Рубан Александр. Пыль под ветром

   Не меньше двух недель пешего хода отделяли двенадцатый город Ильи от запредельной бездны. По торной дороге для орденских фургонов - все три недели. Правда, по торной дороге можно верхом: там и колодцы, и навесы для отдыха через каждый десяток миль. Но Илья не случайно выбрал кратчайший, хотя и безводный, путь. Ему следовало избегать даже случайных встреч с отрядами орденской конницы. Если его узнают - схватят и убьют, как отступника. А если не узнают - схватят и заключат в ближайший из не очищенных городов. Последнее было бы даже интересно, да и против первого Илья не имел серьёзных возражений, - но лучше на обратном пути. Когда ему уже некуда будет возвращаться.
   "Вот странно! - думал он, тупо, как в том вещем кошмаре, переставляя ноги. - Любимая женщина скажет тебе: "Умри!" - и ты с радостью выполнишь просьбу. Но женщина никогда не попросит этого. Она попросит о каком-нибудь пустяке, который отнюдь не лишит тебя жизни, но всего лишь отнимет у неё смысл... Ведь это же пустяк: забросить снайперскую винтовку в бездну. Для этого нужно всего лишь уйти из ордена."
   К вечеру он потерял даже приблизительный счёт пройденным милям. Ночью он завернулся в плащ и спал без сновидений, а весь следующий день снова тупо шагал, стараясь лишь не терять направление да экономить вино. Рука почти не беспокоила, но, когда на закате второго дня он решил перебинтовать её, пришлось долго отмачивать присохшие к ранам бинты, израсходовав на это два или три глотка. Растревоженные перевязкой раны саднили, и заснул он не сразу.
   Утром следующего дня Илья изменил направление, свернув круто на юг, потому что ночью видел костры далеко на востоке. Это могли быть костры орденских карантинных заслонов, блокирующих нечистый город. Ориентируясь по светилу, Илья стал обходить их по безопасно широкой дуге. Часов через пять он решил, что достиг вершины дуги, и по растрескавшемуся глинистому склону взобрался на невысокий курган, чтобы проверить своё предположение. Северный горизонт был чист, но сквозь оптический прицел винтовки Илья разглядел неподвижное облако потного смрада - это был действительно город, и работа Чистильщика в нём была в самом разгаре.
   Припомнив карту земного диска, Илья понял, что к концу дня одолеет едва ли пятую часть пути. А между тем первая из четырёх фляг пуста, и вряд ли хоть один из трёх оставшихся на его пути городов окажется уже чист или ещё не блокирован. Освобождение Земли на её Восточных Пределах близилось к завершению, но как раз теперь у Ильи не было оснований радоваться успехам ордена.
   Он не стал выбрасывать пустую флягу, а вечером, вместо того, чтобы опять завернуться в плащ, расстелил его на песке рядом с собой. Утром он выжмет из него росу и сэкономит вино. Вторую флягу он запретил себе трогать до полудня четвёртого дня и спал плохо.
   Во сне ему тоже хотелось пить и было до озноба холодно, а потом появился врач и сказал:
   - С ума сошли! - и захлопнул форточку.
   - Ему что, своя вонь не вонючая, - заворчала нянечка, но врач только посмотрел на неё, и она заткнулась.
   - Что ж это вы, голубчик, стулья ломаете? - спросил врач, увидев, что Илья Борисович открыл глаза. Илья Борисович изобразил глазами непонимание, потому что никаких стульев он не ломал, но врач смотрел уже не на него, а куда-то рядом, где часто попискивало и мигало зелёным. И быстро черкал у себя в блокноте, не переставая говорить: - Да ещё головой, а? Нехорошо-о... Не-о-сто-рожно... Партия - она, конечно, ум, честь и совесть, но зачем же стулья ломать?
   Произнеся эту загадочную фразу, он перестал писать, исчез из поля зрения Ильи Борисовича и вдруг чем-то сильно трахнул его по голове.
   - Так больно? - спросил он из-за спины.
