Рыбин Владимир. Золотой капкан

   - Чего в сидоре?
   Красюк застонал. От боли, от досады, от горечи. Что Хопер может выстрелить еще раз, в упор, об этом не подумалось.
   - Опять камни?
   Не дождавшись ответа, Хопер перевернул вещмешок, вытряхнул из него все на землю, поднял плотный, поблескивавший полиэтиленом сверток, взвесил на руке. Ткнул его ножом, высыпал на ладонь несколько крупинок.
   - Вот оно! Рыжевье!..
   - Давай... пополам, - неожиданно для самого себя предложил Красюк.
   Хопер опять хрипло закашлялся. Шагнул к Красюку, схватив за телогрейку, рывком поднял его.
   - Ноги целы?
   - Ты мне руку...
   - Повезло. Если бы в ногу - хана. А так доберешься куда-нибудь.
   - Сука ты, Хопер!
   - Я тебе за суку! - Он поднял ружье. И опустил. Замахнулся прикладом. - Беги, пока я добрый. Ну!..
   И Красюк побежал.
   - Давай, давай! - хохотал сзади Хопер. - Остановишься, пули не пожалею.
   Висевшая плетью левая рука мешала бежать. Особой боли пока не чувствовалось, но Красюк знал: боль придет потом. В рукаве было горячо и мокро. Надо бы остановиться, хоть как-нибудь перетянуть рану, но он все бежал, шатаясь и спотыкаясь.
   В какой-то момент показалось, что его схватили сзади. Дернулся, услышал треск обломившегося сучка. Обрадовался, поняв в чем дело, но тут же вскрикнул от боли: острый шип, проткнув телогрейку, вонзился в бок. Красюк дернулся, здоровой рукой потер бок, почувствовал и там тоже мокроту крови.
   Он начал выбираться из колючего кустарника, но тут вдруг увидел прямо перед собой узкую длинную морду с клыками, торчавшими книзу. Холод дрожью прошел от затылка к пяткам. В следующий миг морда исчезла, и кто-то большой и гибкий метнулся в сумрачной чаще, и послышался сдавленный крик, словно тут, совсем рядом кто-то кого-то душил. Красюк рванулся в сторону и отпрянул: прямо на него, сверху вниз, распластавшись в воздухе, летело что-то глазастое, мохнатое, похожее на черта, каким он себе его представлял по страшным сказкам, до которых зэки большие охотники.
   И тогда он закричал в истеричном испуге, как кричал только в детстве во сне, когда чудились страшилища. И вдруг услышал голос, от которого новая волна холодной дрожи прошла по спине:
   - Чего кричи? Чего зверя пугай?
   До него не сразу дошло, что это Чумбока. И совсем не подумалось, что чалдона надо опасаться не меньше, чем Хопра.
   - Черт-те что тут летает да прыгает! - крикнул он, оглядываясь, соображая, откуда послышался голос.
   - Зачем черт, нету черта. Дикая кошка кабарга охотись. Белка-летяга прыгай. Каждый людя кушай хоти...
   Чумбока вышел из-за ближней елочки, обутый, как обычно, в легкие кирзачи, одетый в свою плотно облегавшую тело брезентуху. Ружье у него было закинуто за спину, и это Красюка успокоило.
   - Ты куда ночью ходил? - спросил он, чтобы только не молчать.
   - Тайга ходи, косуля стреляй, кушай нада.
   Красюк поверил сразу и удивился самому себе, своим утренним страхам. И расхохотался громко, истерично.
   - Кто стреляй? - спросил Чумбока.
   - Бандит один. Хопер. Вот, в руку...
   - Кажи.
   Послушно раздевшись, Красюк увидел кровь на руке и вдруг почувствовал, как поплыло все перед глазами. Поспешно опустился на землю, вспомнив, что всегда, еще с детства, терпеть не мог вида крови. Давно его не мутило от этого, думал, все забылось, а оно вот и вспомнилось.
   - Скоро заживи, - сказал Чумбока, присыпая рваную кожу какой-то гадостью. - Ты счастливая. Два раза злая росомаха стреляла, два раза промахнись.
