Синибальди согласно кивнул.
— Ваша светлость, как всегда, прав. Продолжу, однако. Где я остановился? Ах, да.
Когда от меня потребовали клятву, я сразу насторожился. Но, к сожалению, я поступил слишком опрометчиво, придя на это сборище, так как уже понял, что они не выпустят меня отсюда живым, чтобы я не рассказал об увиденном. Ибо им пришлось бы заплатить за это собственными жизнями. И я дал требуемую клятву, чтобы они не отправили меня в мир иной. Но тут же заявил, что не желаю более ничего слышать, а в особенности их планы. И предупредил, что заговор — дело гиблое, особенно, а я догадывался, что так оно и было, если цель его — покушение на вашу жизнь, ибо шпионов у вашей светлости больше, чем глаз у Аргуса. Далее я попросил дозволения откланяться, ибо дал клятву молчать.
Но люди эти слишком уж боялись предательства, да и не верили ни в какие клятвы. Они отказались отпустить меня, заявляя, что я сразу же их выдам. И словесная перепалка скоро перешла в обмен ударами. Они бросились на меня, один из них наткнулся на мой меч. Поднятый нами шум привлек, должно быть, внимание патруля, появление которого и спасло мне жизнь. Когда эти солдаты начали ломиться во дворец, заговорщики перепугались и попрыгали через окно в реку. Я остался, ибо не чувствовал за собой никакой вины. Солдаты же грубо схватили меня, связали мне руки, вытолкали на улицу, не слушая моих объяснений.
Из-за спины герцога раздался вздох облегчения. Капелло шагнул к креслу Борджа.
— Видите, мой господин, видите… — начал он.
— Подождите! — резко осадил его герцог. — Будьте уверены, что вижу я не хуже других и не нуждаюсь еще и в ваших глазах, мессер Капелло, — и продолжил, очень вежливо, обращаясь уже к Синибальди:
— Мой господин, я искренне сожалею, что мои солдаты обошлись с вами столь непочтительно. Но я уверен, что вы в своем великодушии понимаете, что до того, как мы услышали ваше объяснение, все выглядело иначе, и даже у меня, а не только у простых солдат, сложилось впечатление, что виновная сторона как раз вы, а не кто-то другой. И я уверен, что, благодаря вам, нам удастся избежать каких-либо трений с Республикой Венеция, порожденных этим печальным инцидентом. Позвольте добавить, что я, возможно, не принял бы этого объяснения и захотел бы узнать имена тех, кто замешан, по вашему убеждению, в заговоре, если б оно исходило не от столь уважаемого человека, как вы, представляющего государство, дружба с которым для меня большая честь, — сказано все было искренне, без тени иронии.
— Я бы назвал вам их имена, ваша честь, но меня связывает данная клятва, — добавил Синибальди.
— Это я понимаю. А потому из уважения к вам и Республике, которую вы представляете, не стану задавать вопроса, ответить на который вам будет затруднительно. Давайте забудем обо всем, что произошло этим вечером.
Но тут Барбо, любивший своего командира, словно верный пес, не смог более сдерживаться. Ужели герцог сошел с ума, приняв на веру эту выдумку, лживую от первого до последнего слова?
— Мой господин, — подал он голос, — если все, что он сказал, правда…
— Если? — вскричал Чезаре. — Кто смеет в этом сомневаться? Разве это не принц Синибальди, посол Республики Венеция? Кто смеет сомневаться в его слове?
— Я, ваша светлость, — твердо стоял на своем солдат.
— Клянусь Богом! Какая наглость!
— Мой господин, если все, что он сказал — правда, то получается, что мессер Грациани — предатель, ибо мессера Грациани ранили в этой схватке. А этот человек говорит, что раненый им — один из заговорщиков.
— Именно так он и сказал, — кивком подтвердил Чезаре.
— Что ж, — левой рукой Барбо начал стягивать правую перчатку из толстой буйволиной кожи, — тогда я говорю, что он лжец, будь он принцем Венеции или ада, — и он поднял перчатку с явным намерением швырнуть ее в лицо Синибальди.
Но окрик герцога остановил его.
— Не сметь! — глаза его сузились. — Такая дерзость может дорого тебе стоить. Убирайся с глаз долой да возьми с собой своих людей. Но держись поблизости. Мы еще поговорим с тобой, может, сегодня, а может, завтра. Вон отсюда!
Устрашенный тоном и взглядом, Барбо отдал честь, злобно зыркнул на Синибальди и вышел из зала, полагая, что не сегодня вечером, так завтра утром ему на шею набросят петлю. Однако куда более бесила его возведенная на капитана напраслина.
Чезаре же повернулся к Синибальди, губы его разошлись в широкой улыбке.
— Извините этого болвана. Его подвела верность своему капитану. Завтра мы научим его, как должно вести себя в приличном обществе. А пока вам надо отдохнуть, отвлечься. Кресло принцу Синибальди! Сюда, рядом со мной. Садитесь, мой господин, надеюсь, мое гостеприимство сгладит те неприятные впечатления, с которых начался этот вечер. Но не след винить господина за глупость его слуг. Городской совет, который дает банкет в мою честь, позаботился об угощении. Вот это вино — отличное лекарство для раненой души, оно вобрало в себя ароматы тосканского лета. И нам обещали показать комедию. Господин председатель, где же эти актеры из Мантуи? Если они развеселят принца Синибальди, он, возможно, забудет о доставленных ему неприятностях.
Принц Синибальди не заставил просить себя дважды. Изумленный, не верящий своему счастью, еще гадающий, не сон ли все это, рухнул он в кресло, поставленное рядом с герцогом, выпил вина, поднесенного по знаку Борджа.
А тут перед ним появились актеры, и скоро внимание собравшихся захватил нехитрый, но занимательный сюжет комедии, которую они показывали высоким гостям. Лишь в голове принца Синибальди теснились другие мысли. Он анализировал происшедшее с ним, а более всего — те почести, что оказал ему герцог, дабы компенсировать причиненные ему неудобства. И в конце концов склонился к выводу, что в поведении своем герцог руководствовался страхом перед могущественной Республикой, которую он представлял. А потому настроение принца улучшилось до такой степени, что он уже с некоторым пренебрежением поглядывал на Борджа.
