Рубанов Андрей. Психодел

   – Откуда вы это знаете? Откуда, Борис, вы знаете, как она будет умирать и что именно на вас ляжет?
   – Послушайте, а как они все умирают?
   – Все умирают по-разному, Борис. Это я вам как доктор говорю… Впрочем, болезни близких – тяжелая тема, давайте ее закроем пока. В принципе, я довольна, мы движемся вперед. Таблетки принимаете?
   – Да.
   – И что?
   – Ничего.
   – Тогда увеличим дозу.
   – Нет. Я против. Боюсь привыкнуть.
   – Ципралекс не вызывает привыкания.
   – А что это вообще такое? Стимулятор? Гормон счастья? Этот, как его… эндорфин?
   – Нет. Это ни в коем случае не стимулятор. Это ингибитор обратного захвата серотонина. А серотонин – это как раз и есть один из гормонов удовольствия. Препарат, который я вам выписала, удерживает ваш собственный природный серотонин внутри нервной клетки… Если вы хотите, я подробно объясню…
   – Не хочу.
   – Отлично. Теперь домашнее задание. Сегодня мы пришли к тому, что у вас существуют некие страхи. Они связаны с бизнесом, с мамой, с финансами и так далее. Составьте список собственных страхов. Напишите – первое: я боюсь того-то. Второе: я боюсь того-то. Расположите страхи по возрастающей. Я боюсь нищеты. Я боюсь, что мне придется работать автослесарем. Я боюсь, что моя мама будет страдать. И так далее. Понимаете, да?
   – Да. А это… обязательно?
   Теперь уже врач вздыхает, но вздох не тоскливый – быстрый, упругий. Молодая женщина, лет тридцати пяти максимум.
   – Борис, вы хотите избавиться от депрессии?
   – Хочу.
   – Тогда давайте идти прямо к цели. Давайте посмотрим на ваши страхи. Изучим, поговорим о них. Хорошо?
   – Ну… вам… как бы… виднее, доктор.
   – И не забудьте: запись нашей беседы надо прослушивать. Чем чаще, тем лучше. У меня одна пациентка слушала каждый день, перед сном. Был тяжелейший невроз, она всё время боялась, что ее стошнит, перестала завтракать и обедать… За семь месяцев вылечилась. Так что диктофон – ваш лучший друг, Борис…
 
   Кирилл нажал на паузу, снял наушники, завернул айпод в полотенце – в бассейне не воровали, но береженого бог бережет – и прыгнул в воду.
   Она права. Диктофон – наш лучший друг.
   Вода здесь была скверная, отдавала хлоркой, но Кирилл Кораблик по прозвищу Кактус старался не обращать внимания на мелкие неудобства. Он вообще презирал брезгливых и излишне чистоплотных людей. В следственном изоляторе он заметил: любовь к чистоте обычно исповедуют те, кто рожден и вырос в грязи. Выходцы из детских домов, спецшкол и интернатов для трудновоспитуемых, с трудом умеющие читать и писать, превращали гигиену в фетиш, словно хотели однажды отскрести всю грязь, въевшуюся в кожу за детские годы. Особенно старались мальчишки, поднявшиеся во взрослую хату с малолетки – их сразу подтягивали в братву (не всех, но самых смышленых), взрослые урки растили себе смену, помогали дерзким и неглупым юниорам приобрести авторитет, и вот такой авторитетный мальчик девятнадцати годов, совсем недавно впервые узнавший запах чистых простыней, превращался в фанатика водных процедур, по полчаса плескался под краном, трижды в день чистил зубы и терпеливо осваивал тонкости маникюра.
   Кактус таким не был, наблюдал с усмешкой. Блатная жизнь его не интересовала, чифир он не пил, в карты не играл и по большей части помалкивал. В камере его уважали – за статью сто пятую часть вторую, пункты «в», «д», «з» и еще за то, что у него водились сигареты с фильтром.
