Сабуров Александр. Силы неисчислимые

   Но на него обрушивается Хромченко:
   - Не отдам тебе Алексея, так и знай. Хватит тебе наших самогонных душ. Да и что нам осталось делать на этом свете?! Только пить, и ничего больше. Алешка, стакан! - И он залпом выпивает большую чашку самогона и грохается на лавку рядом со мной. - Вот вы, господин, не знаю вашего имени по отчеству, к немецкому начальству близко бываете. Так спросите их, на какой черт они рубят сук, на котором сидят? Мы - ихняя опора. Из тысяч людей такие, как мы, -единственные. Остальные им горло перегрызут и осиновый кол в могилу вобьют. Так зачем же нас в морду бить, в тюрьму бросать, ногами топтать?.. Смотри! - и он тычет грязным пальцем в рот, где не хватает двух зубов. - Немецкий полковник выбил ни за что ни про что. Слушай дальше. Прихожу к доктору, новые вставлять. Заходит комендант, кричит: "Запрещаю этому бездельнику и трусу вставлять зубы, я их все равно выбью, если он мне не поймает партизан". Я тебя спрашиваю: где же справедливость? Я этого борова брюхатого день и ночь берегу, мерзну, голову под пули подставляю, себя не жалею, а он меня по мордасам... А ты плюнь да уйди, - раздается звонкий голос Алешки.
   - Куда? Партизаны придут, меня первого к стенке. Так они Митьку, кореша моего, стукнули. Он теперь никого не боится: ни партизан, ни коменданта, ни черта, ни дьявола...
   - Да не скули ты, Ванька, и без того тошно, - бросает один из полицейских. - Алексей, поднеси ему еще.
   - А ну, хлопцы, хватит, - вмешивается начальник полиции. И ласково к нам: - Не извольте гневаться, господа дорогие, перехватили наши молодцы слегка и речи глупые завели. Мы их сейчас быстренько спровадим, а сами посидим с почтенными людьми. - Он кивает на подошедшего баптиста: - Поговорим, новостями фронтовыми поделимся... Сейчас стол заново накрыть прикажем...
   - К сожалению, сегодня нам некогда,- говорю я. - Как-нибудь в следующий раз. А пока благодарим за теплый прием. Обогрелись мы. Пора и честь знать. Поехали, Павел Федорович!
   Направляясь к двери, замечаю устремленные на нас взгляды: подобострастный и настороженный лысого баптиста и полный презрения, ненависти - Алешки.
   Застоявшийся буланый быстро выносит нас за околицу. Подъезжаем к деревне Полывотье. Самой деревни пока за бугром не видно, только витиеватыми столбика ми поднимается дым из труб. После непроглядной чащи Брянских лесов снежный простор радует глаз. Но вдруг Петлах приподнимается на козлах, смотрит поверх дуги и восклицает;
   - Шлагбаум!
   Действительно, въезд в деревню перегорожен не очень толстым длинным бревном.
   - Це немцы, факт! - уверяет Рева.
   - Останови коня, Петлах!
   По обе стороны дороги - глубокий рыхлый снег. Рева распахивает тулуп, выходит из санок, пытаясь пробраться вперед. Ему приходится держаться за оглобли, чтобы не провалиться в сугроб.
   Тотчас же из крайнего домика выбегает с винтовкой за плечом человек в желтом полушубке и меховой шапке.
   - Стой, стрелять буду!
   Спешу к Реве. Из домика на крик выбежало еще несколько вооруженных. Петлах, пытаясь развернуть сани, загнал их в сугроб и вместе с лошадью барахтается в снегу. Один за другим грохают три выстрела.
   - Прекрати стрелять, скаженная твоя душа, - кричит Рева. - Давай сюда полицию, а то я вас всех из автомата пересеку.
   Наступающие на нас люди мгновенно рассыпались, залегли за сугробами, выставив против нас винтовки, а сами не перестают кричать:
   - Ложись! Бросай оружие!
   Пытаюсь объясниться:
   - Кто вы такие?
