Страница:
Его величество процитировал Лукиана[24], мистер Овербери дополнил цитату с такой точностью, что король поздравил его с великолепным знанием латыни, хотя и покритиковал оксфордское произношение.
Мистер Овербери принял критику с поклоном и даже не пытался защищаться.
– Уж потрудитесь запомнить мои поправки, – сказал его величество.
– Тот, кто забывает советы истинного знатока, вредит самому себе. – И мистер Овербери вновь поклонился с чрезвычайной учтивостью.
Глаза короля сверкнули – эта тонкая лесть очень ему понравилась.
– Вы, я вижу, человек разумный, – произнес король. Длинное меланхоличное лицо осветилось улыбкой.
– Мои мысли, сир, схожи с бархатцами – они раскрываются, когда их освещает солнце.
Поскольку приближалось время обеда, мистера Овербери отпустили – дурное впечатление, произведенное на короля его первым появлением при дворе, было исправлено.
Мистер Овербери остался отобедать с сэром Робертом и, будучи ценителем вкусной еды и хорошего вина, с удовольствием отметил роскошь, с которой питался его друг. Когда слуги убрали скатерти и друзья перешли к засахаренным фруктам, мистер Овербери поведал о том, что занимало его мысли.
– Твой утренний посланец, Робин, был не единственным: мне принесли записку от первого лорда казначейства. Он просил меня зайти как только я найду время.
Сэр Роберт молча кивнул. Мистер Овербери продолжал:
– Его светлость и я – давние знакомцы. Когда-то, при старой королеве, я уже имел честь послужить ему, и эта записка, верно, означает, что он снова нуждается в моих услугах. Зачем, как ты думаешь, он за мной послал?
– А почему бы и нет? – улыбнулся сэр Роберт. – Я рад, так рад за тебя! Для тебя теперь открыты все двери!
– Ты рад? – удивленно переспросил мистер Овербери. На губах его мелькнула сочувственная улыбка. – Ну что ж, тогда и говорить не о чем.
– Как это – не о чем говорить? И почему бы мне не радоваться за тебя, Том? Разве я не желаю тебе добра?
– Конечно, ты желаешь мне добра, и я желаю тебе того же. Что ж, тогда говорить не о чем, – повторил мистер Овербери. – Завтра же отправлюсь к первому государственному секретарю.
– А ты что, не хочешь?
– Нет. Я жду, когда ты выскажешь свою волю.
– Мою волю? – Сэр Роберт ничего не понимал, и мистер Овербери про себя проклинал друга за тугоумие.
– Сесил послал за мной из-за того, что произошло вчера. Он понял, что я могу быть ему полезен. Я думал, такая же мысль может прийти и тебе. И я не хотел бы служить другому, если в моих услугах нуждаешься ты, Робин.
– Твои услуги! – Сэр Роберт в волнении вскочил, он наконец-то понял, о чем идет речь. – Господи, да конечно же я очень в них нуждаюсь! Ты мне нужен больше, чем кто бы то ни был: ты богат знаниями и пониманием событий, тем, чего мне как раз и не хватает!
– Но тогда почему… – начал мистер Овербери, но сэр Роберт прервал его:
– Только что я могу предложить тебе? А Сесил может предложить многое.
– Это не самое важное.
– Нет, это очень важно! Потому что иное означает, что я пользовался бы нашей дружбой.
– Мы могли бы извлечь обоюдную выгоду. – Мистер Овербери наконец-то решился на откровенность. – В тебе есть качества, которые уже завоевали привязанность короля. У меня же есть знания, с помощью которых ты можешь завоевать настоящее положение при дворе, вырасти из обычного фаворита – ты сам себя так назвал, Робин, – в человека, влияющего на политику государства. Ты и я, мы вместе станем силой, которой трудно противиться. Мы дополняем друг друга, по отдельности же мы значим мало. Вместе мы сможем править если не всем миром, то, по меньшей мере, Англией. Обсуждая вчера нидерландскую проблему, ты уже кое-что завоевал в глазах короля и, несомненно, в глазах членов Тайного совета. Они увидели в тебе то, о чем ранее и не подозревали. Укрепи свой авторитет – а я научу тебя, как этого добиться, – и ты превратишься в ту силу, в ту власть, что стоит за троном. С тобой будут советоваться по всем важным вопросам, твои взгляды будут уважать. Сесил стареет, он слаб здоровьем, но этот бедный калека – единственный по-настоящему умный человек среди них всех. Когда он выпустит из рук кормило власти, управлять государством станешь ты.
Сэр Роберт слушал его стоя. Когда мистер Овербери умолк, молодой человек опустился в кресло, лицо его раскраснелось, глаза блестели. Перед его мысленным взором проносились начертанные его другом перспективы, и он дрожал от возбуждения. Неужто у Овербери хватит сил воплотить эти прекрасные мечты в реальность? Да, такое возможно. Возможно, если подкрепить его собственное влияние знаниями Овербери. Он уже пожинал первые плоды их альянса – сегодня он заметил перемену в отношении придворных: они увидели в нем не просто юношу с красивым лицом и стройной фигурой, каприз короля. Насмешливые взгляды превратились во взгляды заинтересованные, и уважение, которое он начал пробуждать у других, возрождало его уважение к себе самому.
– Ну, Робин? – спросил наконец мистер Овербери, оторвав его от прекрасных грез. – Какова же будет твоя воля? Все зависит от тебя. Сэр Роберт устремил на друга и компаньона сияющий взгляд:
– Ты предлагаешь мне слишком многое. Том.
– Не более того, что в моих силах.
– Я в этом и не сомневаюсь. – И сэр Роберт протянул слегка подрагивающую руку. – Я принимаю твое предложение. Останься со мной, Том, и вместе мы достигнем величия.
– Уговор.
– Да, уговор, и, клянусь, я никогда его не нарушу, – горячо произнес сэр Роберт.
Глава V
Мистер Овербери принял критику с поклоном и даже не пытался защищаться.
– Уж потрудитесь запомнить мои поправки, – сказал его величество.