   Два года длилось следствие и суд. Погибший был застрелен в лоб, на пистолете – его, Кирилла, отпечатки пальцев, в крови убитого – лошадиная доза наркотиков, рядом с телом – ампулы и шприцы с теми же пальчиками; однако граждане судьи никуда не спешили. Злодей виновен, его место за решеткой – это видно всякому, кто хотя бы бегло пролистал все восемь томов уголовного дела. А раз виновен, то и торопиться незачем. Пришлось терпеть весь 2008-й и весь 2009-й.
   Когда, наконец, Кирилл привез с суда четырнадцать лет строгого режима, многие пытались сказать ему слова сочувствия – он только скромно улыбался. А через полгода уже был на воле. Даже до зоны не доехал. Правда, это дорого стоило.
   Скромная улыбка – наилучшая из масок. И в тюрьме, и после тюрьмы. Особенно после. Особенно если твоя собственная родная рожа под скальпелем хирурга тоже превратилась в маску. Одну снимаешь – там другая, третья, а где ты сам? Глубоко внутри.
   Пока сидел, умерла мать. Он продал ее комнату на Кожуховской – единственное свое наследство, заработанное еще отцом, просторную, полутемную комнату, в ней был зачат, рожден и прожил первые восемнадцать лет. Отдал долги. Денег осталось – едва на год приличной жизни. Подыскал скромный тихий городишко в ближнем Подмосковье, снял чистую приличную квартиру, сразу купил полугодовой абонемент в бассейн и сходил на местный рынок: свел знакомство с лучшим в районе мясником. Важно было сосредоточиться на получении главного: воды, чтобы в ней плавать, и ежедневного свежего куска мяса из ноги или же шеи юного сильного животного, теленочка, барашка; с людьми потом разберемся. Людей много, а хорошего теленочка поди найди.
   Он плавал неважно, медленно, от кроля быстро уставал, зато брассом мог покрыть за один раз три километра. Скромный двадцатипятиметровый бассейн полностью устраивал Кактуса – за сорок месяцев жизни в разнообразных следственных и пересыльных камерах он потерял много здоровья и часто вынужденно отдыхал на лавке у бортика, завернувшись в купальное полотенце психоделической расцветки и отхлебывая воду из пластиковой бутылочки.
   А сегодня совместил отдых с прослушиванием записей. Десять минут слушаем – прыгаем в воду, проплываем триста метров. Настроение приподнятое, приятна и вода, и дрожащий баритон сладкого мальчика. Ничего не хотелось, всё вылетело из головы: и морщинистое лицо отца, и медицинское училище, и армия, и работа на скорой помощи, и остро заточенный ножичек, и выстрел в лоб несчастного виноторговца. И тюрьма, и деньги, и горячее мясо, и даже женщины.
   Слушал чужие голоса, ведущие доверительную беседу, потом погружался в прозрачную прохладу и медленно плыл, вознося благодарность судьбе – за то что подарила спустя три года мучений одновременно два наивысших наслаждения. Первое – плавать. Второе – вникать в подробности чужих жизней.
   Кирилл любил всё чужое.
   Даже в детстве, возвращаясь с улицы домой, он вытирал ноги о коврик, лежащий под соседской дверью.
 
   Вокруг – обнаженные волосатые бизнесмены и их подруги. Они думают, Кирилл Кактус музыку слушает. А он не слушает – подслушивает. Все думают, что он расслабляется – а он наслаждается.
   Чужой голос тих и слаб. Человек рассказывает психотерапевту о мучительных страданиях: денег мало, возни много, мама заболела, раньше работал через два дня на третий, а сейчас приходится – каждый день. Будущее не сулит ничего хорошего. Ах, мальчик, я знал, что ты сладкий, но не ожидал, что настолько. Тебе тридцать лет, а ты уже испуган и устал. Крепкий, богатый, мышцы, девочка красивая – а сам от страха вибрируешь.
   Теперь у меня все файлы из твоего компьютера, вся твоя переписка за последние два года и твой ежедневник с телефонами друзей и приятелей. Наивные пометки. «Балансировочный стенд – может, в лизинг?» «Срочно оплатить аренду». «Не забыть поторговаться с Игорем». Хорош бизнесмен: напоминает себе, что надо «поторговаться». Друг, торговаться надо всегда! Каждый день, каждую минуту, по любому поводу. Торгуйся со всеми: с врагами и товарищами, с женщинами и ментами, с судьбой и Богом. С самим собой. Особенно с самим собой. Иначе тебя сожрут.
