Страница:
На "Веге" огромное рулевое колесо, которым курсанты должны удерживать судно на заданном курсе. Если судно рыскало, Рулли любил замечать: "За нами гонится гремучая змея".
Начальником практики был капитан первого ранга Катунцевский. Крепыш, наголо бритый, что позволило курсантам прозвать его ""Курадимуна" (" Чертово яйцо" -- по названию одноименной банки на Балтике). Он практически не выпускал изо рта трубку, курил табак "Золотое руно", от которого на палубе был приятный аромат. Впрочем, бывали случаи, когда в курсантских кубриках, где курение категорически запрещено, также попахивало "Золотым руном".
Под старость Катунцевский стал сварливым и въедливым. Ребята его недолюбливали, но побаивались. Во время практики произошло одно событие, изменившее отношение многих ребят к Григорию Васильевичу в лучшую сторону. Об этом чуть позже.
Судовой боцман Лев Ланцов. Никто, даже опытный моряк, никогда не признал бы в нем боцмана парусника, окажись с ним в несудовых условиях. Он маленького роста, сухощав, но жилист. На поясе неизменный боцманский нож. Тяжелый взгляд из-под густых бровей. Прекрасная черная окладистая борода. Немногословен, но слова укладывает, как снайпер пули. Чувствуется, что этот небольшого роста человек обладает твердым характером и огромной силой воли. Наш боцман прекрасно знал рангоут, такелаж и судовые работы, воистину -"такелажный ас"... Увы, услышал недавно, что Лев Ланцов ушел из жизни.
Еще об одном человеке хочу замолвить слово. Это Антс Рауд. Он прибыл на "Вегу" в феврале 1959 года матросом, а ушел в 1979 году капитаном, пройдя все морские ступени.
На судне была строгая дисциплина и распорядок дня. Конечно, нам до выполнения команды "Все наверх! Паруса ставить!" было далеко. Мы начинали свою практику с такелажного дела -- учились циклевать мачты и реи, работать с парусной иглой и гардаманом. Парусная игла имеет трехгранную форму острия, а гардаман представляет из себя огромный наперсток, закрепленный на кожаном ремне и надеваемый на правую руку. Мы делали сплесни, плели мягкие маты и кранцы, кнопы и мусинги (утолщения на тросах). Начали осваивать рангоут и такелаж.
Нас расписали по заведованиям. Я попал на фок-мачту. Командир здесь -старпом. Место мне определили на фок-рее, на который расписывали самых крупных ребят, учитывая, что фок-парус самый большой и тяжелый. На рее работало 8 курсантов. Вначале лазать по вантам было страшновато. Постепенно стали привыкать к высоте, особенно это хорошо делать в темноте, когда человек не чувствует, куда забрался.
За ночь проходило несколько тренировок. Только успеешь лечь, опять аврал. Мы лазали по вантам, как обезьяны. Наконец, дожили и до команды "Паруса ставить!" Ставили и убирали, ставили и убирали... Под парусами "Вега" легко порхала, как молодая гимназистка в танце. Это незабываемое ощущение-- свободный полет над волнами. Неповторимое чувство!
При подходе на рейд Приморска капитан сказал: "Отдадим якорь, объявим купание". Не успел капитан рта закрыть, как один курсантский организм прыгнул за борт вперед ногами. Капитан был разъярен и взбешен -- на учебном судне анархия и партизанщина недопустимы. Объявили тревогу "Человек за бортом", спустили шлюпку и вытащили пловца.
На рейде Приморска мы много купались и занимались шлюпочными учениями. Каждый из нас должен был сдать зачет на самостоятельное управление шлюпкой. Шлюпка под управлением курсанта Камалетдинова, получившего свидетельство старшины плавсредств еще при Московском Дворце пионеров, стремительно неслась к "Веге", и баковый не смог удержать опорным крюком посудину, которая шла вдоль борта, а в этот исторический момент старший начальник по гальюнам курсант Губа- рев вылил ведро воды в фановую систему. Вода, обильно разбавленная испражнениями, с шипением вылилась из гальюнного шпигата прямо в шлюпку, к сверкающим штиблетам каперанга Катунцевского. Одной миллионной доли секунды не хватило для того, чтобы девственно белый чехол каперанговской фуражки и китель не приобрели бы желто-коричневый цвет пахучей жидкости.
Купание и шлюпочные учения для нас, молодых, были удовольствием, а для старого моряка рейдовая стоянка утомительна. Так вот, еще про Катунцевского. Даже упавшая рядом кисть, оброненная курсантом Сараевым с салинговой площадки, явно предназначавшаяся для его лысины, не вывела каперанга из удивительного состояния безразличия к окружающему. И вообще -- он даже ворчать стал меньше, после окончания занятий выходил на палубу и пыхтел своей неразлучной трубкой. Однажды внимательно смотрел вдаль, где у горизонта стоял крейсер. Возможно, вспомнил старый моряк свою молодость, когда в 1914 году пришел матросом на Черноморский флот. И увидел Григорий Васильевич, как от борта крейсера отвалил командирский катер.
Срочно вызвав курсанта Камалетдинова, владевшего флажным семафором, он приказал вызвать катер на связь. О содержании разговора рассказал бывший сигнальщик автору сорок лет спустя.
"Прошу подойти к борту".
"Кто приказывает?"
" Капитан первого ранга Катунцевский".
"Мы такого не знаем. Кто он?"
"Капитан первого ранга в отставке".
"Пошел он на х.. !" -- ответили послевоенные моряки десятикратному орденоносцу. Катер, набирая ход, начал удаляться.
"Что он ответил?" -- спросил каперанг нетерпеливо. Не мог молодой курсант сообщить пожилому герою войны, что в житейском обиходе существует трехосная система координат на базе буквы "х", и сказал: "Они очень спешат".
..."Вега" пришла на таллиннский рейд и отдала якорь. Кому из читателей довелось видеть фильм "Озорные повороты", тот помнит в первых кадрах парусник. Увы, за кадром осталась наша шлюпка, в которую актриса Терье Луйк выпрыгнула из яхты.
Мы пришли в Ленинград и встали у причала торгового порта. Лагом к нам стоял "Сириус". На вахте у трапа я болтал с вахтенным "Сириуса", благо, никого рядышком не было. Около пяти часов на палубу соседей вышла женщина в возрасте. Она была в сапогах, черной юбке, в синем форменном кителе без знаков различия и в черном берете с кокардой старшего комсостава. И так отчихвостила бедного вахтенного, что я удивился. Посмотрев ей вслед, спросил: "Ваша буфетчица не с той ноги встала?" Курсант как-то странно посмотрел на меня, приложил палец ко рту и прошептал: "Это Анна Ивановна..." К моему стыду я ничего не слышал о ней и продолжал глупо таращиться на парня. Видя мое идиотское выражение, он добавил: "Щетинина".
