Мартос послал на помощь Мингину в направлении на деревню Мюлен Нижегородский полк с артиллерийской батареей, и полк ударился об эту деревню, оказавшуюся сильно укрепленной, и под обстрелом с трех сторон, с фронта и флангов, ведущегося из дренажных канав, из-за заборов и фольварков, завяз в тяжелом бою.
С этого боя корпус неожиданно, что не соответствовало штабной директиве, но соответствовало расположению сил противника, стал поворачивать фронт на запад. Предчувствие победы витало над пятнадцатым корпусом. Германские войска наконец-то были настигнуты.
* * *
Первый корпус, от которого зависела судьба армии, сотрясался под ударами, но стоял прочно. Выборгский полк не отступил.
К полудню немцы обрушились на его соседа, Иркутский полк, повторив обстрел тяжелыми снарядами, вздымающими над окопами стены огня и дыма и доводящими человека до безумия. Иркутский полк дрогнул. Германская пехота пошла вперед. Это был один из ударов в лоб, сотрясающих русскую оборону мощным грубым натиском.
Иркутский! Куда же ты? Но молчит Иркутский полк, одуревший от грохота. Оглохли солдаты.
Тогда начальник 24-й дивизии Рещиков велит Красноярскому полку подниматься, и красноярцы поднимаются. Идут стенка на стенку. Под ногами трещат кусты, приминается земля, осыпаются кромки дренажной канавы.
Красноярский! Иркутский! Пошли, ребята.
Но по шоссе из-за немецких цепей выехал черно-синий блиндированный автомобиль и стал водить хоботами пулеметов, отражая штыковую атаку. Как неодолимое чудище ехал броневик все дальше, загоняя молодцев-красноярцев в бегство.
И словно не было порыва. Натолкнувшись на машину, они побежали назад. Разорвалась оборона между Выборгским и Иркутским. Пришлось закрывать дыру лейб-гвардейским Литовским полком.
В тот день первый корпус не только оборонялся, но и успешно наступал. Вторая бригада 22-й дивизии, Нейшлотский и Петровский полки, атаковали Генрихсдорф и заняли Гросс Ленск. На этом день тринадцатого августа закончился. Наступила ночь. Назавтра корпус должен был удержаться на своем правом фланге и нанести удар на левом. От Млавы прибывали свежие части, гремели цепями зарядные ящики, скрипели патронные двуколки, походным порядком шла пехота навстречу санитарным линейкам и бредущим в тыл раненым. Одна сила, избитая и изнуренная, уступала место новой. Что они могли поведать друг другу?
На рассвете, часа в три ночи, генерал Артамонов объезжал на автомобиле позиции правого фланга и доехав до фольварка, где разместился штаб первой бригады, вызвал генерала Сивицкого, ожидающего атаки, и по-отечески благословил его. Чем еще мог помочь командир корпуса? Сивицкий сказал, что ввиду необеспеченности правого фланга возле Фредау, откуда отвели в резерв Петровский полк, ему трудно будет удерживать позицию. Ему не было дела до того, что Петровцы пригодились у Гросс Ленска; он отвечал не за Гросс Ленск, а за эту вспаханную "чемоданами" долину, где нельзя было ни отступать, ни обороняться. Тогда Артамонов предложил Сивицкому отступить.
Да, отступить, не теряя времени, ибо уже нечем было закрывать разрыв.
- Нет, - возразил Сивицкий. - Лучше погодить до утра, а то будет похоже на бегство.
- В трех верстах есть прекрасная позиция, - сказал Артамонов - Высота и отрытые окопы. Полагаю, там можно задержаться. Впрочем, действуйте по обстоятельствам. Командир корпуса пошел к темнеющему у забора длинному поблескивающему автомобилю. Сивицкий провожал его, чувствуя недоумение. Артамонов перекрестил его и уехал.
Если бы Артамонов приказал лечь костьми на этом месте, Сивицкий со своими людьми стоял бы до последнего. А теперь?
В воздухе пахло бензиновой гарью. Небо уже светлело, тысячи звезд холодно искрились, навевая мысль о вечном покое. Над западной стороной всплыла зеленовато-белая ракета и покатилась, как падучая звезда. Сивицкий закурил, подумал о солдатах в окопах, поправляющих в эти минуты козырьки и ходы сообщения. "Хуже, чем было, не будет," - подумал он, решив оставаться на месте.
В пять часов тридцать минут начался обстрел с фронта и с правого фланга. Это значило, что за ночь немцы уже заполнили разрыв и поставили там батареи. И эти батареи посылали снаряды вдоль окопов, выламывая целые звенья, разбрасывая куски тел. Полк, вжавшись в землю, не двигался.
Через полчаса Сивицкому доложили, что адъютант лейб-гвардии Литовского полка передал приказание об отступлении.
Сивицкий велел перепроверить в штабе корпуса: верно ли это? Но штаб молчал.
Сивицкий решил не отступать, ждать немцев. Вот пойдут, как вчера, - а там поглядим.
И вскоре артиллерийский огонь стал вестись по выборжцам и слева, оттуда, где стояли гвардейцы. Выходило, гвардейцы отошли. Полк доблестно погибал под огнем.
Сивицкий вспомнил о высоте в трех верстах с отрытыми окопами и решился на приказ отступать.
Только не было в трех верстах никакой высоты, лишь песчаный холм с тесным окопчиком на один взвод попался на глаза Сивицкому, и негде было занимать оборону. Однако в тот же час в другой стороне генерал Душкевич, неторопливый старый начальник 22-й дивизии наступал решительно. Он послал только что прибывшему стрелковому полку атаковать Генрихсдорф с фронта, а сам ударил со стороны Гросс Ленска.
И когда противник запаниковал и его батареи подхватились на передки и заметались, когда надо было еще чуть-чуть надавить, Душкевич получил приказ отступать. Генерал отказался его выполнять. Ведь победа уже обозначилась! Что это? Недомыслие? Оплошность? Путаница?
Командир саперной роты, тот, что поддерживал телефонную связь со штабом корпуса, доложил, что ошибки нет, он узнал голос передававшего телефонограмму, тоже саперного офицера.
И Душкевич отступил. Вместе с Пфингстеном он поехал в Сольдау объясняться с Артамоновым и по пути встретил своего посыльного, возвращающегося от штаба корпуса.
Что за насмешка судьбы! Офицер передал слова Артамонова, что на сей час все войска крепко держатся на своих местах. К чему же было отступать?
- Это я виноват! - воскликнул Душкевич и толкнул шофера в спину. Гони!
Пфингстен и офицер-сапер, принявший злополучную телефонограмму, дернулись от рывка мотора.
Но как бы они ни гнали, как бы ни искали, кто виноват, догнать победу было невозможно, а виноватых не обнаружилось.
