Страница:
"Сам альмиранте сказал!" - для испанских друзей этого достаточно, чтобы решить любой спор. Герой Советского Союза Сергей Прокопьевич Лисин, балтийский подводник, запомнил, с каким уважением произносили в Испании это "ваш альмиранте!". Лейтенант Лисин, дон Серхио Леон, прекрасно знал, что Кузнецов еще в звании капитана 1 ранга. Н. А. Питерский, известный штабист нашего флота, рассказывал своему другу детства адмиралу Ю. А. Пантелееву, как выручало одно лишь упоминание имени дона Николаса, если кто-то из командиров испанского флота упрямо отвергал его рекомендации: "Не надо, не надо говорить с альмиранте, я подумаю, все будет сделано".
Примчался однажды в Картахену И. Г. Старинов, наш волонтер, наставник команды испанских подрывников - асов уникальных взрывных операций в тылу врага. Только с помощью дона Николаса есть шанс получить у флота несколько глубинных бомб. Бомбы нужны для защиты "игреков" от фашистских субмарин? Но из бомб можно выплавить тонны взрывчатки, надо взрывать эшелоны с танками, мосты. А вдруг бой быков и все асы бросятся на корриду?.. И мины будут, и коррида - испанца оскорбляет проповедь об осторожности, их бесстрашие не знает границ. Этих асов оскорбило, когда их наставник сделал предохранители к электродетонаторам: надо же успеть отбежать от мины и тогда выключить предохранитель. Как, разве может испанец-подрывник бояться? Это оскорбление! Пришлось переделать взрыватель так, чтобы его невозможно было вставить без предохранителя... Дон Николас все выслушал, спросил, не могут ли асы Старикова ударить и по юнкерсам на аэродромах: очень мешают нам юнкерсы доставлять в Картахену вооружение, включая эти глубинные бомбы. Конечно, конечно, будет удар и по юнкерсам, была бы взрывчатка.
Приехал генерал Дуглас - Я. В. Смушкевич, главный советник испанских летчиков и сам прекрасный летчик: нельзя ли ускорить доставку самолетов? Как будто от Кузнецова зависит, как скоро придут самолеты. Конечно, он обещал ускорить, он уже знал, что большой транспорт, груженный бомбардировщиками, следует в Картахену, и принял меры для его охраны. Но генералу Дугласу счел нужным сказать, что это трудно, моряки рискуют. Все соответствовало истине морякам тоже необходимо какое-то число самолетов для прикрытия кораблей и базы...
"Самого альмиранте" знал и противник, впрочем, такая популярность не устраивала Кузнецова. Генерал Кейпо де Льяно давно грозил смести с лица земли Картахену за то, что вопреки жестоким ночным бомбежкам, наперекор тройственной германо-итало-франкистской морской блокаде эта тесная, малоудобная база республиканского флота регулярно принимала "игреки" с грузами из Советского Союза; и "курносые", собранные на соседнем аэродроме, сразу летели в бой за Мадрид или Гвадалахару, а танки с запущенными еще на борту судна моторами прямо с причала мчались на фронты. Особенно возросла ярость против Картахены и ее многострадальных жителей после инцидента с ночной бомбежкой линкора "Дойчланд" в базе мятежников у острова Ивйса. В ночь на 31 мая Кузнецов ждал подхода к берегам Алжира транспорта "Магальянес" с особо важными грузами из Севастополя. Надо вывести к африканскому берегу корабли охранения, это самое сложное - за выходом следят и с берега, и с моря. Разработали обманную операцию: эскадра пойдет к Ивйса, чтобы там обстрелять с моря порт при одновременной ночной бомбежке с воздуха, назначенные в охранение к "Магальянесу" корабли незаметно уйдут от эскадры для выполнения главной задачи. В сумерках эскадра показалась у острова, всполошила франкистов. Но в порту стоял германский линкор "Дойчланд". Обстрел пришлось отменить. Эскадра, когда стемнело, легла на обратный курс, корабли охранения отделились, пошли к мысу Бон и взяли в конвой ожидаемый "игрек". Но командующий не смог предупредить летчиков, что намеченный налет на остров Ивйса отменен. Когда настало "время Ч", так принято называть обусловленный планом момент совместных действий, в ночном небе над островом загудели бомбардировщики, германский линкор открыл по ним огонь из зениток, и летчики, не опознав национальную принадлежность корабля, действующего из базы мятежников, сбросили на него бомбы, и весьма удачно. На весь мир фашисты и их покровители подняли радиовой: республиканские самолеты разбомбили "Дойчланд". С "Дойчланда" в британский город-крепость Гибралтар открытым текстом понеслись заказы на "срочные ремонтные работы в доке" и на "80 гробов для отправки на родину останков жертв красных". В этот радиохор включился и генерал, о котором в ноябре 1936 года из осажденного Мадрида писал Михаил Кольцов: "В эфире несутся солдафонские остроты и грозные матюги генерала Кейпо де Льяно, пьяницы-наркомана, садиста и похабника". Достойный сподвижник Франке осыпал проклятиями альмиранте Кузнецова как главного вдохновителя операции, главного виновника провала тройственной блокады республиканского побережья Испании. В то же время при гробовом молчании рыцарей невмешательства "нейтральные германские корабли" расправлялись с приморским городом Альмерия, где, как и в печально известной Гернике, не было ни солдат, ни орудий, ни кораблей, ни самолетов - одни лишь беззащитные жители Андалузии. Перед этим ночью республиканская эскадра, встретив в море затемненные корабли, изготовилась к бою. Самый большой из кораблей поспешно включил прожектор, освещая свой "нейтральный флаг третьего рейха", - это шел на обстрел Альмерии линкор "Шеер". Да-да, "Шеер", он приходил в Балтику вместе с "Тирпицем" осенью 1941 года в надежде принять капитуляцию Краснознаменного Балтийского флота; он проник через высокие широты Арктики в Карское море; ему не сдался и вступил с ним в бой ледокольный пароход "Сибиряков"; его прогнали из порта Диксон морские артиллеристы и сторожевой корабль "Дежнев", сорвав известную вражескую операцию под громким кодовым названием "Вундерланд" - "Страна чудес".
Все это, наверно, всплывало в памяти адмирала Кузнецова в сороковые годы не раз. Но в ту осень 1937 года ему пришлось невольно вспомнить о своей популярности у Кейпо де Льяно и его берлинских покровителей: когда его вызвали из Испании в Москву "для информации", как было сказано в телеграмме, он три дня проторчал в Париже, ожидая, пока агент конторы Кука раздобудет ему билет на родину - прямой, без пересадки в Берлине...
