Тот, что солнечного света ярче был, сказавши это,
Не найдя на всклик ответа, пал, издавши горький стон.
Автандил с Асмат рыдали, горы эхо повторяли.
В мрачной молвили печали: «Всех сражавши, сам сражен».
Вновь обрызган он водою. Сел, объят кручиной злою,
Стонет. Льется за слезою щеки жгущая слеза.
«Горе мне!» — его реченье. — «Сколь великое волненье!»
Только вспомню, — помышленье, мысль о ней мне, как гроза.
Я недаром горько плачу. Тот, кто верует в удачу,
Знал восторг — и скорбь в придачу: обольстит, — чтоб обмануть.
Мудрость тех скорей хвалю я, кто не жаждет поцелуя
От судьбы. Все доскажу я, коль смогу еще вздохнуть.
Были взяты куропатки. Я ж, исполненный загадки,
Не бежал я без оглядки, — наземь рухнул бездыхан.
Как пришел в себя, рыданья вкруг меня и восклицанья,
Словно звуки провожанья, мой корабль — до дальних стран.
В пышной я лежу постели. Царь с царицею сидели возле.
Плач — как звук свирели. Стоны слиты в долгий гул.
Щеки ранят. Кровь струею. И муллы сидят толпою.
Говорят, что надо мною колдовал Вельзевул.
Увидав, что жизнь лелею я еще, меня за шею
Обнял царь рукой своею: «Сын! Хоть слово мне одно!»
Страхом взятый исступленным, снова чувств я был лишенным.
Кровь потоком разъяренным в сердце канула на дно.
А в молчании глубоком все муллы следили оком,
Знак какой здесь послан роком. Был в руках у них коран.
«Недруг рода здесь людского», — таково их было слово.
Трое суток чуть живого, жег огонь, и был он рдян.
Меж врачей опять сомненье и одно недоуменье:
«На такой недуг леченья — нет. Печаль владеет им».
Прыгал, как умалишенный. Речь была лишь бред сплетенный.
Слезы в горести бессонной льет царица. Дни — как дым.
Трое суток во дворце я был, меж смертью-жизнью рея.
Ум вернулся. Разумея, что случилося со мной,
Я сказал: «Увы! Лишенный жизни, призрак я смущенный».
И в молитве вознесенной вскликнул я: «Создатель мой!
Узри терны затрудненья, и услышь мои моленья.
Дай мне сил выздоровленья. Встать с постели дай мне сил.
Тайну здесь я ненароком расскажу в бреду глубоком».
Бог услышал. С должным сроком раны сердца закалил.
Я сидел. К царю послали с вестью: «Кончены печали».
Царь с царицей прибежали. Смотрят с лаской на меня.
С головою непокрытой царь стоял, в молитве — слитый.
С ней, царицей, и со свитой. Бог щедротен, нас храня.
Сели оба. Подкрепился пищей я. И оживился.
Молвил: «Царь! Возвеселился дух во мне. Я стал сильней,
Я хочу увидеть поле. На коне скакать на воле».
Царь со мной среди раздолий. Мчимся мы в простор полей.
Конский дух исходит паром. По речным проехав ярам,
Мы вернулися к базарам. Возвратился я домой.
Царь простился у порога. Вновь недуг нахлынул строго.
«Что мне ждать еще от бога? Смерть нависла надо мной».
То лицо, что было рдяно, стало ныне цвет шафрана.
В сердце режущая рана, десять тысяч в нем ножей.
Вот привратник в дверь вступает, к управителю взывает.
«Весть какую этот знает? Тот ли мне принес вестей?»
«Раб Асмат пришел». — «Зови же». — Он вошел. Подходит ближе.
Поклонился низко, ниже. И посланье подает.
В буквах строк — огонь влюбленный. Я читаю изумленный.
В сердце я другом — зажженный. И в моем — огней полет.
Возрастает удивленность. Как сумел зажечь влюбленность?
И откуда непреклонность — изъясненье в строки влить?
Надлежит здесь послушанье. Обвинила бы молчанье.
Написал в ответ посланье, свивши слов цветную нить.