Артамонов был в штабе вместе с начальником штаба Ловцовым и инспектором артиллерии Масальским. Душкевич, задыхаясь, стал докладывать:
- Ваше превосходительство! Ваше приказание об отступлении кем-то злонамеренно искажено. Не исключаю измену. Не снимаю с себя вины за срыв блестяще идущего наступления. Вот штабс-капитан, он подтвердит, что приказание было от вашего имени...
- Сейчас недосуг разбираться, - преспокойно возразил Артамонов, и штабс-капитан, набравший полную грудь воздуха, так и выпустил весь этот воздух, ничего не подтвердив. - Конечно, я никакого приказания вам не передавал, это у вас напутали. Да Бог с ним, поезжайте-ка вперед, задерживайте все части, что идут из-под Уздау.
- Что? Уздау оставлен? - спросил Душкевич.
- На то воля божья, - вздохнул Артамонов.
- А где Крымов? - снова спросил Душкевич, словно полковник мог вмешаться и еще что-то изменить. Крымов был там, впереди Сольдау...
* * *
По штабу армии молниеносно пролетело: первый корпус стоит как скала!
Только что Постовский разговаривал с Артамоновым, и еще Артамонов просил передать командующему, что Александр Васильевич может на него, генерала Артамонова, полностью положиться.
На этом телефон замолчал, искровой телеграф тоже не получил ответа. Впрочем, главное уже было донесено, свалилась гора с плеч!
Теперь положение определялось явно в пользу русских: на левом фланге немцы остановлены, в центре оба корпуса, пятнадцатый и тринадцатый, наступают, причем сегодня в полдень уже занят Алленштейн, а на правом фланге - все спокойно.
- А я-то, грешный, вчера приуныл! - говорил Постовский Самсонову. - Да и вы, Александр Васильевич, невеселы были.
Вчера, действительно, у командующего случился приступ грудной жабы, а причиной этому было бегство Эстландского полка. Эстлянцы из 2-й дивизии Мингина, бежали до самого Нейденбурга, и Самсонов случайно встретил эту тысячную толпу потрясенных солдат, клокотавших страхом и злобой. Он успокоил их, вспомнил, как доблестно сражались эстляндцы еще в турецкой кампании, когда он сам был иным корнетом, пристыдил упавших духом и затем велел выдать им хлеб из корпусного продовольственного транспорта и поставить в резерв для короткого отдыха.
Известие об успехе первого корпуса оживило Самсонова, а Постовский просто торжествовал, ибо это он в противоположность командующему стоял за продолжение наступления, несмотря ни на что.
- Поздравляю вас, Петр Иванович, - с чувством произнес Самсонов. Давайте оперативный приказ на завтра. Будем смотреть правде в глаза.
Постовский тоже хотел смотреть ей в глаза. Назавтра надо было повернуть налево почти на девяносто градусов оба центральных корпуса - во фланг и в тыл атакующим Артамонова германцам.
Петр Иванович легко соединил давнишний, еще варшавский замысел, с нынешней обстановкой, свел мечту о явью.
Для Самсонова, который уже давно разрывался между своим замыслом и требованием фронта и Ставки, это выглядело долгожданным решением. Командующий даже не поглядел на карту - все было ясно и так. Артамонов сдерживает натиск трех немецких корпусов, а Мартос с Клюевым молотят по этой наковальне.
Поэтому Самсонов не спросил, сколько верст надо пройти Мартосу и Клюеву и способны ли они на молниеносный бросок.
Над Александром Васильевичем нависал гнев Жилинского и великого князя Николая Николаевича - командующий и сам был между молотом и наковальней.
И он одобрил главную идею оперативного приказа. Однако если бы Самсонов взял циркуль и измерил расстояния? Если бы забыл о давлении начальства? Если бы избрал путь не жертвы, но здравого смысла?
Тогда бы он отступил, был бы за это отрешен от командования. Впрочем, стратегическая угроза Восточной Пруссии сохранилась бы и продолжала сковывать германское командование.
Только мог ли Самсонов пойти этим путем? Гусар, не отступавший даже после приказа об отступлении? Скорее мог пойти в сабельную атаку на пулеметы. С оружием дворянским против оружия новейшей поры. Но эта готовность вовсе не означала, что он победит.
За обедом командующий был весел, вспоминал, как в японскую кампанию, во время кавалерийского набега на Инкоу, в одной деревне японцы оставили приглашение русским кавалеристам встретить Новый год вместе и что из этого вышло.
Нокс тоже вспомнил случай из той поры, как русские пленные обманывали японцев и каждый день напивались пьяными и пели песни.
Британец с усмешкой перечислил все действия японцев, чтобы воспрепятствовать русским получать алкоголь, и, перечислив, обвел взглядом русских собеседников, спросил:
- Как вы думаете, господа? Где же ваши соотечественники брали водку?
- Покупали у охраны! - сказал Постовский.
- Нет, - ответил Нокс.
- Проносили в одежде? - предположил Вялов. - Например, в грелке?
- Нет, полковник. Они вообще не проносили у себе ни грамма.
- Гнали самогонку? - спросил Вялов. - А?
Нокс засмеялся, хлопая в ладоши:
- Гениально!
- Прохвосты, - улыбнулся Самсонов. - Мне Крымов рассказывал, как у него казаки опорожнили две бутылки вина, не откупоривая. Угадайте, майор! Нокс хмыкнул.
- Просверлили в донышке маленькие дырки и высосали! - сказал командующий.
- Россия-матушка! - с удовольствием произнес Нокс. - Вы уникальны, господа!
Всем было приятно слышать похвалу русским достоинствам, и даже командующий, знающий цену англичанке, тоже поддался славной минуте.
- Я знаю, в чем ваша тайна, - продолжал Нокс. - По крови вы не вполне русские. Вы татары, поляки, немцы, датчане. Вы всех переварили.
- Нет, дело в вере, - сказал Самсонов. - У нас никто не глядит, какой ты крови, в нашем паспорте записывается только вероисповедание. Тут никакой тайны.
- А если я мусульманин? - спросил Нокс, слегка выказывая восточные интересы. - Я знаю, в ваших войсках, кроме попов, есть и ксендзы, и пасторы, но нет мулл. Почему?
Над этим Самсонов никогда не задумывался и затруднился ответить. Ему помог Филимонов, рубанувший со своей обычной прямотой:
- Да у нас же христианская армия! А надо будет - заведем и мулл. И этих - кто там в Индии - будд!