Это была легендарная Анна Ивановна Щетинина, первая в мире женщина -капитан дальнего плавания. Она стала капитаном в 27 лет -- в 1935 году, получив пароход "Чавыча", вывела его из Гамбурга 19 июня. Слыла среди моряков лихим швартовщиком и славилась крутым характером, из кабинета которой даже некоторые мужики выгребали задним ходом. Анна Ивановна -- целая эпоха на морском флоте. Во время войны она осуществляла ответственные рейсы на дальневосточных морях, потом долгие годы была деканом судоводительского факультета в Ленинградском и Владивостокском высших мореходных училищах. Любила выходить с курсантами на практику. Живой ум, целенаправленность и доброе отношение к людям снискали А.И. Щетининой заслуженное уважение. К сожалению, это была моя единственная встреча с ней.
Город Ленинград оставил неизгладимое впечатление от знакомства с ним, особо нас всех поразила прелесть Петродворца...
В ходе практики мы совершили "агитпоход", который кончился для нас весьма печально, хотя начало не предвещало ничего плохого.
Мы зашли в Пярну. На следующий день планировалось посещение судна жителями города, а также проведение учения без парусов и шлюпочных гонок на реке. Все это рассчитывалось на привлечение в училище эстонских ребят. Но наши благие намерения омрачились одним обстоятельством конфузного характера. Был как раз Jaanip ev (Янов день), когда, казалось, все население веселилось в Валгеранна. Извечное курсантское безденежье привело меня в каюту к Григорию Васильевичу, где я изложил проблему. Набив трубку табаком и раскурив ее, он спросил: "Сколько, ты говоришь, душ?"
-- Сорок пять, -- ответил я.
-- Так. Даю тебе по червонцу на брата под твою ответственность. Отдашь после стипендии.
-- Обязательно отдам, -- поспешил заверить я.
Григорий Васильевич достал из внутреннего кармана пачку червонцев и отсчитал мне 45 штук. Вряд ли мог тогда предположить что-нибудь плохое капитан первого ранга. Хотя теперь думаю, что он не очень хорошо знал курсантскую душу... И события развернулись в стороне от фарватера его мыслей.
За проезд на автобусе до места гуляния мы заплатили честно по три рубля, столько же стоил билет на празднество, которое уже было в разгаре. Поле на берегу пылало от множества костров разного калибра, а вокруг каждого из них громоздились батареи бутылок с различными этикетками. В то время межнациональных проблем не существовало, и "братание" произошло немедленно. У каждого из костров оказалось по 1 -- 2 курсанта. Гуляние шло полным ходом.
Я встретил знакомых ребят из Тапа и, поудобнее устроившись у костра, уплетал за обе щеки вкусную закусь, изредка запивая ее водкой. А потом ко мне подошел мальчик и, наклонившись, сказал: "Дядя, там ваши..." Пройдя несколько метров, я увидел будущего капитана, мирно спавшего у самого берега и удобно положившего голову на прибрежный камень. Вода нежно обмывала его ноги. Я поднял бедолагу и взял под левую руку. Пройдя несколько метров, увидел курсанта, идущего с креном на левый борт в страшном "перегрузе". Пришлось брать и его под правую руку. Так началась "буксировка" безжизненных тел "лагом".
Мы благополучно миновали большую часть дороги и приехали на автобусе в город. Возможно, наш путь переменными ходами и курсами закончился бы благополучно, если бы один из "буксируемых объектов" не проявил огромного рвения к вокалу. Тут совершенно отчетливо я услышал трель милицейского свистка. Прошли бы мы и через этот риф, но нервы моего товарища подвели, и он попытался объясниться со стражами порядка на непонятном мне языке: "Деди сраки мутели".
Как рассказал спустя свыше сорока лет участник описываемых событий, находившийся слева, пока я старался укротить горячего "южанина", он получил "свободную практику" и оказался от нас в нескольких метрах. В результате взяли двоих.
Дебошира куда-то увели, а я пытался уговорить дежурившего по отделу лейтенанта отпустить моего товарища.
-- Что ты-то стоишь? Иди, -- сказал лейтенант. -- Иди! Начальник приказал способных передвигаться самостоятельно не брать. Ночь еще впереди, а мы уже шестой ряд укладываем.
Между тем клиенты помаленьку прибывали. Я вышел из отдела, но товарища нигде не было -- сам прибрел на "Вегу". Прибыв туда, я застал капитана, который кого-то "воспитывал".
Участники празднества подтягивались до утра. Около двух часов ночи на судне появился в одних трусах будущий генеральный капитан-испытатель Ярославского судостроительного завода. Тогда мы его звали "Игаха". Он принял решение добираться до "Веги" вплавь, предварительно повязав вокруг головы свою форму, но, не привыкший носить чалму, через несколько гребков утопил ее. А другой герой провел единоборство с колхозным быком, находящимся, правда, на цепи.
Около пяти утра к борту подошел рыболовный баркас, с которого спросили: "Ваш?", показывая на тело без явных признаков жизни, распластавшееся на дне баркаса. Два дюжих молодца весьма резво взяли его за ноги, за руки и перебросили через планширь. Недвижимое тело будущего морского начальника мягко опустилось на палубу.
Утром построили братию, пересчитали, и один оказался в пассиве. Запираться было бессмысленно, я сообщил, что он находится в милиции. Через несколько минут с борта сошел капитан первого ранга Катунцевский при полном параде, в орденах и медалях, с кортиком. Что мог противопоставить ему милицейский майор, никогда в жизни не видавший сразу пять орденов Боевого Красного знамени?
Вскоре каперанг вернулся с "блудным сыном". Не успели они шагнуть на палубу, как мгновенно был убран трап и отданы концы. "Вега" срочно покидала гостеприимный город, так и не продемонстрировав жителям нашего умения бегать по вантам и грести на веслах.
После отхода начался "разбор полетов" и раздача фитилей. Наш каперанг был возмущен донельзя, шипел и пыхтел трубкой, как старый паровоз, стравливающий пар. Он производил в уме какие-то расчеты, потом составлял непонятные для нас комбинации на пальцах, рассуждая вслух: "Проезд три рубля, вход три рубля, проезд обратно три рубля, остается один рубль. Скажите на милость, как можно так ужраться на один рубль? Я вас спрашиваю, как? Не могу понять, может ли человек за один рубль нажраться до скотского состояния!"
