Руа Жюль. Штурман

   ластики он носил на шнурочках, которые привязывал к пуговицам своей куртки; время от времени, задумавшись, он, как ребенок, посасывал кончик карандаша. Да, все очень славные, но, повидимому, надеяться на них особенно нельзя. "Чтобы добиться успеха, этого недостаточно", - ворчал штурман, глядя на них. Стрелки уже сидели в своих застекленных турелях. "А чего стоят эти, я узнаю только в воздухе".
   Голоса моторов один за другим включались в грозный рев, разрывающий ночь, в то мощное переливчатое гудение, что вздымалось над землей каждый раз перед вылетом. Наконец самолет дрогнул, и штурман, улыбаясь, подмигнул Везеру и бомбардиру, сидевшим напротив. Пилот растормозил - значит, проба двигателей прошла хорошо. Иногда вся подготовка к полету оказывалась напрасной изза повреждения в приборах или какогонибудь мотора, который не давал своих оборотов. Машина качнулась всей тяжестью тридцати тонн металла, горючего и бомб и вырулила на бетонированную дорожку, ведущую к взлетной полосе. Сидя на жесткой ребристой скамейке, прислонись спиной к твердой и холодной стенке фюзеляжа, который со своими лонжеронами, трубами и кабелями напоминал корпус подводной лодки, штурман своей спиной, всем своим нутром ощущал каждое движение самолета. Даже не глядя в иллюминатор, он угадывал по легкому головокружению мелькавшие вокруг них огни самолетов, которые в свете синих и золотых фонарей, вытянувшихся вдоль дорожки, один за другим осторожно выруливали на старт. Он видел перед собой неровные очертания рощ, плотным кольцом окружавших аэродром. При каждом торможении штурмана толкало вперед, и всякий раз он страдал от этого. Каждый раз, когда эта неповоротливая и такая хрупкая четырехмоторная громадина скрежетала всеми своими болтами, ему хотелось застонать.
   Парашютные ремни стягивали ему бедра, и он с трудом вытащил из кармана платок, чтобы вытереть пот со лба. Через несколько секунд машина повиснет в воздухе и мучению придет конец. Грохот сотрясет дома, над которыми пролетят на задание самолеты, и, вслушиваясь в рев урагана, проносящегося над головой, женщина, возможно, спросит себя, не летит ли сейчас и штурман с эскадрой среди этих звезд. Как она вспоминает о нем? И что думает о той могучей силе, что каждую ночь неудержимо несется на восток, чтобы уничтожать города? Наверное, ее муж, intelligenceofficer, чтото ей рассказывал, и потому она отнеслась к штурману с таким сочувствием. Но конечно, intelligenceofficer все видел както со стороны, подобно начальнику контрольного поста, наблюдающему за полетами сквозь стекла своей вышки: самолеты для него только машины определенного веса, стартующие одна за другой по зеленому сигналу или внезапно возникающие из мрака в ослепительных лучах световых прожекторов и проносящиеся, сбавляя скорость, по освещенной дорожке. Потом летчики входят в комнату разведслужбы. Они рассаживаются вокруг некрашеного деревянного стола и отвечают на вопросы. "Заметили ли вы разрывы над объектом? Был ли огонь ПВО, плотным и точным? Атаковали ли вас истребители?" Но intelligenceofficer никогда не узнает, что такое точный огонь зениток; он никогда не услышит, как по крыльям хлещет шквал снарядов; он никогда не почувствует, как кровь стынет в жилах, когда навстречу эскадре вспыхивают орудийные залпы.
