Сабатини Рафаэль. Псы господни

   Могучий чернобровый сэр Оливер метал громы и молнии. У него всегда были в ходу крепкие выражения, но теперь он последними словами бранил Испанию и испанцев.
   — Будь я проклят, если не припомню этой истории любому испанцу, попадись он мне на пути, — сказал он в сердцах, но, поостыв от гнева, спросил. — Не пойму, зачем тебе понадобилось ехать в Лондон? Неделю на дорогу потеряешь, а тут каждый день на счету. «Роза Мира» домчит тебя туда вдвое быстрее.
   — "Роза Мира"? — Джервас так и замер со шнурками в руках, воззрившись на рослого друга. — Боже правый, Оливер, а она может выйти в море?
   — Да она уж неделю как готова. Я могу выйти на рассвете.
   — А сегодня ночью? — Глаза Джерваса горели, как в лихорадке.
   — Хочешь сказать, бросимся за ними в погоню?
   — А что мне еще остается?
   Сэр Оливер покачал головой, призадумался и покачал снова. Он был силен практической хваткой и умением мгновенно схватить суть вещей.
   — Упустили время или упустим, пока соберемся. К тому же команда на берегу, и нужно время, чтобы ее собрать. Спустимся по реке, как только начнется отлив на рассвете, но тогда уж нам не догнать твоего испанца. А чтобы преследовать его до самой Испании, рапирами не обойдешься. — Оливер снова покачал головой и вздохнул. — Да, это было бы на редкость интересное приключение, но тут уж сама Судьба положила нам предел. Так что сначала Лондон, мой друг. И вот увидишь, окажется, что это самый короткий путь. Я ухожу — соберу команду, да и самому надо снарядиться. А ты, как будешь готов, приходи прямо на борт. — Оливер положил сильную руку на плечо другу.
   — Не унывай, парень, — сказал он и тут же ушел, не дожидаясь благодарности за готовность, с которой он предложил свою щедрую помощь.
   «Роза Мира» снялась с якоря в устье реки Пенрин на рассвете, с отливом. Она распустила паруса, тотчас надутые ветром, и понеслась навстречу приключениям. Это было утром в воскресенье. Благодаря попутному ветру и умелым матросам, «Роза Мира» уже во вторник на рассвете бросила якорь против дворца Гринвич. Сойдя на берег, они, по совету Оливера, отправились на поиски сэра Хоукинса. Его влияние при дворе должно было открыть перед ними ревностно охраняемые двери, и в тот же вечер их, спешно прибывших из Гринвича, сэр Джон проводил в кабинет Фрэнсиса Уолсингема в Уайтхолле.
   В сэре Фрэнсисе Джервас узнал высокого худощавого человека в черном с длинной седой бородой клином, что был возле королевы в тот самый день, когда ее величество принимала во дворце моряков. Он сидел за столом, заваленным бумагами, и не потрудился встать, когда сэр Джон Хоукинс пригласил к нему двух джентльменов. Он заранее договорился с министром, что тот их примет. На маленькой седой голове сэра Фрэнсиса была плоская черная шляпа с отворотами, прикрывавшими уши. Такие шляпы были в моде во времена правления покойного короля, а сейчас их носили разве что лондонские купцы. Впрочем, сэр Фрэнсис вообще не следовал моде. Его молодой секретарь, усердно трудившийся за конторкой у окна, был тоже одет во все черное, но по последнему слову моды.
   Сэр Джон, представив корнуолльцев, удалился.
   — Господа, — обратился к ним сэр Фрэнсис, — сэр Джон поведал мне поистине печальную историю.