   А файлы твои хороши. Настоящий десерт, первоклассный новогодний подарок от квартирного вора Геры. Записи разговоров с психотерапевтом – о таком можно было только мечтать.
   Хорошо было бы заполучить не только его компьютер, но и компьютер девчонки. Однако второй ноутбук не найден. Видимо, гибкая нимфа взяла его с собой. Зачем ей под Новый год в лесу компьютер? Очень просто: там у нее – фотографии. Повезла показать друзьям и подругам. Нынешняя молодежь хранит фотографии на жестком диске. Раньше гостю водружали на колени пухлый альбом – сейчас зовут к монитору (вот мы в Черногории, вот мы в Праге). Жаль, личные письма нимфы не помешали бы. Но всё равно, улов отменный. Много золота, колечки с камнями, и Гера не спешит сбывать трофеи: начало января, все барыги отдыхают, кто в Таиланде, кто в пьяной прострации, можно выкупить у Геры камешки по низкой цене и что-нибудь заработать.
 
   Тихий скромный городок близ Москвы очень нравится Кириллу. Конечно, лучше жить в городке близ Барселоны. Или, допустим, Зальцбурга. Но родина имеет свои преимущества. На родине договориться с ментом или женщиной проще, чем в Зальцбурге. Да и ментов здесь просто нет. У подмосковных служителей закона очень много дел. Против Москвы, битком набитой людьми в погонах, этот городишко на сто тысяч жителей – просто рай земной. В субботнее утро выйдет на перекрестки животастая автоинспекция в лимонных жилетках, соберет деньги с тех, кто не успел протрезветь с вечера, – и опять тишина, до следующей субботы. Про местных женщин и говорить нечего, они прекрасны. Нетребовательны и душевны. С ними много проще, чем с москвичками. Столица переполнена приезжими девками, они жадные и дерзкие, а подмосковные спокойные. Правда, пьют больше, и у каждой есть хахаль; сегодня ты ставишь ее в коленно-локтевую, а завтра встречаешь на рынке под руку с каким-нибудь краснолицым в зипуне – муж. Но так даже веселее. Возбуждаешься, шагаешь мимо со скромной улыбкой. Чужое слаще. Можно даже подойти к краснолицему, попросить огоньку, поговорить о погоде. Во, снегу в этом году подвалило. Ага, точняк, ты прав. А глазами послать сигнал: вчера твоя жена подо мной визжала, как мартышка, особенно когда я ей незаметно затолкал в ментоловую сигаретку маленький шарик гашиша. А он смотрит и не понимает, он не умеет читать по глазам, и пахнет от него сивухой.
   Тут не Москва, тут даже водку не пьют. В каждом дворе живет самогонщица, адреса известны, товар – как слеза, чистейший. Есть у тебя три рубля – нальют на три рубля. Есть рубль – нальют на рубль. Тебе тринадцать, выглядишь на десять – нальют. Тебе шестьдесят, и ты уже никакой – нальют.
   Хороший город. Тихий, честный, настоящий. Кто хочет ходить в бассейн – ходит в бассейн. Кто хочет спиться и подохнуть – спокойно спивается и подыхает. Если сотрудник милиции хочет охранять закон – он идет и охраняет его там, где считает нужным. Это и есть свобода, это и есть демократия. Это и есть уважение к запросам и чаяниям отдельно взятой личности.
   Психологические проблемы московского мальчика Бориса кажутся здесь нелепыми, но Кирилл Кактус снова и снова вслушивается в его голос. Кирилл закончил медицинское училище и знает, что такое обратный захват серотонина. Кстати, надо будет при первой же встрече со сладким мальчиком завести разговор насчет антидепрессантов. Сказать, что это бесовщина и отрава.
   Что лучшее средство от депрессии – это разговор со старым товарищем.