– Тот, кто забывает советы истинного знатока, вредит самому себе. – И мистер Овербери вновь поклонился с чрезвычайной учтивостью.
Глаза короля сверкнули – эта тонкая лесть очень ему понравилась.
– Вы, я вижу, человек разумный, – произнес король. Длинное меланхоличное лицо осветилось улыбкой.
– Мои мысли, сир, схожи с бархатцами – они раскрываются, когда их освещает солнце.
Поскольку приближалось время обеда, мистера Овербери отпустили – дурное впечатление, произведенное на короля его первым появлением при дворе, было исправлено.
Мистер Овербери остался отобедать с сэром Робертом и, будучи ценителем вкусной еды и хорошего вина, с удовольствием отметил роскошь, с которой питался его друг. Когда слуги убрали скатерти и друзья перешли к засахаренным фруктам, мистер Овербери поведал о том, что занимало его мысли.
– Твой утренний посланец, Робин, был не единственным: мне принесли записку от первого лорда казначейства. Он просил меня зайти как только я найду время.
Сэр Роберт молча кивнул. Мистер Овербери продолжал:
– Его светлость и я – давние знакомцы. Когда-то, при старой королеве, я уже имел честь послужить ему, и эта записка, верно, означает, что он снова нуждается в моих услугах. Зачем, как ты думаешь, он за мной послал?
– А почему бы и нет? – улыбнулся сэр Роберт. – Я рад, так рад за тебя! Для тебя теперь открыты все двери!
– Ты рад? – удивленно переспросил мистер Овербери. На губах его мелькнула сочувственная улыбка. – Ну что ж, тогда и говорить не о чем.
– Как это – не о чем говорить? И почему бы мне не радоваться за тебя, Том? Разве я не желаю тебе добра?
– Конечно, ты желаешь мне добра, и я желаю тебе того же. Что ж, тогда говорить не о чем, – повторил мистер Овербери. – Завтра же отправлюсь к первому государственному секретарю.
– А ты что, не хочешь?
– Нет. Я жду, когда ты выскажешь свою волю.
– Мою волю? – Сэр Роберт ничего не понимал, и мистер Овербери про себя проклинал друга за тугоумие.
– Сесил послал за мной из-за того, что произошло вчера. Он понял, что я могу быть ему полезен. Я думал, такая же мысль может прийти и тебе. И я не хотел бы служить другому, если в моих услугах нуждаешься ты, Робин.
– Твои услуги! – Сэр Роберт в волнении вскочил, он наконец-то понял, о чем идет речь. – Господи, да конечно же я очень в них нуждаюсь! Ты мне нужен больше, чем кто бы то ни был: ты богат знаниями и пониманием событий, тем, чего мне как раз и не хватает!
– Но тогда почему… – начал мистер Овербери, но сэр Роберт прервал его:
– Только что я могу предложить тебе? А Сесил может предложить многое.
– Это не самое важное.
– Нет, это очень важно! Потому что иное означает, что я пользовался бы нашей дружбой.
– Мы могли бы извлечь обоюдную выгоду. – Мистер Овербери наконец-то решился на откровенность. – В тебе есть качества, которые уже завоевали привязанность короля. У меня же есть знания, с помощью которых ты можешь завоевать настоящее положение при дворе, вырасти из обычного фаворита – ты сам себя так назвал, Робин, – в человека, влияющего на политику государства. Ты и я, мы вместе станем силой, которой трудно противиться. Мы дополняем друг друга, по отдельности же мы значим мало. Вместе мы сможем править если не всем миром, то, по меньшей мере, Англией. Обсуждая вчера нидерландскую проблему, ты уже кое-что завоевал в глазах короля и, несомненно, в глазах членов Тайного совета. Они увидели в тебе то, о чем ранее и не подозревали. Укрепи свой авторитет – а я научу тебя, как этого добиться, – и ты превратишься в ту силу, в ту власть, что стоит за троном. С тобой будут советоваться по всем важным вопросам, твои взгляды будут уважать. Сесил стареет, он слаб здоровьем, но этот бедный калека – единственный по-настоящему умный человек среди них всех. Когда он выпустит из рук кормило власти, управлять государством станешь ты.
Сэр Роберт слушал его стоя. Когда мистер Овербери умолк, молодой человек опустился в кресло, лицо его раскраснелось, глаза блестели. Перед его мысленным взором проносились начертанные его другом перспективы, и он дрожал от возбуждения. Неужто у Овербери хватит сил воплотить эти прекрасные мечты в реальность? Да, такое возможно. Возможно, если подкрепить его собственное влияние знаниями Овербери. Он уже пожинал первые плоды их альянса – сегодня он заметил перемену в отношении придворных: они увидели в нем не просто юношу с красивым лицом и стройной фигурой, каприз короля. Насмешливые взгляды превратились во взгляды заинтересованные, и уважение, которое он начал пробуждать у других, возрождало его уважение к себе самому.
– Ну, Робин? – спросил наконец мистер Овербери, оторвав его от прекрасных грез. – Какова же будет твоя воля? Все зависит от тебя. Сэр Роберт устремил на друга и компаньона сияющий взгляд:
– Ты предлагаешь мне слишком многое. Том.
– Не более того, что в моих силах.
– Я в этом и не сомневаюсь. – И сэр Роберт протянул слегка подрагивающую руку. – Я принимаю твое предложение. Останься со мной, Том, и вместе мы достигнем величия.
– Уговор.
– Да, уговор, и, клянусь, я никогда его не нарушу, – горячо произнес сэр Роберт.
Глава V
ЛЕДИ ЭССЕКС
Как в самом мистере Овербери, так и в его манере вести дела присутствовали точность и последовательность, характерные для его педантичного характера. Он всегда думал, прежде чем говорил, и, прежде чем совершить какой-либо поступок, заранее разрабатывал план. Он понял, что союз с сэром Робертом Карром принесет успешные плоды только в том случае, если все будут думать, будто сэр Роберт действует самостоятельно, по своему собственному почину. Поэтому мистер Овербери тщательно позаботился о том, чтобы никто не заподозрил его роли в новой карьере сэра Роберта.
