Страница:
Вот и В.И. Вернадский врожденным гением не был. Подобно А. Эйнштейну, в детстве он не блистал успехами в учебе, не был «вундеркиндом» (у них-то врожденные качества проявляются наиболее ярко), а в молодости сетовал – в дневнике – на свою бездарность. Пример его жизни и творчества показывает: нет никаких доказательств врожденной гениальности (во всяком случае, в научной и философской деятельности).
Можно возразить: но ведь у него были видения необычайные, он провидел будущее, и после этого совершил замечательные научные открытия. Не означает ли это, что ему открылся, как теперь порой говорят, канал «космической информации»? Или другой вариант: во время болезни у него пробудился мощный поток подсознания и проник в область рассудка, открывая новые возможности для познания. Так в медитации, отрешаясь от земных забот и переходя в измененное состояние сознания, человек постигает высшие истины…
На мой взгляд, «вещие сны» Вернадского остаются вне таинственных явлений психики уже потому, что сам он ни на какие мистические откровения не ссылался. Однако вполне вероятно, что ему в научном творчестве помогли эти видения на грани жизни и смерти. Он вдруг осознал свои возможности и то, как можно их реализовать, к чему надо стремиться, как плодотворно и достойно использовать бесценный дар – жизнь.
В ясновидение он не верил. Понимал, что предвидится не будущее, которому суждено непременно свершиться, а одна из возможностей. Но уже одно то, что ему открылась ясная цель, вызывало прилив творческой энергии, стремление добиться успеха.
Но почему на ученого оказало благотворное воздействие именно сновидение? Неужели он, находясь в здравом уме и твердой памяти, вполне здоровым, а не тяжело больным, не мог осознать, прочувствовать то же самое?
Вполне возможно, ему приходили в голову подобные мимолетные мысли. Но их быстро вытесняли другие, актуальные, связанные с текущими заботами, конкретной работой. Во сне, да еще во время болезни, все это отошло на дальний план, а высветилось, причем ярко, в виде реальных образов, то, что он мог бы свершить.
Вернадский, судя по его признаниям в дневниках, имел склонность к мистическому самоуглублению. Однако он рано понял, что такое мировосприятие противостоит рассудочному научному творчеству. «Мы говорим в науке, – писал он, – о строгой логике фактов, о точности научного знания, о проверке всякого научного положения опытным или наблюдательным путем, о научном констатировании факта или явления, об определении ошибки».
Как справедливо отмечал американский философ и психолог Вильям Джемс (1842–1910): «Мистические состояния скорее принадлежат к эмоциональной сфере, чем к интеллектуальной». По его мнению, таким путем человек способен проникать «в глубины истины, закрытые для трезвого рассудка», и такие состояния «являются откровениями, моментами внутреннего просветления, неизмеримо важными для того, кто их пережил».
Можно ли в таком состоянии постичь нечто подобное закону природы или научному учению? Не во сне, а в состоянии мистического озарения? Мне такие примеры неизвестны. Если ученый или философ не работал напряженно и достаточно долго над сложной проблемой, справиться с ней ни с того ни с сего никакое озарение не поможет. В противном случае у всех мистиков на счету было бы огромное количество выдающихся открытий.
Вещие – отчасти, что тоже существенно, – сновидения Вернадского возникли на фоне тяжелой болезни. Он находился в измененном состоянии сознания. Но в них не было откровений познания природы, творческого озарения и научного открытия (о подобных снах-откровениях мы еще поговорим). Пробудилась и заявила о себе именно эмоциональная сфера ученого, как бы подстегивая его мысль, заставляя ее преодолеть робость и сомнения.
Многие люди на месте Вернадского, после тех вещих снов, которые он увидел, поверили бы в «указания судьбы» и начали бы их выполнять с неукоснительной точностью, как бы по готовому расписанию. Покинув Россию, они постарались бы реализовать свои идеи, замыслы, надежды там, в теплых заморских краях. Он этого не сделал. Если он и верил в Мировой Разум, то не считал, что во сне от него человек получает информационные сигналы.
Он мыслил рационально и был далек от церковных ритуалов. «Я ни разу… в жизни, – признавался он жене в 1886 году, – не был на заутрене перед Светлым Воскресением». Позже отметил в дневнике: «Религия и философия, в сущности, враги по сути… В истории человеческой мысли философия сыграла и играет великую роль: она исходила из силы человеческого разума и человеческой личности и выставила их против того затхлого элемента веры и авторитета, какой рисует нам всякая религия».
Казалось бы, перед нами – атеист. Но это не так. Религию и науку (веру и рассудок) он считал взаимно дополняющими.
«Как христианство не одолело науки в ее области, – считал он, – но в этой борьбе глубже определило свою сущность, так и наука в чуждой ей области не сможет сломить христианскую или иную религию». И еще: «Прекращение деятельности человека в области ли искусства, религии, философии или общественной жизни не может не отразиться болезненным, может быть, подавляющим образом на науке».
Он выработал в себе способность концентрировать не только интеллектуальные силы, рассудок, но и эмоции, вдохновение в процессе научных исследований. Такая способность определяется активным взаимодействием обоих полушарий головного мозга (правого – преимущественно эмоционального и левого – «рассудочного»).
Заурядный ученый предпочитает выполнять рутинную работу по указаниям заказчика или научного руководителя. Это позволяет достигать определенных успехов без большого напряжения души, шаг за шагом поднимаясь по ступеням карьеры от кандидата до академика.
Вернадский понимал науку иначе – как искание истины. Он писал: «Ученые – те же фантазеры и художники; они не вольны над своими идеями: они могут хорошо работать, долго работать только над тем, к чему лежит их мысль, к чему влечет их чувство. У них идеи сменяются; появляются самые невозможные, часто сумасбродные; они роятся, кружатся, сливаются, переливаются. И среди таких идей они работают…
По природе я мечтатель, и это опасная черта; я вполне сознаю, что я могу увлечься ложным, обманчивым, пойти по пути, который заведет меня в дебри, но я не могу не идти по нему, мне ненавистны всякие оковы моей мысли… И это искание, это стремление есть основа всякой ученой деятельности; это позволит не сделаться какой-нибудь ученой крысой».
