Сабиров Реимбай. Шахиня искусства

Сабиров Реимбай
Шахиня искусства

   РЕИМБАЙ САБИРОВ
   Шахиня искусства
   Перевод с туркменского А. Колпакова
   Солнце перевалило за полдень, когда в знойном мареве встали сияющие минареты и дворцы старинной столицы Хорезма.
   Они словно парили в воздухе - изумительно стройные, легкие, невесомые. То было волшебное видение, город из восточной сказки. Да, он был лучше, гораздо лучше, чем рисовался в моем ограниченном воображении. Ничего не скажешь: эти парни из Академии архитектуры Востока не, зря едят свой хлеб. Как и мой друг Мухтар, один из инициаторов возрождения былой красоты Куня-Ургенча.
   Поскольку в Куня-Ургенч я попал впервые, пришлось изрядно поработать языком, спрашивая людей о местонахождении института, где подвизался Мухтар. Центр оказался на окраине Куня-Ургенча, в густом парке, в котором тихо шелестели водометы и сонно дремали финиковые пальмы - северный вид, выведенный ботаниками к столетию Октября.
   Я остановился, любуясь зданием, похожим на дворец какого-нибудь сельджукского султана. У входа на скамье сидела миловидная девушка в белом.
   - Где тут Институт реанимации? - спросил я.
   -- Он перед вами, - удивленно сказала девушка, едва взглянув на приезжего чудака.
   - Мне бы Мухтара.
   Она широко раскрыла красивые карие глаза.
   - Доктора Рахманова?
   По интонации, с какой она произнесла это, я понял: Мухтар для нее не просто "доктор Рахманов".
   Улыбнувшись мне, она встала: - Идемте. Он на месте.
   Миновав длинный коридор, мы свернули налево, в полукруглый зал. Девушка показала на тисненную золотом табличку "Главный врач" и, еще раз пристально взглянув на меня, ушла.
   Я приблизился к двери с табличкой, постучал.
   - Войдите, войдите! - отозвался знакомый голос.
   Я. бесшумно открыл дверь.
   Сидя за столом в углу просторной комнаты, Мухтар, не поднимая головы, копался в груде микролент.
   - Разрешите? - Тут он вскинул глаза - и взвился над столом. Свалив по пути несколько книг, бросился ко мне.
   - Так это ты?! Эх, забери тебя шайтан!.. - Мухтар обнял меня, похлопал по спине.
   Пока мы здоровались и расспрашивали друг друга, я незаметно разглядывал друга и был неприятно поражен: раньше его пышущее здоровьем лицо напоминало румяный гранат, а теперь казалось болезненным. Широкий лоб, преждевременные морщины под глазами делали Мухтара похожим на старого ученого.
   И я припомнил разговоры московских коллег о том, что "Рахманов ведет новую линию в реанимационной биологии и сколотил группу талантливых энтузиастов". Потом я подумал, что много сил отнимает у Мухтара и его вторая страсть - искусствоведение.
   Имея в виду мои видеописьма, где я высказывал желание лично ознакомиться с красотами возрожденного Хорезма X-XI веков, Мухтар спросил:
   - Прибыл перелистать странички истории, так, что ли?
   - Ты угадал, яшули, - усмехнулся я.
   - Надолго?
   - Месяц-полтора, не больше.
   - Жаль, что мало, - вздохнул он.-- Будешь жить у меня, друг историк.
   - Согласен и благодарю... А как у тебя дела?
   - Все о'кэй, - невесело пошутил Мухтар. - Все по-старому.
   - Неправда. Ты кое-что скрыл. Например, ты нашел невесту.
   - Кто сказал? - Мухтар отвел взгляд.
   - Она сама.
   - Смотри-ка, да ты прямо сыщик. От тебя ничто не ускользнуло.
   Он рассмеялся. На мгновение его выразительные глаза оживились.
   Тут без стука вошла Айсенем с кипой микролент в руках.
   - Это мой друг, - ласково сказал ей Мухтар. - Но я вижу, вы успели познакомиться. - Лукавый взгляд в мою сторону. - Оказывается, он все выпытал.
   Айсенем чуть зарделась от смущения.
   - Я ничего не говорила, - возразила она с милой улыбкой.
   - Этот человек умеет понимать и несказанное. - Мухтар подмигнул мне. Айсенем молча прошла к столу и, свалив на него ворох микролент, ушла.
   Я горячо пожал Мухтару руку.
   - Поздравляю! Очень хорошая девушка.
   - Хорошая-то хорошая, да немного ревнивая.
   - Как так?! - удивился я.
   Мухтар молчал, о чем-то размышляя. Я истолковал это посвоему: Значит, ее подозрения обоснованны?
   - Да не совсем... - промямлил он.
   - Как же тогда понимать тебя?
   Мухтар снова промолчал. И я понял: у него есть секрет, который он не хочет открыть.
   Вскоре мы пришли к коттеджу Мухтара. Дом стоял на берегу широкой реки - ответвлении Казахской Оби, как назвали географы новый водный поток, повернутый в Закаспий. Вокруг коттеджа был разбит сад. На газонах рдели экзотические цветы.
   - А вот там, - и Мухтар показал на уютный домик, ослепительно белый на фоне леса, росшего в излучине реки, - живет Айсенем.
   - Выходит, невеста по соседству? - пошутил я.
   Мухтар улыбнулся и нажал кнопку на панели входа. Мягко раздвинулись створки, и мы вошли в холл, затем в большую комнату, Из которой еще одна дверь вела, очевидно, в смежную.
   Я пытался открыть эту дверь, но она не поддалась. Автоматика, что ли, заблокирована?
   - А ну открывай, Сезам, - обратился я к Мухтару. Тот выжидательно наблюдал за моими действиями. - Или там у тебя ханская казна?
   Мухтар принужденно усмехнулся:
   - Пошли-ка лучше на кухню. Вместе плов сварим.
   "Все ясно, друг Мухтар, - подумал я. - Ты что-то скрываешь".
   Придя в кухню, мы принялись за дело. Я начал чистить овощи, а Мухтар рубить баранину. Спустя несколько времени я с наигранной обидой сказал:
   - Говорят, у настоящих друзей нет секретов друг от друга.
   А ты что-то скрываешь, верно?
   Тоном, каким успокаивают малое дитя, Мухтар ответил: - Никакой особенной тайны нет. Есть проблема, над которой потею не один год.
   - Что за проблема?
   - Характер проблемы определят результаты, - уклончиво сказал Мухтар. Они еще неясны... В общем, за дверью - моя личная лаборатория. Конечно, я оборудовал ее с разрешения ученого совета. Так надо было.
   Я был крайне удивлен.
   - Ну что ж... Если так, я рад. И все же, надеюсь, ты скажешь мне.
   - В любознательности ты перещеголял даже Айсенем, - улыбнулся Мухтар.
   - А что... она тоже?
   - Надоедала похуже тебя. Я ведь говорил, что она ревнива?.. В одну из ночей она пришла ко мне - как раз в момент "экспериментум круцис" [ Решающий опыт (латин.). ]. Автомат двери, как всегда, был заблокирован мною. Когда я приоткрыл створку - Айсенем едва не прошмыгнула у меня под рукой. Пришлось остановить... Она возмутилась: - Что там у тебя? Я хочу взглянуть!
   - Да ничего интересного.
   - Так ли, милый? Тогда, открой.
   - Нет, дорогая Айсенем.
   - А?!
   - Очень прошу, не сердись на меня. Там лишь приборы. И больше ничего.
   - Которые нельзя показать любимой девушке? - насмешливо протянула Айсенем, - Ложь!.. - И ее карие глаза засверкали гневом. - Кого ты скрываешь здесь?
   От ее кулачков, которыми она яростно колотила в дверь, коттедж заходил ходуном.
   - Ах, даже так? - сказал я. - Не пустил невесту?! Ну, знаешь...
   - Да разве женщины способны хранить секреты? - Мухтар сделал вид, что страшно рассердился.
   И я оставил его в покое.
   Плов сварился, мы накрыли круглый столик в большой комнате и с аппетитом поели.