Дни пришли и миновали. В сердце, знающем печали,
Рденья пламени сгорали. Не ходил я в стан бойцов.
Не являлся ко двору я. Принимал врачей, тоскуя.
Мир, однако, жил, ликуя, дань беря моих часов.
Ничего врачам не зримо. В сердце точно сумрак дыма.
Чем печальное палимо, не узнал никто из них.
«Кровь,—сказали, — в ней пыланье». Царь велел кровопусканье
Сделать мне. Чтоб скрыть страданье, дал коснуться рук моих.
Кровь пустили, капли рдели. Грустный, я лежал в постели.
Раб пришел. Мол, речь о деле. — «Что такое?» — «Раб Асмат».
«Приведи». А про себя я размышляю, вопрошая:
«В этом всем она какая, и к чему ведет мой взгляд?»
Раб вручает мне посланье. Весь исполненный пыланья,
Я читаю указанье: «Нужно мне сейчас прийти».
Отвечаю: «Поскорее. Час торопит. Не робея,
Приходи ко мне смелее и не медли на пути».
Я сказал себе: «Сомненья для чего, когда стеченье
Всех минут дает решенье? Я же царь и амирбар.
Все индийцы мне подвластны. Так не буду я несчастный.
Коль узнают, бурей страстной не такой зажгут пожар».
От царя гонец спешащий. Вопрошает: «Как болящий?»
«Кровь пустили. В настоящий час отрадней мне дышать.
Я к тебе хочу явиться. Мне пристало веселиться.
Лицезреньем насладиться будет радость мне опять».
Ко двору пришел. «Уж боле, — царь сказал, — не будь в неволе».
На конях мы едем в поле. Без колчана, без меча.
Сокола летят как стрелы. Куропаток рой несмелый
Вьется рябью серо-белой. И стрелки спешат, крича.
Тем, что были на равнине, дома пир веселый ныне.
Камень красный, камень синий многим дан, как дар, царем.
И конечно уж свирели в этот день не онемели.
Песнопевцы звонко пели. Шум веселия кругом.
Я борьбу с самим собою вел, но взят тоской был злою.
В сердце огненной волною мысль о ней и мысль о ней.
Пламень — током беспокойным. Я сидел в кругу достойном.
Пил. Зовут — алоэ стройным. Пировал среди друзей.
Вдруг я вижу казначея. Шепчет на ухо: «Робея,
И покровами белея, амирбара ждет одна,
Кто-то». Скрытность восхвалил он. Я велел, чтоб проводил он
В мой покой ее. Укрыл он там ее. И ждет она.
Встал. Друзья хотят прощаться. Я прошу их не стесняться,
Пировать, увеселяться. «Я сейчас вернусь сюда».
Раб стоял в дверях на страже. Трепеща, как пойман в краже,
Я вхожу, и в сердце даже не могу унять стыда.
Женский призрак, как виденье. Изъявляет знак почтенья.
Говорит: «Благословенье тем, кто может быть с тобой».
Я дивлюсь на восклицанье. «Нет уменья в ней и знанья,
Как любовное признанье скромно выразить душой».
Говорит: «Изнемогая от стыда, пришла сюда я.
Мыслишь — мысль во мне есть злая. Но пришел сюда, спеша.
Уповаю я и верю, что простишь стыда потерю.
Этим спехом — счастье мерю. Успокоилась душа».
Говорит: «Мое реченье ты прими без подозренья.
Исполняю повеленье — той, в чьем сердце страх тебя.
Госпожи моей желанье, вот откуда то дерзанье.
Принесла тебе посланье. Слово скажет за себя».
7. Первое послание, которое Нэстан-Дарэджан написала своему возлюбленному
Я взглянул. Прочел посланье от нее, к кому пыланье.
Луч писал слова-сиянья: «Лев! Ты ранен. Рану скрой.
Я твоя. Не гасни в мленье. Ненавижу расслабленье.
Пусть Асмат мои реченья повторит перед тобой.
Тоскованье, помиранье, это ль страсть, любви деянья?
Лучше — той, к кому пыланье, мощь свершения яви.
С Кхатаэти ждем мы дани. А они, таясь в обмане
И в зловольи, ищут брани. Эту дерзость оборви.
