– Н-не знаю. – Лена с сомнением покачала головой. – Буш, наверно, не согласится.
– И не надо! Без вас обойдемся! Другие жертвуют, чтобы помочь голодающим, а вы хотите от них себе урвать. И не стыдно?
– Не сердись, не сердись! – Лена засмеялась. – Какой ты сердитый! Мы сделаем так: отпросимся с Игорем погулять и придем к вам. Ладно?
– Ладно.
– До свиданья. – Лена протянула ему и Шуре руку. – Только ты, пожалуйста, не сердись.
– Я и не сержусь, – ответил Миша.
Когда Лена ушла, он сказал Шуре:
– Ох, и канитель с этими девчонками!
Глава 30
Глава 31
Глава 32
Глава 33
Глава 34
Глава 35
Глава 36
– И не надо! Без вас обойдемся! Другие жертвуют, чтобы помочь голодающим, а вы хотите от них себе урвать. И не стыдно?
– Не сердись, не сердись! – Лена засмеялась. – Какой ты сердитый! Мы сделаем так: отпросимся с Игорем погулять и придем к вам. Ладно?
– Ладно.
– До свиданья. – Лена протянула ему и Шуре руку. – Только ты, пожалуйста, не сердись.
– Я и не сержусь, – ответил Миша.
Когда Лена ушла, он сказал Шуре:
– Ох, и канитель с этими девчонками!
Глава 30
Покупка реквизита
Они начали выбирать краски.
– Вот самые подходящие. – Шура вертел в руках коробку с карандашами. – Этот цвет называется «бордо». Бери, Мишка.
Миша опустил руку в карман и в ту же секунду с ужасом почувствовал, что кошелька в кармане нет. Все закружилось перед ним. В толпе мелькнула фигура беспризорника. Миша отчаянно крикнул и бросился вдогонку.
Беспризорник выскочил из рядов, свернул в переулок и бежал по нему, путаясь в длинном рваном пальто. Из дыр пальто торчала грязная вата, рукава волочились по земле. Он юркнул в проходной двор, но Миша не отставал от него и наконец догнал на каком-то пустыре. Он схватил его за пальто и, тяжело дыша, сказал:
– Отдай!
– Не тронь меня, я психический! – дико закричал беспризорник и выкатил белки глаз, страшные на его черном, измазанном сажей лице.
Они сцепились. Беспризорник визжал и кусался. Миша свалил его и, прижимая к земле, шарил по грязным лохмотьям, отыскивая кошелек.
Беспризорник извивался, кусал Мишину руку. Миша рванул его за рукав. Рукав оторвался от пальто, кошелек упал на землю. Миша схватил его, и страшная злоба овладела им. Сколько он трудился над созданием драмкружка, ходил, клянчил, уговаривал, отдал своего Гоголя! И этот воришка чуть не разрушил все! И ребята могли подумать, что он сам присвоил деньги… Нет! Надо ему еще наподдать!
Беспризорник лежал на земле ничком. Его грязная худая шея казалась совсем тонкой в широком воротнике мужского пальто. Из оторванного рукава неестественно торчала голая рука, грязная и исцарапанная.
Ладно. Лежачего не бьют… Миша слегка, для порядка, ткнул беспризорника ногой:
– Будешь знать, как воровать…
Беспризорник продолжал лежать на земле.
Миша отошел на несколько шагов, потом вернулся и мрачно произнес:
– Ну, вставай, довольно притворяться!
Беспризорник поднялся и сел. Всхлипывая и вытирая кулаками лицо, он бормотал:
– Справился?.. Да?..
– А ты зачем кошелек взял? Я ведь тебя не трогал.
– Иди к черту!
– Поругайся, поругайся, – сказал Миша, – вот я тебе еще добавлю!..
Но злоба прошла, и он знал, что не добавит.
Продолжая всхлипывать, беспризорник поднял оторванный рукав. Пальто его распахнулось, обнажив худенькое, с выступающими ребрами тело. Под пальто у беспризорника не было даже рубашки.
– Как же ты его пришьешь? – спросил Миша, присев на корточки и разглядывая рукав.
Беспризорник вертел рукав и угрюмо молчал.
– Знаешь что? – сказал Миша. – Пойдем к нам, моя мать зашьет.
Беспризорник недоверчиво посмотрел на него:
– Застукать хочешь…
– Вот честное слово!.. Тебя как зовут?
– Михайлой.
– Вот здорово! – Миша рассмеялся. – Меня тоже Михаилом зовут. Пойдем к нам в клуб.
– Не видал я вашего клуба!
– Ты брось, пойдем. Тебе там девочки в момент рукав пришьют.
– Не видал я ваших девчонок!
– Не хочешь в клуб – пойдем ко мне домой. Пообедаешь у нас.
– Не видал я вашего обеда!
– Вот какой упрямый! – рассердился Миша. – Пойдем, тебе говорят! – Он поднялся и потянул беспризорника за целый рукав. – Вставай!
– Пусти! – закричал беспризорник, но было уже поздно: затрещали нитки – и второй рукав очутился у Миши в руках.
– Ну вот, – смущенно пробормотал Миша, – говорил тебе: идем сразу.
– А ты собрался с силой? Да, собрался?..
Теперь на пальто у беспризорника вовсе не было рукавов, только торчали голые руки.
– Ладно, – решительно сказал Миша, – пошли ко мне! – Он взял оба рукава. – А не пойдешь – не отдам, ходи без рукавов.
– Вот самые подходящие. – Шура вертел в руках коробку с карандашами. – Этот цвет называется «бордо». Бери, Мишка.
Миша опустил руку в карман и в ту же секунду с ужасом почувствовал, что кошелька в кармане нет. Все закружилось перед ним. В толпе мелькнула фигура беспризорника. Миша отчаянно крикнул и бросился вдогонку.
Беспризорник выскочил из рядов, свернул в переулок и бежал по нему, путаясь в длинном рваном пальто. Из дыр пальто торчала грязная вата, рукава волочились по земле. Он юркнул в проходной двор, но Миша не отставал от него и наконец догнал на каком-то пустыре. Он схватил его за пальто и, тяжело дыша, сказал:
– Отдай!
– Не тронь меня, я психический! – дико закричал беспризорник и выкатил белки глаз, страшные на его черном, измазанном сажей лице.
Они сцепились. Беспризорник визжал и кусался. Миша свалил его и, прижимая к земле, шарил по грязным лохмотьям, отыскивая кошелек.