   Илья Борисович ошеломлённо кивнул глазами - крикнуть он почему-то не мог.
   - Это хорошо, - сказал врач, опять появляясь, но уже без блокнота. Не всё потеряно, если больно. Между прочим, не самый рядовой случай в моей практике: инфаркт, осложнённый черепно-мозговой травмой...
   Он удобно расположился на высоком табурете рядом с высокой койкой Ильи Борисовича и продолжал разглагольствовать, отпуская неуместные шуточки. Он был напряжённо-весел, словно сам себя взвинчивал, заставляя радоваться не самому рядовому случаю в своей практике.
   - Вы же перепугали всю парткомиссию! - говорил он. - Коммунисты, знаете ли, так не поступают. Даже я, человек сугубо безыдейный, отказываюсь вас понимать. Их, разумеется, тоже, но горком всегда прав - во всём, что не касается медицины... Только не надо мне возражать, это у вас не скоро получится. В результате травмы у вас перепутались многие двигательные функции мозга, лишь глотательные движения вы можете совершать вполне определённо. Мне это что-то напоминает, а вам?.. Словом, недельки две-три понемотствуете - а там и остальная путаница пройдёт. Постарайтесь воспринимать её с юмором, это помогает...
   Ну, теперь, по крайней мере, стала понятна его ненатуральная весёлость... А сон всё равно глупый. И пить по-прежнему хочется. И плечи почему-то сильно вывернуты назад и болят...
   - Кстати, я могу вас поздравить, - насмешливо продолжил ненатурально снящийся врач. - Решение партийного собрания вашего треста отменено. Завтра, во время первого свидания, вам вручат новенький партбилет. Радуйтесь и выздоравливайте!
   Он встал, наконец, как бы разрешая проснуться, - но Илье Борисовичу и во сне было что возразить и о чём спросить. Например: почему он связан? Это что, новый метод лечения: связывать больных по рукам и ногам, да ещё заломив руки за спину?.. Но ни возразить, ни спросить, действительно, не получалось. Илья Борисович попытался издать хотя бы неопределённо-протестующий звук и напрягся - да, видимо, не там, где надо.
   - Так! - произнёс врач, комически покрутив носом. - Странно иногда радуется человек... Ну, да ничего, уточку вам сейчас сменят.
   Но вместо того, чтобы позвать нянечку, он ухватил обеими руками спинку кровати и стал её равномерно и мощно встряхивать, словно пытался вытрясти уточку из-под Ильи Борисовича. Тогда Илья снова напрягся, теперь уже изо всех сил, выплюнул, наконец, кляп и заорал.
   - Цыть, - хрипло сказали ему откуда-то сверху. - А то зарежу.
   Илья решил на всякий случай поверить и примолк. Да он и орал-то скорее от неожиданности, чем от протеста, ошеломлённый резкой сменой декораций. В следующую минуту он осознал, что схвачен, связан, перекинут через круп лошади за спиной всадника, и что его куда-то быстро везут. Может быть, в ставку Восточно-Предельного Дракониата - а, может быть, и нет... Скорее всего, нет, не в ставку: угроза, произнесённая тоном усталым и равнодушным, прозвучала весьма убедительно. Разговоры конников (их было трое, и тот, что вёз Илью, скакал в центре и чуть впереди) подтвердили это предположение.
   - Исхалтурились Чистильщики, - угрюмо заметил скакавший справа. Тяп-ляп, абы как, побыстрее, отрапортует - и на помост. А мы после него дочищай...
   - Да и ты бы исхалтурился, - рассудительно возразил тот, что слева. Двенадцатый город у парня!
   "Это они про меня? - мысленно возмутился Илья. - Это - я исхалтурился?.. Впрочем, да. Они же не знают, кого везут. Они подобрали сбежавшего горожанина и по следам поняли, что он бежал из моего города..."
   - Ты кумангу-то хоть единожды в руках подержал? - спросил рассудительный.
   - А что?
   - А то! Ты бы на другой день свинца запросил, кабы подержал.