Глава 10
Солнечная овца

   Зато я умная и красивая.
   Прекрасное простое личное заклинание.
   А еще у Милы было секретное прозвище. В моменты досады она называла себя «солнечная овца».
   Как вы лодку назовете – так она и поплывет. Бывает, что человеку мало имени, данного при рождении. Одна из одноклассниц Милы звалась Юлией, но страстно желала зваться Ангелиной и настаивала, чтобы все звали ее именно Ангелиной. Спустя шесть или семь лет Мила встретила свою бывшую приятельницу в клубе “Up&Down”, пьяную и, возможно, даже обнюханную – и та гордо объявила, что поменяла документ и ныне фигуряет Ангелиной на законных основаниях, причем весила она тогда уже около девяноста килограммов и трудилась в Государственной думе, то есть до ангела ей было далеко.
   А есть еще прозвища. А в последние годы – никнеймы. Всякий прыщавый подросток может объявить себя Терминатором и вступить в виртуальные перепалки с мощными Халками и загадочными Королевами Марго, которые прерывают свои крутые и страстные монологи, только когда мама зовет ужинать.
   Иметь тайное прозвище – это важно, и это помогает. Кроме того, это весело. Когда злишься на себя и шепотом называешь солнечной овцой – злость уходит, и возвращается бодрость и чувство вселенского уюта.
   Ты покупаешь себе новые провода для айпода. Новые дорогие провода с горошинами наушников. На следующий день гуляешь с подругой по торговой аркаде, подруга рассказывает анекдот, ты вытаскиваешь провода из ушей и заталкиваешь, не глядя, в карман джинсов, и смеешься, и смотришь на витрины, и вот мимо проходит красивый мальчик, и смотрит на тебя, а ты – на него, и тебе хорошо, а вокруг светло и чисто, и много нарядных людей, и дети бегают, и вот – провода вываливаются из кармана и ползут следом за тобой по полу, а ты не замечаешь, потому что анекдот был свежий, а мальчик – очень привлекательный, и в довершение всего ты наступаешь на эти новенькие провода, и они обрываются. Кто ты после этого? Конечно, типичная солнечная овца.
   Или едешь, маленькая и изящная, в маленькой изящной машине, и слушаешь Юту, и вполне довольна и собой, и машиной, и Ютой, и при выезде с узкой дороги на широкую улыбаешься седовласому мужчине в черном внедорожнике, и он вроде бы притормаживает, пропуская тебя, как джентльмен, но вдруг выясняется, что черный хам притормозил не ради тебя, а чтоб диск сменить в магнитоле, он прибавляет ходу, грубо сигналит и орет в окно отвратительные черные слова, часто употребляя слово «кобыла»; это у них сейчас тренд номер один, популярное оскорбление для женщины; а ты сидишь шокированная и понимаешь: нет, дорогая, ты – не кобыла, ты именно солнечная овца.
   Или хрестоматийное: ждешь к ужину милого друга, готовишь перчики фаршированные, звонишь – абонент недоступен. В восемь его нет, в десять его нет, в половине первого ночи приходит злой и возбужденный; говорит, что его занесло на темном пустынном проселке и ударило о столб, и пришлось два часа сидеть, с разряженным телефоном, пока мимо не проехал добрый человек и не дотащил на буксире в обмен на крупную купюру. А ты – овца солнечная – веришь ему, и кормишь перчиками фаршированными, и открываешь бутылку коньяку даже, а утром находишь на его пиджаке чужой волос.
   Верности, кстати, Мила от Бориса не требовала. Когда впервые поцеловались – а целовался он посредственно, на четыре с двумя минусами, но страстно и искренне, – сразу сказала: учти, я не сторонница любви до гроба. Ну и правильно, прошептал он, где любовь, а где гроб? Рассмешил. Конечно, на самом деле она всегда хотела только любви до гроба, до последнего вдоха, но в те дни – их самые первые дни – осторожничала.
   После трех вечеров непрерывных поцелуев осторожность испарилась.