И Чезаре, не отрывавший взгляда от актеров, думал отнюдь не о сюжетной интриге. А вот придворных пьеса увлекла, и ни один из них не смотрел на герцога, а потому и не видел, сколь мрачно лицо его светлости. Как и Синибальди, герцога заботило предстоящее покушение. И он старался понять, сколь велико участие Республики святого Марка в заговоре, и не сам ли принц Синибальди — подосланный убийца. Борджа помнил, что на каждом шагу к вершине власти Венеция старалась поставить ему подножку, громоздила горы лжи, дабы испортить его отношения с Францией и Испанией, вооружала и снабжала деньгами его врагов.
Так не выбрала ли она на этот раз своим орудием принца Синибальди? Ответ мог быть только утвердительным, поскольку лично у принца претензий к нему быть не могло. Значит, в свое распоряжение Синибальди получил все ресурсы, которыми располагала Республика. И орудие это следовало сломать.
И, решив для себя, что надо сделать, герцог занялся поисками ответа на следующий вопрос — как? Действовать следовало осторожно, дабы самому не угодить в яму, которую он намеревался вырыть принцу. Прежде всего он дал слово, что ни он, ни его люди не причинят Синибальди ни малейшего вреда. Формально нарушить свое обещание он не мог, но это не лишало его возможности искать обходные пути. Да и не имело смысла убивать Синибальди, не выявив его сообщников. Наоборот, подобная торопливость могла привести к ответному удару, ибо сообщниками этими будет двигать жажда мщения. И заготовленная для него арбалетная стрела сорвется с ложа не этой ночью, но через день-другой. И наконец, имея дело с Венецией, ему не оставалось ничего иного, как обставить смерть Синибальди таким образом, чтобы у Республики не нашлось повода для недовольства.
Следовало иметь в виду и то, что версию Синибальди, пусть и насквозь лживую, мог опровергнуть только Грациани. Но Грациани лежал без чувств.
Такая вот сложная проблема встала перед Борджа, ее он и обдумывал, невидящими глазами наблюдая за игрой актеров. И читатель согласится со мной, что решение ее было куда как непростым делом, и путь к нему могла указать лишь изобретательность Борджа.
Герцога осенило, когда комедия подходила к концу. Мрачность с его лица как ветром сдуло, весело засверкали глаза. Откинувшись на спинку кресла, Борджа с интересом выслушал заключительный монолог главного героя. А затем первым зааплодировал, вытащил из-за пояса тяжелый, набитый золотом кошелек и бросил его актерам, дабы подчеркнуть свою высокую оценку их игры. После чего повернулся к Синибальди, чтобы обсудить с последним достоинства комедии, которую ни один из них практически не видел. Он смеялся и шутил с венецианцем, как с равным, источая обаяние, в котором с ним не мог сравниться ни один из современников.
Глава 5
— Ваша светлость, как всегда, прав. Продолжу, однако. Где я остановился? Ах, да.
Когда от меня потребовали клятву, я сразу насторожился. Но, к сожалению, я поступил слишком опрометчиво, придя на это сборище, так как уже понял, что они не выпустят меня отсюда живым, чтобы я не рассказал об увиденном. Ибо им пришлось бы заплатить за это собственными жизнями. И я дал требуемую клятву, чтобы они не отправили меня в мир иной. Но тут же заявил, что не желаю более ничего слышать, а в особенности их планы. И предупредил, что заговор — дело гиблое, особенно, а я догадывался, что так оно и было, если цель его — покушение на вашу жизнь, ибо шпионов у вашей светлости больше, чем глаз у Аргуса. Далее я попросил дозволения откланяться, ибо дал клятву молчать.
Но люди эти слишком уж боялись предательства, да и не верили ни в какие клятвы. Они отказались отпустить меня, заявляя, что я сразу же их выдам. И словесная перепалка скоро перешла в обмен ударами. Они бросились на меня, один из них наткнулся на мой меч. Поднятый нами шум привлек, должно быть, внимание патруля, появление которого и спасло мне жизнь. Когда эти солдаты начали ломиться во дворец, заговорщики перепугались и попрыгали через окно в реку. Я остался, ибо не чувствовал за собой никакой вины. Солдаты же грубо схватили меня, связали мне руки, вытолкали на улицу, не слушая моих объяснений.
Из-за спины герцога раздался вздох облегчения. Капелло шагнул к креслу Борджа.
— Видите, мой господин, видите… — начал он.
— Подождите! — резко осадил его герцог. — Будьте уверены, что вижу я не хуже других и не нуждаюсь еще и в ваших глазах, мессер Капелло, — и продолжил, очень вежливо, обращаясь уже к Синибальди:
— Мой господин, я искренне сожалею, что мои солдаты обошлись с вами столь непочтительно. Но я уверен, что вы в своем великодушии понимаете, что до того, как мы услышали ваше объяснение, все выглядело иначе, и даже у меня, а не только у простых солдат, сложилось впечатление, что виновная сторона как раз вы, а не кто-то другой. И я уверен, что, благодаря вам, нам удастся избежать каких-либо трений с Республикой Венеция, порожденных этим печальным инцидентом. Позвольте добавить, что я, возможно, не принял бы этого объяснения и захотел бы узнать имена тех, кто замешан, по вашему убеждению, в заговоре, если б оно исходило не от столь уважаемого человека, как вы, представляющего государство, дружба с которым для меня большая честь, — сказано все было искренне, без тени иронии.
— Я бы назвал вам их имена, ваша честь, но меня связывает данная клятва, — добавил Синибальди.
— Это я понимаю. А потому из уважения к вам и Республике, которую вы представляете, не стану задавать вопроса, ответить на который вам будет затруднительно. Давайте забудем обо всем, что произошло этим вечером.
Но тут Барбо, любивший своего командира, словно верный пес, не смог более сдерживаться. Ужели герцог сошел с ума, приняв на веру эту выдумку, лживую от первого до последнего слова?