Беспризорник извивался, кусал Мишину руку. Миша рванул его за рукав. Рукав оторвался от пальто, кошелек упал на землю. Миша схватил его, и страшная злоба овладела им. Сколько он трудился над созданием драмкружка, ходил, клянчил, уговаривал, отдал своего Гоголя! И этот воришка чуть не разрушил все! И ребята могли подумать, что он сам присвоил деньги… Нет! Надо ему еще наподдать!
Беспризорник лежал на земле ничком. Его грязная худая шея казалась совсем тонкой в широком воротнике мужского пальто. Из оторванного рукава неестественно торчала голая рука, грязная и исцарапанная.
Ладно. Лежачего не бьют… Миша слегка, для порядка, ткнул беспризорника ногой:
– Будешь знать, как воровать…
Беспризорник продолжал лежать на земле.
Миша отошел на несколько шагов, потом вернулся и мрачно произнес:
– Ну, вставай, довольно притворяться!
Беспризорник поднялся и сел. Всхлипывая и вытирая кулаками лицо, он бормотал:
– Справился?.. Да?..
– А ты зачем кошелек взял? Я ведь тебя не трогал.
– Иди к черту!
– Поругайся, поругайся, – сказал Миша, – вот я тебе еще добавлю!..
Но злоба прошла, и он знал, что не добавит.
– Как же ты его пришьешь? – спросил Миша, присев на корточки и разглядывая рукав.
Беспризорник вертел рукав и угрюмо молчал.
– Знаешь что? – сказал Миша. – Пойдем к нам, моя мать зашьет.
Беспризорник недоверчиво посмотрел на него:
– Застукать хочешь…
– Вот честное слово!.. Тебя как зовут?
– Михайлой.
– Вот здорово! – Миша рассмеялся. – Меня тоже Михаилом зовут. Пойдем к нам в клуб.
– Не видал я вашего клуба!
– Ты брось, пойдем. Тебе там девочки в момент рукав пришьют.
– Не видал я ваших девчонок!
– Не хочешь в клуб – пойдем ко мне домой. Пообедаешь у нас.
– Не видал я вашего обеда!
– Вот какой упрямый! – рассердился Миша. – Пойдем, тебе говорят! – Он поднялся и потянул беспризорника за целый рукав. – Вставай!
– Пусти! – закричал беспризорник, но было уже поздно: затрещали нитки – и второй рукав очутился у Миши в руках.
– Ну вот, – смущенно пробормотал Миша, – говорил тебе: идем сразу.
– А ты собрался с силой? Да, собрался?..
Теперь на пальто у беспризорника вовсе не было рукавов, только торчали голые руки.
– Ладно, – решительно сказал Миша, – пошли ко мне! – Он взял оба рукава. – А не пойдешь – не отдам, ходи без рукавов.
Глава 31
Беспризорник Коровин
«Как встретит нас мама? – думал Миша, шагая рядом с беспризорником. – Еще, пожалуй, прогонит. Ладно. Что сделано, то сделано».
Вот и Генка на своем посту. Он с удивлением посмотрел на Мишу и его оборванного спутника. Ребята во дворе тоже уставились на них. Миша пересчитал деньги и отдал их Славе:
– На! Как придет Шурка, отдай ему. Пусть сам покупает, мне некогда.
Они пришли домой. Миша втолкнул беспризорника в комнату и решительно произнес:
– Мама, этот парнишка с нами пообедает…
Мама молчала, и Миша добавил:
– Я ему нечаянно рукава оторвал. Его тоже Мишей зовут.
– А фамилия? – спросила мама.
Миша посмотрел на беспризорника. Тот засопел и важно произнес:
– Фамилия наша Коровин.
– Ну что ж, – вздохнула мама, – идите хоть умойтесь, товарищ Коровин.
Миша отправился с ним на кухню, но особого желания мыться Коровин не проявил, да и отмыть его не было никакой возможности. Они постояли перед краном, вернулись в комнату и сели за стол.
Коровин ел степенно и после каждого глотка клал ложку на стол. На скатерти, там, где он держал локти, образовалось два темных пятна.
Миша ел молча, искоса поглядывая на мать. Она повесила на спинку стула пальто Коровина и пришивала к нему рукава. По хмурому выражению ее лица Миша понял, что после ухода Коровина ему предстоит неприятный разговор.
После супа мама подала им сковородку с жареной картошкой.
Миша отодвинул свою тарелку:
– Спасибо, мама, я уже сыт.
– Ешь, – сказала мама, – всем хватит.
Она уже приладила к пальто рукава и теперь пришивала разорванную подкладку.
Коровин кончил есть и положил ложку на стол.
– Ну вот, – сказала мама, расправляя на руках пальто, – вот и шуба готова. – Она протянула ее Коровину: – Не жарко тебе в ней?
Коровин встал, натянул на себя пальто, потом пробормотал:
– Ничего, мы привычные…
– Родные-то у тебя есть?
Коровин молчал.
– Мать, отец, есть кто-нибудь?
Коровин стоял уже у самой двери. Он засопел, но все же опять ничего не ответил.
«Куда же он пойдет?» – думал Миша.
Не глядя на мать, он спросил:
– Куда же ты теперь пойдешь?
Беспризорник запахнулся в пальто и вышел из комнаты.
Миша вышел вслед за ним.
– Погоди, здесь темно. – Он открыл входную дверь и пропустил Коровина. – Так заходи, – сказал он на прощанье. – Я всегда дома или во дворе.
Беспризорник ничего не ответил и пошел вниз по лестнице.
Вот и Генка на своем посту. Он с удивлением посмотрел на Мишу и его оборванного спутника. Ребята во дворе тоже уставились на них. Миша пересчитал деньги и отдал их Славе:
– На! Как придет Шурка, отдай ему. Пусть сам покупает, мне некогда.
Они пришли домой. Миша втолкнул беспризорника в комнату и решительно произнес:
– Мама, этот парнишка с нами пообедает…
Мама молчала, и Миша добавил:
– Я ему нечаянно рукава оторвал. Его тоже Мишей зовут.
– А фамилия? – спросила мама.
Миша посмотрел на беспризорника. Тот засопел и важно произнес:
– Фамилия наша Коровин.
– Ну что ж, – вздохнула мама, – идите хоть умойтесь, товарищ Коровин.
Миша отправился с ним на кухню, но особого желания мыться Коровин не проявил, да и отмыть его не было никакой возможности. Они постояли перед краном, вернулись в комнату и сели за стол.
Коровин ел степенно и после каждого глотка клал ложку на стол. На скатерти, там, где он держал локти, образовалось два темных пятна.
Миша ел молча, искоса поглядывая на мать. Она повесила на спинку стула пальто Коровина и пришивала к нему рукава. По хмурому выражению ее лица Миша понял, что после ухода Коровина ему предстоит неприятный разговор.