   - Я не Чистильщик, - возразил угрюмый. - Моё дело маленькое.
   - Вот и сполняй своё дело.
   - А я сполняю. И без халтуры.
   - Языки! - хрипло сказал вёзший Илью.
   - Ничо, - возразил рассудительный. - Без памяти он - ишь, болтается.
   - Остановись-ка, я его тресну, - предложил угрюмый. - Болтаться-то он болтается, да мало ли.
   - Не убей, - предупредил хриплый, останавливаясь. - Единица человеческого счастья, как-никак, хоть и недоделанная.
   - Я аккуратно, - пообещал угрюмый. - Без халтуры.
   Илью треснули, и очнулся он уже на мокрой горячей брусчатке посреди незнакомой улицы. Исходящие влагой камни обжигали правую щёку и - сквозь разодранный рукав камзола - плечо. Хотелось пить. И не столько рассеивал тьму, сколько трещал и чадил возле чьих-то высоких дверей одинокий факел.
   Ни пояса, подаренного ему титанами, ни тем более фляг с вином Илья на себе не ощутил, да и руки были всё ещё связаны за спиной и онемели. Ноги, впрочем, были уже свободны. Илья перекатился на живот, упёрся подбородком в мостовую и подтянул под себя колени. Усилие опустошило его. На какое-то время он остался лежать в неудобной позе, прислушиваясь к просыпающимся болям в избитом теле. Особенно сильно ломило в пояснице и в вывернутых плечах. И хотелось пить. Страшно хотелось пить. Разбухший от сухости язык не помещался во рту.
   Зная, что этого не следует делать, он всё-таки не удержался и лизнул влажную мостовую, после чего долго бессильно отплёвывался. Влага, разумеется, оказалась тёплой и горько-солёной. Пот. Горячий пот покорности и власти, который здесь ещё не скоро высохнет в белую корочку соли.
   - Недочисток? - услышал он над собой удивлённый голос и, чуть повернув голову, увидел ветикальные складки тёмного плаща, едва не метущие мостовую. Сквозь дюймовый просвет между брусчаткой и нижним краем ткани пробивался мертвенно-серый отблеск. Свет куманги. Чистильщик.
   "Ну, вот и всё, - подумал Илья. - Из этого города я никуда не уйду. Я стану свободен и счастлив, как птица-пингвин: она не летает, но лишь потому, что не хочет летать. Экая, право, глупость - летать. Ни к чему это птице-пингвину... Да что же он медлит?"
   - Недочисток! - теперь уже утвердительно произнёс молодой сильный голос. Тёмные складки плаща легли на тёмную брусчатку: Чистильщик не то присел над Ильёй, не то просто нагнулся. - Хо! А я по одежде вижу, откуда ты! Вот уж никогда бы не подумал, что мне придётся исправлять огрехи Ильи. Самого Ильи!
   В этом его восклицании прозвучала странная смесь пиетета, разочарования в кумире и удовлетворённого честолюбия. Последнее явно преобладало, из чего Илья заключил, что Чистильщик юн и малоопытен. Вторая миссия - может быть, даже первая. С чужими недочистками вряд ли имел дело, а соответствующий параграф Устава, конечно, не помнит...
   Повеселев, Илья поочерёдно напряг и расслабил все мышцы ног, стараясь проделать это быстро и незаметно. Больно, даже очень, однако сработать он их заставит. Теперь бы ещё - руки.
   - Почему ты не встаёшь? - спросил Чистильщик. Он уже выпрямился и нетерпеливо переступал с ноги на ногу. - Молишься? Так это бесполезно: Бога нет!
   - Руки... - выговорил Илья слабым голосом (и порадовался тому, как легко казаться избитым и обессиленным, если ты избит и обессилен). - Я не могу встать со связанными руками...
   Чистильщик недоверчиво хмыкнул, но всё-таки нагнулся и стал разрезать верёвки. Большой ошибки в этом не было - если бы он действительно имел дело с недочистком.