   - Ложись! Стрелять будем!
   - Да ну их до биса. Сейчас пойду и набью им морду, - зло говорит Рева и делает попытку шагнуть вперед.
   Останавливаю его:
   - А может, это партизаны?
   И спохватываюсь. Нам сейчас и с партизанами нужно быть осторожными: увидят наши фашистские удостоверения, несдобровать.
   Решаюсь представиться немецким чиновником и направляюсь к шлагбауму. Шагах в тридцати оглушает приказ:
   - Стой! Стреляю! Над головой проносится предупредительная очередь.
   Ничего не поделаешь, приходится остановиться.
   - Кто такие? - сурово спрашивает низкорослый человек в белом, перепоясанном ремнями полушубке, держа наготове автомат.
   - А вы кто?
   - Вас спрашивают. Отвечать! - гневается белый полушубок. Слева из недостроенного дома высовывается пулеметный ствол.
   Стоим друг против друга и пререкаемся... Сейчас эта сцена кажется даже смешной, но, право же, тогда нам было не до смеха: никак не могли распознать, кто же перед нами, а преждевременно раскрыть себя было более чем опасно.
   Не знаю, чем бы все это кончилось, всякое могло быть, если бы в это время не нашелся Павел, вдруг вопреки всякой логике крикнувший в сторону шлагбаума:
   - Да что вы, черти, своих не признали? Ну и землячки...
   И он, демонстративно сняв диск от автомата, направляется на переговоры. Его окружает группа людей, и они несколько минут ведут беседу. Вскоре раздается радостный возглас Ревы:
   - Александр, иди сюда! Свои!
   Подхожу. Здороваюсь с тем, что в полушубке.
   - Оказывается, своя своих не познаша,- говорит он.
   - Что не познаша, то не познаша, - ворчит Рева. - А мы вот с первого взгляда поняли: наши. А вы: "Стой, стреляю, подымай руки, ложись!" Яки слова неприветливые! И кому?..
   - Так ведь рассудите, положение наше такое, - почти смущенно оправдывается собеседник. - Последнее время повадились к нам всякие прохвосты, вынюхивают, высматривают... Ну, вот и бережемся.
   - С умом надо беречься, землячок. С умом, - наставительно замечает Рева. И добавляет: - А то бы еще маленько вы покуражились, так мы могли бы и лупануть вас...
   Ох уж этот Рева!..
   Нас препровождают в домик заставы, приветливо просят подождать приезда командира. В комнате нас оставляют одних: Петлах где-то в другом месте. Дверь сразу оказывается замкнутой на запор, а за нею слышны равномерные шаги часового.
   Уходило дорогое для нас время, а мы все сидели взаперти, терзаясь сомнениями и предположениями...
   Уже под вечер в комнату вошел человек в кожаной тужурке. Хриплый, простуженный голос: - Здравствуйте, товарищи! Кто из вас Сабуров? Вы? Я командир Севского партизанского отряда Хохлов.
   Начинается, как обычно при первом знакомстве, несколько путаная, нащупывающая беседа.
   - Слышали гром сегодня на рассвете? - неожиданно спрашивает Хохлов и гордо улыбается. - Гроза в феврале...
   - Слышали вашу грозу, - сухо отзывается Рева.
   - Так это наши диверсанты громыхнули. Артиллерийский склад в Орлий взорвали. Ловко?
   - Ваши? Скажите пожалуйста... Кто бы мог поверить?- Павел все еще не простил хинельцам неласковой встречи. Да и зависть, видно, начинает одолевать.
   - Поздравляю. От души поздравляю, - стараюсь сгладить невинную бестактность друга. - Товарищ Хохлов, вам что-нибудь говорит такая фамилия Ковпак?
   - Ковпак? - И Хохлов даже приподнимается на стуле. - Что-нибудь, спрашиваете? Да знаете ли вы, что за мужик наш Сидор Артемьевич?! Да как же нам его не знать,- уже спокойнее продолжает он.- Ковпак был здесь в декабре и ушел в Путивль, в свои леса. А вы к нему? Или просто так интересуетесь? - И, не выслушав нашего ответа, сразу добавляет: - Фу-ты, память девичья. Шел сюда к вам, хотел сразу спросить об одном деле. Мы тут двоих задержали. Волчковым и Кениной назвались. Говорят, что ваши.