После супа мама подала им сковородку с жареной картошкой.
Миша отодвинул свою тарелку:
– Спасибо, мама, я уже сыт.
– Ешь, – сказала мама, – всем хватит.
Она уже приладила к пальто рукава и теперь пришивала разорванную подкладку.
Коровин кончил есть и положил ложку на стол.
– Ну вот, – сказала мама, расправляя на руках пальто, – вот и шуба готова. – Она протянула ее Коровину: – Не жарко тебе в ней?
Коровин встал, натянул на себя пальто, потом пробормотал:
– Ничего, мы привычные…
– Родные-то у тебя есть?
Коровин молчал.
– Мать, отец, есть кто-нибудь?
Коровин стоял уже у самой двери. Он засопел, но все же опять ничего не ответил.
«Куда же он пойдет?» – думал Миша.
Не глядя на мать, он спросил:
– Куда же ты теперь пойдешь?
Беспризорник запахнулся в пальто и вышел из комнаты.
Миша вышел вслед за ним.
– Погоди, здесь темно. – Он открыл входную дверь и пропустил Коровина. – Так заходи, – сказал он на прощанье. – Я всегда дома или во дворе.
Беспризорник ничего не ответил и пошел вниз по лестнице.
Глава 32
Разговор с мамой
Миша молча читал. В комнате было тихо. Только жужжала с перерывами швейная машина. Отблески солнца играли на ее металлических частях, на стальном колесе и золотых фирменных эмблемах. Предстоящий разговор был, конечно, неприятен, но мама все равно заговорит, и лучше уж поскорей…
– Где же ты с ним познакомился? – не оборачиваясь, спросила наконец мама.
– На рынке. Он у меня деньги украл.
Мама оставила машину и обернулась к Мише:
– Какие деньги?
– Лотерейные. Я ведь тебе рассказывал… Мы с Шуркой краски покупали.
– Ну, и вернул он тебе деньги?
Миша усмехнулся:
– Еще бы! Я его догнал. Ну конечно, подрались…
– Так и познакомились?
– Так и познакомились.
Мама покачала головой:
– Нечего сказать, красивая картина: на улице дерешься с беспризорниками.
– Никто не видел… Да мы и не дрались, я его так, прижал немного.
– Да… – Мама снова покачала головой. – А зачем ты его сюда привел? Чтобы он и здесь что-нибудь украл?
– Он не украдет.
– Почему ты так думаешь?
– Так думаю.
Снова молчание, равномерный стук машины.
– Ты недовольна? – сказал Миша.
Вместо ответа она спросила:
– Что все-таки побудило тебя привести его сюда?
– Так…
– Жалко стало?
– Почему – жалко? – Миша пожал плечами. – Так просто… Я ему рукава оторвал, надо их пришить.
– Да, конечно… – Она снова завертела машину. Белое полотнище ползло на пол и волнами ложилось возле ножек стула.
– Ты недовольна тем, что я привел его? – снова спросил Миша.
– Я этого не говорю, но… все же малоприятное знакомство. И потом: ты чуть было не предложил ему остаться у нас. Собственно говоря, можно было бы со мной сначала посоветоваться.
– Это верно, – признался Миша, – но жалко его, он ведь опять на улицу пойдет…
– Конечно, жалко… – согласилась мама. – Теперь многие берут на воспитание этих ребят, но… ты сам знаешь, я не имею этой возможности.
– Вот увидишь, скоро беспризорность ликвидируют! – горячо сказал Миша. – Знаешь, сколько детдомов организовали!
– Я знаю, но все же перевоспитать этих детей очень трудно… Они испорчены улицей.
– Знаешь, мама, – сказал Миша, – в Москве есть такой отряд – он называется отряд юных пионеров, – и вот там ребята, все равно, знаешь, как комсомольцы, занимаются с беспризорными и вообще, – он сделал неопределенный жест, – проводят всякую работу. Мы с Генкой и Славкой решили туда поступить. Это на Пантелеевке. В воскресенье мы туда пойдем.
– На Пантелеевке? – переспросила мама. – Но ведь это очень далеко.
– Ну что ж такого. Теперь ведь лето, времени много, будем ходить туда. А когда нам исполнится четырнадцать лет, мы в комсомол поступим.
Мама обернулась и с улыбкой посмотрела на Мишу:
– Ты уже в комсомол собираешься?
– Не сейчас, конечно, сейчас не примут, а потом…
– Ну вот, – вздохнула мама и улыбнулась, – поступишь в комсомол, появятся у тебя дела, а меня, наверно, совсем забросишь.
– Что ты, мама! – Миша тоже улыбнулся. – Разве я тебя заброшу? – Он покраснел и уткнулся в книгу.
Мама замолчала и снова завертела машину.
Миша оторвался от книги и смотрел на мать. Она склонилась над машиной. Туго закрученный узел ее каштановых волос касался зеленой кофточки; кофточка была волнистая, блестящая, аккуратно выглаженная, с гладким воротником.
Миша встал, тихонько подошел к матери, обнял ее за плечи, прижался щекой к ее волосам.
– Ну что? – спросила мама, опустив руки с шитьем на колени.
– Знаешь, мама, что мне кажется?
– Что?
– Только ты честно ответишь: да или нет?
– Хорошо, отвечу.
– Мне кажется… мне кажется, что ты совсем на меня не сердишься за этого беспризорника… Правда? Ну, скажи – правда?
Мама тихонько засмеялась и качнула головой, пытаясь высвободиться из объятий Миши.
– Нет, скажи, мама, – весело крикнул Миша, – скажи!.. И знаешь, что мне еще кажется, знаешь?
– Ну что?
– Мне кажется, что на моем месте ты поступила бы так же. А? Ну скажи, да?
– Да, да! – Она разжала его руки и поправила прическу. – Но все же не води сюда слишком много беспризорных.
– Где же ты с ним познакомился? – не оборачиваясь, спросила наконец мама.
– На рынке. Он у меня деньги украл.
– Какие деньги?
– Лотерейные. Я ведь тебе рассказывал… Мы с Шуркой краски покупали.
– Ну, и вернул он тебе деньги?
Миша усмехнулся:
– Еще бы! Я его догнал. Ну конечно, подрались…
– Так и познакомились?
– Так и познакомились.
Мама покачала головой:
– Нечего сказать, красивая картина: на улице дерешься с беспризорниками.
– Никто не видел… Да мы и не дрались, я его так, прижал немного.
– Да… – Мама снова покачала головой. – А зачем ты его сюда привел? Чтобы он и здесь что-нибудь украл?
– Он не украдет.
– Почему ты так думаешь?
– Так думаю.
