Илья Рясной
Право выжившего
Глава первая
БОЙ В ГОРАХ
Солнце закатывалось за неуютные, необжитые, каменистые горы. Высоко в бледном небе парили черные птицы. А внизу кипел бой. В ущелье погибала зажатая и обложенная со всех сторон разведывательная группа.
Группу вел агент пятого Управления ХАД (Министерства Безопасности Демократической Республики Афганистан) . Он уверял, что путь чист. По всем данным, банда Усман-шаха, хозяина, этих мест, ушла далеко на юг и наводила страх на сторонников режима Наджибуллы. Но оказалось все не так.
Головорезы Усман-шаха из автоматов и крупнокалиберного , двенадцать и семь миллиметров, зенитного американского пулемета били по колонне, доставая одного «шурави» за другим и верша суд Аллаха.
Распластавшийся за камнями командир разведроты капитан Косарев не знал, намеренно проводник. завел их в засаду, или просто душманы просчитали маршрут разведывательной группы. С проводника взять уже нечего — его труп скрючился в догорающей боевой разведывательно-дозорной машине, перекрывшей узкую горную дорогу.
— «Селигер», я «Ока», — повторял Косарев в микрофон рации. — Нас зажали в ущелье. У меня четверо «ноль двадцать первых» и пять «ноль тридцать первых».
В переводе с армейского это означало, что в ходе боя уже погибло четверо, и ранено пятеро бойцов.
— Пришлите вертушки, — требовал Косарев.
— «Ока», помощь придет. Ждите, — слышалось из наушника в ответ.
— Не успеют, — лейтенант Родионов отщелкнул сдвоенный магазин АКМ, отбросил его в сторону, подсоединил новый и дал короткую очередь в сторону рассредоточившихся на вершинах «духов». — Положат нас здесь. Всех.
— Не каркай.
— Факт.
Очередь зенитного пулемета прошла совсем близко, и над головой просвистели каменные осколки.
— Могло быть и хуже, — переведя дыхание крикнул Косарев.
Действительно, если бы движимый шестым чувством он в последний миг при входе в ущелье не приказал «назад», то на фугасные закладки напоролись бы все машины. «Духи» выбили из гранатометов две крайние. А потом и третью. Но русские солдаты успели рассредоточиться и, используя каменные завалы, выбрать позиции и кое-как закрепиться. Но долго не продержаться. Можно было бы повоевать, если бы не прекрасно выбранная «духами» огневая точка, с которой бил зенитный пулемет.
— Шакальи дети, — прошипел лейтенант Родионов, вновь нажимая на спуск. — Ничего, дорого я вам встану.
— Надо накрывать пулеметную точку, — сказал Косарев.
— Ага, — лейтенант вытер щеку, по которой струилась кровь. — Почему я не птица, почему не летаю?
— Если по той трещине — то как раз можно выйти к стене. И «духи» не увидят — сектор не просматривается.
— На тебе! — высунувшись лейтенант послал длинную очередь, кажется, кого-то задел. — Без мазы. Не залезть.
— Принимай командование. И прикрой. Я иду.
Косарев отдал лейтенанту автомат — слишком тяжелая штука для таких путешествий, взял гранаты, погладил пальцами рукоятку разведножа. Кивнув лейтенанту, хлопнув его по руке, двинул вперед…
Без страховки, без альпинистского оборудования штурм такой стены выглядел совершенно нереальным. На несколько десятков метров взметнувшаяся вверх стена казалась бесконечной.
Затея была бы совершенно бесполезной, если бы Косарев не был альпинистом от Бога. Он чувствовал стену, как нечто родное. Он ощущал камень, находил единственно возможную дорогу. Его стальные пальцы впивались в неровности, камни летели из-под ребристых подошв. Один не правильный шаг, одно неверное движение — и вниз, на острые скальные обломки.
Смерть — и хорошо, если быстрая, а не постепенно наваливающаяся на изломанное болью тело. А потом смерть всей разведгруппы. Молодых, полных сил, отчаянных ребят, за которых Косарев был в ответе.
Для Косарева сейчас не было грохота боя. Не было резких холодных порывов ветра. Для него во всей Вселенной существовала лишь эта стена, этот барьер, который он должен был взять во что бы то ни стало.
Резкое движение. Камень откалывается и летит вниз. Следом должен рухнуть Косарев. Но последним усилием он вжимается в стену, сливается с ней воедино и удерживается…
Перевести на секунду дыхание. И дальше. Выше.