Нокс понял, что лучше не развивать дальше восточную тему. Командующий простер над столом могучую руку и зычно, прерывая возможные голоса, заявил:
- В молодости я отбывал ценз в Лубенском гусарском полку, а там, господа, в золотую пору нашей славы служил небезызвестный герой Яков Петрович Кульнев. Так вот, знаю из полковой истории: Кульнев был наполовину турок и самолично гнал у себя на квартире водку. А посему вывод: будь кем мать тебя народила и служи России. Россия, майор, это не одни русские. Хотя и русские - тож.
Нокс невозмутимо улыбнулся. Впрочем, что Нокс? Обед закончился, надо было заниматься делами. Самсонов перешел в комнату оперативного отделения, словно нырнул с головой в пучину.
Постовский протянул для подписи свою полевую книжку с написанным приказом: "14 августа. В 3 ч. 30 мин. Из Нейденбурга. Ожидаю от 13 корпуса самой энергичной атаки совместно с 15 корпусом."
Подпись Постовского была зачеркнута.
- Лучше вы, - сказал Петр Иванович.
Самсонов подписал синим карандашом. Снова мечта была приписана к действительной обстановке.
* * *
На закате дня в Нейденбург вошла 6-я конная бригада, два полка с артиллерийской батареей, под командованием генерал-майора Штемпеля.
Потрясенный Самсонов выслушал доклад Штемпеля о полном отступлении первого корпуса на Млаву, посмотрел на побелевшего Постовского и покачал головой. Не хотел верить этому запыленному коренастому кавалеристу. Постовский стал переспрашивать, уточнять. Самсонов отвернулся. Запах лошадиного пота породил какую-то странную мысль вернуться назад, в молодость. Резкий грубый голос Штемпеля, повторявший горестное известие, вызывал раздражение. Как же так? Артамонов четыре часа назад доносил, что корпус стоит как скала. Врал! Врал, зная, что платить за вранье будут кровью. Недаром Крымов предупреждал...
- Отрешаю Артамонова! - сказал Самсонов.
- Надо бы запросить Якова Григорьевича, - вымолвил Постовский. Командир корпуса, полный генерал. Имеем ли мы право?
- К черту! Где ваша книжка?
Постовский вытащил из кармана книжку в сером матерчатом переплете.
- Пишите, Петр Иванович! Генералу от инфантерии Артамонову. 14 августа, шесть часов тридцать минут. Из Нейденбурга. Удаляю вас от командования корпусом, предписываю вам сдать командование им генерал-лейтенанту Душкевичу. Командующий второй армией генерал от кавалерии Самсонов... Записали? Давайте подпишу!
Книжка легла перед Александром Васильевичем. И на сей раз подпись была в два раза длиннее чем прежняя, как будто рука размахнулась и не смогла удержаться в привычных рамках. Да и какие теперь рамки! Все переворачивалось, победы не было, была гибель.
- Идите, генерал, - сказал Самсонов Штемпелю. - Вам следует прибыть к генералу Мингину. И передайте ему на словах, что нам отныне не остается ничего другого, как ложиться костьми. Коль врем, - не умеем воевать, так покажем хоть умение лечь костьми!
Штемпель ушел, придерживая шашку и грузно ступая пыльными сапогами.
- Что, Петр Иванович? - спросил Самсонов. - От Уздау до Нейденбурга двадцать верст, дорога к нам в тыл, по сути, открыта.
- Успокойтесь, Александр Васильевич! Ради бога, успокойтесь! - попросил Постовский. - Еще не все потеряно. У нас там достаточно сил, чтобы организовать оборону, только успокойтесь.
- Да что вы заладили! - отмахнулся Самсонов. - Я спокоен. - Он посмотрел на раскрытую полевую книжку.
В книжке еще было записано: "На фронте первого корпуса бой шел весь день, много было дано категорических приказаний не уступать ни шагу, что пока и выполнено. Отражая атаки огнем, части корпуса на левом фланге переходили в наступление. Большую помощь оказал подошедший дивизион тяжелой артиллерии..." И запись обрывалась. Видно, события опередили начальника штаба, дальше писать не имело смысла.
- И замените в первом корпусе начальника штаба, - сказал Самсонов. Все, Петр Иванович! Я думаю завтра ехать к Мартосу. Я должен все видеть сам!
Постовский вздохнул, не отзываясь ни словом на небывалое заявление командующего. Бросать командный пункт, откуда руководил войсками, и мчаться очертя голову, на передовую? Это было необдуманно. Остынет - сам поймет, что он не эскадронный. Дверь отворилась, вошел Вялов.
- Ваше превосходительство! - решительно произнес он. - Сообщение из шестого корпуса. Корпус отошел.
- Бог с вами, полковник! - воскликнул Постовский. - Там у немцев и сил-то нет никаких.
- Слышите? - усмехнулся Самсонов. - Дайте-ка телеграмму! Прочитал: "После боя 13 августа у Гросс Бессау севернее ст. Ротфлис 6-й корпус отошел к утру сего дня в район Нейендорф - Пфафендорф - Менсгут. Потери в людях довольно значительны... Оставлено (еще не выяснено сколько) несколько орудий и пулеметов. Обозы во время боя были нагромождены у самой позиции... Войска перемешаны с обозами..." Постовский тоже прочитал и раздраженно спросил Вялова:
- Это что же? Они берут нас в клещи?
- Скоро выяснится, - ответил Вялов. - Во всяком случае Мартос и Клюев могут оказаться в сложном положении.
- Предлагаете отступать? - Еще более раздражаясь, спросил Постовский.
- Выбор у нас небольшой, Петр Иванович, - невозмутимо вымолвил Вялов. Возможно, придется. Но если б нам успеть повернуть центральные корпуса, мы бы тогда еще посмотрели, кому надо отступать.
Самсонов слушал и вспоминал, как на Янтайских позициях пехотная дивизия побежала было, но его кавалерийские офицеры остановили ее и повели вперед. Потом вспоминалась ночная атака на ханшинный завод ради спасения французского лейтенанта. Это было странное совпадение: тогда положили за тело Бюртена трех убитыми и два десятка ранеными, а сегодня тоже спасали, на сей раз всю Францию.
Командующий перешел к карте и переставил флажки, обозначающие дивизии шестого корпуса, между озерами в точку Пассенгейма. Здесь они должны встать и в узком озерном дефиле лечь костьми, но не пропустить врага.
Снова дверь отворилась, подполковник Андогский попросил разрешения войти. Вид у него был бодрый.
- Только что взяли Мюлен! - объявил он, улыбаясь.
Прорвали-таки! Вот Мартос, и тиран, и заездил свой штаб, а колотит германцев, спасает армию.
Постовский хлопнул в ладоши, шагнул навстречу Андогскому и забрал телеграмму.
- Кто подписал? Мартос? - спросил Самсонов.