Увлечься ложным, обманчивым ему не давал скептицизм, воспитанный исканиями истины, и трезвый рассудок. А сильные чувства и мечтательность преодолевали «земное тяготение» рассудка и бесплодность скептицизма. Такое гармоничное соединение трудно совместимых качеств и составляет, по-видимому, основу того, что мы называем научным гением. Вдобавок присоединяется к этому чувство прекрасного, ощущение красоты природы и мысли, ее познающей.
«Разве можно узнать и понять, – восклицал он, – когда спит чувство, когда не волнуется сердце, когда нет каких-то чудных, каких-то неуловимых обширных фантазий. Говорят, одним разумом можно все постигнуть. Не верьте, не верьте!.. Мне представляется разум и чувство тесно-претесно переплетенным клубком: одна нить – разум, а другая – чувство, и всюду они друг с другом соприкасаются».
…Недавно по ТВ в какой-то передаче было сказано, будто Вернадский вернулся в Россию из Парижа, где он пребывал в эмиграции. В действительности его командировала Российская академия наук для чтения лекций в Сорбонне (об этом мы уже упоминали). По дороге он по приглашению ректора Карлова университета в Праге выступил с сообщением о химическом составе живого вещества, в предисловии высказал мысли, актуальные и для нашего времени:
«В тесном единении всех славянских ученых – в их более влиятельном положении в жизни – лежит будущее всех славянских народов, ибо реальная сила человечества есть научное творчество…
Оно – единственная защита от упадка и вырождения. И оно исключительно ценно в наш век, ибо неизбежно ведет к единению человечества, так как только в науке мы имеем такое проявление человеческого духа, которое обязательно и непреложно в единой форме своего проявления для всякого человека, тогда как другие духовные создания человеческого гения – религия, искусство или философия – неизбежно многоразличны, как… проявления человеческих или народных индивидуальностей. И в то же время эта единая научная творческая работа человечества, выливающаяся в единой форме, глубочайшим образом связана с тайниками национальной народной жизни его народов…
Мы все должны чувствовать всю славянскую научную творческую работу как единую, как свою родную, какой бы из отраслей нашего великого племени она ни создавалась».
Такого единства боялись враги России, Советского Союза, славянского мира. Они добились своей цели: разрушили СССР, разъединили славянские народы, постарались посеять вражду даже между близкими «родственниками» – русскими и украинцами. Кстати, предки Владимира Ивановича были уроженцами Малороссии. Однако он, в отличие от местных националистов, прекрасно сознавал, что, отрешаясь от русской культуры, имеющей всемирное значение, и от ее основы – русского языка, – украинский народ резко понизит свой интеллектуальный уровень… Впрочем, и в нынешней России родной язык переживает едва ли не худшие времена за всю историю страны.
Владимир Иванович был идеологом единства и славянства, и мирового научного сообщества. Он воспринимал себя не только как индивидуум, но и как часть природы, человечества, родного народа, как бы продолжая свою жизнь на сотни лет в прошлое и распространяя ее на всю планету. Он прекрасно знал прошлое Отечества; был крупным историком русской и мировой науки и культуры вообще.
Он с юности стремился постичь окружающий мир, земную природу, и с полным основанием мог бы повторить вслед за Ломоносовым: я читаю и желаю понять нерукотворное Евангелие Природы. Это озарение пришло к нему в двадцатилетнем возрасте. Он записал в дневнике: «Прежде я не понимал того наслаждения, какое чувствует человек… искать объяснения того, что из сущего, из природы воспроизводится его чувствами, не из книг, а из нее самой… Какое наслаждение «вопрошать природу»! Какой рой вопросов, мыслей, соображений! Сколько причин для удивления, сколько ощущений приятного при попытке обнять своим умом, воспроизвести в себе ту работу, какая длилась века в бесконечных ее областях!»
С той поры он не ограничивался знаниями, почерпнутыми из книг и статей (а читал он разнообразнейшую литературу на всех основных европейских языках). Он проехал тысячи километров на поездах и в телегах, пересекая вдоль и поперек Европу, Кавказ, Урал. Прошагал сотни километров, изучая рудники Польши, Чехословакии, Германии; древние вулканы Центральной Франции и огнедышащий Везувий; грязевые вулканы Тамани и Керченского полуострова, нефтепромыслы Баку; рудопроявления в горах Кавказа, Алтая, Средней Азии, на Украине; гранитные массивы Забайкалья и Франции, базальты Северной Ирландии…
Как геолог он охватывал мыслью миллионолетия существования биосферы и живого вещества; как историк прослеживал эволюцию мысли человечества за века и тысячелетия. Последнее обстоятельство во многом определило его представления о ноосфере. Владимир Иванович понимал ее как область господства научной мысли, определяющей деятельность человека.
Не без наивности, свойственной гениям, полагал, будто научно-технический прогресс ведет к торжеству разума и рациональной организации природы: «Биосфера XX столетия превращается в ноосферу, создаваемую прежде всего ростом науки, научного понимания и основанного на ней социального труда человека». Как видим – никакой мистики.
Увы, этот его прогноз оказался, по меньшей мере, преждевременным. Надо отметить, что Вернадский никогда не называл свою гипотезу ноосферы учением. Эти предположения о возможном будущем нет оснований считать научно обоснованной теорией.
Светлое будущее ноосферы чем-то напоминает вещее сновидение. Вовсе не обязательно, что произойдет именно так, как предполагается в теории. Будущее человечества, так же как любого народа, не предопределено с неизбежностью астрономического явления. Что-то может сбыться – не более того.