Косарев осмелился посмотреть наверх. Оставались последние метры. Самые легкие. И тогда он понял, что дошел…
На точке было трое «духов». Классические — бородатые, с обмотанными головами. Обычаи не позволяли бриться, пока идет священная война. Этим трем «духам» не пришлось праздновать на ней победу. Косарев накрыл их двумя гранатами.
Искореженный зенитный пулемет полетел вниз, вместе с держащим его автомат «духом». Замысел Косарева подразжиться на точке оружием провалился. ПМ и три магазина — весь арсенал. Капитан спрыгнул на ровную площадку и перемахнул через труп «духа». Выхватив пистолет, он всадил пулю в лоб еще одному высунувшемуся из-за насыпи воину ислама. Потом ринулся вперед, стреляя в мелькающие за камнями силуэты.
Отсюда ущелье было как на ладони. Но у Косарева не хватало времени любоваться пейзажем, украшенным горящими БРДМами.
Он попал в самый центр улья. Духи сползались к площадке, чтобы отвоевать снова огневую точку. Отстреляв третий магазин, капитан крикнул:
— Ну, подходите, твари!
«Духи», поняв, что «шурави» остался практически безоружным, ринулись вперед, видимо, решив взять его в плен.
Русский офицер в плену — это почетно, поднимает статус банды. Кроме того, за русского офицера можно много выторговать, каку «шурави», так и у американцев.
Первого нападавшего Косарев сразил броском ножа в горло. А потом ринулся навстречу врагам, орудуя рукояткой пистолета. Он уклонился от удара прикладом, почувствовал, как рукоятка впилась в чье-то лицо, услышал крик ужаса.
Перехватил ствол автомата.
— «Духи» переоценили себя. Взять русского капитана живым им не удавалось.
Боли Косарев не чувствовал. Он лишь ощущал глухие удары по телу. Как-то отстранение он подумал, что это разрывают его тело свинцовые пули. Уже будучи искромсанным очередями, капитан зубами рвал очередного вопящего от ужаса «духа». Бандитам казалось, что в образе «шурави» сам демон мщения пришел за их душами.
Отчаянный бросок Косарева дал возможность разведчикам перейти в наступление. Схватка на вершине горы стала переломным моментом. Нервы у «духов» не вы держали, и они начали отступать, огрызаясь очередями. Бой дорого обошелся разведроте. Но и враг тоже не остался безнаказанным.
— Эх, — вздохнул лейтенант Родионов, вытирая рукавом пот с кровью и пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Он чувствовал себя немного пьяным от угара боя. Нагнулся над искромсанным автоматной очередью капитаном и перевернул его на спину, прощупал пульс, провел надо ртом ладонью. — Всё. Пусть земля тебе будет пухом, командир.
— Какой мужик был, — старший сержант-замкомвз-вода присел на колене рядом с капитаном. На его глаза навернулись слезы. Бой прошел. Настала пора считать посамому страшному в мире счету — счету потерь. — Ну-ка, — вдруг пригнулся он над телом. — Товарищ лейтенант, кажись, живой!
— Не может быть. В него вогнали пуль восемь.
— Жив!
Лейтенант ошибся дважды. Во-первых, в Косарева вогнали не восемь, а четырнадцать пуль. А во-вторых — он действительно был жив.
Глава вторая
ВОЗВРАЩЕНИЕ С ТОГО СВЕТА
— Ну как, капитан, здесь лучше, чем на том свете? — спросил хирург-подполковник, присаживаясь на край кровати.
— Больно…
— И это хорошо: Значит, живехонек. Радуйся.
— Очень больно.
— Ты молодец, капитан.
— «Духи» еще поплачут. Я вернусь. Хирург задумчиво посмотрел на смертельно бледного, перевязанного командира разведроты. С ним получилось, как в песне:
Врач до утра все щелкал языком, И терпеливо пули удалял.
Четырнадцать пуль засело в теле командира разведроты. — Засели достаточно удачно. Во всяком случае Косарев остался при всех своих внутренних органах, что само по себе чудо.
Сперва казалось, что все напрасно — капитану не жить. Но седой хирург-подполковник почуял в Косареве чудовищную жажду жизни, несгибаемую волю и пообещал ему и себе:
— Вернешься, родимый. Вернешься…
Это был 1988 год — предпоследний год войны в Афганистане. И четвертый год войны капитана Косарева. Они вместили в себя тысячи промеренных гусеницами и ногами афганских верст. Три похода на караваны с наркотиками и оружием. Бесконечная череда рейдов, засад, вылазок. Орден «Красного Знамени», «Красной Звезды», медаль «За боевые заслуги».