- Полковник Панаш, - ответил Постовский. - Скромен наш Николай Николаевич! У него не "взят" Мюлен, а всего лишь "занят", точно без боя... Ну слава богу!
Блеснула надежда.
Как все сошлось! Позорный отход Артамонова, конфуз Благовещенского, порыв Мартоса.
- Завтра к Мартосу! - приказал командующий. - На месте разберемся, как быть дальше.
- Но, - возразил Постовский. - Как же поддерживать связь с корпусами?
- Никаких "но"! Едем в Надрау, - велел Александр Васильевич. Положение у нас пиковое. У немцев, я думаю, - тоже. Все решается завтра. Я должен быть в войсках!
Это было сказано угрожающим тоном, и Постовский замолчал и стал нервно сгибать бумажку телеграммы.
- Вы свободны, господа, - произнес командующий.
* * *
Что ж, наступала решающая минута, ради которой и живет офицер. Если суждено завтра Самсонову погибнуть на позиции, он погибнет, как погибли многие... а самым первым однокашник Данилевский, давным - давно, еще в Турецкую. Александру Васильевичу вспомнилось, как юный старший вахмистр Яков Жилинский испытывал на нем свою силу. Потом всплыл в памяти туркестанский штабс-капитан Головко, разбившийся на лошади в Николин день по вине самого Александра Васильевича... За Головко пришли на ум Екатерина Александровна, Володя и Вера на гремящем от оркестровых маршей вокзале в Минеральных Водах, и все глядели на него по-разному - со слезами, с гордостью, с благоговением.
Самсонов написал Екатерине Александровне краткое письмо: он здоров, дела идут хорошо, скучает...
После письма к нему напросился Нокс, и к той поре подоспела еще одна телеграмма от Артамонова, так что больше не было времени мечтать о прошедшем.
Артамонов лукавил и на сей раз. Текст был такой: "14 августа. 7ч. 25 м. из Сольдау. После тяжкого боя корпус удержал Сольдау. Противник занимает охватывающее положение, но остановился. Переправы мои обеспечены. В этом районе опасно держать большие силы в виду артиллерии, особенно гаубиц. Связи все нарушены. Потери огромны, особенно офицерами. Настроение войск хорошее. А войска послушны, проявили выдающуюся выносливость, оставаясь без горячей пищи и воды более двух дней. Держать у Сольдау большие силы затруднительно. Удерживаю город авангардом из остатков разных полков. Для перехода в наступление надо прилив новых сил. Все прибывшие уже понесли большие потери. Приведу все части корпуса в порядок наутро и перейду в наступление. Генерал Артамонов."
Замечательно сочинил депешу генерал Артамонов! Сам отступал, а твердил о наступлении. И притом в каждой строчке и бравость, и безнадежность, - на любой вкус. Кто захочет атаковать, найдет подтверждение для атаки: кто захочет обороняться, тоже найдет доводы в свою пользу, - вот до чего искусен в вождении войск командир первого корпуса.
Вошел Нокс, спросил, как понимать завтрашний отъезд штаба? Вопрос не имел военной опоры, - был чисто нравственный.
- Потому что верю в успех, - ответил Александр Васильевич. - Вам же ехать вовсе не обязательно.
Но британец хотел ехать. И дело не в служебном долге, нет, Самсонов почувствовал, что Нокс при внешнем хладнокровии не уклонится от боя, это был военный человек, пусть и англичанин, и как военный он был близок Александру Васильевичу.
- Ваша воля, - оказал командующий. - Но если возникнет опасность, я вас отошлю. Вы уже не обессудьте, майор. - Хорошо, - согласился Нокс и стал спрашивать о положении фланговых корпусов, о которых он уже знал от кого-то из штабных чинов.
Самсонов не хотел говорить дурное об Артамонове, ведь это все равно, что себя мазать грязью. Он припомнил давний случай из русской истории, как в осажденном поляками Смоленске долго и доблестно выдерживал осаду небольшой гарнизон под началом воеводы Шеина и как поляки, утомленные безрезультатным сидением, предложили пропустить изнуренных голодом защитников вместе со всем оружием и как защитники ушли, сохранив жизнь и оружие, но за допущенное бесчестие воеводе Шеину затем в Москве отрубили возле Кремля голову - не за военные ошибки, их-то не было, а за своеволие; воевода Шеин должен был лечь костьми в Смоленске, а рядиться с врагами и ронять честь русского царя ему не было дозволено.
- Поляки поступили по-рыцарски, - ответил Нокс. - Мне кажется, вы не знали рыцарства, его условностей. Еще Наполеон жаловался на вас за отсутствие рыцарства. А вот Лев Толстой в "Войне и мире", этом учебнике для нас, иностранцев по предмету р у с с к о е о ф и ц е р с т в о, говорил примерно те же вещи.
- Может, и говорил, - сказал Самсонов. - Но со времен Наполеона много воды утекло. - Не сомневайтесь, мы не намерены останавливать наступление. Вы в этом убедитесь сами.
Нокс спросил о подкреплениях и помощи со стороны первой армии Ренненкампфа. Наверное, ему хотелось, чтобы командующий убеждал его более весомыми доводами, но Самсонов не мог ничего сказать ни о подкреплениях, ни об ускорении первой армии, потому что ничего этого не было. А было только то, что Александр Васильевич уже сказал - завтра наступление продолжится.
- Скажите, господин генерал, в Елисаветградском училище были строгие порядки? - спросил британец, видно, решив подъехать с другой стороны. - В прошлый раз вы показали телеграмму из Маньчжурии...
- Порядки были строгие. Каким им еще быть в военном училище?
- Но вы обрадовались телеграмме. Вы любили своих юнкеров?
- Я старался, чтобы они стали хорошими офицерами.
- Я знаю, что такое военное училище, - сказал Нокс чуть насмешливо, словно предлагал не удаляться в сентиментальные дали.
- В любом закрытом заведении заводится бессмысленная жестокость, старшие издеваются над младшими, а как только становятся старшими, отыгрываются на новичках. Это происходит везде. Я не спрашиваю, господин генерал, было ли это в Елисаветградском училище, когда вы им командовали. Мне надо узнать, почему они не забыли вас?
- А вы своего начальника училища не помните? - усмехнулся Самсонов.
- Это ужасные воспоминания, - ответил Нокс.
- У меня - тоже ужасные, - вздохнул командующий. - Ничего мне не удалось. Вы думаете, я был хороший начальник? Черта с два! Знаете, что такое цуканье?
- Что?
- Это юнкерское самоуправление, майор. В моем училище было четыре роты. Первую называли жеребцами, вторую - стервами, третью - шлюхами, четвертую гнидами. Всеми заправляли жеребцы. Они брали дань с младших деньгами, котлетами, работой. Сопротивляться жеребцам было бесполезно. Подробности расправ мне не известны, но одними избиениями не кончалось. - Самсонов замолчал, посмотрел на большую картину, изображавшую охоту на кабанов, и с горечью признался.