   - Ну, - торопит Павел. - И як же?
   - Да ничего.
   - Что ничего?
   - Пока живы.
   - Не томи, браток, - почти умоляет Рева. - Прямо скажи, как там они?
   - А что, разве они у вас на подозрении? - настораживается Хохлов. - Говоря откровенно, и мне так показалось. Понимаете, приходят к нам, разливаются: в Брянском лесу партизан видимо-невидимо, в селах Советская власть, в Суземке все наши учреждения работают. Прямо тысяча и одна ночь. Нет, думаю, голубчики, меня не проведешь: такого быть не может, я Брянский лес хорошо знаю... Вот и арестовали их, следствие повели. Наши уже совет держали: как с ними покончить. А тут появился Сень...
   - Какой Сень?
   - Иосиф Дмитриевич. Он вас знает, и вы его должны знать. Приходит и клянется, что это ваши верные люди, а если и прихвастнули малость, так не по злобе, а из хороших чувств. Словом, головой за них поручился...
   - Ну що я казав?.. Що я казав, Александр? - радостно кричит Павел. - А тебе, браток, по дружбе скажу: меняй свою конституцию, а то твои хлопцы заподряд всех под замок сажают да еще перед тем, как какие-то истерички, орут: "Ложись!", "Руки вверх!", "Стрелять будем!" и прочие недипломатические лозунги выкрикивают...
   Я уже даже не реагирую на остроты Павла. С сердца тяжелый груз свалился: живы наши ребята! А Хохлов все-таки не имеет реального представления о делах в Брянском лесу...
   Наш хозяин торопится в отряд и приглашает нас в гости.
   Славный дом у Хохлова: в стороне от дороги, на небольшой поляне, окруженной старыми елями. И квартира хороша - просторная, светлая, уютная.
   За дверью раздаются приглушенные голоса, звон посуды, хозяйственная суета. Доносится запах жаркого и какой-то острой пряной приправы. Мы сидим в плетеных креслах и слушаем хозяина.
   - Первое время скрывались поодиночке, потом собрались в небольшой отряд и установили связь с секретарем подпольного комитета партии Червонного района товарищем Куманьком. Расширять отряд было трудно, оружия в обрез, а с маленькой группой, сами знаете, на гарнизоны не сунешься. Вот тут-то нам и помогли Ковпак и его комиссар Руднев. Слыхали о Семене Васильевиче Рудневе? Большой человек. С размахом, по государственному решает дела. Короче, дали они нам три пулемета и сто винтовок. С этого и пошло. После каждого боя богатели оружием и людьми. И вот теперь в феврале в Хинельском лесу пять крупных отрядов: в моем - двести бойцов, в отряде имени Ворошилова - триста, в отряде имени Ленина - не меньше трехсот, в Ямпольском - около двухсот, и пришедший из Курской области отряд Покровского насчитывает более трехсот человек. Входит женщина, что-то шепчет Хохлову.
   - Нас к столу приглашают, товарищи. - Хозяин встает, но продолжает рассказывать: - Сейчас учрежден у нас партизанский совет. Председательствует Порфирий Фомич Куманек. К нему-то мы и поедем. Но сначала маленько подкрепимся. Прошу...
   Большой стол накрыт по всем правилам. А у стола рядом с хозяйкой как ни в чем не бывало сияющие Васька Волчков и Мария Кенина.
   - Разрешите доложить, товарищ, командир, - вытягивается Васька. Лицо у него серьезное, а глаза веселые, озорные. - Задержались по вполне объективным причинам в связи с проявленным местными товарищами недоверием к боевым и творческим силам брянских партизан.
   - Вам, борцы и творцы, колеса смазывать, а не в разведку ходить, - с суровой лаской бросает Рева.