Назавтра он посетил первого лорда казначейства. Сесил предложил ему стать его официальным помощником, но мистер Овербери твердо, выразив при этом благодарность и даже сожаление, отказался. Причину он привел вполне правдивую – у него, дескать, есть иные планы, однако объяснение было менее правдивым: он-де натура беспокойная и не собирается засиживаться в Англии, вскоре он снова отправится за границу.
Они расстались, уверив друг друга во взаимном расположении (при этом оба были вполне искренни) и с выражениями сожаления, искренними только со стороны первого лорда казначейства.
Через несколько дней мистер Овербери перебрался из постоялого двора «Ангел» в Чипсайде в более пристойные собственные апартаменты возле причала Святого Павла. Здесь он и прожил последующие несколько месяцев в условиях вполне комфортабельных и в обществе единственного слуги, спокойного, рассудительного и толкового валлийца по имени Лоуренс Дейвис, преданного хозяину душой и телом. Здесь его по меньшей мере два раза в неделю посещал сэр Роберт; он прибывал по воде, в лодке с наемными гребцами, которые не знали, кто их пассажир. Обычно он обедал или ужинал с Овербери и напитывался нужной информацией и советами, как ею пользоваться.
Из этого своего укрытия мистер Овербери совершал дальние вылазки, в том числе в «Судебные инны», где возобновлял старые знакомства и искал новых. Время от времени он отправлялся в собор Святого Павла, в среднем приделе которого с трех дня до шести вечера собиралась самая разношерстная публика, там можно было узнать самые последние новости. Также его можно было видеть обедающим в тех тавернах, где ели за общим столом; порой он посещал королевскую биржу и близлежащие таверны – «Три Морриса-танцора» и «Белую лошадь», что на Фрайди-стрит. Там собирались и заключали сделки торговцы рыбой. Короче, он прилежно захаживал в те места, где можно почувствовать биение пульса города, а значит, и всей Англии. А в качестве утешения за оскорбленные эстетические чувства он ходил в театр «Глобус» на Бэнксайде, там еще работал в то время мистер Шекспир. И поскольку душа его чувствовала родство с душами литераторов, он часто ужинал в «Русалке» – туда его ввел драматург Бен Джонсон[25], высоко, как нам известно, его ценивший. Приятный и легкий в общении, мистер Овербери чувствовал себя словно рыба в воде в любой компании, успевал поболтать со всеми и с каждым в отдельности, и в некоторых кругах он держал себя как заправский законник, а в других – как поэт и литератор.
Во время этих вылазок он порой «выбалтывал» планы находившихся в зародыше королевских решений – сэр Роберт снабжал его этой информацией. Таким образом мистер Овербери проверял реакцию общественного мнения на предстоящие государственные меры. Он, например, смог дать следующий совет: указы о штрафах, налагаемых на сторонников нонконформизма[26], которому в последнее время дали некоторое послабление, вполне можно вновь усилить, чтобы пополнить всегда пустой кошелек короля. Он также посоветовал проявить большую терпимость к некоторым довольно утомительным выступлениям левеллеров[27], поскольку общественное мнение было на их стороне, а возмущение, напротив, вызывали иные из узурпаторских замашек власти.
Короче говоря, в течение всего этого года он действовал как заправский осведомитель – из тех, которыми, например, успешно пользовался Сесил (первый министр полагал, что мистер Овербери действительно находится за границей), хотя ни один из шпионов первого министра не был и вполовину столь же усерден, внимателен, компетентен и инициативен, как мистер Овербери. Только усилия его были направлены вовсе не в помощь первому лорду казначейства.
Этот человек-невидимка, о существовании которого не подозревал никто, устами сэра Роберта Карра диктовал королевскому совету внутреннюю политику, а сэр Роберт со скоростью, восхищавшей всех и пугавшей некоторых, приобретал все новую славу и все большее доверие.
Более всего укреплению позиций Карра послужил его прогноз относительно Испании и Нидерландов: в начале года Англия, как и Франция, получила приглашение участвовать в выработке мирного договора.
Король в восторге буквально зацеловывал дорогого Робина – ведь тот обнаружил в себе дар настоящего государственного мужа, и не только в нидерландском вопросе, но и во многих других. Глубина, с которой этот юноша постиг душу нации, казалась почти сверхъестественной. Ведь прежде он был так неопытен, так мало знаком с жизнью народа, а теперь его острые комментарии, язвительная критика, точные ссылки на события и смелые прогнозы говорили о силе ума, граничившей с гениальностью.
Говарды – и старый Нортгемптон в особенности – начали усматривать в нем особу, достойную уважения: да, из этого человека нельзя было делать врага, ибо он, особенно в настоящее время, мог легко их уничтожить. Поэтому они лестью и подарками старались завоевать его дружбу.
Как всегда полностью следуя советам наставника, сэр Роберт – а Овербери рекомендовал ему не очень-то поддаваться Говардам – держался с ними отстраненно, принимал их авансы с холодностью, нехарактерной для его обычного дружелюбия, и тем самым вызывал еще более отчаянный подхалимаж.
Поскольку король благоволил к нему и поскольку он теперь обнаружил качества, достойные монаршего благоволения, придворные ухаживали за ним с невероятным усердием. И чем усерднее становились ухаживания, тем более благоволил к нему король, ибо теперь он гордился сэром Робертом как создатель, чье творение свидетельствует о таланте автора. Так что в течение всего этого года популярность и влияние сэра Роберта ширились и крепли.
И в результате на него навалилось такое количество дел, что, как он объявил его величеству, он нуждается в личном секретаре, на которого он мог бы опереться и которому он мог бы доверять более ответственные задания, чем тем нескольким секретарям-переписчикам, которые у него уже были.
Недостатка в желавших занять эту должность не было – едва ли во всем дворе сыскался бы джентльмен, чей племянник, двоюродный брат или даже сын не почли бы за честь служить у сэра Роберта Карра. Сэр Роберт внимательно изучил все предложения, но так и не нашел соответствующей кандидатуры. И однажды объявил королю, что, похоже, трудности его разрешены – ему сообщили, что мистер Томас Овербери вернулся в город и что ему нужна работа. Как кстати! Ведь мистер Овербери более всех удовлетворяет требованиям сэра Роберта, и с одобрения его величества сэр Роберт предложил мистеру Овербери место своего личного секретаря.
