Руставели Шота. Витязь в барсовой шкуре

Для него у ней готовы и тюрбаны, и покровы.
«Все, что хочешь, чернобровый. Все отдам тебе, любя».
 
 
Автандил сказал: «Предела все достигло. Нынче смело
Лик явлю и молвлю дело». Износил он вид купца.
Будет он вдвойне богатый в красоте, надевши латы.
Лев, к прыжку с земли подъятый, с солнцесветлостью лица,
 
 
Фатьма друга проводила. Вновь к обеду Автандила
Ждет. Пришел. И все в нем мило. Этот новый странный вид.
Не в купеческом покрове, люб ей светлый витязь внове.
«Сколь достоин ты любови. Так ты лучше», говорит.
 
 
Полон силы, полон света. Фатьме нравится все это.
От него ей нет ответа. Улыбнулся про себя.
«Видно, просто не признала». И она его желала.
Но забылся с ней он мало, хоть влекла его, любя.
 
 
Вот поели. С ней простился, и к себе он возвратился.
Он слегка вином упился. Лег и весел он во сне.
В час вечерний — пробужденье. Луч его — в полях горенье.
Шлет он к Фатьме приглашенье: «Я один. Приди ко мне».
 
 
Вот она в его покое. Тоскование такое
Слышит витязь: «Тем алоэ я убита в неге грез».
Всю зажженную к томленью, преклонил ее к сиденью.
И ресницы пали тенью на цветник воздушных роз.
 
 
Автандил сказал: «С тобою, Фатьма, был я. Что открою,
Этим будешь как змеею ты ужалена сейчас.
Но узнай прямей и проще: есть влиянье нежной мощи.
Я убит агатной рощей, что растет вкруг черных глаз.
 
 
Мнишь, что я из каравана главный. Я ж у Ростэвана
У царя за атамана, главный вождь его дружин.
Все войска его за мною людной вмиг пойдут волною.
И над всей его казною я верховный господин.
 
 
Знаю я, что друг ты верный, без предательства в примерной
Службе будешь достоверной. Царь имеет дочь одну.
Это солнце, свет медвяный. Ей зажжен я, ею — рьяный.
Ей в иные послан страны. Бросил я мою страну.
 
 
Эту деву, что имела здесь, — до крайнего предела
Я ищу, блуждая смело, это солнце между дев.
Будет найдена златая, в честь того, кто, ей сгорая,
Знает бред, себя теряя, ей сраженный, бледный лев».
 
 
Автандил весь сказ зажженный рассказал. В нем был взметенный
Тариэль испепеленный в шкуре барсовой своей.
Молвил Фатьме: «В то мученье ты бальзам прольешь смягченья,
Дашь ресницам тем смиренье, что как ворон близ очей.
 
 
Помоги же мне немного. Путь теперь идет отлого.
Пусть им будет в нас подмога. В звездах радость быть должна.
Нам хвала. Мы этой новью будем им живою кровью.
Тем, что связаны любовью, встреча будет суждена.
 
 
Пусть колдун твой лик свой явит. Пусть в Каджэти путь направит.
Знать ей все он предоставит, что мы сами знаем здесь.
Эта дева не преминет весть нам дать, свой луч докинет.
Бог захочет. Горе минет. Каджи край сразим мывесь».
 
 
Фатьма молвит: «Богу слава. Иль я ныне в сказке, право?
Так все это величаво, — день с бессмертием сравнен».
Черный знахарь, ворон в цвете, внял приказ: «Иди к Каджэти,
Сам с собой всегда в совете, путь найдешь, хоть долог он.
 
 
Превратишь свое ты знанье в чародейное деянье.
Погаси скорей сгоранье. Я устала от огня.
Солнцу явишь излеченье». И в ответ его реченье:
«Завтра точное свершенье. Все узнаешь чрез меня».
 
 

 

37. Послание Фатьмы к Нэстан-Дарэджан

 

 

 
Фатьма так сложила строки: «О, звезда, чьи сны высоки,
Солнце мира. Свет в потоке. Ты, кому грустящих жаль.
Ты, красивая в реченьи. В звучном слове словно в пеньи.
Ты в одном сбединеньи огнь рубина и хрусталь.
 