— Мой господин, — подал он голос, — если все, что он сказал, правда…
— Если? — вскричал Чезаре. — Кто смеет в этом сомневаться? Разве это не принц Синибальди, посол Республики Венеция? Кто смеет сомневаться в его слове?
— Я, ваша светлость, — твердо стоял на своем солдат.
— Клянусь Богом! Какая наглость!
— Мой господин, если все, что он сказал — правда, то получается, что мессер Грациани — предатель, ибо мессера Грациани ранили в этой схватке. А этот человек говорит, что раненый им — один из заговорщиков.
— Именно так он и сказал, — кивком подтвердил Чезаре.
— Что ж, — левой рукой Барбо начал стягивать правую перчатку из толстой буйволиной кожи, — тогда я говорю, что он лжец, будь он принцем Венеции или ада, — и он поднял перчатку с явным намерением швырнуть ее в лицо Синибальди.
Но окрик герцога остановил его.
— Не сметь! — глаза его сузились. — Такая дерзость может дорого тебе стоить. Убирайся с глаз долой да возьми с собой своих людей. Но держись поблизости. Мы еще поговорим с тобой, может, сегодня, а может, завтра. Вон отсюда!
Устрашенный тоном и взглядом, Барбо отдал честь, злобно зыркнул на Синибальди и вышел из зала, полагая, что не сегодня вечером, так завтра утром ему на шею набросят петлю. Однако куда более бесила его возведенная на капитана напраслина.
Чезаре же повернулся к Синибальди, губы его разошлись в широкой улыбке.
— Извините этого болвана. Его подвела верность своему капитану. Завтра мы научим его, как должно вести себя в приличном обществе. А пока вам надо отдохнуть, отвлечься. Кресло принцу Синибальди! Сюда, рядом со мной. Садитесь, мой господин, надеюсь, мое гостеприимство сгладит те неприятные впечатления, с которых начался этот вечер. Но не след винить господина за глупость его слуг. Городской совет, который дает банкет в мою честь, позаботился об угощении. Вот это вино — отличное лекарство для раненой души, оно вобрало в себя ароматы тосканского лета. И нам обещали показать комедию. Господин председатель, где же эти актеры из Мантуи? Если они развеселят принца Синибальди, он, возможно, забудет о доставленных ему неприятностях.
Принц Синибальди не заставил просить себя дважды. Изумленный, не верящий своему счастью, еще гадающий, не сон ли все это, рухнул он в кресло, поставленное рядом с герцогом, выпил вина, поднесенного по знаку Борджа.
А тут перед ним появились актеры, и скоро внимание собравшихся захватил нехитрый, но занимательный сюжет комедии, которую они показывали высоким гостям. Лишь в голове принца Синибальди теснились другие мысли. Он анализировал происшедшее с ним, а более всего — те почести, что оказал ему герцог, дабы компенсировать причиненные ему неудобства. И в конце концов склонился к выводу, что в поведении своем герцог руководствовался страхом перед могущественной Республикой, которую он представлял. А потому настроение принца улучшилось до такой степени, что он уже с некоторым пренебрежением поглядывал на Борджа.
И Чезаре, не отрывавший взгляда от актеров, думал отнюдь не о сюжетной интриге. А вот придворных пьеса увлекла, и ни один из них не смотрел на герцога, а потому и не видел, сколь мрачно лицо его светлости. Как и Синибальди, герцога заботило предстоящее покушение. И он старался понять, сколь велико участие Республики святого Марка в заговоре, и не сам ли принц Синибальди — подосланный убийца. Борджа помнил, что на каждом шагу к вершине власти Венеция старалась поставить ему подножку, громоздила горы лжи, дабы испортить его отношения с Францией и Испанией, вооружала и снабжала деньгами его врагов.
Так не выбрала ли она на этот раз своим орудием принца Синибальди? Ответ мог быть только утвердительным, поскольку лично у принца претензий к нему быть не могло. Значит, в свое распоряжение Синибальди получил все ресурсы, которыми располагала Республика. И орудие это следовало сломать.
И, решив для себя, что надо сделать, герцог занялся поисками ответа на следующий вопрос — как? Действовать следовало осторожно, дабы самому не угодить в яму, которую он намеревался вырыть принцу. Прежде всего он дал слово, что ни он, ни его люди не причинят Синибальди ни малейшего вреда. Формально нарушить свое обещание он не мог, но это не лишало его возможности искать обходные пути. Да и не имело смысла убивать Синибальди, не выявив его сообщников. Наоборот, подобная торопливость могла привести к ответному удару, ибо сообщниками этими будет двигать жажда мщения. И заготовленная для него арбалетная стрела сорвется с ложа не этой ночью, но через день-другой. И наконец, имея дело с Венецией, ему не оставалось ничего иного, как обставить смерть Синибальди таким образом, чтобы у Республики не нашлось повода для недовольства.
Следовало иметь в виду и то, что версию Синибальди, пусть и насквозь лживую, мог опровергнуть только Грациани. Но Грациани лежал без чувств.
Такая вот сложная проблема встала перед Борджа, ее он и обдумывал, невидящими глазами наблюдая за игрой актеров. И читатель согласится со мной, что решение ее было куда как непростым делом, и путь к нему могла указать лишь изобретательность Борджа.
Герцога осенило, когда комедия подходила к концу. Мрачность с его лица как ветром сдуло, весело засверкали глаза. Откинувшись на спинку кресла, Борджа с интересом выслушал заключительный монолог главного героя. А затем первым зааплодировал, вытащил из-за пояса тяжелый, набитый золотом кошелек и бросил его актерам, дабы подчеркнуть свою высокую оценку их игры. После чего повернулся к Синибальди, чтобы обсудить с последним достоинства комедии, которую ни один из них практически не видел. Он смеялся и шутил с венецианцем, как с равным, источая обаяние, в котором с ним не мог сравниться ни один из современников.
Глава 5
Но вот подошел назначенный час, когда ко дворцу прибыли факельщики, чтобы сопроводить герцога в замок Сигизмондо Малатесты, где он жил, пребывая в Римини. Борджа поднялся, давая понять, что ему пора идти, и тут же к нему поспешили слуги и пажи.