   А на пятый вечер Борис повел ее в приличное заведение выпить бокальчик, место оказалось дорогое, какой-то пафосный бар из серии «мы крутые, потому что внутри Бульварного кольца», плохая кухня, обширные диваны алой кожи, слишком мягкие, попа тонет – коленки выше ушей, специально, чтоб дамы выглядели эротично и глупо, особенно если пришли в мини, но Мила была в брюках, а после коктейля ей вообще сделалось всё равно, в брюках она или без брюк; коктейль оказался крепковат. Борис умел выбирать лучшие столики, сидели в углу, в полумраке, но сами видели всех, и вот, после второго коктейля, она прервала рассказ о своей безбашенной подруге Машке и оглядела зал, в одиннадцатом часу вечера забитый до отказа парочками и компаниями их возраста или чуть старше, смотрела только на мужчин, потом перевела взгляд на своего – и поняла, что в этом месте в это время ее Борис – лучший мужчина.
   Их было много, разных. Толстых и тонких, лысых и хайратых, развязных и скромных, шикарных и нелепых, кто с сигарой, кто с «Явой Золотой», кто устриц сосал, кто ножом пилил мясо кровавое – и все как один были хуже, чем ее новый друг Борис. В каждом был изъян, большой или маленький: один сутулился, другой сморкался в салфетку, дико вытаращив глаза, третий орал официантке: «Подь сюды, родная!», четвертого мучила икота, пятый смотрел на Милу, как на шлюху, и подмигивал, а потом переводил взгляд на другую девушку и тоже подмигивал. Чуть позже его побили на улице, за углом, он кричал: «Я сотрудник!» – а тот, кто бил, говорил, что он – тоже.
   Борис не самый крепкий, не самый красивый и сексуальный, не самый невозмутимый и элегантный – самый приличный. Самый достойно действующий. За три часа не сделал ни одного неверного жеста, и – самое главное! – смотрел только на нее, и только выше шеи. В лицо, в глаза. После третьего бокала она твердо решила, что быть девушкой себе на уме – глупо. Придвинулась к нему поближе и сказала:
   – Сегодня в этом заведении ты самый лучший мужчина.
   Он не удивился, но возразил:
   – Вряд ли. Вон того видишь, возле колонны, в драных джинсах? Я его знаю. У него АМГ и офис в «Москва-Сити».
   – Круто, – сказала Мила, – а что такое АМГ?
   – Немецкая тюнинговая фирма. Тачка АМГ тянет на двести тысяч евро.
   – О боже, – сказала Мила. – Это ничего не значит. Дяде под пятьдесят, а косит под мальчика, джинсы пиленые, на шее медальон – смешно смотреть. Глаза слезятся, прыщи, курит, как паровоз… Обыкновенный мужичок с тачкой за двести тысяч евро. А ты – необыкновенный. Поедем к тебе?
   И они поехали к нему, а под утро она ему призналась насчет своего тайного имени. Он развеселился и сказал, что тоже любит себя ругать. И тоже имеет секретное прозвище. Правда, совсем простое: мудак. Если я злюсь на себя, то называю мудаком. Зря смеешься – слово со смыслом. Мудак – это дурак с мудями. То есть с яйцами. То есть вроде бы дурак, но яйца на месте. Или наоборот: яйца есть, но сам – дурак дураком.
   – О боже, – сказала Мила. – Ты считаешь себя дураком?
   Он удивился.
   – Ну ты даешь, – сказал. – Вроде взрослая девушка, а не понимаешь. Каждый нормальный мужик в глубине души считает себя дураком.