Продолжить эту войну Косареву не удалось. В 89-м наши войска под рукоплескания всего мира и под душманскими обстрелами покидали Афганистан, оставляя на произвол судьбы своих союзников, запуская эту страну на новый, куда более жестокий виток гражданской войны. Солдаты и офицеры возвращались домой, еще не зная, что это лишь первый рубеж, оставляемый Россией. А за их спинами победившие «духи» не уставали повторять свой многолетний лозунг: «Эта война закончится на территории СССР».
Изломанный, Но не сломленный капитан Косарев вернулся на Родину. А вот лейтенант Родионов, с которым бок о бок бились в ущелье, навсегда остался в Богом проклятой земле, и никто не знает, где его могила. Сгорел в боевой машине классный командир и настоящий мужчина подполковник Каледин… Да что говорить, немало ребят вернулись домой в «Черном тюльпане».
После Афгана в Косареве что-то надломилось, что-то ушло навсегда. Ушел страх смерти, а на его место пришло неестественное пренебрежение ею. Все страхи остались в прожженном солнцем пыльном ущелье, в кабульском госпитале, в чужой, враждебной, ненавистной стране.
После госпиталя — увольнение по состоянию здоровью из армии.
Конечно, неприятно, но не смертельно. Пройдя войну, он не мог представить себя комбатом в каком-нибудь умирающем кадрированием полку. Хуже было другое — полностью разваленное здоровье, сочувствующие взгляды окружающих, ощущение собственной никчемности. Что делать? Чем заняться?
Был полученный в военном училище диплом «инженера по эксплуатации гусеничной техники». Но заведование каким-нибудь тракторным парком не привлекало. Преподавать начальную военную подготовку в школе? Смешно. Существовать на пенсию по инвалидности и за рюмкой водки вспоминать былые походы и победы? Упаси Господь.
Косарев знал свой путь. Это был путь воина. Путь чести, как говорят японцы. И идти по нему он намеревался до конца.
Что такое четырнадцать пулевых ранений и справка о второй группе инвалидности? Плюнуть и растереть! . Он привык, как ураганом, сметать со своего пути все препятствия.
Косарев никогда не жалел себя. Восемь-десять часов в день — тренировки. Обошел не один десяток врачей.Собрал и опробовал множество лечебных методик, начиная от фитотерапии и кончая акупунктурой. К рукам, которые в былые времена гнули металлические прутья, возвращалась былая сила.
И однажды Косарев вышел на альпинистский маршрут со старыми товарищами по спорту. Пройдя его, понял, что побеждает.
В девяносто первом году, заехав в Москву в госпиталь Бурденко, Косарев заглянул к хирургу-подполковнику, вытащившему его с того света. Подполковник, осмотрев бывшего пациента, изумленно покачал головой.
— Как ты смог?
— Смог. Я обещал вернуться в строй. И давить «духов», — улыбнулся Косарев.
— Где он тот, строй. И где "они те «духи»? — отмахнулся подполковник.
— Уж в «духах» — то недостатка нет. Они как тараканы — во всех щелях, — Косарев сжал кулак. — Давить, — в его глазах появилось недоброе выражение.
Косарев знал — мир без войны для него не существует. Этот самый мир сузился теперь до двух измерений: есть враги и есть друзья, свои и чужие, те, кого нужно защищать, и те, от кого нужно защищаться. Окончательно он определился, когда его однополчанина майора Нестерова запорола в подворотне шпана. Майор спасал жизнь незнакомой женщине. Он ринулся, не раздумывая, ибо знал, что обязан защитить человека, тем более беспомощную женщину. И бился до последнего с семерыми. Они бы так и не взяли его, если бы майор не подставил им спину. Удар ножом в спину — коронный трюк подонков. Нестеров, прошедший весь Афган, не раз выходивший из безвыходных ситуаций, нашел свою смерть в заплеванном, грязном московском переулке. Тогда-то Косарев ясно понял — «духи» есть не только в Афгане.
В девяносто третьем году капитан запаса Косарев переступил порог отдела кадров областного УВД. Старший лейтенант-кадровик смотрел на него с какой-то смущенной жалостью.
— Да, Сергей Валентинович, мы, конечно, рассмотрим… Но. Вы же понимаете, требования к здоровью сотрудников МВД не ниже, чем в армии. А у вас…
Он растерянно ткнул пальцем в заключение военно-врачебной комиссии:
— Вторая группа, все-таки, — развел руками кадровик.