Снова молчание, равномерный стук машины.
– Ты недовольна? – сказал Миша.
Вместо ответа она спросила:
– Что все-таки побудило тебя привести его сюда?
– Так…
– Жалко стало?
– Почему – жалко? – Миша пожал плечами. – Так просто… Я ему рукава оторвал, надо их пришить.
– Да, конечно… – Она снова завертела машину. Белое полотнище ползло на пол и волнами ложилось возле ножек стула.
– Ты недовольна тем, что я привел его? – снова спросил Миша.
– Я этого не говорю, но… все же малоприятное знакомство. И потом: ты чуть было не предложил ему остаться у нас. Собственно говоря, можно было бы со мной сначала посоветоваться.
– Это верно, – признался Миша, – но жалко его, он ведь опять на улицу пойдет…
– Конечно, жалко… – согласилась мама. – Теперь многие берут на воспитание этих ребят, но… ты сам знаешь, я не имею этой возможности.
– Вот увидишь, скоро беспризорность ликвидируют! – горячо сказал Миша. – Знаешь, сколько детдомов организовали!
– Я знаю, но все же перевоспитать этих детей очень трудно… Они испорчены улицей.
– Знаешь, мама, – сказал Миша, – в Москве есть такой отряд – он называется отряд юных пионеров, – и вот там ребята, все равно, знаешь, как комсомольцы, занимаются с беспризорными и вообще, – он сделал неопределенный жест, – проводят всякую работу. Мы с Генкой и Славкой решили туда поступить. Это на Пантелеевке. В воскресенье мы туда пойдем.
– На Пантелеевке? – переспросила мама. – Но ведь это очень далеко.
– Ну что ж такого. Теперь ведь лето, времени много, будем ходить туда. А когда нам исполнится четырнадцать лет, мы в комсомол поступим.
Мама обернулась и с улыбкой посмотрела на Мишу:
– Ты уже в комсомол собираешься?
– Не сейчас, конечно, сейчас не примут, а потом…
– Ну вот, – вздохнула мама и улыбнулась, – поступишь в комсомол, появятся у тебя дела, а меня, наверно, совсем забросишь.
– Что ты, мама! – Миша тоже улыбнулся. – Разве я тебя заброшу? – Он покраснел и уткнулся в книгу.
Мама замолчала и снова завертела машину.
Миша оторвался от книги и смотрел на мать. Она склонилась над машиной. Туго закрученный узел ее каштановых волос касался зеленой кофточки; кофточка была волнистая, блестящая, аккуратно выглаженная, с гладким воротником.
Миша встал, тихонько подошел к матери, обнял ее за плечи, прижался щекой к ее волосам.
– Ну что? – спросила мама, опустив руки с шитьем на колени.
– Знаешь, мама, что мне кажется?
– Что?
– Только ты честно ответишь: да или нет?
– Хорошо, отвечу.
– Мне кажется… мне кажется, что ты совсем на меня не сердишься за этого беспризорника… Правда? Ну, скажи – правда?
Мама тихонько засмеялась и качнула головой, пытаясь высвободиться из объятий Миши.
– Нет, скажи, мама, – весело крикнул Миша, – скажи!.. И знаешь, что мне еще кажется, знаешь?
– Ну что?
– Мне кажется, что на моем месте ты поступила бы так же. А? Ну скажи, да?
– Да, да! – Она разжала его руки и поправила прическу. – Но все же не води сюда слишком много беспризорных.
Глава 33
Черный веер
– Миша-а! – раздался во дворе Генкин голос.
Миша выглянул в окно. Генка стоял внизу, задрав кверху голову.
– Чего?
– Иди скорей, дело есть! – Генка многозначительно скосил глаза в сторону филинского склада.
– Чего еще? – нетерпеливо крикнул Миша. Ему очень не хотелось уходить сейчас из дому.
– Да иди скорей! – Генка сделал страдальческое лицо. – Понимаешь? – Всякими знаками он показывал, что дело не терпит никакого отлагательства.
Когда Миша спустился во двор, Генка тут же подступил к нему:
– Знаешь, где тот, высокий?
– Где?
– В закусочной.
Ребята выскочили на улицу и подошли к закусочной.
Через широкое мутное стекло виднелись сидящие вокруг мраморных столиков люди. Лепные фигуры на потолке плавали в голубых волнах табачного дыма. В проходах балансировал с подносом в руках маленький официант. Белая пена падала из кружек на его халат.
За одним из столиков сидел Филин. Но он был один.
– Где же высокий? – спросил Миша.
– Только что здесь был, – недоумевал Генка, – сидел с Филиным… Куда он делся?..
– Хорошо, – быстро проговорил Миша, – далеко он не ушел. Ты иди налево, к Смоленской, а я направо – к Арбатской.
Миша быстро пошел по направлению к Арбатской площади, внимательно осматривая улицу. Когда он пересекал Никольский переулок, в глубине переулка мелькнула фигура человека в белой рубахе, свернувшего за угол церкви Успения на Могильцах. Миша во всю прыть помчался вперед, добежал до церкви, огляделся по сторонам. Высокий шел по Мертвому переулку. Миша побежал за ним. Высокий пересек Пречистенку и пошел по Всеволожскому переулку. Миша догнал его у самой Остоженки, но проходивший трамвай отделил его от Миши. Когда трамвай прошел, высокого на улице уже не было.
Куда он делся? Миша растерянно оглядывал улицу и увидел на противоположной ее стороне филателистический магазин. Миша знал этот магазин. Он иногда покупал в нем марки для своей коллекции. И сюда, по словам Генки, зачем-то ходит Борька Филин… Миша вошел в магазин. Над дверью коротко звякнул колокольчик.
В магазине никого не было. На прилавке под стеклом лежали марки, на полке стояли коробки и альбомы.
На звонок из внутренней комнаты магазина вышел хозяин – лысый, красноносый старик. Он плотно прикрыл дверь и спросил у Миши, что ему надо.
– Можно марки посмотреть? – спросил Миша.
Старик бросил на прилавок несколько конвертов с марками, а сам вернулся в соседнюю комнату, оставив дверь приоткрытой, чтобы видеть магазин.
Вертя в руках марку Боснии и Герцеговины, Миша искоса поглядывал в комнату, в которую удалился старик. Она была совсем темной, только на столе стояла электрическая лампа. Кто-то вполголоса переговаривался со стариком. Прилавок мешал Мише заглянуть в комнату, но он был уверен, что там находится именно этот высокий человек в белой рубахе. О чем они говорили, он тоже разобрать не мог.