   - Извините за выражение, Волчков не виноват, - лукаво взглянув на Реву, произнес Васька. - Вы только послушайте про мои похождения... Вы же знаете, как я ехал. Дали мне подводу, дохлую клячу да еще нагрузили дюжину бочек. Вот и еду я, тарахчу на всю вселенную и в деревнях одну песню завожу: меняю бочки на овес да на соль. И все бы ничего, но кляча моя, ей-богу, все нервы мои вымотала, даже на палку не реагирует, хотя я то и дело ей ребра почесываю. Наконец заезжаю в Олешковичи. Смотрю и лишаюсь последней радости: в центре села выстроилась вся полиция, у них, видите ли, строевой час. Так я на виду у них остановился, и бабоньки сразу меня окружили, давай торговаться за те бочки. А мне бы куда-нибудь завернуть, так разве скроешься среди белого дня. И вдруг подходит такой высокий старикан и прямо ко мне: "Ты откуда такой взялся?" "Из-под Суземки, - говорю, - может, слышали, есть такой поселок Заводской. Оттуда, значит, я". "А откуда у тебя столько бочек?" "Так это жители заводские собрали, просили меня на хлеб поменять, кушать, - говорю, - и в войну людям охота".
   "А фамилия твоя какая будет?" - пристает он ко мне. "Волчков, извините за выражение", - отвечаю. "А не Мишки ли ты Волчкова сынок?" - допрашивает старикан. "Я и есть его сын", - решил я сказать правду. "Так чего ж ты тут торчишь, а ну-ка заворачивай ко мне".
   И представляете, растолкал всех моих покупателей и живо завернул меня в свой двор. У него я и пересидел несколько часов - и клячу подкормил и сам подзаправился. Оставил ему пару бочек, запасся овсом и пошел громыхать дальше: из деревни в деревню. И дела мои шли хорошо, меняла из меня получился, не хвастаю, знатный, чуть было все бочки не роздал; вовремя спохватился, что без них-то дальше не проедешь, и уже под конец такую цену запрашивал, что меня честили бабки такими словами, которые я, извините за выражение, не могу при вас повторить.
   А в Тросне меня задержали какие-то люди. Ну разве я мог думать, что это уже настоящие партизаны. А они меня живо облапали и нашли мой документик. А в нем знаете что написано было: немецкий комендант разрешает мне, то есть Волчкову персонально, торговать бочками. Ну, раз я такая персона, что сам комендант мне все разрешает, значит, меня надлежит сцапать по всей форме как первосортного предателя и шпиона. Видите, товарищ командир, документация меня подвела, а тут оказались среди партизан такие бюрократы: документу верят, а человеку - ни на йоту. Да что говорить, за меня чуть наша Мария Кенина не пострадала. Она на сутки позже меня сюда притопала и сразу спросила, а нет ли здесь раба божьего Васьки Волчкова. Мной, значит, тут же поинтересовалась. И тогда ее тоже взяли на милый разговор: кто да что, зачем пришли? Очную ставку нам, значит, сделали. Мы свое, а они свое. А раз я, Васька Волчков, шпион, то кто, спрашивается, моя знакомая Мария Кенина? Мы уже тут и посмеялись, и шуму немного с Марией наделали, но все равно пришлось в отсидке побыть...
   - Что было, то миновало, - прерывает Хохлов. - Сами понимаете, с такими вещами, как рекомендация немецкого коменданта, у нас не принято шутить.
   - О делах потом поговорите,- вовремя вмешивается хозяйка. - Откушайте, гости дорогие. - И широкое украинское гостеприимство вступило в действие.
   Мы не заставили себя долго уговаривать: за день зверски проголодались, а стол выглядел так, что грешно было медлить.
   Когда успели заморить червячка, хозяин с хитринкой в глазах обращается к Реве:
   - Ну, Павел Федорович, как вам Хинельский лес нравится?