Необычайная проницательность и высокий полет мысли Вернадского объясняются выработанной за годы научных исследований способностью активизировать работу двух полушарий мозга как гармоничного целого (соединение вдохновения и расчета, интуиции и рассудка, эмоций и здравого смысла). Другими словами, он был одновременно и мистиком, и реалистом. Кроме того, Вернадскому было присуще соборное мировосприятие – феномен сверхличности.
В каждом из нас помимо привычного самосознания, конкретной личности, присутствует и определенная доля сверхличности – своей семьи, своего народа, своей страны, человечества.
Глава 2. В лабиринтах сновидений
Многоликое Я
В поисках разгадки
Можно возразить: но ведь у него были видения необычайные, он провидел будущее, и после этого совершил замечательные научные открытия. Не означает ли это, что ему открылся, как теперь порой говорят, канал «космической информации»? Или другой вариант: во время болезни у него пробудился мощный поток подсознания и проник в область рассудка, открывая новые возможности для познания. Так в медитации, отрешаясь от земных забот и переходя в измененное состояние сознания, человек постигает высшие истины…
На мой взгляд, «вещие сны» Вернадского остаются вне таинственных явлений психики уже потому, что сам он ни на какие мистические откровения не ссылался. Однако вполне вероятно, что ему в научном творчестве помогли эти видения на грани жизни и смерти. Он вдруг осознал свои возможности и то, как можно их реализовать, к чему надо стремиться, как плодотворно и достойно использовать бесценный дар – жизнь.
В ясновидение он не верил. Понимал, что предвидится не будущее, которому суждено непременно свершиться, а одна из возможностей. Но уже одно то, что ему открылась ясная цель, вызывало прилив творческой энергии, стремление добиться успеха.
Но почему на ученого оказало благотворное воздействие именно сновидение? Неужели он, находясь в здравом уме и твердой памяти, вполне здоровым, а не тяжело больным, не мог осознать, прочувствовать то же самое?
Вполне возможно, ему приходили в голову подобные мимолетные мысли. Но их быстро вытесняли другие, актуальные, связанные с текущими заботами, конкретной работой. Во сне, да еще во время болезни, все это отошло на дальний план, а высветилось, причем ярко, в виде реальных образов, то, что он мог бы свершить.
Вернадский, судя по его признаниям в дневниках, имел склонность к мистическому самоуглублению. Однако он рано понял, что такое мировосприятие противостоит рассудочному научному творчеству. «Мы говорим в науке, – писал он, – о строгой логике фактов, о точности научного знания, о проверке всякого научного положения опытным или наблюдательным путем, о научном констатировании факта или явления, об определении ошибки».
Как справедливо отмечал американский философ и психолог Вильям Джемс (1842–1910): «Мистические состояния скорее принадлежат к эмоциональной сфере, чем к интеллектуальной». По его мнению, таким путем человек способен проникать «в глубины истины, закрытые для трезвого рассудка», и такие состояния «являются откровениями, моментами внутреннего просветления, неизмеримо важными для того, кто их пережил».
Можно ли в таком состоянии постичь нечто подобное закону природы или научному учению? Не во сне, а в состоянии мистического озарения? Мне такие примеры неизвестны. Если ученый или философ не работал напряженно и достаточно долго над сложной проблемой, справиться с ней ни с того ни с сего никакое озарение не поможет. В противном случае у всех мистиков на счету было бы огромное количество выдающихся открытий.
Вещие – отчасти, что тоже существенно, – сновидения Вернадского возникли на фоне тяжелой болезни. Он находился в измененном состоянии сознания. Но в них не было откровений познания природы, творческого озарения и научного открытия (о подобных снах-откровениях мы еще поговорим). Пробудилась и заявила о себе именно эмоциональная сфера ученого, как бы подстегивая его мысль, заставляя ее преодолеть робость и сомнения.
Многие люди на месте Вернадского, после тех вещих снов, которые он увидел, поверили бы в «указания судьбы» и начали бы их выполнять с неукоснительной точностью, как бы по готовому расписанию. Покинув Россию, они постарались бы реализовать свои идеи, замыслы, надежды там, в теплых заморских краях. Он этого не сделал. Если он и верил в Мировой Разум, то не считал, что во сне от него человек получает информационные сигналы.
Он мыслил рационально и был далек от церковных ритуалов. «Я ни разу… в жизни, – признавался он жене в 1886 году, – не был на заутрене перед Светлым Воскресением». Позже отметил в дневнике: «Религия и философия, в сущности, враги по сути… В истории человеческой мысли философия сыграла и играет великую роль: она исходила из силы человеческого разума и человеческой личности и выставила их против того затхлого элемента веры и авторитета, какой рисует нам всякая религия».
Казалось бы, перед нами – атеист. Но это не так. Религию и науку (веру и рассудок) он считал взаимно дополняющими.
«Как христианство не одолело науки в ее области, – считал он, – но в этой борьбе глубже определило свою сущность, так и наука в чуждой ей области не сможет сломить христианскую или иную религию». И еще: «Прекращение деятельности человека в области ли искусства, религии, философии или общественной жизни не может не отразиться болезненным, может быть, подавляющим образом на науке».
Он выработал в себе способность концентрировать не только интеллектуальные силы, рассудок, но и эмоции, вдохновение в процессе научных исследований. Такая способность определяется активным взаимодействием обоих полушарий головного мозга (правого – преимущественно эмоционального и левого – «рассудочного»).
Заурядный ученый предпочитает выполнять рутинную работу по указаниям заказчика или научного руководителя. Это позволяет достигать определенных успехов без большого напряжения души, шаг за шагом поднимаясь по ступеням карьеры от кандидата до академика.