Из гостеприимного Пярну мы пришли в Ригу. Стояла чудесная летняя погода, и командование приняло решение совершить шлюпочный поход на Киш-озеро. Туда гребли на веслах, по озеру ходили под парусом. Вечером вернулись на судно. Ладони горели, плечи ломило, но настроение было отличное.
Самой тяжелой работой на парусном судне является уборка парусов, когда ты лежишь животом на рее, опираясь ногами на раскачивающиеся перты и раздирая в кровь пальцы о грубое брезентовое полотнище. Ныли ссадины и мозоли, но это была настоящая мужская работа, через которую прошли многие поколения моряков. И я рад, что на мою долю выпало такое...
Многие моряки на пути своего становления укладывали выбираемую якорную цепь в канатный ящик. Это душное, неуютное и узкое помещение, где нужно размещать цепь, растаскивая ее по всей ширине ящика с помощью металлического крюка-абгалдыря. При укладке создавалось впечатление, что цепь, угрожающе грохоча, надвигалась с космической скоростью, а время остановилось и нет конца и края этой цепи. Слух напряжен до предела, чтоб слышать сигналы боцмана о количестве выбранной цепи. Команда "Якорь в клюзе!" была концом мучений и верхом наслаждения.
...Пришли в Калининград. Днем ходили в город, который оставил гнетущее впечатление из-за массы развалин. Сходили в зоопарк, вдоволь насмеялись в комнате с кривыми зеркалами, а вечером чуть не прослезились, узнав, что "Курадимуна" вечернее увольнение запретил. Либо ему припомнились наши похождения в Пярну, либо глубоко в душу запал факт возвращения члена экипажа в одних трусах и форменной фуражке, но увольнения он нас лишил напрочь.
Оперативным путем было установлено, что в клубе элеватора, где в подавляющем большинстве работали женщины, состоятся танцы. Некоторые "львы паркета", узнав о решении "Курадимуна", приуныли и от злости грызли на ногах ногти. Когда наступила относительная темнота, они в одиночку и малыми группками сорвались в самоволку. Но наш каперанг был не пальцем делан: при его появлении в дверях клуба у элеваторных дам вытянулись лица, не говоря уж о кавалерах. Бывший матрос Черноморского флота закрыл своей коренастой фигурой дверной проем, лишив самовольщиков возможности смыться.
Апогеем дня стала самовольная отлучка самого дисциплинированного курсанта Пеэтера Пыдера, увязавшегося за компанию с ребятами. Когда при разборке группового самовольного схода на берег Пеэтер заявил, что он искал подземные ходы в Калининграде, Григорий Васильевич искренне изумился и остолбенел, словно Антон Антонович Сквозник-Дмухановский из "Ревизора" Н.В. Гоголя. Находясь в таком состоянии, он несколько раз раскурил трубку и даже забыл наказать виновных, что для него было весьма нехарактерно.
...Подходило к концу время практики. Мы сдавали зачеты по навигации и морской практике, управлению шлюпкой, такелажному делу, сигнализации Морзе и МСС (Международному своду сигналов). Удостоверение # 132, выданное на мое имя, свидетельствует о том, что с 5 мая по 7 августа 1959 года я обучался морскому делу на у/с "Вега" по специальности матрос II класса. Это мой первый морской документ.
Окончена практика, веселая курсантская братия покинула "Вегу" и разъехалась в отпуск. Я остался на судне матросом второго класса. Вместе со мной продолжили службу здесь Анатолий Бельский и Виктор Сорокин. На борт приняли мальчиков из Ленинградской школы юнг. Море любит сильных духом и знающих людей. Совместными усилиями мы обучали мальчишек такелажному делу, управлению шлюпкой, морской практике.
В конце августа 1959 года над Балтикой пронесся страшный ураган с порывами ветра до 11 -- 12 баллов, который сметал все на своем пути. Мы стояли в поселке Локса у причала. Ветер был настолько сильным, что появилась опасность обрыва швартовых, и капитан приказал завести сизальский конец вокруг кормовой надстройки, но и это не спасло положения. "Вегу" оторвало и навалило на корму теплохода "Уральск". Возникла водотечность корпуса в результате повреждения набора судна. Чтобы не рисковать жизнью мальчишек, Борис Николаевич попросил помощи. К нам подошло судно РБ-159. Самым страшным из всего пережитого была команда: "Женщинам и детям покинуть судно!" Мы передали мальчишек в сетке на РБ.
Шторм лютовал трое суток, но 31 августа утих. Борис Николаевич тепло поблагодарил нас. Это была наша последняя встреча, вечерним автобусом мы прибыли в Таллинн, переночевали у Толика Бельского, привели в порядок форму и утром явились в училище.
У некоторых некомпетентных людей, видевших море на репродукциях картин Айвазовского или через оконное стекло кабинета, возникал вопрос: "Почему, когда окончательно был подписан смертельный приговор парусному судоходству, нужно проходить практику на "невесте ветра" -- паруснике?" К сожалению, людям, не испытавшим неповторимого чувства полета над волнами, этого не понять.
Парусная практика воспитывает силу воли, закаляет характер, вырабатывает выносливость и чувство товарищества, укрепляет человека физически и нравственно... Вот и я до сих пор помню наполненные ветром паруса, слышу свист ветра и шипение воды по бортам.
На этом можно бы закончить рассказ о парусной практике, но пройдут годы, и в средствах массовой информации появится сообщение о том, что "из-за отсутствия средств на ремонт" "Вега" продана в Финляндию. "Вега" -- наша морская гордость и слава, сотни капитанов и известных морских специалистов прошли на ней свои "морские университеты". Прославленный английский адмирал Нельсон погиб от мушкетной пули в битве у мыса Трафальгар 21 октября 1805 года, а его корабль "Виктори" до сих пор бережно хранится в Портсмуте. Увы, совершенно иная судьба уготована в родном отечестве "Веге", верой и правдой служившей людям десятки лет. Все это достойно глубокого сожаления.
Дмитрий Афанасьевич Лухманов, заканчивая книгу своих воспоминаний, в которой каждая страница овеяна волнующей романтикой моря и дальних странствий, посвятил идущие от всего сердца строчки "былым плаваниям, морскому ветру и па- русам". Привожу эти стихи прославленного моряка, отдавшего 64 года морю и беззаветно любившего парусники, как дань уважения и памяти белокрылой "Веге":
Поет пассат, как флейта, в такелаже,
Гудит, как контрабас, в надутых парусах,
И облаков янтарные плюмажи
Мелькают на луне и тают в небесах.
Чуть-чуть кренясь, скользит, как привиденье,
Красавец клипер, залитый луной,
И взрезанных пучин сварливое шипенье,
Смирясь, сливается с ночною тишиной.