Еще прежде помышленье мне внушало обрученье.
Не нашла для говоренья я минуты до сего.
Словно насмерть пораженным и ума совсем лишенным,
Зрела я тебя взметенным. Зол недуг. Срази его.
В путь же. В бранные забавы. Да узнают их кхатавы.
И вернись в сияньи славы. Это лучше, говорю.
Так не плачь. Чтоб не снежила влага — роз. От солнца — сила.
Посмотри, я обратила ночь темнот твоих в зарю».
8. Первое послание, которое написал Тариэль своей возлюбленной
Сам я видел эти строки. И ответ, не медля в сроке,
Написал: «О, свет высокий, проницавший синеву.
Лунноликое свеченье. Лишь тебя хочу в горенье».
Был я точно в сновиденьи. И не верил, что живу.
Я сказал Асмат: «На это больше нет сейчас ответа.
Молви ей: «Ты солнце лета. Ты взошла, и светел я.
Мертвый, знаю воскресенье. В чем бы ни было служенье,
Позабыв изнеможенье, я служу. В том жизнь моя».
Говорит Асмат: «Сказала мне она: «В том смысла мало,
Чтобы весть о том блуждала. Пусть не знают ничего.
Любит пусть тебя для виду, не вменяя то в обиду.
Он придет, к нему я выйду, встречу должно я его».
Я внимал словам совета. Мне казалось мудрым это.
Та, что солнечного света не пускала в свой покой,
Возникать не давши следу, даровала мне победу,
И дозволила беседу с лучезарною, собой.
Дал Асмат я в награжденье драгоценные каменья.
Кубок злат. Ее реченье: «Нет. Мне пышный выбор дан.
Но промолвлю без пристрастья: уж имею я запястья.
Лишь одно кольцо для счастья я беру, как талисман».
Дева вышла. Свет со мною. И не ранено стрелою
Сердце. С мукой огневою суждено расстаться мне.
Стих пожар. Я вновь с друзьями. Наделяю их дарами.
Смех, вино и шутка с нами. Ликование вдвойне.
9. Сказ о том, как Тариэль написал послание и отправил человека к кхатавам
Человека в Кхатаэти я послал, и строки эти
Начертал я: «В ярком свете царь индийский вознесен.
Власть дана ему от бога. Верный — сыт с ним. А дорога
Непокорных — знать, как строго покарать умеет он.
Брат и царь, внемли веленье. Да не знаем огорченья.
Приходи без промедленья. Не придешь, так мы придем.
И прибудем не украдкой. Тот удел не будет сладкий
Для тебя. Вот зов наш краткий. В теле кровь щади своем».
Вестник отбыл. Я душою снова с радостью живою.
Нестерпимою струею уж не жег огонь меня.
Еще радостей немало мне тогда судьба давала.
А теперь тоска опала. Глянет зверь, уйдет, кляня.
В мыслях было дерзновенье. Применял я мощь смиренья.
Но великой жажды тленье отравляло радость мне.
Я с друзьями веселился. Но не раз тоской затмился.
Против рока возмутился не однажды в тишине.
Как-то под вечер сижу я. Мысль о ней, меня волнуя,
Нежно жжет меня. Не сплю я. Ночь в любви светлее дня.
Вдруг привратник шепчет что-то. В нем и радость и забота.
Возвещает — раб там. Кто-то с тайной вестью до меня.
Раб Асмат. Она писала, что прийти повелевала
Та владычица, чье жало жгло мне сердце лезвием.
Вмиг сняла с меня оковы. Свет ниспал во мрак суровый.
И объятый жизнью новой я пошел своим путем.
В сад вхожу. Уединенье. В сердце чувствую стесненье.
И Асмат мне в утешенье, улыбаясь, говорит:
«Вот, смягчила я угрозу. В сердце вынула занозу.
Подойди, увидишь розу. Не увядшая горит».
Под волшебным балдахином, где огонь шел по рубинам,
С ликом прелести единым, восседала там она.
Словно вышнее светило. Очи черны, как чернила.
На меня свой взор стремила, лучезарна, как весна.
