Салов Андрей. Мой друг Плешнер

   Поселок давно уже спал, идти было решительно некуда, и Плешнер отправился домой, в надежде забыть недавнее разочарование за сытным, и обильным ужином. Но, увы, он опоздал.
   Оставалось одно, - терпеливо ждать утра, не обращая внимания на бурчащий протестующе живот. Котяра прилег на свое излюбленное место - мягкий диван, покрытый шелковистым покрывалом, и погрузился в сон. Время от времени он пробуждался и прислушивался, не проснулся ли дом, не спешат ли на кухню хозяева покормить голодного скитальца. Но в спящем доме было тихо, и тогда он переводил взгляд на железное чудовище, монументом застывшее на столе и издающее однообразные тикающие звуки. Плешнер знал, что от этой железки зависит пробуждение людей и начало нового дня. И так хотелось поддать ему лапой в металлический бок, но чудище продолжало все также монотонно и неутомимо вести одному ему ведомый счет. И Плешнер снова погружался в сон, чутко поводя ушами.
   Еще одно существо нарушало сонный, домашний покой, все время что-то бормоча и всхлипывая. Но, как Плешнер не старался уловить, о чем шепчет в ночи огромное стеклянное существо, сделать он этого не смог. Оно находилось всего в паре метров от него и всхлипывало, и шептало, то радостно, то, как казалось коту, вопросительно, а на самой его верхушке раздутая белая рука, помахивала Плешнеру огромной, безобразной пятерней. Котяра понимал, что существо настроено вполне миролюбиво и не причинит ему вреда, но врожденная осторожность заставляла время от времени поглядывать на необычного соседа, странное и подозрительное, шепчущее в ночи стеклянное существо.
   Плешнер спал чутко, и громкий хлопок, грубо разорвавший хрупкую паутину сна, тотчас же поставил его на ноги, выгнул спину устрашающей дугой, заставил предостерегающе зашипеть. Кощунственный в сонной ночи звук, издало стеклянное существо. Оно изменилось и уже мало походило на прежнее. Исчезла миролюбиво помахивающая котяре белая пятерня, а по полу ползла бормочущая и всхлипывающая, вязкая жидкость. И не было ей конца, она ползла и шептала, а дом все также крепко и безмятежно спал. Звук не потревожил людей, сонные грезы крепко держали их в чарующем плену.
   Шепча и обиженно вздыхая, жижа подползала все ближе к дивану, и насторожившемуся на нем коту. Постепенно напряжение оставило его. Жижа вела себя вполне миролюбиво, котяре не угрожала, а запах шедший от нее, волнами разливался по комнате, заставляя живот урчать пронзительнее. Котяра пересилил робость и спустился с дивана поближе к странному ручейку, недоверчиво понюхал его, тронул лапой, потом еще раз, машинально облизал ее и - о чудо! - вкус ему понравился.
   О голоде можно было позабыть, и Плешнер набросился на пищу, саму ползущую в его ненасытную пасть, благодаря судьбу за неожиданный, и от этого вдвойне приятный подарок.
   Наелся он до отвала. Желудок был полон и блаженно помалкивал удовлетворенный. Плешнер поднял голову от пола и сделал шаг. То, что произошло вслед за этим, всерьез озадачило его. Пол, на котором он находился, неожиданно вздыбился и с силой, пребольно трахнул котяру по макушке, да так, что у него, лежащего на спине, поплыли перед глазами разноцветные круги, да заплясала в глазах добрая дюжина полупустых стеклянных бутылок. Ломило затылок, и не хотелось шевелиться. Плешнер лежал и ждал, когда утихнет боль и не повторит ли пол свой скверный фокус. Но все было тихо, и лишь бутыли все никак не хотели стать в строй, а все мелькали перед его глазами, и число плясунов постоянно менялось в зависимости от того, каким глазом смотрел он на них. Правый существенно отличался от левого, а оба вместе, вообще показывали черт знает что. Но Плешнер не испугался. Он был стар и сер, к жизни относился философски, и разумно рассудил, что если тебя ни с того ни с сего по макушке стукнул пол - значит, есть для этого веские основания.
   Отлежавшись, он попытался приподняться. Пол угрожающе накренился, явно намереваясь еще раз задать коту трепку. Но тот был начеку, медленно, не спеша, не обращая внимания на качающийся под ногами пол, приподнялся, немного постоял на месте, затем сделал шаг, другой, и вновь оказался на полу, получив оглушительную оплеуху по уху от распоясавшегося, свихнувшегося в ночи пола. Но Плешнер был стар и упрям, он медленно, но верно, шел к цели. Еще несколько раз схлопотав по затылку и по ушам, он добрался-таки до дивана и спустя несколько безуспешных попыток, стоивших ему отбитого зада, все-таки оказался наверху.