   Надо сказать, Рева никогда не страдал отсутствием аппетита, но на этот раз он превзошел самого себя: за все время ужина не промолвил словечка, - все подкладывал да подкладывал себе на тарелку. Очевидно, только поэтому милостиво ответил:
   - Ничего. Видать, добрая тут пасека будет. - Только меда нема, - не поняв двусмысленности выражения, с улыбкой вставила свое слово хозяйка. - Позднему рою лиха беда перезимовать, - вставляет Хохлов. - Весна придет, все у нас будет.
   Хорошее сравнение. Мне представился Брянский лес тем ульем, от которого мы должны отроиться к новым пасекам, а там опять размножаться, выделяя все новые и новые рои.
   - Пасека пасекой, - чуть помолчав, продолжает Хохлов, - а вот в Севск начинают слетаться какие-то шершни. К нашему севскому подполью хотел было пристроиться один матерый белогвардеец Половцев...
   - Половцев? - перебиваю его. - Со шрамом на щеке?
   - Черт его знает, не видел. Да, признаться, меня не интересовало, где у него шрам и есть ли он вообще. Тут другое важно. Подпольщикам удалось получить у него как будто точные сведения: фашистское командование затевает крупное наступление на партизан. Чуть ли не две дивизии должны клешней охватить Хинельский лес и устроить нам котел. Мы хотели у него еще кое-что вытянуть, да Половцев неожиданно удрал в Новгород-Северск, И там, понимаете, какой-то сотрудник абвера его пригрел, а севское гестапо за Половцевым усиленно охотится. В общем, какая-то несуразица...
   - Это яка така птица цей "абвер"? - с самым наивным видом спрашивает Рева.
   - Армейская контрразведка. Похоже, что у них тоже так получается: своя своих не познаша, - смеется Хохлов.
   Что ж, все, что говорит Хохлов, только подтверждает наши сведения, но с Половцевым действительно еще много неясного...
   Входит связной:
   - Товарищ Куманек просит к себе!
   Спустился вечер. Темными, молчаливыми стоят густые ели. Впереди между ветвей маячит бледноватый огонек. Хохлов неторопливо идет впереди, показывает нам дома, где разместились партизаны, пекарню, баню, но в сгустившихся сумерках трудно что-либо разобрать.
   У конторы лесничества нас встречает высокий, затянутый в шинель плотный мужчина. Приложив руку к фуражке, четко представляется:
   - Командир Червонного партизанского отряда Иванов. Прошу следовать за мной. У нас в коридоре темновато, осторожней.
   В глубине длинного и почти темного коридора он открывает дверь. В большой комнате разместились на лавках военные. За столом полноватый мужчина в полувоенном костюме подписывает бумаги. Завидев нас, поднимается, идет навстречу.
   - Секретарь райкома партии Куманек. Знакомьтесь, товарищи. Это члены нашего партизанского совета.
   Последним здоровается со мной командир Ворошиловского отряда - крепко скроенный мужчина лет пятидесяти. Густые непокорные волосы зачесаны назад. На петлицах гимнастерки капитанские "шпалы" - самодельные прямоугольнички из красной материи. По выправке, по манере держаться чувствуется многолетняя служба в армии.
   - Здравия желаю. Капитан Гудзенко.
   - Гудзенко?.. Неужели?.. - Перед глазами поселок Брусна, домик на полянке, страшная октябрьская ночь, и снова все тот же Половцев... - Товарищ капитан, вы знаете Еву Павлюк?
   - Так точно. В сентябре был у нее.
   Не выдерживаю и сразу рассказываю о встречах с Евой.
   С приходом в Брянский лес мы познакомились с женой лесника Евой Павлюк. Она с готовностью помогала нам. Как-то Ева сообщила, что к ней часто приходит капитан Гудзенко - друг ее мужа, который ищет связи с подпольем. Мы несколько дней подряд наведывались к Еве, чтобы встретиться с этим капитаном. Но вместо капитана мы едва не столкнулись с другим человеком, который выдавал себя за советского парашютиста, но, как, волнуясь, заметила тогда Ева, вел себя довольно странно: во всяком случае, старательно избегал встречи с нами. Позже выяснилось, что это был Половцев. Но до того как мы узнали что-нибудь о Половцеве, случилась беда: когда мы однажды ночью пришли к Еве Павлюк, она лежала на полу в луже крови. Обстоятельства гибели этой славной женщины остались неизвестными.