   Он приложил к ране свежую бересту, завязал тряпицей, а потом и веревочкой, которые нашлись в его заплечном мешке. А Красюк, успокоившись, начал думать о том, как бы заставить чалдона догнать Хопра да отнять золото. Но Чумбока о золоте не заговаривал, а самому засвечиваться не хотелось. Если он еще не обнаружил пропажу, то можно и дуриком прикинуться: знать ничего не знаю.
   Но и дать Хопру уйти с золотом - было выше сил.
   - Давай догоним бандита, - предложил он. - У него ружье, но и у тебя тоже ружье. И нас двое.
   - Твоя мешка тама? - спросил Чумбока, заставив Красюка похолодеть.
   - Тама, тама. Все забрал, гад. Отнять надо.
   Чумбока помолчал, раздумывая.
   - Твоя больная. Ты ветка носи, костера делай. Я пойди гляди.
   Он встал и, ничего больше не сказав, исчез в зарослях.
   До ночи было еще далеко, но, как всегда в предвечерье, в лесу заметно посумрачнело. Красюк таскал ветки, в изобилии наваленные недавней бурей, и все прислушивался, ждал выстрелов. Он не верил, что чалдон способен убить человека. Но ведь Хопер просто так ничего не отдаст. И если начнет стрелять первым, то Чумбока должен будет отстреливаться. А стреляет он, наверное, дай бог: охотник же. Значит, выстрелов должно быть несколько, и в вечерней тишине их можно услышать...
   Чумбока вернулся скоро, хмурый, встревоженный.
   - Не нада костера, - сказал он. - Иди нада.
   - Куда идти? - удивился Красюк. - На ночь глядя?
   - Избушка иди.
   - Где она избушка? Далеко же.
   - Зачем далеко? Сопка поднимись, сопка гляди, избушка находи.
   Он показал на вершину соседней сопки и, ничего больше не сказав, пошел поперек распадка к пологому склону. Снова охваченный недоверием, Красюк пошел следом, настороженно поглядывая по сторонам. Не утерпел, спросил:
   - Не догнал, что ли?
   - Не нада догоняй.
   - Как это не надо?! - возмутился Красюк. - До ночи еще вон сколько. Догнал бы, подстрелил.
   - Наша торопись нада. Тайга плачет, - произнес Чумбока что-то загадочное и прибавил шагу.
   С вершины сопки Красюк сразу увидел вдалеке знакомый изгиб речки, полянку между лесом и речкой, притиснувшееся к опушке зимовье, возле которого дымил костерок. И поразился: целый день бегал, да все, видать, вокруг да около, никуда и не убежал.
   * * *
   Сизов очнулся только под вечер, когда солнце уже склонялось к сопкам. Стояла странная для тайги тишина. Он замер на пороге, прислушиваясь к этой тишине. Вдруг словно дрожь прошла по лесу: при полном безветрии деревья внезапно зашумели и так же внезапно затихли. Было во всем этом что-то непонятное, тревожащее. Он опять зашел в избушку, лег на нары, устав от этих нескольких шагов. Полежал, собрался с силами, вышел, принялся разжигать костерок, чтобы повесить чайник.
   Чумбока вернулся, когда уже совсем стемнело. За ним тащился Красюк, без мешка, с обвисшими руками.
   - Тайга сильно плачет, - сказал Чумбока, сразу же подсев к костру. Моя пугайся. Иди нада, прыгай косулей, скачи белкой.
   - Что случилось? - удивился Сизов. Идти, а тем более скакать белкой ему сейчас очень не хотелось.
   - Слухай, слухай, лес кричи, беда иди.
   Сизов прислушался. Стояла глухая тишина.
   - Не идти же на ночь глядя?
   Чумбока ничего не ответил, встал и пошел в избушку, завозился там, перекладывая какие-то вещи.
   - Может, ты что скажешь? - спросил Сизов Красюка, который сидел по другую сторону костра, молчаливый, безучастный. Тот пожал правым плечом и ничего не ответил.
   - Все-таки расскажи. Какое ты золото утащил?
   - Мое это, мое, - горячо заговорил Красюк, вскочив на ноги. - То самое, что я спрятал там, у вертолета. А чалдон, видать, нашел.
   - Так, понятно. И ты, значит, решил его умыкнуть в одиночку?