Синибальди поклонился герцогу, дабы отправиться вслед за своей женой, которая, как ему сказали, покинула банкет раньше, потрясенная скандальным происшествием во дворце Раньери. Но герцог не хотел и слышать об его уходе. Наоборот, возблагодарил небеса за то, что те послали ему нового друга.
— Если бы не эта печальная история, ваша светлость, мы, возможно, не смогли бы так хорошо узнать друг друга. Простите меня, но я не сожалею о том, что она имела место.
Польщенному таким вниманием Синибальди не осталось ничего иного, как вновь поклониться, да столь почтительно, что стоявшие рядом разве что не слышали, как он бормочет «Domine non sum dignus» , не видели, как в самоуничижении бьет себя в прикрытую кольчугой грудь. А рядом уже вертелся круглолицый Капелло, улыбаясь, мурлыкая, довольно потирая пухлые ручки, которые, берясь за перо, вылили на Чезаре не один ушат грязи.
— Пойдемте, ваша светлость, — продолжил герцог. — Вы проводите меня в замок, а там мы договоримся о нашей следующей встрече, которая, я надеюсь, произойдет в самом ближайшем будущем. Пусть с нами едет мессер Капелло. И я не потерплю никаких возражений. Ваш отказ я расценю, как выражение недовольства из-за неприятностей, свалившихся на вас не по моей вине и к моему глубокому сожалению. Не будем терять времени, принц. Нас уже ждут. Мессер Капелло, следуйте за нами.
С этими словами он взял Синибальди под руку и увлек к дверям по коридору, образованному окружившими герцога придворными. Казалось, герцог хотел, чтобы их поклоны достались не только ему, но и принцу, а Капелло тут же пристроился сзади, раздувшись от гордости, ибо впервые с момента его появления при дворе герцога последний выказывал должное почтение Республике святого Марка.
Они вышли во двор, освещенный светом сотни факелов. Тут же суетились слуги, подводя лошадей кавалерам, расчищая проход дамам к каретам. Два пажа принесли герцогу его плащ и шляпу. Плащ очень дорогой, из тигровой шкуры, расшитый золотом. Его подарил герцогу султан Баязет, прислав из Турции, и Борджа теперь всегда надевал этот плащ в холодную погоду, не только из любви к красивой одежде, но и потому, что плащ отлично защищал от сырости и ветра.
Но едва паж с плащом в руках остановился перед герцогом, тот повернулся к Синибальди.
— Господин мой, у вас же нет плаща! — голос его переполняла забота о ближнем. — Ночь такая стылая, а вы без плаща!
— Не волнуйтесь, ваша светлость, слуги найдут мне плащ, — ответил венецианец и уже повернулся к Капелло, чтобы отдать соответствующее распоряжение.
— Подождите, — остановил его Чезаре, взял свой плащ из рук пажа. — Раз уж вы потеряли свой плащ в моих владениях, да еще стараясь сохранить мне верность, позвольте мне заменить его БОТ этим одеянием. Пусть этот дар послужит также знаком того уважения, что испытываю я и к вашей светлости, и к Республике, которую вы представляете.
Синибальди отступил на шаг, и один из пажей потом сказал, что лицо его перекосилось от страха. Он заглянул в глаза герцога и, возможно, уловил слабый отсвет насмешки, которая, как показалось Синибальди, прозвучала в словах Борджа.
Синибальди, как уже заметил читатель, хватало ума быстро анализировать ситуацию, потому-то он и сумел переложить на свой лад историю с ранением Грациани, Вот и сейчас, получая бесценный дар, он сразу понял, что все это значит.
Герцога не обманула сочиненная им сказочка. Герцог с самого начала знал правду. И дружелюбие герцога, вызванное, как он полагал, страхом перед могуществом Венеции, не более как притворство, игра кошки с мышкой, пролог к завершающему удару.
Все это открылось Синибальди только теперь, когда он уже угодил в западню, куда заманили его хитростью и тонкой лестью. И выхода из нее для него не было. Ибо что он мог сказать? Разве мог он признаться, что, надевая плащ, подвергает себя смертельной угрозе? А как еще мог он отказаться от предложенной чести?
О том, чтобы не принять плащ, не могло быть и речи. Отклоняя дар правителя, да еще такого могущественного, как герцог Валентино и Романьи, он, чрезвычайный посол, наносил последнему оскорбление, причем не только от себя лично, но и от своей Республики.
По всему выходило, что куда ни кинь, везде клин. А герцог, улыбаясь, смотрел на него, протягивая плащ, несущий с собой неминуемую смерть.
Ругая Капелло последними словами, естественно, про себя, Синибальди обрел мужество в надежде. Прикинул, что после случившегося этим вечером заговорщики едва ли будут придерживаться намеченного плана. Скорее всего они отложат покушение до лучших времен. А случай разделаться с Чезаре наверняка представится.
За эту надежду он и схватился, как за соломинку. В конце концов, никаких фактов у Чезаре не было. Иначе герцог без колебания принял бы более решительные меры. Действия его основывались лишь на подозрениях, которые он и хотел проверить. А если, как и надеялся Синибальди, Раньери и его сообщники не выступят в эту ночь, Чезаре не останется ничего другого, как заключить, что подозрения его беспочвенны.
Такими вот рассуждениями укреплял Синибальди свой дух, понятия не имея о том обещании, что дал Борджа принцессе. К нему вновь вернулась прежняя уверенность. Да и колебания его длились лишь мгновения. Бормоча слова благодарности, он позволил надеть на себя плащ и украшенный мехом горностая берет Чезаре Борджа. Герцог настоял и на этом, дабы Синибальди не простудился на холодном ветру.
А болван Капелло видел лишь то, что происходило у него перед глазами. И наблюдая чуть ли не за раболепством Чезаре Борджа перед Республикой, он уже начал обдумывать строки письма в Совет Десяти , в котором намеревался подробно изложить события этой ночи.
Итак, принц уселся в седло, а герцог встал у стремени лошади, словно простой конюх. И посмотрел на Синибальди снизу вверх.