   Утром штурман позвонил женщине и предупредил ее, что в ближайшие дватри дня прийти не сможет, потому что должен участвовать в очередной операции. Голос в трубке, слабый и неуверенный, казался совсем юным; в нем звучали протяжные хрустальные ноты, которые может надломить малейшее волнение. "Как я рада!" - сказала она, узнав, что штурман вернулся в строй. Штурман поспешил оборвать разговор и быстро повесил трубку. Что ее обрадовало? Наверное, она решила, что история с Ромером улажена; но, кроме того, она, может быть, обрадовалась тому, что штурман больше не числится в нарушителях дисциплины и заведенного порядка и снова занял свое место среди национальных и всемирных героев. "Нет, она гораздо лучше. Она рада, потому что знает, как я страдал, оставаясь в стороне. Она рада так же, как и я".
   Из коридорчика вышел бортмеханик и, тронув штурмана за плечо, показал ему пальцем на кабину пилота. Осторожно ступая, штурман добрался до пилота, и тот попросил его стать поближе. Штурман натянул шлем и включил микрофон, но пилот продолжал делать ему знаки. Он не хотел пользоваться микрофоном. Тогда весь экипаж услышит, о чем они говорят. Штурман стянул шлем и подставил руку наподобие трубочки к уху, чтобы лучше слышать сквозь гул моторов.
   - Ты видишь их? - спросил пилот.
   Самолет был уже около взлетной полосы, и казалось, пилот ожидает, когда оторвется самолет, двигавшийся перед ними, чтобы занять его место.
   - Что? - закричал штурман.
   - Огни, черт побери!
   Они были неяркие, это правда, но видны хорошо. Слева, куда выруливал самолет, за которым они должны были следовать, протянулись вдаль два сливающихся ряда золотых огней, точно фонари в какомто вымершем городе, бесцельно горящие вдоль бульвара.
   Штурман вздрогнул. Вот оно. Самолет еще не пробежал взлетной полосы, а пилот уже перестал различать огни. "Ну что ж, - подумал штурман, - с пилотом, который не видит взлетных огней, в воздух все равно не поднимешься. Делать нечего, придется отказаться". И он почувствовал досаду. Но второй пилот наклонился к нему и вопросительно на него посмотрел. "Если я его оставлю, он пропал, - подумал о пилоте штурман. - После такого оправиться невозможно".
   - Все в порядке, - сказал он второму пилоту, чтобы успокоить его.
   Он стал за спиной пилота и положил руки ему на плечи. Потом, наклонившись к самому его уху, так что ощутил теплоту кожи, спросил требовательным голосом, которого раньше за собой не знал:
   - Ты видишь приборы?
   - Да.
   - Тогда я буду тебя вести. Я буду сжимать тебе плечо, и ты будешь знать, в какую сторону поворачивать. Так просто нас не возьмешь.
   - Ты думаешь? - спросил пилот.
   - Ну конечно. А теперь давай. Выруливай на старт. Уже несколько секунд на них был направлен зеленый свет; теперь он начал яростно мигать. Это значило: "Поторапливайтесь".
   - Ладно, ладно, - проворчал штурман. - Не нервничайте, господа.
   Он надавил на плечи пилота, тот в свою очередь двинул вперед все четыре рычага газа, и самолет тронулся. Затем штурман ослабил левую руку и похлопал пилота по плечу, добиваясь того, чтобы машина стала точно у края полосы.
   - Отлично, - сказал штурман. - А теперь следи только за приборами. Остальное я беру на себя. Пошли.
   Словно органист, управляющий регистрами, пилот правой рукой медленно передвинул рычаги газа вперед до упора. Машина дрогнула - ее оживило дыхание огромной силы. Она двинулась сначала тяжело, потом сила скорости приподняла ее над землей, и, точно чудесный дождь падающих звезд, понеслись назад осветительные огни. Штурман давил на плечи пилота, и, повинуясь ему, тот быстрыми движениями пальцев перемещал рычаги. "Налево... Еще немного... Хорошо". И, как лошадь на экране, при замедленной съемке, одолевающая препятствие, самолет величественно поднялся в воздух.
   - Ну вот, - процедил штурман сквозь зубы. - Так и ломают себе шею. Не обращай внимания на огни, - закричал он пилоту, отпуская его плечи. - Теперь на них наплевать. Они тебе больше не нужны. Ложись на курс.