Они уже давно составили этот план: политическая репутация сэра Роберта настолько укрепилась, что никому бы и в голову не пришло искать за его успехами чей бы то ни было посторонний ум. И теперь мистер Овербери мог выйти из-за занавеса без ущерба для репутации сэра Роберта.
Король сомневался. Он угрюмо выпятил нижнюю губу и пробормотал:
– Ах да, вспомнил – это тот мужлан с лошадиной физиономией, что был здесь в прошлом году, – он вспомнил и укол ревности, который испытал при радостной встрече своего милого дружка с этим «мужланом». – А не слишком ли ты высоко его ставишь, Робин? Довольно мрачный господин. Я тогда сказал, что он слишком уж погружен в вино, и, по-моему, я был прав.
Но сэр Роберт употребил все свое красноречие, и в конце концов король неохотно сдался.
Каким бы неприметным ни старался быть мистер Овербери в роли секретаря, наступил момент, когда он сам как личность не мог уже не привлечь внимания. Дело в том, что книготорговец Лайл, который держал магазин рядом с «Головой тигра» в Пол-ярде, издал его книжку «Характеры», в коей мистер Овербери дал смелые зарисовки современной жизни (он трудился над ней в своем уединении весь год). Книжица привлекла внимание мыслящих людей, они хвалили ее и раскупали, чтобы цитатами из нее освежать свои беседы. Экземпляр попал и к королю, он прочитал книгу с восхищением, смешанным с завистью. Его величество весьма ревниво относился к тем, кто мог сравниться с ним в учености – возможно, именно этим объяснялась его доходящая до скандальности неприязнь к сэру Уолтеру Рейли и привязанность к Филиппу Герберту, который издевался над всеми «высоколобыми», чей ранг был ниже королевского, и тем оправдывал свое наглое невежество. Однако его величество постарался скрыть зависть (хотя острая игла по-прежнему колола его сердце) и с олимпийских высот пролил благосклонность на столь широко восхваляемого автора. В результате мистер Овербери стал популярным при дворе даже раньше, чем предусматривал его собственный план.
И хотя его достоинства получили высокую оценку тех придворных, которые были в состоянии эти достоинства оценить, для партии королевы и принца Генри он был существом презренным – ведь он теперь считался фаворитом королевского фаворита. А для тех, кто ненавидел сэра Роберта за то, что он препятствует их собственному возвышению, мистер Овербери стал предметом тайного недоброжелательства.
Мистер Овербери понял это сразу, но нисколько не обеспокоился. Он встречал презрение, происходившее от зависти, еще более глубоким и убийственным презрением, коренившимся в сознании своего интеллектуального превосходства. К тому же под прикрытием непробиваемой брони хороших манер он умел наносить глубокие раны.
Англия участвовала в выработке мирного соглашения по Нидерландам, и отношения между Испанией и Англией улучшились до того, что в 1610 году король начал подумывать о женитьбе сына на испанской принцессе. Хоть он теперь и слыл непоколебимым протестантом, король Яков жаждал приобрести еще и репутацию «короля любви» – властителя, способного мирными маневрами добиться куда большего, чем силой оружия.
И до того, как сделать какие-либо определенные предложения, его величество устроил в Уайтхолле банкет в честь посла Испании графа Вильямедина и коннетабля Кастилии дона Педро Арагонского. Это был самый пышный из всех дворцовых пиров, в немалой степени увеличивший и без того огромный долг короля,
Чтобы приветствовать двух выдающихся представителей короля Филиппа и их свиту, состоявшую из испанских грандов, король, кроме королевы и принца Генри, пригласил самых знатных и приятных на вид придворных.
После данного в зале для церемоний обеда, после многочисленных тостов (король слегка опьянел и впал в слезливую сентиментальность) зал освободили для танцев.
В первом танце, куранте, дон Педро Арагонский вел королеву – она была дамой полной, широкоплечей, почти мужской стати.
Король, который клевал носом в пышном кресле под золотым балдахином, украшенном гербами Англии и Шотландии, вдруг встрепенулся и пожелал продемонстрировать испанцам танцевальное искусство своего сына. Он скомандовал протанцевать гальярду и дал принцу право самому выбрать партнершу – естественно, с его величества одобрения.
Привлекательный молодой человек, надежда Англии и украшение своего отнюдь не блиставшего роскошью дворца, послушно согласился. Он любил танцы, впрочем, как и другие физические упражнения. В свои семнадцать лет он был уже высокого роста, хорошо развит физически – прямая противоположность отцу как по внешнему виду, так и по уму. Благородный, смелый, изящный, даже в юные года отдающий должное всем заслуживающим внимания искусствам, он быстро превращался в народного кумира, а во дворце Сент-Джеймс, где располагался его двор, собирался весь цвет аристократии. Юноша богобоязненный и склонный к усердным занятиям, он обладал удивительными для своего возраста повадками истинного монарха, и пропасть между ним и отцом становилась все глубже – на одной стороне ее жила ревность, на другой – презрение. Однако оба тщательно скрывали свои чувства: принц Генри демонстрировал сыновнее почтение, король Яков – отеческую и супружескую любовь. В обоих случаях он просто притворялся.
Итак, принц, стоявший подле отцовского трона, окинул взором зал, однако взором, отнюдь не рассеянным: он явно кого-то высматривал. Наконец взгляд его остановился на юной графине Эссекс, он склонился к королю и тихо, так, чтобы слышал только его величество, произнес имя избранницы. Король улыбнулся и кивнул своей тяжелой головой, покрытой огромной шляпой с перьями и бриллиантовой пряжкой. Получив одобрение, принц пригласил графиню.