Вернадский понимал науку иначе – как искание истины. Он писал: «Ученые – те же фантазеры и художники; они не вольны над своими идеями: они могут хорошо работать, долго работать только над тем, к чему лежит их мысль, к чему влечет их чувство. У них идеи сменяются; появляются самые невозможные, часто сумасбродные; они роятся, кружатся, сливаются, переливаются. И среди таких идей они работают…
По природе я мечтатель, и это опасная черта; я вполне сознаю, что я могу увлечься ложным, обманчивым, пойти по пути, который заведет меня в дебри, но я не могу не идти по нему, мне ненавистны всякие оковы моей мысли… И это искание, это стремление есть основа всякой ученой деятельности; это позволит не сделаться какой-нибудь ученой крысой».
Увлечься ложным, обманчивым ему не давал скептицизм, воспитанный исканиями истины, и трезвый рассудок. А сильные чувства и мечтательность преодолевали «земное тяготение» рассудка и бесплодность скептицизма. Такое гармоничное соединение трудно совместимых качеств и составляет, по-видимому, основу того, что мы называем научным гением. Вдобавок присоединяется к этому чувство прекрасного, ощущение красоты природы и мысли, ее познающей.
«Разве можно узнать и понять, – восклицал он, – когда спит чувство, когда не волнуется сердце, когда нет каких-то чудных, каких-то неуловимых обширных фантазий. Говорят, одним разумом можно все постигнуть. Не верьте, не верьте!.. Мне представляется разум и чувство тесно-претесно переплетенным клубком: одна нить – разум, а другая – чувство, и всюду они друг с другом соприкасаются».
…Недавно по ТВ в какой-то передаче было сказано, будто Вернадский вернулся в Россию из Парижа, где он пребывал в эмиграции. В действительности его командировала Российская академия наук для чтения лекций в Сорбонне (об этом мы уже упоминали). По дороге он по приглашению ректора Карлова университета в Праге выступил с сообщением о химическом составе живого вещества, в предисловии высказал мысли, актуальные и для нашего времени:
«В тесном единении всех славянских ученых – в их более влиятельном положении в жизни – лежит будущее всех славянских народов, ибо реальная сила человечества есть научное творчество…
Оно – единственная защита от упадка и вырождения. И оно исключительно ценно в наш век, ибо неизбежно ведет к единению человечества, так как только в науке мы имеем такое проявление человеческого духа, которое обязательно и непреложно в единой форме своего проявления для всякого человека, тогда как другие духовные создания человеческого гения – религия, искусство или философия – неизбежно многоразличны, как… проявления человеческих или народных индивидуальностей. И в то же время эта единая научная творческая работа человечества, выливающаяся в единой форме, глубочайшим образом связана с тайниками национальной народной жизни его народов…
Мы все должны чувствовать всю славянскую научную творческую работу как единую, как свою родную, какой бы из отраслей нашего великого племени она ни создавалась».
Такого единства боялись враги России, Советского Союза, славянского мира. Они добились своей цели: разрушили СССР, разъединили славянские народы, постарались посеять вражду даже между близкими «родственниками» – русскими и украинцами. Кстати, предки Владимира Ивановича были уроженцами Малороссии. Однако он, в отличие от местных националистов, прекрасно сознавал, что, отрешаясь от русской культуры, имеющей всемирное значение, и от ее основы – русского языка, – украинский народ резко понизит свой интеллектуальный уровень… Впрочем, и в нынешней России родной язык переживает едва ли не худшие времена за всю историю страны.
Владимир Иванович был идеологом единства и славянства, и мирового научного сообщества. Он воспринимал себя не только как индивидуум, но и как часть природы, человечества, родного народа, как бы продолжая свою жизнь на сотни лет в прошлое и распространяя ее на всю планету. Он прекрасно знал прошлое Отечества; был крупным историком русской и мировой науки и культуры вообще.
Он с юности стремился постичь окружающий мир, земную природу, и с полным основанием мог бы повторить вслед за Ломоносовым: я читаю и желаю понять нерукотворное Евангелие Природы. Это озарение пришло к нему в двадцатилетнем возрасте. Он записал в дневнике: «Прежде я не понимал того наслаждения, какое чувствует человек… искать объяснения того, что из сущего, из природы воспроизводится его чувствами, не из книг, а из нее самой… Какое наслаждение «вопрошать природу»! Какой рой вопросов, мыслей, соображений! Сколько причин для удивления, сколько ощущений приятного при попытке обнять своим умом, воспроизвести в себе ту работу, какая длилась века в бесконечных ее областях!»
С той поры он не ограничивался знаниями, почерпнутыми из книг и статей (а читал он разнообразнейшую литературу на всех основных европейских языках). Он проехал тысячи километров на поездах и в телегах, пересекая вдоль и поперек Европу, Кавказ, Урал. Прошагал сотни километров, изучая рудники Польши, Чехословакии, Германии; древние вулканы Центральной Франции и огнедышащий Везувий; грязевые вулканы Тамани и Керченского полуострова, нефтепромыслы Баку; рудопроявления в горах Кавказа, Алтая, Средней Азии, на Украине; гранитные массивы Забайкалья и Франции, базальты Северной Ирландии…
Как геолог он охватывал мыслью миллионолетия существования биосферы и живого вещества; как историк прослеживал эволюцию мысли человечества за века и тысячелетия. Последнее обстоятельство во многом определило его представления о ноосфере. Владимир Иванович понимал ее как область господства научной мысли, определяющей деятельность человека.
Не без наивности, свойственной гениям, полагал, будто научно-технический прогресс ведет к торжеству разума и рациональной организации природы: «Биосфера XX столетия превращается в ноосферу, создаваемую прежде всего ростом науки, научного понимания и основанного на ней социального труда человека». Как видим – никакой мистики.