Зачарованный, стоял я. Слова ласкового ждал я.
И увы, не услыхал я от прекрасной ничего.
Вот к Асмат она блеснула. Та мне на ухо шепнула:
«Уходи!». Душа вздохнула. Пламя было вновь мертво.
За Асмат иду, вздыхая. Скрыла все завеса злая.
И судьбу я обвиняя, молвил: «Вспыхнул в сердце свет.
Было нежное стремленье. И вдвойне опустошенье
В этой муке разлученья. Больше радости мне нет».
Через сад идем мы двое. Слово мне Асмат такое:
«Не печалься, будь в покое. Для тревоги дверь закрой.
И открой для ликованья. Застыдилась, и молчанье
Было скрытое признанье. Оттого была такой».
Я сказал: «Сестра, мятежен мрак души. Бальзам твой нежен.
Чтоб я не был безнадежен, часто вести посылай.
И не делай перерыва. Сердце будет тем счастливо.
Лишь водой живится ива. Влагу жизни не скрывай».
На коня вскочил, и еду. Скорбь — за мной, как бы по следу.
Слезы празднуют победу. Я в постель, и нет мне сна.
Был как цвет я на долине. Был в кристалле и рубине.
Стали щеки густо-сини. Ночь — желанна лишь она.
Вот пришли из Кхатаэти. Я уж думал об ответе.
Были дерзки люди эти. Принесли ответ такой:
«Не трусливы мы сердцами. Мы за крепкими стенами.
Царь твой вздумал править нами? Иль он властен надо мной?»
10. Послание, написанное ханом кхатавов в ответ Тариэлю
Вот слова того дерзанья: «Царь, чье слово — приказанье,
Я, Рамаз, пишу посланье к Тариэлю. Я дивлюсь.
Как послал ты слово зова мне, кто есть племен основа,
Если мне напишешь снова, я прочесть не потружусь».
Я велел созвать дружины. И явились властелины
От границ. Как строй единый, вышних звезд сошлись войска.
Силы Индии могучи. Отовсюду шли, как тучи.
Дали воинов мне кручи, горы, долы и река.
Шли они без промедленья. Осмотрел я их скопленья.
Все в порядке, всюду рвенье. Души, полные огня.
Словно лес восстал зеленый. Чудо видеть эскадроны.
Кони ржут. Горят попоны. Хваразмийская броня.
Поднял царское я знамя. Черный с красным. Рдеет пламя.
Я с несчетными войсками должен завтра выйти в путь.
Сам я плачу и тоскую. На судьбу пеняю злую.
Как увидеть мне златую? Словно камень пал на грудь.
Полон я тревоги жгучей. Слезы льют, как ключ кипучий.
О, судьба, меня не мучай. Сердце ранено мое.
Вот какой мой рок злосчастный, говорил я в пытке страстной.
Я коснулся розы красной, — я не мог сорвать ее.
Раб пришел. Случилось диво. Сердце стало вновь красиво.
От Асмат слова призыва. Проблеск в сумраках борьбы.
Говорило то посланье: «Солнце кличет. Будь в сияньи.
Это лучше, чем рыданье о деяниях судьбы».
Скорби мрачной и суровой засветился свет мне новый.
К дверце я пришел садовой. Сумрак был и тишина.
Там Асмат меня встречала, улыбалась, привечала:
«Лев! Ты мучился немало. Смело, ждет тебя луна».
Я вошел для счастья часа. Весь чертог одна прикраса.
Над террасою терраса. Свет луны был блеск вполне.
Под завесою, в сияньи, и в зеленом одеяньи.
Призрак, тонкий в очертаньи, так она явилась мне.
Я вошел. Взглянул забвенно. На краю ковра смиренно
Я стоял. А в сердце пленно утихал поток огня.
До подушки стан склоняя, блеском солнце затеняя,
Лик свой спрятала златая, быстро глянув на меня.
До Асмат ее веленье: «Амирбару знак почтенья».
Сесть велит, и для сиденья, вот подушка мне дана.
Сел. А сердце было радо, после грусти, силы взгляда
Нежит то, что счастью надо. И сказала мне она:
«В тот последний раз без слова ты отпущен был. Сурово
Это было. Точно злого зноя принял в поле цвет.