С этого боя корпус неожиданно, что не соответствовало штабной директиве, но соответствовало расположению сил противника, стал поворачивать фронт на запад. Предчувствие победы витало над пятнадцатым корпусом. Германские войска наконец-то были настигнуты.
* * *
Первый корпус, от которого зависела судьба армии, сотрясался под ударами, но стоял прочно. Выборгский полк не отступил.
К полудню немцы обрушились на его соседа, Иркутский полк, повторив обстрел тяжелыми снарядами, вздымающими над окопами стены огня и дыма и доводящими человека до безумия. Иркутский полк дрогнул. Германская пехота пошла вперед. Это был один из ударов в лоб, сотрясающих русскую оборону мощным грубым натиском.
Иркутский! Куда же ты? Но молчит Иркутский полк, одуревший от грохота. Оглохли солдаты.
Тогда начальник 24-й дивизии Рещиков велит Красноярскому полку подниматься, и красноярцы поднимаются. Идут стенка на стенку. Под ногами трещат кусты, приминается земля, осыпаются кромки дренажной канавы.
Красноярский! Иркутский! Пошли, ребята.
Но по шоссе из-за немецких цепей выехал черно-синий блиндированный автомобиль и стал водить хоботами пулеметов, отражая штыковую атаку. Как неодолимое чудище ехал броневик все дальше, загоняя молодцев-красноярцев в бегство.
И словно не было порыва. Натолкнувшись на машину, они побежали назад. Разорвалась оборона между Выборгским и Иркутским. Пришлось закрывать дыру лейб-гвардейским Литовским полком.
В тот день первый корпус не только оборонялся, но и успешно наступал. Вторая бригада 22-й дивизии, Нейшлотский и Петровский полки, атаковали Генрихсдорф и заняли Гросс Ленск. На этом день тринадцатого августа закончился. Наступила ночь. Назавтра корпус должен был удержаться на своем правом фланге и нанести удар на левом. От Млавы прибывали свежие части, гремели цепями зарядные ящики, скрипели патронные двуколки, походным порядком шла пехота навстречу санитарным линейкам и бредущим в тыл раненым. Одна сила, избитая и изнуренная, уступала место новой. Что они могли поведать друг другу?
На рассвете, часа в три ночи, генерал Артамонов объезжал на автомобиле позиции правого фланга и доехав до фольварка, где разместился штаб первой бригады, вызвал генерала Сивицкого, ожидающего атаки, и по-отечески благословил его. Чем еще мог помочь командир корпуса? Сивицкий сказал, что ввиду необеспеченности правого фланга возле Фредау, откуда отвели в резерв Петровский полк, ему трудно будет удерживать позицию. Ему не было дела до того, что Петровцы пригодились у Гросс Ленска; он отвечал не за Гросс Ленск, а за эту вспаханную "чемоданами" долину, где нельзя было ни отступать, ни обороняться. Тогда Артамонов предложил Сивицкому отступить.
Да, отступить, не теряя времени, ибо уже нечем было закрывать разрыв.
- Нет, - возразил Сивицкий. - Лучше погодить до утра, а то будет похоже на бегство.
- В трех верстах есть прекрасная позиция, - сказал Артамонов - Высота и отрытые окопы. Полагаю, там можно задержаться. Впрочем, действуйте по обстоятельствам. Командир корпуса пошел к темнеющему у забора длинному поблескивающему автомобилю. Сивицкий провожал его, чувствуя недоумение. Артамонов перекрестил его и уехал.
Если бы Артамонов приказал лечь костьми на этом месте, Сивицкий со своими людьми стоял бы до последнего. А теперь?
В воздухе пахло бензиновой гарью. Небо уже светлело, тысячи звезд холодно искрились, навевая мысль о вечном покое. Над западной стороной всплыла зеленовато-белая ракета и покатилась, как падучая звезда. Сивицкий закурил, подумал о солдатах в окопах, поправляющих в эти минуты козырьки и ходы сообщения. "Хуже, чем было, не будет," - подумал он, решив оставаться на месте.
В пять часов тридцать минут начался обстрел с фронта и с правого фланга. Это значило, что за ночь немцы уже заполнили разрыв и поставили там батареи. И эти батареи посылали снаряды вдоль окопов, выламывая целые звенья, разбрасывая куски тел. Полк, вжавшись в землю, не двигался.
Через полчаса Сивицкому доложили, что адъютант лейб-гвардии Литовского полка передал приказание об отступлении.
Сивицкий велел перепроверить в штабе корпуса: верно ли это? Но штаб молчал.
Сивицкий решил не отступать, ждать немцев. Вот пойдут, как вчера, - а там поглядим.
И вскоре артиллерийский огонь стал вестись по выборжцам и слева, оттуда, где стояли гвардейцы. Выходило, гвардейцы отошли. Полк доблестно погибал под огнем.
Сивицкий вспомнил о высоте в трех верстах с отрытыми окопами и решился на приказ отступать.
Только не было в трех верстах никакой высоты, лишь песчаный холм с тесным окопчиком на один взвод попался на глаза Сивицкому, и негде было занимать оборону. Однако в тот же час в другой стороне генерал Душкевич, неторопливый старый начальник 22-й дивизии наступал решительно. Он послал только что прибывшему стрелковому полку атаковать Генрихсдорф с фронта, а сам ударил со стороны Гросс Ленска.
И когда противник запаниковал и его батареи подхватились на передки и заметались, когда надо было еще чуть-чуть надавить, Душкевич получил приказ отступать. Генерал отказался его выполнять. Ведь победа уже обозначилась! Что это? Недомыслие? Оплошность? Путаница?
Командир саперной роты, тот, что поддерживал телефонную связь со штабом корпуса, доложил, что ошибки нет, он узнал голос передававшего телефонограмму, тоже саперного офицера.
И Душкевич отступил. Вместе с Пфингстеном он поехал в Сольдау объясняться с Артамоновым и по пути встретил своего посыльного, возвращающегося от штаба корпуса.
Что за насмешка судьбы! Офицер передал слова Артамонова, что на сей час все войска крепко держатся на своих местах. К чему же было отступать?
- Это я виноват! - воскликнул Душкевич и толкнул шофера в спину. Гони!
Пфингстен и офицер-сапер, принявший злополучную телефонограмму, дернулись от рывка мотора.
Но как бы они ни гнали, как бы ни искали, кто виноват, догнать победу было невозможно, а виноватых не обнаружилось.