Он уезжал, уверенный, как и при внезапном расставании с кораблем, что вернется, обязательно вернется. Он знал: время от времени отзывают летчиков, танкистов, такая им выпала работа, такие бои, что трудно выдержать без отдыха. Но советники - можно ли терять их опыт? - тратили месяцы, чтобы войти в здешнюю практическую жизнь, достичь обоюдного доверия, понимания, научиться так убедительно советовать, чтобы твой совет был выполнен, как и положено на фронте, чтобы тебя узнали в деле, поняли, что ты уважаешь народ, которому взялся помочь в его справедливой борьбе, никому не навязываешь свой распорядок жизни, хочешь передать опыт своей страны, нелегкий ее опыт, а главное, что ты сам не трусливого десятка и готов не только подсказывать, но и разделить с этим народом весь риск войны.
В Москве он дал исчерпывающую информацию, ради которой его вызывали, высказал оценки, которые в нем созрели, получил в Кремле ордена Ленина и Красного Знамени, которыми за этот год его наградили. Ворошилов спросил: "Вы хотите туда вернуться?" Кузнецов растерялся, недоумевая: иного он для себя и не мыслил. Ворошилов не дал ответить: "Нам теперь здесь нужны люди". Кузнецов лишь позже понял смысл сказанного - намек на предстоящие перемены в руководстве флотами. Ему предложили отдохнуть месяц в Сочи. Не привык отдыхать, но поехал. В санатории имени Фабрициуса, попав в среду друзей по Испании, так расслабился, что не сразу заметил мрачное настроение многих отдыхающих, крупных военных. "За время нашей работы в Испании, - писал десятилетия спустя Николай Герасимович, - произошли большие перемены, тревожившие людей. Мы, "испанцы", еще не особенно задумывались над происходящим. Разумеется, нас поражало, что тот или иной товарищ оказывался "врагом народа", но в обоснованности арестов тогда еще не сомневались. Мы долго отсутствовали, а теперь, вернувшись, ходили в "героях".
Прошла всего неделя отдыха - звонок, вызов в Москву, опять "немедленно". "Вы назначены на ТОФ". Его мысли были настолько заняты Испанией, что он, моряк, спросил Смушкевича, с которым вместе отдыхал: "Ты не знаешь, Дуглас, что такое ТОФ?" - "Дорогой Николас, это будет твой любимый флот. Там самураи - наиболее вероятный сейчас противник!"
В Испании оба узнали главного врага - германский фашизм, насмотрелись на тех, кому мятежники ближе, чем республика, на тех, кто лишил республику законного права на самозащиту. У Страны Советов, с момента революции окруженной изначально враждебными ей. режимами, много "наиболее вероятных противников", ее защитникам всегда приходилось - скажем так - держать в памяти силуэты всех чужих самолетов и кораблей. Кузнецова назначили в край, где самураи давно вели против нас изнурительную необъявленную войну. Крейсер "Ниссон" торчал на рейде бухты Золотой Рог, даже когда интервентов вытолкнули из Владивостока. Еще в 1925 году японцы занимали весь Сахалин. Чтобы выбросить их с его северной части, два небольших военных корабля, переданные вскоре в погранохрану, "Красный вымпел" и "Боровский", высаживали на Сахалин десант. "Красный вымпел", этот корабль революции на Дальнем Востоке, ходил вдоль побережья Охотского моря, где еще властвовали урядники, остатки банд Колчака и японские купцы, хотя прошло после Октября более семи лет, и устанавливал там Советскую власть. И в тридцатые годы на нашем материке цепко держались японские концессии: выкупая их на ежегодных торгах, приходилось платить золотом. Тропа самураев к нашим границам никогда не зарастала. Кузнецов вернулся с фронта и ехал на фронт, осмысливая уроки прожитого года.
Потом, когда он вправе был открыто сказать об этих уроках, он писал: "Во время этой войны мы, советские моряки, приобрели немалый опыт, ясно представили себе роль авиации в любых операциях флота, необходимость воздушного прикрытия его сил в базах, убедились, как важно, чтобы авиация, призванная действовать с флотом, организационно входила в его состав, была с ним под единым командованием и повседневно обучалась действовать на .море. Наконец, мы воочию увидели, насколько быстротечны события в современной войне, особенно в ее начале, как внезапным ударом можно повлиять на весь ход войны. Это заставило серьезно думать о постоянной боевой готовности нашего советского флота".
5. "Как справлюсь?"
"Как справлюсь?" - это сопутствовало Кузнецову на каждой ступени его "послеиспанского периода". Старание справиться, уверенность в своих силах и в крепости духа, как и убежденность в своей правоте, не равнозначны самоуверенности. Николай Герасимович однажды записал: "Добросовестность или компетентность - что же главное? Добросовестность. А компетентность? Компетентных много, но иногда такой человек не хочет решать. Добросовестный почти всегда компетентен (а если чего и не знал, должен узнать и узнает)".
С. Д. Солоухин, как помним, глубоко уважающий Николая Герасимовича человек, но трезво критичный к нему, отмечал одну и ту же особенность его характера, которую наблюдал на разных этапах его и своей службы. Как флагманский специалист бригады крейсеров, он поверял Кузнецова, старпома "Красного Кавказа" и командира "Червоной Украины" в тридцатые годы, а потом, в начале пятидесятых, когда Кузнецов вторично командовал Тихоокеанским флотом, а Солоухин служил в Москве, поверял как инспектирующий флот от министерства. Поверял своего бывшего наркома и главкома времен войны без всяких скидок или придирок. Инспектор всегда найдет уйму недостатков и поводы для замечаний. В разные годы и в разных обстоятельствах одно и то же: Кузнецов требовал обоснования каждого пункта, спорил и, когда убеждался в правильности, все подписывал и принимал к исполнению. И от других, и от себя требовал доказательной критики. И не мстил, оказываясь в положении начальника, никогда. Даже странна, вроде бы, такая оговорка, когда ведешь речь о порядочном человеке. Порядочному человеку чужда месть и за причиненные неприятности, и за содеянное добро. Есть, существует в природе и месть за добро, может быть неосознанная, но она появляется у людей, которые тяготятся даже памятью о причиненном им добре, они считают, будто добро обязывает их к изъявлению благодарности, хотя люди справедливые и честные такой платы не желают.
Порядочность проявляется и в честной самооценке, когда берешься за жизненно важное для страны дело. Кузнецов, как известно, не стремился к должностям, хотя и подтвердил свое "пристрастие и умение командовать". Командовать кораблем, а не флотом? Да. Но он человек военный. Если есть в столь острое время необходимость в опыте людей, знающих, как в действительности рвутся бомбы и снаряды, если он способен собрать воедино все, чему его учили годами, что видел, осмыслил, накопил в памяти, если он может напрячь всю свою волю, он обязан справиться.
