Страница:
В институте началась борьба с "несунами", как по всей стране. Все тащили, что ни попадя, а я оказался несуном наоборот, может быть, вовсе не от сознательности, а от недостатка места дома. Поэтому на работе у меня скопилась целая библиотека и еще куча всяких мелочей... Когда я раздобыл себе стол для экспериментов, нацепил на угол лестницы табличку "Служебный вход", потом подобрал около сберкассы "перерыв на обед"... и пошло... "Руководящая роль партии и государства", "Склад ГСМ", "Доставка на дом", "Грудничковый день", "Паспортный стол"... надписи и объявления были разного калибра и цвета, на бумаге, картоне, эмалированные на металле и просто на газетной бумаге из "Правды" или "Комсомолки"... Из командировки я привез две: "Место занято" и "Прошу не беспокоить". Первую я приделал к внешней стороне спинки стула, вторую к шнуру повыше лампочки в самодельном колпачке над столом.
Что-то сильно сдвинулось во мне после этой поездки - я чувствовал, будто кто-то непрерывно дергает меня за рукава то справа, то слева - понукает, как лошадь вожжами, куда поворачивать, а главное, что я иду, повинуясь, и слабо сопротивяляюсь, потому что каждое такое дерганье спасает меня от того, чтобы я выбился из колеи... Мне это не нравится, но я удивляюсь и иду, сам не зная, почему...
Новый Год справляли за городом у каких-то Люськиных друзей, кажется, школьных. Бегали по двору вокруг елки, жгли костер и кричали от непонятного счастья. Уже стало сереть, когда угомонились. Сладко потрескивали бревна сруба от мороза. Было тихо до невозможности, невольно хотелось услышать хоть шопот, хоть собачий лай, чтобы вырваться в мир, где есть звуки. От этой тишины с непривычки болела голова, и ни о чем не думалось... Это казалось так странно... вот так жить в тишине, в белейшем снеге, ни о чем не переживать - утром на работу, вечером - домой, с сумками... потом топить печь, учить с детьми уроки и спать до утра в тишине, к которой можно привыкнуть...
Все разъехались, а мы с Люсей остались еще на два дня, обещали все убрать и не спалить своей страстью дом. От непривычного непрятанья, долгих ночей и завтраков вместе еще что-то сдвинулось во мне, казалось, что я так живу уже много лет... как все... Можно было нагуляться вдоволь по тихим улицам, раскланяться с незнакомыми людьми и вернуться вместе домой, чтобы протопить печь, поесть и улечься в постель, не пугаясь собственных голосов и скрипа кровати. Нам было так хорошо, что Люська даже не заводила привычных разговоров о том, что надо делать завтра и послезавтра, и от этого, наверное, получалось так тихо и покойно.
Андрей теперь часто не бывал на работе - бегал к оппонентам, ездил в разные институты, собирал отзывы на свою работу, пропадал там, помогая их писать, а может, и сам писал, а бегал за подписями. На вопрос, "как дела?" отмахивался и декламировал свое любимое "О, если б знал, что так бывает, когда пускался на дебют"... и обещал потом поделиться опытом, если выживет.
Кулинич тоже подсунул мне свой толстенный портфель с материалами диссертации и просил прочесть. А мне было скучно, потому что все уже в моей жизни состоялось - не осталось никакого азарта - все понятно: надо сидеть, считать, писать, оформлять и тоже кому-то подсунуть свою толстую пачку бумаги, в которой одна маленькая, крохотная мыслишка, за которую прячется так много надежд и амбиций... Я с трудом заставлял себя заниматься всем этим, потому что впереди предстояло то же, что и моим старшим коллегам...
Крутовой я на полном серьезе доказывал полчаса, как стараюсь исправить свои недостатки, как недоволен собой и беру пример со старейших работников лаборатории, которые все время передо мной, а пока я сам не решу, что достоин пополнить ряды самой передовой и лучшей части нашего общества, нечего и думать, чтобы вступать... Она, спасибо ей, слушала внимательно, и я даже поверил, что этот разговор пойдет мне на пользу - действительно, покопаюсь в себе и глядишь, что-нибудь исправлю, заменю, как сгоревшую лампочку в подъезде...
Люська так и не ушла ни в какой Интурист и огорошила меня новым предложением:
- Коля, я решила снять комнату!
- Зачем? - не понял я.
- Ты что, шутишь, или правда...
- Правда! - согласился я, чтобы она не сорвалась...
- Ты на мне собираешься жениться? - спросила она по-деловому.
- Люсь, ну, зачем ты так? - я думал, что у меня юморно получится.
- Как? - это было на нее не похоже - надувать губы.
- Ну, собираться можно в школу, на вокзал... ну, я не знаю...
- Вот именно! - мотнула она головой... - Не знаешь! Так и скажи!
- Послушай, - я пытался затормозить ее. - Вот я вчера сидел на работе и вдруг так ясно увидел одну вещь... Ну, не важно, что там технически, но просто: вдруг увидел! Она просто сама в глаза лезла... наверное, не первый день, а я ее не видел. Смотрел и не видел, а вчера увидел... знаешь...
- Это ты хочешь сказать, что я тебе в глаза лезу, а ты меня не видишь! - так вывернуть уметь надо! - Понятно! - и она стала срочно все закидывать в свою сумочку со стола. Мы никогда с ней не ссорились, и я не знал, как это бывает... - Так, - она меня заранее остановила ладошкой в воздухе между нами, - только не целуй меня! Когда увидишь - позвони!..
- А я хотел посоветоваться с тобой! - тихо прогнусил я. - Может, это что-то стоящее, ты же патентный бог! - тут она вдруг вернулась от двери и встала передо мной, а когда я поднял глаза: по ее щекам катились слёзы, без шумового сопровождения, руки опущены, сумка такая черная полумесяцем на длинном ремешке на пол опустилась, и я будто увидел ее, и не знаю зачем, сам носом хлюпнул...
Конечно, она осталась, и мы говорили всю ночь. До утра. Тогда она позвонила на работу, что ей надо в ВИНИТИ, а я - что заболел - ехать мне было некуда... так получалось, что куда бы я ни поехал, все везде друг друга знали и друг с другом рано или поздно делились новостями. Вот и выходило, что все тайное становится явным. Поэтому мы и остались у Люськиной подружки, а она жила уже несколько дней у больной матери... и проговорили до вечера... начали с того, что всегда кому-то везет, потому что у кого-то невезение... У Надьки мать заболела, поэтому они с мужем у нее дежурят, а нам досталась однокомнатная квартира, о какой только мечтать: с ванной нормальной, а не сидячей, и кухня семь метров... и Люська мне долго и подробно рассказывала, почему она живет у тетки, а мать в старом сталинском доме с новым мужем... Ее отец вернулся из лагеря реабилитированный, когда вождь умер, но с новой женой... он с ней там познакомился... у этой новой был муж на свободе, но тоже с новой женой... новая появилась, пока первая сидела и с Люськиным отцом сошлась... и все начали сразу разводиться и пережениваться: ее мать и отец, и та женщина... А Люська еще несовершеннолетняя была, и места ей ни там, ни тут не нашлось. Вот поэтому она у тетки, которой, конечно, благодарна, но жить с ней невыносимо, потому что она каждую ночь мотается по квартире, топает: ждет, что за ней придут... ждет с тех пор, как мужа забрали... а он не вернулся... и характер у нее, несмотря ни на что, остался совершенно коммунистический, фанатично прямолинейный, революционный и с ее, Люськиным, несовместимый...
Я ей про свою тетку рассказывать не стал. Просто она меня спасла от детдома... а своих у нее за жизнь никого не осталось... но и я своим не стал...
У меня внутри своя революция шла, как всякая - кровавая и жестокая, но диктатура моей совести никак не свергалась и не разрушалась. Я уже пилил себя за то, что так Люську мучаю и сам все время мучаюсь от угрызений этой совести... Говорили, говорили мы без перерыва и потеряв чувство времени. Кончилась эта исповедь, конечно, как все наши встречи... Люська как сняла очки, больше вообще не надевала. А назавтра я опоздал в свою кондитерскую, схватил булку и стакан с кофе и только успел Лизке вполголоса просипеть сквозь застрявший в горле кусок, что верну этот стакан в обед, и так с кофе в руке помчался в проходную - "Здрась-теть-Саш"... "Э-э-э" - протянула она, пропуская меня мимо, и было ясно, что у нее тоже есть или сын, или племянник, которому она говорит это "Э-э-э" часто, потому что живет он совсем не так, как она понимает!..
Мне неожиданно прибавили зарплату. Это, разумеется, для меня неожиданно, а на самом-то деле, кому надо - знали: Сёмочкина уходила в декретный отпуск. Это заранее начальство знает. Она работала лаборанткой, а числилась МНС, для зарплаты, меня на время декретного отпуска Семочкиной перевели на ее штатную единицу, так всегда делают, - теперь у меня стало 98 рэ в месяц. Ну, конечно, минус за бездетность, подоходный, взносы в комсомол, в профсоюз, ДОСААФ, лотерею и сборы на дни рождений сотрудников... Короче говоря, ... нормально!
Отмечали сразу два события радостно и дружно. Я купил торт и бутылку вина, Сёмочкина принесла какие-то пироги домашние, толщиной, что не укусишь, но очень пахучие и неостановимо вкусные, а остальные, кто что - запасливый народ оказался в лаборатории, и обедать не пошли. Стол накрыли, Борода присел с нами... Так без особых речей обошлось, но с пожеланиями: Семочкиной, кого хочет, того и родить, а мне - диссертацию... успешно...
И тут я вдруг понял, что пора мне позаботиться о заработке всерьез... меня будто осенило, что тридцатка, которая на патентах набегала - это ж слезы! Копался я в журналах, на последней странице случайно наткнулся на объявление общества "Знание". Позвонил. Анкетку заполнил. Рекомендации? Поехал к Борису Давидовичу - у кого ж еще просить для такого важного дела, не на работе же, хотя все равно узнают... Борис Давидович еще предложил и позвонил в Дом Ученых, там, оказывается, шефские лекции по предприятиям организовывали. Шефские - для предприятий, а лекторам платили. Люська стала подозревать меня, что я вечера на кого-то трачу, тогда я пригласил ее с собой. Она слушала очень внимательно в каком-то красном уголке, даже записывала что-то, а потом призналась: "Мне было так интересно! Николай, у тебя явно дар общения с аудиторией - это очень редко бывает! Тебе преподавать надо!" Я, конечно, согласился, тем более, что она успокоилась...
Но верно говорят: деньги к деньгам идут. Я вдруг почувствовал, что мне их просто скоро не сосчитать, сколько заработаю! После такого значительного повышения в зарплате мне еще привалило. Борода вызвал и сказал, что институт заключил договор с заводом, и по этому хоздоговору нашей лаборатории поручена часть работы - наладка экспериментальной установки, и, если я не возражаю, он мне предлагает принять участие, только надо иметь в виду, что придется ездить в командировки... не помешает ли это моей диссертации... Ясное дело, я согласился... даже не стал спрашивать, сколько платить будут... Он от моей реплики заулыбался... наверное, все слишком по-мальчишески получилось: "Согласен! Согласен!" Еще только "Ура!" не хватало и подпрыгнуть...
Так я и стал кататься в К... то на три дня, то на неделю... Люська, конечно, заволновалась... она, по-моему, меня своей личной собственностью считала. Наверное, не зря. Я понял в К..., что очень поддаюсь влиянию из-за своих фантазий... мне Ирочка помогла билет достать обратный... она работала инструктором в райкоме комсомола, а я от общества своего - знание ведь везде знание - лекцию пришел читать, которую на предприятии организовали, на которое я приехал... это длинно объяснять, но познакомились мы быстро... она такая коммуникабельная оказалась, пошла провожать меня - вроде по службе - до гостиницы... и назавтра тоже случайно на заводе оказалась, и опять меня провожала до гостиницы и в гости к себе звала, поскольку она-то местная... То есть, конечно, не совсем местная, но по распределению после ВКШ, ( Высшей Комсомольской Школы), и квартира у нее и перспектива (по партийной линии), конечно, ну, связи и т.д. И так выходило, что просто привалило мне: красивая, перспективная, обеспеченная... вот женюсь, перееду сюда - работа нормальная, квартира есть, диссертацию и тут можно защитить, и цены мне не будет - работа, консультации, лекции, дипломники: живи не хочу... участок садовый... и я столько нафантазировал... Вообще... Не для себя, а вообще, что мне уже не под силу снести стало... Тогда я начал врать: сказал этой Ирочке, что женат. Совсем недавно взял и женился...
- Ну и что? - удивилась она.
- Да так... - я просто растерялся и стушевался, - Думал это имеет значение.
- Никакого! - у нее такой апломб, и зубы сверкают, как ненастоящие... мне даже стыдно стало от своих фантазий... Только я не понял: то ли она и за женатого может запросто выйти, то ли и вовсе замуж за меня не собиралась... Неловко получилось... и завод мне перестал нравиться сразу, но... Эти ребята, заводские, начальство их, мне премию выписывали каждый месяц, как своим работникам... за что - не знаю. Наверное, понравился, потому что начальник цеха и замдиректора на полном серьезе спросили меня не соглашусь ли я, когда защищу, организовать у них лабораторию и возглавить, и квартиру сразу двухкомнатную обещали, мол, одновременно пропуск на завод и ключи от квартиры, а уж перспективы!..
Я понял, что кандидатская - это действительно стоящее дело - уж не такой я самоуверенный, чтобы предположить, что они меня и без кандидатской так же встретили бы. Квартиру предложить - это не шутка, а тем более двухкомнатную, одинокому, не семейному. Люське я всего этого багажа не привез. Просто мы встречались реже, и я забыл про все, а про Лизку и говорить нечего - она, это видно было, - извелась и, конечно, ни одному моему слову не поверила. Она ситуацию разрешила однозначно просто:
- Пусть она теперь тебе сама кофе по утрам подает!
- Кто? - я, наверное, очень натурально удивился, но она никакого внимания не обратила.
- Может даже в постель... на столике на колесиках... ага... - она тоже, когда сердится, становится такой привлекательной, что невозможно удержаться...
- Лиза, послушай, ты же знаешь, я ведь диссертацию заканчиваю, установку езжу налаживать... - но ей мои перечисления совершенно ни к чему.
- Вот и женись на ней!
- На ком, Лиза?
- На установке! Ей сколько лет? Она в период индустриализации родилась, что ей родители такое имя дали? - ну, в чувстве юмора Лизке не откажешь... но раз так, выходит, она хотела за меня выйти...Тут уж тоже целая диссертация получается...
Авдошкина пришла ко мне под лестницу, оперлась двумя руками о стол и совершенно серьезно предложила помощь:
- Николай, у тебя самый трудный период сейчас! - откуда она знает? - Тебе расчеты надо, оформление, графики, ты скажи - я это все умею, не только пробирки мыть и термопары доставать... - ну, я, конечно, растрогался, долго сидел потом и думал, что вот так в одной лаборатории работать с верным другом, толкать науку... Черт те что получалось... какой-то комплекс у меня стал вырабатываться... но Ангелина Сергеевна - это Крутова - меня совсем сразила и сбила с этого упаднического настроения. Она меня остановила во дворе:
- Можно вас на минуточку, Николай Аркадьевич, - я, понятно, обрадовался даже. - Я наблюдаю за вами, - она даже легонько несколькими пальчиками моего свитера коснулась, - наблюдаю и, честно говоря, горжусь, потому что ваши слова - это не простое обещание, вы очень серьезно отнеслись ко всему, что мне говорили, и я в свою очередь советовалась с Иваном Семеновичем - мы с ним решили, что я вам дам рекомендацию в партию... - и так это торжественно у нее, как присяга перед строем...
Сердце мое заколотилось, и я понял, что все очень серьезно. Здесь не нафантазируешь и не отбрехаешься - тут себе биографию испортить - нечего делать, проще простого... Хотел с Люськой посоветоваться, но... что-то остановило... купил бутылку и поехал к школьному товарищу. Так вернее.
Когда мы закончили школу, все суетились, в институты поступали, очки, проходные баллы... а он сразу в армию и на Будапештское пекло... с парашютом... Он старше был на четыре года... а когда вернулся досрочно - после госпиталя, говорить ни с кем не хотел и ничего не рассказывал... так только иногда срывалось у него что-нибудь, и он опять молчал долго... мы с ним странно дружили. Когда мне пятнадцать с половиной было - ему почти двадцать, и почему ему разрешили закончить дневную школу, а потом идти служить, - никто не знал... из нас - никто... Только мальчишество мое прошло, а одиночество - нет, и симпатия наша взаимная не прошла... стала дружбой... наверное, мне повезло, что у меня такой друг был... и неважно, что не так часто виделись...
Он выслушал все внимательно и сказал просто:
- Уходи.
- В каком смысле? - поинтресовался я.
- Ты в этом своем болоте, чем больше суетиться будешь, тем глубже погружаться, а потом засосет - не вылезешь...
- Значит, бросать все на полдороге... и опять идти с самого начала, а там - чуть высунешься, снова... - Юрка человек откровенный. Он даже и не раздумывал - сразу все нарисовал:
- Если о себе думаешь - немедленно уходи... а если веришь, что очень науке нужен, может, у тебя еще романтика в одном месте сверебит, - сразу уходи... - и я всю ночь думал, кому я нужен вообще на этом свете? Выходило: кроме себя - никому... так грустно стало - это... такое открытие, которое никак нельзя использовать - только утопиться или удавиться, но для этого характер особый требуется.
Проверять жизнь экспериментом я не стал, но понял, что если все время об этом помнить... плохо дело кончится... надо что-то наложить сверху, слой другой, чтобы дифракция такая возникла и оставила размытый силуэт, а самому, наоборот - резче очертиться как-то, проявиться, как на фотобумаге в кювете с проявителем...
Но в этот момент я почувствовал, что все, за что мог спрятаться, как-то ужасно надоело, если грубо, без приближений - обрыдло и стало скукоживаться... Стенд мой, который почему-то вызывал разражение у всех, кто до меня начал "ковырять" науку, даже у Кулинича... он опять бубнил мне, что я неправильно поступаю - "вкалывать надо, чтоб все видели"... а тут еще мои отлучки в патентный институт... И сначала все подхихикивали, что ерундой занимаюсь, но вдруг распоряжение директора по институту, чтоб все руководители тем представили патентную экспертизу своих работ...
А кто это знал, с чем едят эту патентную экспертизу? Ну, и началось! Кинулись ко мне, а я думаю: "Братцы! А когда ж я жить и работать буду?" Раз отказал, два, мол, сами давайте - не боги горшки обжигают... Обиженных я считать не стал, а тем более к слухам приноравливаться... они ж из компетентных и независимых источников... "ТАСС уполномочен сообщить"... Но откуда-то Люськино имя узнали, потому что многие в ее патентный институт кинулись... цепочку-то выстроить проще простого... и пошло, пошло... одна Авдошкина мне сочувствовала и, правда, помогать стала... но зато я все время, как на исповеди присутствовал - она мне такого понарассказала... Сидит, работает, а язык сам по себе живет... уже до женских секретов добралась... Познавательно, конечно, но очень уж подозрительно: про такое, наверное, только с подружкой близкой, или доктором, и я никак не мог решить, кто я - никак не выходило, что кто-нибудь из них...
А привычка? Без нее не проживешь... а с ней... слишком часто - лучше б ее и не было... а то все, как у амебы становится: сплошь врожденные рефлексы... и больше ничего...
Диссертация мне казалась полной ерундой, и я успокаивал себя только тем, что не могли все разом сговориться, чтобы врать мне, что она нужна и полезна, ну, и так далее... Командировки - тоже тоска... разве что заработок... Вокзал заплеванный, чай перекипевший, мутный с тугим коржиком, простыня влажная, номер в гостинице с резким запахом хлорки, тусклый свет и сквозняк в цеху, а вечером кино с поцарапанной пленкой и ужин в буфете: утка с зеленым горошком и стакан сметаны, а потом ночью пьешь, пьешь и рыгаешь, звук такой, как будто лошадь мордой трясет, а губы шлепают и в горле у нее клокочет... тоска. Черноземный горизонт до бесконечности, до абсурда, до отчаяния... и в довершение всего Люська перестала очки снимать, когда целуется. Я сначала решил, что по рассеянности это, и, по-джентельменски стерпел... Терпел, потому что дужка стекла мне чуть пониже переносицы так уперлась, что думал обчихаюсь... какое уж тут чувство, если думаешь, как не обидеть человека своей несдержанностью... А Люська ничего... будто не заметила... и опять очков не сняла... Мне так обидно стало... больше всего обидно, из того, что меня тогда давило... Ятут же решил: значит, сам виноват: вот женился бы - она бы всегда очки снимала, а так - и не скажешь... Ну, короче говоря, я принял это за знамение судьбы. Попросил у Андрюшки, чтобы он мне перепечатал стихи те, что под копирку достал, из "Доктора Живаго", и когда вычитал там: "Аве отче, если только можешь, чашу эту мимо пронеси", по-настоящему заплакал. Слезы катятся, а я думаю: отчего я так разревелся? И выходит: просто из зависти, что человек не только себя понять может, но и всему миру объяснить, что с этим несчастным огромным и крошечным миром происходит, объяснить всего двумя строчками! Вот это уже вершина концентрации эмоции, а энтропия какая! Тут я понял, что въехал на своего конька - на энтропию, я уж давно заметил, что у меня такой комплекс выработался "энтропийный" - с тех пор, как Борис Давидовичу экзамен сдавал не по книгам, а по его диссертациям... И понесло меня, понесло... я уж так далеко от поэта забрался, что и сам не знал, как выбраться... поехал к Юрке и первый раз в жизни так напился, что ничего не помнил и утром не мог никак сообразить, где я...