Артамонов был в штабе вместе с начальником штаба Ловцовым и инспектором артиллерии Масальским. Душкевич, задыхаясь, стал докладывать:
- Ваше превосходительство! Ваше приказание об отступлении кем-то злонамеренно искажено. Не исключаю измену. Не снимаю с себя вины за срыв блестяще идущего наступления. Вот штабс-капитан, он подтвердит, что приказание было от вашего имени...
- Сейчас недосуг разбираться, - преспокойно возразил Артамонов, и штабс-капитан, набравший полную грудь воздуха, так и выпустил весь этот воздух, ничего не подтвердив. - Конечно, я никакого приказания вам не передавал, это у вас напутали. Да Бог с ним, поезжайте-ка вперед, задерживайте все части, что идут из-под Уздау.
- Что? Уздау оставлен? - спросил Душкевич.
- На то воля божья, - вздохнул Артамонов.
- А где Крымов? - снова спросил Душкевич, словно полковник мог вмешаться и еще что-то изменить. Крымов был там, впереди Сольдау...
* * *
По штабу армии молниеносно пролетело: первый корпус стоит как скала!
Только что Постовский разговаривал с Артамоновым, и еще Артамонов просил передать командующему, что Александр Васильевич может на него, генерала Артамонова, полностью положиться.
На этом телефон замолчал, искровой телеграф тоже не получил ответа. Впрочем, главное уже было донесено, свалилась гора с плеч!
Теперь положение определялось явно в пользу русских: на левом фланге немцы остановлены, в центре оба корпуса, пятнадцатый и тринадцатый, наступают, причем сегодня в полдень уже занят Алленштейн, а на правом фланге - все спокойно.
- А я-то, грешный, вчера приуныл! - говорил Постовский Самсонову. - Да и вы, Александр Васильевич, невеселы были.
Вчера, действительно, у командующего случился приступ грудной жабы, а причиной этому было бегство Эстландского полка. Эстлянцы из 2-й дивизии Мингина, бежали до самого Нейденбурга, и Самсонов случайно встретил эту тысячную толпу потрясенных солдат, клокотавших страхом и злобой. Он успокоил их, вспомнил, как доблестно сражались эстляндцы еще в турецкой кампании, когда он сам был иным корнетом, пристыдил упавших духом и затем велел выдать им хлеб из корпусного продовольственного транспорта и поставить в резерв для короткого отдыха.
Известие об успехе первого корпуса оживило Самсонова, а Постовский просто торжествовал, ибо это он в противоположность командующему стоял за продолжение наступления, несмотря ни на что.
- Поздравляю вас, Петр Иванович, - с чувством произнес Самсонов. Давайте оперативный приказ на завтра. Будем смотреть правде в глаза.
Постовский тоже хотел смотреть ей в глаза. Назавтра надо было повернуть налево почти на девяносто градусов оба центральных корпуса - во фланг и в тыл атакующим Артамонова германцам.
Петр Иванович легко соединил давнишний, еще варшавский замысел, с нынешней обстановкой, свел мечту о явью.
Для Самсонова, который уже давно разрывался между своим замыслом и требованием фронта и Ставки, это выглядело долгожданным решением. Командующий даже не поглядел на карту - все было ясно и так. Артамонов сдерживает натиск трех немецких корпусов, а Мартос с Клюевым молотят по этой наковальне.
Поэтому Самсонов не спросил, сколько верст надо пройти Мартосу и Клюеву и способны ли они на молниеносный бросок.
Над Александром Васильевичем нависал гнев Жилинского и великого князя Николая Николаевича - командующий и сам был между молотом и наковальней.
И он одобрил главную идею оперативного приказа. Однако если бы Самсонов взял циркуль и измерил расстояния? Если бы забыл о давлении начальства? Если бы избрал путь не жертвы, но здравого смысла?
Тогда бы он отступил, был бы за это отрешен от командования. Впрочем, стратегическая угроза Восточной Пруссии сохранилась бы и продолжала сковывать германское командование.
Только мог ли Самсонов пойти этим путем? Гусар, не отступавший даже после приказа об отступлении? Скорее мог пойти в сабельную атаку на пулеметы. С оружием дворянским против оружия новейшей поры. Но эта готовность вовсе не означала, что он победит.
За обедом командующий был весел, вспоминал, как в японскую кампанию, во время кавалерийского набега на Инкоу, в одной деревне японцы оставили приглашение русским кавалеристам встретить Новый год вместе и что из этого вышло.
Нокс тоже вспомнил случай из той поры, как русские пленные обманывали японцев и каждый день напивались пьяными и пели песни.
Британец с усмешкой перечислил все действия японцев, чтобы воспрепятствовать русским получать алкоголь, и, перечислив, обвел взглядом русских собеседников, спросил:
- Как вы думаете, господа? Где же ваши соотечественники брали водку?
- Покупали у охраны! - сказал Постовский.
- Нет, - ответил Нокс.
- Проносили в одежде? - предположил Вялов. - Например, в грелке?
- Нет, полковник. Они вообще не проносили у себе ни грамма.
- Гнали самогонку? - спросил Вялов. - А?
Нокс засмеялся, хлопая в ладоши:
- Гениально!
- Прохвосты, - улыбнулся Самсонов. - Мне Крымов рассказывал, как у него казаки опорожнили две бутылки вина, не откупоривая. Угадайте, майор! Нокс хмыкнул.
- Просверлили в донышке маленькие дырки и высосали! - сказал командующий.
- Россия-матушка! - с удовольствием произнес Нокс. - Вы уникальны, господа!
Всем было приятно слышать похвалу русским достоинствам, и даже командующий, знающий цену англичанке, тоже поддался славной минуте.
- Я знаю, в чем ваша тайна, - продолжал Нокс. - По крови вы не вполне русские. Вы татары, поляки, немцы, датчане. Вы всех переварили.
- Нет, дело в вере, - сказал Самсонов. - У нас никто не глядит, какой ты крови, в нашем паспорте записывается только вероисповедание. Тут никакой тайны.
- А если я мусульманин? - спросил Нокс, слегка выказывая восточные интересы. - Я знаю, в ваших войсках, кроме попов, есть и ксендзы, и пасторы, но нет мулл. Почему?
Над этим Самсонов никогда не задумывался и затруднился ответить. Ему помог Филимонов, рубанувший со своей обычной прямотой:
- Да у нас же христианская армия! А надо будет - заведем и мулл. И этих - кто там в Индии - будд!
Нокс понял, что лучше не развивать дальше восточную тему. Командующий простер над столом могучую руку и зычно, прерывая возможные голоса, заявил:
- В молодости я отбывал ценз в Лубенском гусарском полку, а там, господа, в золотую пору нашей славы служил небезызвестный герой Яков Петрович Кульнев. Так вот, знаю из полковой истории: Кульнев был наполовину турок и самолично гнал у себя на квартире водку. А посему вывод: будь кем мать тебя народила и служи России. Россия, майор, это не одни русские. Хотя и русские - тож.