Раздался звук отодвигаемого стула. Сейчас они выйдут! Миша наклонил голову к маркам и напрягся в ожидании. Сейчас он увидит этого человека… В глубине задней комнаты скрипнула дверь, и через несколько минут в магазин вышел старик. Вот так штука! Тот, высокий, ушел через черный ход…
– Выбрал? – хмуро спросил старик, вернувшись за прилавок.
– Сейчас, – ответил Миша, делая вид, что внимательно рассматривает марки.
– Скорее, – сказал старик, – магазин пора закрывать.
Он опять вышел в темную комнату, но дверь на этот раз вовсе не закрыл.
Лампа освещала край стола. В ее свете Миша видел костлявые руки старика. Они собирали бумаги со стола и складывали их в выдвинутый ящик. Потом в руках появился веер, черный веер. Руки подержали его некоторое время открытым, затем медленно свернули. Веер превратился в продолговатый предмет…
Затем в руках старика что-то блеснуло. Как будто кольцо и шарик. Вместе со свернутым веером старик положил их в ящик стола.
Миша выглянул в окно. Генка стоял внизу, задрав кверху голову.
– Чего?
– Иди скорей, дело есть! – Генка многозначительно скосил глаза в сторону филинского склада.
– Чего еще? – нетерпеливо крикнул Миша. Ему очень не хотелось уходить сейчас из дому.
– Да иди скорей! – Генка сделал страдальческое лицо. – Понимаешь? – Всякими знаками он показывал, что дело не терпит никакого отлагательства.
Когда Миша спустился во двор, Генка тут же подступил к нему:
– Знаешь, где тот, высокий?
– Где?
– В закусочной.
Ребята выскочили на улицу и подошли к закусочной.
Через широкое мутное стекло виднелись сидящие вокруг мраморных столиков люди. Лепные фигуры на потолке плавали в голубых волнах табачного дыма. В проходах балансировал с подносом в руках маленький официант. Белая пена падала из кружек на его халат.
За одним из столиков сидел Филин. Но он был один.
– Где же высокий? – спросил Миша.
– Только что здесь был, – недоумевал Генка, – сидел с Филиным… Куда он делся?..
– Хорошо, – быстро проговорил Миша, – далеко он не ушел. Ты иди налево, к Смоленской, а я направо – к Арбатской.
Куда он делся? Миша растерянно оглядывал улицу и увидел на противоположной ее стороне филателистический магазин. Миша знал этот магазин. Он иногда покупал в нем марки для своей коллекции. И сюда, по словам Генки, зачем-то ходит Борька Филин… Миша вошел в магазин. Над дверью коротко звякнул колокольчик.
В магазине никого не было. На прилавке под стеклом лежали марки, на полке стояли коробки и альбомы.
На звонок из внутренней комнаты магазина вышел хозяин – лысый, красноносый старик. Он плотно прикрыл дверь и спросил у Миши, что ему надо.
– Можно марки посмотреть? – спросил Миша.
Старик бросил на прилавок несколько конвертов с марками, а сам вернулся в соседнюю комнату, оставив дверь приоткрытой, чтобы видеть магазин.
Вертя в руках марку Боснии и Герцеговины, Миша искоса поглядывал в комнату, в которую удалился старик. Она была совсем темной, только на столе стояла электрическая лампа. Кто-то вполголоса переговаривался со стариком. Прилавок мешал Мише заглянуть в комнату, но он был уверен, что там находится именно этот высокий человек в белой рубахе. О чем они говорили, он тоже разобрать не мог.
Раздался звук отодвигаемого стула. Сейчас они выйдут! Миша наклонил голову к маркам и напрягся в ожидании. Сейчас он увидит этого человека… В глубине задней комнаты скрипнула дверь, и через несколько минут в магазин вышел старик. Вот так штука! Тот, высокий, ушел через черный ход…
– Выбрал? – хмуро спросил старик, вернувшись за прилавок.
– Сейчас, – ответил Миша, делая вид, что внимательно рассматривает марки.
– Скорее, – сказал старик, – магазин пора закрывать.
Он опять вышел в темную комнату, но дверь на этот раз вовсе не закрыл.
Лампа освещала край стола. В ее свете Миша видел костлявые руки старика. Они собирали бумаги со стола и складывали их в выдвинутый ящик. Потом в руках появился веер, черный веер. Руки подержали его некоторое время открытым, затем медленно свернули. Веер превратился в продолговатый предмет…
Затем в руках старика что-то блеснуло. Как будто кольцо и шарик. Вместе со свернутым веером старик положил их в ящик стола.
Глава 34
Агриппина Тихоновна
Медленно возвращался Миша домой. Итак, он не увидел таинственного незнакомца. Однако все это очень подозрительно. И ушел этот человек через черный ход. И старик вел себя как-то настороженно. И Борька-Жила сюда ходит…
Уже подойдя к своему дому, Миша подумал о веере, и неожиданная мысль мелькнула вдруг в его мозгу. Когда старик свернул веер, он стал подобен ножнам… И кольцо как ободок. Неужели ножны?
Взволнованный этой догадкой, он побежал разыскивать друзей. Он нашел их на квартире у Генки.
Ребята сидели за столом. Слава линовал бумагу, а Генка что-то писал. Он с ногами забрался на стул и совсем почти лег на стол.
Против них сидела Агриппина Тихоновна. На кончике ее носа были водружены очки в железной оправе. Она посмотрела поверх них на вошедшего в комнату Мишу. Потом снова начала диктовать, отодвигая от себя листок, который она держала высоко над столом, на уровне глаз.
– «…Рубцова Анна Григорьевна», – медленно диктовала Агриппина Тихоновна. – Написал? Аккуратней, аккуратней пиши, не торопись. Так… «Семенова Евдокия Гавриловна».
– Гляди, Миша, – крикнул Генка, – у меня новая должность – секретарь женотдела!
– Не вертись, – прикрикнула Агриппина Тихоновна: – весь лист измараешь!
Миша заглянул через плечо Генки: «Список работниц сновального цеха, окончивших школу ликвидации неграмотности». Против каждой фамилии стоял возраст. Моложе сорока лет не было никого.
– Вертишься! – продолжала ворчать Агриппина Тихоновна. – Вон Слава как аккуратно рисует, а ты все вертишься… Ну? Написал Евдокию Гавриловну?
– Написал, написал… Давайте дальше. И чего вы вздумали старушек учить?
Агриппина Тихоновна пристально посмотрела на Генку:
– Как – чего? Ты это что, всерьез?
– Конечно, всерьез. Вот, – он ткнул пером в список, – пятьдесят четыре года. Для чего ей грамота?
– Вот ты какой, оказывается! – медленно проговорила Агриппина Тихоновна и сняла очки. – Вот какой!.. А я и не знала.