Увы, этот его прогноз оказался, по меньшей мере, преждевременным. Надо отметить, что Вернадский никогда не называл свою гипотезу ноосферы учением. Эти предположения о возможном будущем нет оснований считать научно обоснованной теорией.
Светлое будущее ноосферы чем-то напоминает вещее сновидение. Вовсе не обязательно, что произойдет именно так, как предполагается в теории. Будущее человечества, так же как любого народа, не предопределено с неизбежностью астрономического явления. Что-то может сбыться – не более того.
Необычайная проницательность и высокий полет мысли Вернадского объясняются выработанной за годы научных исследований способностью активизировать работу двух полушарий мозга как гармоничного целого (соединение вдохновения и расчета, интуиции и рассудка, эмоций и здравого смысла). Другими словами, он был одновременно и мистиком, и реалистом. Кроме того, Вернадскому было присуще соборное мировосприятие – феномен сверхличности.
В каждом из нас помимо привычного самосознания, конкретной личности, присутствует и определенная доля сверхличности – своей семьи, своего народа, своей страны, человечества.
Глава 2. В лабиринтах сновидений
И сказал им царь: сон снился мне, и тревожится дух мой; желаю знать этот сон.
Библия. Книга пророка Даниила, гл. II, 3
Многоликое Я
Сновидение способно раскрыть нам в себе то, что остается вне нашего внимания при бодрствовании. Оно открывает нам дополнительные возможности для самопознания. И это понятно: во сне мы остаемся наедине с собой и можем проникнуть в потаенные области своего разума.
Имеется немало примеров творческих открытий, изобретений, совершенных во сне. Но сейчас нас интересуют возможности самопознания, которые открывают нам сновидения. Уже заранее можно предположить, что ночью в тишине и покое наш мозг, если даже он отдыхает, не только бессмысленно перебирает образы прошлого, но и вырабатывает нечто новое, оставшееся вне нашего сознания.
Как мы знаем из предыдущей главы, существуют вещие сны. Мы не можем объяснить их все, но это не опровергает того факта, что во сне мозг действует образно и разумно, порой успешно справляясь с задачами, которые в бодрствующем состоянии мы не можем решить.
Сновидение – явление мистическое по сути своей. Оно возникает в то время, точнее, безвременье, когда наше сознание дремлет. То ли образы сновидений дарованы свыше, то ли всплывают из неведомых глубин бессознательного. Или происходит соединение этих двух направлений?
Последнее предположение наиболее интересно и, возможно, продуктивно. Но если о сфере бессознательного написано много, а ее изучение ведется разными методами, то приобщение нашего разума к неким «высшим сферам» остается проблематичным, если не сомнительным.
Религиозный мистик в минуты озарения ощущает духовное единство с земной природой, Вселенной, Богом. Это неизреченное переживание, восторг, эмоциональный подъем, переход в измененное состояние сознания (ИСС).
Можно считать, что в такие моменты в человеке пробуждается сверхличность, расширяя пределы привычного Я. Что это означает, трудно сказать. Возможно, это лишь иллюзия. Или пробуждение и выход из подсознания иных ипостасей нашего Я.
Мистические озарения ученых, преодолевающих ограничения своей личности, отличаются, конечно же, от религиозных озарений. В таких случаях ученый – вспомним пример Вернадского – обнаруживает в себе другую личность, необычайные способности.
Во сне у многих людей проявляется способность к перевоплощению. Приведу два примера. В первом случае – видения во сне, естественные, во втором – наяву под воздействием наркотика.
Я просил внучку Анюту записывать сразу после пробуждения некоторые наиболее интересные сны. Вот два из них; автору 11,5 года (текст оставлен без изменений).
Обратим внимание на выдержки из его «Учения дона Хуана». Он мастерски передал свои ощущения и переживания в ИСС:
«Приподняв голову, я увидел, что к миске приближается какая-то черная, средней величины собака. Я видел, как она подходит все ближе и ближе, как она начинает лакать. Я поднял голову еще выше, желая отогнать ее прочь от моей воды. Я попытался оттолкнуть ее прочь своим лучом и направил его прямо на собаку, но тут увидел, что она сделалась прозрачной. Вода была лоснящейся и вязкой, и я увидел, как она течет по собачьей глотке вовнутрь, плавно переходит по всему телу и растекается по всем волоскам шерсти. Я видел каждую шерстинку, видел, как по ней бегут переливчатые струйки, как эти струйки вылетают наружу, образуя длинную, белую, шелковистую гриву…»
Описание тока воды в собаке – плод воображения автора. Ведь вода не сразу переходит из желудка в волосяной покров и оттуда, испаряясь, в окружающее пространство. Перейдя на глубокий уровень ИСС (измененного состояния сознания), человек погружается в свой внутренний мир – порождение знаний и воображения, а внешний объективный мир превращается в материал, на основе которого воображение и знания человека, работающие в свободном режиме, на основе ассоциаций, строят фантастические образы.
Продолжим: «В эту минуту я ощутил сильные судороги, и в мгновение ока вокруг меня возник узкий низкий туннель с твердыми холодными стенками, на ощупь напоминающими фольгу. Я обнаружил, что сижу на полу туннеля. Я попробовал встать, но ударился головой о металлический потолок, а туннель вдруг начал сжиматься и душить меня… Я совершенно обессилел. Вся моя одежда пропиталась какой-то холодной липкой жидкостью. Я стал кататься взад-вперед по полу, пытаясь найти положение, в котором можно было бы передохнуть, в котором сердце билось бы не так сильно… Перекатываясь с боку на бок, я снова увидел собаку.