Нокс невозмутимо улыбнулся. Впрочем, что Нокс? Обед закончился, надо было заниматься делами. Самсонов перешел в комнату оперативного отделения, словно нырнул с головой в пучину.
Постовский протянул для подписи свою полевую книжку с написанным приказом: "14 августа. В 3 ч. 30 мин. Из Нейденбурга. Ожидаю от 13 корпуса самой энергичной атаки совместно с 15 корпусом."
Подпись Постовского была зачеркнута.
- Лучше вы, - сказал Петр Иванович.
Самсонов подписал синим карандашом. Снова мечта была приписана к действительной обстановке.
* * *
На закате дня в Нейденбург вошла 6-я конная бригада, два полка с артиллерийской батареей, под командованием генерал-майора Штемпеля.
Потрясенный Самсонов выслушал доклад Штемпеля о полном отступлении первого корпуса на Млаву, посмотрел на побелевшего Постовского и покачал головой. Не хотел верить этому запыленному коренастому кавалеристу. Постовский стал переспрашивать, уточнять. Самсонов отвернулся. Запах лошадиного пота породил какую-то странную мысль вернуться назад, в молодость. Резкий грубый голос Штемпеля, повторявший горестное известие, вызывал раздражение. Как же так? Артамонов четыре часа назад доносил, что корпус стоит как скала. Врал! Врал, зная, что платить за вранье будут кровью. Недаром Крымов предупреждал...
- Отрешаю Артамонова! - сказал Самсонов.
- Надо бы запросить Якова Григорьевича, - вымолвил Постовский. Командир корпуса, полный генерал. Имеем ли мы право?
- К черту! Где ваша книжка?
Постовский вытащил из кармана книжку в сером матерчатом переплете.
- Пишите, Петр Иванович! Генералу от инфантерии Артамонову. 14 августа, шесть часов тридцать минут. Из Нейденбурга. Удаляю вас от командования корпусом, предписываю вам сдать командование им генерал-лейтенанту Душкевичу. Командующий второй армией генерал от кавалерии Самсонов... Записали? Давайте подпишу!
Книжка легла перед Александром Васильевичем. И на сей раз подпись была в два раза длиннее чем прежняя, как будто рука размахнулась и не смогла удержаться в привычных рамках. Да и какие теперь рамки! Все переворачивалось, победы не было, была гибель.
- Идите, генерал, - сказал Самсонов Штемпелю. - Вам следует прибыть к генералу Мингину. И передайте ему на словах, что нам отныне не остается ничего другого, как ложиться костьми. Коль врем, - не умеем воевать, так покажем хоть умение лечь костьми!
Штемпель ушел, придерживая шашку и грузно ступая пыльными сапогами.
- Что, Петр Иванович? - спросил Самсонов. - От Уздау до Нейденбурга двадцать верст, дорога к нам в тыл, по сути, открыта.
- Успокойтесь, Александр Васильевич! Ради бога, успокойтесь! - попросил Постовский. - Еще не все потеряно. У нас там достаточно сил, чтобы организовать оборону, только успокойтесь.
- Да что вы заладили! - отмахнулся Самсонов. - Я спокоен. - Он посмотрел на раскрытую полевую книжку.
В книжке еще было записано: "На фронте первого корпуса бой шел весь день, много было дано категорических приказаний не уступать ни шагу, что пока и выполнено. Отражая атаки огнем, части корпуса на левом фланге переходили в наступление. Большую помощь оказал подошедший дивизион тяжелой артиллерии..." И запись обрывалась. Видно, события опередили начальника штаба, дальше писать не имело смысла.
- И замените в первом корпусе начальника штаба, - сказал Самсонов. Все, Петр Иванович! Я думаю завтра ехать к Мартосу. Я должен все видеть сам!
Постовский вздохнул, не отзываясь ни словом на небывалое заявление командующего. Бросать командный пункт, откуда руководил войсками, и мчаться очертя голову, на передовую? Это было необдуманно. Остынет - сам поймет, что он не эскадронный. Дверь отворилась, вошел Вялов.
- Ваше превосходительство! - решительно произнес он. - Сообщение из шестого корпуса. Корпус отошел.
- Бог с вами, полковник! - воскликнул Постовский. - Там у немцев и сил-то нет никаких.
- Слышите? - усмехнулся Самсонов. - Дайте-ка телеграмму! Прочитал: "После боя 13 августа у Гросс Бессау севернее ст. Ротфлис 6-й корпус отошел к утру сего дня в район Нейендорф - Пфафендорф - Менсгут. Потери в людях довольно значительны... Оставлено (еще не выяснено сколько) несколько орудий и пулеметов. Обозы во время боя были нагромождены у самой позиции... Войска перемешаны с обозами..." Постовский тоже прочитал и раздраженно спросил Вялова:
- Это что же? Они берут нас в клещи?
- Скоро выяснится, - ответил Вялов. - Во всяком случае Мартос и Клюев могут оказаться в сложном положении.
- Предлагаете отступать? - Еще более раздражаясь, спросил Постовский.
- Выбор у нас небольшой, Петр Иванович, - невозмутимо вымолвил Вялов. Возможно, придется. Но если б нам успеть повернуть центральные корпуса, мы бы тогда еще посмотрели, кому надо отступать.
Самсонов слушал и вспоминал, как на Янтайских позициях пехотная дивизия побежала было, но его кавалерийские офицеры остановили ее и повели вперед. Потом вспоминалась ночная атака на ханшинный завод ради спасения французского лейтенанта. Это было странное совпадение: тогда положили за тело Бюртена трех убитыми и два десятка ранеными, а сегодня тоже спасали, на сей раз всю Францию.
Командующий перешел к карте и переставил флажки, обозначающие дивизии шестого корпуса, между озерами в точку Пассенгейма. Здесь они должны встать и в узком озерном дефиле лечь костьми, но не пропустить врага.
Снова дверь отворилась, подполковник Андогский попросил разрешения войти. Вид у него был бодрый.
- Только что взяли Мюлен! - объявил он, улыбаясь.
Прорвали-таки! Вот Мартос, и тиран, и заездил свой штаб, а колотит германцев, спасает армию.
Постовский хлопнул в ладоши, шагнул навстречу Андогскому и забрал телеграмму.
- Кто подписал? Мартос? - спросил Самсонов.
- Полковник Панаш, - ответил Постовский. - Скромен наш Николай Николаевич! У него не "взят" Мюлен, а всего лишь "занят", точно без боя... Ну слава богу!
Блеснула надежда.