— Я здоров.
— Но…
— Никаких «но», старлей. Я здоров.
— Кадровик поморщился. Н
— Если вы настаиваете. Надо новое решение ВТЭКД Потом мы проведем спецпроверку. Потом медкомиссия. Потом…
— Хватит болтать. Делай свое дело.
Через четыре месяца Косареву было присвоено специальное звание капитана милиции. Сначала его назначили заместителем начальника отделения милиции по кадрам. Но через три месяца он кинулся на передовую — в уголовный розыск.
Дела у Косарева сразу пошли успешно. Оказалось, что в нем дремали недюжинные способности к оперработе. Кроме, того, в нем была злая целеустремленность, позволявшая ставить на место даже самых наглых «клиентов», раскалывать самых отпетых уголовников. Эта его злость настораживала даже коллег и заставляла относиться к «афганцу» с некоторой опаской. Ну а еще — Косарев "играл не по правилам ".
Оперативник, следователь, ведущие дело, обычно попадают в сеть взаимоотношений с преступником: здесь и какие-то обещания, которые надо выполнять, и устоявшиеся традиции.
Косареву на это было наплевать. Для него расследование дел стало боем, который должен быть выигран любой ценой.
Косарев очертя голову лез туда, куда никто другой не полез бы никогда. Голыми руками скрутил обкурившегося анашой отморозка, средь бела дня открывшего у центрального универмага стрельбу из обреза. Не побоялся войти в квартиру, где после налета делилось похищенное. Разнимал ожесточенные пьяные драки, когда под действием алкоголя, застилающего глаза, «бойцы» способны на все. Громил бани, где гуляла авторитетная братва. Его злость и ожесточенность охлаждали самых пылких.
.Вскоре среди уголовников и шпаны за ним укрепилась кличка «душман».
Через три года Косарев был переведен в областное управление. Молодой, не отягощенный семейными узами и длительными любовными увлечениями, малопьющий, но зато выкуривающий полторы пачки в день, подполковник Косарев стал старшим оперуполномоченным, а затем и старшим по особо важным делам второго отдела — по расследованию убийств и тяжких преступлений против личности. И в этом нашел себя, как ему казалось, окончательно.
Глава третья
ЧЕСТНЫЙ БРОДЯГА
Гвоздь сидел перед камином в уютном кресле, поглаживая кота, и вспоминал, как это было в 1996 году.
Да, была зима 1996-го. За окнами падал первый снег. Он устилал черную землю и ложился на крыши бараков, корпусов жилой зоны и на вышки с автоматчиками. Мелькали молнии газосварки — варили решетки на первом этаже нового административного корпуса. Суетились зеки на строительстве часовни — оно уже подходило к концу, и через месяц ее должен был освящать митрополит. По территории шел строй одинаково одетых в темные робы заключенных. В комнате для отдыха барака третьего отряда свободные от смены зеки смотрели утренний прогон «Санта-Барбары». Фильм вызывал самые бурные отклики.
— Не, ну не волки, — послышались крики, когда постельная сцена оборвалась на самом интересном месте.
— Пущай вымя бабское покажут!
Дальнейшее действие сопровождалось комментариями.
— Ну такого козла, как этот Кейт, давно мочить надо было.
— Не, в Штатах за прокурора сразу вилы…
Внешне день в колонии строгого режима, в которой отбывают наказание опасные преступники, второй и более раз оказавшиеся за проволокой, выглядел обычным. Но вместе с тем это был исторический для учреждения день. На свободу выходил смотрящий зоны, глава воровского братства, уже девять лет занимающий этот пост, по кличке Гвоздь.
Гвоздю не хотелось церемоний. Все просьбы, наказы, поздравления, ритуалы — все было вчера. Сегодня же он просто в последний раз прошелся по бараку. Один. Чтобы никто не мозолил глаза. Посмотрел на свое место — койка в отдалении от других, с ковриком и домашними тапочками. Большего Гвоздь себе не позволял, да и администрация была достаточно строгая.
За судьбу колонии Гвоздь особенно не беспокоился. Отдавал «дом» в надежные руки. Найти подходящую кандидатуру — проблема, особенно в нынешние времена всеобщего падения нравов. Как сказано в кодексе честных арестантов — «Законе преступного мира, правилах общака и воровской идеи», «Смотрящий в воровской идее должен быть кристально чистым, преданным душой и сердцем идее справедливости».