Единственное, кого я видел, была собака, которая вдруг вспыхнула всеми цветами радуги, излучая ослепительный свет. Я снова увидел, как внутри ее, искрясь и пламенея, течет вода, превращающая собаку в подобие костра. Я добрался до миски и, окунув в нее лицо, стал пить вместе с собакой. Упершись руками в землю, я видел, как по сосудам под кожей бежит вода, переливаясь красным, желтым и зеленым…»
Ему мнятся воображаемые сосуды, по которым течет воображаемая вода. Критическое рассудочное мышление у писателя вытеснено яркими образами, как это бывает в некоторых снах (имеется в виду яркость видений; во сне почти всегда рассудок не выносит своих суждений). Интересно, что и при шизофрении может наблюдаться нечто подобное. Однако в случае с Кастанедой сознание было изменено еще не настолько, чтобы вовсе отрешить человека от восприятия реальности. Проявлялась повышенная двигательная активность.
В дальнейшем произошло то, что также бывает при некоторых формах шизофрении: Кастанеда в ИСС начал во всем подражать своему партнеру (собаке), как бы обретя с ним духовное единство:
«Мы по очереди управляли друг другом, наподобие того, как управляют куклами в кукольном театре. Когда я шевелил пальцами на ногах, пес переставлял лапы, и всякий раз, как он кивал головой, у меня возникало непреодолимое желание прыгать. Но самой озорной его шуткой было то, что он заставлял меня сидя чесать ногой голову, – он добивался этого, мотая ушами из стороны в сторону. Мне это казалось страшно забавным. Какая изысканная ирония, какое отточенное мастерство, думал я. Неописуемая восторженная радость владела мной, и я хохотал, покуда не начал задыхаться…»
Подобная эйфория, непреодолимое и необъяснимое веселье – тоже черты, присущие некоторым формам психических расстройств, хотя возбуждение «центров удовольствия» может завершиться угнетенным состоянием. У Кастанеды бурная активность сменилась усталостью и сном. Проснулся он с чувством голода. Понимая, что был под властью галлюцинаций, он попросил рассказать посторонних наблюдателей о своем поведении.
Оказалось, сначала он заснул, дрожа и стеная. Потом вдруг вскрикнул, вскочил на ноги, стал кричать и подпрыгивать, кинулся к миске, опрокинул ее и начал барахтаться в луже. Разделся догола, встал на корточки и принялся жадно пить воду. Долго сидел, глядя в пространство. Потом вскочил и, завывая, бросился за собакой. Она испугалась, тоже взвыла и бросилась за дом, а он – за ней. Так они сделали кругов двадцать вокруг дома, не переставая лаять.
Догнав собаку, он взял ее на руки, принес на крыльцо, и они стали играть, возиться и покусывать друг друга. Время от времени они подбегали к миске и принимались пить воду. Кроме того, они взаимно описывали друг друга (понятно, не в смысле художественных описаний).
Наркотические видения были у Кастанеды наяву, при активных двигательных реакциях. Это было похоже на состояние гипноза, когда человек начинает играть какую-либо внушенную ему роль и переживать то, что внушает гипнотизер. В данном случае это был самогипноз. Он увидел собаку и вообразил себя таким же существом.
Означает ли это, что в подсознании человека присутствует некая «собачья сущность», которая проявляется под воздействием наркотика? Или такой образ внедряется в сознание извне какими-то потусторонними силами? А может быть, в нашем сознании и подсознании запечатлен образ собаки, в которую превратился человек, находящийся в наркотическом опьянении?
Так или иначе, одно совершенно очевидно: во сне, под воздействием наркотиков, гипнотизера или во время тяжелой душевной болезни личность меняется, порой совершенно неузнаваемо. В человеке присутствует несколько или даже множество психических сущностей, одна из которых доминирует.
В психологии этому соответствует понятие «субличности». Вот какое определение дает итальянский ученый Пьетро Феруччи: «Психологические спутники, которые одновременно существуют как множество различных жизней. Каждая субличность имеет свой собственный стиль и свою собственную мотивацию, отличную от других». И еще: «Субличность – это психодинамическая структура, которая, став достаточно сложной, стремится к независимому существованию. Она обладает собственными характеристиками, требует независимого существования и старается удовлетворить собственные потребности и желания через личность» (психолог Маргрет Руффлер, США).
Механические модели личности (типа планеты со спутниками) наглядны; М. Руффлер привела рисунок, показав суть идеи итальянского психолога Роберто Ассаджиоли (1888–1976). На схеме в центре – «персональное Я», окруженное небольшой сферой сознания, в большом эллипсе вокруг – низшее, среднее и высшее бессознательное, на ее границе – «трансперсональное Я» (субличность), далее – область коллективного бессознательного.
Однако при этом надо помнить, что в действительности духовные сущности нашей «симфонической личности» (по нашему философу Л.П. Карсавину) не имеют четких границ раздела. Более того, они могут не иметь и определенного типа. Например, по М. Руффлер, субличностями могут быть «Мистик», «Трус», «Прагматик», «Угнетатель» и пр. Возможно, в бессознательном присутствуют отдельные самые разнообразные, порой противоречивые качества, которые способны соединяться в более или менее устойчивые субличности, а чаще создают их как временные образования, подобные облакам.
Исследователь сновидений французский врач А. Мори привел такой пример. Однажды ему внезапно пришло на ум слово «Муссидан». Он знал, что это название города, но не мог вспомнить, где он находится. Через некоторое время во сне он встретил какого-то незнакомца, заявившего, что он из Муссидана. На вопрос, где находится этот город, тот назвал департамент Дордонн. Проснувшись, Мори вспомнил, навел справки и с удивлением убедился, что некто, явившийся ему во сне, знал географию Франции лучше, чем он сам.
В Античности такого «вестника из сна» сочли бы посланцем богов, а в Средневековье – ангелом. В наше время его по-научному назовут субличностью.
В сновидении нам предстают порой порожденные «по случаю» подобные эфемерные личности, с которыми в дальнейшем мы можем никогда не встретиться. Остается только удивляться, как они образуются в кратчайшие сроки и выглядят совершенно реально (в нашем воображении), да еще способны беседовать с нами и поражать своими суждениями.
