Садовский Михаил. Будни накануне

   - Ты ответственный? - я ещё не переключился и сразу ответил:
   - Всё в порядке!
   - Смотри: газ, вода, свет! Ночевать нельзя... ты ещё долго?
   - А вот опыт закончу, - ткнул я в самописца, который нависал над столом и маленьким приборчиком, который заменил мне огромную, нелепую, полученную в наследство трубу...
   - Ладно, - согласилась на мою научную деятельность тетя Саша, - только ключ не утащи - у нас строго!
   - Знаю, - согласился я, - Помогать некому, не успеваю! - доложил я, думая побыстрее отвязаться, но сделал роковую ошибку. Тетя Саша вплыла вся и стала делиться опытом:
   - Ты вот спешишь зря! Когда очень скоро, то это же всех раздражает, тебя и так уж на Доску почета повесили, а люди-то по десять лет работают - и ни хрена! Понимаешь? Слишком быстро сделаешь работу - начнут палки в колеса вставлять, чтоб защитить, ить это как? - поинтересовалась она сама у себя. - Он диссертацию, а все тут сидят ни с места, значит, плохо работают, зря хлеб едят? Оно, конечно, раньше защитишь, так и зарплата сама за себя все скажет, но... - я потихоньку незаметно нажал кнопку, зашипел воздух, клапан щелкнул, переключился и прибор заурчал плотоядно и деловито. - Ладно, пошла я дежурить, - испуганно вздохнула тетя Саша... - У меня племянник, - обернулась она в дверях, - тоже в научном учреждении... у них там колонны такие... у входа... - но я уже ее не слышал. Ее племянник стал мне неожиданно дорог, потому что пополнил славную когорту тетковладельцев мира... и "Карл" опять побежал по крутому зимнему серпантину дороги в горы, в санаторий для людей с больными легкими.
 
   Больше всего на земле серого цвета: сходящиеся к мосту склоны оврага, река в обе стороны под ним с размытыми очертаниями соседних мостов, шуга на воде, мелькающей под ногами между шпал... даже сырой ноябрьский воздух, забирающийся в душу - и она тоже становится серой и плоской в такое утро...
   Попозже, через полчаса будет уже не так туманно и тоскливо. Все же солнце постарается за толщами туч и добавит немного света. Тогда дома предъявят свои желтые бока, зазеленеют надписи сберкассы и почты, прижмутся к улице кубики красных девятиэтажных башен с витринами того, чего никогда не купишь, и останутся серыми небо, вода, асфальт, кирпичный забор, напитавшийся осенней влагой, и здания лабораторий за ним с нелепыми в мелкую решетку стеклами, никогда не мытыми за целый век...
   Чашка приторно сладкого со сгущенкой кофе (другого и не бывает) уже дымилась на круглом столике, и затейливая, посыпанная сахарной пудрой слойка пахла в этот момент вкуснее всего на свете. Лизка улыбнулась глазами. Ее безмолвные вопросы мелькали в промежутках спин, скользящих мимо прилавка покупателей, и в ответ она успевала понять, пока очередная фигура не заслоняла кивка и взгляда с вопросом: "Придешь? Ждать?... На углу... Да, как всегда... в восемь... Ладно... Спасибо... все... побежал... проходная через шесть минут... все". Я выскочил из дверей кондитерской, перебежал через дорогу, нырнул в темную дверь ("Здрась-теть-Саш") и уже внутри потащился медленным шагом, слизывая с губ сладкую белую пудру...
   У парторга института, конечно, было много работы, поэтому он как-то упустил, что творится дома, в своей лаборатории, и теперь беседовал со всеми сотрудниками по очереди. Тут свести концы с концами ему было не трудно - все же жизненный опыт и сноровка, что с того, что двадцать восемь человек, у каждого свое мнение, а должно быть одно, вот и надо трудиться, он, как учили, шел в массы и начинал с низов, поэтому до МНСов дошла очередь скоро.
   - Вы ведь в комсомоле состоите? - поинтресовался он у меня.
   - Конечно, Иван Семеныч!
   - Так надо думать, как жить дальше... У вас какая общественная нагрузка? Есть?