Лежу - потолок чужой, занавески чужие, угол скатерти со стола свисает чужой и картинка на стене, какая-то очередная сосна реалистическая, готовая к распилке на дрова... голова гудит и хлюпает, и ни одной мысли. Вот это меня страшно обрадовало - что в голове пусто... А первая мысль, которая позже появиялась, что, значит, я все-таки выбрал путь и ушел... а там уж и не трудно было по обрывкам, обрывкам добраться до Юркиной квартиры, вчерашнего разговора и даже воспоминания о том, как я не позволял ему снять с себя туфли и говорил: "Я тебе не доверяю! " Это я про туфли... чтобы он снял их...
Совершенно гнусный сюжет получался...
Я пошел к Бороде. Исповедоваться. И там же, сидя против него в кабинете за столом, понял, что никого нельзя слушать ни в чем, что тебя касается... а только скрести душу пятерней и кряхтеть... то ли от натуги, то ли от удовольствия... и прислушиваться внимательно, что внутри происходит... мы с ним больше про "Эрмитаж" говорили, про Петербург провинциальный, и мне ясно стало, почему он лабораторией заведует, а не Иван Семенович, например... я даже удивился, как это просто, и объяснять не надо...
Вот только не сходилось с другими лабораториями, там частенько Иван Семенычи сидели... уж я-то побродил, повидал, благодаря патентам этим...
Однажды после моего возвращения из К... Люська сказала мне, что занята вечером... Это первый раз было за все знакомство наше, и я твердо решил - раз у меня теперь одна женщина осталась, с индустриальным именем, я ей не изменю, проверю на ней свою теорию, наконец, которую у себя на столе выстроил, и буду потом ей верен всю жизнь... а советом люськиным воспользовался: снял себе комнату в расчете на заводскую премию, а к отпуску приплюсовал еще месяц за свой счет, и... налег на свою женщину...
С этого момента начались странности в моей жизни. Комната эта мне случайно досталась... и хозяйка молодая в соседней комнате...Я опять в фантазии брачные ударился, чуть только с ней договариваться стал (что это со мной, объяснил бы кто), но они быстро улетели, потому что эта Валентина Матвеевна сказала мне сразу:
- До первой женщины! Вы меня поняли? Если, - она такая энергичная, особенно руки... кто-то, очевидно, в роду кавалеристом служил, - рубит сверху вниз, - увижу женщину в доме - вещи за дверь... Даже по подозрению... В моем доме женщина больше никогда не появится! - но мне же интересно, я исследователь... вопросы мучают:
- Вы женоненавистница? - нахально, конечно, но я же скоро кандидатом буду, солидным... А она без обид, и без апломба говорит:
- Да. У меня подруга мужа увела. Это часто бывает. Но я думала со мной-то никогда не случится... и вот - пожалуйста... - я призадумался, честно сказать, потому что она сама сразу оборвала мои жениховские домыслы и прикидки, и с Люськой все непонятно, и в дом никого не приведешь, а уж мне солидному как-то неудобно по скверам да подъездам слоняться... И в самом деле - у нее подруга мужа увела, у меня в голове и сердце какая-то индустриальная женщина, Люська последнее время перестала очки снимать... все перепуталось и перемешалось... Но я подумал, что все один к одному: телефон никому не дам и засяду писать... Последний бросок...
В городе нашем, стоит захотеть, можно во всех столицах мира побывать... почти... ну, во всяком случае, дружественных стран, надо только там пить умеренно и есть понемногу, чтобы к концу путешествия не умереть...