Было от чего взволноваться, когда Кузнецов увидел дикий, малонаселенный край, несравнимый с Балтикой, Черноморьем или Пиренейским полуостровом. Океан неожиданностей, огорчений и забот. На материке у протяженных границ сосредоточена сильная Особая Краснознаменная Дальневосточная армия, испытанная боями ОКДВА, как ее называл у нас и стар и млад. Она противостояла оккупационной Квантунской армии Японии, систематически наращиваемой и угрожающей Приморью. А с моря? Чем защищать побережье с моря от японского флота, контролирующего все выходы в океан и даже сообщение между Японским и Охотским морями, подходы к Камчатке?
Вот справка 1941 года: флот Японии - 10 авианосцев, 10 линкоров, 35 крейсеров. III эсминцев, 64 подводные лодки, множество малых кораблей и судов, в морской авиации - 1500 самолетов; наш ТОФ - 2 лидера, 12 эсминцев, 6 сторожевых кораблей, 30 тральщиков, 46 катерных тральщиков, 92 сторожевых катера, 150 торпедных катеров, 91 подводная лодка и до 500 самолетов.
В 1938 году соотношение было хуже. Лидеры и эсминцы только строились. В конце 1936 года из Балтики через Арктику за ледорезом "Литке" и ледоколом "Красин" в составе экспедиции особого назначения О. Ю. Шмидта прошли в Тихий океан два старых "новика". Они едва не погибли уже за кромкой последних льдов на чистой воде в сильном шторме, спасение было только в форсированном ходе, а топливо кончалось; и вот механики надумали небывалое - к еще действующим форсункам вдували через вентиляторы муку из НЗ, пар поднялся до красной черты, и этого необыкновенного топлива хватило, чтобы дойти в залив Лаврентия до места встречи с танкером. В защитной обшивке из дерева и железа, неуклюжие, ободранные, эсминцы появились наконец в бухте Золотой Рог. Их встретили гудками с моря, оркестрами с берега.
Кузнецов повидал новейшие корабли и у нас, и в Испании, понимал, что эти "новики", в первую мировую войну гордость России, безнадежно устарели. Но на Тихом они были единственными настоящими надводными кораблями. Он сам пережил в двадцатые годы восстановление флота на Черном море. Там хоть достраивали крейсеры. Здесь - ни одного крейсера. Здесь шесть лет назад все начали буквально на пустом месте. Единственный военный корабль, не считая слабенькой морской пограничной охраны, все тот же "Красный вымпел", превратили в штабное судно - это бывшая двухмоторная парусно-винтовая яхта "Адмирал Завойко", на ее бархатном знамени было вышито золотом: "Поднимайте паруса на великое плавание по океану Мировой Революции!" Старые пароходы, промысловые суда, портовые буксиры с названиями, которые встретишь разве что на Тихом океане, - "Ара", "Гагара", "Баклан", "Пластун", "Патрокл", "Геркулес", "Диомид", "Босфор", "Славянка" - переоборудовали, вооружили, нарекли минными заградителями и тральщиками, составили из них бригаду надводных кораблей. Она так и осталась родоначальным ядром флота. Экипажи для нее прислали с Балтики и Черного моря. С Запада эшелонами везли торпедные катера, береговые батареи, тяжелые бомбардировщики, разрезанные на секции "щуки" и "малютки" со снятыми рубками, рулями, винтами. Все спешно, все с доступной скрытностью спрятано среди платформ и вагонов с сеном, комбайнами и прочими грузами первых пятилеток; команды, тоже с Черного моря и Балтики, на остановках и в штатском не показывались. И все же в Благовещенске к транспортерам с "малютками" пришел японский консул, требуя, чтобы ему разрешили нанести морякам визит вежливости. Так по железной дороге формировали ТОФ. Иного выхода не было. Флот нуждался в своем судостроении, ждал кораблей, построенных на Тихом океане.
А пока Кузнецову предстояло командовать тем, что есть, и готовить берег, базы, людей для того, что будет.
"Вы поймите: мне не пришлось командовать эскадрой или быть начальником штаба эскадры, фактически я прямо с крейсера стал командующим флотом. Терпеть не могу начальников, которые поучают, как делать то, чего сами не умеют делать. Но я беру на себя смелость поучения как человек наблюдательный, видевший, как работали другие".
Звучит, словно сказано в 1938 году? Нет, это говорилось семнадцать лет спустя Борису Федоровичу Петрову, в тридцать восьмом еще лейтенанту; за семнадцать лет Петров прошел через войну, плавал старпомом, командиром крейсера, командовал отрядом кораблей в заграничном походе, был начальником штаба эскадры, ступень за ступенью блестяще служил на морях и пришел в конце 1955 года к Адмиралу Флота Советского Союза назначенный командовать эскадрой на Тихий океан. Главком пригласил его для напутственной беседы. Он объяснял, как на разных этапах командовать эскадрой; каковы нормы отношений с различными начальниками на флоте; какие существуют проблемы взаимодействия с родами флота и войск: "...надо поддерживать с ними уже сейчас ясные отношения"; как важно определять степень риска, чтобы риск не перерос в необоснованную авантюру, "Не рискуя, ничего хорошего не сделаешь" - это его, Николая Герасимовича, слова. Не лозунгами - конкретно он говорил: необходимо знать командиров крейсеров, бригад, дивизий, чтобы всегда четко представлять, кто что может и кто не может выполнить, кому что можно поручить, кому нельзя. Петров, ныне вице-адмирал, один из первых наших флагманов на Средиземном море, сказал мне: "Сорок минут длился этот поистине отеческий разговор, очень много мне дал, особенно тон и откровенность".
Так наставлял он потом других. А кто его наставлял? У кого он спрашивал, как командовать флотом? У своей памяти. У накопленных и продуманных наблюдений.
Ему повезло, он учился у людей революции, особого закала и неоднородного поколения. Еще плавая вахтенным начальником на "Червоной Украине", он вступил в конфликт с молоденьким штурманом. Смотрел на него с восторгом. Остроумен, весел, добр, образован, яхтсмен, лыжник, и ко всем этим достоинствам недавний петроградский гимназист заслужил орден Красного Знамени за ледовую разведку мятежного форта под Кронштадтом. И вот на тебе: штурманок заносчив, у него диплом, у "вахначей", как он выражался, особенно у выдвиженцев из унтер-офицеров старого флота, службу знающих, провал в навигации и лоции. Так подучи их. Нет, он их просто не замечал. Те молча сносили, когда штурман, уставу вопреки, сам отдавал команду рулевым о перемене курса корабля. Кузнецов, когда такое случилось и с ним, не стерпел, дождался, когда рулевой выполнит команду, отозвал штурманка на крыло мостика и тихо, но внятно, не заботясь о деликатности, сказал: "Послушай, ты... На вахте стою я и отвечаю за движение корабля по уставу. Команды рулевому об изменении курса должен подавать я. Тебе ясно?.." - "Ладно, учтем", - ответил штурманок и то ли пожаловался, то ли просто доложил Несвицкому. Командир разобрался, что к чему. Буркнул: "Кузнецов прав, учтите". Учли оба, стали лучшими друзьями... Панцержанский, стоя ночью на мостике рядом, не лез с советами, не подсказывал маневр, дал возможность молодому командиру самостоятельно достичь удачи; тем дороже звучало его поощрение: "Браво, кэптен!" А флагман Орлов, знающий моряк, с заслугами, вмешивался во все, словно не понимал, что подавляет самостоятельность командиров... Требовательный, вспыльчивый, но удивительно чувствительный к людям Кожанов вот кто учил уважению к подчиненным. Кожанов не терпел вранья и хвастовства. Но как убедительно и не унижая человека сумел он однажды доказать легкомыслие расчетов "командира десантной высадки", считавшего себя победителем. Графически, мелком на классной доске в штабе Кожанов изобразил весь ход десанта и показал, что десантник не преуспел, а побежден, если противника считать сильным, а не дурачком, играющим в поддавки.