   Красюк постоял, помолчал, снова сел и вдруг сказал то, чего Сизов никак не ожидал от него услышать:
   - Прости, Иваныч. Бес попутал. Увидел свое, и словно мозги лопнули. Прости дурака...
   - Слава богу, дошло. Ну и где же это золото?
   - Хопер забрал.
   - Как забрал?!
   - Стрелял в меня. Вот руку поранил. - Красюк дернул левой рукой и застонал, так резануло болью. Помолчал и спросил совсем не свойственным для него тоном, просящим, заискивающим: - Что делать-то, Иваныч?
   - Спросил бы это до того, как удирать.
   - Чего уж теперь? Бей меня...
   - Надо бы. Что с рукой-то? Чумбока смотрел?
   - Смотрел. Скоро, говорит, заживет.
   - Тогда все в порядке.
   - Рука - ладно. А мы? Куда теперь?
   - Обратно к Дубову.
   - Не-е!.. - Красюк заметался возле костра. - Срок же добавят.
   - Добавят. Я свою половину золота хотел сдать, чтобы срок скостили. Думал и ты на это пойдешь. А теперь надо или к Дубову с поклоном идти, или Хопра ловить. У него одна дорога - к железке, а потом в Никшу. Значит, и нам туда же.
   - Я говорил Чумбоке, чтобы догнал Хопра, а он испугался.
   - Не Хопра он испугался.
   - А чего?
   - Не знаю. Только и мне страшно. Пошли-ка пока спать, утром разберемся.
   Смутная безотчетная тревога на покидала Сизова и во сне. Ночью он встал, вышел из избушки, увидел Чумбоку, дремавшего у костра. В лесу необычно громко кричали филины, ревели изюбры. Тихо, чтобы не потревожить чуткого нанайца, он вернулся обратно, осторожно притворив за собой дверь, лег, но опять долго не мог уснуть от непонятного беспокойства.
   Утро вставало тихое, солнечное, и тревога, всю ночь мучившая Сизова, улетучилась. Только Чумбока все ходил вокруг зимовья, что-то подправлял, что-то доделывал.
   - Гляди, капитана, гнус, комар пропади, - сказал он.
   - Ну и хорошо, - улыбнулся Сизов. Болезнь, видать, отходила, чувствовал он себя лучше, чем вчера.
   - Тайга хитри. Моя боися. Нада беги соболем.
   Не впервые общался он с местными охотниками и знал: если они говорят слушай и исполняй. Иначе пожалеешь, спохватишься, и дай бог, если не слишком поздно.
   Красюк был непривычно тих, смотрел из-под бровей то ли смущенно, то ли злобно - не поймешь. Только один раз сказал угрюмо:
   - Чего-то сдрейфил чалдон.
   Сизов никак не отозвался, и Красюк больше не лез со своими соображениями, не мешал.
   Они собрались быстро, перекусили на дорогу, напились чаю и пошли по распадку вниз, где еще лежали хвосты белого тумана. Лес время от времени начинал шуметь, словно трепетал перед неведомой опасностью. И тогда Чумбока поглядывал на небо и торопил:
   - Ходи шибко, прыгай сохатым. Моя боись.
   - Чего ты боишься-то - наконец не выдержал Сизов.
   - Либо опять лес ломайся, либо огонь ходи. Надо беги, вода иди.
   За день прошли не так уж и много. Вечером оказались в сыром лесу, где пахло папоротниками, потной корой, влажными мхами. Здесь решили переждать ночь. Выбрали площадку, свободную от подлеска, разожгли костер.
   Ночью шумел ветер, и, как вчера, лес был полон тревожных голосов. Но утро тоже, как и вчера, было тихое, солнечное. И снова Красюк бросил свое пренебрежительное:
   - Сдрейфил чалдон.
   Сизов промолчал, поскольку и он тоже не испытывал особой тревоги. Беспокоился один только Чумбока. Он все суетился, торопил в дорогу.
   - Шибко, шибко нада, моя боись!..
   Утром спустились в болотистую низину, пошли по кочковатой равнине, заросшей высокой травой, редкими кедрами и соснами. Коричневые птички пищухи, как всегда, бегали по стволам, в кронах кедров суетились корольки, пеночки-теньковки. В синем чистом небе кружился короткохвостый орел-гусятник. Чумбока проследил за орлом, высмотрел блескучее пятнышко озерца и стайку казарок на нем.