— Лошадь эта очень живая, мой господин, настоящее дитя пустыни. Но я прикажу моим грумам постоянно находиться поблизости на случай, что она вдруг заупрямится или чего-то испугается.
И вновь Синибальди понял скрытый смысл слов герцога, который этими спокойными словами давал понять, что попытка избежать испытания не удастся.
Он поклонился, показывая, что все понял, и герцог отступил на шаг, надел простые черный плащ и шляпу, принесенные по его просьбе пажом, сел на неказистую лошадь, подведенную грумом.
С тем кавалькада и выехала на улицы Римини, все еще запруженные народом, ибо горожане хотели насладиться видом факельного шествия к замку Сигизмондо. И чтобы вознаградить горожан за долгое ожидание, всадники двигались шагом меж двух рядов слуг, несущих ярко горящие факелы.
Громкими криками приветствовали они появление герцога, ибо Чезаре Борджа, захватив Римини, изгнал из города прежнего правителя, жестокого тирана Пандольфо Малатесту. И народ выражал радость, увидев своего освободителя, так как все знали, что в его владениях царствовали здравый смысл и свобода, а не самодурство и притеснения.
— Герцог! Герцог! Валентино! — гремело вокруг.
И Синибальди, должно быть, единственный из кавалькады, понимал, что крики начинаются только при его появлении, то есть причина их — именно он, переодетый в плащ и берет герцога, сидящий на великолепной лошади. Его приветствовали жители Римини, в его честь бросали в воздух шляпы. Так оно и было, ибо лишь немногие в толпе знали Чезаре в лицо, а потому поняли, что высокий всадник в плаще из тигровой шкуры и алом, отделанном мехом горностая берете, восседающий на великолепном скакуне — отнюдь не герцог. И еще меньше обращали внимание на другого всадника, в черном плаще и шляпе, следующего в нескольких шагах позади, рядом с послом Венеция, который ехал на белом муле.
Процессия миновала широкую площадь у дворца и втянулась в узкую улицу, пересекавшую Римини с востока на запад, от моста Августина до Римских ворот.
Приветственные крики не смолкли и на углу Виа делла Рокка , а потому никто и не услышал звона арбалетной тетивы. И герцог понял, что ожидаемое им событие произошло, лишь когда кавалер в плаще из тигровой шкуры повалился на шею лошади.
Тут же к нему бросились грумы, чтобы поддержать седока. Всадники, что ехали сзади, включая Капелло, натянули поводья. А собравшаяся толпа затихла, когда человек, которого они принимали за Чезаре Борджа, несмотря на усилия грумов, выскользнул из их рук и повалился на землю, с арбалетной стрелой, торчащей во лбу.
— Герцог убит!
И, словно отвечая на этот крик, герцог привстал на стременах, с обнаженной головой, темно-русыми волосами, ставшими рыжими в отсвете факелов. Голос его сразу перекрыл поднявшийся шум.
— Это убийство! Кто осмелился на столь гнусное деяние? — и простер руку в сторону углового дома. — Туда! — приказал он алебардщикам, уже пробивающимся к нему сквозь толпу. — Обыскать дом и схватить всех, кого найдете внутри! Они убили посла Венеции, и, клянусь Богом, заплатят за это своими жизнями, кем бы Они ни были.
Солдаты сразу же окружили дом. Дверь рухнула под яростными ударами алебард, солдаты ворвались в дом, а Чезаре, сопровождаемый придворными, слугами и зеваками, проследовал на площадь перед замком.
У самых ворот герцог натянул поводья, и его алебардщики расчистили площадь, оттеснив людское море. Появившиеся из замка солдаты встали по флангам. Вот в этот пустой квадрат перед Борджа и втолкнули пятерых пленников, найденных в доме, из окна которого вылетела стрела, оборвавшая жизнь принца Синибальди.
Их подтащили к герцогу под яростный гул толпы, требующей немедленного наказания преступников. Рядом с ним, на своем муле, бледный, ничего не понимающий, сидел мессер Капелло. Чезаре Борджа специально подозвал его к себе, дабы единственный оставшийся в живых представитель Венеции при его дворе мог засвидетельствовать, что виновные в этом ужасном преступлении понесут заслуженное наказание.
Капелло был тугодумом, а потому сомнительно, что он нашел объяснение происходящего до того, как увидел лица бедолаг, что предстали перед герцогом. Вот тогда-то он осознал, что Синибальди приняли за Борджа, и голову принца пронзила стрела, предназначенная герцогу И тут же у посла зародились подозрения. Уж не к этому ли стремился герцог? Не специально ли подставил Чезаре Борджа принца? Не потому ли одел Синибальди в свои плащ и берет и посадил на своего жеребца?
Обуреваемый гневом, мессер Капелло повернулся к Борджа, угрозы едва не слетели с его губ, он даже протянул к герцогу руку, дабы указующий его перст не оставил сомнения в том, к кому они обращены. Но Борджа схватил его за запястье и заговорил первым:
— Посмотрите! Посмотрите, мессер Капелло! Взгляните, кого сюда привели. Это же граф Раньери, в доме которого останавливался принц, который называл себя его другом. Я и представить себе не мог, что Раньери способен на такую подлость. И эти двое тоже причисляли себя к друзьям Синибальди.
Капелло посмотрел в указанном направлении, и тут до него начала доходить суть происходящего, отчего гневный огонь в его глазах разом потух.
— А двое последних! — гремел Борджа. — Оба они в ливреях принца, его слуги, которым он, несомненно, доверял, как самому себе. Какие же мерзкие людишки эти убийцы! Как же низко может пасть человек!
Капелло глянул на герцога. Сколь искренне, сколь убедительно говорил он. Но Капелло ни на йоту не верил ему, да, собственно, Борджа к этому и не стремился. Обманывал он остальных. А с послом Венеции дело обстояло иначе. Он хотел, чтобы Капелло знал правду, но молчал.