Учишься не только у старших - это помнил Кузнецов. С чего все началось в его службе на крейсерах, его первые успехи? На "Красном Кавказе" - с поддержки инициативы Прохватилова: "борьба за живучесть корабля для продолжения боя"; вовлек в это всех офицеров крейсера, вот и возникло то "чудо", о котором вспоминал флаг-штурман А. Н. Петров, назовем его Петровым-первым, как в старину, чтобы не путать с Б. Ф. Петровым, которого Кузнецов наставлял, как командовать эскадрой. На "Червоной Украине" - с "дебюта артиллериста Свердлова": поддержал, не отменил в ненастье "первый залп" - тоже звено боевой готовности. Как человек наблюдательный, он приучил себя пытливо во все вглядываться, так он развивал свой дар организатора.
И сюда, на Дальний Восток, Кузнецов приехал все же не прямо с крейсера. Быть в чужой стране в бою советником не умеющего командовать командующего тоже искусство, наука морская и психологическая. Учишься и на том, чего не должно быть, в ином свете видишь все, к чему дома привык, не упиваешься, сравнивая, а прозреваешь, как не надо работать и чего следует добиваться. "Стреляют люди, а не пушки" - это пришло там, на "Либертаде", когда он увидел горячего испанца, жаждущего бить врага, но не наученного управлять огнем современного корабля. Войне учат до войны. Загодя надо готовить людей к тому, что их ждет. Растить и беречь каждого - это тогда стало для него главным.
На Саперной сопке Владивостока, над Амурским заливом, стоят теперь корпуса ТОВВМУ - Тихоокеанского высшего военно-морского училища имени С. О. Макарова. Не так много в этих зданиях этажей. Но если смотреть снизу, с моря, этажи, восходя по склону сопки к вершине главного корпуса, сливаются в общий контур многопалубного судна, увенчанного ходовым мостиком. Этот навязчивый образ, возможно, навеян сознанием: океанское училище у ворот в океан. Отсюда не первое десятилетие курсанты уходят в учебные плавания за экватор и южные тропики, пересекая океаны, огибая материки.
В 1978 году я прочел здесь строки исторической хроники: 8 ноября 1937 года учреждено третье военно-морское училище (первое и второе - имени Фрунзе и Дзержинского - в Ленинграде); январь 1938 года - прибыл из Ленинграда на станцию Вторая Речка эшелон первокурсников училища имени Фрунзе продолжать учебу на Дальнем Востоке; на первый курс зачислены также по желанию лучшие старшины и краснофлотцы ТОФ, имеющие среднее образование; начата своими силами перестройка под учебные, административные и жилые помещения старых казарм, заброшенных с царских времен; курсанты стали одновременно землекопами, каменщиками, плотниками, малярами; в конце января с курсантами встретился командующий флотом Н. Г. Кузнецов.
Мне рассказал об этой встрече О. М. Мачинский, контр-адмирал, мой давний знакомый, когда однажды в семидесятые годы он приехал в Архангельск на традиционный сбор участников северных конвоев. Охраняя в последнюю полярную ночь войны в Баренцевом море караван транспортов, эсминец "Деятельный", на котором Мачинский служил старпомом, погиб от торпеды; и семерых с "Деятельного", в их числе и старпома, нашли на траверзе мыса Святой Нос окоченелыми, вытащили, вернули к жизни. В хронике училища он отмечен как золотой медалист № 1 первого выпуска. Окончив школу в Ашхабаде, решил стать моряком, в горкоме комсомола были путевки в училище имени Фрунзе в Ленинград. "Почему вдруг?" - "Заманила книжечка "Путь к капитанскому мостику", была, помнится, такая серия, рекламная, много солнца и воды". Путь неожиданно оказался извилистым. Четыре месяца проучились в Ленинграде, сдружились, внезапно приказ: первый курс будет учиться не над Невой, а над Амурским заливом. Не весь курс, с отбором. Часть оставили в Ленинграде, к ним при переходе на второй курс присоединили студентов из ленинградских вузов, была до войны такая практика расширения училищ для будущего большого флота. Ну а новоиспеченные тихоокеанцы, ошарашенные, взволнованные, поехали в края, о которых имели смутное представление по школьным учебникам географии. В пути все нравилось. Щелкали, вопреки запрету, "фэдами", запирались на ночь в нужниках вагонов, печатали потрясающие пейзажи, отправляли карточки знакомым девчонкам и родным почти с каждой станции, помечая на конвертах: "Ст. Ерофей Павлович", "Ст. Тыгда", "Благовещенск", "Океанская", "Широта Сухуми", "Субтропики" - знай наших! И вдруг - слякоть, грязь, известка, битый кирпич, не до "фэда" и не до писем. Попробуй: и учиться, и работать, и сохранить флотский блеск... А тут - аврал: едет новый командующий, встретить как положено. Расчистили среди казарм условный плац, построились. Комфлот парад отставил, всех собрал в кучу, спрашивает, как сочетается работа с учением, в чем трудности, вроде бы "опрос претензий". Претензий, как известно, в таких случаях не бывает. Замялись, топчутся, поглядывают на постылую сопку - как ни прибирай, отовсюду лезет наружу хлам. Комфлот понял, вспомнил: когда восстанавливали "Аврору", готовя к учебному плаванию, в печенках была эта грязь, ходили рыжие от ржавчины. Сказал: "Брюнеты ходили рыжими"... Мальчишки ожили, охотно приняли вольный тон: "Так и пошли за границу рыжими?" - "Красными!" - комфлот рассмеялся. "Так то ж "Аврора", дальний поход!" - "Правильно. Все с "Авроры" и началось. Не про нас ли поется: "Мы не сынки у мамененьки в помещичьем дому, выросли мы в пламени, в пороховом дыму"?.." Задело за живое. И пошло: не капризы все это, не белоручки собрались тут. Но день за днем бегаешь из корпуса в корпус, из класса в столовую, из столовой на работу, оттуда в спальню, все через грязь, не успеваешь ее соскребать, а порядок флотский нужен. Нельзя ли построить переходы из здания в здание, они и потом пригодятся. Своими, конечно, руками, только бы разрешили...