   - Тута сиди, жди, - сказал он, снимая свою торбу и отставляя карабин. Но сам не сел, стоял и оглядывался внимательно.
   - Гляди-ка! - удивленно закричал Красюк, показывая куда-то в сторону.
   По равнине, то исчезая за кустами, то выскакивая на открытое место, бежал лось, и на рогах у него пушистыми комочками сидели три белки.
   - Капитана! - глянув на лося, испуганно закричал Чумбока. - Твоя шибко, шибко беги, копай яма. Близко тайга ходи огонь.
   Он первым побежал вниз, в сторону озерца. В редколесье на моховом болоте остановился, стал торопливо рвать мох, сваливая его кучей. Красюк и Сизов кинулись следом, тоже принялись рвать мох.
   - Нада спеши, спеши! - кричал Чумбока. - Быстро копай моха. Моя шибко боись!
   Подо мхом была сырая болотистая земля, вся пронизанная нитями корней. Они рвали их, черпали ладонями землю, откидывали. Скоро под ногами захлюпало, но копать стало не легче, а даже труднее: жижа вытекала из рук, и в ладонях оставалось совсем ничего.
   Поминутно взглядывая на небо, Чумбока принялся сооружать из жердей что-то вроде большой рамы. По небу уже тянулись хвосты дыма. Неподалеку с невиданной скоростью промчался медведь, но Чумбока даже не посмотрел в его сторону.
   Дым все плотнее затягивал болото, першило в горле. Но солнце жгло по-прежнему. По лицам ручьями стекал пот, и не было времени вытереть его.
   Сизов увидел, как в восточной стороне взметнулся над лесом длинный огненный язык, слизнул пролетавшего низко орла. На западе небо чернело грозовыми тучами, но было ясно, что дождь не успеет и огонь пройдет через болото раньше. И было страшно от мысли, что придется оказаться в этом пекле.
   Чумбока переплел сделанную раму сырыми ветками, поставил ее наклонно на подпору над черной водянистой ямой, принялся заваливать раму мокрым мхом, выкрикивая какие-то ругательства, явно адресованные нерасторопным своим спутникам.
   Огонь обтекал болото с обеих сторон, всплескивался над лиственницами, давился сухостоем, прятался за дегтярную завесу дыма и снова вырывался из нее красными языками. Вот он окружил группу кочек на краю болота, заплясал вокруг, пережевывая сухую траву. Было видно, как на кочку быстро выползла гадюка, свернулась спиралью, вскинулась вверх, упала в огонь и заметалась, забилась в конвульсиях.
   Тайга плакала, ревела, гудела. По стволам сосен и кедрачей янтарными струйками стекала смола, и огонь молниями взлетал по ней к высоким кронам. Было и любопытно, и жутко смотреть на все это.
   Задыхающиеся, охваченные страхом, они продолжали выкидывать руками болотную жижу из вырытой ямы, и только Чумбока теперь оставался спокойным. Казалось, его перестали интересовать ползущие по болоту языки пламени. Он неотрывно смотрел на восток, где темной стеной стоял в дыму высокий лес и откуда доносился глухой гул.
   - Трава гори - нету, леса гори - беда, - сказал он. - Гляди!
   Схватив охапку мокрого мха, Чумбока начал показывать, как надо закрывать им лицо. И вдруг закричал:
   - Ложися, ложися!
   И первым плюхнулся в болотную жижу, уткнув лицо в мох. Тут же приподнялся, посмотрел, все ли последовали его примеру. И еще глянул на лес, помедлил минуту. Когда в многоголосом трескучем гуле пламя выплеснулось к опушке, он снова лег и выбил ногой подпору, удерживавшую навес.
   Воздух был горячим и тяжелым. Сизову показалось, что вот сейчас этот плотный воздух сорвет мох с навеса, и тогда не выдержать инквизиторской пытки огнем. Он слышал, как сверху падали горящие головни. Жгло спину, и вода внизу становилась горячей. Едкий смолистый дым забивал легкие, душил кашлем. Но ничего не оставалось, как терпеть и ждать, ждать и терпеть.
   - Твоя гляди не моги, - бубнил Чумбока. - Глаза жарко не люби. Слепой ходи домой не моги. Пропадай нету...