– Чего, чего вы? – смутился Генка.
– Вот оно что… – снова проговорила Агриппина Тихоновна, продолжаяа пристально смотреть на Генку. – Тебе, значит, одному грамота?
– Я не…
– Не перебивай! Так, значит, тебе одному грамота? А Семенова сорок лет на фабрике горбом ворочала, ей, значит, так темной бабой и помирать? И я, значит, тоже зря училась? Двух сыновей в гражданской схоронила, чтобы, значит, Генка учился, а я как была, так чтобы и осталась? И вот Асафьеву из подвала в квартиру переселили тоже, выходит, зря. Могла бы и в подвале помереть – шестьдесят ведь годов в нем прожила… Так, значит, по-твоему? А? Скажи.
– Тетя, – плачущим голосом закричал Генка, – вы меня не поняли! Я в шутку.
– Отлично поняла, – отрезала Агриппина Тихоновна, – отлично, сударь мой, поняла. И не думала, не гадала, Геннадий, что ты такой. Не думала, что ты такое представление имеешь о рабочем человеке.
– Тетя, – упавшим голосом прошептал Генка, не поднимая глаз от стола, – тетя! Я не подумавши сказал… Ну… Не подумал и сказал глупость…
– То-то, – наставительно проговорила Агриппина Тихоновна, – а нужно думать. Слово – не воробей: вылетит – не поймаешь… – Она тяжело поднялась со стула. – В другой раз думай…
Уже подойдя к своему дому, Миша подумал о веере, и неожиданная мысль мелькнула вдруг в его мозгу. Когда старик свернул веер, он стал подобен ножнам… И кольцо как ободок. Неужели ножны?
Взволнованный этой догадкой, он побежал разыскивать друзей. Он нашел их на квартире у Генки.
Ребята сидели за столом. Слава линовал бумагу, а Генка что-то писал. Он с ногами забрался на стул и совсем почти лег на стол.
Против них сидела Агриппина Тихоновна. На кончике ее носа были водружены очки в железной оправе. Она посмотрела поверх них на вошедшего в комнату Мишу. Потом снова начала диктовать, отодвигая от себя листок, который она держала высоко над столом, на уровне глаз.
– «…Рубцова Анна Григорьевна», – медленно диктовала Агриппина Тихоновна. – Написал? Аккуратней, аккуратней пиши, не торопись. Так… «Семенова Евдокия Гавриловна».
– Гляди, Миша, – крикнул Генка, – у меня новая должность – секретарь женотдела!
– Не вертись, – прикрикнула Агриппина Тихоновна: – весь лист измараешь!
Миша заглянул через плечо Генки: «Список работниц сновального цеха, окончивших школу ликвидации неграмотности». Против каждой фамилии стоял возраст. Моложе сорока лет не было никого.
– Вертишься! – продолжала ворчать Агриппина Тихоновна. – Вон Слава как аккуратно рисует, а ты все вертишься… Ну? Написал Евдокию Гавриловну?
– Написал, написал… Давайте дальше. И чего вы вздумали старушек учить?
Агриппина Тихоновна пристально посмотрела на Генку:
– Как – чего? Ты это что, всерьез?
– Конечно, всерьез. Вот, – он ткнул пером в список, – пятьдесят четыре года. Для чего ей грамота?
– Вот ты какой, оказывается! – медленно проговорила Агриппина Тихоновна и сняла очки. – Вот какой!.. А я и не знала.
– Чего, чего вы? – смутился Генка.
– Вот оно что… – снова проговорила Агриппина Тихоновна, продолжаяа пристально смотреть на Генку. – Тебе, значит, одному грамота?
– Я не…
– Не перебивай! Так, значит, тебе одному грамота? А Семенова сорок лет на фабрике горбом ворочала, ей, значит, так темной бабой и помирать? И я, значит, тоже зря училась? Двух сыновей в гражданской схоронила, чтобы, значит, Генка учился, а я как была, так чтобы и осталась? И вот Асафьеву из подвала в квартиру переселили тоже, выходит, зря. Могла бы и в подвале помереть – шестьдесят ведь годов в нем прожила… Так, значит, по-твоему? А? Скажи.
– Тетя, – плачущим голосом закричал Генка, – вы меня не поняли! Я в шутку.
– Отлично поняла, – отрезала Агриппина Тихоновна, – отлично, сударь мой, поняла. И не думала, не гадала, Геннадий, что ты такой. Не думала, что ты такое представление имеешь о рабочем человеке.
– Тетя, – упавшим голосом прошептал Генка, не поднимая глаз от стола, – тетя! Я не подумавши сказал… Ну… Не подумал и сказал глупость…
– То-то, – наставительно проговорила Агриппина Тихоновна, – а нужно думать. Слово – не воробей: вылетит – не поймаешь… – Она тяжело поднялась со стула. – В другой раз думай…
Глава 35
Филин
Агриппина Тихоновна вышла на кухню. Генка сидел, понурив голову.
– Что, – насмешливо спросил его Миша, – попало? Еще мало она тебе всыпала. Тебе за твой язык еще не так надо.
– Ведь он признался, что был не прав, – примирительно сказал Слава.
– Ладно, – сказал Миша. – Ну что, Генка, видел ты того, высокого?
– Никого я не видел, – мрачно ответил Генка.
– Так вот… – Миша облокотился о край комода и безразличным голосом произнес: – Пока вы здесь сидели… я… видел ножны.
– Какие ножны? – не понял Слава.
– Обыкновенные, от кортика.
Генка поднял голову и недоверчиво смотрел на Мишу.
– Нет, правда? – спросил Слава.
– Правда. Только что своими глазами видел.
– Где? – Генка поднялся со стула.
– У старика филателиста, на Остоженке.
– Врешь?
– А вот и не вру.
– Здорово! – протянул Генка. – А где они там у него?
Миша торопливо, пока не вошла Агриппина Тихоновна, рассказал о филателисте, высоком незнакомце и черном веере…
– Я думал, ты ножны видел, а то веер какой-то, – разочарованно протянул Генка.
– В общем, – сказал Слава, – было уравнение с двумя неизвестными, а теперь с тремя: первое – Филин, второе – Никитский, третье – веер. И вообще: если это не тот Филин, то остальное – тоже фантазия.
Генка поддержал Славу:
– Верно, Мишка. Может быть, тебе все это показалось?
Миша не отвечал. Он облокотился о край комода, покрытого белой салфеткой с кружевной оборкой, свисающей по бокам.