Примчался однажды в Картахену И. Г. Старинов, наш волонтер, наставник команды испанских подрывников - асов уникальных взрывных операций в тылу врага. Только с помощью дона Николаса есть шанс получить у флота несколько глубинных бомб. Бомбы нужны для защиты "игреков" от фашистских субмарин? Но из бомб можно выплавить тонны взрывчатки, надо взрывать эшелоны с танками, мосты. А вдруг бой быков и все асы бросятся на корриду?.. И мины будут, и коррида - испанца оскорбляет проповедь об осторожности, их бесстрашие не знает границ. Этих асов оскорбило, когда их наставник сделал предохранители к электродетонаторам: надо же успеть отбежать от мины и тогда выключить предохранитель. Как, разве может испанец-подрывник бояться? Это оскорбление! Пришлось переделать взрыватель так, чтобы его невозможно было вставить без предохранителя... Дон Николас все выслушал, спросил, не могут ли асы Старикова ударить и по юнкерсам на аэродромах: очень мешают нам юнкерсы доставлять в Картахену вооружение, включая эти глубинные бомбы. Конечно, конечно, будет удар и по юнкерсам, была бы взрывчатка.
Приехал генерал Дуглас - Я. В. Смушкевич, главный советник испанских летчиков и сам прекрасный летчик: нельзя ли ускорить доставку самолетов? Как будто от Кузнецова зависит, как скоро придут самолеты. Конечно, он обещал ускорить, он уже знал, что большой транспорт, груженный бомбардировщиками, следует в Картахену, и принял меры для его охраны. Но генералу Дугласу счел нужным сказать, что это трудно, моряки рискуют. Все соответствовало истине морякам тоже необходимо какое-то число самолетов для прикрытия кораблей и базы...
"Самого альмиранте" знал и противник, впрочем, такая популярность не устраивала Кузнецова. Генерал Кейпо де Льяно давно грозил смести с лица земли Картахену за то, что вопреки жестоким ночным бомбежкам, наперекор тройственной германо-итало-франкистской морской блокаде эта тесная, малоудобная база республиканского флота регулярно принимала "игреки" с грузами из Советского Союза; и "курносые", собранные на соседнем аэродроме, сразу летели в бой за Мадрид или Гвадалахару, а танки с запущенными еще на борту судна моторами прямо с причала мчались на фронты. Особенно возросла ярость против Картахены и ее многострадальных жителей после инцидента с ночной бомбежкой линкора "Дойчланд" в базе мятежников у острова Ивйса. В ночь на 31 мая Кузнецов ждал подхода к берегам Алжира транспорта "Магальянес" с особо важными грузами из Севастополя. Надо вывести к африканскому берегу корабли охранения, это самое сложное - за выходом следят и с берега, и с моря. Разработали обманную операцию: эскадра пойдет к Ивйса, чтобы там обстрелять с моря порт при одновременной ночной бомбежке с воздуха, назначенные в охранение к "Магальянесу" корабли незаметно уйдут от эскадры для выполнения главной задачи. В сумерках эскадра показалась у острова, всполошила франкистов. Но в порту стоял германский линкор "Дойчланд". Обстрел пришлось отменить. Эскадра, когда стемнело, легла на обратный курс, корабли охранения отделились, пошли к мысу Бон и взяли в конвой ожидаемый "игрек". Но командующий не смог предупредить летчиков, что намеченный налет на остров Ивйса отменен. Когда настало "время Ч", так принято называть обусловленный планом момент совместных действий, в ночном небе над островом загудели бомбардировщики, германский линкор открыл по ним огонь из зениток, и летчики, не опознав национальную принадлежность корабля, действующего из базы мятежников, сбросили на него бомбы, и весьма удачно. На весь мир фашисты и их покровители подняли радиовой: республиканские самолеты разбомбили "Дойчланд". С "Дойчланда" в британский город-крепость Гибралтар открытым текстом понеслись заказы на "срочные ремонтные работы в доке" и на "80 гробов для отправки на родину останков жертв красных". В этот радиохор включился и генерал, о котором в ноябре 1936 года из осажденного Мадрида писал Михаил Кольцов: "В эфире несутся солдафонские остроты и грозные матюги генерала Кейпо де Льяно, пьяницы-наркомана, садиста и похабника". Достойный сподвижник Франке осыпал проклятиями альмиранте Кузнецова как главного вдохновителя операции, главного виновника провала тройственной блокады республиканского побережья Испании. В то же время при гробовом молчании рыцарей невмешательства "нейтральные германские корабли" расправлялись с приморским городом Альмерия, где, как и в печально известной Гернике, не было ни солдат, ни орудий, ни кораблей, ни самолетов - одни лишь беззащитные жители Андалузии. Перед этим ночью республиканская эскадра, встретив в море затемненные корабли, изготовилась к бою. Самый большой из кораблей поспешно включил прожектор, освещая свой "нейтральный флаг третьего рейха", - это шел на обстрел Альмерии линкор "Шеер". Да-да, "Шеер", он приходил в Балтику вместе с "Тирпицем" осенью 1941 года в надежде принять капитуляцию Краснознаменного Балтийского флота; он проник через высокие широты Арктики в Карское море; ему не сдался и вступил с ним в бой ледокольный пароход "Сибиряков"; его прогнали из порта Диксон морские артиллеристы и сторожевой корабль "Дежнев", сорвав известную вражескую операцию под громким кодовым названием "Вундерланд" - "Страна чудес".
Все это, наверно, всплывало в памяти адмирала Кузнецова в сороковые годы не раз. Но в ту осень 1937 года ему пришлось невольно вспомнить о своей популярности у Кейпо де Льяно и его берлинских покровителей: когда его вызвали из Испании в Москву "для информации", как было сказано в телеграмме, он три дня проторчал в Париже, ожидая, пока агент конторы Кука раздобудет ему билет на родину - прямой, без пересадки в Берлине...
Он уезжал, уверенный, как и при внезапном расставании с кораблем, что вернется, обязательно вернется. Он знал: время от времени отзывают летчиков, танкистов, такая им выпала работа, такие бои, что трудно выдержать без отдыха. Но советники - можно ли терять их опыт? - тратили месяцы, чтобы войти в здешнюю практическую жизнь, достичь обоюдного доверия, понимания, научиться так убедительно советовать, чтобы твой совет был выполнен, как и положено на фронте, чтобы тебя узнали в деле, поняли, что ты уважаешь народ, которому взялся помочь в его справедливой борьбе, никому не навязываешь свой распорядок жизни, хочешь передать опыт своей страны, нелегкий ее опыт, а главное, что ты сам не трусливого десятка и готов не только подсказывать, но и разделить с этим народом весь риск войны.
В Москве он дал исчерпывающую информацию, ради которой его вызывали, высказал оценки, которые в нем созрели, получил в Кремле ордена Ленина и Красного Знамени, которыми за этот год его наградили. Ворошилов спросил: "Вы хотите туда вернуться?" Кузнецов растерялся, недоумевая: иного он для себя и не мыслил. Ворошилов не дал ответить: "Нам теперь здесь нужны люди". Кузнецов лишь позже понял смысл сказанного - намек на предстоящие перемены в руководстве флотами. Ему предложили отдохнуть месяц в Сочи. Не привык отдыхать, но поехал. В санатории имени Фабрициуса, попав в среду друзей по Испании, так расслабился, что не сразу заметил мрачное настроение многих отдыхающих, крупных военных. "За время нашей работы в Испании, - писал десятилетия спустя Николай Герасимович, - произошли большие перемены, тревожившие людей. Мы, "испанцы", еще не особенно задумывались над происходящим. Разумеется, нас поражало, что тот или иной товарищ оказывался "врагом народа", но в обоснованности арестов тогда еще не сомневались. Мы долго отсутствовали, а теперь, вернувшись, ходили в "героях".
Прошла всего неделя отдыха - звонок, вызов в Москву, опять "немедленно". "Вы назначены на ТОФ". Его мысли были настолько заняты Испанией, что он, моряк, спросил Смушкевича, с которым вместе отдыхал: "Ты не знаешь, Дуглас, что такое ТОФ?" - "Дорогой Николас, это будет твой любимый флот. Там самураи - наиболее вероятный сейчас противник!"
В Испании оба узнали главного врага - германский фашизм, насмотрелись на тех, кому мятежники ближе, чем республика, на тех, кто лишил республику законного права на самозащиту. У Страны Советов, с момента революции окруженной изначально враждебными ей. режимами, много "наиболее вероятных противников", ее защитникам всегда приходилось - скажем так - держать в памяти силуэты всех чужих самолетов и кораблей. Кузнецова назначили в край, где самураи давно вели против нас изнурительную необъявленную войну. Крейсер "Ниссон" торчал на рейде бухты Золотой Рог, даже когда интервентов вытолкнули из Владивостока. Еще в 1925 году японцы занимали весь Сахалин. Чтобы выбросить их с его северной части, два небольших военных корабля, переданные вскоре в погранохрану, "Красный вымпел" и "Боровский", высаживали на Сахалин десант. "Красный вымпел", этот корабль революции на Дальнем Востоке, ходил вдоль побережья Охотского моря, где еще властвовали урядники, остатки банд Колчака и японские купцы, хотя прошло после Октября более семи лет, и устанавливал там Советскую власть. И в тридцатые годы на нашем материке цепко держались японские концессии: выкупая их на ежегодных торгах, приходилось платить золотом. Тропа самураев к нашим границам никогда не зарастала. Кузнецов вернулся с фронта и ехал на фронт, осмысливая уроки прожитого года.
Потом, когда он вправе был открыто сказать об этих уроках, он писал: "Во время этой войны мы, советские моряки, приобрели немалый опыт, ясно представили себе роль авиации в любых операциях флота, необходимость воздушного прикрытия его сил в базах, убедились, как важно, чтобы авиация, призванная действовать с флотом, организационно входила в его состав, была с ним под единым командованием и повседневно обучалась действовать на .море. Наконец, мы воочию увидели, насколько быстротечны события в современной войне, особенно в ее начале, как внезапным ударом можно повлиять на весь ход войны. Это заставило серьезно думать о постоянной боевой готовности нашего советского флота".
5. "Как справлюсь?"
"Как справлюсь?" - это сопутствовало Кузнецову на каждой ступени его "послеиспанского периода". Старание справиться, уверенность в своих силах и в крепости духа, как и убежденность в своей правоте, не равнозначны самоуверенности. Николай Герасимович однажды записал: "Добросовестность или компетентность - что же главное? Добросовестность. А компетентность? Компетентных много, но иногда такой человек не хочет решать. Добросовестный почти всегда компетентен (а если чего и не знал, должен узнать и узнает)".
С. Д. Солоухин, как помним, глубоко уважающий Николая Герасимовича человек, но трезво критичный к нему, отмечал одну и ту же особенность его характера, которую наблюдал на разных этапах его и своей службы. Как флагманский специалист бригады крейсеров, он поверял Кузнецова, старпома "Красного Кавказа" и командира "Червоной Украины" в тридцатые годы, а потом, в начале пятидесятых, когда Кузнецов вторично командовал Тихоокеанским флотом, а Солоухин служил в Москве, поверял как инспектирующий флот от министерства. Поверял своего бывшего наркома и главкома времен войны без всяких скидок или придирок. Инспектор всегда найдет уйму недостатков и поводы для замечаний. В разные годы и в разных обстоятельствах одно и то же: Кузнецов требовал обоснования каждого пункта, спорил и, когда убеждался в правильности, все подписывал и принимал к исполнению. И от других, и от себя требовал доказательной критики. И не мстил, оказываясь в положении начальника, никогда. Даже странна, вроде бы, такая оговорка, когда ведешь речь о порядочном человеке. Порядочному человеку чужда месть и за причиненные неприятности, и за содеянное добро. Есть, существует в природе и месть за добро, может быть неосознанная, но она появляется у людей, которые тяготятся даже памятью о причиненном им добре, они считают, будто добро обязывает их к изъявлению благодарности, хотя люди справедливые и честные такой платы не желают.
Порядочность проявляется и в честной самооценке, когда берешься за жизненно важное для страны дело. Кузнецов, как известно, не стремился к должностям, хотя и подтвердил свое "пристрастие и умение командовать". Командовать кораблем, а не флотом? Да. Но он человек военный. Если есть в столь острое время необходимость в опыте людей, знающих, как в действительности рвутся бомбы и снаряды, если он способен собрать воедино все, чему его учили годами, что видел, осмыслил, накопил в памяти, если он может напрячь всю свою волю, он обязан справиться.
Было от чего взволноваться, когда Кузнецов увидел дикий, малонаселенный край, несравнимый с Балтикой, Черноморьем или Пиренейским полуостровом. Океан неожиданностей, огорчений и забот. На материке у протяженных границ сосредоточена сильная Особая Краснознаменная Дальневосточная армия, испытанная боями ОКДВА, как ее называл у нас и стар и млад. Она противостояла оккупационной Квантунской армии Японии, систематически наращиваемой и угрожающей Приморью. А с моря? Чем защищать побережье с моря от японского флота, контролирующего все выходы в океан и даже сообщение между Японским и Охотским морями, подходы к Камчатке?
Вот справка 1941 года: флот Японии - 10 авианосцев, 10 линкоров, 35 крейсеров. III эсминцев, 64 подводные лодки, множество малых кораблей и судов, в морской авиации - 1500 самолетов; наш ТОФ - 2 лидера, 12 эсминцев, 6 сторожевых кораблей, 30 тральщиков, 46 катерных тральщиков, 92 сторожевых катера, 150 торпедных катеров, 91 подводная лодка и до 500 самолетов.
В 1938 году соотношение было хуже. Лидеры и эсминцы только строились. В конце 1936 года из Балтики через Арктику за ледорезом "Литке" и ледоколом "Красин" в составе экспедиции особого назначения О. Ю. Шмидта прошли в Тихий океан два старых "новика". Они едва не погибли уже за кромкой последних льдов на чистой воде в сильном шторме, спасение было только в форсированном ходе, а топливо кончалось; и вот механики надумали небывалое - к еще действующим форсункам вдували через вентиляторы муку из НЗ, пар поднялся до красной черты, и этого необыкновенного топлива хватило, чтобы дойти в залив Лаврентия до места встречи с танкером. В защитной обшивке из дерева и железа, неуклюжие, ободранные, эсминцы появились наконец в бухте Золотой Рог. Их встретили гудками с моря, оркестрами с берега.
Кузнецов повидал новейшие корабли и у нас, и в Испании, понимал, что эти "новики", в первую мировую войну гордость России, безнадежно устарели. Но на Тихом они были единственными настоящими надводными кораблями. Он сам пережил в двадцатые годы восстановление флота на Черном море. Там хоть достраивали крейсеры. Здесь - ни одного крейсера. Здесь шесть лет назад все начали буквально на пустом месте. Единственный военный корабль, не считая слабенькой морской пограничной охраны, все тот же "Красный вымпел", превратили в штабное судно - это бывшая двухмоторная парусно-винтовая яхта "Адмирал Завойко", на ее бархатном знамени было вышито золотом: "Поднимайте паруса на великое плавание по океану Мировой Революции!" Старые пароходы, промысловые суда, портовые буксиры с названиями, которые встретишь разве что на Тихом океане, - "Ара", "Гагара", "Баклан", "Пластун", "Патрокл", "Геркулес", "Диомид", "Босфор", "Славянка" - переоборудовали, вооружили, нарекли минными заградителями и тральщиками, составили из них бригаду надводных кораблей. Она так и осталась родоначальным ядром флота. Экипажи для нее прислали с Балтики и Черного моря. С Запада эшелонами везли торпедные катера, береговые батареи, тяжелые бомбардировщики, разрезанные на секции "щуки" и "малютки" со снятыми рубками, рулями, винтами. Все спешно, все с доступной скрытностью спрятано среди платформ и вагонов с сеном, комбайнами и прочими грузами первых пятилеток; команды, тоже с Черного моря и Балтики, на остановках и в штатском не показывались. И все же в Благовещенске к транспортерам с "малютками" пришел японский консул, требуя, чтобы ему разрешили нанести морякам визит вежливости. Так по железной дороге формировали ТОФ. Иного выхода не было. Флот нуждался в своем судостроении, ждал кораблей, построенных на Тихом океане.
А пока Кузнецову предстояло командовать тем, что есть, и готовить берег, базы, людей для того, что будет.
"Вы поймите: мне не пришлось командовать эскадрой или быть начальником штаба эскадры, фактически я прямо с крейсера стал командующим флотом. Терпеть не могу начальников, которые поучают, как делать то, чего сами не умеют делать. Но я беру на себя смелость поучения как человек наблюдательный, видевший, как работали другие".
Звучит, словно сказано в 1938 году? Нет, это говорилось семнадцать лет спустя Борису Федоровичу Петрову, в тридцать восьмом еще лейтенанту; за семнадцать лет Петров прошел через войну, плавал старпомом, командиром крейсера, командовал отрядом кораблей в заграничном походе, был начальником штаба эскадры, ступень за ступенью блестяще служил на морях и пришел в конце 1955 года к Адмиралу Флота Советского Союза назначенный командовать эскадрой на Тихий океан. Главком пригласил его для напутственной беседы. Он объяснял, как на разных этапах командовать эскадрой; каковы нормы отношений с различными начальниками на флоте; какие существуют проблемы взаимодействия с родами флота и войск: "...надо поддерживать с ними уже сейчас ясные отношения"; как важно определять степень риска, чтобы риск не перерос в необоснованную авантюру, "Не рискуя, ничего хорошего не сделаешь" - это его, Николая Герасимовича, слова. Не лозунгами - конкретно он говорил: необходимо знать командиров крейсеров, бригад, дивизий, чтобы всегда четко представлять, кто что может и кто не может выполнить, кому что можно поручить, кому нельзя. Петров, ныне вице-адмирал, один из первых наших флагманов на Средиземном море, сказал мне: "Сорок минут длился этот поистине отеческий разговор, очень много мне дал, особенно тон и откровенность".
Так наставлял он потом других. А кто его наставлял? У кого он спрашивал, как командовать флотом? У своей памяти. У накопленных и продуманных наблюдений.
Ему повезло, он учился у людей революции, особого закала и неоднородного поколения. Еще плавая вахтенным начальником на "Червоной Украине", он вступил в конфликт с молоденьким штурманом. Смотрел на него с восторгом. Остроумен, весел, добр, образован, яхтсмен, лыжник, и ко всем этим достоинствам недавний петроградский гимназист заслужил орден Красного Знамени за ледовую разведку мятежного форта под Кронштадтом. И вот на тебе: штурманок заносчив, у него диплом, у "вахначей", как он выражался, особенно у выдвиженцев из унтер-офицеров старого флота, службу знающих, провал в навигации и лоции. Так подучи их. Нет, он их просто не замечал. Те молча сносили, когда штурман, уставу вопреки, сам отдавал команду рулевым о перемене курса корабля. Кузнецов, когда такое случилось и с ним, не стерпел, дождался, когда рулевой выполнит команду, отозвал штурманка на крыло мостика и тихо, но внятно, не заботясь о деликатности, сказал: "Послушай, ты... На вахте стою я и отвечаю за движение корабля по уставу. Команды рулевому об изменении курса должен подавать я. Тебе ясно?.." - "Ладно, учтем", - ответил штурманок и то ли пожаловался, то ли просто доложил Несвицкому. Командир разобрался, что к чему. Буркнул: "Кузнецов прав, учтите". Учли оба, стали лучшими друзьями... Панцержанский, стоя ночью на мостике рядом, не лез с советами, не подсказывал маневр, дал возможность молодому командиру самостоятельно достичь удачи; тем дороже звучало его поощрение: "Браво, кэптен!" А флагман Орлов, знающий моряк, с заслугами, вмешивался во все, словно не понимал, что подавляет самостоятельность командиров... Требовательный, вспыльчивый, но удивительно чувствительный к людям Кожанов вот кто учил уважению к подчиненным. Кожанов не терпел вранья и хвастовства. Но как убедительно и не унижая человека сумел он однажды доказать легкомыслие расчетов "командира десантной высадки", считавшего себя победителем. Графически, мелком на классной доске в штабе Кожанов изобразил весь ход десанта и показал, что десантник не преуспел, а побежден, если противника считать сильным, а не дурачком, играющим в поддавки.