Слегка покраснев, но не выказав большего волнения (что было бы понятно, поскольку юную девушку еще не представляли ко двору), она выступила вперед. Она прекрасна сознавала, какая ей оказана честь, но совершенно не понимала, какую зависть это приглашение породило в душах других дам. Дочь графа Саффолка была всего на несколько месяцев старше принца, но уже прославилась как лучшее украшение двора короля Якова. Это была изящная светловолосая девушка, а ее лучистые глаза в зависимости от освещения казались то синими, то фиалковыми. От одного из хорошо знавших ее и заслуживающих доверия современников нам известно, что доброта ее сердца и мягкость характера превосходили даже ее красоту, при этом она была девушкой веселой и жизнерадостной. Она была чуть выше среднего роста, тоненькая и легкая, как сильфида[28]. Вот уже четыре года, как она сочеталась браком, но все еще оставалась девственницей: супруг ее, тоже совсем юный граф Эссекс, был разлучен с нею сразу же после алтаря и отправлен в заграничное путешествие, в котором ему предстояло завершить образование и превратиться в способного к выполнению супружеских обязанностей мужчину. Брак этот был делом политическим, и согласия детей никто не спрашивал.
Одним из первых указов, изданных королем Яковом по восшествии на престол, был указ о возвращении графу Эссексу титулов и земель его несчастного родителя, которого так любила королева Елизавета и которого она обезглавила. Кстати, Говарды тоже пользовались королевскими благами только потому, что в их роду был герцог Норфолк. Во времена правления Елизаветы он подвергся подобной же участи из-за приверженности к матери короля Якова[29]. Так что брак между Робертом Деверо, сыном убиенного Эссекса, и Фрэнсис Говард, дочерью графа Саффолка, состоялся именно благодаря покровительству короля, который видел в этом средство возвышения обоих домов.
До недавнего времени молодая графиня пребывала в семейном имении в Одли-Энде. Она считалась еще слишком юной для двора и, за исключением нескольких визитов в Уайтхолл, наслаждалась сельской тишиной и уединением и изучала различные искусства, надлежащие ей по рождению и браку.
В науках она явно преуспела, а в качестве партнерши принца по веселой гальярде продемонстрировала грацию и уверенность, восхитившие весь двор. А степенные испанские гранды рассыпали ей похвалы, равные тем, что этикет предписывал воздавать принцу.
Вверив ее после танца заботам матери и подождав, пока она сядет на стул, принц, вместо того, чтобы вернуться, как подобает, к отцу и испанским гостям, задержался рядом с леди Эссекс и склонился над ней в оживленном разговоре. Двор взирал на это в изумлении, поскольку подобное поведение было несвойственно молодому человеку строгих правил. И хотя леди Эссекс несколько смутило повышенное внимание, она, памятуя о репутации принца, была польщена.
Она внимательно слушала принца, отвечала ему, но смотрела совсем в другую сторону, и вовсе не от стыдливости – она украдкой поглядывала на трон. Но не на короля, а на того, кто, по обыкновению, стоял рядом с королем и кого король, по обыкновению, то трепал по плечу, то трогал за руку. Графиня исподволь бросала взгляды на длинноногого и статного молодого человека в синем бархатном костюме, разукрашенном драгоценными камнями. Синий бархат ловко облекал широкие плечи и тонкую талию, а красивая, благородной формы голова в обрамлении облака золотых волос горделиво сидела на сильной шее. Лицо его дышало юностью и здоровьем, на устах сверкала улыбка.
Она уже однажды видела его – в тот день, почти три года назад, когда он свалился с лошади на поле для ристалищ. Тогда она закричала от ужаса и боли, и долго потом в ее памяти стоял его побелевший лик. Она обратила на него внимание еще до падения, когда он гарцевал на своем белом скакуне. Уже тогда ее поразила его удаль и какой-то исходящий от него свет, а сейчас он казался ей еще более статным и сияющим.
Принц, склонившись над нею, продолжал говорить любезности. В конце концов король потерял терпение и положил предел этой ситуации. Дворцовый этикет требовал, чтобы либо он, либо его посланец пригласил графиню Вильямедина. Но поскольку рахитичные конечности короля Якова не дозволяли ему танцевать, его должен был заменить сын. И король отправил сэра Роберта Карра напомнить принцу его обязанности.
Тайно наблюдавшая за ними леди Эссекс заметила, как сверкнули перстни на королевской руке, когда он указал в их сторону, и как сэр Роберт Карр отделился от трона и направился к ним.
Когда к ней подошел его высочество, она покраснела. Теперь же, когда к ней приблизился сэр Роберт, она побледнела, хотя и понимала, что он – лишь посланец. Он остановился перед ней, и сердце ее забилось так, словно готово было выскочить из груди. Она постаралась скрыть смятение, поигрывая веером из павлиньих перьев.
Сэр Роберт склонился в официальном поклоне, как бы прося ее о снисхождении, и теперь уже вблизи она смогла оценить его грациозность и благородное самообладание. Затем он обратился к принцу, и ее неприятно поразил его резкий шотландский акцент. Впрочем, подумала она, его акцент ничуть не сильнее королевского, ведь он тоже из Шотландии (для придворных король всегда король, несмотря на все грехи и недостатки).
– Его величество просит ваше высочество подойти к нему.
Принц кивнул холодно и небрежно, будто перед ним был лакей.
Сэр Роберт на миг замер – его словно публично отхлестали по щекам. Однако на губах по-прежнему играла учтивая улыбка. Ответить на унижение? Об этом не могло быть и речи. А единственный способ скрыть унижение, на которое невозможно ответить, – сделать вид, что его и не было. Но это надо было как-то обставить. И Карр обратился к леди Саффолк. Она сидела подле дочери – грузная женщина с оспинами на лице, в котором уже невозможно было сыскать следов былой замечательной красоты. Она вполне могла оказать ему тот же прием, что и принц, но леди Саффолк была из Говардов, а Говарды теперь активно искали его дружбы и расположения. И если ее светлость и почувствовала какое-то неудобство, она быстро нашлась: ведь, в конце концов, презрение принца было выражено лишь в кивке, и она вполне могла его не заметить! Так что ее светлость отвечала Карру вежливо, даже радушно.