   - Я дружинник... и еще это... я фотолисток делал, когда Фиделя встречали!
   - Вот, замечательно! Ряды партии должны расти за счет сознательных и грамотных... ученые нам нужны...
   - Конечно, - согласился я, - свои Ломоносовы!
   - Да, вы поговорите с Крутовой... она у нас старый работник, парторг... и расскажет вам все насчет рекомендаций...
   - Хорошо, - согласился я без обиняков, чтобы сократить прения... - Поговорю. Обязательно.
   - Я очень рад, что вы меня поняли, - искренне обрадовался Иван Семенович.
   Авдошкина остановила меня в тот же день:
   - Семеныч приставал? - то ли спросила, то ли утвердила она. - Правильно. Без этого никуда. Не пробьешься... надо вступать...
   - Моть, ну откуда ты все знаешь? - я уже чувствовал, что закипаю.
   - Как откуда? Ты что, слепой? Ты знаешь, как он сам защищался? Приехал лапоть лаптем из Днепропетровска своего и сразу в комсорги... Я ж ему всю диссертацию просчитала на линейке... все точки поставила и все кривые вывела, а он пока по лесенке, по лесенке... Уже в партбюро...
   - И мне что ли? - закипятился я.
   - Коль, дурак ты, я тебе скажу, ты не обижайся только... Зачем тебе по кабинетам, у тебя ж мозги какие, а ему чем брать? Только я тебе так скажу: Авдошкин мой никак не мог пробиться, пока не вступил - а раз! - и пошло... Ты старших-то слушай...
   - Ладно, Моть! - я соглашался быстро. Все меня учили, и я привык уже. Андрей тоже учил - тот совсем другому.
   - Ты с Люськой познакомился? - спросил он.
   - Как? - удивился я.- Ты же меня сам представил.
   - Ну, это только представил...а так... - он покрутил рукой в воздухе...
   - Я что-то не то сделал? Ты скажи, Андрей, может быть ты...
   - Ноу, ноу, ноу! - он вообще был англоманом. - Я просто хотел тебе сказать, чтоб ты языком не болтал - все обратно вернется...
   - Куда?
   - Сюда, - он как-то сосредоточился, даже брови сдвинул.
   - Что вернется?
   - Слушай, Коля, наивность это превосходное качество для жизни, но иногда хуже подножки!
   - Объясни!
   - Ты знаешь, кто она?
   - Люся? - удивился я.
   - Да! - просто воскликнул Иванов.
   - А почему это обсуждать надо...
   - У вашего завлаба, Бороды, есть свояк, ты знаешь что такое свояк? Брат жены, - он всегда сам отвечал на свои вопросы. - У свояка есть сводная сестра, это ее дочь.
   - Кто? - запутался я в родстве.
   - Люся. Дочь сводной сестры брата жены Бороды...
   - И...
   - А свояк - это замдиректора патентного... понял?
   - Так они, что - после работы проводят семейное межведомственное производственное совещание по селектору каждый день? - разозлился я.
   - Ты же светский человек, Николай, - эта новость меня сразила.
 
   За бутылку спирта, которую я выменял на пакет термопар у "эксплуататоров" - так мы звали цеховую бригаду эксплуатационников, Михалыч подобрал мне все недостающие фланцы, болты, переходы, стяжки, а чего еще не хватило - выточил. Теперь я мог на своем столе делать один то, что раньше на огромном стенде всей лабораторией... а проще сказать: на каждый опыт три минуты. Пеки точно, как блины на сковородке. Сходство не образное, а фактическое... Я приходил в шесть утра, включал все свое хозяйство и грел часа три, четыре, а потом, когда все уходили на обед, работа замирала, никто ничего не включал и не выключал, и напряжение в сети переставало скакать - я проводил свои опыты и пек данные. Самописец взвизгивал от восторга, лента шипела, потихоньку, от удовольствия хрюкал клапан, и на душе было просто и пусто, потому что душа уходила в то, что я делал руками, а это всегда успокаивает и укрепляет.