Как все сошлось! Позорный отход Артамонова, конфуз Благовещенского, порыв Мартоса.
- Завтра к Мартосу! - приказал командующий. - На месте разберемся, как быть дальше.
- Но, - возразил Постовский. - Как же поддерживать связь с корпусами?
- Никаких "но"! Едем в Надрау, - велел Александр Васильевич. Положение у нас пиковое. У немцев, я думаю, - тоже. Все решается завтра. Я должен быть в войсках!
Это было сказано угрожающим тоном, и Постовский замолчал и стал нервно сгибать бумажку телеграммы.
- Вы свободны, господа, - произнес командующий.
* * *
Что ж, наступала решающая минута, ради которой и живет офицер. Если суждено завтра Самсонову погибнуть на позиции, он погибнет, как погибли многие... а самым первым однокашник Данилевский, давным - давно, еще в Турецкую. Александру Васильевичу вспомнилось, как юный старший вахмистр Яков Жилинский испытывал на нем свою силу. Потом всплыл в памяти туркестанский штабс-капитан Головко, разбившийся на лошади в Николин день по вине самого Александра Васильевича... За Головко пришли на ум Екатерина Александровна, Володя и Вера на гремящем от оркестровых маршей вокзале в Минеральных Водах, и все глядели на него по-разному - со слезами, с гордостью, с благоговением.
Самсонов написал Екатерине Александровне краткое письмо: он здоров, дела идут хорошо, скучает...
После письма к нему напросился Нокс, и к той поре подоспела еще одна телеграмма от Артамонова, так что больше не было времени мечтать о прошедшем.
Артамонов лукавил и на сей раз. Текст был такой: "14 августа. 7ч. 25 м. из Сольдау. После тяжкого боя корпус удержал Сольдау. Противник занимает охватывающее положение, но остановился. Переправы мои обеспечены. В этом районе опасно держать большие силы в виду артиллерии, особенно гаубиц. Связи все нарушены. Потери огромны, особенно офицерами. Настроение войск хорошее. А войска послушны, проявили выдающуюся выносливость, оставаясь без горячей пищи и воды более двух дней. Держать у Сольдау большие силы затруднительно. Удерживаю город авангардом из остатков разных полков. Для перехода в наступление надо прилив новых сил. Все прибывшие уже понесли большие потери. Приведу все части корпуса в порядок наутро и перейду в наступление. Генерал Артамонов."
Замечательно сочинил депешу генерал Артамонов! Сам отступал, а твердил о наступлении. И притом в каждой строчке и бравость, и безнадежность, - на любой вкус. Кто захочет атаковать, найдет подтверждение для атаки: кто захочет обороняться, тоже найдет доводы в свою пользу, - вот до чего искусен в вождении войск командир первого корпуса.
Вошел Нокс, спросил, как понимать завтрашний отъезд штаба? Вопрос не имел военной опоры, - был чисто нравственный.
- Потому что верю в успех, - ответил Александр Васильевич. - Вам же ехать вовсе не обязательно.
Но британец хотел ехать. И дело не в служебном долге, нет, Самсонов почувствовал, что Нокс при внешнем хладнокровии не уклонится от боя, это был военный человек, пусть и англичанин, и как военный он был близок Александру Васильевичу.
- Ваша воля, - оказал командующий. - Но если возникнет опасность, я вас отошлю. Вы уже не обессудьте, майор. - Хорошо, - согласился Нокс и стал спрашивать о положении фланговых корпусов, о которых он уже знал от кого-то из штабных чинов.
Самсонов не хотел говорить дурное об Артамонове, ведь это все равно, что себя мазать грязью. Он припомнил давний случай из русской истории, как в осажденном поляками Смоленске долго и доблестно выдерживал осаду небольшой гарнизон под началом воеводы Шеина и как поляки, утомленные безрезультатным сидением, предложили пропустить изнуренных голодом защитников вместе со всем оружием и как защитники ушли, сохранив жизнь и оружие, но за допущенное бесчестие воеводе Шеину затем в Москве отрубили возле Кремля голову - не за военные ошибки, их-то не было, а за своеволие; воевода Шеин должен был лечь костьми в Смоленске, а рядиться с врагами и ронять честь русского царя ему не было дозволено.
- Поляки поступили по-рыцарски, - ответил Нокс. - Мне кажется, вы не знали рыцарства, его условностей. Еще Наполеон жаловался на вас за отсутствие рыцарства. А вот Лев Толстой в "Войне и мире", этом учебнике для нас, иностранцев по предмету р у с с к о е о ф и ц е р с т в о, говорил примерно те же вещи.
- Может, и говорил, - сказал Самсонов. - Но со времен Наполеона много воды утекло. - Не сомневайтесь, мы не намерены останавливать наступление. Вы в этом убедитесь сами.
Нокс спросил о подкреплениях и помощи со стороны первой армии Ренненкампфа. Наверное, ему хотелось, чтобы командующий убеждал его более весомыми доводами, но Самсонов не мог ничего сказать ни о подкреплениях, ни об ускорении первой армии, потому что ничего этого не было. А было только то, что Александр Васильевич уже сказал - завтра наступление продолжится.
- Скажите, господин генерал, в Елисаветградском училище были строгие порядки? - спросил британец, видно, решив подъехать с другой стороны. - В прошлый раз вы показали телеграмму из Маньчжурии...
- Порядки были строгие. Каким им еще быть в военном училище?
- Но вы обрадовались телеграмме. Вы любили своих юнкеров?
- Я старался, чтобы они стали хорошими офицерами.
- Я знаю, что такое военное училище, - сказал Нокс чуть насмешливо, словно предлагал не удаляться в сентиментальные дали.
- В любом закрытом заведении заводится бессмысленная жестокость, старшие издеваются над младшими, а как только становятся старшими, отыгрываются на новичках. Это происходит везде. Я не спрашиваю, господин генерал, было ли это в Елисаветградском училище, когда вы им командовали. Мне надо узнать, почему они не забыли вас?
- А вы своего начальника училища не помните? - усмехнулся Самсонов.
- Это ужасные воспоминания, - ответил Нокс.
- У меня - тоже ужасные, - вздохнул командующий. - Ничего мне не удалось. Вы думаете, я был хороший начальник? Черта с два! Знаете, что такое цуканье?
- Что?
- Это юнкерское самоуправление, майор. В моем училище было четыре роты. Первую называли жеребцами, вторую - стервами, третью - шлюхами, четвертую гнидами. Всеми заправляли жеребцы. Они брали дань с младших деньгами, котлетами, работой. Сопротивляться жеребцам было бесполезно. Подробности расправ мне не известны, но одними избиениями не кончалось. - Самсонов замолчал, посмотрел на большую картину, изображавшую охоту на кабанов, и с горечью признался.