Назавтра он посетил первого лорда казначейства. Сесил предложил ему стать его официальным помощником, но мистер Овербери твердо, выразив при этом благодарность и даже сожаление, отказался. Причину он привел вполне правдивую – у него, дескать, есть иные планы, однако объяснение было менее правдивым: он-де натура беспокойная и не собирается засиживаться в Англии, вскоре он снова отправится за границу.
Они расстались, уверив друг друга во взаимном расположении (при этом оба были вполне искренни) и с выражениями сожаления, искренними только со стороны первого лорда казначейства.
Через несколько дней мистер Овербери перебрался из постоялого двора «Ангел» в Чипсайде в более пристойные собственные апартаменты возле причала Святого Павла. Здесь он и прожил последующие несколько месяцев в условиях вполне комфортабельных и в обществе единственного слуги, спокойного, рассудительного и толкового валлийца по имени Лоуренс Дейвис, преданного хозяину душой и телом. Здесь его по меньшей мере два раза в неделю посещал сэр Роберт; он прибывал по воде, в лодке с наемными гребцами, которые не знали, кто их пассажир. Обычно он обедал или ужинал с Овербери и напитывался нужной информацией и советами, как ею пользоваться.
Из этого своего укрытия мистер Овербери совершал дальние вылазки, в том числе в «Судебные инны», где возобновлял старые знакомства и искал новых. Время от времени он отправлялся в собор Святого Павла, в среднем приделе которого с трех дня до шести вечера собиралась самая разношерстная публика, там можно было узнать самые последние новости. Также его можно было видеть обедающим в тех тавернах, где ели за общим столом; порой он посещал королевскую биржу и близлежащие таверны – «Три Морриса-танцора» и «Белую лошадь», что на Фрайди-стрит. Там собирались и заключали сделки торговцы рыбой. Короче, он прилежно захаживал в те места, где можно почувствовать биение пульса города, а значит, и всей Англии. А в качестве утешения за оскорбленные эстетические чувства он ходил в театр «Глобус» на Бэнксайде, там еще работал в то время мистер Шекспир. И поскольку душа его чувствовала родство с душами литераторов, он часто ужинал в «Русалке» – туда его ввел драматург Бен Джонсон[25], высоко, как нам известно, его ценивший. Приятный и легкий в общении, мистер Овербери чувствовал себя словно рыба в воде в любой компании, успевал поболтать со всеми и с каждым в отдельности, и в некоторых кругах он держал себя как заправский законник, а в других – как поэт и литератор.
Во время этих вылазок он порой «выбалтывал» планы находившихся в зародыше королевских решений – сэр Роберт снабжал его этой информацией. Таким образом мистер Овербери проверял реакцию общественного мнения на предстоящие государственные меры. Он, например, смог дать следующий совет: указы о штрафах, налагаемых на сторонников нонконформизма[26], которому в последнее время дали некоторое послабление, вполне можно вновь усилить, чтобы пополнить всегда пустой кошелек короля. Он также посоветовал проявить большую терпимость к некоторым довольно утомительным выступлениям левеллеров[27], поскольку общественное мнение было на их стороне, а возмущение, напротив, вызывали иные из узурпаторских замашек власти.
Короче говоря, в течение всего этого года он действовал как заправский осведомитель – из тех, которыми, например, успешно пользовался Сесил (первый министр полагал, что мистер Овербери действительно находится за границей), хотя ни один из шпионов первого министра не был и вполовину столь же усерден, внимателен, компетентен и инициативен, как мистер Овербери. Только усилия его были направлены вовсе не в помощь первому лорду казначейства.
Этот человек-невидимка, о существовании которого не подозревал никто, устами сэра Роберта Карра диктовал королевскому совету внутреннюю политику, а сэр Роберт со скоростью, восхищавшей всех и пугавшей некоторых, приобретал все новую славу и все большее доверие.
Более всего укреплению позиций Карра послужил его прогноз относительно Испании и Нидерландов: в начале года Англия, как и Франция, получила приглашение участвовать в выработке мирного договора.
Король в восторге буквально зацеловывал дорогого Робина – ведь тот обнаружил в себе дар настоящего государственного мужа, и не только в нидерландском вопросе, но и во многих других. Глубина, с которой этот юноша постиг душу нации, казалась почти сверхъестественной. Ведь прежде он был так неопытен, так мало знаком с жизнью народа, а теперь его острые комментарии, язвительная критика, точные ссылки на события и смелые прогнозы говорили о силе ума, граничившей с гениальностью.
Говарды – и старый Нортгемптон в особенности – начали усматривать в нем особу, достойную уважения: да, из этого человека нельзя было делать врага, ибо он, особенно в настоящее время, мог легко их уничтожить. Поэтому они лестью и подарками старались завоевать его дружбу.
Как всегда полностью следуя советам наставника, сэр Роберт – а Овербери рекомендовал ему не очень-то поддаваться Говардам – держался с ними отстраненно, принимал их авансы с холодностью, нехарактерной для его обычного дружелюбия, и тем самым вызывал еще более отчаянный подхалимаж.
Поскольку король благоволил к нему и поскольку он теперь обнаружил качества, достойные монаршего благоволения, придворные ухаживали за ним с невероятным усердием. И чем усерднее становились ухаживания, тем более благоволил к нему король, ибо теперь он гордился сэром Робертом как создатель, чье творение свидетельствует о таланте автора. Так что в течение всего этого года популярность и влияние сэра Роберта ширились и крепли.
И в результате на него навалилось такое количество дел, что, как он объявил его величеству, он нуждается в личном секретаре, на которого он мог бы опереться и которому он мог бы доверять более ответственные задания, чем тем нескольким секретарям-переписчикам, которые у него уже были.
Недостатка в желавших занять эту должность не было – едва ли во всем дворе сыскался бы джентльмен, чей племянник, двоюродный брат или даже сын не почли бы за честь служить у сэра Роберта Карра. Сэр Роберт внимательно изучил все предложения, но так и не нашел соответствующей кандидатуры. И однажды объявил королю, что, похоже, трудности его разрешены – ему сообщили, что мистер Томас Овербери вернулся в город и что ему нужна работа. Как кстати! Ведь мистер Овербери более всех удовлетворяет требованиям сэра Роберта, и с одобрения его величества сэр Роберт предложил мистеру Овербери место своего личного секретаря.