   За окном уже дробила ранняя зима, хотя было время средней осени. Но тетя Саша вчера, когда я опоздал из булочной и заговаривал ей зубы, сказала, что нынче все приметы прахом пошли, потому что небо продырявили ракетами и толку никакого нет на приметы оглядываться - все не совпадает.
   В толстом журнале на английском я вычитал, что кто-то в каком-то Массачусетсе сделал нечто подобное... читал, читал и решил, что ничего не могу вычитать из-за своего немощного английского. Тогда я позвонил Люське, отпросился с обеда и срочно поехал мыкать истину. Но Люська быстренько все перевела мне слово в слово, точно, как я, сказала мне, что у меня экселент флюент инглиш, и что я болван, потому что надо такие вещи сразу патентовать. Они, капиталисты, наверное, так и сделали, а в статье секреты не выдают, а мы русские разгильдяи, а я - главный разгильдяй, пишу статьи да еще приплачиваю редакторам, чтобы мои секреты по миру пустили скорее, и что мне надо срочно подавать на патент, а уж она позаботится, чтобы все быстро оформилось... Потом она сняла очки, свела лопатки под свитером, так что грудь у нее стала в два раза больше...Я уже знал, что будет дальше, и с ужасом смотрел на дверь, а она махнула рукой, мол, черт с ними, она все понимала раньше, чем я успевал сказать, и стала целоваться... Так больше никто не умеет... Мне вообще до сих пор кажется, что если бы не очки, они ей очень мешали, она бы целый день только и целовалась... здорово у нее это получалось...
   Авдошкина меня так запугала, что я потащился в свой институт, откуда выпустился только недавно, и пошел по нахалке на кафедру. Профессор вспомнил меня, потому что он еще тогда сказал, что в его практике первый случай, когда студент весь семестр практически прогулял, а экзамен сдал на отлично. Правда, "отл" он мне тогда не поставил, и мы с ним поспорили, кто прав: снижать на балл за то, что я не ходил на его лекции, или ценить то, что я на экзамен в башке принес, а не табель посещений... Но мы так и не решили, кто прав... вернее, я вовремя опомнился и унес ноги, потому что, честно говоря, не надеялся с первого захода проскочить у него - вся надежда была, что попаду сдавать к другому... Но он весь поток по фамилиям помнил, и сам вызывал тех, кто на лекциях не бывал, а спрашивал именно так, как излагал - свою теорию. Я его обхитрил, конечно, но не стал рассказывать, что вместо учебника взял в библиотеке две его диссертации - кандидатскую и докторскую - и мне хватило, значит.
   - Ты - балды! - сказала мне Люська. - Кто же без предварительного звонка такие вещи делает.
   - Так он же согласился посмотреть мои результаты и выводы.
   - Он-то согласился, конечно, ему такой куш в руки сам плывет, а что у тебя скажут?
   - Что?
   - Что ты за спиной Бороды делаешь работу в его лаборатории на сторону! А?
   - Не может этого быть!
   - Коля, знаешь, что я придумала? - она сняла очки и указательными пальцами придавила уголки глаз у носа. Я уже весь напрягся и начал таять, но она близоруко приблизилась ко мне и объявила: - Нам надо пожениться, - я так обалдел, будто стукнулся лбом в торец поручня, когда троллейбус затормозил...
   - Да?
   - А ты разве сам не понимаешь? В каких условиях ты работаешь, как питаешься, как спишь...
   - Я...
   - Единственно, что у тебя хорошо - это вечера... Согласись... потому что ты со мной...
   - Ну... - я успевал произнести только междометия.
   - А когда ты без меня, то я схожу с ума... а ты делаешь глупости...
   - Но...
   - Знаешь, мне уже много лет! - она так скосила глаза, что я испугался - вдруг выскочат набок.
   - Как? - теперь у меня глаза на лоб полезли.
   - Ну, в таком возрасте раньше незамужняя девушка считалась старой девой!
   - Очень старой? - спросил я. Мне полегчало.