   Однако печали не чувствовалось ни в его ровном официальном тоне, ни в холодном оценивающем взгляде бледных глаз. Сэр Фрэнсис пригласил их сесть, указав костлявой рукой на стулья, стоявшие перед его столом. Сэр Оливер признательно кивнул и сел, вытянув перед собой длинные ноги. Джервас предпочел выслушать министра стоя. Вид у него был беспокойный и измученный, тон — слегка раздраженный. Он нашел, что внешность у министра не располагающая — уж слишком холоден — и не надеялся на его помощь. Джервас, полагавший, что все должны выражать свои чувства с тем же неистовством, что и он, счел, что в жилах министра течет не кровь, а чернила.
   — Надеюсь, сэр, меня удостоят аудиенции, чтоб я мог самолично изложить суть дела ее величеству?
   Сэр Фрэнсис погладил бороду. Джервасу показалось, что на губах его промелькнула усталая презрительная улыбка.
   — Я, разумеется, доложу все ее величеству.
   Но это заявление не удовлетворило Джерваса.
   — Вы добьетесь аудиенции для меня, сэр? — это была скорее просьба, чем вопрос.
   Взгляд холодных глаз был непроницаем.
   — С какой целью, сэр, когда и так все ясно?
   — С какой целью? — вспылил Джервас, но костлявая рука остановила вспышку негодования.
   — Сэр, если бы королева давала аудиенцию каждому, кто о ней попросит, у нее бы не осталось ни секунды на многочисленные важные дела. На то и существуют министры ее величества. — Он поучал Джерваса, словно школьника, поведению в свете. — Когда я доложу королеве об этом прискорбном деле, ее величество распорядится, какие меры следует принять. А потому без всякого ущерба для дела мы, послушные долгу, избавим ее величество от этой ненужной аудиенции.
   Оливер приподнялся на стуле, его звучный голос казался громким и резким после вкрадчивой речи министра.
   — Сэр Джервас не придерживается того мнения, что следует избавлять ее величество от аудиенции и что она будет благодарна любому, кто ее от аудиенций избавит.
   На сэра Фрэнсиса не произвела впечатления пылкая тирада Трессилиана, как и его яростный взгляд.
   — Полагаю, вы меня не поняли, — спокойно произнес он с ноткой высокомерной пренебрежительности. — И я, и все мы должны щадить ее величество, а что касается королевской власти, то она вершится в полной мере. Я — исполнитель ее воли.
   — Объясните попроще, что это значит, — потребовал Джервас.
   Сэр Фрэнсис выпрямился в своем высоком кресле, коснувшись головой спинки. Положив локти на резные ручки кресла, он скрестил пальцы и с интересом посмотрел на двух неистовых деятельных молодых людей, вообразивших, что можно запугать министра.
   — Это значит, — сказал он, намеренно выдержав долгую паузу, — что утром я в самой резкой форме сделаю заявление французскому послу.
   — Французскому послу? Какое он имеет отношение к этому делу?
   На этот раз сэр Фрэнсис не скрыл улыбки.
   — Поскольку дипломатические отношения с Испанией сейчас прерваны, необходимо, чтоб в это дело вмешался французский посол. Я на него целиком полагаюсь.
   Терпение Джерваса иссякало все быстрее.
   — Гром и молния! — выкрикнул он. — А что будет с леди Маргарет Тревеньон, пока вы делаете заявление французскому послу, а он шлет послания королю Филиппу?
   Сэр Фрэнсис развел руками и слегка поднял их, будто моля Бога об отвращении беды.
   — Будем практичны. По вашим словам, эта леди уже три дня находится у похитителя. Дело не столь срочное, чтобы огорчаться из-за вынужденной задержки.
   — Боже мой! — с болью воскликнул Джервас.
   — Королева, будучи женщиной, вероятно, расценит его иначе, — раздраженно заметил Оливер, — не так хладнокровно, сэр Фрэнсис.
   — Полагаю, вы ко мне несправедливы. Горячность и спешка нам не помогут.
   — Я не уверен, — ответил Оливер и поднялся. — В любом случае, этим делом должны заниматься люди, а не государственные деятели. Вот мы стоим перед вами, те двое, что жертвовали и жизнью, и всем своим имуществом ради королевы, и просим взамен лишь аудиенции у ее величества.