Вертится лаг, считая жадно мили,
Под скрытой в тьме рукой скрипит слегка штурвал.
Чу! .. Мелодично склянки прозвонили,
И голос с бака что-то прокричал...
Но это сон... Волны веселой пену
Давным-давно не режут клипера,
И парусам давно несут на смену
Дым тысяч труб соленые ветра.
Но отчего ж, забывшись сном в каюте,
Под шум поршней и мерный стук винта,
Я вижу вновь себя среди снастей на юте
И к милым парусам несет меня мечта!
И СНОВА БУДНИ
Коряги-мореходы начали съезжаться. Отдохнувшие физически и морально, они уплетали за обе щеки последние остатки того, что им положили с собой заботливые материнские руки.
Утром личный состав был построен на плацу по "большому сбору". Начальник училища скомандовал: "Курсантам Бельскому, Рястасу и Сорокину выйти из строя! "Признаться, я почувствовал себя не совсем уютно: обычно такая процедура заканчивалась торжественным "выносом" из училища. Но А.В. Аносов объявил нам благодарность и по пять суток отпуска -- все, что мог для нас сделать "папа".
У нас новый командир роты. Вместо В. Колесникова в командование вступил капитан третьего ранга Михаил Рафаилович Рахлин. В отличие от своего предшественника, новый командир имел научную концепцию воспитательного процесса: если курсантский организм не терпит алкоголя, курсант может позволить себе только кефир. Что касается курсантского характера, то "лучше иметь твердый шанкр, чем мягкий характер". И хотя многие из нас не знали значения этого таинственного, явно иностранного происхождения слова, каждый из нас понимал, что для воспитания характера наступило подходящее время.
Наш тридцатилетний командир был высок и строен, строг, всегда готовый прихватить курсанта. У него было любимое изречение: "Вперед, без страха и сомнений!" Под его мудрым руководством рота шла именно вперед, дошла до госэкзаменов и успешно их сдала, получив дипломы. К сожалению, не моry написать "без потерь"...
Курсанты уважали командира, некоторые поддерживали с ним добрые отношения на протяжении многих лет и проводили в последний путь. Никто из нас не свернул с истинного курса, в чем, безусловно, есть плоды его воспитательной концепции.
...Мы уезжали в колхоз. Наш судоводительский букет был разбавлен одной яркой судомеханической личностью в лице представителя солнечной Одессы -Арсо Бобеля. Это он в прошлом году обвел вокруг пальца такого опытного стража курсантских устоев, как майор Давиденко.
Рота прибыла из колхоза. Арсо появился незнамо откуда. Майор спросил у него:
-- Бобель, где ты был?
-- Болел.
-- Бумага е?
-- Бумага е.
-- Покаж!
Бобель достал из кармана какую-то помятую бумажку, скрепленную треугольным штампом, и подал майору, который проверил ее и на свет, и на зуб попробовал, после чего сказал:
-- Бобель, так це ж липа!
-- Це дуб, -- уточнил Арсо.
Нашей ударной группой командовал в колхозе отличившийся при задержании "диверсанта" в минно-торпедном классе капитан Кузьмин -- "В Дарданеллы-мать!"
Приехали в колхоз "1 Мая" Хаапсалуского района. Нас расселили в помещении, которое когда-то могло быть школьным классом. Никогда мне не доводилось видеть в эстонской деревне такой нищеты и убожества, как здесь. А название колхоза звучало даже как-то издевательски.
Спали мы на полу, в ржаной соломе. По утрам заходил "В Дарданеллы-мать! и, постукивая палкой о голенище сапога, командовал: "Подъем! В Дарданеллы-мать!"
Из-за бедности колхоза ощущались трудности с питанием, которое покупали на базаре. В хозяйстве был автомобиль ГАЗ-51 с фанерной кабиной, на котором ездил председатель, бригадир, шофер и грузчик в одном лице. Имелись три лошади, на одной из которых одноногий почтальон развозил почту. Еще -- две коровы, 22 овцы и 7 членов колхоза. Особой достопримечательностью были две телеги образца 1936 года, на долю которых с нашим приездом выпали тяжелые испытания.
Вначале мы занимались перевозкой сена с ригелей, что для Эстонии в сентябре явление весьма редкое. Водителем одной из кобыл был я, другой -Игорь Сараев. Возможно, уже с курсантских дней в его организм закрался червь испытателя. Первым объектом его экспериментов стала колхозная телега. Возвращаясь с работы, он так раскочегарил управляемую им лошадь, что у телеги одновременно отвалились оба задних колеса, через несколько дней та же участь постигла и передние. Капитан Кузьмин от души напихал "В Дарданеллы-мать" во все нюхательные, дыхательные и глотательные органы незадачливого испытателя.
Вскоре нас перевели на уборку картофеля, что оказалось особенно не по нутру Арсо Бобелю, у которого на батьковщине картофеля вообще не было, и он не представлял, как его выбирают. Арсо ждал своего часа -- и дождался.
У нас в лежбище перегорела электрическая лампочка. Возможно, кто-то ей помог сгореть. Поставили стол, на него картофельный ящик, и единственный наш механик полез менять "лампочку Ильича". Не дотянувшись до нее, он издал страшный крик и начал катапультироваться. Все очевидцы того случая дружно подтвердили, что Арсо начал кричать раньше, чем падать...
Улыбающийся Арсо поудобнее уселся в коляске мотоцикла М-72, на котором заместитель начальника училища по политической части и начальник ОРСО увозили его в училищную медчасть, где он вдоволь отвел душу, гуляя по ночам и отсыпаясь днем. Надо уметь жить, как одесситы!
В память о пребывании в колхозе "1 Мая" я храню в своем архиве Почетную грамоту "За хорошую работу на полях Хаапсалуского района".
Мы вернулись из колхоза, и потекли своей чередой курсантские будни. Через несколько дней поступил приказ: "Роте сдать кал на баканализ!" И хотя сие по приказу не делается, дружно засели в гальюне. Потуги результатов не дали, продолжили наутро -- и вновь неудача. И когда уже совсем потеряли надежду на успех, мертвую тишину гальюна нарушил радостный крик: "Есть!!!" Все, как в Эльдорадо, бросились со спичечными коробками к заветному продукту. Выполнив заказ, через день получили новый приказ: "Роте приготовиться для госпитализации в инфекционную больницу на улице Тислера, 29".Оказалось, что в содержимом наших коробок обнаружили зловредную микробу, за которой охотились все таллиннские эпидемиологи. Какой-то самый догадливый из них сообразил, что подобный колоссальный успех в таком сложном деле нереален, и сдачу анализов пришлось повторить. Теперь каждый из нас, как амулет, носил в кармане пустой спичечный коробок...