 
Ты мне вести не послала. В сердце грусть была как жало.
Правду все же я узнала. Тариэль тобой сожжен.
Он безумен. Утешенье ты пошли из отдаленья.
Да придет к вам единенье. Ты фиалка, роза он.
 
 
Побратим его здесь смелый, Автандил, в боях умелый.
Из Арабии в пределы этих мест — он за тобой.
Не оставь его без вести. Он достоин этой чести.
Будем радоваться вместе на ответ премудрый твой.
 
 
Раб доставит строки эти. Напиши же нам в ответе,
Что там нового в Каджэти. Каджи все пришли домой?
Сколько всех бойцов, скажи нам. Счет хотим мы знать дружинам.
Кто там стражи, опиши нам. Кто там вождь сторожевой?
 
 
Все, что знаешь, то и это, заключи в слова ответа.
Знак желанный для привета ты любимому пошли.
Все, что знала ты страданье, обратится в ликованье.
Тех да будет сочетанье, что друг к другу подошли».
 
 
Фатьма строки завершила. Колдуну письмо вручила.
«Той, в ком солнечная сила, ты послание вручишь».
В плащ зеленый, как в горенье изумрудного свеченья,
Он облекся, и в мгновенье улетел превыше крыш.
 

 

 

 
Камнем, брошенным из сети, долетел он до Каджэти.
Все уж в сумеречном свете утопало в этот час.
Как окутан смутным дымом, он прошел толпой незримым.
Он донес очам любимым свет любовно ждущих глаз.
 
 
Чрез замкнутые ворота, будто вдруг их отпер кто-то,
Он прошел — и где забота? Он пред солнечной стоит.
Черный раб и волосатый, был он страшен ей, косматый.
Пал шафран на цвет богатый. Роза в страхе. Грустный вид.
 
 
Но ее он, утешая, говорит: «Здесь весть не злая.
Я от Фатьмы, поспешая, приношу тебе привет.
Вот прочти ее посланье. Солнце вновь пусть льет сиянье,
И причин для увяданья у прекрасной розы нет».
 
 
Свет красивейших миндалин, взор очей ее печален,
Но опять горит кристален, и дрожит агат ресниц.
Дал ей раб свежей рукою то посланье. И с тоскою
Прочитала. За слезою слезы жарко пали ниц.
 
 
Говорит рабу златая: «Кто узнал, что я живая?
Отыскать меня желая, хочет кто прийти сюда?»
Тот ответил: «Я дерзаю отвечать лишь то, что знаю.
Нет тоске конца, ни краю, с дня, когда ушла звезда.
 
 
С сердцем, копьями пронзенным, по ночам, с тех пор бессонным,
Фатьма плачет, повторенным током слез поит моря.
О тебе ей весть я прежде приносил. Но путь к надежде
Был закрыт. Усталой вежде лишь теперь зажглась заря.
 
 
Витязь смелый и красивый к нам пришел, он цвет над нивой.
О тебе красноречивый слышал полностью рассказ.
Он герой и он целитель, твой он будет избавитель,
Всех обид твоих отмститель, я же вестник в этот час».
 
 
Так красивая сказала: «Все здесь правда, лжи здесь мало.
Все же, Фатьма как узнала, кто меня умчал сюда?
Верно он, кем зажжена я, помнит, думает, вздыхая.
Напишу. Скажи, как злая здесь томит меня беда».
 

 

38. Послание Нэстан-Дарэджан к Фатьме

 

 

 
«Солнцеликая, тоскуя, мать моя, тебе пишу я.
Ты достойна поцелуя, лучше ты ко мне, чем мать.
Вот смотри, судьба какая. Я пред ней, главу склоняя,
Как раба. Но весть благая даст мне сил в страданьи ждать.
 
 
Упасла от чародеев ты от двух меня злодеев.
Но теперь в гнезде я змеев. Каджи — целая толпа.
Царство целое — мне стража. Ни пойти, ни глянуть даже.
Я бежала — но куда же? Я была тогда слепа.
 
 
Что скажу еще в ответе? Я живу как бы в запрете.
Не пришли еще в Каджэти каджи, нет здесь и царя.
Но меня хранят дружины. Все они как исполины.
Не спастись мне от кручины. Не придет ко мне заря.
 