Учишься не только у старших - это помнил Кузнецов. С чего все началось в его службе на крейсерах, его первые успехи? На "Красном Кавказе" - с поддержки инициативы Прохватилова: "борьба за живучесть корабля для продолжения боя"; вовлек в это всех офицеров крейсера, вот и возникло то "чудо", о котором вспоминал флаг-штурман А. Н. Петров, назовем его Петровым-первым, как в старину, чтобы не путать с Б. Ф. Петровым, которого Кузнецов наставлял, как командовать эскадрой. На "Червоной Украине" - с "дебюта артиллериста Свердлова": поддержал, не отменил в ненастье "первый залп" - тоже звено боевой готовности. Как человек наблюдательный, он приучил себя пытливо во все вглядываться, так он развивал свой дар организатора.
И сюда, на Дальний Восток, Кузнецов приехал все же не прямо с крейсера. Быть в чужой стране в бою советником не умеющего командовать командующего тоже искусство, наука морская и психологическая. Учишься и на том, чего не должно быть, в ином свете видишь все, к чему дома привык, не упиваешься, сравнивая, а прозреваешь, как не надо работать и чего следует добиваться. "Стреляют люди, а не пушки" - это пришло там, на "Либертаде", когда он увидел горячего испанца, жаждущего бить врага, но не наученного управлять огнем современного корабля. Войне учат до войны. Загодя надо готовить людей к тому, что их ждет. Растить и беречь каждого - это тогда стало для него главным.
На Саперной сопке Владивостока, над Амурским заливом, стоят теперь корпуса ТОВВМУ - Тихоокеанского высшего военно-морского училища имени С. О. Макарова. Не так много в этих зданиях этажей. Но если смотреть снизу, с моря, этажи, восходя по склону сопки к вершине главного корпуса, сливаются в общий контур многопалубного судна, увенчанного ходовым мостиком. Этот навязчивый образ, возможно, навеян сознанием: океанское училище у ворот в океан. Отсюда не первое десятилетие курсанты уходят в учебные плавания за экватор и южные тропики, пересекая океаны, огибая материки.
В 1978 году я прочел здесь строки исторической хроники: 8 ноября 1937 года учреждено третье военно-морское училище (первое и второе - имени Фрунзе и Дзержинского - в Ленинграде); январь 1938 года - прибыл из Ленинграда на станцию Вторая Речка эшелон первокурсников училища имени Фрунзе продолжать учебу на Дальнем Востоке; на первый курс зачислены также по желанию лучшие старшины и краснофлотцы ТОФ, имеющие среднее образование; начата своими силами перестройка под учебные, административные и жилые помещения старых казарм, заброшенных с царских времен; курсанты стали одновременно землекопами, каменщиками, плотниками, малярами; в конце января с курсантами встретился командующий флотом Н. Г. Кузнецов.
Мне рассказал об этой встрече О. М. Мачинский, контр-адмирал, мой давний знакомый, когда однажды в семидесятые годы он приехал в Архангельск на традиционный сбор участников северных конвоев. Охраняя в последнюю полярную ночь войны в Баренцевом море караван транспортов, эсминец "Деятельный", на котором Мачинский служил старпомом, погиб от торпеды; и семерых с "Деятельного", в их числе и старпома, нашли на траверзе мыса Святой Нос окоченелыми, вытащили, вернули к жизни. В хронике училища он отмечен как золотой медалист № 1 первого выпуска. Окончив школу в Ашхабаде, решил стать моряком, в горкоме комсомола были путевки в училище имени Фрунзе в Ленинград. "Почему вдруг?" - "Заманила книжечка "Путь к капитанскому мостику", была, помнится, такая серия, рекламная, много солнца и воды". Путь неожиданно оказался извилистым. Четыре месяца проучились в Ленинграде, сдружились, внезапно приказ: первый курс будет учиться не над Невой, а над Амурским заливом. Не весь курс, с отбором. Часть оставили в Ленинграде, к ним при переходе на второй курс присоединили студентов из ленинградских вузов, была до войны такая практика расширения училищ для будущего большого флота. Ну а новоиспеченные тихоокеанцы, ошарашенные, взволнованные, поехали в края, о которых имели смутное представление по школьным учебникам географии. В пути все нравилось. Щелкали, вопреки запрету, "фэдами", запирались на ночь в нужниках вагонов, печатали потрясающие пейзажи, отправляли карточки знакомым девчонкам и родным почти с каждой станции, помечая на конвертах: "Ст. Ерофей Павлович", "Ст. Тыгда", "Благовещенск", "Океанская", "Широта Сухуми", "Субтропики" - знай наших! И вдруг - слякоть, грязь, известка, битый кирпич, не до "фэда" и не до писем. Попробуй: и учиться, и работать, и сохранить флотский блеск... А тут - аврал: едет новый командующий, встретить как положено. Расчистили среди казарм условный плац, построились. Комфлот парад отставил, всех собрал в кучу, спрашивает, как сочетается работа с учением, в чем трудности, вроде бы "опрос претензий". Претензий, как известно, в таких случаях не бывает. Замялись, топчутся, поглядывают на постылую сопку - как ни прибирай, отовсюду лезет наружу хлам. Комфлот понял, вспомнил: когда восстанавливали "Аврору", готовя к учебному плаванию, в печенках была эта грязь, ходили рыжие от ржавчины. Сказал: "Брюнеты ходили рыжими"... Мальчишки ожили, охотно приняли вольный тон: "Так и пошли за границу рыжими?" - "Красными!" - комфлот рассмеялся. "Так то ж "Аврора", дальний поход!" - "Правильно. Все с "Авроры" и началось. Не про нас ли поется: "Мы не сынки у мамененьки в помещичьем дому, выросли мы в пламени, в пороховом дыму"?.." Задело за живое. И пошло: не капризы все это, не белоручки собрались тут. Но день за днем бегаешь из корпуса в корпус, из класса в столовую, из столовой на работу, оттуда в спальню, все через грязь, не успеваешь ее соскребать, а порядок флотский нужен. Нельзя ли построить переходы из здания в здание, они и потом пригодятся. Своими, конечно, руками, только бы разрешили...