Они уже давно составили этот план: политическая репутация сэра Роберта настолько укрепилась, что никому бы и в голову не пришло искать за его успехами чей бы то ни было посторонний ум. И теперь мистер Овербери мог выйти из-за занавеса без ущерба для репутации сэра Роберта.
Король сомневался. Он угрюмо выпятил нижнюю губу и пробормотал:
– Ах да, вспомнил – это тот мужлан с лошадиной физиономией, что был здесь в прошлом году, – он вспомнил и укол ревности, который испытал при радостной встрече своего милого дружка с этим «мужланом». – А не слишком ли ты высоко его ставишь, Робин? Довольно мрачный господин. Я тогда сказал, что он слишком уж погружен в вино, и, по-моему, я был прав.
Но сэр Роберт употребил все свое красноречие, и в конце концов король неохотно сдался.
Каким бы неприметным ни старался быть мистер Овербери в роли секретаря, наступил момент, когда он сам как личность не мог уже не привлечь внимания. Дело в том, что книготорговец Лайл, который держал магазин рядом с «Головой тигра» в Пол-ярде, издал его книжку «Характеры», в коей мистер Овербери дал смелые зарисовки современной жизни (он трудился над ней в своем уединении весь год). Книжица привлекла внимание мыслящих людей, они хвалили ее и раскупали, чтобы цитатами из нее освежать свои беседы. Экземпляр попал и к королю, он прочитал книгу с восхищением, смешанным с завистью. Его величество весьма ревниво относился к тем, кто мог сравниться с ним в учености – возможно, именно этим объяснялась его доходящая до скандальности неприязнь к сэру Уолтеру Рейли и привязанность к Филиппу Герберту, который издевался над всеми «высоколобыми», чей ранг был ниже королевского, и тем оправдывал свое наглое невежество. Однако его величество постарался скрыть зависть (хотя острая игла по-прежнему колола его сердце) и с олимпийских высот пролил благосклонность на столь широко восхваляемого автора. В результате мистер Овербери стал популярным при дворе даже раньше, чем предусматривал его собственный план.
И хотя его достоинства получили высокую оценку тех придворных, которые были в состоянии эти достоинства оценить, для партии королевы и принца Генри он был существом презренным – ведь он теперь считался фаворитом королевского фаворита. А для тех, кто ненавидел сэра Роберта за то, что он препятствует их собственному возвышению, мистер Овербери стал предметом тайного недоброжелательства.
Мистер Овербери понял это сразу, но нисколько не обеспокоился. Он встречал презрение, происходившее от зависти, еще более глубоким и убийственным презрением, коренившимся в сознании своего интеллектуального превосходства. К тому же под прикрытием непробиваемой брони хороших манер он умел наносить глубокие раны.
Англия участвовала в выработке мирного соглашения по Нидерландам, и отношения между Испанией и Англией улучшились до того, что в 1610 году король начал подумывать о женитьбе сына на испанской принцессе. Хоть он теперь и слыл непоколебимым протестантом, король Яков жаждал приобрести еще и репутацию «короля любви» – властителя, способного мирными маневрами добиться куда большего, чем силой оружия.
И до того, как сделать какие-либо определенные предложения, его величество устроил в Уайтхолле банкет в честь посла Испании графа Вильямедина и коннетабля Кастилии дона Педро Арагонского. Это был самый пышный из всех дворцовых пиров, в немалой степени увеличивший и без того огромный долг короля,
Чтобы приветствовать двух выдающихся представителей короля Филиппа и их свиту, состоявшую из испанских грандов, король, кроме королевы и принца Генри, пригласил самых знатных и приятных на вид придворных.
После данного в зале для церемоний обеда, после многочисленных тостов (король слегка опьянел и впал в слезливую сентиментальность) зал освободили для танцев.
В первом танце, куранте, дон Педро Арагонский вел королеву – она была дамой полной, широкоплечей, почти мужской стати.
Король, который клевал носом в пышном кресле под золотым балдахином, украшенном гербами Англии и Шотландии, вдруг встрепенулся и пожелал продемонстрировать испанцам танцевальное искусство своего сына. Он скомандовал протанцевать гальярду и дал принцу право самому выбрать партнершу – естественно, с его величества одобрения.
Привлекательный молодой человек, надежда Англии и украшение своего отнюдь не блиставшего роскошью дворца, послушно согласился. Он любил танцы, впрочем, как и другие физические упражнения. В свои семнадцать лет он был уже высокого роста, хорошо развит физически – прямая противоположность отцу как по внешнему виду, так и по уму. Благородный, смелый, изящный, даже в юные года отдающий должное всем заслуживающим внимания искусствам, он быстро превращался в народного кумира, а во дворце Сент-Джеймс, где располагался его двор, собирался весь цвет аристократии. Юноша богобоязненный и склонный к усердным занятиям, он обладал удивительными для своего возраста повадками истинного монарха, и пропасть между ним и отцом становилась все глубже – на одной стороне ее жила ревность, на другой – презрение. Однако оба тщательно скрывали свои чувства: принц Генри демонстрировал сыновнее почтение, король Яков – отеческую и супружескую любовь. В обоих случаях он просто притворялся.
Итак, принц, стоявший подле отцовского трона, окинул взором зал, однако взором, отнюдь не рассеянным: он явно кого-то высматривал. Наконец взгляд его остановился на юной графине Эссекс, он склонился к королю и тихо, так, чтобы слышал только его величество, произнес имя избранницы. Король улыбнулся и кивнул своей тяжелой головой, покрытой огромной шляпой с перьями и бриллиантовой пряжкой. Получив одобрение, принц пригласил графиню.