   "Левой рукой режет, - определил Илья. - Кумангу из правой не выпускает, молодец!.." Тут он вспомнил о СВОЕЙ правой руке и снова порадовался: на сей раз тому, что ладонь забинтована и юнцу не видны специфические ожоги, по которым он признал бы коллегу и насторожился бы.
   С отчётливым хрустом в плечах руки Ильи упали на мостовую. Издавая очень натуральный протяжный стон, Илья стал выпрямляться, перенося вес тела на правое колено, потом на левую стопу. Краем глаза он видел шевеление тёмных складок наверху, но следил в основном за положением ног Чистильщика...
   Дальнейшее было делом техники, юнцу не знакомой. Он не успел распахнуть плащ. Он переломился в поясе и всё ещё медленно падал, когда Илья, кряхтя, опять поднялся на ноги.
   Руки его болтались тяжёлыми бесчувственными придатками, а между тем надо было торопиться. Ногой откатив кумангу от скрюченного ворочающегося тела, Илья предусмотрительно уселся между ними и уронил правую ладонь на полоску серого света. Бинты мешали, блокировали контакт... Левая рука отходила быстрее, и, шевеля не столько плечом, сколько всем корпусом, Илья стал хлестать ею о мостовую.
   Чистильщик ворочался всё активнее, но пока не дышал. Не мог...
   Когда наконец и предплечье, и пальцы обрели чувствительность, Илья ухватил себя за правое запястье и подволок его к зубам. Отгрызая узел, он одновременно массировал полуживой левой неживую правую... Наконец, рванул, закричал от боли (бинты опять присохли, и короста отдиралась по живому, пульсирующему), наспех мазнул по камзолу, стирая кровь, и ухватил кумангу.
   Вовремя. Успел.
   Юнец уже кое-как перевалился из положения "лёжа" на колени. Вжав руки в живот, он сумел наконец вдохнуть (с гулким обратным криком), разжмурился и уставился на Илью выпученными слезящимися глазами. Куманга немедленно зашелестела, испуская веер холодных искр - и те устремились юнцу в переносье, потом охватили лоб, темя, виски. Озорно и нежно расталкивали спутанные волосы, вползали в мозг...
   - Извини, малыш, - сказал Илья, глядя в его яснеющие глаза. - Извини, так надо.
   - Я понимаю! - воскликнул тот всё ещё перехваченным голосом, в котором звенели, пульсируя, переплетаясь, перебивая друг друга, восторг и страх. Это ты извини меня! Ты! Я был дурак! Я...
   - Ну-ну, не так страстно, малыш, - предупреждающе бормотнул Илья. Возьми-ка тоном пониже.
   И, не слушая больше восторженный лепет своего раба (путь к абсолютной свободе ведёт подземельями рабства; свет, как известно, в конце туннеля), он весь сосредоточился на том, чтобы смять, задавить нестерпимую боль в пальцах. В кровоточащих и обжигаемых ледяным пламенем ранках. Боль затаилась, готовая к новой атаке. Он отчаянно стиснул потяжелевший цилиндрик света и приказал Чистильщику (как не однажды приказывал многим, всем):
   - Нагни голову. Ниже, ниже. Ещё ниже!.. Вот так.
   Поднял свою не вполне послушную руку и прижал кумангу - будто клеймо выжигал - к подзатылочной ямке.
   "Вот и всё, - готов был сказать он спустя минуту, - и лети, куда хочешь, птица-пингвин, если хочешь!"
   Но не сказал.
   Потому что рука-то была послушна вполне, а вот полосочка света была и впрямь тяжела и обжигала чрезмерно...
   - Когда тебе привезут новую кумангу? - спросил, обмирая, Илья. - Да поднимись ты, наконец, и голову подними!.. Когда?
   - Утром... Я сбегаю потороплю?
   - Сидеть!
   - Но что я могу сделать для тебя, сидя?
   - Ты можешь немножко помолчать для меня, малыш...
   7.