   Когда я убирал посуду, мой взгляд упал на дутар, прислоненный к этажерке с книгами. Я взял инструмент и протянул его Мухтару:
   - Ну-ка, друг, сыграй что-нибудь из того, что исполнял в студенческие годы.
   Мухтар как-то по-особенному взглянул на меня: - Лучше я сыграю мелодию, которую ты никогда не слышал.
   Он настроил дутар и начал играть. Сперва мелодия звучала глуховато. Потом, набирая темп, стала разливаться полноводной рекой. Журчащие потоки звуков хватали меня за сердце, а порой ласково-печально омывали его. Минорный оттенок мелодии нарастал, ширился, зазвенели тоска и плач, безысходная грусть...
   Они рождали во мне волну новых, неизведанных ранее эмоций.
   Мухтар с закрытыми глазами раскачивался в такт мелодии, словно заклинатель духов. Его пальцы мелькали с неуловимой быстротой, свидетельствуя о незаурядном мастерстве исполнителя. Все мощнее, полнозвучнее лилась мелодия... Не помню, сколько она длилась, - я забыл все на свете. И даже не заметил, как умолкли струны.
   - Замечательная музыка! - сказал я, с трудом вернувшись к реальности. - Кто ее написал? У кого ты научился?
   Мухтар неопределенно усмехнулся:
   - У одного здешнего аксакала. Это старинная мелодия Хорезма. Она звучала еще во времена сельджукских султанов и хорезмшахов. Говорят, она состоит из семидесяти двух мотивов. То, что играл я, - лишь кусочек, дошедший до нас.
   Он немного помолчал и вдруг сказал: - Приоткрою тебе кусочек и м о е и тайны... Если проблема получит разрешение - могут вновь родиться на свет потерянные мелодии Хорезма.
   - Ты меня запутал, - признался я. - По какой же отраслл знания твоя работа? Медицина или музыка?
   - Все вместе... - тонко улыбнулся Мухтар.
   Он встал с диванчика, опять странно поглядел на меня я сказал:
   - В общем, слушай... Как историк и знаток философии, ты, наверно, согласен с постулатом: "Вещи, вещество не исчезают, а переходят из одной формы в другую".
   - Да, примерно так это звучит.
   - Однако долой абстрактные дефиниции! Проще говоря, возьмем воду. Ее можно превратить в кислород и водород, то есть перевести в невидимую и неосязаемую руками человека форму. При желании воде можно придать первоначальный вид - жидкого, так сказать, полимера. Физика давно это умеет... А я надеюсь, что и биология станет вровень с физикой.
   - Утопия! - Я сделал вид, что не поверил.
   Мухтар хмыкнул и ушел в лабораторию. Спустя несколько минут он вернулся. В руках он держал полусферический сосуд.
   - Эта голубая жидкость оживляет мертвые клетки организма.
   - Эликсир жизни, так и не найденный алхимиками? - ввернул я, пытаясь шуткой скрыть смущение.
   - Нет, почему же? - холодно отпарировал задетый Мухтар. - Мы назвали ее сигма-полимером. Больше ничего не скажу. Пока достаточно! Иди спать. Я еще поработаю.
   И он скрылся за дверью лаборатории. Тихо щелкнуло заблокированное реле автомата. Гм, прямо перед самым моим носом...
   Следующий день был выходным.
   Рано утром Мухтар пригласил в дом Айсенем. Когда я вышел ей навстречу, Мухтар сказал:
   - Прошу тебя, Айсенем, сопроводи гостя. Он хочет полюбоваться возрожденным Куня-Ургенчем.
   - А разве ты не идешь с нами?!
   Он несколько смущенно пробормотал: - Не могу, милая. Много работы. Пойми меня правильно.
   Айсенем подозрительно смотрела на него, собираясь что-то сказать, но сдержалась.
   - Что ж, я готова, - сухо произнесла девушка.
   И мы отправились в путь.
   ...Наконец-то сбылась моя давняя мечта! Вот я стою здесь, и передо мной всемирно известный Куня-Ургенчский минарет.
   Или вот изумительный мавзолей Торебег Ханум. Старинные часовни, дворцы, здания, возвращенные из небытия руками зодчих начала XXI века, в торжественном спокойствии окружали просторную площадь. Великолепные орнаменты, украшавшие их, казались мне песней без слов - гимном тем мастерам из народа, которые в глухую пору средневековья сумели создать подобные шедевры... Не видно ни конца, ни края этому волшебному городу, где можно без конца любоваться куполами небесно-голубого цвета, переливами красок, впитывать каменную симфонию минаретов и дворцов. Как прекрасен купол Текеш-шаха! А величественный Караван-сарай? В моем сердце медленно поднялась волна чувства, восхищение силой человеческого гения.
   Почти час простоял я перед минаретом - не мог отвести от него глаз.
   - Наверно, самый высокий в Азии? - спросил я Айсенем.
   - Во всем мире, - поправила она. - Особенно пришлось потрудиться строителям над его верхней частью. Ведь войска Чингисхана разрушили большую часть вершины.
   Помолчав, Айсенем без всякого перехода сказала:
   - Мухтар очень странный человек... Первые дни, когда он приехал сюда, вообще не выходил из этих мавзолеев и минарета. Можно было подумать, что он стал жертвой каких-то древних чар. Ночами он где-то пропадал... я ревновала, - смущенно сказала девушка. - Однажды его не было целые сутки. "Может, заболел?" - подумала я. И пошла к нему домой. Там его не оказалось. Я бросилась на поиски, дала знать сотрудникам института... Четыре мини-вертолета искали Мухтара и наконец обнаружили его на окраине зеленого городка Кырк Гыз. Мухтар был без сознания. Много дней пролежал он в больнице - не спадал жар. И что удивительно: к груди он прижимал какой-то прибор с полой трубкой. Никто не мог оторвать его, как ни старались. Очень крепко держал Мухтар... Не одну ночь просидела я у изголовья больного. Временами Мухтар бредил: "Найду! Где бы ты ни таилась - найду!.."
   ...Я с любопытством слушал Айсенем. И вдруг понял: Мухтар тогда отнюдь не бредил!
   - На следующий день он пришел в себя, - продолжала Айсенем, - и я спросила: "Что было с тобой?" - "Заблудился в песках", - коротко сказал он. "А как очутился в Кырк Гызе?" Мухтар не ответил. Как бы то ни было, дней через вять он выздоровел и встал на ноги. Однако ночные вылазки не оставил... Так прошло еще три года. Ой-ля-ля! - спохватилась Айсенем. Этак мы не вернемся и к полуночи. Идемте дальше.
   Мы направились к мавзолею Торебег Ханум. Там, как я знал, были изумительные орнаменты на потолке - один из редчайших образцов искусства средневековья. И я спешил лично убедиться в этом.
   Когда мы вступили в мавзолей, послышались звуки дутара.
   На мраморной плите, лежавшей в глубине полутемного помещения, сидел старик. Он будто возник передо мной из сказок Шехрезады: высокий, прямой, с лицом отшельника и совершенно белой бородой, закрывавшей грудь. Запрокинув голову к куполу мавзолея и раскачиваясь, он играл на дутаре. На сухом, тонком лице старика застыло блаженное выражение.
   И тут меня словно током пронзило: да это же вчерашняя мелодия! Только старик исполнял ее много искуснее Мухтара.
   И я понял, у кого мой друг научился играть старинную мелодию Хорезма.
   Потом я поднял глаза к куполу - и был сражен. Искусство, с которым неведомый гений орнаментировал свод, казалось немыслимым для простого смертного. Прошло столько веков, а узоры орнамента, похожие на цветущий сад, и поныне сверкали первозданной чистотой и свежестью красок. В них, чудилось мне, живет сокровенная красота женской души, витает сказочная птица безграничной мечты... А мелодия словно истекала из лабиринтов орнамента - в поисках нетленной красоты, что жила в ней самой.
   Мелодия тихо угасла - старик открыл глаза.
   Мы почтительно поздоровались с ним. Вежливо ответив на наше приветствие, он сказал с улыбкой:
   - Наверно, подумали: вот сумасшедший старик. В полумраке наигрывает самому себе на дутаре.
   - Нет, яшули, - с достоинством возразил я. - Гениальная мелодия - а это так! - свидетельствует против вас.
   - Спасибо, сынок. Но если бы на моем месте сидел более искусный музыкант...
   - О нет, яшули! - твердо сказал я. - Велико и ваше искусство.
   - И небо Хорезма свидетель тому, - поддержала меня Айсенем.
   Старик был доволен. И все же, погладив бороду, заметил:
   - Разве это искусство, доченька? Вот в старину эту мелодию играла Рухсар-бану, и птицы слетали с неба, садились на колок ее дутара.
   - Рухсар-бану? - заинтересоваля я. - Кто такая?
   - Вы ничего не слышали о ней?!
   Я смущенно молчал.
   Старик важно кивнул головой и пригласил нас сесть.
   - В славном Хорезме некогда жил непревзойденный музыкант, - начал он, взяв в горсть конец своей великолепной бороды. - Не было у него соперника в музыке, как не было и соперницы в красоте.
   Известно, что тогда в Хорезмском оазисе процветало сильное государство, а Ургенч превосходил многолюдием иные города и столицы Востока. Со всего света привозили в него товары для продажи. Купцы Ургенча были самыми горластыми: они кричали на базарах так громко, что приводили в неистовство даже верблюдов.
   Хорезмшах, правивший во времена Рухсар-бану, безмерно кичился своим могуществом, важничал и пыжился, как жирный индюк в пору брачных церемоний. А в сердце его постоянно гнездился страх: шах боялся потерять власть и престол.
   Однажды он пригласил в свои покои визиря Мехдуны и пожаловался: Что-то в последнее время меня не радуют пиршества.
   Мрачная туча повисла в моем сердце... Посему слушай: сегодняшнее празднество распусти пораньше. Сам останься, будет особый разговор.
   - Повеление солнца Хорезма - закон для меня, - сказал визирь и, пятясь задом, вышел из покоев.
   Вечером празднество началось, как всегда, весело. Позолоченные стены зала содрогались от гомона подвыпивших придворных и гостей. Самого шаха на пиру еще не было, и гуляки, пользуясь этим, цедили вино и веселились вовсю. Те, у кого на бороде густо пробивалась седина, укрываясь в халаты, жадно следили за танцовщицами, а при случае тайком гладили их по локонам и бедрам.
   Вдруг звонкий, как бурная мелодия, голос возвестил: - Властелин мира, его величество шах Хорезма идет!
   Веселье мгновенно стихло. Придворные, словно стая жаворонков, слетевшаяся на гумно, с шумом покинули свои места и, склонив головы, замерли в поклоне.
   Отворилась дверь с золотой цепью - вступил хорезмшах.
   Он величественно проследовал к трону. Лицо шаха было сумрачным, что говорило о каких-то заботах, угнетавших властелина мира.
   Хорезмшах воссел на трон, и веселье возобновилось.
   Крепко задумавшись, шах все больше мрачнел и даже не слушал сладостно-пьянящую музыку, не видел красоту танцев прелестных девушек.
   Заметив плохое настроение правителя, придворные и гости потихоньку исчезали. Вскоре дворец окутала мертвая тишина.
   Хорезмшах и Мехдуньь остались вдвоем. Тогда шах облегченно ВЗДОХНУЛ и заговорщическим тоном произнес: - В моей казне, Мехдуны, много золота, рубинов, сеоебра и кораллов, собранных на беоегах полуденного моря. А мне нужны сейчас лишь два комплекта одежды каландаров. Сумеешь достать?
   Визирь молча наклонил голову и ушел. Вернулся он очень быстро, неся в руках одежду нищих.
   - Да простит, великий шах, мое любопытство, если я спрошу: зачем властелину мира одежда каландаров?
   Шах тонко усмехнулся и объяснил Мехдуны свои намерения:
   - Видишь ли, визирь, я не особенно верю твоим сыщикам. Словно бродячие собаки, рыскают они среди моих подданных, а толку мало. Я сам хочу услышать, что говорит мой народ. Подобно Гарун аль Рашиду, я желаю лично видеть, как они живут и что делают. Поэтому сегодня ночью мы с тобой превратимся в нищих и совершим прогулку - по Ургенчу. В этом городе, как тебе известно, жизнь кипит и ночью. Послушаем, о чем судачат на улицах и в пристанищах каландаров. И подобным образом выявим врагов нашего престола.
   - Великий шах превзошел в мудрости самого Гарун аль Рашида! подобострастно сказал Мехдуны и, склонившись в поклоне, спрятал от шаха кривую ухмылку сомнения.
   Вскоре на освещенных фонарями улицах Ургенча появились двое пеших спутников. Один был высокого роста, широкоплечий здоровый мужчина, другой же - среднего роста, худой и тонкий, качающийся под ветром, словно ветка ивы. Он казался старше первого лет на десять, но даже слепой мог бы заметить: большую власть имеет здоровый мужчина.
   Путники внимательно прислушивались к разговорам людей в караван-сараях, на улицах, а если кто-нибудь обращал на них внимание, делали вид, что они просто идут своей дорогой, ничего не видя и не слыша.
   На одной из оживленных улиц худой "каландар", забыв о конспирации, прогнусил: - О солнце Хорезма, нельзя ли идти потише? Я изнемогаю: Слова расслышали гуляки, стоявшие под фонарем и праздно болтающие о том о сем.
   - О аллах, правоверные! Вы посмотрите только, - сказал своим приятелям один из них. - На обоих рваные шапки и тряпье на теле, жалкая посуда из тыквы на боку, а худой величает приятеля-громилу солнцем Хорезма.
   - Что тут особенного? - равнодушно заметил его сосед, позевывая. Сказано ведь: "Нищие всегда хотят стать шахами".
   Гуляки дружно расхохотались.
   Так, прохаживаясь по улицам Ургенча, визирь и шах неожиданно встретили настоящих каландаров. По-видимому, один из них был слепой, ибо второй вел его как поводырь.
   Слепой каландар вполголоса напевал очень приятную мелодию.
   - Эй, правоверные! - окликнул их хорезмшах. - Откуда и куда идете?
   Слепой перестал петь и сделал вид, что слушает. Потом тихо спросил поводыря: - Кто такие?
   Поводырь был весьма красивым юнцом лет шестнадцати.
   Когда он ответил, что перед ними такие же нищие, слепой успокоился и спросил путников: - А вы, влюбленные в бога рабы, не на веселье каландаров идете? Тогда шагайте с нами.
   ...Спустя полчаса вся компания достигла окраины столицы, где находилось каландар-ханэ. Едва путники во главе с поводырем вошли в ханэ, изрядно захмелевшие каландары подняли радостный шум: - Сто лет жизни великому музыканту, славящему аллаха!
   - Пусть искусные руки не знают усталости!
   - Да подарит аллах прозрение глазам отца, имеющего такого сына!
   "Ах вон оно что", - подумал хорезмшах, глядя на слепого и его поводыря.
   Каландар-ханэ было достаточно просторным: в нем помещалось человек шестьдесят. Стены были основательно закопчены дымом табака и анаши. Хотя обстановка в ханэ была далеко не столь пышной, как во дворце хорезмшахов, настроение людей, сидящих тут, было намного веселее, чем у придворных на шахском пиршестве. Накурившись банга, табака и опиума, каландары могли запросто продать или купить за медяки весь подлунный мир. Они сами была шахами, султанами - короче говоря, хозяевами своего ханэ.
   Слепого и его сына почтительно усадили на лучшем месте.
   И только после этого шакаландар, смуглый мужчина с тронутой проседью бородой, обратился к двум "каландарам", стоявшим у входа: - Откуда будете, слуги аллаха?
   - Если говоришь о нас, о шакаландар, то мы из Хорасана, - смело ответил визирь Мехдуны. - А пришли, чтобы поклониться святой земле Хорезма.
   - Мне нравится твой ответ, - удовлетворенно заметил шакаландар. Проходите, пожалуйста.
   И глава братства нищих указал им лучшее место.