   Пилот кивнул. Он сбавил газ и, не отводя глаз от указателя скорости и крохотного силуэта самолета на искусственном горизонте, по которому определял высоту, сжал обеими руками штурвал. "Сто тридцать миль, сто сорок, сто пятьдесят..." - считал штурман. Потом он отодвинулся, чтобы не заслонять бортмеханику заднюю доску с приборами, и, в то время как Везер, прижав планшет к груди, пробирался к себе в кабину, стал рядом со вторым пилотом.
   Самолеты поднимались со всех соседних аэродромов.| Их огни проносились над самой землей, потом медленно взмывали в небо, туда, где сосредоточивались эскадры. В нужную минуту Везер давал новый курс, по которому самолет должен был вернуться к базе, чтобы занять свое место в боевом порядке.
   - Стрелки, внимание, - сказал пилот в микрофон. - Беру вправо. Предупреждайте о машинах.
   "Он взял себя в руки, - подумал штурман. - Но если б стрелки вдруг узнали, что он почти слеп..." Он снова стал за спиной пилота и положил руки ему на плечи. Он ни в чем не упрекал его. Рисковали они вместе, а одним безумием больше или меньше - все равно. Пока есть опасность столкнуться с какимнибудь самолетом, идущим наперерез, нужно быть рядом с пилотом. "Во всяком случае, - думал штурман, - по возвращении я молчать не буду и заставлю его еще раз пройти медицинское освидетельствование. Отвечать за гибель всего экипажа я не хочу". В этот момент пилот снял руку со штурвала и, полуобернувшись к штурману, пожал ему пальцы. Сейчас только таким образом он мог выразить ему свою признательность и свою дружбу.
   Штурман наклонился к нему.
   - Это было не так уж трудно. Теперь я уверен, что ты будешь видеть огни.
   Пилот притянул штурмана к себе.
   - Начинаю видеть, - сказал он.
   - Ладно, не забывай о соседях, - пробормотал штурман. - Смотри, как бы не врезаться.
   Грохот стоял такой, что пилот мог слышать только то, что говорили в микрофон: у каждого к шлему было прикреплено резиновое рыльце, и микрофон сидел в его углублении. Если только не нажимать на кнопку связи, можно вовсю сыпать проклятиями и тебя па услышат. Иногда это доставляло удовольствие, и каждый старался воспользоваться такой возможностью. Действительно, к пилоту малопомалу возвращалось самообладание, и время от времени он отрывался от своих приборов и бросал быстрый взгляд в темноту, туда, где застыли хрупкие звезды и, точно дельфины, колыхались в черных водах ночи огни ближайших машин.
   - Пилот, влево! - вдруг крикнул стрелок. Пилот налег на штурвал, и самолет послушно повернул влево.
   - Все в порядке, стрелок, все в порядке.
   Какойто самолет, настоящая скотина, прошел прямо у них под носом; все, кроме Везера, закрытого в своей кабине, видели, как его огромная масса вынырнула откудато справа из пустого пространства. Наверное, машина была с соседней базы и за штурвалом сидел молодой парень, какойнибудь погонщик быков из Австралии или лесоруб из Канады, короче, один из тех, что в тонкости вдаваться не любят и, когда меняют курс, слушают только команду и не думают об опасности врезаться в товарища. Таких всегда следует остерегаться.
   На несколько секунд у штурмана перехватило дыхание. Вот так, наверное, в ту памятную ночь все и произошло.