 
Ах, искать меня напрасно. Кто идет, горит он страстно.
Им владеет полновластно окружение огня.
Солнце видел он однако. Не живет, как я, средь мрака.
Я ж в местах, где нет ни знака, что спасенье ждет меня.
 
 
Раньше я не говорила, как моих терзаний сила
Сердце все мое пронзила. В муке пряталась моей.
Убеждаю, говорю я, о возлюбленном тоскуя,
Не искать меня, молю я. Извести его скорей.
 
 
Страшно горе роковое. Да не будет больно вдвое.
Видеть счастие живое, видеть смерть его — увы.
Мне помочь здесь невозможно. Это знаю я неложно.
Воля рока непреложна. Не поднять мне головы.
 
 
Просишь знак послать привета. Вот ему отдай же это.
Лоскуток, намек, примета, от подарка от его,
От желанного покрова, он мне здесь как ласки слова.
Утешения другого нет мне здесь, и все мертво».
 

 

 

39. Послание Нэстан-Дарэджан к возлюбленному ее

 

 

 
Плача, с дрожью поцелуя, воздыхая и тоскуя,
Вот любимому пишу я. Кто любимою зажжен,
Кто, простившись с бирюзою, распален в огнях грозою,
Он единственной слезою той любимой освежен.
 
 
Слов закончено теченье. Кто постигнет их значенье,
В сердце примет он пронзенье. Розы дух излился весь.
«О, мой милый! Я писала. И пером мне было жало.
Как чернила, кровь бежала. Закрепилось сердце здесь.
 
 
Что есть мир, ты видишь, милый. Весь простерся он могилой.
Самый свет — мне мрак унылый. Я стенаю, здесь, скорбя.
Мудрый видит смысл мирского. Шаткость счастья в нем основа.
Ах, как трудно, как сурово жить, любимый, без тебя.
 
 
Милый мой! Ты видишь бремя. Кто-то злой здесь сеял семя.
Перекрученное время между нами как стена.
Нет тебя и всюду дымы. Где твой путь неисследимый?
Сам ты знаешь все, любимый. Только в сердце глянь до дна.
 
 
Это горе как я скрою? Сердце порвано тобою.
Без тебя с своей борьбою сердце может ли дышать?
Жив ли ты, ведь я не знала. Тьма кругом не отвечала.
Но напрасно тьма молчала. Ты сорвал ее печать.
 
 
Ныне знаю, солнце живо. Силен бог, и я счастлива.
Я смиренная как нива. Грусть светла. Тебя люблю.
Ты живешь — и мне довольно. Сердцу больно и не больно,
Я любовь взрастила вольно. Я любовь мою кормлю.
 

 

 

 
Милый мой! Рассказ алой длинный. Речью связной и картинной
Расскажу ли путь пустынный, где вела меня судьба?
В Фатьме было мне спасенье от волшебного плененья.
Ныне вновь судьбы веленье, чтоб была я как раба.
 
 
Рок велел, чтоб в нашей доле горе к горю, боли к боли
Накоплялись, и в неволе мы томились долгий срок.
Беды — рост морского вала. Снова к каджи я попала.
Все, в чем мы узнали жало, присудил нам это — рок.
 
 
В замке я сижу высоком. Глубины не смеришь оком.
Не проникнешь ненароком, всюду стражи, их не тронь.
Днем и ночью к смене смена. Охраняют путь из плена.
Все пред ними словно пена, — облекают как огонь.
 
 
Ты не думай, что такие все они, как и другие.
Я терплю терзанья злые,—да не встречу больше зла.
Если ты с мечом предстанешь, если ты убитым глянешь,
Насмерть ты мне сердце ранишь. Будь же твердым как скала.
 
 
Отрекись! Луна златая все равно твоя, сияя.
Я у самого здесь края скал, — камням себя предам.
Только верность не нарушу. Брошусь, как волна на сушу,
И, тебе предавши душу, улечу я к небесам.
 
 
За меня моли ты бога, чтоб смягчился он немного,
И откроется дорога до желанья моего.
Даст он крылья, полечу я, на пресветлое взгляну я,
Взором жадным утону я в солнце, в золоте его.
 
 
Без тебя не будет солнца, ибо ты частица солнца.
Здесь есть светлое оконце. В зодиаке светит Лев.
Там тебя я видеть буду. Там прильну к тебе, как к чуду.
В смерти эту жизнь избуду, и зажгусь тобой, сгорев.
 