А Капелло наконец-то понял, что другого выхода у него нет. И возблагодарил Бога, что не произнес слов, которые уже были у него на устах, ибо слова эти доказывали бы вину Синибальди и навлекли на его голову гнев Совета Десяти. С предельной ясностью осознал он, к чему приведет заявление о том, что Синибальди убили по ошибке, приняв его за герцога. Толковалось бы оно однозначно: именно Синибальди, а следовательно, и Республика Венеция готовили это покушение, ибо в доме, из которого произвели роковой выстрел, не было никого, кроме друзей и слуг принца.
— Мой господин, — крикнул Капелло так, что его услышали все собравшиеся, — именем Венеции я требую покарать этих убийц.
Таким образом, устами своего посла Венеции пришлось отвернуться от своих друзей, Раньери и иже с ним, и потребовать их смерти от рук человека, для убийства которого она их и наняла. Трагическая ирония происходящего не укрылась от посла, и он чуть не задохнулся от ярости. Ярость эта так и не покидала его до конца жизни. Свидетельство тому — многочисленные пасквили, порочащие род Борджа, вышедшие из-под его пера.
Чезаре, также большой поклонник иронии, хищно улыбнулся, не сводя глаз с бледного лица Капелло.
— Поверьте мне, оскорбление Республики Венеция я воспринимаю, как собственное. И кара моя будет жестокой.
Граф Раньери тем временем оправился от ступора, в который впал, когда Капелло бросил и предал его.
— Ваша светлость! — вскричал он, не желая погибать в одиночку, оставив Капелло безнаказанным. — Вам известно далеко не все. Выслушайте меня! Выслушайте!
Чезаре двинул лошадь вперед, так, чтобы оказаться над графом. Наклонился, встретился с ним взглядом.
— Мне нет нужды слушать тебя. Ты не можешь сказать мне ничего нового. Я знаю все. Так что отправляйся прямиком в ад. На заре я пришлю к тебе палача.
Развернул лошадь и во главе придворных поскакал к подвесному мосту в замок Сигизмондо.
На следующее утро первые же прохожие на улицах Римини увидели пять тел, свисающих в петлях с балкона дома, из окна которого вылетела стрела, убившая принца Синибальди. Так герцог Валентино покарал тех, кто совершил это чудовищное преступление.
Час-другой спустя Чезаре Борджа задержался на мгновение, чтобы взглянуть на повешенных, держа путь к воротам Римини. Армия покидала город, чтобы начать наступление на Фаэнцу. Изящество, с которым он отомстил Венеции, доставляло ему немалое удовольствие. Еще более радовали его те озабоченность и печаль, что охватят Совет Десяти, когда члены его узнают о событиях прошлой ночи. А узнав, потребуют подробных объяснений у своего посла.
И герцог не ошибся, предвкушая, что его ждут приятные минуты. Ибо неделю спустя, в Форли, где он готовил войска к штурму Фаэнцы, к нему прибыл мессер Капелло, испрашивая аудиенции. С собой он принес письмо Совета Десяти, в котором выражалась благодарность Чезаре Борджа за скорый и справедливый суд над убийцами принца Синибальди.
Письмо это пришлось герцогу по душе, но особую удовлетворенность испытывал он от того, что не нарушил слова, данного жене Синибальди. Ибо ни он, ни его люди никоим образом не мстили принцу за готовящийся им заговор.
Синибальди поклонился герцогу, дабы отправиться вслед за своей женой, которая, как ему сказали, покинула банкет раньше, потрясенная скандальным происшествием во дворце Раньери. Но герцог не хотел и слышать об его уходе. Наоборот, возблагодарил небеса за то, что те послали ему нового друга.
— Если бы не эта печальная история, ваша светлость, мы, возможно, не смогли бы так хорошо узнать друг друга. Простите меня, но я не сожалею о том, что она имела место.
Польщенному таким вниманием Синибальди не осталось ничего иного, как вновь поклониться, да столь почтительно, что стоявшие рядом разве что не слышали, как он бормочет «Domine non sum dignus» , не видели, как в самоуничижении бьет себя в прикрытую кольчугой грудь. А рядом уже вертелся круглолицый Капелло, улыбаясь, мурлыкая, довольно потирая пухлые ручки, которые, берясь за перо, вылили на Чезаре не один ушат грязи.
— Пойдемте, ваша светлость, — продолжил герцог. — Вы проводите меня в замок, а там мы договоримся о нашей следующей встрече, которая, я надеюсь, произойдет в самом ближайшем будущем. Пусть с нами едет мессер Капелло. И я не потерплю никаких возражений. Ваш отказ я расценю, как выражение недовольства из-за неприятностей, свалившихся на вас не по моей вине и к моему глубокому сожалению. Не будем терять времени, принц. Нас уже ждут. Мессер Капелло, следуйте за нами.
С этими словами он взял Синибальди под руку и увлек к дверям по коридору, образованному окружившими герцога придворными. Казалось, герцог хотел, чтобы их поклоны достались не только ему, но и принцу, а Капелло тут же пристроился сзади, раздувшись от гордости, ибо впервые с момента его появления при дворе герцога последний выказывал должное почтение Республике святого Марка.
Они вышли во двор, освещенный светом сотни факелов. Тут же суетились слуги, подводя лошадей кавалерам, расчищая проход дамам к каретам. Два пажа принесли герцогу его плащ и шляпу. Плащ очень дорогой, из тигровой шкуры, расшитый золотом. Его подарил герцогу султан Баязет, прислав из Турции, и Борджа теперь всегда надевал этот плащ в холодную погоду, не только из любви к красивой одежде, но и потому, что плащ отлично защищал от сырости и ветра.
Но едва паж с плащом в руках остановился перед герцогом, тот повернулся к Синибальди.
— Господин мой, у вас же нет плаща! — голос его переполняла забота о ближнем. — Ночь такая стылая, а вы без плаща!
— Не волнуйтесь, ваша светлость, слуги найдут мне плащ, — ответил венецианец и уже повернулся к Капелло, чтобы отдать соответствующее распоряжение.
— Подождите, — остановил его Чезаре, взял свой плащ из рук пажа. — Раз уж вы потеряли свой плащ в моих владениях, да еще стараясь сохранить мне верность, позвольте мне заменить его БОТ этим одеянием. Пусть этот дар послужит также знаком того уважения, что испытываю я и к вашей светлости, и к Республике, которую вы представляете.