   - Ты не хочешь на мне жениться?! - это было так неожиданно и тоскливо, что я просто растерялся. - Тогда скажи и больше не ходи со мной. Что мы мерзнем по подъездам и скамеечкам?! Это что - тоже эксперимент на выносливость, что ли? - она мне очень нравилась, когда начинала сердиться - вот тут пробивался такой темперамент, что никакие очки не помеха.
   - Лю-юся! - сказал я. -Я не могу сразу и жениться, и делать диссертацию.
   - Как? - удивилась Люська. - Странно. Я же и хочу тебе создать условия. Тебе. Ты знаешь, у меня какое предложение есть, - я замер в ожидании. - В Интурист приглашают, и не в автобусах таскаться, а в контору... с моими тремя языками... Понимаешь? - я вспомнил, что мне говорила Авдошкина, что внушал Андрюша, даже вспомнил, что небо у нас все в дырках, и информация просто улетает в разные стороны и засыпает мир - падает на головы прохожих, вспомнил и испугался. Одно дело - кропать диссертацию, чтобы выбраться из болота, а другое, когда тебе приносят жертву, создают условия, а ты должен их отрабатывать: делать открытия какие-то, патентовать, секреты прятать... да какие у меня секреты? С девяносто рэ на триста тридцать скакнуть - вот и все! Потому что, если на девяносто жить, то никогда себе приличные импортные сапоги не купишь, а у меня жутко мерзли ноги в этом проклятом "Скороходе", хотя ходил он действительно быстро, благодаря тому, что ноги-то в нем мерзли.
   - А как же твоя книга по патентоведению? А кто мне патент толкать будет? - ухватился я за последнюю соломинку. Но Люська тут же обломила ее.
   - Дурачок, связи остаются - это единственное, что нас не покинет! - и тут она основательно сняла очки.
 
   Утром сразу за дверью я наткнулся на Кудряшову и Кулинича, они еще, видно было, не дошли до своих столов и что-то важное обсуждали на ходу вполголоса. Почему-то я вдруг решил, что меня. Когда мы здоровались, из-за двери своей комнаты выглянула Авдошкина, кивнула мне и снова скрылась. Я пока топал к себе по ступенькам стального трапа, все поглядывал вниз и заметил, что они тоже поглядывают на меня и говорят вполголоса.
   Первые полдня всегда в суете и беготне, да сзади сотрудники жужжат потихоньку, невольно принося домашние проблемы и обмениваясь ими, может, они и правы - везде обмениваются опытом. Сидишь, уперев глаза в переплеты цехового окна, за ним серо-бело от лениво падающего снега и неохотно расцветающего утра. Пар пробулькивает в толстенной трубе обогрева, тянущейся вдоль помещения. Сухо. Сквознячок чуть протягивает из цеха за дверью отработанным маслом и станочной эмульсией. Хлопает входная дверь. И мысль никак не сосредоточивается, дремлет вместе с томящимся телом. Хочется потянуться, взнуздать лыжи и рвануть с места, бешено и сердито, до края горки, а там вниз с виражами, замиранием сердца, слепящимися от снега и ветра глазами на бешенной скорости вниз между деревьев к реке, положившись только на уже привычные ноги, упругое тело и за много лет мальчишества выработанные рефлексы, да вечно торчащие в ушах в такие секунды слова тренера: "Сложись, Николай, сложись! Не торчи как оглобля!" И только внизу, уже разогнувшись и поглядев наверх, вдруг удивиться, как сверзился оттуда, не расшибив лба о бесконечные стволы, и хватануть морозного воздуха, чтобы отдышаться, и опять удивиться, чего так запыхался - вниз ведь летел, не вверх карабкался... и переждать с полминуты, чтобы унять буханье радостного неизвестно отчего сердца... дорогие денечки!
   Может, и не смогу так больше... перерос... страху набрался со стороны... Когда успел?
   Кулинич засуетился, захрустел ножками стула и подвинулся ко мне - значит, хочет обсудить что-то, - немедленно среагировало внутри, и он выдал мне прямо в лоб:
   - Ты, говорят, уходишь от нас? - я опешил и туго переключался от зимнего склона в свой трудовой дом.