На комоде стояло квадратное зеркало с круглыми гранями и зеленым лепестком в левом верхнем углу. Лежал моток ниток, проткнутых длинной иглой. Стояли старинные фотографии в овальных рамках, с тисненными золотом фамилиями фотографов. Фамилии были разные, но фон на всех фотографиях одинаковый – меж серых занавесей пруд с дальней, окутанной туманом беседкой.
«Конечно, Славка прав, – думал Миша. – А все же тут что-то есть». Он посмотрел на Генку и сказал:
– Если бы ты не ссорился с теткой, то мы бы всё узнали о Филине.
– Как так?
– А так. Ведь она знает Филина. Хоть бы сказала: из Ревска он или нет.
– Почему же она не скажет? Скажет.
– Ну да, она с тобой и разговаривать теперь не захочет.
– Она не захочет? Со мной? Плохо ты ее знаешь. Она все давным-давно забыла, тем более я извинился. К ней только особый подход нужен. Вот сейчас увидишь…
В комнату вернулась Агриппина Тихоновна, внимательно посмотрела на смолкнувших ребят и начала убирать со стола.
Генка сделал вид, что продолжает прерванный рассказ:
– Я ему говорю: «Твой отец спекулянт, и весь ваш род спекулянтский. Вас, я говорю, весь Ревск знает…»
– Ты это о ком? – спросила Агриппина Тихоновна.
– О Борьке Филине. – Генка поднял на Агриппину Тихоновну невинные, простодушные глаза. – Я ему говорю: «Вашу фамилию весь Ревск знает». А он мне: «Мы, говорит, в этом Ревске никогда и не были. И знать ничего не знаем»…
Мальчики вопросительно уставились на Агриппину Тихоновну. Она сердито тряхнула скатертью и сказала:
– И какие у тебя с ним дела? Ведь сколько раз говорила: не водись с этим Борькой, не доведет он тебя до добра.
– А зачем он врет? Раз из Ревска, так и скажи: из Ревска. Зачем врать?
– Он-то, может, и не был в Ревске, – сказала Агриппина Тихоновна.
– Я и не говорю, что был, но ведь папаша-то его из Ревска. Зачем же врать?
– А он, может, и не знает про отца-то.
– Да ведь сам Филин тут же сидел. Смеется и говорит: «Мы, говорит, коренные москвичи, пролетарии…»
– Это они-то пролетарии? – не выдержала наконец Агриппина Тихоновна. – Да его-то, Филина, отец стражником, жандармом в Ревске служил, а он, вишь, теперь как: под рабочего подделывается! Пролетарии…
– Это кто же, сам Филин жандармом был? – спросил Миша.
– Не сам он, а отец его. Ну, да яблоко от яблони недалеко падает.
Агриппина Тихоновна свернула скатерть и вышла из комнаты.
– Видали? – Генка подмигнул ей вслед. – А вы говорили. Все сказала! Я свою тетку знаю. Теперь все ясно. Филин тот самый. Значит, и Никитский здесь, и ножны. Чувствую, чувствую, что клад близко!
– Не совсем ясно, – возразил Слава. – Ведь ты сам говорил, что в Ревске полно Филиных. Может быть, это другой Филин.
– Ну да! – мотнул головой Генка. – Жандармское отродье. Факт, тот самый…
– Ладно, – весело сказал Миша, – может быть, не тот, а может быть, и тот. Во всяком случае, он из Ревска. Теперь узнаем, служил он на линкоре «Императрица Мария» или не служил.
– Как мы это узнаем? – спросил Генка.
– Проще простого. Неужели у Борьки-Жилы не выведаем?
– Что, – насмешливо спросил его Миша, – попало? Еще мало она тебе всыпала. Тебе за твой язык еще не так надо.
– Ведь он признался, что был не прав, – примирительно сказал Слава.
– Ладно, – сказал Миша. – Ну что, Генка, видел ты того, высокого?
– Никого я не видел, – мрачно ответил Генка.
– Так вот… – Миша облокотился о край комода и безразличным голосом произнес: – Пока вы здесь сидели… я… видел ножны.
– Какие ножны? – не понял Слава.
– Обыкновенные, от кортика.
Генка поднял голову и недоверчиво смотрел на Мишу.
– Нет, правда? – спросил Слава.
– Правда. Только что своими глазами видел.
– Где? – Генка поднялся со стула.
– У старика филателиста, на Остоженке.
– Врешь?
– А вот и не вру.
– Здорово! – протянул Генка. – А где они там у него?
Миша торопливо, пока не вошла Агриппина Тихоновна, рассказал о филателисте, высоком незнакомце и черном веере…
– Я думал, ты ножны видел, а то веер какой-то, – разочарованно протянул Генка.
– В общем, – сказал Слава, – было уравнение с двумя неизвестными, а теперь с тремя: первое – Филин, второе – Никитский, третье – веер. И вообще: если это не тот Филин, то остальное – тоже фантазия.
Генка поддержал Славу:
– Верно, Мишка. Может быть, тебе все это показалось?
Миша не отвечал. Он облокотился о край комода, покрытого белой салфеткой с кружевной оборкой, свисающей по бокам.
На комоде стояло квадратное зеркало с круглыми гранями и зеленым лепестком в левом верхнем углу. Лежал моток ниток, проткнутых длинной иглой. Стояли старинные фотографии в овальных рамках, с тисненными золотом фамилиями фотографов. Фамилии были разные, но фон на всех фотографиях одинаковый – меж серых занавесей пруд с дальней, окутанной туманом беседкой.
«Конечно, Славка прав, – думал Миша. – А все же тут что-то есть». Он посмотрел на Генку и сказал:
– Если бы ты не ссорился с теткой, то мы бы всё узнали о Филине.
– Как так?
– А так. Ведь она знает Филина. Хоть бы сказала: из Ревска он или нет.
– Почему же она не скажет? Скажет.
– Ну да, она с тобой и разговаривать теперь не захочет.
– Она не захочет? Со мной? Плохо ты ее знаешь. Она все давным-давно забыла, тем более я извинился. К ней только особый подход нужен. Вот сейчас увидишь…
В комнату вернулась Агриппина Тихоновна, внимательно посмотрела на смолкнувших ребят и начала убирать со стола.
Генка сделал вид, что продолжает прерванный рассказ:
– Я ему говорю: «Твой отец спекулянт, и весь ваш род спекулянтский. Вас, я говорю, весь Ревск знает…»
– Ты это о ком? – спросила Агриппина Тихоновна.
– О Борьке Филине. – Генка поднял на Агриппину Тихоновну невинные, простодушные глаза. – Я ему говорю: «Вашу фамилию весь Ревск знает». А он мне: «Мы, говорит, в этом Ревске никогда и не были. И знать ничего не знаем»…
Мальчики вопросительно уставились на Агриппину Тихоновну. Она сердито тряхнула скатертью и сказала:
– И какие у тебя с ним дела? Ведь сколько раз говорила: не водись с этим Борькой, не доведет он тебя до добра.