Глава 11
В Москву, в Москву

   Домой поехали сразу после Рождества. Отдыхать и расслабляться надоело. Кроме того, устали от компаньонов. Накануне вечером признались друг другу, что Маша с Димой – хорошие ребята, но пора расставаться, иначе впечатления будут испорчены. Дружбу – как и любовь – нужно беречь; если друг раздражает – лучше какое-то время обойтись без друга. Одно дело созваниваться, одалживать деньги, наносить и отдавать визиты, вместе ходить в рестораны или какие-нибудь боулинги, и совсем другое дело прожить неделю под одной крышей и наблюдать интимный быт друга. А особенно интимный быт подруги. Монахова, как все оторвы, много и беспорядочно пила; друг ее, как все профессиональные умники, пил еще больше, но грамотнее: с утра разгонялся пивом, потом – в течение дня – по рюмочке крепкого, а с наступлением темноты возжигал камин и садился возле с бутылкой виски, курил и медитировал: сам себе сквайр. Ноги протягивал к огню, а носки снимал и бросал тут же. Соответственно менялось и его остроумие: под пивом его шутки были безобидно похабные, после обеда – печальные, вечером – циничные и злые. Родив очередную хохму, он открывал ноутбук и тут же вывешивал ее в «Твиттере», на радость фанатам, коих имелось у него почти десять тысяч.
   Однажды Мила заглянула через его плечо, заметила выражение «постгламурное пространство» и подумала, что Дима, наверное, действительно умен. Хотя сам он, в момент сочинения записей, выглядел очень глупо. Глаза полузакрыты, нижняя губа висит – хорош умник…
   Вечером седьмого числа она – уже под одеялом, уже покрытая ночными кремами – сказала, что хочет домой; Борис кивнул. Потом пошептались, посмеялись беззлобно, их друзья в быту оказались неопрятны и даже немного нелепы: на четвертый день Монахова порвала резиновые перчатки и отказалась мыть посуду голыми руками (берегла маникюр), а на пятый день умный Дима пошел в лес «поразмышлять» и вернулся с отмороженным носом.
   Утром уехали. Не с облегчением – с приятным чувством выполненной миссии. Отдых удался, всё было идеально, отоспались, отъелись, продышались – и вовремя откланялись. Мила прибрала их с Борисом спаленку, постельное белье затолкала в баул – пообещала вернуть чистым и выглаженным, Маша в ответ хохотнула – бесхозяйственная женщина. На прощание прекрасный принц в качестве жеста доброй воли вымыл и проверил снегоход, что-то там смазал, подтянул и отрегулировал. И когда тронулись, сказал:
   – Жалко. Хорошая техника – а почти весь год стоит. Ржавеет.
   – Ну и пусть стоит, – Мила с наслаждением зевнула. – Не твоя же.
   – Не будь плебейкой, – грустно ответил Борис. – Это машина, и ее естественное состояние – движение. Когда она стоит – она гниет. Это мощный дорогой снегоход. Его надо всю зиму гонять, эксплуатировать, ну, как бы – беспредельно… А летом – заводить. Хотя бы раз в месяц. И тогда он будет пятнадцать лет служить верой и правдой. А в таком режиме он долго не протянет.
   – О боже, – сказала Мила. – Извини, у меня совсем из головы вылетело. Ты же фанат. Всё бы тебе беспощадно эксплуатировать…
   – Да, я фанат, – спокойно сказал Борис. – Разве не за это ты меня любишь?
   – И за это тоже. Только… не гони так быстро. Мы никуда не спешим. Вот эта грязная помойка – тебе обязательно надо ее обогнать, да?
   Борис не послушался, попытался слева, потом справа, дорога была узкая, с опасными заснеженными обочинами, «помойка» – грузовичок с брезентовым верхом – неслась во весь опор, Мила занервничала. Она уже знала, что маленькие резвые грузовички пилотируют обычно совсем молодые ребята, любители быстрой и опасной езды; умные водители предпочитают держаться подальше от таких камикадзе.
   – Рождество, – сказала Мила. – Народ гуляет. А этот летит куда-то. Нет бы дома сидел, чай пил…
   Борис фыркнул.
   – Ты сидишь дома?
   – Нет.
   – А он почему должен сидеть? У тебя дела, и у него дела.
   – Мы, – возразила Мила, – с отдыха возвращаемся. И по нам это видно. А этот – весь грязный, на один бок кривой, дымит, рычит, на поворотах не притормаживает…
   – Спешит, значит.
   – Рождество! Выходной день! Куда спешить?
   – Мало ли куда. Это у нас с тобой выходной день, а мужик работает.