   Малыша звали Архад... Нет, пожалуй, точнее так: Аргад, - но с глухим фрикативным "г", какое бывает в родственных русскому языках и в слове "ага". Впрочем, давайте плюнем и будем писать его имя так: Аргхад, - просто чтобы не забыть, как оно произносится. Потому что - а вдруг это важно?
   Так вот: Чистильщик Аргхад мог значительно больше, чем помолчать, сидя. Илья убедился в этом, доковыляв до его резиденции.
   Начать хотя бы с того, что резиденция Аргхада размещалась в большом трёхэтажном здании (почти небоскрёбе, по меркам Восточных Пределов), занимая все три этажа плюс два подземных. Илья вспомнил свои двенадцать хижин, развалюх, угловых мансард и полуподвальных келий (протекавшая мансарда в пятом городе была его самым роскошным жильём) и впервые оценил масштабы своего неумения жить.
   Прежде всего они спустились в нижний подвал, потому что именно там хранился малый саркофаг Чистильщика - неподъёмный свинцовый кубик со стальной оболочкой и сложной системой запоров, каких никогда не было у Ильи. Новенькие запоры были, несомненно, сработаны местным кузнецом-недочистком... Словом, это был абсолютно пижонский сейф, ключи от которого Аргхад немедленно передал Илье. Кроме запоров, саркофаг - даже пустой! - днём и ночью охранялся двумя дюжими недочистками; попросту говоря - рабами. Переподчинив их себе, Илья с облегчением избавился от куманги.
   Освободить рабов он, увы, не мог, хотя и полагал их излишеством. Придётся им подождать до утра: утром он наденет плащ Аргхада, получит его новую кумангу и наведёт здесь порядок... Конечно, не его это дело, но он чувствовал себя виноватым перед малышом, которому предстоял суд орденского трибунала, и он решил хоть немного смягчить грядущий приговор. За профнепригодность Аргхада могут разве что разжаловать в послушники, но вот если его обвинят в злорадстве... Решено: завтра Илья этих недоделанных дочистит. И, надо полагать, не только этих.
   Всё-таки, орден переоценил свои силы: в Чистильщики уже лезет всякая немочь. Ведь знают, что их ждёт впереди, не могут не знать! А всё равно лезут...
   Затем Аргхад вывел Илью из подвалов наверх, в бельэтаж, где поднятый пинками домашний лекарь (лучший в городе, разумеется, и тоже недочисток) остановил кровь и обработал ранки целебными мазями, моментально успокоившими боль. Но не удовлетворился этим, раздел Илью до пояса (Илья вспомнил о патронах, ухватил левой рукой камзол и держал, не выпуская), уложил на диван и быстро, ловко, методично, почти не причиняя боли, занялся его синяками и ссадинами, промывая, смазывая, обкладывая компрессами. Наконец, накрыл Илью одеялом, сказал: "Двадцать минут покоя", - и исчез.
   Аргхад между тем носился по всему дому, поминутно оказываясь рядом и заглядывая в глаза. Казалось, он будил пинками все комнаты на всех трёх этажах своей резиденции, как только что разбудил лекаря. Илья то хмурился, то усмехался, но любое выражение на его лице (неважно - одобрения или, наоборот, неудовольствия) лишь подстёгивало усердную суету Аргхада. В конце концов, Илья просто закрыл глаза и расслабился, полупогружаясь в полусон, помимо воли наслаждаясь уютной какофонией звуков и запахов.
   ...Гудели каминные трубы; аппетитно скворчало и попыхивало внизу на кухне; зазывно звенели столовое серебро и хрусталь; журчала вода (прозрачная даже на слух); прохладно шелестели шелка и глухо бухали взбиваемые перины; с лёгким быстрым беспорядочно-множественным топотком босых ног вползали откуда-то тревожаще-нежные благоухания. "Не спать! Не спать! Не спать!" - приказывал себе Илья и сам себя убаюкивал монотонным повтором.