Начальником практики был капитан первого ранга Катунцевский. Крепыш, наголо бритый, что позволило курсантам прозвать его ""Курадимуна" (" Чертово яйцо" -- по названию одноименной банки на Балтике). Он практически не выпускал изо рта трубку, курил табак "Золотое руно", от которого на палубе был приятный аромат. Впрочем, бывали случаи, когда в курсантских кубриках, где курение категорически запрещено, также попахивало "Золотым руном".
Под старость Катунцевский стал сварливым и въедливым. Ребята его недолюбливали, но побаивались. Во время практики произошло одно событие, изменившее отношение многих ребят к Григорию Васильевичу в лучшую сторону. Об этом чуть позже.
Судовой боцман Лев Ланцов. Никто, даже опытный моряк, никогда не признал бы в нем боцмана парусника, окажись с ним в несудовых условиях. Он маленького роста, сухощав, но жилист. На поясе неизменный боцманский нож. Тяжелый взгляд из-под густых бровей. Прекрасная черная окладистая борода. Немногословен, но слова укладывает, как снайпер пули. Чувствуется, что этот небольшого роста человек обладает твердым характером и огромной силой воли. Наш боцман прекрасно знал рангоут, такелаж и судовые работы, воистину -"такелажный ас"... Увы, услышал недавно, что Лев Ланцов ушел из жизни.
Еще об одном человеке хочу замолвить слово. Это Антс Рауд. Он прибыл на "Вегу" в феврале 1959 года матросом, а ушел в 1979 году капитаном, пройдя все морские ступени.
На судне была строгая дисциплина и распорядок дня. Конечно, нам до выполнения команды "Все наверх! Паруса ставить!" было далеко. Мы начинали свою практику с такелажного дела -- учились циклевать мачты и реи, работать с парусной иглой и гардаманом. Парусная игла имеет трехгранную форму острия, а гардаман представляет из себя огромный наперсток, закрепленный на кожаном ремне и надеваемый на правую руку. Мы делали сплесни, плели мягкие маты и кранцы, кнопы и мусинги (утолщения на тросах). Начали осваивать рангоут и такелаж.
Нас расписали по заведованиям. Я попал на фок-мачту. Командир здесь -старпом. Место мне определили на фок-рее, на который расписывали самых крупных ребят, учитывая, что фок-парус самый большой и тяжелый. На рее работало 8 курсантов. Вначале лазать по вантам было страшновато. Постепенно стали привыкать к высоте, особенно это хорошо делать в темноте, когда человек не чувствует, куда забрался.
За ночь проходило несколько тренировок. Только успеешь лечь, опять аврал. Мы лазали по вантам, как обезьяны. Наконец, дожили и до команды "Паруса ставить!" Ставили и убирали, ставили и убирали... Под парусами "Вега" легко порхала, как молодая гимназистка в танце. Это незабываемое ощущение-- свободный полет над волнами. Неповторимое чувство!
При подходе на рейд Приморска капитан сказал: "Отдадим якорь, объявим купание". Не успел капитан рта закрыть, как один курсантский организм прыгнул за борт вперед ногами. Капитан был разъярен и взбешен -- на учебном судне анархия и партизанщина недопустимы. Объявили тревогу "Человек за бортом", спустили шлюпку и вытащили пловца.
На рейде Приморска мы много купались и занимались шлюпочными учениями. Каждый из нас должен был сдать зачет на самостоятельное управление шлюпкой. Шлюпка под управлением курсанта Камалетдинова, получившего свидетельство старшины плавсредств еще при Московском Дворце пионеров, стремительно неслась к "Веге", и баковый не смог удержать опорным крюком посудину, которая шла вдоль борта, а в этот исторический момент старший начальник по гальюнам курсант Губа- рев вылил ведро воды в фановую систему. Вода, обильно разбавленная испражнениями, с шипением вылилась из гальюнного шпигата прямо в шлюпку, к сверкающим штиблетам каперанга Катунцевского. Одной миллионной доли секунды не хватило для того, чтобы девственно белый чехол каперанговской фуражки и китель не приобрели бы желто-коричневый цвет пахучей жидкости.
Купание и шлюпочные учения для нас, молодых, были удовольствием, а для старого моряка рейдовая стоянка утомительна. Так вот, еще про Катунцевского. Даже упавшая рядом кисть, оброненная курсантом Сараевым с салинговой площадки, явно предназначавшаяся для его лысины, не вывела каперанга из удивительного состояния безразличия к окружающему. И вообще -- он даже ворчать стал меньше, после окончания занятий выходил на палубу и пыхтел своей неразлучной трубкой. Однажды внимательно смотрел вдаль, где у горизонта стоял крейсер. Возможно, вспомнил старый моряк свою молодость, когда в 1914 году пришел матросом на Черноморский флот. И увидел Григорий Васильевич, как от борта крейсера отвалил командирский катер.
Срочно вызвав курсанта Камалетдинова, владевшего флажным семафором, он приказал вызвать катер на связь. О содержании разговора рассказал бывший сигнальщик автору сорок лет спустя.
"Прошу подойти к борту".
"Кто приказывает?"
" Капитан первого ранга Катунцевский".
"Мы такого не знаем. Кто он?"
"Капитан первого ранга в отставке".
"Пошел он на х.. !" -- ответили послевоенные моряки десятикратному орденоносцу. Катер, набирая ход, начал удаляться.
"Что он ответил?" -- спросил каперанг нетерпеливо. Не мог молодой курсант сообщить пожилому герою войны, что в житейском обиходе существует трехосная система координат на базе буквы "х", и сказал: "Они очень спешат".
..."Вега" пришла на таллиннский рейд и отдала якорь. Кому из читателей довелось видеть фильм "Озорные повороты", тот помнит в первых кадрах парусник. Увы, за кадром осталась наша шлюпка, в которую актриса Терье Луйк выпрыгнула из яхты.
Мы пришли в Ленинград и встали у причала торгового порта. Лагом к нам стоял "Сириус". На вахте у трапа я болтал с вахтенным "Сириуса", благо, никого рядышком не было. Около пяти часов на палубу соседей вышла женщина в возрасте. Она была в сапогах, черной юбке, в синем форменном кителе без знаков различия и в черном берете с кокардой старшего комсостава. И так отчихвостила бедного вахтенного, что я удивился. Посмотрев ей вслед, спросил: "Ваша буфетчица не с той ноги встала?" Курсант как-то странно посмотрел на меня, приложил палец ко рту и прошептал: "Это Анна Ивановна..." К моему стыду я ничего не слышал о ней и продолжал глупо таращиться на парня. Видя мое идиотское выражение, он добавил: "Щетинина".