И нарцисс засох на камне. Грусть твоя была видна мне.
Но стыдливость суждена мне. В том девический завет.
Пред мужчиною сиренье, это — наше назначенье.
Но молчать про огорченье — быть с бедою вдвое злой.
На лице была улыбка. Но, как горькая ошибка,
В сердце скорбь дрожала зыбко. Я послала за тобой.
Мало знали мы друг друга. Больше не было досуга.
Но клянусь я, что супруга я твоя во днях.
Клятва — с силой неуемной. Если ж буду вероломной,
Да сравнюсь с землею темной, и не буду в небесах.
В путь. Узнай кхатавов в беге. Есть в победе много неги.
Соверши свой набеги. Битва кличет, — так в нее.
Без тебя я в мленьи сонном. Сердце мне свое, пронзенным,
Ты отдай неразделенным. А возьми взамен мое».
«Этой радостью вечанный, незаслуженной, нежданной,
Буду, духом необманный», — я промолвил, — «весь я твой.
Темен был, но светит чудо. Этот божий свет — оттуда.
Буду я твоим, покудаь лик не будет скрыт землей».
И на книге клятв мы клялись. Оба сердцем обещались.
Так слова ее слагались, в подтверждение любви:
«Да пошлет мне бог кончину, если я к тебе остыну.
Все тебе как властелину. Ты меня своей зови».
Я стоял пред ней мгновенья. Нежны были все реченья.
Мы в минуте развлеченья ели сладкие плоды.
И потом, проливши слезы, я ушел от нежной розы.
Унося лилейно грезы, отошел я от звезды.
В том, конечно, было жало, — уходить мне от кристалла.
Мне рубина было мало и прозрачного стекла.
Вновь зажглась мне радость в мире. Видел солнце я в эфире.
Мир разъят, и пропасть шире. Все же тверд я, как скала.
На коне я был с зарею. К битве рог звучал с трубою.
Сколько войск пошло со мною, как рассказ о том вести?
В Кхатаэти, лев суровый, чуя пир войны багровый,
Я пошел стезею новой, по дорогам без пути.
За индийские пределы выйдя, шел я месяц целый.
Вестник был ко мне, несмелый. Хан Рамаз, через него,
Говорил: «Хоть вы козлами появляетесь пред нами,
Будь мы даже и волками, перед вами все мертво».
Для снисканья примиренья он принес мне подношенья.
Дар достойный изумленья. «Говорит тебе Рамаз:
Мы тебе простерли шею. Ты же силою своею
Не губи. Смотри: робею. Все бери. Детей и нас.
Пред тобой мы согрешили. Не являйся в полной силе.
Если мы неправы были, по стране не мчись грозой.
Да не ведаем отмщенья. Замки все и укрепленья.
Отдаем мы без боренья. Лишь отряд возьми с собой».
Я совет держал с вождями, как поступим в этом сами.
Говорили: «Ты — с врагами. Ты неопытен и юн.
Вид их кроткий — лик заемный. Этот люд и злой, и темный.
Дух всегда в них вероломный. Каждый между ними лгун.
Так советуем мы сами: лишь с отборными бойцами
В путь пойдем, — и пусть за нами близко следуют войска.
Если явят лик покорный, — благо. Если ж — дух упорный,
Да прольется гнев повторный на неверных, как река».
Был доволен я советом. Укрепившись мыслью в этом,
Вот я вестника с ответом отсылаю: «Царь Рамаз,
Знаю я твое решенье. Жизнь отрадней убиенья.
Дам войскам отдохновенье. Сам иду к тебе сейчас».
В мысли, в действии проворных триста— взяв бойцов отборных,
Смело я пошел до спорных и неверных этих встреч.
А войскам сказал: «Следите, где пойду, и как по нити
Там же, вслед за мной, идите. Кликну, — вам поможет меч».
День прошел, и два дня снова. Хан послал еще другого
И сказал такое слово, не один прислав покров:
«Сильный ты, скажу без лести. Гордый ты, и стоишь чести.