   Закрыв глаза, он отдался нахлынувшей неге, поглотившей без остатка его могучий организм. И было так легко и приятно. И вспомнилась милая трехцветная кошечка, их слаженный дуэт, великолепные песни, что пели они назло морозной ночи. Он принялся потихоньку намурлыкивать их про себя и не заметил, как дух его вознесся ввысь, развернулась душа наизнанку, обнажая его до самых сокровенных уголков. И полилась из его уст песнь громкая и ликующая, и не было больше мрака и немоты, а был он и была его песнь, и парила в неведомой выси светлая кошачья душа, и подпевали ей сотни крылатых, усатых и полосатых ангелов.
   Но черным коршуном низверглась из ниоткуда мрачная серая тень. Душа схвачена и с силой вбита в оставшуюся на диване бренную плоть. Крики разорвали ночь, а грубые руки сграбастали расслабленное тело и понесли его прочь. Разверзлись запертые врата, на мгновение он вновь ощутил всю красоту свободного полета. Но слишком краток был чудный мир, а удар под зад настолько силен, что ускорения приданного им, хватило котяре, чтобы перелететь через забор, уткнуться пылающей мордой в сугроб.
   А затем он бежал в сокрытое от чужих глаз убежище, на теплые колодезные трубы, где нет ни людей, ни шепчущих в ночи существ. И только там, он притих и уснул, и снился ему хрустальной чистоты водоем, и он, жадно лакающий из него живительную влагу.
 
   Тимошка
 
   Появление Тимошки в этом доме было нежданным - негаданным и уж точно никем не запланированным. Просто в один из погожих летних дней кошка Дашка, она же Гнусь, принесла в дом потомство. Их было пятеро, таких крохотных и беспомощных братишек и сестренок, слепых котяток. Они постоянно дрожали от холода и жались друг к другу маленькими щуплыми тельцами, пытаясь согреться. Еще они постоянно хотели есть и нуждались в тепле, и материнской ласке. Но все это сразу и в полной мере обрести они никак не могли. Мама часто покидала их, уходя на поиски пищи, чтобы затем, по возвращении, сполна напоить их теплым, божественно-вкусным молоком, согреть их крохотные тела своими бесконечными, шелковистыми боками. И тогда они умолкали, они больше не плакали, они не боялись ничего на свете, ведь мама, их милая мама была с ними, и в ней одной заключалась вся их маленькая вселенная. И они засыпали, тесно прижавшись к ней, и видели сны светлые и прекрасные, под звуки ее ласкового, умиротворяющего мурлыканья. Они спали под тихую колыбельную песнь, и в кошачьей душе становилось тихо и светло, и улыбалось спящему пушистому семейству с далеких, и недоступных небес, усатое и полосатое, ослепительно-рыжее кошачье божество. Казалось, так будет всегда, и жизнь Гнуси, и ее крохотулек-детишек так и протечет, плавно и безмятежно.
   Но, увы, не суждено было этому сбыться. Не одна только кошка с котятами населяли этот мир. Напротив, он кипел жизнью, самой разнообразной, от самой микроскопической до исполинской. Большей частью вся эта посторонняя жизнь не касалась кошки и ее потомства, она была к ней угрюмо-безразлична. Но некоторые особи были враждебны и даже крайне опасны. И это знание нередко заставляло кошку вздрагивать во сне, чутко шевеля настороженными ушами, улавливая каждый посторонний звук, что может таить в себе неведомую опасность. Это знание заставляло ее поскорее возвращаться домой, к котятам, наскоро покончив с насущными и неотложными делами. И всякий раз она с облегчением вздыхала, застав свое семейство в целости и сохранности, в уютно приготовленном и сбереженном ею убежище. И тогда от ее маленького сердечка отваливал здоровущий камень, все это время тяжким грузом лежащий на нем.
   Но в один из дней, серых и промозглых, случилось ужасное. Этот кошмар навсегда отпечатался в ее сердце, захлестнув его мутной, пенистой волной. Одна из враждебных сил всей своей исполинской мощью обрушилась на ее беззащитное семейство. И кошка была бессильна.
   Она тогда возвращалась с кухни, легко и неслышно ступая, неся проголодавшимся деткам теплое, парное молоко, пахнущее теплом и лаской. Она намурлыкивала про себя новую песню, в предвкушении скорой встречи с котятами. Но очередной мурк замер в ее груди, комом став в горле. Огромная, раскоряченная фигура двуногого исполина, зависла над родным и уютным кошачьим гнездышком. Ручищами чудовище копошилось внутри, выискивая что-то. Фигура зловещей громадины вселяла ужас, неприкрытой ненавистью и злобой пропиталось все окрест.
   Ужас схватил кошку за горло когтистой лапой, сжимая его все сильнее и сильнее, и нет сил сделать шаг, даже полшага. И лишь оцепенение, пронзительное и безгласое, лишь глаза, устремленные вдаль, и замерший на устах крик.
   Пронзительный писк крохотули-дочки, зовущей на помощь маму, словно током ударил парализованную ужасом кошку. Ее дочь, ей больно и она в опасности. Всего лишь краткий миг и кошка, забыв об опасности, презрев страх, и заранее плюя на боль, разъяренной тигрицей ринулась в бой, терзать, рвать в клочья это злобное, исполинское чудовище. Клыки против зубов, когти против рук и ног великана. Ярость кошачья не знает предела, сила ее стократна.
   Разъяренным пушистым клубком налетела она на обидчика, замелькали в воздухе стальные лезвия-когти, иглы-зубы впились в плоть, ощутив солоноватый привкус крови, удесятеряющий силы. Кошачий натиск был внезапен и настолько силен, что зловещая громадина в десятки раз превосходящая кошку в размерах и весе, была обращена в позорное, паническое бегство.
   Враг позорно бежал, вереща на ходу от ужаса и боли, оставляя на крашенном полу пятна крови, своей крови. Дашка-Гнусь снова дома, она кормит милых крох, успокаивает их, прогоняя из крохотных душ ужас, поселившийся там после прихода демона. Она облизывает их, изгоняя скверный запах облапившего их монстра, и поет им колыбельную песнь. Детки успокаиваются и засыпают, ведь их мама, самое ласковое и бесстрашное существо на свете снова с ними, и никому не даст их в обиду. И они спят и видят розовые и прекрасные младенческие сны.
   Но кошке не до сна. Подсознательно она чувствует, что не все так хорошо и безмятежно, что-то в мире незримо изменилось. Флюиды зла, казалось, сгущаются вокруг нее черной тучей. И она ничего не могла противопоставить этому, и лишь крепче прижимала к себе теплых, пушистых крошек, лишь тише и нежнее звучал ее напев.
   А вскоре флюиды зла материализовались в огромного монстра. Поверженное чудовище, еще так недавно позорно бежавшее с поля брани, вернулось. Теперь оно было начеку и подготовилось к драке, и, учитывая его многократное превосходство в габаритах и силе, исход схватки был предрешен и он был явно не в пользу кошки. Но кошка не сбежала позорно прочь, ища спасения для себя одной, ведь с ней были дети, ее дети, самое дорогое и бесценное ее приобретение, и врожденный материнский инстинкт толкал ее на их защиту, пусть даже ценой собственной жизни.
   Кошка сжалась в комок, приготовившись к схватке, возможно последней в ее жизни. Страх, растерянность, все исчезло без следа. Перед ней был смертельный враг, и все ее ресурсы против него.
   Кошка напряглась, ожидая, а когда враг приблизился, она в великолепном и грациозном прыжке ринулась на него, на ходу вытягивая из мягких подушечек лап, смертоносные лезвия когтей, целясь ими в ненавистную, глумящуюся морду исполина. Но, увы, на улице был хмурый и дождливый день, усатый и жизнерадостный кошачий бог не взирал в этот пасмурный день на землю с небес. Приличных размеров суковатая дубина, которую держало в руках прихрамывающее чудовище, стальным тараном ударила ее по голове, ослепив светом искр сыпанувших из глаз, а затем оглушив полной, непроглядной тьмой.
   Кошка без чувств упала в родное гнездышко, которое так лелеяла и отважно охраняла. Без сознания, с разбитой в кровь головой, она лежала и умирала, и не видела того, как злорадно скалящееся двуногое, со злобным смехом доставало одного за другим ее милых крошек. Она не видела, когда и куда ушло чудовище, она так никогда и не узнала, какую жуткую смерть приняли ее крохотульки из рук злобного монстра. Спасительное забытье укутало ее и плавно покачивало на бесцветных и ласкающих волнах. И кошка плыла по течению, не имея ни сил, ни желания бороться с ними. И так продолжалось долго, очень долго. Она умирала, далекий кошачий бог, улыбаясь, протягивал ей бархатистую подушечку лапы, зовя ее за собой, в мир, где нет боли и зла, где не крадутся в ночи злобные двуногие твари. И она улыбнулась и протянула испачканную кровью лапу навстречу ему. Еще один миг и они встретятся, но...