   Обитатели ханэ, видимо, ожидали прихода слепого. Один из каландаров снял со стены дутар и поставил его у ног поводыря. Тот степенно выпил пару пиал ароматного чая, засучил рукава халата и взял инструмент. Шум и гомон в ханэ сразу утихли.
   Парень взялся за колок дутара, настроил струны и обвел взглядом толпу сидящих в живописных позах людей. Его иссиня-черные, похожие на драгоценные камни глаза почему-то тревожно смотрели на слушателей, хотя белое, как молоко, лицо хранило выражение приветливого спокойствия.
   ...Дутар источал ни с чем не сравнимые звуки. Он словно печалился о вечных страданиях и горестях правоверных, о погибающих в юдоли рабства несчастных, о богатырях, павших в борьбе за свободу людей. Сладостно-грустная мелодия хватала за сердце даже самого черствого из присутствующих.
   Нужно было иметь каменное сердце, чтобы без трепета внимать чудесным переливам, словно птицы в садах Эдема, разлетавшимся из-под пальцев юноши.
   Видавший виды хорезмшах тоже оказался в плену чарующей музыки. Однако он не сводил пристального, холодного взгляда с быстро мелькавших пальцев поводыря и время от времени значительно поглядывал на Мехдуны. Тот, опьяненный мелодией, совсем потерял голову и, слегка раскрыв рот, закагив зрачки под лоб, слушал.
   Тогда хорезмшах сердито ткнул его в бок и процедил сквозь зубы: Взгляни на пальцы музыканта.
   Истолковав слова шаха по-своему, визирь прошептал: - Смотрю, смотрю, повелитель. Они так прекрасны, будто принадлежат нежной девушке.
   - Да она и есть девушка, глупец!.. - рассердился шах на тупость и непонятливость Мехдуны.
   Визирь изумленно уставился на хорезмшаха.
   - Неужели так, ваше величество?
   Шах только гневно двинул бровью.
   Юноша кончил играть. Прислонив дутар к стене, он взял пиалу и стал не спеша пить обжигающий чай. Над красиво изогнутыми, черными, словно бархат, глазами юноши выступили капельки пота, белое лицо светилось радостью, глаза сверкали. В таком виде музыкант был просто неотразим.
   - Уважаемый шакаландар, - обратился хорезмшах, - если б этот славный юноша, с вашего позволения, спел нам еще пару песен, мы забыли бы свои печали.
   Вместо шакаландара ответил слепой: - Почтенный гость! Исполнить ваше желание - наша обязанность. К сожалению, мой сын не поет, он только играет на дутаре.
   И шах понял, что его подозрения подтвердились. "Ты хитер, старик, но и я не глуп, - подумал он. - Ты запретил петь сыну потому, что знаешь: стоит ему открыть рот - и обман раскроется. Что ж, опасения твои вполне уместны. Девушке жить среди мужчин-бродяг не совсем удобно. Вряд ли она смогла бы найти защиту от посягательств у беззащитного отца.
   Недаром говорят: "Красота - твой враг, это поймет и нищий и шах".
   И, поблагодарив шакаландара, хорезмшах сказал: - Мы тронуты твоим вниманием, милосердный человек! У нас есть место в караван-сарае, и если вы разрешит нам уйти, это будет самой большой милостью, о шакаландар.
   Известно, что шах был непревзойденным дипломатом.
   ...Ночной ветерок хорезмской осени немного прояснил мозги "каландаров", одуревших от дыма табака и опиума. Визирь едва поспевал за весело шагавшим хорезмшахом: тот был под впечатлением волшебных мелодий дутара, а перед глазами мелькали бесподобные пальчики "юноши", игравшего на инструменте. Вскоре оба достигли переулка, где их давно поджидала карета, запряженная белыми текинцами.
   И "каландары" опять превратились в могущественных людей Хорезма.
   Шах всю дорогу молчал, а когда подъехали ко дворцу, коротко сказал визирю: - Завтра утром первым человеком, которого я увижу, окажется юноша музыкант, не так ли?
   Мехдуны почтительно наклонил голову.
   - Слушаюсь и повинуюсь.
   Ловко спрыгнув на землю, визирь поймал шахскую пятку и помог "солнцу Хорезма" выйти из кареты.