Философов и идеологов что-то Гвоздь не встречал, так что закон отдавал соцреализмом в стиле кубанских казаков, когда выдавали желаемое за действительное… Вора в законе больше на зоне не было. На роль смотрящего избрали главшпана второго отряда Бздыню. Молодой, но принципиальный, правильный по жизни член «общества». Беспредела не допустит, «тимуровцам» — новоявленным гангстерам, спуску не даст, но и с администрацией будет жестко держаться, на капризы ментовские не поддастся. Тому гарантия — треть срока в помещениях камерного типа провел. Крепкий орешек. Быть ему «законником».
Времена на зоне ныне нелегкие, так что смотрящему новому будет тяжело. Верно сказано в последней воровской маляве — в обращении к честному люду: "Прощелыги сбиваются в банды и наворачивают в одни ворота, прикрываясь при этом масками под бродяг, добывая благо для себя лично. Отсюда страдает Общее и весь воровской люд. Интриги и склоки вошли в жизнь лагерей и тюрем. Все это является чуждым нормам, чуждым людскому и пущено на самотек. Свое ставят выше общих этикетов и интересов, а это уже гадское.
Многие, придя с воли, несут с собой новорусские взгляды. Это пресечь. Здесь им нет места. Запомните, у порядочного люда закон один, и люд в лагерях и острогах должен быть один — воровской. Так было, есть и будет. В наше время есть возможность жить достойно по нашим законам и есть чем ответить мусорам на беспредел и чем удивить. Думайте, братья, а еще лучше — делайте!"
Но это уже не Гвоздя заботы. У него, чувствует, будет немало забот и на воле.
— Ну что, Полосатик, откидываемся? — усмехнулся Гвоздь и погладил по голове здоровенного краткошерстого полосатого кота — его доброго друга.
Держать собственного кота в зоне — большая привилегия. Коту было три года. Подобрали в цехе и привели его зеки, когда тот еще был котенком. Гвоздь, увидев его, сразу понял, что нашел хорошего кореша. Имя дал с намеком — Полосатик, так называют зеков на особом, «полосатом», режиме. И сегодня кот, не видевший в своей жизни ничего, кроме зоны, собирался вместе с хозяином в большой мир.
— Ну все, пора, — Гвоздь взял поудобнее кота и вышел из барака, подставляя лицо первому снегу.
Формальности. Справка об освобождении. Деньги на проезд. Бесполезные слова напутствия командира отряда. И, наконец, визит к «куму» — начальнику оперчасти майору Гамову.
— Садись, Гвоздь, — кивком пригласил Гамов. — Как насчет чайку?
— Благо дарствую. Не надо, гражданин майор.
— Правильно. Из рук «кума» ничего брать нельзя. Так?
— Может, и так.
Они сидели друг напротив друга. Люди примерно одного возраста — под сорок пять. Чем-то похожие друг на друга — оба плотного сложения, физически сильные, волевые, уверенные в себе и своей правоте. Привыкшие, как боксеры, всю жизнь драться на ринге. Опер и вор в законе не питали Друг к Другу добрых чувств, но ценили один другого как опасных и умных противников. Оба жили своими идеями, своей правдой, и у обоих в последнее время эти идеи и правда сильно потускнели, обветшали на ветрах неспокойных времен. Оба считали, что честны перед собой и другими. К рукам Гамова не прилипла за всю жизнь ни одна не праведная копейка. Но и Гвоздь не запятнал себя тем, что поступался воровскими законами в угоду администрации, выторговывая себе какие-то блага.
— Значит, на свободу, — Гамов сложил руки на груди и внимательно разглядывал вора в законе.
— Добавь — с чистой совестью.
— Не добавлю. А не боишься на свободу? Девять лет тут. Прижился. В авторитете. А там…
— Я же не Хилый. Выдюжим.
В прошлом году старого вора Хилого целые сутки искали по всем уголкам, чтобы выдворить на волю. Он умолял оставить его здесь, поскольку не знал, что с ней делать, с враждебной ему волей. Он боялся ее. И она оправдала его самые худшие ожидания. Там было слишком больно, суетно, серо. Через два месяца он прибыл снова. Пробыв на воле неделю, демонстративно, чуть ли не на глазах у всех залез в сумку в троллейбусе и получил новый срок.
— Семь лет, — задумчиво повторил майор. — От звонка до звонка.
— До часа.
— А как иначе? Законнику грех у властей снисхождения просить. — Три правила. Не бойся, не доверяйся, не проси.
— Точно так.