   И почти уже видел во сне Неллечку Дутову, мать-одиночку, её однокомнатную квартирку в блочной пятиэтажке, где в единственной комнате ровно сопит Неллечкино пятнадцатилетнее чадо, пуская слюни на смятую щекой двенадцатую страницу Корана (сорок рублей на чёрном рынке), а Неллечка, забыв о кипящем чайнике, в сто двадцать пятый, наверное, раз вспоминает тот день, когда они с Ильёй познакомились. Десять (Боже мой, почти уже одиннадцать!) лет назад; значит, в августе у них был День Роз, а вот с Толиком они едва догрызлись до деревянной, и спасибо хоть квартиру не отобрал. Да, это случилось именно в августе - Илья, как и теперь, вернулся из командировки и, сдавая отчёт в бухгалтерию треста, впервые обратил внимание на секретаршу-машинистку с коровьими, как он тогда же выразился, глазами. Но это оказалось ничуть не обидно, потому что Неллечка знала, что глаза у коров добрые, и поняла, что Илья имеет в виду именно это. Как много, оказывается, произошло в тот единственный день! Какой-то кинофильм в "Нефтянике" (они зашли со скандалом в середине сеанса и вышли, не досмотрев, а что смотрели, не помнят); и закат над палаточным городком, которого Неллечка никогда раньше не замечала; и ресторан "Белые ночи", где был, как назло, рыбный день; и несостоявшаяся драка с её записным ухажёром (Неллечка до сих пор не понимает, что с ним произошло: он и теперь, десять лет спустя, какой-то пришибленный); и ночь в гараже сослуживца, на откидных сиденьях "жигулей", с глупыми страхами задохнуться, как это, говорят, не раз бывало с другими...
   - А где ж тогда было чадо? - спросил Илья в сто двадцать пятый раз.
   - А Сержик был в квартире, с бабушкой, потому и гараж, - в сто двадцать пятый раз ответила Неллечка и поскучнела. - У него опять двойка по географии, ты бы с ним позанимался.
   - Я никогда не знал географии, - соврал Илья. - И вообще, мне до сих пор иногда снится, что Земля плоская.
   - Почему? - равнодушно удивилась Неллечка.
   - Наверное, потому, что так удобнее.
   - Да. Так удобнее... - согласилась она, имея в виду вовсе не географию.
   Илья ждал, что теперь она заговорит о садовом участке, о том, что пора бы уже привезти навоз и неплохо бы огородить, но она не заговорила.
   Она встала, выключила, наконец, плитку и заварила чай в термосе - а всё остальное было уже готово, и машина ждала их возле подъезда. Инженеру Тенину оказалось проще купить машину, чем получить квартиру, - и лучше всё-таки так, чем совать пятёрку комендантше общежития и заранее договариваться с соседями по комнате. Брак на колёсах. День Роз. Странно, почему она за него держится, и ещё более странно, почему она не настаивает на официальном браке, раз уж так за него держится, но она молодец, что не настаивает. А про садовый участок - это они хорошо придумали: можно будет поставить домик. С мансардой, и получится две комнаты. Это дело надо как следует обмозговать. Он подхватил сумку, вышел на лестничную площадку и, пока Неллечка бесшумно запирала квартиру, он в который уже раз за последние два года пообещал себе как следует обмозговать это дело.
   А потом оказалось, что уже приготовлена горячая ванна, уже внесена в бельэтаж, и юные пухлые феи, исходящие жарким сиянием неги и наготы, уже раздели его, уже погрузили в невесомую (даже на ощупь прозрачную) воду, укрытую хлопьями пара и клубами пены. Счастливый и гордый Аргхад суетился меж фей и то поодиночке, то всех сразу демонстрировал, предлагал, дарил их своему повелителю. Он поворачивал их так и эдак, значительным шёпотом называя их имена и имена их родителей... В какой-то момент, полупроснувшись, Илья пересчитал Аргхадовых наложниц и удивился, что их всего четверо. "Почему-то всегда кажется, что их гораздо больше..." подумал он, опять разнеженно прижмурясь и уже осознанно отдавая почти отмытое тело во власть ласковых феиных рук. А потом с интересом отметил, что из всех четверых Аргхад особенно выделял (для себя выделял, а от Ильи неуклюже и виновато прятал) одну - не самую красивую, но самую ласковую, имя которой Илья, наконец, расслышал: Рогхана. И окончательно проснулся, едва до него дошло, что это дочь бургомистра.
   Согнав с лица разнеженность, Илья решительно полез вон из ванны. Его поспешно окатили тёплой водой и подсунули коврик. Отряхнувшись, как пёс от ушата помоев, он принял (вырвал) из рук самой ласковой феи полотенце, обмотал чресла и, брезгливо зыркнув на малыша, успел выхватить из груды уносимой одежды свой изодранный грязный камзол. С патронами в левом кармане и затвором - в правом. Выгреб и то, и другое, сунул, почти не глядя, Аргхаду и приказал:
   - Эти вещи для меня сохранить! Сегодня утром я ухожу и возьму их с собой.
   "Я не стану спасать тебя от трибунала", - добавил он про себя. Не вслух; про себя. Но эмоции, видимо, отразились в лице и в жестах - Аргхад снова взвинтил суету своего усердия.
   Пока Илья одевался (в чистое, прочное, необычайно удобное), ванны не стало, и пухлые феи исчезли тоже. Похоже, малыш правильно истолковал его настроение - или почти правильно. Пропав с глаз долой, он дирижировал прислугой откуда-то из-за спины.
   В этом же зале, на вощёной паркетной мозаике пола, были расставлены и накрыты столы... Столы, а не стол - для одного Ильи! В этом доме ничто не соответствовало требованиям орденской аскезы. Ужин (или завтрак?) Ильи не будет соответствовать тоже.
   Ну и не надо.
   Илья с каменным лицом уселся на единственный стул. Сам, отведя услужливую руку, налил себе вина и выпил залпом. Только потом поднял глаза. Прислуживала дочь бургомистра - одна. Единственная из четверых... Уже одетая, но от этого не менее соблазнительная. Илья снова наполнил кубок, пригубил и, обозрев необозримое изобилие на столах, стал набивать желудок тем, что поближе. Ближе всего оказывалось то, что подкладывала Рогхана. Илья признался себе, что это было не так уж и неприятно - если бы не волна удовольствия, которую излучал Аргхад, а Илья почти физически ощущал затылком. Малыш заглаживал свою вину и неуклюжесть, поспешно отдавай своё последнее, самое дорогое. Разумеется, во имя ещё более дорогого благосклонности повелителя.
   "Удовольствие отнимать и владеть - для властителей;
   удовольствие отдавать и жертвовать - для рабов;
   а счастье не замечать ни того, ни другого - лишь для воистину вольных;
   ибо властитель и раб одинаково несвободны."
   Это "Знаки свободы" - последняя, Пятая книга Устава Чистильщиков, начальная Песнь. Вряд ли она знакома Аргхаду.
   "Знаки" были нужны на заре новой эры, когда ещё не было куманги овеществлённого алгоритма свободы. Кузнецу не обязательно зубрить сопромат и заучивать матрицы Гука; достаточно навыков и таланта. В поваренных книгах не излагаются рефлексология и химизм вкусовых ощущений: там лишь рецепты, алгоритмы кулинарии. Так и Чистильщики - кузнецы свободы и кулинары счастья - могут не знать своей Пятой книги, но обязаны виртуозно владеть кумангой.
   Погасить в человеке власть, сделав его недочистком, рабом, - это может каждый. Сожми кумангу в правой ладони и посмотри человеку в глаза... Дочистить его - выдавить, высосать, выжать раба из коры и подкорки, из мозжечка и спинного мозга - для этого нужен талант.
   Рабы - это брак, недоделки в работе Чистильщика.
   Не слишком ли много брака в твоей работе, Аргхад?
   Впрочем, ты уже не Чистильщик. Ты уже сам - брак в работе Ильи. Недочисток. Огрех. Результат вынужденной поспешности, когда не было времени осознать, что куманга использована до предела...