Имеется немало примеров творческих открытий, изобретений, совершенных во сне. Но сейчас нас интересуют возможности самопознания, которые открывают нам сновидения. Уже заранее можно предположить, что ночью в тишине и покое наш мозг, если даже он отдыхает, не только бессмысленно перебирает образы прошлого, но и вырабатывает нечто новое, оставшееся вне нашего сознания.
Как мы знаем из предыдущей главы, существуют вещие сны. Мы не можем объяснить их все, но это не опровергает того факта, что во сне мозг действует образно и разумно, порой успешно справляясь с задачами, которые в бодрствующем состоянии мы не можем решить.
Сновидение – явление мистическое по сути своей. Оно возникает в то время, точнее, безвременье, когда наше сознание дремлет. То ли образы сновидений дарованы свыше, то ли всплывают из неведомых глубин бессознательного. Или происходит соединение этих двух направлений?
Последнее предположение наиболее интересно и, возможно, продуктивно. Но если о сфере бессознательного написано много, а ее изучение ведется разными методами, то приобщение нашего разума к неким «высшим сферам» остается проблематичным, если не сомнительным.
Религиозный мистик в минуты озарения ощущает духовное единство с земной природой, Вселенной, Богом. Это неизреченное переживание, восторг, эмоциональный подъем, переход в измененное состояние сознания (ИСС).
Можно считать, что в такие моменты в человеке пробуждается сверхличность, расширяя пределы привычного Я. Что это означает, трудно сказать. Возможно, это лишь иллюзия. Или пробуждение и выход из подсознания иных ипостасей нашего Я.
Мистические озарения ученых, преодолевающих ограничения своей личности, отличаются, конечно же, от религиозных озарений. В таких случаях ученый – вспомним пример Вернадского – обнаруживает в себе другую личность, необычайные способности.
Во сне у многих людей проявляется способность к перевоплощению. Приведу два примера. В первом случае – видения во сне, естественные, во втором – наяву под воздействием наркотика.
Я просил внучку Анюту записывать сразу после пробуждения некоторые наиболее интересные сны. Вот два из них; автору 11,5 года (текст оставлен без изменений).
«27 декабря 2004 года.Странным образом эти сны сопоставимы с бредовыми видениями при наркотическом опьянении. О них рассказал, в частности, Карлос Кастанеда – антрополог, писатель, автор учения о мире, воспринимаемом в ИСС. Изображаемая им реальность преломляется в сознании, пребывающем и в обыденном, и в измененном состоянии.
Я сижу перед зеркалом и… умываюсь. Я – КОШКА! Рядом со мной сидит кот. Весь мир кажется огромным и непонятным. Стол, стул в 10 или 20 раз больше. Но мне уютно. Я устраиваюсь на необъятном диване и сладко засыпаю…
30 декабря 2004 года.
Я лечу – дух захватывает! Немного кружится голова… Я парю как птица, но только слишком медленно… Подо мной дома, реки, озера, замерзшие на сильном морозе, а я все лечу и лечу! Но вот земля становится все ближе и ближе. Я кручусь в воздухе: я не хочу опускаться на землю, я хочу еще хоть немного полетать!!! И тут, будто услышав мою просьбу, ветер вздымает меня в воздух высоко над землей. А я все лечу! Вскоре я вновь оказываюсь близко к земле… Я, медленно кружась, опускаюсь на землю… Опускаюсь прямо в лужу. В недоумении я смотрю на свое отражение. Я – СНЕЖИНКА…»
Обратим внимание на выдержки из его «Учения дона Хуана». Он мастерски передал свои ощущения и переживания в ИСС:
«Приподняв голову, я увидел, что к миске приближается какая-то черная, средней величины собака. Я видел, как она подходит все ближе и ближе, как она начинает лакать. Я поднял голову еще выше, желая отогнать ее прочь от моей воды. Я попытался оттолкнуть ее прочь своим лучом и направил его прямо на собаку, но тут увидел, что она сделалась прозрачной. Вода была лоснящейся и вязкой, и я увидел, как она течет по собачьей глотке вовнутрь, плавно переходит по всему телу и растекается по всем волоскам шерсти. Я видел каждую шерстинку, видел, как по ней бегут переливчатые струйки, как эти струйки вылетают наружу, образуя длинную, белую, шелковистую гриву…»
Описание тока воды в собаке – плод воображения автора. Ведь вода не сразу переходит из желудка в волосяной покров и оттуда, испаряясь, в окружающее пространство. Перейдя на глубокий уровень ИСС (измененного состояния сознания), человек погружается в свой внутренний мир – порождение знаний и воображения, а внешний объективный мир превращается в материал, на основе которого воображение и знания человека, работающие в свободном режиме, на основе ассоциаций, строят фантастические образы.
Продолжим: «В эту минуту я ощутил сильные судороги, и в мгновение ока вокруг меня возник узкий низкий туннель с твердыми холодными стенками, на ощупь напоминающими фольгу. Я обнаружил, что сижу на полу туннеля. Я попробовал встать, но ударился головой о металлический потолок, а туннель вдруг начал сжиматься и душить меня… Я совершенно обессилел. Вся моя одежда пропиталась какой-то холодной липкой жидкостью. Я стал кататься взад-вперед по полу, пытаясь найти положение, в котором можно было бы передохнуть, в котором сердце билось бы не так сильно… Перекатываясь с боку на бок, я снова увидел собаку.
Единственное, кого я видел, была собака, которая вдруг вспыхнула всеми цветами радуги, излучая ослепительный свет. Я снова увидел, как внутри ее, искрясь и пламенея, течет вода, превращающая собаку в подобие костра. Я добрался до миски и, окунув в нее лицо, стал пить вместе с собакой. Упершись руками в землю, я видел, как по сосудам под кожей бежит вода, переливаясь красным, желтым и зеленым…»
Ему мнятся воображаемые сосуды, по которым течет воображаемая вода. Критическое рассудочное мышление у писателя вытеснено яркими образами, как это бывает в некоторых снах (имеется в виду яркость видений; во сне почти всегда рассудок не выносит своих суждений). Интересно, что и при шизофрении может наблюдаться нечто подобное. Однако в случае с Кастанедой сознание было изменено еще не настолько, чтобы вовсе отрешить человека от восприятия реальности. Проявлялась повышенная двигательная активность.
В дальнейшем произошло то, что также бывает при некоторых формах шизофрении: Кастанеда в ИСС начал во всем подражать своему партнеру (собаке), как бы обретя с ним духовное единство:
«Мы по очереди управляли друг другом, наподобие того, как управляют куклами в кукольном театре. Когда я шевелил пальцами на ногах, пес переставлял лапы, и всякий раз, как он кивал головой, у меня возникало непреодолимое желание прыгать. Но самой озорной его шуткой было то, что он заставлял меня сидя чесать ногой голову, – он добивался этого, мотая ушами из стороны в сторону. Мне это казалось страшно забавным. Какая изысканная ирония, какое отточенное мастерство, думал я. Неописуемая восторженная радость владела мной, и я хохотал, покуда не начал задыхаться…»
Подобная эйфория, непреодолимое и необъяснимое веселье – тоже черты, присущие некоторым формам психических расстройств, хотя возбуждение «центров удовольствия» может завершиться угнетенным состоянием. У Кастанеды бурная активность сменилась усталостью и сном. Проснулся он с чувством голода. Понимая, что был под властью галлюцинаций, он попросил рассказать посторонних наблюдателей о своем поведении.
Оказалось, сначала он заснул, дрожа и стеная. Потом вдруг вскрикнул, вскочил на ноги, стал кричать и подпрыгивать, кинулся к миске, опрокинул ее и начал барахтаться в луже. Разделся догола, встал на корточки и принялся жадно пить воду. Долго сидел, глядя в пространство. Потом вскочил и, завывая, бросился за собакой. Она испугалась, тоже взвыла и бросилась за дом, а он – за ней. Так они сделали кругов двадцать вокруг дома, не переставая лаять.
Догнав собаку, он взял ее на руки, принес на крыльцо, и они стали играть, возиться и покусывать друг друга. Время от времени они подбегали к миске и принимались пить воду. Кроме того, они взаимно описывали друг друга (понятно, не в смысле художественных описаний).
Наркотические видения были у Кастанеды наяву, при активных двигательных реакциях. Это было похоже на состояние гипноза, когда человек начинает играть какую-либо внушенную ему роль и переживать то, что внушает гипнотизер. В данном случае это был самогипноз. Он увидел собаку и вообразил себя таким же существом.
Означает ли это, что в подсознании человека присутствует некая «собачья сущность», которая проявляется под воздействием наркотика? Или такой образ внедряется в сознание извне какими-то потусторонними силами? А может быть, в нашем сознании и подсознании запечатлен образ собаки, в которую превратился человек, находящийся в наркотическом опьянении?
Так или иначе, одно совершенно очевидно: во сне, под воздействием наркотиков, гипнотизера или во время тяжелой душевной болезни личность меняется, порой совершенно неузнаваемо. В человеке присутствует несколько или даже множество психических сущностей, одна из которых доминирует.
В психологии этому соответствует понятие «субличности». Вот какое определение дает итальянский ученый Пьетро Феруччи: «Психологические спутники, которые одновременно существуют как множество различных жизней. Каждая субличность имеет свой собственный стиль и свою собственную мотивацию, отличную от других». И еще: «Субличность – это психодинамическая структура, которая, став достаточно сложной, стремится к независимому существованию. Она обладает собственными характеристиками, требует независимого существования и старается удовлетворить собственные потребности и желания через личность» (психолог Маргрет Руффлер, США).
Механические модели личности (типа планеты со спутниками) наглядны; М. Руффлер привела рисунок, показав суть идеи итальянского психолога Роберто Ассаджиоли (1888–1976). На схеме в центре – «персональное Я», окруженное небольшой сферой сознания, в большом эллипсе вокруг – низшее, среднее и высшее бессознательное, на ее границе – «трансперсональное Я» (субличность), далее – область коллективного бессознательного.
Однако при этом надо помнить, что в действительности духовные сущности нашей «симфонической личности» (по нашему философу Л.П. Карсавину) не имеют четких границ раздела. Более того, они могут не иметь и определенного типа. Например, по М. Руффлер, субличностями могут быть «Мистик», «Трус», «Прагматик», «Угнетатель» и пр. Возможно, в бессознательном присутствуют отдельные самые разнообразные, порой противоречивые качества, которые способны соединяться в более или менее устойчивые субличности, а чаще создают их как временные образования, подобные облакам.
Исследователь сновидений французский врач А. Мори привел такой пример. Однажды ему внезапно пришло на ум слово «Муссидан». Он знал, что это название города, но не мог вспомнить, где он находится. Через некоторое время во сне он встретил какого-то незнакомца, заявившего, что он из Муссидана. На вопрос, где находится этот город, тот назвал департамент Дордонн. Проснувшись, Мори вспомнил, навел справки и с удивлением убедился, что некто, явившийся ему во сне, знал географию Франции лучше, чем он сам.
В Античности такого «вестника из сна» сочли бы посланцем богов, а в Средневековье – ангелом. В наше время его по-научному назовут субличностью.
В сновидении нам предстают порой порожденные «по случаю» подобные эфемерные личности, с которыми в дальнейшем мы можем никогда не встретиться. Остается только удивляться, как они образуются в кратчайшие сроки и выглядят совершенно реально (в нашем воображении), да еще способны беседовать с нами и поражать своими суждениями.