Назначение в Китай помогло мне понять величие и тщету жизни солдата. Ведомый приказом, он идет вперед, не спрашивая, куда и зачем его посылают. Он – пешка среди великого множества других пешек. Он живет и умирает безымянным во имя победы Общего Дела. Го уподобляет меня генеральному штабу, который с холодным расчетом управляет армиями. Фигуры продвигаются по доске. Многими придется пожертвовать ради осуществления стратегического плана.
Гибель фигур в окружении ассоциируется у меня со смертью товарищей.
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
Гибель фигур в окружении ассоциируется у меня со смертью товарищей.
59
Хун делает все, чтобы узнать новости, которые день ото дня становятся все ужаснее. Когда она сообщает, что отец Цзина обратился к японским властям с просьбой казнить своего сына, я начинаю ненавидеть старика.
Безразличие родителей приводит меня в отчаяние. Лунная Жемчужина думает, что я влюбилась, и пытается вытянуть из меня правду.
Она спрашивает вкрадчивым голосом:
– Ты чем-то огорчена, сестричка?
– Вовсе нет, Лунная Жемчужина. Я просто раскисла от жары.
Монотонные стенания служанки Ван Ма так сильно действуют мне на нервы, что я разражаюсь смехом. Родители переглядываются. Подобный возмутительный поступок выше их понимания, они не знают, как привести меня в чувство. Ван Ма с рыданиями убегает. Матушка дает мне пощечину. Она ударила меня впервые в жизни. Щека горит, в ушах стоит звон. Матушка подносит ладонь к глазам, смотрит на нее, дрожа всем телом, и скрывается в своей комнате. Отец топает ногой и тоже исчезает.
На площади Тысячи Ветров, с моим незнакомцем, мне становится легче. Он очень пунктуален, но никогда не жалуется на мои опоздания. Говорит очень мало. Лицо невозмутимое, непроницаемое. Не обращает внимания ни на солнце, ни на ветер, ни на мое поведение. Такая внутренняя сила, должно быть, ограждает его от многих земных горестей.
Я пришла, чтобы забыться. Здесь, на площади, никто не говорит ни об арестах, ни о японской оккупации. Новости из внешнего мира сюда не доходят. Но боль достает меня и здесь. Птица, бабочка, прохожий, любой – самый простой – жест возвращают меня мыслями к Миню и Цзину. Я встаю и обхожу площадь.
Игроки под деревьями напоминают терракотовые статуи, которые Вечность разбросала по земле. На меня наваливается каменное отчаяние. Дрожат ноги, кружится голова. С неба опускается серый занавес.
Я прерываю партию.
Мой противник поднимает голову и внимательно смотрит сквозь очки. Он ничего не говорит и нисколько не сердится. Просто играет, не задавая вопросов. Когда я покидаю стол, он до последнего смотрит мне вслед. Кажется, мое страдание обретает поэтическое величие. Я становлюсь трагедийной актрисой, но играю для единственного зрителя, которого не знаю.
Безразличие родителей приводит меня в отчаяние. Лунная Жемчужина думает, что я влюбилась, и пытается вытянуть из меня правду.
Она спрашивает вкрадчивым голосом:
– Ты чем-то огорчена, сестричка?
– Вовсе нет, Лунная Жемчужина. Я просто раскисла от жары.
Монотонные стенания служанки Ван Ма так сильно действуют мне на нервы, что я разражаюсь смехом. Родители переглядываются. Подобный возмутительный поступок выше их понимания, они не знают, как привести меня в чувство. Ван Ма с рыданиями убегает. Матушка дает мне пощечину. Она ударила меня впервые в жизни. Щека горит, в ушах стоит звон. Матушка подносит ладонь к глазам, смотрит на нее, дрожа всем телом, и скрывается в своей комнате. Отец топает ногой и тоже исчезает.
На площади Тысячи Ветров, с моим незнакомцем, мне становится легче. Он очень пунктуален, но никогда не жалуется на мои опоздания. Говорит очень мало. Лицо невозмутимое, непроницаемое. Не обращает внимания ни на солнце, ни на ветер, ни на мое поведение. Такая внутренняя сила, должно быть, ограждает его от многих земных горестей.
Я пришла, чтобы забыться. Здесь, на площади, никто не говорит ни об арестах, ни о японской оккупации. Новости из внешнего мира сюда не доходят. Но боль достает меня и здесь. Птица, бабочка, прохожий, любой – самый простой – жест возвращают меня мыслями к Миню и Цзину. Я встаю и обхожу площадь.
Игроки под деревьями напоминают терракотовые статуи, которые Вечность разбросала по земле. На меня наваливается каменное отчаяние. Дрожат ноги, кружится голова. С неба опускается серый занавес.
Я прерываю партию.
Мой противник поднимает голову и внимательно смотрит сквозь очки. Он ничего не говорит и нисколько не сердится. Просто играет, не задавая вопросов. Когда я покидаю стол, он до последнего смотрит мне вслед. Кажется, мое страдание обретает поэтическое величие. Я становлюсь трагедийной актрисой, но играю для единственного зрителя, которого не знаю.
60
Площадь Тысячи Ветров пропитала меня своими запахами, я теперь знаю каждое растущее на ней дерево, каждый гобан, каждый луч света.
Старики, страстные любители игры, проводят здесь весь день. Они приходят на рассвете, держа в одной руке веер, в другой – чайник, подвешивают клетку с птичками на ветку и остаются на много часов. Открытые бочонки с камнями означают, что у игроков назначено свидание, а если они закрыты, значит, игрок приглашает партнера сразиться.
Я опасался, что завсегдатаи в конце концов сумеют отличить псевдокитайца от истинного уроженца страны. Но теперь беспокойство ушло. Слово здесь уступает власть щелканью камней по доске.
Мне придумали легенду, но я ни разу ею не воспользовался. Китаянка даже не спросила моего имени – это не имеет никакого значения для игры.
Уверившись, что рыбка заглотнула наживку, она больше не пытается меня очаровывать. Приберегает улыбки и лукавые слова для следующего игрока, которого завлечет в свои сети.
Китаянка дуется – по неизвестной мне причине.
Она молча кивает и хранит молчание до самого конца партии, открыв рот лишь для того, чтобы назначить следующую встречу.