   – Вот от таких мужиков все проблемы, – сказала Мила, пытаясь выбрать между радио «Серебряный дождь» и радио «Хит-ФМ». – От тех, кто по выходным работает.
   – Я два года работал по семь дней в неделю, – возразил Борис. – Бывает, надо пахать день и ночь, потому что деваться некуда.
   Он опять попытался совершить обгон и опять не смог. Мила демонстративно пристегнулась. Крупно намалеванный на заднем борту грузовичка номер состоял из семерки – мягкого, глупого знака, любимой цифры всех суеверных болванов – и двух гадких шестерок; вся комбинация представлялась несимпатичной. Шестьсот семьдесят шесть, так можно клеймить дураков.
   – О боже, – вздохнула Мила. – А не надо, милый мой, влезать в такие ситуации, когда деваться некуда. Я тоже пахала день и ночь. Когда мне двадцать лет было. Потом оглянулась – жизнь проходит! Столько всего интересного, а у меня перед глазами один Excel. И ведь никто меня не подгонял, не заставлял. Шеф сам говорил: «Люда, не рви жопу…»
   – Так и говорил?
   – Да.
   – Наверное, ему просто нравилась твоя жопа. И он сам мечтал ее порвать.
   – Нет, – возразила Мила и усмехнулась, вспоминая своего первого шефа (а первого шефа, как первого мужчину, забыть невозможно). – Он с начальницей моей спал. У меня тогда жопа была совсем маленькая, а у начальницы – огромная. Настоящая бухгалтерская жопа. Классика. Пятьдесят второй размер. Можно было засунуть меж ягодиц оба тома «Налогового кодекса» с постатейными комментариями и не увидеть переплетов.
   Борис в третий раз решился на обгон, и у него опять не получилось.
   – А вдруг, – сказал он, – этот мужик денег должен? И за любую работу хватается?
   – Нельзя брать в долг, если не знаешь, как будешь отдавать.
   – Ладно. А если у него родственник умер? Допустим, у него в кузове – гроб с телом любимого дяди?
   – Если он везет гроб, то зачем летит, как сумасшедший?
   – Опаздывает на кладбище.
   – Значит, он вообще полный идиот! Если не может устроить родственнику нормальные похороны.
   Мила не нашла ни одной приличной песенки на пятнадцати частотах и выключила радио.
   – Что-то ты сегодня с утра какая-то грубая, – сказал Борис.
   – А я не обязана всегда быть вежливой, – ответила Мила. – И вообще, у меня болит голова. Ты опять налил в омыватель какую-то гадость, она дико воняет. Сделай что-нибудь.
   – Извини. На улице мороз, пришлось добавить концентрат. Придется потерпеть.
   – Не хочу терпеть. И вообще, куда мы несемся? Оставь этого чумазого в покое.
   – Как скажешь, дорогая, – мирно произнес Борис, но через мгновение изловчился, переключил рычаг, наддал и все-таки обогнал свою жертву. Опасно, на повороте, по рыхлой грязи, но сделал. Мила ахнула, зажмурилась и не увидела, кто же все-таки там был за рулем, в грязном грузовике.
   – Слава богу, – раздраженно пробормотала она. – Соперник повержен, самолюбие удовлетворено.
   Борис вздохнул.
   – Вот это, – сказал он, – меня всегда в тебе бесило. При чем тут самолюбие? Какой он мне, на хрен, соперник?
   – Тогда зачем…
   – А затем, – повышая голос, перебил прекрасный принц, пришпоривая белого коня, – что мне за ним дороги не видно! Мало ли что там впереди? Пробка? Авария? Менты в засаде?! А ты сразу – про самолюбие. Я тринадцать лет за рулем, я не люблю смотреть в чужие стоп-сигналы. Кто смотрит только в стоп-сигналы – тот плохой водила. От этого все аварии. Мне, считай, четвертый десяток, я давно удовлетворил свое самолюбие. Деньги есть, тачка есть, бизнес есть. Лучшая в мире девушка – тоже есть. Только эта девушка сейчас сидит рядом, некрасиво ругается и гундосит мне про самолюбие…