   - Это ведь жена моего друга, - тихо говорит Гудзенко. - Лучшего друга. Я даже собирался на днях послать за ней, чтобы перевезти ее в Хинельский лес... Да вот узнал, что и она, и Михаил погибли...
   Вот какие бывают неожиданные встречи!
   - Есть предложение, товарищ Сабуров, обменяться опытом, - обращается ко мне Куманек. - С кого начнем? С вас?
   - Я бы просил, если вы не возражаете, начать с работы вашего партизанского совета.
   - Что ж, давайте... Коротко о положении дел в Хинельском лесу. Сначала здешние отряды действовали вразнобой. Тогда и возникла мысль об объединении. Все отряды сплотились вокруг нашего подпольного райкома. Во главе стоит партизанский совет. Председателем его являюсь я, секретарь подпольного комитета партии Червонного района. Вас интересует структура совета? Пожалуйста. Возьмем для примера нашу недавнюю операцию в Марчихиной Буде, проведенную силами всех отрядов. Предложение о ней мы поставили на заседании совета и тут же поручили одному из членов совета разработку операции. На следующем заседании заслушали доклад товарища. Каждый командир вносил свои коррективы. Был избран руководитель операции.
   - Простите, но у меня есть вопрос к вам, - перебивает Рева. - Если враг начнет наступать внезапно, вы тоже будете свой совет собирать?
   - Совет всегда находится в боевой готовности и в любую минуту может развернуть свою работу.
   - А оборону кто будет разворачивать?
   - Решение будет принято советом, кому непосредственно держать оборону и кому руководить этой обороной.
   - Ну, це не совет. Це кооператив!-насмешливо резюмирует Рева.
   Наступает тишина. Все смотрят на Павла, а он уже понесся:
   - Та що тут балакать. Враг будет наступать, а совет откроет заседание, будет протокол писать и резолюции выносить. Нет, це не война, це говорильня...
   Куманек тактично, но в то же время решительно осаживает Павла, а я сижу и неотрывно думаю о совете. Слов нет, это далеко не совершенная форма командования, но все же несомненно лучше, чем ничего: совет сплачивает отряды, организует их действия, поднимает боеспособность, выращивает командирские кадры.
   Куманек продолжает рассказывать подробно о каждом отряде, но меня особенно интересует действующий самостоятельно отряд Ковпака и Руднева. Оказывается, в декабре Ковпак проделал рейд из Путивля в Хинельский лес и оттуда снова вернулся к Путивлю. Шел с большим обозом, через несколько районов, наводненных фашистскими гарнизонами. Ведь это именно то, что нам нужно.
   Пытаюсь расспросить Куманька об организации такого перехода, но он, к сожалению, детально не осведомлен о ковпаковском рейде.
   Подходит моя очередь. Кратко рассказываю об истории нашего отряда, о Брянском партизанском объединении, об отдельных операциях. Меня сразу же засыпают градом вопросов, вероятно вполне закономерных в условиях Хинельского леса, но уже крайне наивных для меня и Ревы.
   - Неужели вы держите регулярную связь с Большой землей?
   - В Суземке работают райком, райисполком? Не может быть!
   - Во всей лесной части Брянщины Советская власть?
   - Трубчевск брали? Зимой? Да ведь это же большой город!
   Особенно интересует хинельцев наша суземская операция. Гомерический хохот стоит в комнате, когда я рассказываю, как мы воровали фашистское начальство, как под видом полиции брали Суземку.
   Споры разгораются вокруг вопроса о формах объединения отрядов, о разграничении функций райкома и штаба. Куманек никак не может согласиться с тем, что штаб только согласовывает свои действия с территориальным райкомом партии, а вообще-то существует самостоятельно и секретарь райкома даже не входит в него. Словом, Куманек за хинельский партизанский совет.