 
Смерть уж больше не страшна мне, коль в тебе она дана мне,
В сердце я, как в крепком камне заперла мою любовь.
Колебаться я не стану. Но не множь за раной рану.
Если жить я перестану, сердце скорбью не суровь.
 
 
Пусть же в Индию дорога поведет тебя. Немного
Сил в отце. Ему подмога будешь ты в борьбе с врагом.
Он грустит, в тоске немея, обо мне. Его, жалея,
Ты утешь. А я здесь, рдея, буду плакать об одном.
 
 
Все судьбинны огорченья. Рок пошлет им завершенье.
Правда есть в его решеньи. Сердце с сердцем — как звено.
Чрез тебя, тобой дышу я. Для тебя в плену умру я.
Но пока еще живу я, о тебе скорбеть дано.
 
 
Вот тебе как знак, как слово, лоскуток. Он от покрова,
Что от друга дорогого получила в сладкий час.
О, любимый! Дар желанный — все, что есть мне в скорби странной.
Колесо тоски туманной повернулося на нас».
 
 
Вот письмо она свернула, где печаль переплеснула.
И с очей слезу смахнула. И обрезала кайму От покрова.
Дух небесный от волос исшел чудесный,
Волос к волосу так тесно веял воронову тьму.
 
 
Отбыл раб. В одно мгновенье—в Гуляншаро. Достиженье
Не узнало промедленья. Он пред Фатьмой. Автандил,
Видя, как его дорога до желанного порога
Довела, сердечно бога, как разумный, восхвалил.
 
 
Фатьме молвил: «Так стремленье довело до завершенья.
В чем возможно награжденье? В этом медлю я пока.
Не в другом. Нет больше срока. Буду с ним в мгновенье ока.
Каджи всех, решеньем рока, поразит его рука».
 
 
Фатьма молвила: «Могучий! Пламень вдвое ныне жгучий!
Без тебя, как лес дремучий будет жизнь. Но не жалей.
А не то сойду с ума я. Если каджи сила злая
Подойдет, оплот скрепляя, будет вдвое вам трудней».
 
 
Он назвал рабов Фридона. «Мы здесь знали звуки стона.
Были трупы. Ныне — звона животворного волна.
Весть, которой ждали, с нами. Посмеемся над врагами.
Страх промчится их рядами. Мощь их будет сражена.
 
 
С этой вестью поспешите. Все Фридону расскажите.
Туго, крепко свиты нити. Нагоняю цель мою.
Сильный голос силен в кличе. Я лечу дорогой птичьей.
Всей богатою добычей вы владейте. Отдаю.
 
 
Долг велик, скажу по чести. Но, когда с Фридоном вместе
Будем, я не словом лести, делом долг отдам сполна.
Все, владели чем пираты, вам даю как часть отплаты.
Дар еще вам дам богатый, да не здесь моя казна».
 
 
Тот корабль, что ведал волны, а теперь стоял безмолвный,
Всех вещей красивых полный, слугам верным отдал он.
Полноценное даянье. «Вот мое еще посланье.
В нем прочтет повествованье побратим и друг Фридон».
 

 

 

40. Послание Автандила К Фридону

 

 

 
Он писал: «Фридон высокий! Царь царей и львиноокий!
Солнце! Ток лучей широкий. Знак от бога. Блеск побед.
Расточитель вражьей крови. Слушай голос светлой нови.
Брат твой младший — звук любови — лает дальний свой привет.
 
 
Знал довольно я смятенья. За упорное стремленье
Получил и награжденье. Воплотился помысл мой,
Я узнал о той, в чьем взоре светит солнце, тают зори,
Мысль о ком лелеет в горе лев, сокрытый под землей.
 
 
Так. В плену она, в Каджэти. Взяли солнце каджи эти.
Быть за это им в ответе. Шутка мне пуститься в бой.
Из нарциссов — дождь кристальный. Роза вся в росе печальной.
Каджи в край сокрылись дальний. Но бесчисленен их рой.
 
 
Сердцем радуюсь той вести. Час не слез, а верной мести.
Там, где ты и брат твой вместе, трудность пала, даль светла.
Силой вашего хотенья достоверно достиженье.
Кто восставит вам боренье? Не преграда вам скала.
 
 
Прочь ведет меня дорога. Снизойди. Пожди немного.
Стережет враждебность строго ту плененную луну.
Но примчимся мы, ликуя. Не томиться ей, тоскуя.
Что тебе еще скажу я? К брату брат — волна в волну.
 
 
Верность слуг твоих — громада. Слышать это — будет рада
Мысль твоя. А им награда быть высокая должна.
Кто с кем вместе, примет сходство. С благородным — благородство
Явно здесь твое господство. Доблесть сильного видна».
 
 
Слов изящных ценный слиток, чувств своих излив избыток,
Он свернул скрепленный свиток, и рабам Фридона дал.
На словах сказал, что нужно, синевласый,—с розой дружно
Рот его сверкнул жемчужно, свет коралловый в нем ал.
 
 
Грустен миг разлуки смутной. Вот он в горести минутной.
Но, найдя корабль попутный, он свершит мечты свои.
Солнце с ликом полнолунным, он пойдет путем бурунным.
Плачет Фатьма гласом струнным. Кровь и слезы льют ручьи.
 
 
Все твердят ему с слезами: «Что ты, солнце, сделал с нами?
Жег нас жаркими огнями. Для чего ж ввергаешь в мрак?
Праздник мучает, кончаясь. Мы здесь умерли, отчаясь.
Схорони нас, разлучаясь. Схоронил уж нас и так».
 

 

 

41. Сказ о том, как отбыл Автандил из Гуляншаро и встретился с Тариэлем

 

 

 
Вот плывет корабль в просторе. Автандил проехал море.
Радость светится во взоре. Будет счастлив Тариэль.
Скоро кончится тревога. Верный путник хвалит бога.
Необманчива дорога, и уж близко светит цель.
 
 
Лето светит изумрудом. Веет ветер с тихим гудом.
Скоро розы нежным чудом розоликому мелькнут.
Солнце путь переменило. Стройный едет, млеет сила.
Кипарис вздохнул, — так мило видеть розы там и тут.
 
 
Их не видел с давних пор он. Гром прокаркал, словно ворон.
Дождь пролился, прахи стер он, охрусталил ширь долин.
Розы-губы с поцелуем к розам льнут, и он, волнуем
Грезой, шепчет: «Мы здесь чуем диво-розу Тинатин».
 
 
Но, о друге помышляя, вот слеза и вот другая.
К Тариэлю поспешая, едет, слышен стук подков.
Все пустынно, дико, серо. Если ж лев или пантера
Рыкнут, — сила в нем и вера, — бил их в чаще тростников.
 
 
Он пещеры замечает. Взор их тотчас же признает.
Рад, но все же размышляет: «Побратим и друг мой здесь.
Заслужил я с ним свиданье. Вдруг не выйдет?
Вновь страданья. И напрасно ожиданье. Труд тогда погибнет весь.
 
 
Если ж здесь он, верно, ныне не в пещере. По равнине
Ход дает своей кручине, в поле мечется, как зверь.
Посмотрю за тростниками». Даль он меряет глазами.
И поспешными шагами конь, свернув, идет теперь.
 

 

 

 
Вот опять пустился скоком. На просторе на широком
Весел. Песня. Ненароком — солнце в полной красоте.
С ликом ярким и горящим. Тариэль с мечом блестящим
В тростниках блуждал по чащам и застыл на их черте.
 
 
Он стоял, как в землю врытый. Лев пред ним лежал убитый.
Кровью львиною омытый, меч горел в руке его.
Зов услыша Автандила, вздрогнул он, проснулась сила.
Побежал. Увидеть мило брату брата своего.
 
 
Светлый миг развеял дымы. Соскочил с коня любимый.
Обнялися побратимы. Шея к шее нежно льнет.
Точно что-то их сковало. Цель близка, слабеет жало.
Роза розу целовала. В поцелуйном звуке мед.
 
 
Тариэль истаял в стонах. Но, как луч сияет в кленах,
Он, в словах резных, точеных, сердцу дал явить свой свет.
Возвещает тополь стройный: «Ты со мной, — и муки знойной,
Восьмикратной, беспокойной, в озаренной мысли нет».
 