   Сам не зная почему, он вспомнил Адмирала у самолета в ту ночь, когда штурман пришел его встретить после полета. Адмирал только что выбрался из машины и еще нетвердо держался на ногах; он побежал к полю, окружавшему бетонированную площадку, на которой под сенью деревьев стоял самолет, и, упав на траву, стал хватать ее руками. "Послушай, - сказал штурман, подходя к нему, - что с тобой? Ты болен?" Адмирал поднялся, шрам сверкал на его непокрытой голове, и у него вдруг вырвался смешок, похожий на сдавленный кашель. "А ты никогда этого не делал? - спросил он. - Понимаешь, звезды в конце концов чертовски надоедают, и, чтобы убедиться, что я на земле, я должен пощупать ее. И тогда мне снова хорошо". А ведь тот полет был не тяжелее других. Адмирал поводил фонариком по фюзеляжу и крыльям и обнаружил только два или три следа от снарядных осколков. "Сволочи!.. - закричал он. Вот сволочи!.."
   "Неужели он каждый раз, возвращаясь из полета, будет щупать землю?" спросил себя штурман. И внезапно он ощутил желание, вернувшись, тоже припасть к земле. Теперь она для него наполнилась смыслом:
   там ждала его молодая женщина под рубенсовским портретом розовощекого голубоглазого ребенка, висевшим над красной плюшевой кушеткой. Штурману так хотелось бы отдать все теперешние тревоги за безмятежность той ночи, когда он лежал - сколько времени это длилось? - вытянувшись рядом с женщиной, положив руку ей на грудь, оцепенев от счастья. А теперь нужно было снова приниматься за прежнее. "Зачем?" - опять спросил он себя. Он мог бы растянуть историю с взысканием. Мог бы отказаться от вмешательства Адмирала. Его посадили бы под арест, а тем временем, может быть подписали бы перемирие и в конце концов все както уладилось бы. Но нет, он должен был продолжать, чтобы получить возможность снова увидеться с женщиной, и еще изза этой дурацкой истории с Лебоном, которого хотели угробить, потому что он перестал различать огни. "Ну и что? - с горечью сказал он себе. - Еще немного, и сейчас мы бы навеки перестали их видеть. О таких вещах лучше никогда не рассказывать и, главное, никогда не бахвалиться ими".
   Пролетев над своими базами, эскадры выстроились, образовав огромный сверкающий вал, который покатился к южному побережью Англии. Там выключат все огни, пилоты наберут высоту, следя за светящимися стрелками приборов. В своих турелях зашевелятся стрелки, словно желая убедиться, что бодрствуют. Освещены только кабины штурманов. Не разделяя волнений других членов экипажа, они безмятежно прокладывают курсы, отделенные от всего окружающего мира.
   Штурман пробрался между пилотами, приподнял шторку штурманской кабинки и сел рядом с Везером. Зажав карандаш в зубах, Везер работал с прибором; сигналы, пляшущие на зеленых экранах, показывали пересечения радиоволн и позволяли рассчитать местоположение самолета. Штурман легонько отодвинул товарища. Везер уступил ему прибор, и он взялся за ручки. Он записал координаты, и Везер указал карандашом на навигационной карте точку в открытом море. Скоро они пролетят над первыми линиями противовоздушной обороны континента, и орудийные залпы слегка вспенят катящийся вал бомбардировщиков.
   Дальше курс лежал на восток до самого Седана, спускался немного к югу, чтобы заставить противника ожидать атаку на Штутгарт, и внезапно сворачивал на Вюрцбург, где предстояло разбомбить подшипниковые заводы. Сам Вюрцбург не упоминался. Географические координаты определяли только место: 09В№75/ восточной долготы и 48083/ северной широты. После чего путь шел на северозапад, потом снова на юг и, наконец, зигзагами на запад, к берегам Англии.