   Когда отступила жара и стало легче дышать, они выглянули из-под навеса. В отдалении пылали факелами огромные кедры. Слышно было, как от сильного жара деревья лопались и всхлипывали, словно живые. По траве катились, удаляясь, змееподобные валы огня, языки пламени сновали по земле, подбирая все, что осталось несгоревшим.
   Они выбрались из-под навеса мокрые, измазанные грязью, задыхающиеся от едкого дыма и гари. Вид леса был ужасен. Вместо деревьев торчали из черной земли черные высокие колья.
   Сизов шагнул к Чумбоке, чтобы обнять его, поблагодарить. И застыл, услышав детский плач: "Уа-а! Уа-а!" В ужасе он бросился на этот плач, перепрыгивая через змейки огня и дыма. Возле озерца увидел двух обгоревших зайцев. Они терли черными лапами глаза и совсем по-детски всхлипывали. Время от времени высоко подпрыгивали, падали на бок, дергались и снова подпрыгивали.
   - Совсем глаза пропади, - сказал Чумбока.
   Он постоял, посмотрел на зайцев и пошел собирать брошенные в грязь вещи.
   Сопки, еще утром бывшие неописуемо красивыми, теперь словно бы съежились, возвышались оплывшими куполами. Еще утром они прикрывали одна другую, сливаясь в общем зеленом море, теперь же стояли отчужденные одна от другой, и даль была открыта взору, задымленная черная даль...
   * * *
   Чумбока вел себя странно. Отошел в сторону и замер, подняв голову, то ли вглядываясь в затянутое дымкой небо, то ли прислушиваясь к чему-то. Постояв, он обошел Сизова и Красюка, обессиленно сидевших на обгорелых кочках, пошел в другую сторону и застыл там в той же напряженной позе.
   - Человека кричала, - наконец объяснил он. - Слухай, слухай...
   Сизов прислушался, точно так же подняв голову. Тишина, казалось, была полная, только шелестел ветер в обгорелых кустах да с той стороны, куда ушел шквал огня, доносился отдаленный шорох, похожий на шум дождя.
   - Ничего не слышу.
   - Раньше кричала, когда была огня.
   - Мало ли кто мог кричать. Косуля, например. В огне-то и медведь заревет.
   - Человека кричала, человека, - раздраженно ответил Чумбока, поворачиваясь из стороны в сторону. - Где? Тама? - показал он на черную стену леса.
   - Не знаю, я ничего не слышал. Может, ты? - повернулся Сизов к Красюку.
   - Мы же в болоте лежали. Уши мхом забиты.
   - Тама! - уверенно определил Чумбока. И, подхватив карабин, пошел к лесу, словно туманом затянутому остывающим прозрачным дымом.
   - Погоди, я с тобой, - крикнул Сизов.
   Чумбока оглянулся, сердито отмахнулся рукой.
   - Иди нет! Ваша костра нада.
   После пережитой пытки огнем разжигать костер казалось нелепостью.
   - Ночь будет, дождя будет, холодно будет, - снова прокричал Чумбока и скрылся за прореженным частоколом деревьев.
   К удивлению Сизова, не сгоревшего сухостоя в лесу оказалось предостаточно. Они с Красюком быстро натаскали большую кучу хвороста, разожгли костер. Принесли с болота по большой охапке мха и обессиленно повалились на него, будто свершили бог знает какую тяжелую работу.
   Чувствовал себя Сизов гораздо лучше, чем вчера: прокатившийся огненный вал основательно прогрел его, прогнал простуду. Оставалась только слабость. Но он знал: слабость пройдет, если хорошенько поспать.
   Сейчас, в ожидании Чумбоки, уснуть не удавалось: мешал острый запах гари. Разговаривать с Красюком ни о чем не хотелось. И он лежал с открытыми глазами, глядел в темнеющее небо и безвольно следил, как сами собой ворочаются в голове мысли.