В первые дни я видел в ней мою ученицу гейши. Сегодня она ничем не напоминает ухоженную, утонченную японку. У нее усталые движения, она небрежно причесана, я замечаю грязь у нее под ногтями. Неаккуратность китаянки выдает глубочайшее презрение к моей особе. На лбу у девушки выступили прыщи, очаровавшее меня изящество исчезло. Белки глаз утратили дивное отливающее синевой сияние, взгляд стал тусклым. Губы у нее шелушатся, щеки запали, как у воина. Китаянка превращается в китайца!
Я мщу ей за разочарование, одержав победу в первом прямом столкновении. Позиция белых камней, взятых в клещи на юге доски, ухудшается.
С полным безразличием к неудаче она записывает позицию и торопится уйти.
Старики, страстные любители игры, проводят здесь весь день. Они приходят на рассвете, держа в одной руке веер, в другой – чайник, подвешивают клетку с птичками на ветку и остаются на много часов. Открытые бочонки с камнями означают, что у игроков назначено свидание, а если они закрыты, значит, игрок приглашает партнера сразиться.
Я опасался, что завсегдатаи в конце концов сумеют отличить псевдокитайца от истинного уроженца страны. Но теперь беспокойство ушло. Слово здесь уступает власть щелканью камней по доске.
Мне придумали легенду, но я ни разу ею не воспользовался. Китаянка даже не спросила моего имени – это не имеет никакого значения для игры.
Уверившись, что рыбка заглотнула наживку, она больше не пытается меня очаровывать. Приберегает улыбки и лукавые слова для следующего игрока, которого завлечет в свои сети.
Китаянка дуется – по неизвестной мне причине.
Она молча кивает и хранит молчание до самого конца партии, открыв рот лишь для того, чтобы назначить следующую встречу.
В первые дни я видел в ней мою ученицу гейши. Сегодня она ничем не напоминает ухоженную, утонченную японку. У нее усталые движения, она небрежно причесана, я замечаю грязь у нее под ногтями. Неаккуратность китаянки выдает глубочайшее презрение к моей особе. На лбу у девушки выступили прыщи, очаровавшее меня изящество исчезло. Белки глаз утратили дивное отливающее синевой сияние, взгляд стал тусклым. Губы у нее шелушатся, щеки запали, как у воина. Китаянка превращается в китайца!
Я мщу ей за разочарование, одержав победу в первом прямом столкновении. Позиция белых камней, взятых в клещи на юге доски, ухудшается.
С полным безразличием к неудаче она записывает позицию и торопится уйти.
61
Сестра шепчет:
– Кажется, я беременна.
После ужина она приходит в мою комнату, и я чувствую, что должна поздравить ее. Спрашиваю, когда ее осматривал наш семейный врач.
Поколебавшись мгновение, она говорит, зардевшись румянцем:
– Я еще не была у него. Я боюсь…
– Так откуда же ты знаешь?…
– У меня задержка на десять дней.
Я обмираю. У меня тоже задержка на десять дней.
– Ты уверена?
Лунная Жемчужна хватает мои ладони в свои:
– Послушай, мой организм работает, как часы. На этот раз все получилось! Вечером, перед сном, у меня кружится голова. Утром тошнит. Все время хочется маринованных овощей. Говорят, если женщине хочется кислого, она родит сына. Думаешь, это правда?
Радость сестры мне совершенно безразлична, и я советую ей обязательно посетить врача.
– Я боюсь. Страшно подумать, что я ошиблась. Я никому ничего не сказала. Это будет наш с тобой секрет. Ах, сестричка, сегодня утром ко мне вернулось счастье! Я прикасаюсь к животу и чувствую, что ребенок уже питается моей плотью. С его помощью я сумею победить неверность мужа, одиночество и ложь. С его рождением я начну новую жизнь!
Возбуждение сестры приводит меня в оцепенение. Она так страстно желает ребенка, а для меня беременность означала бы смертный приговор.
После ухода Лунной Жемчужины я подсаживаюсь к письменному столу. Беру кисточку и делаю черной тушью отметки, считая и пересчитывая сроки месячных. Они должны были начаться ровно девять дней назад.
Я падаю на кровать. У меня гудит голова. Не знаю, сколько времени длилось мое забытье. Когда я прихожу в себя, часы бьют полночь. Раздеваюсь и ложусь.
В комнате темно, но сон не идет ко мне. Как странно знать, что в одной жизни вызревает другая, что мое тело напоминает плодовое дерево!
Ребенок унаследует узкие глаза Миня. Если родится мальчик, он будет обаятельным и веселым, как Минь, ученым и серьезным, как мой отец. А если родится девочка, у нее будут красные, как у меня, губы и такая же нежная кожа. От моей сестры она унаследует требовательность и ревнивость, а от матери – величественную осанку. Гордый и вечно печальный Цзин будет гулять с моим ребенком, а когда тот подрастет, станет ходить на площадь Тысячи Ветров, научится играть в го и однажды победит меня.
Я возвращаюсь к реальности, не переставая ласкать руками свой живот.
Минь в плену у японцев, и никто не знает, когда его освободят. Я не знакома с его семьей. Меня прогонят, если я приду в его дом. В колледже, как только все откроется, меня заклеймят за то, что я опорочила доброе имя уважаемого учебного заведения. Слух разнесется по всему городу. Родители не вынесут презрительных взглядов, пересудов и перешептываний. Дети будут швырять камни в Лунную Жемчужину с криками: твоя сестра – шлюха!
Я зажигаю свет. Живот у меня плоский, от пупка вниз спускается пушистая дорожка. Когда кормилица в детстве купала меня, она всегда говорила, что я рожу сына.
Я брошусь на колени перед родителями. Буду биться лбом об пол, прося их о милосердии. Отправлюсь жить на край света и рожу там ребенка, Дожидаясь освобождения Миня и Цзина.
Этот счастливый день наступит: к одинокой хижине направятся по дороге двое мужчин. Дверь откроется и…
– Кажется, я беременна.
После ужина она приходит в мою комнату, и я чувствую, что должна поздравить ее. Спрашиваю, когда ее осматривал наш семейный врач.
Поколебавшись мгновение, она говорит, зардевшись румянцем:
– Я еще не была у него. Я боюсь…
– Так откуда же ты знаешь?…
– У меня задержка на десять дней.
Я обмираю. У меня тоже задержка на десять дней.
– Ты уверена?
Лунная Жемчужна хватает мои ладони в свои:
– Послушай, мой организм работает, как часы. На этот раз все получилось! Вечером, перед сном, у меня кружится голова. Утром тошнит. Все время хочется маринованных овощей. Говорят, если женщине хочется кислого, она родит сына. Думаешь, это правда?
Радость сестры мне совершенно безразлична, и я советую ей обязательно посетить врача.
– Я боюсь. Страшно подумать, что я ошиблась. Я никому ничего не сказала. Это будет наш с тобой секрет. Ах, сестричка, сегодня утром ко мне вернулось счастье! Я прикасаюсь к животу и чувствую, что ребенок уже питается моей плотью. С его помощью я сумею победить неверность мужа, одиночество и ложь. С его рождением я начну новую жизнь!
Возбуждение сестры приводит меня в оцепенение. Она так страстно желает ребенка, а для меня беременность означала бы смертный приговор.
После ухода Лунной Жемчужины я подсаживаюсь к письменному столу. Беру кисточку и делаю черной тушью отметки, считая и пересчитывая сроки месячных. Они должны были начаться ровно девять дней назад.
Я падаю на кровать. У меня гудит голова. Не знаю, сколько времени длилось мое забытье. Когда я прихожу в себя, часы бьют полночь. Раздеваюсь и ложусь.
В комнате темно, но сон не идет ко мне. Как странно знать, что в одной жизни вызревает другая, что мое тело напоминает плодовое дерево!
Ребенок унаследует узкие глаза Миня. Если родится мальчик, он будет обаятельным и веселым, как Минь, ученым и серьезным, как мой отец. А если родится девочка, у нее будут красные, как у меня, губы и такая же нежная кожа. От моей сестры она унаследует требовательность и ревнивость, а от матери – величественную осанку. Гордый и вечно печальный Цзин будет гулять с моим ребенком, а когда тот подрастет, станет ходить на площадь Тысячи Ветров, научится играть в го и однажды победит меня.
Я возвращаюсь к реальности, не переставая ласкать руками свой живот.
Минь в плену у японцев, и никто не знает, когда его освободят. Я не знакома с его семьей. Меня прогонят, если я приду в его дом. В колледже, как только все откроется, меня заклеймят за то, что я опорочила доброе имя уважаемого учебного заведения. Слух разнесется по всему городу. Родители не вынесут презрительных взглядов, пересудов и перешептываний. Дети будут швырять камни в Лунную Жемчужину с криками: твоя сестра – шлюха!
Я зажигаю свет. Живот у меня плоский, от пупка вниз спускается пушистая дорожка. Когда кормилица в детстве купала меня, она всегда говорила, что я рожу сына.
Я брошусь на колени перед родителями. Буду биться лбом об пол, прося их о милосердии. Отправлюсь жить на край света и рожу там ребенка, Дожидаясь освобождения Миня и Цзина.
Этот счастливый день наступит: к одинокой хижине направятся по дороге двое мужчин. Дверь откроется и…
62
7 июля базирующаяся в Фэнтае часть потеряла во время ночной операции одного солдата. Китайская армия не позволяет нам обыскать город Ванпин. Зафиксирована первая перестрелка.
8 июля происходит второе столкновение у моста близ Долины Тростников.
9 июля генеральный штаб рассылает в гарнизоны на Пекинской равнине приказ готовиться к сражению. Правительство в Токио делает умеренные заявления для международной прессы: «Не следует осложнять ситуацию, конфликт должен быть разрешен на месте».
Генеральный штаб выдвигает предложение о прекращении огня при соблюдении четырех условий: китайцы должны убрать свой гарнизон из Долины Тростников; обеспечить безопасность японских военных; выдать террористов; принести извинения.
Они отвергают все условия.
10 июля батальоны Чан Кайши начинают продвижение к Пекину. Первые части наших маньчжурских соединений входят за Великую стену.
11 июля токийское правительство принимает наконец неизбежное решение послать нам на помощь части из Кореи.
Земля дрожит от гула бомбардировщиков. Первая эскадрилья летит в направлении Внутреннего Китая. На фюзеляже каждого самолета нарисован национальный флаг: алое солнце на девственно белом снегу. Наши сердца переполняет гордость.
Раздаются крики: «На Пекин! На Пекин!»
8 июля происходит второе столкновение у моста близ Долины Тростников.
9 июля генеральный штаб рассылает в гарнизоны на Пекинской равнине приказ готовиться к сражению. Правительство в Токио делает умеренные заявления для международной прессы: «Не следует осложнять ситуацию, конфликт должен быть разрешен на месте».
Генеральный штаб выдвигает предложение о прекращении огня при соблюдении четырех условий: китайцы должны убрать свой гарнизон из Долины Тростников; обеспечить безопасность японских военных; выдать террористов; принести извинения.
Они отвергают все условия.
10 июля батальоны Чан Кайши начинают продвижение к Пекину. Первые части наших маньчжурских соединений входят за Великую стену.
11 июля токийское правительство принимает наконец неизбежное решение послать нам на помощь части из Кореи.
Земля дрожит от гула бомбардировщиков. Первая эскадрилья летит в направлении Внутреннего Китая. На фюзеляже каждого самолета нарисован национальный флаг: алое солнце на девственно белом снегу. Наши сердца переполняет гордость.
Раздаются крики: «На Пекин! На Пекин!»
63
Машина японской пропаганды работает на полную катушку. Инцидент у моста в Долине Тростников стал новостью номер один во всех газетах. Журналисты клеймят позором китайских генералов, которые открыто поддерживают террористов, нарушая мирные договоренности. Они должны признать свою ответственность за кризис и принести извинения императору Японии.
Матушка, с самого детства живущая в обстановке непрекращающихся военных конфликтов, полагает, что апатия, охватившая общество, и американская дипломатия сумеют успокоить воинственные настроения. Отец вздыхает: японцы и на сей раз получат финансовые репарации. Общественное мнение ликует: император Маньчжурии ограждает страну от вооруженного столкновения. Китайско-японская война останется для этих трусов – его подданных – пожаром, полыхающим на другом берегу реки, всего лишь занимательным зрелищем.
Белое стало черным, патриоты сидят в тюрьмах вместе с насильниками и убийцами, иностранные солдаты маршируют по нашим улицам, и мы благодарим их как хранителей мира и покоя. Возможно, и моя жизнь пошла наперекосяк из-за беспорядков во внешнем мире?
Сестра хорошеет день ото дня. На ее лице не осталось и следа печали. Она приходит к нам в гости в новых туалетах, красиво облегающих ее хрупкую фигурку. Матушке сообщили радостную новость. Она приказала Ван Ма сшить приданое для младенца.
Красота сестры лишает меня покоя. При каждом ее вздохе у меня сжимается сердце. Ее сын принесет радость в наш дом, мой же ребенок станет проклятьем и позором.
За шесть ночей Ван Ма сшила одеяльце для моего будущего племянника. На ярко-красном шелке она вышила крошечные лотосы, сливовые и персиковые деревья, пионы, цветущие в небесном саду, где колышется зеленая листва и клубится серебристый туман. Я улыбаюсь, глядя на эту изумительную вещь: пусть я заверну моего сына в старую простыню, но он будет самым прекрасным ребенком на свете.
Матушка, с самого детства живущая в обстановке непрекращающихся военных конфликтов, полагает, что апатия, охватившая общество, и американская дипломатия сумеют успокоить воинственные настроения. Отец вздыхает: японцы и на сей раз получат финансовые репарации. Общественное мнение ликует: император Маньчжурии ограждает страну от вооруженного столкновения. Китайско-японская война останется для этих трусов – его подданных – пожаром, полыхающим на другом берегу реки, всего лишь занимательным зрелищем.
Белое стало черным, патриоты сидят в тюрьмах вместе с насильниками и убийцами, иностранные солдаты маршируют по нашим улицам, и мы благодарим их как хранителей мира и покоя. Возможно, и моя жизнь пошла наперекосяк из-за беспорядков во внешнем мире?
Сестра хорошеет день ото дня. На ее лице не осталось и следа печали. Она приходит к нам в гости в новых туалетах, красиво облегающих ее хрупкую фигурку. Матушке сообщили радостную новость. Она приказала Ван Ма сшить приданое для младенца.
Красота сестры лишает меня покоя. При каждом ее вздохе у меня сжимается сердце. Ее сын принесет радость в наш дом, мой же ребенок станет проклятьем и позором.
За шесть ночей Ван Ма сшила одеяльце для моего будущего племянника. На ярко-красном шелке она вышила крошечные лотосы, сливовые и персиковые деревья, пионы, цветущие в небесном саду, где колышется зеленая листва и клубится серебристый туман. Я улыбаюсь, глядя на эту изумительную вещь: пусть я заверну моего сына в старую простыню, но он будет самым прекрасным ребенком на свете.
64
Ко мне идет женщина в огромной шляпе. Она приближается легкой раскачивающейся походкой, шелк платья переливается в такт шагам. Я не успеваю удивиться, а она уже садится напротив меня, задохнувшись от спешки.
Солнце, просачиваясь через плетение шляпы, придает ее лицу загадочное выражение. От левой брови, через висок, змеится под волосы жилка. На смуглой коже выступили родинки – крошечные, в форме слезок.
Сухой щелчок. Девочка сделала ход. Ее рука с чистыми, выкрашенными в оранжевый цвет ногтями на мгновение зависает над доской.
Я всегда прислушиваюсь к стуку камней. Он выдает настроение соперника. Когда мы встретились, китаянка зажимала камень между указательным и средним пальцем и опускала его на доску с веселым стуком. Когда звук изменился, стал глухим, я догадался, что она впала в угрюмость. Сегодня удар китаянки прозвучал коротко-хрустально. Она вновь обрела уверенность в себе и жизненную силу!
Да, она провела весьма оригинальную контратаку.
Пока девушка прогуливается в роще, я размышляю над игрой по особой методе. Я ничего не подсчитываю, но смотрю на доску, как художник на незавершенное полотно. Мои камни – это мазки туши, с помощью которых я организую пространство. В го лишь эстетическое совершенство ведет игрока к победе.
Китаянка возвращается. Когда она садится, тень от ее шляпы ласкает мою грудь. Лента, украшающая тулью, трепещет на ветру в такт учащенному биению моего сердца. Не знаю, почему она сегодня оделась, как взрослая женщина. Мне неизвестны ее имя и возраст, я не в силах вообразить ее каждодневную жизнь. Она напоминает гору, играющую в прятки с облаками.
Гудение и шум вырывают меня из задумчивости. Над площадью летят наши самолеты: под стальными крыльями подвешены бомбы. Я искоса наблюдаю за своей соперницей, но она не поднимает глаз.
Пожалуй, легче моим товарищам пролететь над Китаем, чем мне проникнуть в мысли играющей в го.
Солнце, просачиваясь через плетение шляпы, придает ее лицу загадочное выражение. От левой брови, через висок, змеится под волосы жилка. На смуглой коже выступили родинки – крошечные, в форме слезок.
Сухой щелчок. Девочка сделала ход. Ее рука с чистыми, выкрашенными в оранжевый цвет ногтями на мгновение зависает над доской.
Я всегда прислушиваюсь к стуку камней. Он выдает настроение соперника. Когда мы встретились, китаянка зажимала камень между указательным и средним пальцем и опускала его на доску с веселым стуком. Когда звук изменился, стал глухим, я догадался, что она впала в угрюмость. Сегодня удар китаянки прозвучал коротко-хрустально. Она вновь обрела уверенность в себе и жизненную силу!
Да, она провела весьма оригинальную контратаку.
Пока девушка прогуливается в роще, я размышляю над игрой по особой методе. Я ничего не подсчитываю, но смотрю на доску, как художник на незавершенное полотно. Мои камни – это мазки туши, с помощью которых я организую пространство. В го лишь эстетическое совершенство ведет игрока к победе.
Китаянка возвращается. Когда она садится, тень от ее шляпы ласкает мою грудь. Лента, украшающая тулью, трепещет на ветру в такт учащенному биению моего сердца. Не знаю, почему она сегодня оделась, как взрослая женщина. Мне неизвестны ее имя и возраст, я не в силах вообразить ее каждодневную жизнь. Она напоминает гору, играющую в прятки с облаками.
Гудение и шум вырывают меня из задумчивости. Над площадью летят наши самолеты: под стальными крыльями подвешены бомбы. Я искоса наблюдаю за своей соперницей, но она не поднимает глаз.
Пожалуй, легче моим товарищам пролететь над Китаем, чем мне проникнуть в мысли играющей в го.
65
Кто-то входит в комнату и начинает изо всех сил трясти меня за плечи. Неужели Лунная Жемчужина пришла будить меня, чтобы отправиться за воскресными покупками?
Я поворачиваюсь к ней спиной.
Но она не уходит, а присаживается ко мне на кровать. Тянет за плечо и тихонько стонет.
Я рывком поднимаюсь, не в силах сдержать досаду, открываю глаза. Рядом не сестра, а плачущая Хун.
– Пойдем скорее! Повстанцев казнят сегодня утром.
Я спрашиваю, срываясь на крик:
– Кто тебе сказал?
– Школьная сторожиха. Кажется, их поведут через Северные ворота. Одевайся! Боюсь, мы уже опоздали!
Я надеваю первое попавшееся под руку платье. Пальцы дрожат так сильно, что я никак не могу застегнуться. Справившись кое-как с пуговицами, выхожу из комнаты, на ходу закалывая волосы в пучок.
– Ты уходишь? – удивленно спрашивает Батюшка.
У меня хватает сил солгать:
– Я договорилась сыграть партию в го и уже опаздываю.
На выходе из сада сталкиваюсь с сестрой. Она хватает меня за руку.
– Куда ты?
– Оставь меня. Сегодня утром я не пойду на рынок.
Она бросает на Хун неприязненный взгляд и отводит меня в сторону.
– Мне нужно с тобой поговорить.
Я вздрагиваю. Неужели она что-то узнала о Мине и Цзине?
– Я не спала всю ночь…
– Говори скорее! Прошу тебя. Я очень спешу!
Она продолжает:
– Вчера я была на приеме у доктора Чжана. Я вовсе не жду ребенка. Это была ложная беременность.
Из глаз Жемчужины ручьем льются слезы. Чтобы отвязаться от нее, я говорю:
– Нужно сходить к кому-нибудь еще. Врачи часто ошибаются.
Она поднимает ко мне искаженное страданием лицо.
– Сегодня у меня начались месячные!
Лунная Жемчужина без чувств падает мне на руки. Я тащу ее к дому. Ван Ма и кухарка бросаются ко мне на помощь. Воспользовавшись суматохой, я ускользаю.
Сотни людей растянулись цепочкой вдоль стены у Северных ворот. Японские солдаты отгоняют толпу ударами прикладов. Кровь стынет в жилах. Я осознаю, что прямо на моих глазах сейчас произойдет нечто ужасное.
Какой-то старичок без умолку трещит у меня за спиной:
– В былые времена осужденного выводили на казнь мертвецки пьяным, и он во все горло распевал песни. Сабля палача сверкала в воздухе, как молния. Частенько случалось так, что голова катилась по земле, а тело продолжало стоять. Фонтан крови из шеи бил на два метра в высоту!
Слушатели цокают языками. Эти люди явились на казнь, чтобы развлечься. Я впадаю в ярость и наступаю на ногу старой свинье, он вскрикивает от боли.
Мальчишка кричит:
– Везут! Везут!
Привстав на цыпочки, я вижу черного вола, который тащит тележку, на ней установлена клетка, в которой сидят три человека. Они пытаются что-то выкрикнуть окровавленными губами.
Я слышу чей-то шепот:
– Им отрезали языки.
У меня сжимается сердце. Осужденных жестоко пытали: все трое похожи на окровавленные куски мяса, которые почему-то еще дышат.
Повозки медленно въезжают в Северные ворота. Хун говорит, что больше не выдержит. Она будет ждать меня в городе. Ведомая какой-то яростной силой, я хочу пройти путь страданий до самого конца. Я должна узнать, умрут Минь и Цзин или произойдет чудо и они будут спасены.
Кортеж останавливается на краю пустыря. Солдаты открывают клетки и штыками выталкивают арестантов наружу. Один из них едва жив, и двое солдат тащат его, как прохудившийся куль с мукой.
Люди начинают кричать. Какая-то богато одетая женщина с помощью двух крепких служанок расталкивает толпу и прорывается к оцеплению японских солдат.
– Минь, сын мой!
Второй осужденный оборачивается. Он падает на колени и трижды кланяется до земли в нашу сторону. У меня останавливается сердце. Солдаты кидаются к нему, начинают избивать.
Приговоренные стоят на коленях бок о бок друг с другом.
Один из солдат взмахивает флажком, остальные берут оружие на изготовку.
Мать Миня падает в обморок.
Минь не смотрит на меня. Он ни на кого не смотрит. Для него в этом мире остались лишь шелест травы, слабое стрекотание насекомых да ветерок, что щекочет затылок.
Думает ли он обо мне – о той женщине, что носит под сердцем его ребенка?
Солдаты заряжают ружья.
Минь поворачивает голову. Он пожирает глазами осужденного, стоящего по левую руку от него. Да это Тан! Они улыбаются друг другу. Минь с трудом наклоняется и прикасается губами к щеке молодой женщины.
Раздаются выстрелы.
В ушах у меня стоит шум. Я чувствую запах ржавчины и пота. Так вот как пахнет смерть… Я содрогаюсь от глубинного отвращения, внутренности скручивает жестокий спазм. Я наклоняюсь, и меня рвет.
Я поворачиваюсь к ней спиной.
Но она не уходит, а присаживается ко мне на кровать. Тянет за плечо и тихонько стонет.
Я рывком поднимаюсь, не в силах сдержать досаду, открываю глаза. Рядом не сестра, а плачущая Хун.
– Пойдем скорее! Повстанцев казнят сегодня утром.
Я спрашиваю, срываясь на крик:
– Кто тебе сказал?
– Школьная сторожиха. Кажется, их поведут через Северные ворота. Одевайся! Боюсь, мы уже опоздали!
Я надеваю первое попавшееся под руку платье. Пальцы дрожат так сильно, что я никак не могу застегнуться. Справившись кое-как с пуговицами, выхожу из комнаты, на ходу закалывая волосы в пучок.
– Ты уходишь? – удивленно спрашивает Батюшка.
У меня хватает сил солгать:
– Я договорилась сыграть партию в го и уже опаздываю.
На выходе из сада сталкиваюсь с сестрой. Она хватает меня за руку.
– Куда ты?
– Оставь меня. Сегодня утром я не пойду на рынок.
Она бросает на Хун неприязненный взгляд и отводит меня в сторону.
– Мне нужно с тобой поговорить.
Я вздрагиваю. Неужели она что-то узнала о Мине и Цзине?
– Я не спала всю ночь…
– Говори скорее! Прошу тебя. Я очень спешу!
Она продолжает:
– Вчера я была на приеме у доктора Чжана. Я вовсе не жду ребенка. Это была ложная беременность.
Из глаз Жемчужины ручьем льются слезы. Чтобы отвязаться от нее, я говорю:
– Нужно сходить к кому-нибудь еще. Врачи часто ошибаются.
Она поднимает ко мне искаженное страданием лицо.
– Сегодня у меня начались месячные!
Лунная Жемчужина без чувств падает мне на руки. Я тащу ее к дому. Ван Ма и кухарка бросаются ко мне на помощь. Воспользовавшись суматохой, я ускользаю.
Сотни людей растянулись цепочкой вдоль стены у Северных ворот. Японские солдаты отгоняют толпу ударами прикладов. Кровь стынет в жилах. Я осознаю, что прямо на моих глазах сейчас произойдет нечто ужасное.
Какой-то старичок без умолку трещит у меня за спиной:
– В былые времена осужденного выводили на казнь мертвецки пьяным, и он во все горло распевал песни. Сабля палача сверкала в воздухе, как молния. Частенько случалось так, что голова катилась по земле, а тело продолжало стоять. Фонтан крови из шеи бил на два метра в высоту!
Слушатели цокают языками. Эти люди явились на казнь, чтобы развлечься. Я впадаю в ярость и наступаю на ногу старой свинье, он вскрикивает от боли.
Мальчишка кричит:
– Везут! Везут!
Привстав на цыпочки, я вижу черного вола, который тащит тележку, на ней установлена клетка, в которой сидят три человека. Они пытаются что-то выкрикнуть окровавленными губами.
Я слышу чей-то шепот:
– Им отрезали языки.
У меня сжимается сердце. Осужденных жестоко пытали: все трое похожи на окровавленные куски мяса, которые почему-то еще дышат.
Повозки медленно въезжают в Северные ворота. Хун говорит, что больше не выдержит. Она будет ждать меня в городе. Ведомая какой-то яростной силой, я хочу пройти путь страданий до самого конца. Я должна узнать, умрут Минь и Цзин или произойдет чудо и они будут спасены.
Кортеж останавливается на краю пустыря. Солдаты открывают клетки и штыками выталкивают арестантов наружу. Один из них едва жив, и двое солдат тащат его, как прохудившийся куль с мукой.
Люди начинают кричать. Какая-то богато одетая женщина с помощью двух крепких служанок расталкивает толпу и прорывается к оцеплению японских солдат.
– Минь, сын мой!
Второй осужденный оборачивается. Он падает на колени и трижды кланяется до земли в нашу сторону. У меня останавливается сердце. Солдаты кидаются к нему, начинают избивать.
Приговоренные стоят на коленях бок о бок друг с другом.
Один из солдат взмахивает флажком, остальные берут оружие на изготовку.
Мать Миня падает в обморок.
Минь не смотрит на меня. Он ни на кого не смотрит. Для него в этом мире остались лишь шелест травы, слабое стрекотание насекомых да ветерок, что щекочет затылок.
Думает ли он обо мне – о той женщине, что носит под сердцем его ребенка?
Солдаты заряжают ружья.
Минь поворачивает голову. Он пожирает глазами осужденного, стоящего по левую руку от него. Да это Тан! Они улыбаются друг другу. Минь с трудом наклоняется и прикасается губами к щеке молодой женщины.
Раздаются выстрелы.
В ушах у меня стоит шум. Я чувствую запах ржавчины и пота. Так вот как пахнет смерть… Я содрогаюсь от глубинного отвращения, внутренности скручивает жестокий спазм. Я наклоняюсь, и меня рвет.
66
Орхидея словно прилипла к стулу – она дуется.
– Вы переменились, – упрекает меня маньчжурская шлюха.
Я растягиваюсь на кровати, но она не бросается раздевать меня, а продолжает терзать зажатый в пальцах носовой платок.
– Раньше вы приходили два-три раза в неделю. Но со времени нашей последней встречи прошло почти две недели. Вы встретили другую девушку?
Я пытаюсь урезонить ее:
– С первого дня в этом гарнизоне я хожу только к тебе. Для ревности нет никаких причин.
Но она права: с некоторых пор ее прелести и ласки меня не привлекают. Я нахожу кожу на ее лице шероховатой, а тело рыхлым. Меня утомляет обыденность нашей любовной игры.
– Я вам не верю. Я люблю вас, а вы любите другую.
– Как ты глупа! Завтра я могу навсегда уйти из этого города. Однажды меня убьют. К чему тебе эта любовь? Не стоит привязываться к случайному человеку вроде меня. Полюби кого-нибудь, кто сможет на тебе жениться. Забудь меня.
Девушка рыдает все горше. Ее слезы возбуждают меня. Я толкаю ее на кровать, срываю платье.
Под тяжестью моего тела лицо Орхидеи становится багровым. Она рыдает, хрипит, бьется в судорогах. Я изливаю в нее свой сок, но не достигаю того острого наслаждения, которое испытывал прежде.
Орхидея курит и обмахивается веером. Я тоже беру сигарету.
– О чем вы думаете? – угрюмо спрашивает женщина.
Я не отвечаю.
Завитки белого дыма тянутся к потолку, подгоняемые взмахами веера Орхидеи.
– Она китаянка или японка? – настаивает маньчжурка.
Я резко поднимаюсь.
– Вы переменились, – упрекает меня маньчжурская шлюха.
Я растягиваюсь на кровати, но она не бросается раздевать меня, а продолжает терзать зажатый в пальцах носовой платок.
– Раньше вы приходили два-три раза в неделю. Но со времени нашей последней встречи прошло почти две недели. Вы встретили другую девушку?
Я пытаюсь урезонить ее:
– С первого дня в этом гарнизоне я хожу только к тебе. Для ревности нет никаких причин.
Но она права: с некоторых пор ее прелести и ласки меня не привлекают. Я нахожу кожу на ее лице шероховатой, а тело рыхлым. Меня утомляет обыденность нашей любовной игры.
– Я вам не верю. Я люблю вас, а вы любите другую.
– Как ты глупа! Завтра я могу навсегда уйти из этого города. Однажды меня убьют. К чему тебе эта любовь? Не стоит привязываться к случайному человеку вроде меня. Полюби кого-нибудь, кто сможет на тебе жениться. Забудь меня.
Девушка рыдает все горше. Ее слезы возбуждают меня. Я толкаю ее на кровать, срываю платье.
Под тяжестью моего тела лицо Орхидеи становится багровым. Она рыдает, хрипит, бьется в судорогах. Я изливаю в нее свой сок, но не достигаю того острого наслаждения, которое испытывал прежде.
Орхидея курит и обмахивается веером. Я тоже беру сигарету.
– О чем вы думаете? – угрюмо спрашивает женщина.
Я не отвечаю.
Завитки белого дыма тянутся к потолку, подгоняемые взмахами веера Орхидеи.
– Она китаянка или японка? – настаивает маньчжурка.
Я резко поднимаюсь.
67
Я брожу по улицам, как деревянная кукла.
– Возвращайся домой, – говорит Хун.
– Оставь меня в покое.
– Прошу тебя, возвращайся.
– Я ненавижу свой дом.
– Тогда плачь. Выплачься как следует, умоляю тебя.
– У меня нет слез.
Она покупает у торговца вразнос пирожки.
– Тебе нужно поесть!
– Они воняют…
– Зачем ты так говоришь? Пахнет аппетитно.
– Еда протухла. Разве ты не чувствуешь, что овощи в начинке прокисли? Пахнут кровью. Выбрось, прошу тебя, иначе…
Меня выворачивает. Перепуганная Хун бросает еду рыскающим вокруг кошкам.
Я скрючиваюсь. Хун говорит:
– Цзин жив!
Увы, этого счастья мне недостаточно.
– Я беременна от человека, которого больше нет. Я должна убить себя.
– Ты сошла с ума!
Хун трясет меня за плечи.
– Ты обезумела! Скажи мне, что это бред!
Я не отвечаю.
Она закрывает лицо ладонями.
– Тогда остается только удавиться! Никто тебя не спасет.
Помолчав несколько долгих минут, она спрашивает:
– Ты была у врача? Возможно, ты ошиблась.
– Я никому не верю.
– Я найду тебе врача.
– Зачем? Минь меня предал. Я должна умереть.
– Возвращайся домой, – говорит Хун.
– Оставь меня в покое.
– Прошу тебя, возвращайся.
– Я ненавижу свой дом.
– Тогда плачь. Выплачься как следует, умоляю тебя.
– У меня нет слез.
Она покупает у торговца вразнос пирожки.
– Тебе нужно поесть!
– Они воняют…
– Зачем ты так говоришь? Пахнет аппетитно.
– Еда протухла. Разве ты не чувствуешь, что овощи в начинке прокисли? Пахнут кровью. Выбрось, прошу тебя, иначе…
Меня выворачивает. Перепуганная Хун бросает еду рыскающим вокруг кошкам.
Я скрючиваюсь. Хун говорит:
– Цзин жив!
Увы, этого счастья мне недостаточно.
– Я беременна от человека, которого больше нет. Я должна убить себя.
– Ты сошла с ума!
Хун трясет меня за плечи.
– Ты обезумела! Скажи мне, что это бред!
Я не отвечаю.
Она закрывает лицо ладонями.
– Тогда остается только удавиться! Никто тебя не спасет.
Помолчав несколько долгих минут, она спрашивает:
– Ты была у врача? Возможно, ты ошиблась.
– Я никому не верю.
– Я найду тебе врача.
– Зачем? Минь меня предал. Я должна умереть.
68
Китаянка пришла раньше меня и уже расставила камни на доске. Под ее опухшими глазами залегли тени. Она не причесалась, просто убрала волосы в пучок. На ногах у нее домашние туфли.
Она похожа на сбежавшую из больницы пациентку.
Пока я обдумываю свой ход, она разглядывает ветви ивы. Взгляд девушки тревожит меня. Внезапно она достает платок и прикрывает нос и рот, как будто ее затошнило.
Я ужасный чистюля, и мне невыносимо мучительно думать, что ее раздражает исходящий от меня запах. Я делаю глубокий вдох, но ощущаю лишь запах гниющей травы, предвещающий приближение дождя.
Неужели она почувствовала на мне запах Орхидеи? Проститутка слишком обильно поливает тело и одежду духами. Ревнивая собственница всякий раз пытается «пометить» меня.
Небо нахмурилось, влажный ветер кружит листья. Игроки шумно собирают свои камни в бочонки.
Погруженная в глубокое раздумье китаянка сидит неподвижно. Я замечаю, что только мы с ней остались на площади. Она не отвечает, записывает результаты на листке и уходит, не прощаясь.
Это странное поведение пробуждает во мне подозрения. Я тоже встаю, подзываю рикшу и, опустив верх, приказываю вознице следовать за девушкой.
Китаянка идет пешком по торговым улицам, где царят оживление и шум: владельцы ресторанчиков убирают столики, женщины торопятся собрать до дождя белье, суетятся пешеходы. Я несколько раз едва не теряю девушку из виду.
Под навесами тревожно кричат ласточки. Небо стало совсем черным, на землю упали первые тяжелые капли. Через несколько мгновений на нас обрушиваются потоки воды, звучат громовые раскаты.
Китаянка останавливается на опушке леса. Я покидаю коляску рикши и прячусь за деревом.
Она погружается в зеленый туман. Вспышки молний освещают ее изящный силуэт. Между деревьями вьется серебристая лента реки. Поток течет на восток, закручиваясь в крошечные бурунчики и посверкивая зеркальным блеском. Вдали, у горизонта, река превращается в широкую черную пелену, устремляющуюся в расселину неба.
Китаянка бежит к волнующейся воде. Я бросаюсь за ней, но девушка неожиданно останавливается. Мне приходится тормозить на полном ходу, и я бросаюсь на землю.
Неподвижность моей незнакомки являет собой поразительный контраст с бурлящей рекой. Не переставая гремит гром. Деревья гнутся под ветром. Отколовшаяся от дерева ветка падает на землю, царапая в полете кору ствола.
Ко мне возвращается воспоминание о землетрясении.
Она похожа на сбежавшую из больницы пациентку.
Пока я обдумываю свой ход, она разглядывает ветви ивы. Взгляд девушки тревожит меня. Внезапно она достает платок и прикрывает нос и рот, как будто ее затошнило.
Я ужасный чистюля, и мне невыносимо мучительно думать, что ее раздражает исходящий от меня запах. Я делаю глубокий вдох, но ощущаю лишь запах гниющей травы, предвещающий приближение дождя.
Неужели она почувствовала на мне запах Орхидеи? Проститутка слишком обильно поливает тело и одежду духами. Ревнивая собственница всякий раз пытается «пометить» меня.
Небо нахмурилось, влажный ветер кружит листья. Игроки шумно собирают свои камни в бочонки.
Погруженная в глубокое раздумье китаянка сидит неподвижно. Я замечаю, что только мы с ней остались на площади. Она не отвечает, записывает результаты на листке и уходит, не прощаясь.
Это странное поведение пробуждает во мне подозрения. Я тоже встаю, подзываю рикшу и, опустив верх, приказываю вознице следовать за девушкой.
Китаянка идет пешком по торговым улицам, где царят оживление и шум: владельцы ресторанчиков убирают столики, женщины торопятся собрать до дождя белье, суетятся пешеходы. Я несколько раз едва не теряю девушку из виду.
Под навесами тревожно кричат ласточки. Небо стало совсем черным, на землю упали первые тяжелые капли. Через несколько мгновений на нас обрушиваются потоки воды, звучат громовые раскаты.
Китаянка останавливается на опушке леса. Я покидаю коляску рикши и прячусь за деревом.
Она погружается в зеленый туман. Вспышки молний освещают ее изящный силуэт. Между деревьями вьется серебристая лента реки. Поток течет на восток, закручиваясь в крошечные бурунчики и посверкивая зеркальным блеском. Вдали, у горизонта, река превращается в широкую черную пелену, устремляющуюся в расселину неба.
Китаянка бежит к волнующейся воде. Я бросаюсь за ней, но девушка неожиданно останавливается. Мне приходится тормозить на полном ходу, и я бросаюсь на землю.
Неподвижность моей незнакомки являет собой поразительный контраст с бурлящей рекой. Не переставая гремит гром. Деревья гнутся под ветром. Отколовшаяся от дерева ветка падает на землю, царапая в полете кору ствола.
Ко мне возвращается воспоминание о землетрясении.
69
Запах крови пропитал все мое тело. Проник под язык, пропитал ноздри. Преследует меня до самой спальни.
Я моюсь в тазу. Намыливаю лицо, шею, руки, пахнущие зловонной смертью. Идет дождь. Почему боги проливают столько слез над нашим миром? Оплакивают мои несчастья? Почему льющиеся с неба потоки воды не отмывают наши страдания и прегрешения?
Я падаю на кровать. Дует ветер. Его порывы напоминают бормотание ищущих успокоения призраков. Может, это Минь шагает рука об руку с весело смеющейся Тан?
Я не знаю, как их содержали в тюрьме. В одной камере? В разных? Держались они за руки, глядя, как жизнь утекает, подобно впадающей в небытие реке? Меня мучит один вопрос: что было между ними, когда мы встретились? Они уже целовались? Предавались любви? На свободе Тан наверняка отказывала ему. Но в последнюю ночь они могли соединиться под взглядом тюремщика – щека к щеке, лоб ко лбу, рана к ране.
Она приняла его в свое лоно и в свою душу. Он вошел в нее, стоя на коленях, в позе кающегося грешника. Он обнимал ее из последних сил. Его семя излилось, их кровь смешалась. Она отдалась, он ее освободил.
Я вскакиваю.
Минь меня предал. Я должна убить себя.
Я моюсь в тазу. Намыливаю лицо, шею, руки, пахнущие зловонной смертью. Идет дождь. Почему боги проливают столько слез над нашим миром? Оплакивают мои несчастья? Почему льющиеся с неба потоки воды не отмывают наши страдания и прегрешения?
Я падаю на кровать. Дует ветер. Его порывы напоминают бормотание ищущих успокоения призраков. Может, это Минь шагает рука об руку с весело смеющейся Тан?
Я не знаю, как их содержали в тюрьме. В одной камере? В разных? Держались они за руки, глядя, как жизнь утекает, подобно впадающей в небытие реке? Меня мучит один вопрос: что было между ними, когда мы встретились? Они уже целовались? Предавались любви? На свободе Тан наверняка отказывала ему. Но в последнюю ночь они могли соединиться под взглядом тюремщика – щека к щеке, лоб ко лбу, рана к ране.
Она приняла его в свое лоно и в свою душу. Он вошел в нее, стоя на коленях, в позе кающегося грешника. Он обнимал ее из последних сил. Его семя излилось, их кровь смешалась. Она отдалась, он ее освободил.
Я вскакиваю.
Минь меня предал. Я должна убить себя.
70
Китаянка идет назад.
Она удаляется от реки, как плывущий над землей призрак, и выходит из леса. Все улицы под дождем похожи одна на другую, все улицы пустынны. Девушка движется в темноте, ее силуэт мелькает то черточкой, то запятой, увлекая меня в другой мир.
Внезапно она исчезает: я бросаюсь на поиски. Все тщетно.
Выплывший из тумана рикша соглашается отвезти меня в ресторан Хидори.
Капитан Накамура ждет в отдельном кабинете. Он приглашает меня выпить за здоровье и славу императора. Опрокинув три стаканчика сакэ и поев суши, я склоняюсь в низком поклоне.
Она удаляется от реки, как плывущий над землей призрак, и выходит из леса. Все улицы под дождем похожи одна на другую, все улицы пустынны. Девушка движется в темноте, ее силуэт мелькает то черточкой, то запятой, увлекая меня в другой мир.
Внезапно она исчезает: я бросаюсь на поиски. Все тщетно.
Выплывший из тумана рикша соглашается отвезти меня в ресторан Хидори.
Капитан Накамура ждет в отдельном кабинете. Он приглашает меня выпить за здоровье и славу императора. Опрокинув три стаканчика сакэ и поев суши, я склоняюсь в низком поклоне.