Это была легендарная Анна Ивановна Щетинина, первая в мире женщина -капитан дальнего плавания. Она стала капитаном в 27 лет -- в 1935 году, получив пароход "Чавыча", вывела его из Гамбурга 19 июня. Слыла среди моряков лихим швартовщиком и славилась крутым характером, из кабинета которой даже некоторые мужики выгребали задним ходом. Анна Ивановна -- целая эпоха на морском флоте. Во время войны она осуществляла ответственные рейсы на дальневосточных морях, потом долгие годы была деканом судоводительского факультета в Ленинградском и Владивостокском высших мореходных училищах. Любила выходить с курсантами на практику. Живой ум, целенаправленность и доброе отношение к людям снискали А.И. Щетининой заслуженное уважение. К сожалению, это была моя единственная встреча с ней.
Город Ленинград оставил неизгладимое впечатление от знакомства с ним, особо нас всех поразила прелесть Петродворца...
В ходе практики мы совершили "агитпоход", который кончился для нас весьма печально, хотя начало не предвещало ничего плохого.
Мы зашли в Пярну. На следующий день планировалось посещение судна жителями города, а также проведение учения без парусов и шлюпочных гонок на реке. Все это рассчитывалось на привлечение в училище эстонских ребят. Но наши благие намерения омрачились одним обстоятельством конфузного характера. Был как раз Jaanip ev (Янов день), когда, казалось, все население веселилось в Валгеранна. Извечное курсантское безденежье привело меня в каюту к Григорию Васильевичу, где я изложил проблему. Набив трубку табаком и раскурив ее, он спросил: "Сколько, ты говоришь, душ?"
-- Сорок пять, -- ответил я.
-- Так. Даю тебе по червонцу на брата под твою ответственность. Отдашь после стипендии.
-- Обязательно отдам, -- поспешил заверить я.
Григорий Васильевич достал из внутреннего кармана пачку червонцев и отсчитал мне 45 штук. Вряд ли мог тогда предположить что-нибудь плохое капитан первого ранга. Хотя теперь думаю, что он не очень хорошо знал курсантскую душу... И события развернулись в стороне от фарватера его мыслей.
За проезд на автобусе до места гуляния мы заплатили честно по три рубля, столько же стоил билет на празднество, которое уже было в разгаре. Поле на берегу пылало от множества костров разного калибра, а вокруг каждого из них громоздились батареи бутылок с различными этикетками. В то время межнациональных проблем не существовало, и "братание" произошло немедленно. У каждого из костров оказалось по 1 -- 2 курсанта. Гуляние шло полным ходом.
Я встретил знакомых ребят из Тапа и, поудобнее устроившись у костра, уплетал за обе щеки вкусную закусь, изредка запивая ее водкой. А потом ко мне подошел мальчик и, наклонившись, сказал: "Дядя, там ваши..." Пройдя несколько метров, я увидел будущего капитана, мирно спавшего у самого берега и удобно положившего голову на прибрежный камень. Вода нежно обмывала его ноги. Я поднял бедолагу и взял под левую руку. Пройдя несколько метров, увидел курсанта, идущего с креном на левый борт в страшном "перегрузе". Пришлось брать и его под правую руку. Так началась "буксировка" безжизненных тел "лагом".
Мы благополучно миновали большую часть дороги и приехали на автобусе в город. Возможно, наш путь переменными ходами и курсами закончился бы благополучно, если бы один из "буксируемых объектов" не проявил огромного рвения к вокалу. Тут совершенно отчетливо я услышал трель милицейского свистка. Прошли бы мы и через этот риф, но нервы моего товарища подвели, и он попытался объясниться со стражами порядка на непонятном мне языке: "Деди сраки мутели".
Как рассказал спустя свыше сорока лет участник описываемых событий, находившийся слева, пока я старался укротить горячего "южанина", он получил "свободную практику" и оказался от нас в нескольких метрах. В результате взяли двоих.
Дебошира куда-то увели, а я пытался уговорить дежурившего по отделу лейтенанта отпустить моего товарища.
-- Что ты-то стоишь? Иди, -- сказал лейтенант. -- Иди! Начальник приказал способных передвигаться самостоятельно не брать. Ночь еще впереди, а мы уже шестой ряд укладываем.
Между тем клиенты помаленьку прибывали. Я вышел из отдела, но товарища нигде не было -- сам прибрел на "Вегу". Прибыв туда, я застал капитана, который кого-то "воспитывал".
Участники празднества подтягивались до утра. Около двух часов ночи на судне появился в одних трусах будущий генеральный капитан-испытатель Ярославского судостроительного завода. Тогда мы его звали "Игаха". Он принял решение добираться до "Веги" вплавь, предварительно повязав вокруг головы свою форму, но, не привыкший носить чалму, через несколько гребков утопил ее. А другой герой провел единоборство с колхозным быком, находящимся, правда, на цепи.
Около пяти утра к борту подошел рыболовный баркас, с которого спросили: "Ваш?", показывая на тело без явных признаков жизни, распластавшееся на дне баркаса. Два дюжих молодца весьма резво взяли его за ноги, за руки и перебросили через планширь. Недвижимое тело будущего морского начальника мягко опустилось на палубу.
Утром построили братию, пересчитали, и один оказался в пассиве. Запираться было бессмысленно, я сообщил, что он находится в милиции. Через несколько минут с борта сошел капитан первого ранга Катунцевский при полном параде, в орденах и медалях, с кортиком. Что мог противопоставить ему милицейский майор, никогда в жизни не видавший сразу пять орденов Боевого Красного знамени?
Вскоре каперанг вернулся с "блудным сыном". Не успели они шагнуть на палубу, как мгновенно был убран трап и отданы концы. "Вега" срочно покидала гостеприимный город, так и не продемонстрировав жителям нашего умения бегать по вантам и грести на веслах.
После отхода начался "разбор полетов" и раздача фитилей. Наш каперанг был возмущен донельзя, шипел и пыхтел трубкой, как старый паровоз, стравливающий пар. Он производил в уме какие-то расчеты, потом составлял непонятные для нас комбинации на пальцах, рассуждая вслух: "Проезд три рубля, вход три рубля, проезд обратно три рубля, остается один рубль. Скажите на милость, как можно так ужраться на один рубль? Я вас спрашиваю, как? Не могу понять, может ли человек за один рубль нажраться до скотского состояния!"
Из гостеприимного Пярну мы пришли в Ригу. Стояла чудесная летняя погода, и командование приняло решение совершить шлюпочный поход на Киш-озеро. Туда гребли на веслах, по озеру ходили под парусом. Вечером вернулись на судно. Ладони горели, плечи ломило, но настроение было отличное.