Мне почему-то на страны народной демократии везло. Защиты, защиты пошли одна за одной, и после каждой я попадал в столицы разных стран на шикарные пиры... Но уж наш институт и моя лаборатория просто возлюбили Венгрию... центр Европы, Токай, лечо... не знаю уж почему точно... первым Андрюшка позвал... потом друзья по институтской учебе, потом Кулинич...
В эти годы, наверное, чуть ветерком потянуло... свежим... который границ не знает, летит себе по миру, летит и несет с собой все запахи, пыльцу, бацил разных и гриппа, и вольности, и мелодии наигрывает на воспетых водосточных трубах, а от этого мир становится меньше и понятнее, а, значит, привлекательнее и ближе... и самые простые дороги в этот заграничный мир прокладывали люди: торили народную тропу. Одни, кто поталантливее и удалее, надевали сарафаны и кокошники и выводили незамутненными голосами дедовские песни, а под них такие коленца отплясывали да хороводы изображали, что другим и не снилось! А другие, что не могли ни на пуантах, ни в сафьяновых сапожках, накинулись на "отрасли", то есть на отростки науки. И пошли удобрять их диссертациями, и предоставлять тезисы докладов на симпозиумы и конференции, да патенты хватать, да статьи тискать, где только возможно, даже в популярных журналах, из которых расторопные иностранцы выуживали столько придумок и секретов русских умельцев, что окупали их осуществлением не только подписку на эти популярные издания, но и безбедное свое существование в проклятом загнивающем мире, о котором больше всего мы знали по анекдотам и растлевающим тряпкам и штучкам, которые нам очень были по вкусу и не очень по карману...
На защите моей Борис Давидович сказал: "Э-э-э", - долго почесывал лысину оттопыренным большим пальцем, - "Э-э-э... дело не в том присуждать ли степень кандидата технических наук Николаю Аркадьевичу - так вообще вопрос не стоит!" - и сердце мое покатилось, покатилось: а вдруг он передумал и изменил мнение о моей работе, когда прочел ее целиком, наконец?! Я даже взмок весь. А он, как ни в чем ни бывало: - "Вопрос совсем в другом: надо скорее развивать выдвинутую Николаем Аркадьевичем мысль и идти дальше..." - я тут готов был просто поцеловать его в лысину, в пушок этот, который отсвечивал в софитах, направленных на доску, где мои плакаты с графиками висели. Ясное дело, что после такого выступления накидали мне одних белых шаров. Все же, на самом-то деле, знают, кто какой шар кинул, хоть голосование и очень тайное... кто пойдет против такого столпа... к кому потом учеников за отзывом посылать, кого в оппоненты звать... вопросы-то, получается, риторические... Его же во всем мире знают... кто на конференцию в Берлин или Лондон порекомендует...
На банкете собственном в любимой столице дружественной страны я второй раз в жизни опьянел сразу, когда Борис Давидович сказал публично: "Я верю в то, что скоро мы соберемся здесь же после вашей новой защиты!"
Вот тогда-то я (вспомнил сейчас), и притащил домой пачку бумаги, - сразу, сходу докторскую накропать (нахальства оказывается во мне - пруд пруди, только никто не догадывается)... заодно уж, пока разгон есть и еще не все опротивело... Но когда взял ручку и наполнил ее зелеными чернилами из бутылочки ромбовидной за 17 коп. из Культорга, в первой же строчке вместо того, о чем мне следовало писать, такое вылезло, что я в недоумении несколько раз перечитал медленно:
"Кто предал любовь - потерял творчество, кто предал творчество - потерял жизнь".
Я сильно призадумался. На такие формулы я не рассчитывал...
Жара день и ночь стояла невыносимая. Только утро не сдавалось... И мне отступать было некуда. Теперь у меня свой стол. Надежная защита от женщин, правда, я заметил, что хозяйка моя вдруг стала принаряжаться и даже достала где-то немыслимую импортную кожаную юбку... с чего бы это... и как со мной соотносится?.. Я был неисправим, но я внушал себе: впереди суровые трудовые будни в ожидании, когда ВАК любезно подтвердит, что я имею право хоть о чем-то в жизни высказать собственное мнение.
суббота, 31 Августа 2002 г.; 13 октября 2004