– А зачем он врет? Раз из Ревска, так и скажи: из Ревска. Зачем врать?
– Он-то, может, и не был в Ревске, – сказала Агриппина Тихоновна.
– Я и не говорю, что был, но ведь папаша-то его из Ревска. Зачем же врать?
– А он, может, и не знает про отца-то.
– Да ведь сам Филин тут же сидел. Смеется и говорит: «Мы, говорит, коренные москвичи, пролетарии…»
– Это они-то пролетарии? – не выдержала наконец Агриппина Тихоновна. – Да его-то, Филина, отец стражником, жандармом в Ревске служил, а он, вишь, теперь как: под рабочего подделывается! Пролетарии…
– Это кто же, сам Филин жандармом был? – спросил Миша.
– Не сам он, а отец его. Ну, да яблоко от яблони недалеко падает.
Агриппина Тихоновна свернула скатерть и вышла из комнаты.
– Видали? – Генка подмигнул ей вслед. – А вы говорили. Все сказала! Я свою тетку знаю. Теперь все ясно. Филин тот самый. Значит, и Никитский здесь, и ножны. Чувствую, чувствую, что клад близко!
– Не совсем ясно, – возразил Слава. – Ведь ты сам говорил, что в Ревске полно Филиных. Может быть, это другой Филин.
– Ну да! – мотнул головой Генка. – Жандармское отродье. Факт, тот самый…
– Ладно, – весело сказал Миша, – может быть, не тот, а может быть, и тот. Во всяком случае, он из Ревска. Теперь узнаем, служил он на линкоре «Императрица Мария» или не служил.
– Как мы это узнаем? – спросил Генка.
– Проще простого. Неужели у Борьки-Жилы не выведаем?
Глава 36
На Красной Пресне
В воскресенье друзья отправились на Пантелеевку, в типографию, посмотреть отряд юных пионеров. Электроэнергии не хватало, и по воскресеньям трамваи не ходили. Мальчики вышли из дому рано утром и быстро зашагали по Арбату. Окутанная серой дымкой, устремлялась вперед улица. Был тот ранний час, когда на улице никого нет. Даже дворники не вышли еще со своими метлами.
Охваченные радостной свежестью утра, мальчики бодро шагали по Арбату. Каблуки постукивали по холодному звонкому асфальту. Шаги гулко отдавались на пустынной улице. Маленькие фигурки ребят, отражаясь, мелькали в стеклах витрин.
«Как странно видеть Арбат безлюдным!» – думал Миша. Он совсем маленький, узкий и тихий. Только теперь по-настоящему видны его здания. Миша оглянулся. Вон кино «Карнавал». За ним здание Военного трибунала. А вот дом, где жил Александр Сергеевич Пушкин. Обыкновенный двухэтажный дом, ничем не примечательный. Даже странно, что в нем жил Пушкин. Пушкин, конечно, ходил по Арбату, как все люди, и никто этому не удивлялся. А появись теперь Пушкин на Арбате – вот бы суматоха поднялась! Вся бы Москва сбежалась!
– Посмотрим, что это за пионеры такие, – болтал Генка, – посмотрим. Может, там ничего особенного и нет: сидят себе и цветочки вышивают, как девочки в детдоме.
– Ну да! – ответил Миша. – Это ведь коммунистическая организация, понял? Значит, они чем-нибудь серьезным занимаются.
– Все же как-то неудобно идти туда, – сказал Слава.
– Почему?
Слава пожал плечами.
– Спросят, кто такие, зачем пришли. Неудобно как-то.
– Очень удобно! – решительно ответил Миша. – Что в этом такого? Может быть, мы тоже хотим быть пионерами. Разве мы не имеем права?
Мальчики замолчали. Невидимое, поднималось за домами великолепное утреннее солнце. Огромные прямоугольные тени домов ложились на асфальт, двигались, сокращались и приближались к одной стороне улицы, в то время как другая заливалась ярким, ослепительным светом.
Улица оживлялась. Из почтового отделения выходили почтальоны с толстыми кожаными сумками, туго набитыми газетами. Гремя бидонами, прошли молочницы. Проехал обоз ломовых лошадей.
Вот и Кудринская площадь.
– Смотри, Генка! – Миша показал на угловой дом, весь изрешеченный пулями и осколками снарядов. – Знаешь, что это?
Охваченные радостной свежестью утра, мальчики бодро шагали по Арбату. Каблуки постукивали по холодному звонкому асфальту. Шаги гулко отдавались на пустынной улице. Маленькие фигурки ребят, отражаясь, мелькали в стеклах витрин.
«Как странно видеть Арбат безлюдным!» – думал Миша. Он совсем маленький, узкий и тихий. Только теперь по-настоящему видны его здания. Миша оглянулся. Вон кино «Карнавал». За ним здание Военного трибунала. А вот дом, где жил Александр Сергеевич Пушкин. Обыкновенный двухэтажный дом, ничем не примечательный. Даже странно, что в нем жил Пушкин. Пушкин, конечно, ходил по Арбату, как все люди, и никто этому не удивлялся. А появись теперь Пушкин на Арбате – вот бы суматоха поднялась! Вся бы Москва сбежалась!
– Посмотрим, что это за пионеры такие, – болтал Генка, – посмотрим. Может, там ничего особенного и нет: сидят себе и цветочки вышивают, как девочки в детдоме.
– Ну да! – ответил Миша. – Это ведь коммунистическая организация, понял? Значит, они чем-нибудь серьезным занимаются.
– Все же как-то неудобно идти туда, – сказал Слава.
– Почему?
Слава пожал плечами.
– Спросят, кто такие, зачем пришли. Неудобно как-то.
– Очень удобно! – решительно ответил Миша. – Что в этом такого? Может быть, мы тоже хотим быть пионерами. Разве мы не имеем права?
Мальчики замолчали. Невидимое, поднималось за домами великолепное утреннее солнце. Огромные прямоугольные тени домов ложились на асфальт, двигались, сокращались и приближались к одной стороне улицы, в то время как другая заливалась ярким, ослепительным светом.
Улица оживлялась. Из почтового отделения выходили почтальоны с толстыми кожаными сумками, туго набитыми газетами. Гремя бидонами, прошли молочницы. Проехал обоз ломовых лошадей.
Вот и Кудринская площадь.
– Смотри, Генка! – Миша показал на угловой дом, весь изрешеченный пулями и осколками снарядов. – Знаешь, что это?