— Как дальше жить будешь, Гвоздь?
— Садовником устроюсь. Или воспитателем в детский сад.
— Понятно… Гвоздь, скоро полтинник грянет. Финишная ленточка уже маячит — при наших профессиях долго не живут. Пора и о душе думать. Сколько людей-то на тебе.
— Это когда было. По-молодости.
— Правильно, был ты по-молодости палачом. Вдумайся в это слово — палач. Приговоры сходок да правилок в исполнение приводил. Подушечкой, удавкой, финкой. Так?
— Что, явку с повинной писать? Давно это было, гражданин майор. Да и народ гнилой был — дятлы, крысятники. Шваль.
— А скольким еще по твоим приговорам билет на тот свет прокомпостировали. Достаточно зла, Гвоздь. Остановись. Крест ведь носишь на груди. Остановись.
— А зачем останавливаться, коли не останавливают? Вы власть — ловите. А мы — воры, воровать должны.
— Власть, — вздохнул Гамов и сделал чуть погромче приглушенное радио. Диктор вещала что-то об очередной катастрофе, сотрясшей Россию.
— Верно, — кивнул Гвоздь. — Не до нас ныне властям. Они друг другом заняты.
— Да, так дальше пойдет — вы к власти и придете, — вдруг вырвалось у Гамова, и в голосе его послышались нотки обреченности.
— А что, — широко улыбнулся Гвоздь.. — Чай не хужее вас будем. Я на министра внутренних дел спокойно потяну. Вот так беспредельщиков держать буду, — он сжал увесистый кулак, весь покрытый татуировками.
Это сегодня купивший за деньги корону вора в законе гангстер кривится при одном упоминании о наколках — где это видано портить тонкие длинные пальцы, подписывающие паркеровской ручкой договора и приказы. Гвоздь всегда свято покрывал себя всеми положенными вору татуировками. И на груди его было вытатуировано пронзенное кинжалом сердце — символ вора в законе.
— И тебя, гражданин майор, не обидим. Ты — кум злой, но справедливый. Братва на тебя сердита, но правоту за тобой признает.
— Вот спасибо.
— Найдем местечко, не бойся.
— А себе-то уже местечко присмотрел?
— Это уж как Господь начертит.
— С утра два быка у ворот дожидаются на «Вольво». Не за тобой?
— Вряд ли. Какое там «Вольво»? Но, к удивлению самого Гвоздя, парочка на «Вольво» дожидалась именно его.
— Смотри, Полосатик, кореша пожаловали, — прошептал Гвоздь, поглаживая выглядывающего из-под пальто кота.
У зеленого «Вольво» стояла знакомая неразлучная парочка — Матрос и Киборг. Матрос — невысокий, подвижный, с худым, нервным, красивым, злым лицом и глазами навыкате, с небольшой сумасшедшинкой. Киборг — огромный детина, чем-то действительно напоминавший Терминатора в исполнении Шварценегера. Они были одеты в одинаковые красные шерстяные пальто. У Матроса пальто было распахнуто, под ним виднелась черная рубашка и толстая золотая цепь, татуированные руки тоже были все в золотых кольцах. «Как петрушка», — подумал Гвоздь.
Чуть в отдалении стоял «Жигуль» с еще двумя корот-кострижеными, тупомордыми быками.
Матрос расчувствовался и едва не прослезился, завидев Гвоздя.
— Тысячу километров отмахали, — оценил заботу Гвоздь.
— Хоть десять, — отмахнулся Матрос. — Гвоздь, на тебя надежа.
— Чего это?
— Везде гадский промысел. Жизни честному люду не стало, Гвоздь. Беспредел одолел, — Матрос распахнулдверь " Вольво " и жестом пригласил вора садиться.
— Излагай.
— Потом. Дома… Сегодня наш праздник.
Глава четвертая
СУДМЕДЭКСПЕРТ
«Эх, ну почему я не дантист?» — в очередной раз с горечью подумал Граерман, сбрасывая скорость и прижимая машину к тротуару. Место было людное. Перед кинотеатром «Встреча» толпились цветочники и торговцы продуктами.
— Куда, мужики? — спросил Граерман, распахивая дверь.
— В Рогове, — сказал высокий, одетый в хлопчатобумажный пятнистый военный комбинезон и обутый в кроссовки, прыщавый парень лет двадцати пяти-тридцати на вид, похожий чем-то на деревенского дурачка. Его плечо оттягивал свернутый палас, а у ног стояли две хозяйственные сумки.