 
Отвечая сердцу эхом, Автандил исполнен смехом.
Манит друга он к утехам. Зубы светятся лучом.
Молвил: «С вестью я желанной. Роза, луч приявши жданный,
Снова глянет осиянной. Не печалься ни о чем».
 
 
Тариэль сказал: «Отрада — быть с тобой. Ты радость взгляда.
Больше мне услад не надо. А прольет господь бальзам,
Будет божье утешенье. Ты же знаешь изреченье:
В чем небесное решенье, предоставим небесам».
 
 
Видя это в Тариэле, что в печали он, как в хмеле,
И что вести в нем не пели, Автандил спешить решил.
Вынул он кайму покрова той, в ком вечно розы снова.
Тариэль глядит. Ни слова. Дрогнул. Вмиг ее схватил.
 
 
Почерк он признал посланья. В лоскуте прочел признанье.
И к лицу он, без дыханья, прижимает талисман. Дух ушел.
И, онемелый, скошен, пал он розой белой.
Скорби той отяжелелой сам не снес бы Саламан.
 
 
Вот лежит он бездыханный. Автандил к нему с желанной
Речью. Тщетно. Обаянный острой мыслью, он сражен.
Что слова тому, чье рденье до черты дошло горенья?
Знак ее был знак пронзенья. Весь он пламенем сожжен.
 
 
Пред бедою неминучей Автандил в печали жгучей.
Слышен стон его певучий. Рвет он волосы свои.
Сжал персты — алмазный молот, им рубин лица расколот.
В сердце страх и в сердце холод. Щек кораллы льют ручьи.
 
 
Сам себе лицо он ранит. Кто же помощь здесь протянет?
Мыслит: «Разве мудрый станет так испытывать огонь?
Как безумный поступил я. В жар смолы горячей влил я.
Лишком радости сразил я сердце. Сердце так не тронь.
 
 
Друга я убил и брата. Мне за то какая плата?
Торопливостью измята нежность тонкая души.
Разве можно безрассудным дозволять быть в деле трудном?
Медлен будь. Явись хоть скудным, но и с благом не спеши».
 
 
Тариэль лежит как сонный непробудно, — как спаленный.
За водою, огорченный, витязь шествует, один.
Видит льва, и видит, хмурный, лужу львиной крови бурой.
Грудь как камень он лазурный омочил — и стал рубин.
 
 
Тариэль от крови львиной, словно тронут скользкой льдиной,
Дрогнул. Глянул взор орлиный. Он раскрыл свои глаза.
Смог присесть. Но былисини эти пламени пустыни, —
Месяц бледный на долине, где взрастает бирюза.
 
 
Прежде чем придут морозы, цвет роняя, вянут розы.
Лето жжет, в них гаснут грезы, — нет целительных дождей.
Жар сжигает, холод студит. Там и тут терзанье будет,
Но на ветках ночь пробудит звонкой песней соловей.
 
 
Тариэль глядит в посланье. Он читает начертанья.
Он безумеет. Рыданье жжет. Не видит ничего.
Слезы глаз в завесу слиты. Свет как мрак стал ядовитый.
Автандил встает сердитый. Резко стал бранить его.
 
 
Молвил словом осужденья: «Нет, такое поведенье
Недостойно уваженья. Нам — улыбки ткать для дней.
Встань. Идем искать златую, солнце сердца. Ту живую
Приведешь ты к поцелую. Я тебя увижу с ней.
 
 
Были в мраке, ныне в свете. Счастье шлет нам ласки эти.
И направимся к Каджэти. Путь укажут нам мечи.
Спины каджи будут ножны. Дух наш будет бестревожный.
Путь осилим невозможный. Встанет враг, — его тесни».
 
 
Тариэль взглянул светлее. Не страдает больше, млея,
Поднял он глаза. В них, рдея, черно-белых молний свет
Как цветы идут вдоль пашен, так улыбкой он украшен.
Счастлив дух, с небесных башен увидав любви привет.
 
 
Автандилу — восхваленья. Говорит благодаренья.
«Где подобное уменье и успех еще нашлись?
Ключ был горный на вершине, им поишь ты цвет в долине.
Слезный пруд не нужен ныне, без него цветет нарцисс.
 
 
Не могу найти оплаты. Бог заплатит, он богатый.
Мощен трон его подъятый. Даст с высот тебе наград».
На коней своих воссели. К дому. Радовались. Пели.
Наконец-то, в самом деле, нужно дать поесть Асмат.
 
 
А Асмат, полуодета, у пещеры. В дымке света
Тариэль, конечно, это? И на белом на коне
Витязь тот с осанкой львиной. Едут, близятся равниной.
С звонкой песней соловьиной. Или это все во сне?
 
 
Возвращался он доселе не таким. В глазах блестели
Капли слез. О чем запели? Отчего их звонкий смех?
Голове тут закружиться. Встала, думает, боится.
Точно пьяной, все ей снится. Ведь вестей не знает тех.
 
 
Увидав Асмат, вскричали, зубы в смехе показали:
«Гей, Асмат! Прошли печали. Божья милость к нам сошла.
Знаем мы, где солнце скрылось, та луна, что нам затмилась.
Что желали, совершилось. Грусти нет. Душа светла».
 
 
Автандил с коня спустился. Пред Асмат он очутился.
С гибкой веткой веткой слился. Обнял он ее рукой.
А она лицо и шею целовала. «Что же с нею?»
Вопрошает. «Плачу, млею. В чем рассказ желанный твой?»
 
 
Показал он ей посланье, той красивой начертания.
Словно в них луна сиянье бледно льет, увиден день.
«Вот взгляни. Была тревога. Но теперь ее немного.
К солнцу нас ведет дорога. Мы легко содвинем тень».
 
 
На письмо Асмат смотрела. Задрожала, побледнела.
Говорит она несмело, навождения страшась:
«Я ушам своим не верю. Что сказал ты? Ту потерю
Я с находкой нашей мерю. Весь ли — правда твой рассказ?»
 
 
Был ответ ей Автандила: «Да, нам радость засветила,
Там, где тьма была как сила, а теперь горит заря.
Тени более не тени. Ночь окончилась мучений,
Зло слабей в игре борений. Благо шествует, творя».
 
 
Царь Индийский улыбался, и с Асмат он обнимался.
Всяк и плакал, и смеялся. Точно вороновый хвост,
Росы свеяли ресницы. Розы щек что свет денницы.
От людской идет станицы вплоть до бога верный мост.
 
 
Вознесли ему хваленья. «Благи, бог, твои решенья.
Не судил уничтоженья голос твой рабам твоим.
Мудр и благ ты свыше меры». И от солнца в сумрак серый
Есть пошли они в пещеры, и Асмат служила им.
 
 
Тариэль промолвил другу: «Окажу тебе услугу.
Не одну тебе кольчугу, и другое покажу.
Дни, когда в жестоком гневе здесь избил толпу я дэви,
Предрешил я жатву в севе, — этим кладом дорожу.
 
 
Те волшебные чертоги, что в утесы врыты, строги,
И сокровища в них многи. До сих пор их не взломал».
Тот доволен. Слово — дело. И Асмат уж не сидела.
Сорок входов вскрыли смело. За волшебным залом зал.
 
 
В каждом зале клад богатый. Самоцветы, ароматы.
И такие жемчуг-скаты, как огромные мячи.
Истонченные узоры. Тут и там резьба, уборы.
Золотые слитки — горы, груды злата льют лучи.
 
 
Тот дворец, от духов взятый, был добычею богатой
Полон весь. Горели латы. Верно, бились здесь и встарь.
Также вырублен был новый для оружья шкаф кленовый.
Рядом с ним стоял суровый, запечатан, тяжкий ларь.
 
 
Был он с надписью гласящей: «Здесь доспехи. Строй блестящий.
Шлем, нагрудник, меч, разящий сталь, как мох, игрой своей.
Если каджи — рой несметный, сила дэви — гром ответный.
Кто откроет ларь запретный, убиватель он царей».
 
 
На ларе печать сломили. Три убора находили,
Чтоб трем витязям быть в силе, полный был запас во всем.
Шлемы с крепкими бронями, нарукавники с мечами,
Изумрудами, как в храме, все горит живым огнем.
 
 
Каждый был в своей кольчуге. Каждый видел брата в друге.
Шлем с цепочкой скреплен в круге. Меч железо бьет в ничто.
Уж они его ценили. С чем сравнить в красе и силе?
Никому б не уступили. Меч такой найдет ли кто?