   — О, нет, вы не аудиенции добиваетесь. Она вам нужна, чтобы попросить еще кое о чем.
   — Это наше право! — прогремел Оливер.
   — Мы требуем аудиенции, — добавил Джервас. — Королева нам не откажет.
   Сэр Фрэнсис взирал на них с той же невозмутимостью, с какой их встретил. Секретарь, сидевший у окна, прекратил работу и слушал, как посетители донимают его важного патрона. Он ждал, что сэр Фрэнсис осадит их, заявив, что прием закончен. Но, к его удивлению, сэр Фрэнсис тоже встал.
   — Стоит мне отказать вам, — начал он спокойно, без малейших признаков раздражения, — в чем и заключается мой долг по отношению к ее величеству, вы будете всячески раздувать дело и в конце концов добьетесь своего. Но предупреждаю вас: это пустая трата времени — вашего и ее величества — и ни к чему хорошему не приведет. Ее величество доверит мне во всем разобраться и предпринять шаги, возможные в данных обстоятельствах. Но если вы все же настаиваете… — Министр сделал паузу и внимательно посмотрел на молодых людей.
   — Я настаиваю, — решительно подтвердил Джервас.
   Министр кивнул в знак согласия.
   — В таком случае я немедленно препровожу вас к королеве. Ее величество ждет меня с докладом перед ужином, и мне пора идти. Если аудиенция окажется, на ваш взгляд, бесполезной, как и следует ожидать, и вы сочтете, что без нее достигли бы большего, надеюсь, вы вспомните, кому следует принести вполне заслуженные извинения.
   Высокий, худой, в черной мантии, отороченной коричневым мехом, лорд Уолсингем подошел к двери и распахнул ее настежь.
   — Прошу, — холодно бросил он через плечо.

ГЛАВА XIII. КОРОЛЕВА

   Друзья прошли за Уолсингемом через галерею, увидели в сумеречном свете зеленый внутренний сад из окон справа и оказались перед закрытой дверью, охраняемой двумя рослыми дворцовыми стражами в красных мундирах с золототканными тюдоровскими розами. Они отсалютовали сэру Фрэнсису алебардами, украшенными кисточками; отполированные топорики сверкали, как зеркала. По сигналу лорда Уолсингема один из них открыл дверь. Сэр Фрэнсис и его спутники молча переступили порог. Дверь захлопнулась, они оказались в дальней галерее, и сэр Фрэнсис подвел их к двери слева, возле которой тоже стояли два стража.
   Сэр Джервас отметил, что и эти дворцовые стражи были молодые, рослые, атлетически сложенные красавцы. Значит, недаром шла молва, что королева любит окружать себя красивыми мужчинами. Рассказывали, что один из таких красавцев лишился переднего зуба и был тотчас уволен.
   Они прошли в дверь, распахнутую стражем, и оказались в просторной прихожей, сверкавшей великолепным убранством — золотыми розами на алом фоне. Там томились в праздном ожидании с полдюжины блестящих джентльменов.
   Навстречу сэру Фрэнсису вышел камергер с жезлом и по одному его слову исчез, раскланявшись, за маленькой дверью, охранявшейся парой рослых красивых стражей — казалось, все они были отлиты из одной формы. Камергер тут же вернулся с сообщением, что ее величество примет сэра Фрэнсиса и его спутников.
   Из открытой двери доносились звуки клавесина. Возможно, ее величество и была занята разнообразными и очень важными государственными делами, как утверждал сэр Фрэнсис, подумал Джервас, но сейчас, вероятно, они не оторвали ее от дел. Иначе почему им тотчас же была дана аудиенция с высочайшего соизволения?
   Они вошли в королевские покои. Сэр Фрэнсис опустился на колено и левой рукой тайком дал им знак последовать его примеру.
   Они оказались в небольшом зале. Три стены украшали дорогие гобелены. Сюжеты, изображенные на них, были незнакомы Джервасу, даже если бы у него была возможность рассмотреть гобелены внимательней. Из высокого окна открывался вид на парадную лестницу дворца, реку и золоченую королевскую барку, пришвартованную там вместе с целой флотилией более мелких судов.
   Все это бросилось в глаза Джервасу. Но потом он уже видел перед собой только королеву, перед которой снова преклонил колено. В тот день на ней был ярко-розовый наряд. По крайней мере, таков был фон переливающейся парчи, затканной рисунком, изображавшим глаза. Создавалось впечатление, что ее величество исполнена очей, которыми одновременно разглядывает посетителей. На королеве, как и при первой аудиенции, было невообразимое множество драгоценностей; огромный стоячий воротник из кружев, веером раскрытый у нее за головой, был почти вровень с верхушкой высокого парика, перевитого жемчугом.
   Какое-то время после прихода посетителей королева была все еще поглощена игрой на клавесине, завершая музыкальную фразу. Одним из многих проявлений королевского тщеславия было желание прослыть хорошей исполнительницей. Королева не гнушалась любыми слушателями.
   Рядом с королевой стояла высокая белокурая дама. Две других, блондинка и брюнетка исключительной красоты, сидели возле окна. Прекрасные руки королевы наконец замерли над клавишами; сверкая перстнями, она потянулась за шарфом с золотой каемкой, лежавшим на клавесине. Королева близоруко прищурила темные глаза, вглядываясь в посетителей. От подрисованных карандашом бровей разбежались глубокие морщинки. Она, вероятно, отметила, что спутники Уолсингема — красивые парни, на которых приятно посмотреть. Оба выше среднего роста, но если один чуть повыше и более крепкого сложения, то другой более миловиден. Возможно, холодный и расчетливый сэр Фрэнсис принял во внимание это обстоятельство, когда пригласил их к королеве, не испросив предварительно ее согласия на аудиенцию. И хоть он был уверен, что ее величество ничем им не поможет, а лишь перепоручит ему разобраться в их бедах, они, по крайней мере, не вызовут королевского гнева. Пусть сами убедятся в его, Уолсингема, правоте.
   — В чем дело, Фрэнк? — резко спросила она своим грубоватым голосом. — Кого вы приводите ко мне и зачем? — И, не дожидаясь ответа, вдруг обратилась к Джервасу.
   Оливер, стоявший позади, уже поднялся вслед за Уолсингемом. Джервас, не заметив, что они встали, все еще преклонял колено перед королевой.
   — Избави бог! — воскликнула она. — Поднимитесь, юноша. Ведь я не Папа, чтоб целый день стоять передо мной на коленях.
   Джервас поднялся, слегка смущенный, не сообразив, какую возможность для льстивых похвал, столь милых сердцу тщеславной женщины, дает ему это восклицание. Но его мужская привлекательность возместила в глазах королевы недостаток бойкой льстивости.
   — Зачем вы привели их, Фрэнк?
   Уолсингем вкратце напомнил ей, что этих двух молодых моряков она недавно произвела в рыцари в знак благодарности за их подвиги в боях с Армадой.
   — Они обращаются к вашему величеству с нижайшей просьбой, памятуя о своих былых заслугах перед Англией и в залог будущих.
   — С просьбой? — Беспокойство мелькнуло в глазах королевы. Она обернулась к высокой белокурой даме, наморщив острый с горбинкой нос. — Как я сразу не догадалась, Дейкрс. Видит бог, если речь пойдет о деньгах, либо других воздаяниях из казны, прошу вас не утруждать себя. Война с Испанией разорила нас.
   — Речь пойдет не о деньгах, ваше величество, — смело вступил в разговор Джервас.
   Королева с явным облегчением потянулась к серебряной филигранной корзиночке, стоявшей на клавесине, и неторопливо выбрала цукат. Возможно, зубы ее испортились и потемнели из-за пристрастия к засахаренным фруктам.
   — Тогда в чем же дело? Изложите свою просьбу, юноша, не стесняйтесь.
   Но Джервас уже преодолел свою застенчивость, о чем свидетельствовал его ответ:
   — Это не просьба, как выразился сэр Фрэнсис, ваше величество. Я пришел искать справедливости.
   Королева вдруг подозрительно сощурилась и опустила поднесенный ко рту цукат.
   — О, мне хорошо знакома эта фраза. Мой бог! Она на устах у каждого искателя теплых местечек. Ну? Выкладывайте свою историю и покончим с этим делом.
   Цукат исчез меж тонких накрашенных губ.
   — Прежде всего, мадам, — заявил Джервас, — я имею честь передать вам письмо. — Он шагнул вперед, инстинктивно опустился на одно колено и протянул ей конверт. — Не угодно ли принять его, ваше величество?
   Уолсингем нахмурился и сделал шага два вперед.
   — Что это за письмо? — насторожился он. — Вы не сообщали мне о письме.
   — Какое это имеет значение? — сказала королева и принялась рассматривать печать. — Чей же это герб? — Она сдвинула брови. — От кого письмо, сэр?
   — От милорда Гарта, если угодно, ваша светлость.
   — Гарт? Гарт? — Она словно перебирала что-то в памяти. Вдруг лицо королевы оживилось. — Боже, да это же Роджер Тревеньон… Роджер… — Она вздохнула и испытующе посмотрела на Джерваса. — Кем вам приходится Роджер Тревеньон, дитя мое?
   — Смею надеяться, другом, мадам. Я ему друг. Я люблю его дочь.
   — Ха! Его дочь! Вот как? У него есть дочь? Если она похожа на своего отца, вы счастливы в своем выборе. В юности он был очень хорош собой. Стало быть, он женат? Никогда об этом не слышала. — В голосе королевы послышалась грусть. — Но я долгие годы вообще ничего о нем не слышала. Роджер Тревеньон! — Королева снова вздохнула, задумалась, и ее лицо смягчилось до неузнаваемости. Потом, словно опомнившись, королева сломала печать и развернула лист. Она с трудом разбирала почерк.
   — Что за каракули, господи!
   — Граф Гарт писал его, будучи вне себя от горя.
   — Ах, вот как! Что ж, вероятно, так оно и было. Тем не менее, в письме он лишь констатирует сам факт послания, рекомендует мне вас и заклинает помочь вам и ему, ибо у вас одна цель, о которой вы мне сообщите. Итак, Роджер попал в беду, верно? И, попав в беду, он, наконец, вспомнил про меня. Так поступают все люди. Все, но не Роджер. — Королева задумалась. — Мой бог! Он, вероятно, вспоминал меня все эти годы, вспоминал, что я в долгу перед ним. Боже правый, сколько лет минуло с той поры!
   Она погрузилась в воспоминания. На узком, резко очерченном лице не было и следа былой жесткости. Джервасу показалось, что ее темные глаза погрустнели и повлажнели. Мыслями она, скорей всего, была в прошлом с отважным адмиралом, любившим ее и сложившим голову из-за безрассудства своей любви; с другом адмирала, который ради любви к нему, готовности служить ему и юной принцессе тоже рисковал сложить голову на плахе. Потом, словно очнувшись, она спросила джентльмена, ждавшего ее ответа:
   — Так какую же вы историю собираетесь мне рассказать? Начинайте, дитя мое. Я слушаю.
   Сэр Джервас повел рассказ кратко, красноречиво и страстно. Его всего лишь раз прервал лорд Уолсингем, когда он упомянул, что испанец, сдавшись в плен, стал пленником, а, вернее, гостем в поместье Тревеньон.
   — Но это же противозаконно! — вскричал он. — Мы должны принять меры…
   — Примите меры и попридержите язык, сэр, — оборвала его королева.
   Больше его не прерывали. Джервас довел свой рассказ до конца, все больше распаляясь от гнева, и возбуждение Джерваса передалось слушателям — королеве, ее фрейлинам и даже хладнокровному лорду Уолсингему. Когда Джервас наконец смолк, королева стукнула ладонями по подлокотникам кресла и поднялась.
   — Клянусь богом! — яростно выкрикнула она, побледнев под слоем румян. — Наглость этих испанцев переходит все границы! Неужто их бесчинствам не будет положен предел? Что же, мы будем и дальше все сносить молча, Уолсингем? Испанца выбрасывает после кораблекрушения на мой берег, и он позволяет себе это надругательство! Клянусь небом, они узнают, какие длинные руки у девственницы, защищающей другую девственницу, как тяжела рука женщины, мстящей за другую женщину. Почувствуют, будь они прокляты! Уолсингем, созовите… Нет, нет. Погодите!
   Королева, постукивая каблучками, прошла через гостиную к окну, и фрейлины, сидевшие там, встали при ее приближении. Королева извлекла откуда-то маленькую серебряную шпильку. Ее раздражали кусочки цуката, застрявшие в зубах. Избавившись от них, королева задумчиво постучала шпилькой по оконному стеклу.
   Рассказ тронул королеву сильнее, чем Джервас мог надеяться. Как ни возмутительно было само надругательство, оно усугублялось тем, что жертвой стала дочь Роджера Тревеньона. Королева приняла эту историю так близко к сердцу, потому что воспоминания о дорогом друге юности, о возлюбленном юности пробудили в ней нежность, а рассказчик был рослый красивый юноша, к тому же влюбленный.
   Наконец она отошла от окна в весьма раздраженном расположении духа, но это раздражение было вызвано не тем, к кому она обратилась:
   — Подойдите сюда, дитя мое!
   Джервас выступил вперед и почтительно склонился перед ее величеством. Все с интересом наблюдали эту сцену, лишь одному человеку было явно не по себе. Это был лорд Уолсингем. Он, прекрасно знавший королеву, понял, что в ней проснулась львица, и это не сулит ему ничего доброго. Он был немного зол на Джерваса Кросби за то, что тот обошел его с письмом. Но это был сущий пустяк по сравнению с беспокойством, которое вызывал у него настрой королевы.
   — Говорите, дитя мое, говорите, — теребила она Джерваса, — о чем именно вы меня просите? Что я могу для вас сделать? Какой справедливости вы добиваетесь?
   Она просила совета у провинциального парня, движимого болью за свою возлюбленную. По мнению Уолсингема, это было безумие. Он едва сдержал стон. Мрачное предчувствие отразилось на его лице.
   Ответ Джерваса отнюдь не уменьшил его страх. Он лишь утвердился в своем мнении, что Джервас играет с огнем, с невероятной дерзкой неосторожностью, а министр на своем опыте хорошо знал, к чему ведет людская неосторожность.
   — Я собираюсь, ваша милость, немедленно плыть в Испанию вслед за доном Педро де Мендоса.
   — Очень смелый замысел, ей-богу. — прервала его королева. — Но если вы берете дело в свои руки, зачем я вам понадобилась? — Тон королевы можно было понять как насмешку или признание затеи Джерваса чистым безумием.
   — Я надеялся, мадам, что ваша милость защитит меня, сам не ведаю, каким образом, в этом путешествии и поможет мне благополучно вернуться. Я опасаюсь не за себя…
   — Вы дальновиднее, чем я полагала, — снова прервала его королева. — Но как я могу защитить вас? — Она сделала гримасу. — У меня и впрямь длинные руки. Но как мне защитить вас во владениях короля Филиппа в такое время… — Королева оборвала себя на полуслове. Она не представляла, какую поддержку может оказать юноше, и это бессилие так унизило ее в собственных глазах, что она разразилась бранью, как взбешенный капитан.
   Когда она наконец утихомирилась, лорд Уолсингем вкрадчиво заметил:
   — Я уже говорил сэру Джервасу, что ваше величество поручит мне предпринять надлежащие меры. По каналам, которые предлагает французский посол, мы можем обратиться с посланием к королю Филиппу.
   — Ах, вот как! И что же ответил сэр Джервас?
   — Покорнейше прошу учесть, ваше величество, что дело не терпит отлагательства…
   — Да, это так, дитя мое. У сэра Фрэнсиса нет должного опыта. Если бы его дочь захватил испанец, он был бы не столь хладнокровен и жеманен. У черту трусливые советы!
   Но министр не утратил самообладания.
   — В меру своего слабого ума служу вашей светлости. Может быть, кто-нибудь подскажет более эффективный путь спасения несчастной леди.
   — Стало быть, слабого? — Королева бросила на Уолсингема недобрый взгляд. Его хладнокровие оказало на нее прямо противоположное действие. Отвернувшись от него, королева снова постучала шпилькой по стеклу. — Но ведь должен быть какой-то выход? Ну, дитя мое, напрягите свой ум. Не опасайтесь показаться неосторожным. Предлагайте, а уж мы нащупаем здравый смысл.
   Воцарилось молчание. У Джерваса не было продуманного плана действий, не знал он и как осуществить то, о чем просит ее величество. Тишину нарушил грубоватый голос сэра Оливера Трессилиана.
   — Позвольте сказать, ваша светлость. — С этими словами он шагнул вперед, и его смуглое решительное лицо приковало взоры всех присутствующих.
   — Да говорите же, во имя Господа, — раздраженно бросила она, — говорите, если можете помочь делу.
   — Ваше величество поощряет неосторожность, иначе я навряд ли решился бы.
   — Решайтесь, черт вас побери, — заявила львица. — Что вам пришло на ум?
   — Возможно, ваше величество не помнит, но я получил от вас рыцарское звание за то, что захватил флагман андалузского флота, единственный плененный нами испанский корабль. Мы взяли в плен дона Педро Валдеса, самого прославленного и заслуженно почитаемого в Испании капитана. Вместе с ним к нам в плен попали семь джентльменов из лучших семей Испании. Все они в руках вашего величества. Они находятся в заключении в Тауэре.
   Сэр Оливер ничего не добавил к сказанному, но в самом его жестком тоне содержалось предложение. И тон, и намек, проскользнувший в его словах, свидетельствовали о натуре беспощадной, неподвластной закону, сделавшей его впоследствии тем, кем ему суждено было стать. Речь сэра Оливера произвела чудо, выведя наконец
   лорда Уолсингема из состояния присущей ему невозмутимости.
   — Во имя неба, молодой человек, что вы имеете в виду?
   Но ответила ему королева с недобрым смешком и жесткостью, сродни той, что проявил сэр Оливер. У министра мурашки побежали по спине.
   — Боже милостивый! Неужели неясно?
   Тон ее был красноречивее слов: предложение сэра Оливера пришлось ей по душе.
   — Дейкрс, поставь стул вон к тому столику. Король Испании еще узнает, какие у меня длинные руки.
   Высокая фрейлина принесла мягкий, обитый красной материей стул. Королева подошла к столу и села.
   — Дай мне перо, Дейкрс. Уолсингем, назовите фамилии семи джентльменов, заключенных в Тауэр вместе с Валдесом.
   — Ваше величество, вы намерены… — Уолсингем был бледен, его борода заметно дергалась.
   — Вам скоро станут известны мои намерения, вам и другому слабосильному парню — Филиппу Испанскому. Повторяю — их имена!
   Королева была беспощадна в своем властолюбии. Уолсингем спасовал и продиктовал ей имена. Она написала их своем крупным угловатым почерком, который историки более поздних времен сочли красивым. Составив список, королева откинулась и пробежала его прищуренными глазами, задумчиво покусывая гусиное перо.