Самой тяжелой работой на парусном судне является уборка парусов, когда ты лежишь животом на рее, опираясь ногами на раскачивающиеся перты и раздирая в кровь пальцы о грубое брезентовое полотнище. Ныли ссадины и мозоли, но это была настоящая мужская работа, через которую прошли многие поколения моряков. И я рад, что на мою долю выпало такое...
Многие моряки на пути своего становления укладывали выбираемую якорную цепь в канатный ящик. Это душное, неуютное и узкое помещение, где нужно размещать цепь, растаскивая ее по всей ширине ящика с помощью металлического крюка-абгалдыря. При укладке создавалось впечатление, что цепь, угрожающе грохоча, надвигалась с космической скоростью, а время остановилось и нет конца и края этой цепи. Слух напряжен до предела, чтоб слышать сигналы боцмана о количестве выбранной цепи. Команда "Якорь в клюзе!" была концом мучений и верхом наслаждения.
...Пришли в Калининград. Днем ходили в город, который оставил гнетущее впечатление из-за массы развалин. Сходили в зоопарк, вдоволь насмеялись в комнате с кривыми зеркалами, а вечером чуть не прослезились, узнав, что "Курадимуна" вечернее увольнение запретил. Либо ему припомнились наши похождения в Пярну, либо глубоко в душу запал факт возвращения члена экипажа в одних трусах и форменной фуражке, но увольнения он нас лишил напрочь.
Оперативным путем было установлено, что в клубе элеватора, где в подавляющем большинстве работали женщины, состоятся танцы. Некоторые "львы паркета", узнав о решении "Курадимуна", приуныли и от злости грызли на ногах ногти. Когда наступила относительная темнота, они в одиночку и малыми группками сорвались в самоволку. Но наш каперанг был не пальцем делан: при его появлении в дверях клуба у элеваторных дам вытянулись лица, не говоря уж о кавалерах. Бывший матрос Черноморского флота закрыл своей коренастой фигурой дверной проем, лишив самовольщиков возможности смыться.
Апогеем дня стала самовольная отлучка самого дисциплинированного курсанта Пеэтера Пыдера, увязавшегося за компанию с ребятами. Когда при разборке группового самовольного схода на берег Пеэтер заявил, что он искал подземные ходы в Калининграде, Григорий Васильевич искренне изумился и остолбенел, словно Антон Антонович Сквозник-Дмухановский из "Ревизора" Н.В. Гоголя. Находясь в таком состоянии, он несколько раз раскурил трубку и даже забыл наказать виновных, что для него было весьма нехарактерно.
...Подходило к концу время практики. Мы сдавали зачеты по навигации и морской практике, управлению шлюпкой, такелажному делу, сигнализации Морзе и МСС (Международному своду сигналов). Удостоверение # 132, выданное на мое имя, свидетельствует о том, что с 5 мая по 7 августа 1959 года я обучался морскому делу на у/с "Вега" по специальности матрос II класса. Это мой первый морской документ.
Окончена практика, веселая курсантская братия покинула "Вегу" и разъехалась в отпуск. Я остался на судне матросом второго класса. Вместе со мной продолжили службу здесь Анатолий Бельский и Виктор Сорокин. На борт приняли мальчиков из Ленинградской школы юнг. Море любит сильных духом и знающих людей. Совместными усилиями мы обучали мальчишек такелажному делу, управлению шлюпкой, морской практике.
В конце августа 1959 года над Балтикой пронесся страшный ураган с порывами ветра до 11 -- 12 баллов, который сметал все на своем пути. Мы стояли в поселке Локса у причала. Ветер был настолько сильным, что появилась опасность обрыва швартовых, и капитан приказал завести сизальский конец вокруг кормовой надстройки, но и это не спасло положения. "Вегу" оторвало и навалило на корму теплохода "Уральск". Возникла водотечность корпуса в результате повреждения набора судна. Чтобы не рисковать жизнью мальчишек, Борис Николаевич попросил помощи. К нам подошло судно РБ-159. Самым страшным из всего пережитого была команда: "Женщинам и детям покинуть судно!" Мы передали мальчишек в сетке на РБ.
Шторм лютовал трое суток, но 31 августа утих. Борис Николаевич тепло поблагодарил нас. Это была наша последняя встреча, вечерним автобусом мы прибыли в Таллинн, переночевали у Толика Бельского, привели в порядок форму и утром явились в училище.
У некоторых некомпетентных людей, видевших море на репродукциях картин Айвазовского или через оконное стекло кабинета, возникал вопрос: "Почему, когда окончательно был подписан смертельный приговор парусному судоходству, нужно проходить практику на "невесте ветра" -- паруснике?" К сожалению, людям, не испытавшим неповторимого чувства полета над волнами, этого не понять.
Парусная практика воспитывает силу воли, закаляет характер, вырабатывает выносливость и чувство товарищества, укрепляет человека физически и нравственно... Вот и я до сих пор помню наполненные ветром паруса, слышу свист ветра и шипение воды по бортам.
На этом можно бы закончить рассказ о парусной практике, но пройдут годы, и в средствах массовой информации появится сообщение о том, что "из-за отсутствия средств на ремонт" "Вега" продана в Финляндию. "Вега" -- наша морская гордость и слава, сотни капитанов и известных морских специалистов прошли на ней свои "морские университеты". Прославленный английский адмирал Нельсон погиб от мушкетной пули в битве у мыса Трафальгар 21 октября 1805 года, а его корабль "Виктори" до сих пор бережно хранится в Портсмуте. Увы, совершенно иная судьба уготована в родном отечестве "Веге", верой и правдой служившей людям десятки лет. Все это достойно глубокого сожаления.
Дмитрий Афанасьевич Лухманов, заканчивая книгу своих воспоминаний, в которой каждая страница овеяна волнующей романтикой моря и дальних странствий, посвятил идущие от всего сердца строчки "былым плаваниям, морскому ветру и па- русам". Привожу эти стихи прославленного моряка, отдавшего 64 года морю и беззаветно любившего парусники, как дань уважения и памяти белокрылой "Веге":
Поет пассат, как флейта, в такелаже,
Гудит, как контрабас, в надутых парусах,
И облаков янтарные плюмажи
Мелькают на луне и тают в небесах.
Чуть-чуть кренясь, скользит, как привиденье,
Красавец клипер, залитый луной,
И взрезанных пучин сварливое шипенье,
Смирясь, сливается с ночною тишиной.
Вертится лаг, считая жадно мили,
Под скрытой в тьме рукой скрипит слегка штурвал.
Чу! .. Мелодично склянки прозвонили,
И голос с бака что-то прокричал...
Но это сон... Волны веселой пену
Давным-давно не режут клипера,
И парусам давно несут на смену
Дым тысяч труб соленые ветра.
Но отчего ж, забывшись сном в каюте,
Под шум поршней и мерный стук винта,
Я вижу вновь себя среди снастей на юте
И к милым парусам несет меня мечта!
И СНОВА БУДНИ
Коряги-мореходы начали съезжаться. Отдохнувшие физически и морально, они уплетали за обе щеки последние остатки того, что им положили с собой заботливые материнские руки.
Утром личный состав был построен на плацу по "большому сбору". Начальник училища скомандовал: "Курсантам Бельскому, Рястасу и Сорокину выйти из строя! "Признаться, я почувствовал себя не совсем уютно: обычно такая процедура заканчивалась торжественным "выносом" из училища. Но А.В. Аносов объявил нам благодарность и по пять суток отпуска -- все, что мог для нас сделать "папа".
У нас новый командир роты. Вместо В. Колесникова в командование вступил капитан третьего ранга Михаил Рафаилович Рахлин. В отличие от своего предшественника, новый командир имел научную концепцию воспитательного процесса: если курсантский организм не терпит алкоголя, курсант может позволить себе только кефир. Что касается курсантского характера, то "лучше иметь твердый шанкр, чем мягкий характер". И хотя многие из нас не знали значения этого таинственного, явно иностранного происхождения слова, каждый из нас понимал, что для воспитания характера наступило подходящее время.
Наш тридцатилетний командир был высок и строен, строг, всегда готовый прихватить курсанта. У него было любимое изречение: "Вперед, без страха и сомнений!" Под его мудрым руководством рота шла именно вперед, дошла до госэкзаменов и успешно их сдала, получив дипломы. К сожалению, не моry написать "без потерь"...
Курсанты уважали командира, некоторые поддерживали с ним добрые отношения на протяжении многих лет и проводили в последний путь. Никто из нас не свернул с истинного курса, в чем, безусловно, есть плоды его воспитательной концепции.
...Мы уезжали в колхоз. Наш судоводительский букет был разбавлен одной яркой судомеханической личностью в лице представителя солнечной Одессы -Арсо Бобеля. Это он в прошлом году обвел вокруг пальца такого опытного стража курсантских устоев, как майор Давиденко.
Рота прибыла из колхоза. Арсо появился незнамо откуда. Майор спросил у него:
-- Бобель, где ты был?
-- Болел.
-- Бумага е?
-- Бумага е.
-- Покаж!
Бобель достал из кармана какую-то помятую бумажку, скрепленную треугольным штампом, и подал майору, который проверил ее и на свет, и на зуб попробовал, после чего сказал:
-- Бобель, так це ж липа!
-- Це дуб, -- уточнил Арсо.
Нашей ударной группой командовал в колхозе отличившийся при задержании "диверсанта" в минно-торпедном классе капитан Кузьмин -- "В Дарданеллы-мать!"
Приехали в колхоз "1 Мая" Хаапсалуского района. Нас расселили в помещении, которое когда-то могло быть школьным классом. Никогда мне не доводилось видеть в эстонской деревне такой нищеты и убожества, как здесь. А название колхоза звучало даже как-то издевательски.
Спали мы на полу, в ржаной соломе. По утрам заходил "В Дарданеллы-мать! и, постукивая палкой о голенище сапога, командовал: "Подъем! В Дарданеллы-мать!"
Из-за бедности колхоза ощущались трудности с питанием, которое покупали на базаре. В хозяйстве был автомобиль ГАЗ-51 с фанерной кабиной, на котором ездил председатель, бригадир, шофер и грузчик в одном лице. Имелись три лошади, на одной из которых одноногий почтальон развозил почту. Еще -- две коровы, 22 овцы и 7 членов колхоза. Особой достопримечательностью были две телеги образца 1936 года, на долю которых с нашим приездом выпали тяжелые испытания.
Вначале мы занимались перевозкой сена с ригелей, что для Эстонии в сентябре явление весьма редкое. Водителем одной из кобыл был я, другой -Игорь Сараев. Возможно, уже с курсантских дней в его организм закрался червь испытателя. Первым объектом его экспериментов стала колхозная телега. Возвращаясь с работы, он так раскочегарил управляемую им лошадь, что у телеги одновременно отвалились оба задних колеса, через несколько дней та же участь постигла и передние. Капитан Кузьмин от души напихал "В Дарданеллы-мать" во все нюхательные, дыхательные и глотательные органы незадачливого испытателя.
Вскоре нас перевели на уборку картофеля, что оказалось особенно не по нутру Арсо Бобелю, у которого на батьковщине картофеля вообще не было, и он не представлял, как его выбирают. Арсо ждал своего часа -- и дождался.
У нас в лежбище перегорела электрическая лампочка. Возможно, кто-то ей помог сгореть. Поставили стол, на него картофельный ящик, и единственный наш механик полез менять "лампочку Ильича". Не дотянувшись до нее, он издал страшный крик и начал катапультироваться. Все очевидцы того случая дружно подтвердили, что Арсо начал кричать раньше, чем падать...
Улыбающийся Арсо поудобнее уселся в коляске мотоцикла М-72, на котором заместитель начальника училища по политической части и начальник ОРСО увозили его в училищную медчасть, где он вдоволь отвел душу, гуляя по ночам и отсыпаясь днем. Надо уметь жить, как одесситы!
В память о пребывании в колхозе "1 Мая" я храню в своем архиве Почетную грамоту "За хорошую работу на полях Хаапсалуского района".
Мы вернулись из колхоза, и потекли своей чередой курсантские будни. Через несколько дней поступил приказ: "Роте сдать кал на баканализ!" И хотя сие по приказу не делается, дружно засели в гальюне. Потуги результатов не дали, продолжили наутро -- и вновь неудача. И когда уже совсем потеряли надежду на успех, мертвую тишину гальюна нарушил радостный крик: "Есть!!!" Все, как в Эльдорадо, бросились со спичечными коробками к заветному продукту. Выполнив заказ, через день получили новый приказ: "Роте приготовиться для госпитализации в инфекционную больницу на улице Тислера, 29".Оказалось, что в содержимом наших коробок обнаружили зловредную микробу, за которой охотились все таллиннские эпидемиологи. Какой-то самый догадливый из них сообразил, что подобный колоссальный успех в таком сложном деле нереален, и сдачу анализов пришлось повторить. Теперь каждый из нас, как амулет, носил в кармане пустой спичечный коробок...