Мари-Жанна".
   Бюзар сунул письмо в карман.
   - Милые уже побранились? - спросила его сестра Элен.
   - Мари-Жанна тебе что-нибудь сказала?
   - Чего захотел! Разве у нее узнаешь, что она думает. А вот у тебя такой вид, будто ты проиграл этап с раздельным стартом.
   Подтрунивая над братом, Элен любила пускать в ход спортивную терминологию, безбожно перевирая ее.
   - Мари-Жанна просто переутомилась, - ответил Бюзар. - Вот и все. Я немного проветрюсь и сразу же отправлюсь на фабрику. А ты оставь мне чего-нибудь пожевать к четырем часам утра, когда я вернусь.
   Он снова сел на велосипед и поехал в горы, ко мне. После гонок я виделся с ним два раза. В понедельник в больнице, тогда у нас с ним завязались дружеские отношения. И вчера в бистро у Серебряной Ноги он мне подробно рассказал о своем плане, обо всех затруднениях и о том, как ему удалось их преодолеть.
   Бюзар приехал к нам весь взмыленный в одиннадцатом часу вечера. Он молча протянул мне письмо Мари-Жанны. Я прочитал его и передал Корделии.
   - Не огорчайся. Сделай вид, что ничего не произошло, - посоветовал я Бюзару. - Завтра она тебе скажет нечто противоположное.
   - Вы ее не знаете!
   - Никогда не следует принимать за чистую монету слова любимой женщины.
   - Не слушайте его, - вмешалась Корделия. - Во-первых, он пошляк. Кроме того, он говорит вовсе не то, что думает.
   - Если ты в самом деле дорожишь этой девушкой, поступай, как я тебе советую, - настаивал я. - Не отвечай на ее письмо. Не ходи к ней. И не пройдет недели, как она сама прибежит за тобой.
   - Не верьте ему, - прервала Корделия. - Он скоро начнет хвастаться, что знает средство, как заставить женщину раболепствовать перед мужчиной. Но все это вранье. Он сам в это не верит. Он просто-напросто пошляк.
   Мы с Корделией довольно долго так препирались, а Бюзар молча смотрел на нас.
   - Мне скоро пора на фабрику, - не выдержал он. - Если вообще стоит еще добывать эти триста двадцать пять тысяч франков...
   - Он ждет, что мы придумаем, как помирить его с Мари-Жанной, - сказала Корделия.
   Пытаясь понять, чем Бюзар так разозлил Мари-Жанну, Корделия попросила его подробно рассказать о разговоре с Шатляром.
   Бюзар передал свой спор со стариком.
   - Ерунда, - решила Корделия.
   Лично меня раздражало, что он обманул старого профделегата, человека светлого ума и большой душевной твердости, в чем я много раз убеждался.
   - Ты не мужчина, - упрекнул я Бюзара. - Какая-то негодная девчонка водит тебя за нос.
   Корделия возмутилась. И мы с ней снова сцепились.
   - Я обещал брессанцу сменить его в двенадцать часов, - проговорил Бюзар.