В час, когда мы будем вместе, много дам тебе даров.
Правду я тебе вещаю. Сам навстречу поспешаю».
Я в ответ промолвил: «Знаю, щедрый хан твой властелин.
Возвести, что волей бога до него ведет дорога.
Будет радости нам много. Будем мы — отец и сын».
Дальше путь. Вблизи глухого леса, отдыха и крова
Я искал. Послы мне снова. Привели лихих коней.
Мне почет и мне участье. Ты, мол, солнце средь ненастья.
«Быть с тобою, это — счастье для властительных царей».
От владыки извещенье: «Завтра нам соединенье.
Утром встречу, без сомненья. Из твердынь спешу своих».
Я велел разбить палатки. Взоры светлы, речи сладки.
Не играть мне с ними в прятки. Принял их, как стремянных.
И возникла тут услуга. Наградить мне нужно друга.
Из злокозненного круга вывел он меня, любя.
Некий вестник возвратился, и со мной договорился.
«Я должник. И грех случился. Не покину я тебя.
Не боясь заботы бремя, твой отец в былое время
Приютил меня. То семя не на пыльный пало путь.
На тебя куются ковы. Против розы нож суровый.
В той измене вскрой основы. Все узнай, и твердым будь.
Ты не верь тем вероломным. Знай, в изменничестве темном,
В месте некоем укромном, сотня тысяч ждет солдат.
И в другом еще засада. Тридцать тысяч биться радо.
Предпринять немедля надо мер разумных целый ряд.
Выйдет царь тебе навстречу, в сердце сам готовя сечу.
Ложь избравши, как предтечу, войско выстроит тайком.
И пока ты будешь лаской окружен, как хитрой сказкой,
Вдруг нагрянет бой развязкой, ты один, их тьма кругом».
За совет благодарю я. Говорю: «Коль не умру я,
Уж достойно награжу я. Счастлив будешь ты вовек.
Лишь скажи свои хотенья. Коль подобное раченье
Будет брошено в забвенье, я пропащий человек».
Никому о том ни звука. Тайна будет мне порука.
Коль стрела ушла из лука, свист ее услышим мы.
Но своим войскам веленье я послал из отдаленья:
«Все сюда без промедленья, через горы и холмы».
Утром вестников с ответом я послал. И в деле этом
Счел, что с ласковым приветом пусть они идут к врагу.
«Приходи. Иду». Дорога вновь полдня. Здесь все от бога.
Если смерть приходит строго, где укрыться я могу?
На утес взошел высокий. На равнине на далекой
Пыль клубится поволокой. «Там приходит царь Рамаз».
Мыслю: «Сеть он мне раскинул. Но копья не опрокинул.
Острый меч мой не содвинул. Приходи же в добрый час».
Говорю бойцам: «Как стены станем против мы измены.
О скалу лишь в брызгах пены вал ударит в миге встреч,
Кто за власть идет, вставая, дух того парит, взлетая.
На кхатавов нападая, не напрасно вынем меч».
Гордо, резкими словами, я велел, пройдя рядами,
Чтоб оделись все бронями, в сталь замкнув скопленье сил.
Блещут шлемы, светят латы. В бой стремимся мы крылатый.
В этот день, борьбой богатый, меч мой ворога рубил.
Вот из дали из туманной видит враг наш строй наш бранный.
Вид нежданный, нежеланный. Шлет к нам вестника Рамаз.
«Для чего же вы некстати в боевой явились рати?
Нет в измене благодати. Огорчаете вы нас».
Был ответ: «Свой час расчисли. Знаю все твои я мысли.
Ковы в воздухе повисли. Порвалась в сплетеньях нить.
Приходи с своей толпою. Буду меряться с тобою.
Поднят меч, готовый к бою, чтоб тебя в бою убить».
Обменялися словами. Тотчас дым пошел клубами.
С двух сторон враги рядами из засады в бой пошли.
Дым огней, всходивший мраком, для бойцов был скрытых знаком.
В токе ринулись двояком, но вредить мне не смогли.
Взяв копье, своей рукою шлем скрепив над головою,
Рвался я, горячий, к бою, быстрой смелостью гоним,
Мною длинный строй построен. Ход стремительный удвоен.
Вид врагов моих спокоен, многочислен, недвижим.
«Он безумен», — говорили. Там, где враг был в полной силе,
Встал я, словно в плесках крылий. Двинул в воина копье, —
Вмиг коня я опрокинул, их обоих в смерть содвинул.
Треск копья. И меч я вынул, восхваляя лезвие.
Вижу, им довольно пряток. И на стаю куропаток
Сокол пал. В кипеньи схваток, на бойца швырнул бойца.
Там, где меч мой светом машет, стрекозою воин пляшет.
Смертный плуг мне ниву пашет. Прорван строй их в два конца.
Вкруг меня, шумя, вскипая, плещет вражеская стая.
Я ликую, ударяя. Кровь как брызги из ручья.
Тот, над кем клинок мой свистнет, и кого к седлу притиснет,
Как мешок с коня повиснет. Все бегут, где гляну я.
В час зари, пред ночью черной, с вышины горы узорной,
Возгласил к врагам дозорный: «Бой кончайте. Грозный час.
Гнев небесный — полновластный. Прах вздымается ужасный.
Силы ток идет запасный. До конца погубят нас».
Те, кого я за собою вел, призыв услышав к бою.
Шли поспешною стопою, устремляясь до борьбы.
Что утесы им и горы! Сломят всякие запоры.
Бьют литавры, кличут хоры, слышен громкий глас трубы.
В бегство враг пустился смятый. Были овцы их солдаты.
Мы в погоне. Блещут латы. Наше поле. Клик и стон.
Царь Рамаз с коня был скинут, из седла мной опрокинут.
Меч и меч, скрестясь, содвинут. Всех забрали мы в полон.
Вот хватают полоненных, слепотой как бы сраженных,
Рушат наземь побежденных. Страх всесилен, пасть должны.
А моим бойцам — награды. Ждали битвы, битве рады.
Все враги — их смутны взгляды — стонут, точно чем больны.
Миг победы не обманен. Отдых светел и желанен.
Лезвием я в руку ранен. Что мне этот царапок.
За дружиною дружина, рада видеть властелина.
Сердце их со мной едино. Мною дух бойцов высок.
В сердце смелых восхваленья — за труды вознагражденье.
Те мне шлют благословенья, этим хочется обнять.
Благородные, которым был как сын я, дружным хором
Хвалят, видно было взорам, как мечом кладу печать.
Разослал солдат я всюду. Принесли добычи груду.
Этой битвой горд пребуду. Кровью выкрасил простор.
Кровью тех, кто смерть мне тщился дать. У врат градских не бился.
Каждый город мне открылся, отодвинув свой запор.
Говорил царю Рамазу: «То, что скрыто, видно глазу.
Так оправдывайся сразу, если ты попался в плен.
Открывай свой твердыни. Все сочти их в длани ныне.
А не то, в твоей кручине, счет сочту твоих измен».
Отвечал Рамаз: «Моею волей больше не владею.
Чрез тебя лишь власть имею. Пусть придет ко мне скорей
Из моих любой властитель. В замках каждый охранитель
Будет знать, кто победитель. Замки все в руке твоей».
Словно ветер по долине, власть моя стремилась ныне.
Были отданы твердыни, все, их сколько там ни есть.
Вражьих всех вождей собрал я, и раскаяться им дал я
А сокровищ сколько взял я? Столько, столько, что не счесть.
Так, мои твердыни эти. Я прошел по Кхатаэти.
В изобильи, в самоцвете, открывалась мне казна.
Тем, что мне ключи вручили, я сказал: «Без страха, в силе,
Будьте. Чаша изобилии мной не будет сожжена».
Чтоб отметить клад от клада, самоцветы, радость взгляда,
Много времени бы надо, много взял сокровищ я.
Я нашел покров чудесный, был он видом как небесный,
В нем состав волшебно-тесный был как твердая струя.
Ни с ковром он, ни с парчою был несходен, но волною,
И цветною, и стальною, полюбился очень мне.
Взял я эту ткань оттуда. Всяк, кто глянет, молвит: «Чудо».