   - Ветер снова переменился, - сказал Везер. Каждые полчаса мощные передатчики сообщали самолетам силу и направление ветра. В секретности больше не было смысла. Враг уже обнаружил бомбардировщики, поднял истребители, и вся Европа знала силу ветра и его направление. Все было както странно. В экипаже на штурмане не лежало никакой ответственности, и, сознавая это, он испытывал облегчение. Он внимательно следил за работой Везера, словно сидел в учебной кабине и словно грохот, оглушающий его, несмотря на плотной шлем и наушники, был шумом турбины, имитирующей грохот моторов. Экипаж был спокоен, и, когда они летели над побережьем, штурман даже не встал с места, чтобы полюбоваться зрелищем скрещивающихся прожекторов и орудийных разрывов. Самолет качнулся влево, потом занял нормальное положение. За шторкой в своей застекленной кабине бомбардир всматривался в небо перед собой. Он молчал. Штурман видел, как он сидит на скамеечке, чуть поворачивая голову, точно часовой на крепостной стене, окруженный ожерельем мерцающих звезд. Везер тоже, казалось, не тревожился. К тому же сегодня ночью спутать объект было невозможно.
   - Я тебе не нужен? - спросил Везера штурман.
   - Нет, - ответил Везер. - Займись чем хочешь.
   - Поискать звезду?
   - Если хочешь. Хотя, сам знаешь, звезды... Штурман вынул из чехла секстант. На мгновение он заколебался. Какую звезду будет он визировать? Он любил Юпитер, сверкающий высоко в небе, точно маяк, но Юпитер - планета, и его блуждающая орбита требовала более сложных вычислений. Лучше на этот раз для удобства взять какуюнибудь звезду первой величины, которую легко поймать в голубой глазок секстанта, например Арктур, подвешенный к сверкающему ожерелью.
   - Пилот, - сказалштурман, - курс.Визирую звезду.
   - А, - отозвался пилот, - звезду... Сегодня нас балуют.
   Обычно штурманы к звездам не прибегали. Они предпочитали обходиться без них. Конечно, зная, сколько световых лет вас разделяет, нетрудно вообразить, что звезды неподвижны и ты сам не движешься, но когда в полете проецируешь звездные углы на гринвичский меридиан, местоположение определяешь очень приблизительно, а ведь по курсу вас подстерегают истребители и зенитки. Так что визирование звезд было лишь вспомогательным средством и лирической передышкой, и штурман просто предоставлял в распоряжение Везера еще одну прямую, с которой тот мог делать, что ему угодно.
   Штурман, точно звездочет, забрался под астрокупол, отыскал надежную точку опоры, поймал в видоискатель Арктур, похожий на дрожащую каплю росы, и включил секундомер. Не выпуская штурвала из рук и легонько касаясь носками педалей, пилот держал самолет, стараясь избежать в течение этих двух минут визирования малейшего крена.
   - Отлично, - сказал штурман. - Я кончил. Он открыл бортовой журнал и бросил на стол Везеру записку: "Арктур, 43В№35/".
   Везер взял компас и начертил угол у себя на карте. Линия Арктура проходила недалеко от маршрута, и Везер, обернувшись, подмигнул штурману.
   - Неплохо ты сработал, - сказал он.
   Штурман вернулся к пилотам, еще ослепленный ярким светом ламп в кабине Везера. Он облокотился на боковой щиток. Самолет летел с притушенными огнями в кромешной темноте. Только моторы выбрасывали снопы бледнорозовых и голубоватых искр. Земля тоже казалась мертвой, а ведь она, наверное, дрожала от чудовищного грохота самолетов. Сидя спиной к пилоту, бортмеханик записывал на больших страницах своего журнала температуру и атмосферное давление; потом он поднялся, тяжело ступая, прошел назад и занялся переключением насосов центральных бензобаков.
   - Стрелки, вы видите машины? - спросил пилот.
   - Да, - ответил хвостовой стрелок. - Все на виду. Штурман подошел к пилоту. Слегка налегая на штурвал, тот выравнивал крены, его большие меховые сапоги на педалях почти не шевелились. Кивком головы он подозвал штурмана, и тот наклонился к нему.
   - Знаешь, - сказал пилот, на минутку приподняв маску, - все в порядке. Я все вижу.
   "Ну вот, - выпрямившись, подумал штурман, - он тоже спасен. Это был самый обычный страх, но он этого не сознавал. А я, - спросил он себя немного спустя, - страшно ли мне?"
   Вопрос показался ему странным. При взлете он не испытывал страха. Этот взлет был сознательным риском. Но когда пилот чуть было не врезался в этого скота, что вынырнул у них под носом, у штурмана все похолодело внутри и втайне он пожалел, что ради удовольствия помочь ближнему пустился в такую дурацкую авантюру. Но сейчас жалеть уже не о чем: жребий брошен, и никто не в силах ничего изменить.
   Спокойствие, которое он теперь испытывал, было для него загадкой. Он несся вперед, как когдато над равнинами Англии во время ночных учений, и машина так же подрагивала через ровные интервалы от работы моторов; но теперь он летел навстречу врагу и должен был обратить в прах подшипниковый завод. Вместе с его экипажем четыреста пятьдесят других самолетов направлялись к Вюрцбургу, все глубже погружаясь во мрак, словно оберегавший их, и еще шестьсот самолетов должны были повернуть у Седана к Кельну, чтобы отвлечь часть контратакующих истребителей и переворошить старые развалины городамученика. Штурман не привык оставаться без дела, и он не ожидал, что его будет осаждать множество мыслей, до этого лишь смутно мелькавших в его уме. Каждый раз по мере приближения к объекту он чувствовал в словах, которыми обменивались члены экипажа, особенно стрелки, какуюто нервозность, и в конце концов она, точно холодная изморось, пробирала и его. В эту ночь ему было не по себе. Он уже не испытывал никакого любопытства. Он видел перед собою Адмирала, ощупывающего землю, и молодую женщину в свете лампы, ее глаза, похожие на узкие листья безвременника. "Не соврал ли он? подумал штурман, возвращаясь мыслями к пилоту. - Действительно ли он видит огни или врежется в прожекторы?"
   Он стал рядом с пилотом и похлопал его по плечу.
   - Все в порядке? - крикнул он, наклонившись к его маске и подняв кверху палец.
   В ответ пилот только закивал своим пятачком. У него не было времени на разговоры. Ночь стояла такая темная, что с трудом можно было различить концы крыльев самолета. Чтобы удерживать тридцатитонную машину в устойчивом положении, пилоту нужно было то и дело нажимать на педали управления и не упускать силуэтик самолета с линии искусственного горизонта. Но все шло хорошо. Указатель скорости показывал двести двадцать миль. На такой высоте это должно было давать четыреста километров в час. Через несколько минут они будут над Вюрцбургом и начнется крупная игра.
   - Алло, пилот, - сказал стрелок верхней турели. - Пожар слева от нас.
   Штурман уже заметил красное зарево, которое ширилось на горизонте, точно нарождавшаяся заря в прекрасный летний день; расстояние определить было трудно, но казалось, что это далеко.
   - Должно быть, Кельн, - сказал Везер из своей кабины.
   Согласно плану ночного налета, сначала должны были бомбить Кельн, находившийся в двухстах километрах к северозападу от Вюрцбурга. Наверное, зажигательные бомбы уже взметнули на развалинах города новые костры и часть истребителей устремилась туда, чтобы отбить атаку бомбардировщиков. Это было удачей для тех, кто летел на Вюрцбург, - противовоздушная оборона пребывала в неуверенности. И кроме того, верил ли враг в то, что над Вюрцбургом нависла реальная угроза, или считал этот маневр ложным? Чтобы обмануть штабы противовоздушной обороны, RAF направляли иногда к своим постоянным объектам несколько одиночных самолетов, которые сбрасывали по пути целые лавины фольги; на экранах радиолокаторов появлялись те же молочного цвета изображения, что и при налете бомбардировщиков. Усомниться в возможности атаки на Вюрцбург было тем легче, что в эту ночь от огромного вала должны были отделиться еще несколько отвлекающих групп и, повернув на юг, скрыть действительную цель налета.
   Мысль о том, что пылающий Кельн притягивает к себе истребителей, точно костер лесных мошек, на какоето время успокоила экипаж. Дорога была открыта.
   - Вижу, - сказал пилот. - Конечно, это Кельн.
   - Вы хорошо видите, пилот? - спросил Везер.
   - Да.
   Штурман нахмурился. Значит, и Везер нервничает. Может быть, он понял, что произошло при взлете? Но кто угадает, что именно испытывает человек в эти мипуты? Вдыхая кислород под своими резиновыми масками, летчики должны были говорить лишь о том, что касалось положения самолета. Остальное следовало забыть. И поскольку на такой высоте нельзя было выключить кислород, не рискуя потерять сознание, лучше хранить свои секреты при себе, потому что все слышали, о чем говорилось в микрофон, слышали даже чужое дыхание, если ктото забывал отпустить кнопку. Значит, штурману надо молчать, иначе каждый заинтересуется, почему это он старается успокоить Везера. Но Везер, видимо, чтото подозревал: зачем бы он стал расспрашивать пилота о пылающем Кельне?
   Теперь штурман мог переговариваться с пилотом только взглядом и жестами, но это безмолвное сообщничество связывало их крепче, чем любые признания. Хватит с них признаний. Теперь речь шла о том, чтобы пройти над Вюрцбургом и не пролететь мимо этих подшипников, которые шли на постройку истребителей, их исконных врагов.
   Первые светящие бомбы над Вюрцбургом распустились прямо перед ними, точно красные и золотые цветы фейерверка. Каждый раз побоище начиналось с празднества. Разбрасывали звезды, рассыпающиеся яркими цветами, зажигали бенгальские огни, и прожекторы шарили в небе, взметая ввысь ослепительные стрелы. Потом зажигательные бомбы накатывались волной коротких трепещущих вспышек. Декорации были как раз для балетов королясолнца, не хватало только танцоров. Но бросали фугаски, и все мгновенно менялось. Падая вниз, бомбы взрывались одна за другой, и на высоте семь тысяч метров воздушные волны встряхивали самолеты; потом взлетали на воздух нефтехранилища и склады смазочных материалов, и тяжелые клубы красного дыма раздувались и опадали под ветром. И внезапно, точно стая хищных птиц в золотых отсветах пожара, из мрака вырывались эскадры.
   Самолет приближался к цели, и пилот искал среди общего скопления место поспокойней, в стороне от града бомб, падающих с неба, из зияющих бомбоотсеков.
   - Бомбардир, слушаю вас, - сказал пилот.
   - Курс прежний, - сказал бомбардир. - Дорога открыта.
   Наклонившись вперед к своим механизмам, бомбардир уже всматривался в пожар сквозь сетку прицела. Если пилот будет идти тем же курсом, понадобится, чтобы выйти к цели, только взять чуть в сторону - конечно, влево; но пока ради осторожности лучше немного подождать. Везер положил карандаш на столик и сунул руки в карманы. Сейчас ему нечего было делать. Когда бомбардир объявит: "Бомбы сброшены", он заметит время и через тридцать секунд прикажет взять новый курс.
   - Алло, пилот, - сказал Везер. - Запомните дальнейший курс: двести восемьдесят пять. Два, восемь,
   пять.
   - Понял, - ответил пилот. - Двести восемьдесят пять.
   В тот самый момент, когда бомбардир нажал спусковую кнопку и увидел, как бомбы понеслись в пламя, по самолету хлестнула очередь. Она была такой силы, что ни у кого не вырвалось ни звука; воздух сразу ринулся в фюзеляж. Самолет прошел по курсу дальше, чем следовало, и снова погрузился во мрак. У некоторых летчиков микрофоны были включены, но все молчали. Слышалось только прерывистое дыхание.
   - Пилот, бомбы сброшены. Можете поворачивать. Это сказал бомбардир, но никто не узнал его голоса.