   Думалось о том, что теперь, хочешь не хочешь, им с Красюком придется возвращаться на вахту к Дубову, что срок им, конечно, добавят, но, может, не такой уж большой, если самим вернуться, а не дожидаться, когда изловят... Но прежде надо наведаться в Никшу, навестить Татьяну Ивакину, сообщить ей, геологу, о касситерите, найденном у Долгого озера. Пусть именно она заявит о месторождении, пусть это будет последним Сашиным открытием... Оттуда же, из Никши, можно будет позвонить Плонскому. В поселке горный комбинат, там всегда была хорошая связь с райцентром. Пускай прокуратура сама ловит Хопра, унесшего золото...
   Что-то тяжелое упало на землю, взметнув пыль, и Сизов очнулся. Было темно. Возле догорающего костра стоял Чумбока, смотрел в огонь. Красюк, свернувшись, спал неподалеку, громко храпел.
   - Нашел? - спросил Сизов, вставая. Он, заснувший, чувствовал себя неловко перед неутомимым нанайцем.
   - Моя найди, - устало сказал Чумбока и принялся подкладывать сучья в костер.
   - Что это было?
   - Человека была. Совсем мертвая.
   - Какой человек? Откуда?
   - Злая росомаха. Бандита. - Палкой, которую собирался положить в костер, Чумбока показал на Красюка. - Стреляла его.
   - Хопер? Это же Хопер стрелял. Он умер?
   - Умерла, умерла. Дыма много, дышать не моги, тама лежи.
   - А где его ружье? - Сизову все не верилось, что это именно Хопер. Ты не принес?
   - Не нада бери, - назидательным тоном сказал Чумбока.
   И Сизов понял: действительно, не надо. В Никше спросят: чье ружье? Хопра? А где Хопер? Умер?.. Сам?.. Или помогли?.. Поди докажи.
   - А... золото?..
   Чумбока ткнул рукой себе под ноги, и Сизов только теперь разглядел валявшийся на земле вещмешок. Осторожно, словно это был раненый зверь, подошел к нему, поднял. Мешок был тяжелый, одной рукой не удержать.
   И тут, словно почувствовав, о чем речь, зашевелился Красюк. Увидел вещмешок в руках у Сизова, вскочил на ноги.
   - Это же мой сидор! Видишь, пестрый, из камуфляжки? Тот самый, что Хопер унес...
   Он попытался схватить вещмешок, но Сизов отвел его руку в сторону.
   - А где Хопер? - Красюк испуганно заоглядывался. И уставился на Чумбоку, догадавшись, в чем дело. - Ты его нашел?.. Убил?..
   - Дурак ты, Юрка, - сказал Сизов. - Задохнулся он. Дымом. Не выбрался из пожара.
   - Точно?
   - Так Аким говорит. А я ему верю. Живого он притащил бы сюда.
   - Зачем? - испуганно воскликнул Красюк.
   - Так уж он устроен.
   - А рыжевье, значит, принес? Ну, молодец!..
   Красюк боком, словно опасался, что его оттолкнут, обошел Сизова, присел над вещмешком, торопливо начал развязывать туго стянутые лямки. Руки у него дрожали, пальцы срывались с узла. Тогда он вцепился в узел зубами. Развязал, и выхватил сверток, упакованный в полиэтилен.
   - Оно! - сказал с придыхом. Обессиленно сел на землю и повторил, лыбясь во весь рот: - Оно самое... Теперь поделим...
   - Об этом надо Акима спросить, - сказал Сизов.
   - Чего это?!. Мое ведь...
   - Было твое. Но ты его отдал Хопру.
   - Он сам...
   - А теперь это нашел Аким. Ему и решать.
   - Ладно. На троих поделим.
   Он зло посмотрел на Чумбоку, но тот не обернулся, занятый костром.
   - Утром разберемся, - сказал Сизов.
   Красюк помолчал, покачивая на руке тяжелый сверток, и сунул его обратно в вещмешок.
   - Ладно, утром поделим.
   - Юра, не теряй головы. Это же не манная крупа - на глазок-то делить.
   - Тогда я его сам понесу.
   Сизов засмеялся.
   - Все двадцать килограммов? С раненой рукой? Нам ведь далеко идти.
   - Тогда один пакет возьмешь ты, а другой пусть будет у меня.
   - Как скажет Аким.
   - Аким, Аким! - разозлился Красюк. - Да ему рыжевье до лампочки. Верно? - повернулся он к Чумбоке.