Слегка покраснев, но не выказав большего волнения (что было бы понятно, поскольку юную девушку еще не представляли ко двору), она выступила вперед. Она прекрасна сознавала, какая ей оказана честь, но совершенно не понимала, какую зависть это приглашение породило в душах других дам. Дочь графа Саффолка была всего на несколько месяцев старше принца, но уже прославилась как лучшее украшение двора короля Якова. Это была изящная светловолосая девушка, а ее лучистые глаза в зависимости от освещения казались то синими, то фиалковыми. От одного из хорошо знавших ее и заслуживающих доверия современников нам известно, что доброта ее сердца и мягкость характера превосходили даже ее красоту, при этом она была девушкой веселой и жизнерадостной. Она была чуть выше среднего роста, тоненькая и легкая, как сильфида[28]. Вот уже четыре года, как она сочеталась браком, но все еще оставалась девственницей: супруг ее, тоже совсем юный граф Эссекс, был разлучен с нею сразу же после алтаря и отправлен в заграничное путешествие, в котором ему предстояло завершить образование и превратиться в способного к выполнению супружеских обязанностей мужчину. Брак этот был делом политическим, и согласия детей никто не спрашивал.
Одним из первых указов, изданных королем Яковом по восшествии на престол, был указ о возвращении графу Эссексу титулов и земель его несчастного родителя, которого так любила королева Елизавета и которого она обезглавила. Кстати, Говарды тоже пользовались королевскими благами только потому, что в их роду был герцог Норфолк. Во времена правления Елизаветы он подвергся подобной же участи из-за приверженности к матери короля Якова[29]. Так что брак между Робертом Деверо, сыном убиенного Эссекса, и Фрэнсис Говард, дочерью графа Саффолка, состоялся именно благодаря покровительству короля, который видел в этом средство возвышения обоих домов.
До недавнего времени молодая графиня пребывала в семейном имении в Одли-Энде. Она считалась еще слишком юной для двора и, за исключением нескольких визитов в Уайтхолл, наслаждалась сельской тишиной и уединением и изучала различные искусства, надлежащие ей по рождению и браку.
В науках она явно преуспела, а в качестве партнерши принца по веселой гальярде продемонстрировала грацию и уверенность, восхитившие весь двор. А степенные испанские гранды рассыпали ей похвалы, равные тем, что этикет предписывал воздавать принцу.
Вверив ее после танца заботам матери и подождав, пока она сядет на стул, принц, вместо того, чтобы вернуться, как подобает, к отцу и испанским гостям, задержался рядом с леди Эссекс и склонился над ней в оживленном разговоре. Двор взирал на это в изумлении, поскольку подобное поведение было несвойственно молодому человеку строгих правил. И хотя леди Эссекс несколько смутило повышенное внимание, она, памятуя о репутации принца, была польщена.
Она внимательно слушала принца, отвечала ему, но смотрела совсем в другую сторону, и вовсе не от стыдливости – она украдкой поглядывала на трон. Но не на короля, а на того, кто, по обыкновению, стоял рядом с королем и кого король, по обыкновению, то трепал по плечу, то трогал за руку. Графиня исподволь бросала взгляды на длинноногого и статного молодого человека в синем бархатном костюме, разукрашенном драгоценными камнями. Синий бархат ловко облекал широкие плечи и тонкую талию, а красивая, благородной формы голова в обрамлении облака золотых волос горделиво сидела на сильной шее. Лицо его дышало юностью и здоровьем, на устах сверкала улыбка.
Она уже однажды видела его – в тот день, почти три года назад, когда он свалился с лошади на поле для ристалищ. Тогда она закричала от ужаса и боли, и долго потом в ее памяти стоял его побелевший лик. Она обратила на него внимание еще до падения, когда он гарцевал на своем белом скакуне. Уже тогда ее поразила его удаль и какой-то исходящий от него свет, а сейчас он казался ей еще более статным и сияющим.
Принц, склонившись над нею, продолжал говорить любезности. В конце концов король потерял терпение и положил предел этой ситуации. Дворцовый этикет требовал, чтобы либо он, либо его посланец пригласил графиню Вильямедина. Но поскольку рахитичные конечности короля Якова не дозволяли ему танцевать, его должен был заменить сын. И король отправил сэра Роберта Карра напомнить принцу его обязанности.
Тайно наблюдавшая за ними леди Эссекс заметила, как сверкнули перстни на королевской руке, когда он указал в их сторону, и как сэр Роберт Карр отделился от трона и направился к ним.
Когда к ней подошел его высочество, она покраснела. Теперь же, когда к ней приблизился сэр Роберт, она побледнела, хотя и понимала, что он – лишь посланец. Он остановился перед ней, и сердце ее забилось так, словно готово было выскочить из груди. Она постаралась скрыть смятение, поигрывая веером из павлиньих перьев.
Сэр Роберт склонился в официальном поклоне, как бы прося ее о снисхождении, и теперь уже вблизи она смогла оценить его грациозность и благородное самообладание. Затем он обратился к принцу, и ее неприятно поразил его резкий шотландский акцент. Впрочем, подумала она, его акцент ничуть не сильнее королевского, ведь он тоже из Шотландии (для придворных король всегда король, несмотря на все грехи и недостатки).
– Его величество просит ваше высочество подойти к нему.
Принц кивнул холодно и небрежно, будто перед ним был лакей.
Сэр Роберт на миг замер – его словно публично отхлестали по щекам. Однако на губах по-прежнему играла учтивая улыбка. Ответить на унижение? Об этом не могло быть и речи. А единственный способ скрыть унижение, на которое невозможно ответить, – сделать вид, что его и не было. Но это надо было как-то обставить. И Карр обратился к леди Саффолк. Она сидела подле дочери – грузная женщина с оспинами на лице, в котором уже невозможно было сыскать следов былой замечательной красоты. Она вполне могла оказать ему тот же прием, что и принц, но леди Саффолк была из Говардов, а Говарды теперь активно искали его дружбы и расположения. И если ее светлость и почувствовала какое-то неудобство, она быстро нашлась: ведь, в конце концов, презрение принца было выражено лишь в кивке, и она вполне могла его не заметить! Так что ее светлость отвечала Карру вежливо, даже радушно.