   - Василий... - я притормозил его имя, чтобы окончательно включиться. - Кудряшова сообщила? - он простодушно кивнул:
   - Ты ж понял - мы утром обсуждали... Вся лаборатория гудит... я тебя предупреждал, - он обиделся явно. - Торопишься... работы не видно... все бегаешь, бегаешь, таскаешь свои детальки, как пчелка, а народу надо, чтобы ты трудился, как говорится, в поте... вот... Ну, и получается... Ты что, правда, уходишь? - спросил он другим тоном. И я жутко разозлился.
   - Надо бы! Послать всех вас...
   - Вот видишь! Сам себе трудности создаешь... Диссертацию надо шесть лет делать, ну, пять, понял... Тогда тебя уважают и все такое, и в коллектив врастаешь уже прочно, а так... - он махнул рукой
   - А если я не хочу в вас врастать?! Ты-то что? У тебя все готово, че тетехаешься?
   - Не обо мне речь! Сам подумай...
   - А ты? - я уже непозволительно повысил голос и зря - все сзади бросили обсуждать воспитательниц в детском саду и колготки и замолчали. - Вась, сосчитай до трех - это молодой специалист отсидеть должен. Забыл? Тебе что, срок не давали? А я только второй год отсиживаю! А?
   - Ну, не в этом дело... - он вдруг смягчился... - Я-то что... я тебе по-дружески... а ты не слушаешь... Тормознут - дольше выйдет... поспешишь -людей насмешишь...
   - Ну и... - я вовремя оглянулся, сберёг в себе всякие нехорошие слова... и пошел в цех. Авдошкина меня перехватила на последней ступеньке лестницы, неожиданно распахнув свою дверь:
   - Борода просил зайти! - трагически сказала она и подперла подбородок кулачком с оттопыренным на щеку указательным пальцем. Точь-в-точь, как в деревне на завалинке вечерком.
   - Сейчас?
   - Когда освободитесь! - она даже глаза вытаращила и покачала головой: мол, допрыгался.
   - Ладно, - сказал я, - когда освобожусь, и поплелся в цех, хотя мне там ничего уже не было нужно...
   - Лучше сейчас! - услышал я вслед ее голос.
 
   Андрюшка стоял у цеховых ворот в одной шапке без пальто и, положив руку на калитку, чтобы отворить ее. Он увидел меня и стал ждать.
   - Зайдем ко мне. Поговорить надо, - сказал он, и мы молча гуськом потащились через двор по свежей тропинке наискосок в одноэтажный домик их лаборатории у забора. Я бы сюда с удовольствием перешел работать - так красиво у них вокруг было: будто в сказочный лес попал перед самым рождеством! И кусты в белых шубках с кокетливыми шапочками, и елочки, еще не успевшие отряхнуться, тропинка метлой пошкрабанная со следами каждого прутика, веник у входа, чтобы снег с обуви обтряхнуть... Я бы и тему поменял... Бог с ней. Зато каждый день в такой красоте - окна прямо на эту картинку ...
   - Николай, окажи услугу! - я-то, честно сказать, приготовился, что он меня сейчас тоже учить начнет. - Вот: все. Завершил! Через месяц предварительная... я прежде, чем Соломону нести, прошу тебя прочесть, - он сдвинул по столу толстенную папку с диссертацией в мою сторону. - Ну, с карандашиком... найди время... - я вдруг так обрадовался, от благодарности наверное, что почувствовал даже, как слезы подступают, и очень этому удивился. Неожиданно все так происходит...
   - Здорово у тебя тут, Андрюшка! Вид, как на картине у передвижников! - он, конечно, тоже обрадовался... такой похвале, будто это его картина, и полез в стол. - Хочешь несколько строк? - он развернул кипу листочков из-под копирки и прямо без перехода бросил мне навстречу: "Мело, мело по всей земле, во все приделы, свеча горела на столе, свеча горела..." - замолчал и уставился на меня.
   - Пастернак, - сказал я тут же, хотя слышал это первый раз в жизни. Ему всегда, на все стихи надо говорить "Пастернак", он других по-моему не читает.
   - Молодец, - похвалил Андрюшка совершенно серьезно, - из "Живаго", -прошипел он, заговорщицки понизив голос: - Дали перепечатать.
   - А когда защита?
   - Ну... - он как-то затруднился и стал считать в уме... - Вот ты прочтешь, потом шеф, потом предварительная... ну, к следующей осени, думаю уже отстреляться... весной плохо - ВАК летом спит, а там.. ну, как раз...
   - Ладно, - сказал я.
   - Ты вот что... - он как-то замялся. - В следующую среду не хочешь посетить... дружеский кружок...
   - Я знаю, - перебил я. - Мне Люська говорила.
   - А, да! - сообразил Андрей. - Вы что с ней... совсем... ну, я не то что бы... но по-дружески можешь сказать...
   - Не знаю, Андрей, - я почувствовал, что скисаю. - И Люська, и диссертация... и...
   - Сам виноват! - выручил он меня. - Я тебе говорил...
 
   Борода встретил меня приветливо, даже привстал по-джентльменски.
   - Редко заходите. Не мучают вопросы...
   - Справляюсь пока... - я уже научился осторожничать и решил, что здесь последняя стадия обработки сейчас начнется.
   - У меня к вам два дела: во-первых, в Петербурге конференция...- у меня отлегло от сердца, и я уже слушал вполуха, уставившись на него глазами. - Международная... вот прислали тезисы... - он поднял и положил обратно на стол брошюрку... - Хотел бы попросить вас поехать... поучаствовать... - я совсем обалдел... - У вас как с работой?
   - Ммм... - ничего о себе не знаешь: даже не представлял, что так умею волноваться. -Экспериментов много провел... Вы же знаете, вот на маленьком... на новом стенде... ну, и методику нашел... - тут он вдруг перебил меня:
   - Я знаю... мне Борис Давидович звонил... - ну, у на моём лице, видно, дебильное выражение проявилось... Борода даже улыбнулся... и успокоил меня - Мы с ним учились вместе и работали... Очень заинтересовался вашей работой... хвалил... Да... так вот, вы там посидите, послушайте... с вашими языками... Рефераты, рефератами, а ученые - народ увлекающийся... глядишь, чего-нибудь интересненького и подкинут от себя, сболтнут... А вы внимательно слушайте... записывайте... отчетик небольшой... Ну, и Питер, конечно... провинциальный город, но для экскурсий... - он даже причмокнул и пальцами щёлкнул. - Вы там часто бывали?.. Слушайте, - он даже как-то притушил вторые согласные и получилось: - Слушьте, а ведь у вас такая родовитая фамилия! Вы не из тех Волынских... в России, знаете, кругом история, кругом... да так запорошено... Ну, договорились?! А вот тезисы, возьмите себе, просмотрите... там и даты, и все такое... Вы еще от нас не ездили в командировки?.. Ну, с почином... к Ольге Семеновне зайдете... я сейчас ей позвоню... - он все время голос менял, как артист, и набрал местный номер... - Ольга Семеновна... да, это я снова... да, будьте любезны, к вам сейчас... Вы сейчас сможете? - это он мне, значит. - К вам сейчас Николай Аркадьевич Волынский зайдет, помогите ему, пожалуйста, с командировкой на конференцию... Конечно, конечно... - а я завидовал ему... я так никогда не сумею... вальяжно и открыто и "целую ручки"... и "Питер"... и губы у него такие сочные, красивые, и даже покашливает он как-то вкусно, обстоятельно и по-барски, как в театре...
 
   Люська спала на верхней полке. Блики света пробегали по ее лицу. Без очков и с близкого расстояния оно казалось совсем другим - плоским и почти незнакомым. Я стоял в проходе, положив локти на верхние полки, и поэтому мог смотреть на нее спящую сколько угодно долго. Внизу похрапывал полковник... черт его занес к нам... вторая-то верхняя полка пустовала от самого Питера. Люська, как только я сказал ей про задание Бороды еще по телефону, вечером отрапортовала мне, что уже выписала командировку и билеты возьмет сама, поэтому я первый раз в жизни ехал в мягком вагоне с бронзовыми ручками, столом и креслом в купе на двоих...
   Как это у нее все получается? - думал я, глядя на ее аккуратные бровки, чуть красноватые полоски сомкнутых век, как два маленьких ротика - на каждом глазе, которые глотают все, что попадает навстречу взгляду в окружающем мире...
   Ночные мысли в поезде мелькают, как фонари за окном... одна меня настолько поразила, что я бессознательно совершенно оделся, не обращая внимания на время, и вполне мог в задумчивости выйти на ходу из вагона, хотя сам не знаю, зачем. Я когда обдумываю что-то серьезное - хожу, мотаюсь... Просто эта мысль была такая неожиданная и такая большая, что я совершенно обалдел: как же это все получилось? Как? Я боялся даже себе произнести это слово... я стал... стукачом? А как же еще понять иначе: послали на конференцию, и я внимательно и добросовестно сидел на всех докладах... они в основном, по-английски и по-немецки шли, по-французски только два было... и записывал, и сверял вечерами, теперь отчет напишу - куда мне деться? Должен же я за работу отчитаться! А отчет куда потом пойдет? Ясно - раз отчет! Даже на всех наших отчетах о работе штамп первого отдела... какие там секреты, но штамп-то стоит на этой фиолетовой бумаге, которую называют синькой... И получается, что я шпион какой-то! Теперь втолкнут в партию! Ну, отобьюсь еще три года пока в комсомоле, а там...а то не дадут защититься. Я все так ясно себе представлял, будто это уже произошло, а я вспоминаю, или вижу, как у кого-то это все было... Дадут защититься и... опять пошлют на конференцию или в другую страну... зачем? Писать отчет, о том, что мимо тезисов сболтнул ученый! Шпионить! А чтобы ехать, надо жениться обязательно - одного не отпустят. Тут как раз Люська! И все! Как же это так получилось! И не уйти никуда - вокруг одни тетки всякие и знакомые, свояки, их племянницы, все друг с другом учились и работали, и все друг друга знают и друг про друга знают, и эти сорок два пункта в анкете, над которыми мы теперь потешаемся, кем был твой дедушка до семнадцатого года - это тьфу! Ерунда! И я вспомнил, что еще в институте вызывали в первый отдел и оформили допуск - мне тогда все равно было, но я же подписал какие-то бумажки! Все подписали - поголовно! Весь поток! И я какие-то, а наверное, там будь здоров про всякие неразглашения... как же я жил так, что попал в такой кружок? Дурак дураком... Андрюшка из-под полы какие-то стихи все время достает, которые нигде не печатают, зачем? Люська Окуджавой бредит - все время поет мне про голубой шарик и какую-то Наденьку... что это? Может, они нарочно! Как вырваться из этого и не ездить больше ни на какую конференцию, а лучше в Подрезково или Трудовую на лыжах... и не писать отчеты... а... а... Люська? Может, она тоже отчет пишет и не только о патентах... а?
   Я был весь в поту, в душной оболочке подозрительности ко всем... я заболел, наверное, продуло! Мозги продуло! Чуть отойти в сторону и посмотреть на себя, на свою жизнь... никому не нужную муравьиную суету. Разве это и есть жизнь, в которой есть завтра?
   Мне надо было срочно выйти из замкнутого пространства, ну, хоть на перрон что-ли... рвануть ручку вот эту красную и выйти под скрежет чугунных колодок и вой локомотива и прямиком через эту серую морозно-туманную мглу напрямик туда... какая там сторона света... Я почувствовал, что схожу с ума! Сколько дней я был там? Пять? И Люська уговорила остаться еще на два воскресных... Петергоф, Царское село... откуда у нее столько знакомых в чужом городе? И почему он сказал "провинция"? Что он имел в виду - просто так ведь не скажет...
   Я вышел в коридор, сел на откидной стульчик, поднял глухую шторку на окне, отодвинул занавеску и прислонил горячий лоб к стеклу - там, за стеклом, была огромная страна в полной темноте, с редкими островками каких-то мутных огоньков вдалеке, стеной леса, начинавшегося прямо от полотна... черного, темного, глухого ночного леса... И я понял, что мне спрятаться негде ...