   - Верно, верно, - закивал Чумбока. И добавил замысловатое: - Моя деньга бери хорошо, чужая деньга бери нет.
   И он принялся раскладывать на земле оленью шкуру, которую достал из своей громадной торбы.
   - Нада спи...
   Тихая глухая ночь обволакивала землю стойким запахом гари. На западе розовели низкие тучи, подсвеченные уходящим пожаром. Там волчьими глазами вспыхивали огоньки: пламя взбиралось по склону отдаленной сопки. А вокруг костра стеной стояла напроглядная тьма, не полная ночных шорохов, как обычно в тайге, а совершенно безмолвная, могильная.
   Казалось бы, только и спать в такую ночь. Но Сизов, как ни старался, уснуть не мог. В голове вертелись странные мысли о высшей справедливости, которая все-таки существует и в конечном счете наказывает зло. И думалось о непомерной чуткости людей, живущих в согласии с природой. Было совершенно непонятно, когда и как Чумбока услышал крик в горящем лесу. Все вокруг трещало и гудело. Лежа под навесом, зажимая голову охапками сырого мха, он, Сизов, не слышал ничего, кроме стука своего сердца. Потому что был занят только собой. А Чумбока и в такую минуту оставался словно бы частью этого леса, страдающего, но живого...
   - Иваныч, спишь? - услышал он тихий шепот. Красюку тоже не давали уснуть свои думы. - Ты чего будешь делать с рыжевьем-то?
   - Я тебе говорил: сдам, - помолчав, ответил Сизов.
   - Ты чего, в самом деле веришь, что оно достанется государству?
   - А то кому?
   - Да кому угодно. Тоннами золото у государства растаскивают, и хоть бы хны.
   - По акту сдам.
   - Акты тоже пропадают.
   Сизов и сам боялся того же. Но ему непременно надо было откупиться, чтобы, как обещал Плонский, поскорей освободиться и довести до конца начатую с Сашей разведку у Долгого озера. Теперь он знает: касситерит там есть. Но теперь знает еще и о золотом ручье...
   - Чумбока свою долю тоже, всего скорей, сдаст. И тебе бы тоже...
   - Чего ж мы тут загибались?
   - А можно сделать так, что ты один все сдашь. Придешь, заявишь: не мог-де, стерпеть обвинения в краже золота и бежал потому, что хотел найти пропавшее, снять с себя подозрение...
   Красюк промолчал. Встал и так же, ничего не говоря, принялся подкладывать в костер ветки. Наконец сказал:
   - А потом? Кому я нужен на воле с пустым карманом да с судимостью?
   - Судимостью нынче никого не удивишь...
   - Так ведь такой лафы больше не подвернется.
   Он со злостью бросил в костер палку, которой ворошил угли, снова улегся.
   - Что-нибудь придумаем, - сказал Сизов.
   - За нас все продумано.
   - Все, да не все. Спи пока. Завтра поговорим.
   Красюк матерно выругался.
   - Уснешь тут. Сперва душу вынет, а потом - спи...
   - Спи, спи, - ласково, как ребенку, сказал Сизов. - Утро вечера мудренее.
   На рассвете пошел дождь. Чумбока учуял его еще до того, как упали первые капли, разбудил Сизова и Красюка, заставил их сесть спина к спине, сам сел и накинул на головы оленью шкуру.
   Дождь был сильный, но недолгий, не погасил костер.
   - Куда иди, капитана? - спросил Чумбока, когда они встали, размялись после неудобного сидения.
   - Мы - в Никшу. Пойдешь с нами?
   - Пойдешь, пойдешь. Патрона нада, кухлянка нада...
   - Чего ты за меня решаешь? - внезапно обиделся Красюк.
   - А тебе больше некуда идти.
   - Все равно спросил бы...
   Сизов засмеялся.
   - Экие мы гордые.
   - Не гордые, а все равно нечего за меня командовать.
   - Вот тебе раз. А я думал: тайга тебя кое-чему научила. Собирался дело предложить.
   - Какое дело? Что ночью говорил?
   - То само собой...
   - Ну?
   - Я еще подумаю, годишься ли. И ты тоже подумай.
   - О чем?
   - О будущем. О чем еще?
   - Начал, так уж давай продолжай.
   - Сейчас идти надо. Потом поговорим.