   Гудзенко, напротив, на нашей стороне: штаб должен быть чисто военной организацией. Больше того, по его мнению, все надо строить по типу войскового соединения, и даже термин "объединение" он считает уже устаревшим.
   Этот термин возник не случайно. Дело в том, что на большую операцию мы объединяли несколько отрядов. После проведения операции отряды снова начинали действовать самостоятельно. Однако штаб объединения продолжал держать с ними повседневную связь, получал от них разведданные, обобщая которые давал ориентировку командирам.
   - А что, если нам, товарищ Сабуров, прикинуть примерную структуру нового штаба? - предлагает Гудзенко.
   Начинается коллективное творчество. В начале наш штаб получается уж очень громоздким, и мы постепенно уплотняем его.
   Естественно, что в этот раз мы не смогли разработать все детали, но, пожалуй, именно здесь, в Хинельском лесу, родилась идея партизанского соединения, которая впоследствии так широко претворилась в жизнь.
   Перевалило далеко за полночь, когда я доложил о цели моего приезда: о радиограмме полковника Строкача, в которой меня обязывали связаться с Ковпаком.
   - Должен сознаться, друзья, - говорю я в заключение,- ехал к вам, и меня сверлила подспудная мысль: нельзя ли из ставшего для нас тесным Брянского леса перебазироваться сюда, в Хинельский? Теперь вижу: если у нас тесно, то у вас и того пуще. Видно, придется искать другие места.
   - Да у нас с вами, товарищ Сабуров, оказывается, мысли-то одинаковые, смеется Куманек. - Вы к нам намеревались перебраться, а нам, чего доброго, к вам, в Брянский лес, придется переходить. Похоже, что тут скоро жарко станет, нестерпимо жарко. Примете? Ну спасибо на добром слове. Насчет же тесноты вы правы. Завтра сами увидите. А сейчас, друзья, надо приготовить отчеты, и мы будем просить товарищей Сабурова и Реву передать их по рации на Большую землю...
   В том, что Хинельский лес стал тесноват для наших друзей, мы действительно убедились на следующий день. Все окрестные села и хутора густо населены партизанами. Знакомимся с отрядами. Чудесные ребята. Бравые, дружные. Понравилась группа Терехина. Сам командир - стройный, красивый, подтянутый. И бойцы у него как на подбор. Подружились мы с Гришей Талахадзе.
   О его храбрости уже складывались здесь легенды, но сам он был крайне немногословен, скупо и просто рассказывал о своих делах, не видя в них ничего особенного.
   Блеснул Гудзенко. Выкатил на поляну свою артиллерию: батарею 76-миллиметровых орудий и две красавицы 122-миллиметровки. Да, этим можно гордиться.
   - Командира артиллерии ко мне! - приказывает капитан.
   Подбегает кряжистый военный.
   - В честь дорогих гостей - партизанский салют!
   В это время на дороге показалась колонна партизан. Оказывается, это отряд Покровского завершает переход из Хомутовского района, Курской области, в Хинельский лес. С саней несутся переливы гармошек и привольная партизанская песня. Впереди колонны на резвом скакуне, круто заломив кубанку с малиновым верхом, гарцует командир - статный красавец старший лейтенант Покровский. Гордый, бравый вид у наших собратьев по оружию. Но меня волнует мысль о том, как они разместятся тут...
   - Огонь! - приказывает командир артиллерии.
   Грохает залп, и лесное эхо многократно повторяет его.
   Наше пребывание у гостеприимных хильчан подходит к концу. Пора собираться домой. Нас провожают Куманек, командиры отрядов, большая группа партизан. Вдруг из леса на орловском рысаке вырывается Гудзенко. Я невольно залюбовался всадником и его чудесным конем. Признаюсь, с детства люблю лошадей и много видал рысаков на своем веку, но этот - загляденье: гордая стать, тонкие точеные ноги, он не ходит, а кажется, будто танцует под седоком. Вот Гудзенко подъезжает к нам, соскакивает с коня и совершенно неожиданно передает поводья мне: