Садовяну Михаил. Никоарэ Подкова

   Путники замечали, что здесь в селах живут иначе, чем в других местах, где они бывали. Жители беззаботно хлопотали на пасеках и в садах, весело кланялись проезжим, на лугах пестрели стада. Но горы, сторожившие слева и справа долину, казалось, теснили ее.
   К полудню, двигаясь все в том же порядке, пришли к мосту через Шомуз и к мельнице, откуда дорога повела на высокий холм, за которым далеко-далеко, до старой усадьбы, обители воспоминаний, простиралась широкая долина Серета.
   Мельница, слегка сотрясаясь, работала только в один постав. Под навесом у дороги сидел на скамье мельник. Вопреки образу, привычному и в жизни и в сказках, мельник не был изнуренным годами и слабостью старцем, а молодым и веселым с виду.
   - День добрый, бог в помощь! - крикнул дед Петря, желая вызвать мельника на разговор.
   - Благодарствуйте, ваши милости, - отвечал мельник, поднимаясь со скамьи и обнажая кудрявую голову.
   - Что ж у мельницы народу нет никого? Я вижу, ты один, - продолжал дед. - Позволь нам сделать привал под твоим навесом.
   - Милости просим, - отвечал мельник, разглядывая их зелеными, как волна, глазами.
   Прочие всадники подъехали ближе; подошла и телега Иле Караймана. Мельник пояснил:
   - Мужички с мешочками собираются, добрые ратники, к вечеру, когда воротятся с поля и от других дел. Мельница зерно перемалывает, а мы языками мелем, о том, о сем толкуем. Это мельница Барбакота ["мужичок с ноготок", герой румынских сказок].
   - Кто был сей христианин, носивший такое прозвище?
   - Прадед наш. Прожил девяносто девять лет и оставил нам, правнукам, мельницу и советы в придачу.
   - Советы? Должно, мудрец какой? - усмехнулся Александру.
   - Так оно и есть, с вашего позволения.
   - А тебя как величают?
   - По имени зовут Тудорикэ, а по прозвищу Плутяга [герой румынских сказок, отличающийся хитростью и лукавством].
   Собравшиеся развеселились.
   - Что ж, сойдем с коней у мельницы, где жил "Сам с ноготок - борода с локоток", - весело сказал Никоарэ, - а Плутяга поделится с нами вестями.
   - Никак невозможно, - отвечал Тудорикэ, оскалив белые зубы и следя за тем, как всадники соскакивают с седел. - Прадед учил нас: вестями не делятся, а обмениваются. Мы тут, в долине Шомуза, живем на отшибе, ничего не ведаем. Хотелось бы, честные путники, знать, что делается при дворе господаря и в Нижней Молдове. Прошумели там войны и напасти. Узнать бы, что еще там творится и что будет. Прослышали кое о чем, да не обо всем. Нет у нас, как в других местах, боярских гнезд, где плодятся обманы. Уж простите на слове, коли из ваших милостей кто боярин. Я не по одежде принимаю вас за купцов, вот только сабли у вас на поясе.
   - Купцы - да не продаем и не покупаем, - отвечал Никоарэ и положил руку с перстнем на плечо мельника.
   Тот повел глазом, не выказывая особой робости.
   - Великая честь, когда у нищего порога останавливаются государевы бояре.
   - Мы не бояре, Тудорикэ, и не из Ясс едем.
   - А я, привыкши верить своим глазам, думал иначе, государь.
   Подкова обернулся и благосклонно посмотрел на него.
   - Я - простой воин, честный мельник.
   - Радуюсь, государь, - взволнованно проговорил догадливый мельник, что вижу тебя крепко стоящим на ногах.
   Спутники Никоарэ захохотали.
   - По душе мне твоя смекалка, Тудорикэ.
   - Таков был и прадед мой Барбакот, государь. Это он приучил нас остерегаться боярской братьи. Лучше нам друг с дружкой не встречаться, не то разозлят нас, так мы их крепко покусаем. Прознали мы у родичей, у которых больше земли и простору на серетской равнине, что в той стороне вышли с великой ратью бояре собирать новые, только что выдуманные дани подати. В Шомузе народ победнее и числом поменьше, про нас и забыли. А вот недалеко от Руджиноасы заявились они в село и собрали с рэзешской общины семнадцать быков. А налог был восемнадцать быков. И тогда будто схватили служилые младенца и увели его, как залог, вместо недобранного быка. Так ли это? Ваши милости про такое не слыхали?
   - Про такое не слыхали, зато знаем немало другого, - пробормотал дед Петря.
   - А я вот что скажу, - продолжал Тудорикэ, пристально глядя на Никоарэ. - Для таких бояр пригодилось бы господарю лекарство наших шомузских баб: льют они настой молочая с вином в воду, чтоб оглушить и поймать рыбу. Напоил бы господарь дворцовых тварей молочаем, поплыли бы они по реке усопших до Дуная, а потом в море, на самое дно, да и в пекло.
   Дьяк с превеликим удовольствием взглянул на правнука Барбакота.
   - Не забуду при встрече поведать о том господарю, - сказал он улыбаясь, меж тем как Никоарэ и его ратники садились на коней.
   Когда тронулись в путь, солнце сверкало в глубоких водах обширного пруда, свивая в нем огненные гнезда. Лошади бежали иноходью, и, покачиваясь в седле, всадники с усмешкой думали о лукавых речах ленивого краснобая-мельника. Медленно рассеивалось веселье недавних минут, проведенных на привале, словно пушинки одуванчика от дыхания ветерка.
   Кони шли бойко даже под палящим полуденным солнцем; наконец путники достигли вершины, на которой волнами колыхались цветы и травы. Внизу открывалась взорам широкая долина Серета; изгибаясь плавными излучинами, неторопливо текла река среди зеленых рощ. Сделали еще привал, накормили коней, петуха и закусили сами.
   Сердце в груди Никоарэ учащенно забилось, когда дед Петря Гынж повел их к тому волшебному уголку, где в мутные струи Серета вливался прозрачный поток Сучавы. Там был приют незабвенных детских лет, каменная сторожевая башня, сады за высоким тыном, пасека, где когда-то хозяйничал дед Войку, конюшни и каретный сарай, загон для овец, кузница, где звенели о наковальню молоты цыган, галерея, где за ткацкими станами работали молодые девки, широкий двор, где мать его в траурном своем одеянии проходила от камор к крыльцу. В годы его отрочества старый князь Юрг Литян уже спал вечным сном в саду под гробовой плитой у алтарной стены часовни. С родным домом Никоарэ простился еще в малолетстве. Капитан Петря отвез его за рубеж, в чужедальнюю сторону. С тех пор он здесь ни разу не бывал.
   И теперь он вдруг взглянул и, ужаснувшись, опустил голову. Ничего не уцелело от всего этого. Башня рухнула, и развалины обросли плющом. От двора и следов не осталось. Все истребил пожар. Крыша часовни провалилась.
   Десять воинов стояли в ожидании, обнажив головы, словно надеялись, что возникнет перед ними, как в сказках, слышанных в детстве, дворец, колдовством погруженный в землю. Но вокруг был только лес, тихо шелестела листва; малиновки гонялись друг за дружкой в дрожащих полосах света и тени, а чудо не совершалось, ибо могилы остаются могилами.
   Никоарэ крепко зажмурился, чтобы сбросить слезы, нависшие на ресницах, потом вздохнул и поднял голову.
   - Останки моей матери были хотя бы собраны и преданы земле?
   Капитан Петря промолчал.
   Они подъехали к часовне. Плита, под которой покоился Юрг, была откинута, гробница взломана: даже там грабители искали драгоценностей. О жестокая скорбь! И в могильной сени не знает человек покоя. Никто не огражден от подобного поругания.
   Есть, однако, мужи, которым дано подняться над жизнью и смертью и сохранить крепость духа в испытаниях, дабы исполнить свой долг на земле. Так сорок восемь лет держал меч в руках преславный Штефан Водэ, защищая родную землю и народ свой от чужеземных захватчиков. И хотя понимал господарь тщетность начатой борьбы, до конца стоял на своем, желая быть примером для грядущих поколений. Шел по его стопам и господарь Ион Водэ и тоже пал жертвой. Пока не сломлены недруги, надобно стоять против них до того часа, когда придет возмездие. Падут витязи, связавшие себя клятвой, но бессчисленные, как листья в лесу, как песчинки в пустыне, поднимутся бедняки, все до последнего, за свою свободу и правду.
   - Так не будем падать духом, возлюбленный брат, и пойдем своим путем.
   - Да, батяня Никоарэ, - ответил, уныло вздыхая, Александру. - Только я вот о чем думаю: где мы ночь проведем?
   - Выберем зеленую полянку, - отвечал дед, - смастерим шалаш из веток. Не пропадем.
   Александру кинул насмешливый взгляд на деда.
   - Разведем костер, - продолжал капитан Петря. - У нас с собою есть все, что потребно для подкрепления сил.
   - Добро, дед Петря, - отвечал Александру смягчившись.
   Но Медвежья Поляна не пустовала - там горели костры, стояли шалаши. В лесу разбили свой табор цыгане-ложкари. Возле четырех кибиток табора поднялась суета, когда булибаша заметил приближавшихся вооруженных всадников. Он издал громкий вопль и приказал всем своим двадцати восьми подданным опуститься на колени и склонить головы. Приказ был дан на незнакомом языке, понятном лишь одному из слуг Никоарэ.
   - Ступай, Иле, - мягко проговорил Никоарэ, - распроси этих несчастных.
   Подкова знал, что полуголые горемыки цыгане нередко жили обманом и воровством, а при случае пускали в ход кистень и нож. Может, они-то и ограбили гробницу князя Юрга. Но рабы эти, потомки тех, что привезены были татарами из самой Индии и проданы местным боярам, изведали в своих скитаниях одни лишь напасти, вкушали одни лишь удары бича и питались жалкой пищей; никто не учил их иной жизни, никто не миловал их. Несчастные, отверженные люди, думал Никоарэ. Но телом цыгане ладны, и жены у них красивы. Владеет племя сие даром песни и ремеслами. И когда к ним милостивы, служат верно, как Иле Карайман, самый надежный товарищ. Родное его селение получило от господаря Иона Водэ свободу, и вот кобзарь Иле стал Никоарэ братом.
   Подлый обычай завели молдавские бояре: на пирах приказывают своим рабам цыганам влезать на деревья и, соперничая в меткости, стреляют по ним из луков. А девушек волокут в опочивальни и, насладившись красой невинной, швыряют ее в грязь, как сорванный цветок. В родной стране, быть может, были счастливы цыгане. Говорят, в Индии природа ласкова и изобильна. Будь они там даже последними из париев, и то не испытали бы, несчастные, такого унижения. Татары, властвовавшие в Азии и делавшие набеги в Индию, установили и там свое господство и вывозят оттуда живой товар в наши княжества; вот уже два столетия как повелся в Молдавии бесчеловечный порядок рабовладения. Боярам захотелось растоптать свободу и местных жителей - закрепостить их. Благословенна память Яна Савицкого, моего учителя в Баре, думал Подкова. Он открыл моим глазам сию истину. Но ляшские ясновельможные паны осудили Савицкого в сейме за учение его, и палач отрубил бедняге голову на высоком помосте посреди Львова в базарный день.
   Не успел Подкова спешиться, как вернулся испуганный Иле Карайман.
   - Государь, - вскричал он, прижавшись подбородком к суконному чепраку гнедого. - Государь, - повторил он с тяжким вздохом, поднимая полные ужаса глаза. - Булибашу этих цыган, что стоят на Медвежьей Поляне, зовут Зайлик; он тоже из Рунка, где отец мой Феделеш был старшим булибашей надо всеми цыганами, получившими свободу из рук Иона Водэ. Пришел ратный отряд нового государя Петру Хромого; все у нас разрушили, разграбили, а родителя моего прикончил палицей армаш [исполнитель приговоров княжеского суда, начальник тюрем] Чорней. Все мои родичи либо погибли, либо разбрелись по свету. А кого успели схватить служилые, тех вернули в рабство. Зайлику удалось бежать с этими четырьмя кибитками. Пришли они сюда и принялись делать для местных селян ложки, корыта и ковши из тополя да из ивы. Но живут бедняги в страхе, потому так испугались нас. Что мне с ними делать, государь?
   - Ободри своих сородичей, Иле, и оставим их в покое. У нас у самих на сердце черная тоска.
   Государь ласково положил руку на голову цыгана; Карайман схватил эту дружескую руку и поцеловал. Затем, глотая слезы и вздыхая, отправился к булибаше Зайлику передать повеление своего господина.
   - Государь пробудет в Медвежьей Поляне недолго, только отдохнет и закусит, - сообщил он булибаше.
   - А что ж так, брат Иле?
   - Хотел он взглянуть на отчий дом, а нашел лишь развалины и пожарища. От княжьего владения не осталось и колышка, не за что рукой ухватиться. Отдаем все это вам и чаще лесной. Отряхнет он прах от ног своих, сядет снова на коня, и мы отправимся дальше.
   - Больше уж не вернетесь?
   - Нет, его светлость Никоарэ воротится и установит в стране правосудие.
   Булибаша Зайлик поклонился Никоарэ и велел своим подданным войти в шалаши, сидеть там, не шевелясь, и молчать: государь делает привал для трапезы. И все же, когда на закате скитальцы уселись подле телеги поужинать, в шалашах послышалось тихое, робкое перешептывание: подданные Зайлика подбивали друг друга спеть песню для гостя.
   И зазвучали стройно голоса, вторили им струны кобзы и лютни. Цыгане пели о своих муках и о тоске бесприютных путников.
   Никоарэ с товарищами прислушивались, пытаясь разобрать слова, но цыгане пели на древнем своем языке; один Иле Карайман мог понять их.
   - Молдаване тоже поют эту пенсю, - сказал Подкова. - Вот кончат ложкари, я спою ее, как пели пастухи, что пасли стада по соседству с нашим селом.
   Иле тихо шепнул государю слова песни:
   Матушка моя родная,
   Долетела грусть-кручина
   Через горы и долины.
   Не развеять той кручины
   Ни пастушьему рожку,
   Ни церковному дьячку.
   Только я душой своей
   Утолю твою тоску.
   16. У БЕРЕГОВ СЕРЕТА И ПРУТА
   В тот же понедельник в сумерках подошли скитальцы к берегу Серета; намеревались они перейти реку по мосту в окрестностях Верчикан, неподалеку от бывшей усадьбы князя Юрга.
   То был старый, всем известный наплавной мост, перекинутый через реку на лодках и укрепленный на обоих берегах канатом, намотанным на дубовые сваи толщиной с добрую бочку.
   Мост сторожили два старика, отец и сын; у обоих были нависшие белые брови и короткие, общипанные, точно овечье пастбище, бороды. Неподалеку в двух избах жили их внуки - они прибегали на помощь в случае большой воды либо столкновения сторожей с задиристыми путниками.
   - Велико ли мыто за проезд, деды? - спросил капитан Петря. - Как и тридцать лет назад?
   - А ратник, знать, переплавлялся тут, - отвечал старик отец. - Да что-то не припомню тебя, хоть и не так много лет прошло с той поры. Может, было то в первое княжение Петру Рареша? Иль ошибаюсь я? Ты не помнишь, хлопче?
   - Да уж, верно, как ты сказываешь, батя.
   - Не знаю, право, что мне с тобой делать, Андрюша! Все ты забываешь. Какое же мыто за проезд? Скажи-ка ратникам, а то вон проезжие с каких пор глядят на нас, ответа дожидаются.
   - Да мыто все то же, добрые люди, - сообщил седовласый сын сторожа. За человека, как за трех лошадок, - одна деньга, а за лошадок по бану с головы. За десять овец - один бан и за пастуха - бан, потому как он хозяин над овцами. Псы не считаются, они овец стерегут.
   - Дороговато, да и не разберешь, - улыбнулся Подкова.
   - Что ж, - отвечал сын старца, - может, дороговато, да и расходы у Верчиканской общины немалые. Мы сторожим мост по государеву указу с той самой поры, как осели тут.
   Вмешался в разговор отец. Сын тотчас умолк.
   - И не забывай поведать, Андрюша, что нас привел сюда и поселил у берегов Серета преславный господарь старый Штефан, наделил нас землицей и грамоту выдал нам. Пришли мы сюда по его приказу, когда воевал он ляшского короля и дошел до крепости Перемышль. А как господарь был православный, одной с нами веры, то мы послушались его и осели тут на берегу, где и поныне находимся. Хорошо тут живали, паны-братья, наши старики, жили хорошо и мы, а вот внукам приходится туго. Не далее как с час пути от нас живет боярин Кошовей; выстроил он у себя мост через Серет и все уговаривает нас снести старый мост. Убытки, говорит, возмещу вам. А он, как останется один, удвоит мыто. Только не можем мы по его воле учинить, ведь повеление-то сторожить мост и собирать мыто получили мы от самого Штефана Водэ.
   Подкова заговорил с ним по-украински:
   - А не забыли вы, панове, ридну мову? Со времени Штефана Великого немало воды утекло.
   Старики возрадовались, услышав, что гордый муж говорит на их родном языке.
   - А как же, пане, помним родную речь. Да научились мы и молдавской речи и породнились с местными селянами, что живут на берегах Серета. И живем с ними, как братья; и храм божий, и кладбище у нас общие.
   - Да вот Кошовей требует, чтобы мы мост снесли, - недоуменно заговорил сын, почесывая под мышкой.
   - А ты, Андрюша, сиди смирно, не встревай в разговор без надобности, - укоризненно сказал старик.
   Андрюша смущенно отошел в сторону.
   Подкова снова спросил:
   - Как звать тебя, старче?
   - Степаном звать, честный купец, потому как держал меня на руках старый Штефан Водэ, когда пришел со свитой проведать Верчиканы. Крестным отцом моим был господарь.
   - А раз так, - проговорил Никоарэ на языке жителей Верчикан, - то прими от меня мыто. - Он снял с пояса черную кожаную сумку и развязал тесемки.
   Дед Степан снял шапку, и Никоарэ бросил в нее серебряный талер. Старый сторож подивился щедрой плате - такого мыта не получал он ни разу с тех пор, как поставили его у моста.
   Он вскинул глаза и с улыбкой взглянул на путника из-под нависших мохнатых бровей.
   - Ты такой же купец, как я султан Солиман. Скажу тебе, батько, что есть у меня еще один серебряный орел, - подарен он мне при крещении. Оставлю я оба талера церкви, пусть попы поминают меня за обедней. Изволь назвать свое имя: поп запишет его и не забудет помянуть при совершении проскомидии.
   - Ион Никоарэ [в Запорожье Никоарэ Подкова был известен как гетман Иван (Ион) Подкова], старче, - вздохнул путник.
   Старец поднял с помощью посоха свои нависшие лохматые брови и взглянул на проезжего, приоткрыв рот.
   - Теперь я знаю, батько, чей ты брат... Да будут во веки веков благословенны имена Иона Водэ и твоей светлости. Знаю, уходишь туда, где уж не раз бывал; до нас оттуда долетели песни, - поют о тебе наши кобзари.
   Он помахал рукой.
   - Эй, Андрюшка, - прокричал он нежданно звучным голосом. - Беги на тот конец моста, крикни, чтобы все бабы, дети, скотина, отошли с дороги, не мешали бы его светлости.
   Старик помоложе побежал мелкими шажками, выкрикивая приказания, и возгласы эти, далеко опережая его, отдавались эхом в прибрежных рощах на другом берегу.
   Кони затопали по дощатому настилу моста, а следом за ними над мутными волнами Серета загрохотала телега. Долго стоял дед Степан, держа в руке шапку с талером, и глядел вслед путникам.
   - Бачил, Андрюша? - спросил он наконец.
   - Бачил, - с изумлением в голосе отвечал сын.
   Другая встреча, о которой вспомнил потом Никоарэ, произошла в среду к полудню - уже на берегах Прута, у брода, что был повыше Штефэнешт. В ту пору вода в широкой и многоводной реке вздулась от дождей, пролившихся в ее верховье и, словно щепку, унесла паром. Паромщики умчались на подводах вниз по реке ловить лодки от парома, застрявшие у песчаных берегов, и бревна, выброшенные волнами.
   - Разбушевался, ленивец! - говорили местные жители. Скрестив на груди руки либо засунув их за пояс, глядели они то вверх, то вниз по течению реки, где неслись по вспененным волнам целые стога сена и всякая хозяйственная утварь из прибрежных селений.
   - Как взыграет река, так будто когти выпустит, - сказал местный лесник остановившимся на берегу всадникам, - все хватает и уносит с собою. Вам надо на тот берег перебраться, ратники?
   - Надо-то надо, да не знаем, как теперь перебраться, - отвечал дед Петря. - Поедем берегом вверх по реке. Знал я прежде брод, вода там не выше конских лодыжек.
   - Должно быть, брод Ионашку. Да семь лет, как его не стало. Река переменила русло и теперь течет у крутого берега над глубокими омутами. Переправы более удобной, чем эта, - нет в наших краях. Взгляните-ка получше промеж ив и увидите на том берегу Прута землянку. Там у протока Аксинте - рыбацкий стан. Вот уж три недели, как перегородили рыбаки тот рукав, а туда карп по весне валом валит на нерест. Теперь ловят его неводами. Да три-четыре дня придется им сидеть на месте с порожними возами. Покуда не наладим паром, не выйти им оттуда, не продавать рыбы по селам и городам. А на той стороне за рекой, в двух переходах, - одни лишь пустынные места. Только стада под охраной псов и пастухов пасутся в том безлюдьи.
   Всадники привстали на стременах, поглядывая в сторону Аксинтевского протока.
   - Видны люди, - сказал Александру, приложив щитком руку к глазам.
   - Их можно бы вызвать, - заговорил лесник, поглядывая на Подкову как на господина этих заезжих купцов, более похожих, однако на ратников. Недалеко в шалаше у меня лежит турий рог, да только кто сумеет протрубить? Тут нужно крепкое дыхание. А затрубит рог - так и кажется, что встает и ревет старый тур. Когда-то покойный отец мой трубил в тот рог, а я не могу, у меня грудь слабей.
   - Принеси его, добрый человек, вознаградим тебя.
   - Не о том речь, - махнул рукой лесник. - А вот кто затрубит?
   - Найдется трубач, - с притворным смирением отвечал Карайман.
   - Не верится, купец молодой. Но коли протрубишь в рог, твой будет.
   - Принеси его, брат лесник.
   - Принесу, потехи ради.
   Лесник весело вскочил на лошадь и во весь опор помчался к овражку. Вернулся он с могучим рогом, должно быть, играли на нем в древние века на пиру у Зелена-царя [герой румынских сказок].
   - Вот, - молвил лесник, осадив коня, и спешился перед Никоарэ.
   Иле Карайман протянул руку.
   - А не шутишь? - улыбнулся лесник. - В самом деле желаешь попробовать?
   - Так другому и не суметь, - усмехнулся Подкова. - У нас один только Иле мастер трубить.
   - Стало быть, его Иле зовут? Что ж, будь здоров, Иле, а я от слова своего не отрекаюсь.
   Карайман погладил рог, оглядел тонкий язычок и мастерски округленный наконечник. И как приложил к губам, так и заиграл рог протяжными переливами, переходившими в могучий рев и затихавшими в трепетно дрожащем напеве; казалось, от смерти к новой жизни пробуждался старый тур.
   - Утешил, сделай милость, сыграй еще разок, брат Иле, - изумленно проговорил лесник. - А ежели протрубишь в третий раз, то непременно приплывут на лодке рыбаки с Аксинтевского протока. Сдаюсь! Рог, доставшийся мне в наследство от родителя, - твой!
   - Поблагодари, Иле, лесника.
   - Зовут меня Павел Вавел, честный купец.
   - Поблагодари лесника Павла Вавела, - продолжал Никоарэ, - и подари, Иле, доброму человеку нож - из тех, которыми промышляем.
   Карайман тут же достал из телеги длинный ратный нож с рукоятью из оленьего рога.
   Лесник Павел Вавел бережно взял его в руки, покраснев от радости до корней волос.
   - Это княжеский подарок, твоя светлость, - пробормотал он, поцеловав рукоять и низко поклонившись Никоарэ. - А теперь, брат Иле, протруби еще раз в свой рог, - прибавил он, подходя к Карайману.
   Иле протрубил еще раз, повернувшись к рощам на той стороне реки.
   - Ладно трубишь, - закивал головой Павел Вавел и застыл, наклонив голову и внимательно прислушиваясь. - А теперь вот что, брат Иле, - сказал он, выпрямившись, когда смолкли звуки рога. - Протруби в третий раз короче, да этак повелительно, - увидишь, что сделают рыбаки.
   Когда Карайман в третий раз затрубил в турий рог, словно зовя и повелевая, за рекой на опушке рощи показались три человека. Двое других полезли на ракиту, чтобы лучше разглядеть.
   - Подойдемте к самой воде, - посоветовал лесник. - Видно, люди на той стороне хотят о чем-то спросить нас.
   Как только они присели у воды, с того берега понесся в тишине звук голоса, будто живое существо перебегало по мелким волнам.
   - Что надо? Челны для переправы?
   - Челны. Получите от его светлости добрую плату, - ответил лесник Павел Вавел.
   - Слышали. Едем, - взмахнула крылами на опушке рощи таинственная птица голосов.
   Обрадовало путников радушие незнакомых людей, которых они никогда не видели и, быть может, никогда больше не встретят. Искусство переговоров над водной пеленой иное, нежели на горных вершинах, где пастухи перекликаются, звеня голосами. Подкове вспомнились рыбацкие станы на Днепре. Эти люди из той же братии и так же готовы помочь проезжим в беде.
   Переправа затянулась до заката. Рыбаки с Аксинтевского протока отплыли выше по реке на двух спаренных, крепко привязанных друг к другу челнах, поверх которых положили настил. Их было восьмеро: шестеро сидели на веслах, двое отталкивались шестами, и лодки неслись наискось по речной стремнине. Пристали к берегу много ниже того места, где ждали путники.
   Потом бечевой потянули плот вверх по реке до удобного места, куда последовали и проезжие. Погрузили на плот телегу, коней и людей, посовещались, как лучше плыть, и сначала тронулись плавно, потом по приказу атамана рыбацкой ватаги гребцы разом напряглись, ударяя веслами, точно крыльями, с двух сторон по воде.
   Прощай, Павел Вавел! Лесник рассматривал сверкающий на солнце нож с рукоятью из оленьего рога, любуясь булатным клинком, потом вскочил на свою лошадку и был таков. Когда челны причалили к берегу и снова протрубил рог, лесника уж не было видно; звук рога догнал его в лесной глуши.
   - Добро пожаловать, братья, - проговорил с поклоном рыбацкий атаман, когда пристали с берегу протока.
   То был рослый человек с легкой проседью в волосах, с лицом, бронзовым от солнца и ветров. Под его усищами, шириной с крылья воробья, сверкали белые зубы.
   - Довелось вам из-за переправы помучиться. Но теперь уж все кончилось.
   - Спасибо, добрые люди, - отвечал Никоарэ. - Радушие ваше приятно сердцу.
   - Зовут меня, братья путники, Агапие Лэкустэ, родом я из рэзешской общины Лэкустены, что за Прутом, вон там внизу.
   - Дай тебе бог счастья! Большую ты нам услугу оказал - душе отрадно.