Синибальди отступил на шаг, и один из пажей потом сказал, что лицо его перекосилось от страха. Он заглянул в глаза герцога и, возможно, уловил слабый отсвет насмешки, которая, как показалось Синибальди, прозвучала в словах Борджа.
Синибальди, как уже заметил читатель, хватало ума быстро анализировать ситуацию, потому-то он и сумел переложить на свой лад историю с ранением Грациани, Вот и сейчас, получая бесценный дар, он сразу понял, что все это значит.
Герцога не обманула сочиненная им сказочка. Герцог с самого начала знал правду. И дружелюбие герцога, вызванное, как он полагал, страхом перед могуществом Венеции, не более как притворство, игра кошки с мышкой, пролог к завершающему удару.
Все это открылось Синибальди только теперь, когда он уже угодил в западню, куда заманили его хитростью и тонкой лестью. И выхода из нее для него не было. Ибо что он мог сказать? Разве мог он признаться, что, надевая плащ, подвергает себя смертельной угрозе? А как еще мог он отказаться от предложенной чести?
О том, чтобы не принять плащ, не могло быть и речи. Отклоняя дар правителя, да еще такого могущественного, как герцог Валентино и Романьи, он, чрезвычайный посол, наносил последнему оскорбление, причем не только от себя лично, но и от своей Республики.
По всему выходило, что куда ни кинь, везде клин. А герцог, улыбаясь, смотрел на него, протягивая плащ, несущий с собой неминуемую смерть.
Ругая Капелло последними словами, естественно, про себя, Синибальди обрел мужество в надежде. Прикинул, что после случившегося этим вечером заговорщики едва ли будут придерживаться намеченного плана. Скорее всего они отложат покушение до лучших времен. А случай разделаться с Чезаре наверняка представится.
За эту надежду он и схватился, как за соломинку. В конце концов, никаких фактов у Чезаре не было. Иначе герцог без колебания принял бы более решительные меры. Действия его основывались лишь на подозрениях, которые он и хотел проверить. А если, как и надеялся Синибальди, Раньери и его сообщники не выступят в эту ночь, Чезаре не останется ничего другого, как заключить, что подозрения его беспочвенны.
Такими вот рассуждениями укреплял Синибальди свой дух, понятия не имея о том обещании, что дал Борджа принцессе. К нему вновь вернулась прежняя уверенность. Да и колебания его длились лишь мгновения. Бормоча слова благодарности, он позволил надеть на себя плащ и украшенный мехом горностая берет Чезаре Борджа. Герцог настоял и на этом, дабы Синибальди не простудился на холодном ветру.
А болван Капелло видел лишь то, что происходило у него перед глазами. И наблюдая чуть ли не за раболепством Чезаре Борджа перед Республикой, он уже начал обдумывать строки письма в Совет Десяти , в котором намеревался подробно изложить события этой ночи.
Итак, принц уселся в седло, а герцог встал у стремени лошади, словно простой конюх. И посмотрел на Синибальди снизу вверх.
— Лошадь эта очень живая, мой господин, настоящее дитя пустыни. Но я прикажу моим грумам постоянно находиться поблизости на случай, что она вдруг заупрямится или чего-то испугается.
И вновь Синибальди понял скрытый смысл слов герцога, который этими спокойными словами давал понять, что попытка избежать испытания не удастся.
Он поклонился, показывая, что все понял, и герцог отступил на шаг, надел простые черный плащ и шляпу, принесенные по его просьбе пажом, сел на неказистую лошадь, подведенную грумом.
С тем кавалькада и выехала на улицы Римини, все еще запруженные народом, ибо горожане хотели насладиться видом факельного шествия к замку Сигизмондо. И чтобы вознаградить горожан за долгое ожидание, всадники двигались шагом меж двух рядов слуг, несущих ярко горящие факелы.
Громкими криками приветствовали они появление герцога, ибо Чезаре Борджа, захватив Римини, изгнал из города прежнего правителя, жестокого тирана Пандольфо Малатесту. И народ выражал радость, увидев своего освободителя, так как все знали, что в его владениях царствовали здравый смысл и свобода, а не самодурство и притеснения.
— Герцог! Герцог! Валентино! — гремело вокруг.
И Синибальди, должно быть, единственный из кавалькады, понимал, что крики начинаются только при его появлении, то есть причина их — именно он, переодетый в плащ и берет герцога, сидящий на великолепной лошади. Его приветствовали жители Римини, в его честь бросали в воздух шляпы. Так оно и было, ибо лишь немногие в толпе знали Чезаре в лицо, а потому поняли, что высокий всадник в плаще из тигровой шкуры и алом, отделанном мехом горностая берете, восседающий на великолепном скакуне — отнюдь не герцог. И еще меньше обращали внимание на другого всадника, в черном плаще и шляпе, следующего в нескольких шагах позади, рядом с послом Венеция, который ехал на белом муле.
Процессия миновала широкую площадь у дворца и втянулась в узкую улицу, пересекавшую Римини с востока на запад, от моста Августина до Римских ворот.
Приветственные крики не смолкли и на углу Виа делла Рокка , а потому никто и не услышал звона арбалетной тетивы. И герцог понял, что ожидаемое им событие произошло, лишь когда кавалер в плаще из тигровой шкуры повалился на шею лошади.
Тут же к нему бросились грумы, чтобы поддержать седока. Всадники, что ехали сзади, включая Капелло, натянули поводья. А собравшаяся толпа затихла, когда человек, которого они принимали за Чезаре Борджа, несмотря на усилия грумов, выскользнул из их рук и повалился на землю, с арбалетной стрелой, торчащей во лбу.
— Герцог убит!
И, словно отвечая на этот крик, герцог привстал на стременах, с обнаженной головой, темно-русыми волосами, ставшими рыжими в отсвете факелов. Голос его сразу перекрыл поднявшийся шум.
— Это убийство! Кто осмелился на столь гнусное деяние? — и простер руку в сторону углового дома. — Туда! — приказал он алебардщикам, уже пробивающимся к нему сквозь толпу. — Обыскать дом и схватить всех, кого найдете внутри! Они убили посла Венеции, и, клянусь Богом, заплатят за это своими жизнями, кем бы Они ни были.
Солдаты сразу же окружили дом. Дверь рухнула под яростными ударами алебард, солдаты ворвались в дом, а Чезаре, сопровождаемый придворными, слугами и зеваками, проследовал на площадь перед замком.
У самых ворот герцог натянул поводья, и его алебардщики расчистили площадь, оттеснив людское море. Появившиеся из замка солдаты встали по флангам. Вот в этот пустой квадрат перед Борджа и втолкнули пятерых пленников, найденных в доме, из окна которого вылетела стрела, оборвавшая жизнь принца Синибальди.
Их подтащили к герцогу под яростный гул толпы, требующей немедленного наказания преступников. Рядом с ним, на своем муле, бледный, ничего не понимающий, сидел мессер Капелло. Чезаре Борджа специально подозвал его к себе, дабы единственный оставшийся в живых представитель Венеции при его дворе мог засвидетельствовать, что виновные в этом ужасном преступлении понесут заслуженное наказание.
Капелло был тугодумом, а потому сомнительно, что он нашел объяснение происходящего до того, как увидел лица бедолаг, что предстали перед герцогом. Вот тогда-то он осознал, что Синибальди приняли за Борджа, и голову принца пронзила стрела, предназначенная герцогу И тут же у посла зародились подозрения. Уж не к этому ли стремился герцог? Не специально ли подставил Чезаре Борджа принца? Не потому ли одел Синибальди в свои плащ и берет и посадил на своего жеребца?
Обуреваемый гневом, мессер Капелло повернулся к Борджа, угрозы едва не слетели с его губ, он даже протянул к герцогу руку, дабы указующий его перст не оставил сомнения в том, к кому они обращены. Но Борджа схватил его за запястье и заговорил первым:
— Посмотрите! Посмотрите, мессер Капелло! Взгляните, кого сюда привели. Это же граф Раньери, в доме которого останавливался принц, который называл себя его другом. Я и представить себе не мог, что Раньери способен на такую подлость. И эти двое тоже причисляли себя к друзьям Синибальди.
Капелло посмотрел в указанном направлении, и тут до него начала доходить суть происходящего, отчего гневный огонь в его глазах разом потух.
— А двое последних! — гремел Борджа. — Оба они в ливреях принца, его слуги, которым он, несомненно, доверял, как самому себе. Какие же мерзкие людишки эти убийцы! Как же низко может пасть человек!
Капелло глянул на герцога. Сколь искренне, сколь убедительно говорил он. Но Капелло ни на йоту не верил ему, да, собственно, Борджа к этому и не стремился. Обманывал он остальных. А с послом Венеции дело обстояло иначе. Он хотел, чтобы Капелло знал правду, но молчал.
А Капелло наконец-то понял, что другого выхода у него нет. И возблагодарил Бога, что не произнес слов, которые уже были у него на устах, ибо слова эти доказывали бы вину Синибальди и навлекли на его голову гнев Совета Десяти. С предельной ясностью осознал он, к чему приведет заявление о том, что Синибальди убили по ошибке, приняв его за герцога. Толковалось бы оно однозначно: именно Синибальди, а следовательно, и Республика Венеция готовили это покушение, ибо в доме, из которого произвели роковой выстрел, не было никого, кроме друзей и слуг принца.
— Мой господин, — крикнул Капелло так, что его услышали все собравшиеся, — именем Венеции я требую покарать этих убийц.
Таким образом, устами своего посла Венеции пришлось отвернуться от своих друзей, Раньери и иже с ним, и потребовать их смерти от рук человека, для убийства которого она их и наняла. Трагическая ирония происходящего не укрылась от посла, и он чуть не задохнулся от ярости. Ярость эта так и не покидала его до конца жизни. Свидетельство тому — многочисленные пасквили, порочащие род Борджа, вышедшие из-под его пера.
Чезаре, также большой поклонник иронии, хищно улыбнулся, не сводя глаз с бледного лица Капелло.
— Поверьте мне, оскорбление Республики Венеция я воспринимаю, как собственное. И кара моя будет жестокой.
Граф Раньери тем временем оправился от ступора, в который впал, когда Капелло бросил и предал его.
— Ваша светлость! — вскричал он, не желая погибать в одиночку, оставив Капелло безнаказанным. — Вам известно далеко не все. Выслушайте меня! Выслушайте!
Чезаре двинул лошадь вперед, так, чтобы оказаться над графом. Наклонился, встретился с ним взглядом.
— Мне нет нужды слушать тебя. Ты не можешь сказать мне ничего нового. Я знаю все. Так что отправляйся прямиком в ад. На заре я пришлю к тебе палача.
Развернул лошадь и во главе придворных поскакал к подвесному мосту в замок Сигизмондо.
На следующее утро первые же прохожие на улицах Римини увидели пять тел, свисающих в петлях с балкона дома, из окна которого вылетела стрела, убившая принца Синибальди. Так герцог Валентино покарал тех, кто совершил это чудовищное преступление.
Час-другой спустя Чезаре Борджа задержался на мгновение, чтобы взглянуть на повешенных, держа путь к воротам Римини. Армия покидала город, чтобы начать наступление на Фаэнцу. Изящество, с которым он отомстил Венеции, доставляло ему немалое удовольствие. Еще более радовали его те озабоченность и печаль, что охватят Совет Десяти, когда члены его узнают о событиях прошлой ночи. А узнав, потребуют подробных объяснений у своего посла.
И герцог не ошибся, предвкушая, что его ждут приятные минуты. Ибо неделю спустя, в Форли, где он готовил войска к штурму Фаэнцы, к нему прибыл мессер Капелло, испрашивая аудиенции. С собой он принес письмо Совета Десяти, в котором выражалась благодарность Чезаре Борджа за скорый и справедливый суд над убийцами принца Синибальди.
Письмо это пришлось герцогу по душе, но особую удовлетворенность испытывал он от того, что не нарушил слова, данного жене Синибальди. Ибо ни он, ни его люди никоим образом не мстили принцу за готовящийся им заговор.