   Что-то несильно толкнуло ее, что-то зашевелилось, и заскреблось под нею. В недоумении, превозмогая противную слабость, кошка перевалилась на другой бок, с трудом разлепив залитый кровью глаз, косясь в сторону неожиданного источника неудобств. И о чудо! Ее взору предстал котенок, ее крошка сын, чудом уцелевший при нашествии злобного демона. Падая от удара, она придавила малыша своим телом и тем самым спасла его жизнь. А он, бедолага, все это время спал, и даже не подозревал, какой смертельной опасности подвергался. Он так ничего и не понял, и сейчас толкался, и вопил, ища неведомо куда подевавшихся братишек и сестер.
   Появление котенка вернуло кошку к жизни. Она должна любой ценой спасти это крохотное и доверчивое существо, нуждающееся в ее заботе и защите. И кошка ожила, наспех привела себя в порядок, насколько это было возможно с разламывающейся от боли головой. А затем она надежно спрятала сынишку, найдя пусть и не столь комфортабельное, но зато вполне безопасное, недоступное для двуногих существ убежище.
   Именно здесь, на новом месте потекла их дальнейшая жизнь. Она также уходила на поиски пищи, кормила котенка, играла с единственным уцелевшим крохой. Тимошка потихоньку подрастал.
   Огромное двуногое чудовище первое время буквально исходило от ненависти и злобы, узнав, что кому-то удалось спастись. Не раз и не два пыталось оно достать Тимошку из его прибежища, но тщетно. Котенок забивался в самый дальний и потаенный угол убежища, и оттуда расширенными от страха глазенками следил за манипуляциями чудовища, и время от времени угрожающе шипел.
   Двое других двуногих обитающих в доме, относились к Гнуси и ее сыну более снисходительно и не предпринимали попыток помочь монстру преуспеть в разорении кошачьего убежища. Со временем успокоился и смирился с поражением старый исполин, прекратив свои мерзкие выходки. Спустя некоторое время Тимошка достаточно подрос, чтобы уметь постоять за себя, и тогда Гнусь разрешила ему выйти наружу.
   Робким и несмелым был его первый шаг в мире, оказавшемся невероятно огромным. Ему, чей мир ограничивался матерью, да тесным и пыльным уголком убежища, все было в диковинку. Каждая новая вещь, каждый новый предмет встретившийся на его пути, вызывал в нем неподдельный интерес и кот немедленно исследовал незнакомца, тщательно обнюхивая его, пробуя на зуб, исследуя на возможную враждебность. И каждый день, и час его огромные, по- детски наивные глаза были доверчиво распахнуты навстречу неведомому. И напрасны были опасения матери-кошки касательно его дальнейшей судьбы. Хотя люди и отнеслись к новому обитателю дома по разному, причин для беспокойства не было.
   С тех пор, что прошли со дня гибели его семьи, в мире многое переменилось. Тогда Тимошка был очень мал и не мог ничего видеть, а, следовательно, и знать. Но где-то на подсознательном уровне отложились в нем события тех дней, их тревогу он впитал вместе с молоком матери. Он испытывал настороженное чувство к самому большому и старому из людей, его постоянно тянуло сделать этому существу какую-нибудь гадость. Истоков этого чувства он не знал и не понимал, и он был слишком маленьким, чтобы бороться с нахлынувшим желанием творить гадости, и это ему великолепно удавалось. Подлостей в адрес большого человека им было сделано немало, и каждая очередная гадость, бальзамом проливалась на его душу. Не раз и не два чудище заходилось от гнева, выведенное из равновесия его проделками. Но он был неуловим, он молод, бодр, полон задора и сил, и куда уж этой старой развалине тягаться с ним.
   Второе человеческое существо, обитающее в доме, было самое хрупкое и миловидное. С ним у Тимофея сложились вполне дружеские, но далеко не фамильярные отношения. Он позволял существу играть с собой, подносить ему самые вкусные и отборные куски пищи, и даже иногда милостиво разрешал погладить свою глянцевую, шелковистую шерстку.
   Что же касается третьего человека, то с ним у котенка сложились самые приятельские отношения, только одному ему он верил, только ему мог доверить самое сокровенное и тайное, что творилось у него в душе. Нередко, уютно расположившись в хозяйских руках, котенок намурлыкивал ему свои крохотные, по-детски наивные секреты. Хозяин внимательно слушал, иногда кивая и не переставая наглаживать его шелковистую шерстку, и Тимошка умолкал, блаженно прикрыв глаза и засыпая, и было ему тепло и радостно, как когда-то давным-давно, и мир вокруг него дышал покоем и умиротворенностью. Как жаль, что подобные моменты были на так уж часты. Хозяин всегда уходил, оставляя уютный дом, не обращая внимания на то, что творилось там, снаружи. И в стужу, и в зной, в пургу и слякоть, уходил он прочь. Как рассказывала кошка Гнусь, он ходит туда, где дают смешные красочные бумажки-деньги, которые он потом меняет на самые разные вкусности, такие как: куриные лапки, рыба, молоко, чтобы доставить радость ему, Тимошке. И котенок всем своим маленьким, доверчивым сердцем любил своего большого, немногословного друга.
   Нередко томительно-долгими часами просиживал он у окна в ожидании возвращения лучшего друга, и не птицы, снующие туда-сюда по яблоневым ветвям, ни люди, то и дело проходящие по улице мимо, не могли отвлечь его пристального внимания. А глядел он вдаль, туда, куда уходит хозяин и откуда он всегда возвращается. Завидев его, Тимофей, радостно вопя и подняв хвост трубой мчался к двери, и если она была заперта, отчаянно вопил, просясь на улицу. А затем он, вздымая тучи пыли, мчался по улице навстречу другу, и разбегались в разные стороны, напуганные его появлением бродячие псы, и прочая поселковая живность. А затем он торжественно въезжал в дом на руках у лучшего друга и был пир, и лучшие, самые лакомые кусочки доставались, конечно же, ему, к неописуемой зависти всей прочей, хвостатой и блохастой братии, обитающей в доме.
   Так, день за днем, протекала его жизнь, и вскоре, незаметно для всех, и в первую очередь для него самого, кончилось Тимошкино детство и из маленького, смешного пушистого комочка, превратился он в стройного и симпатичного молодого кота.
 
   Исповедь Плешнера
 
   Незаметно Тимошка повзрослел, другие мысли бродили в его голове, на другие вопросы мучительно искал он ответы. И никто не мог ему в этом помочь, не знал, или не хотел сказать правду.
   Свою мать он знал, ее молоком он был вскормлен в детстве, азам кошачьих премудростей он научился у нее, кошки Дашки, среди людей еще звавшейся Гнусей, за ее подчас далеко не самые благопристойные поступки, постоянный писк и манеру попрошайничать. Раньше, в далеком котячьем детстве, он просто боготворил ее, это огромное черно-белое и пушистое, невероятно доброе и нежное созданье. Он был уверен, что нет на свете существа добрее и красивее его мамы. Но время летит, и все меняется, в том числе и взгляды на жизнь. Тимофей повзрослел и уже по-другому смотрел на мир. Исчез доверчивый и наивный котенок, уступив место более расчетливому и рассудительному созданью. Его теперь ни за что не заставить бегать потехи ради за собственным хвостом и привязанной к нему погремушке, не станет он на радость людям скакать как полоумный за висящим на шнурке фантиком, или под их восторженный рев катать по полу шерстяной клубок. Он вырос и поумнел, и его взгляды на жизнь несколько переменились.
   Он, как и прежде делал гадости огромному исполину, как бы мстя неведомо за что, также играл с самым хрупким двуногим и преданно ждал хозяина, воркуя на его руках. Но в отношении матери Дашки, в оценке ее поступков, он изменился. Ему стал в тягость ее образ жизни. Открыто он не показывал этого, но в душе постоянно стеснялся и стыдился беспутной и безалаберной мамаши.
   Но если с матерью, пусть даже такой глупой и никудышной кошонкой, все было ясно, то вот с отцом все обстояло гораздо сложнее и запутаннее. Тимошка не знал, кто он, а тому, что твердили в один голос кошка Дашка и двуногие исполины, он не верил. Не верил тому, что с отцом ему не повезло еще больше, чем с матерью. Ведь тот, кого ему прочили в отцы, был одновременно страшен и омерзителен. Официальным папашей значился кот Плешнер, это невероятно старое, серое и облезлое животное, вечно грязное и смердящее. Постоянно с него свисали непонятного происхождения сальные сосульки, вся его неряшливая, побитая молью шуба заплыла мерзкими колтыками. Сквозь прорехи в его лохмотьях выглядывало грязное, невероятно вонючее, в гноище и струпьях тело. Он постоянно чесался, раздирая незаживающие болячки, а шерсть его шевелилась словно живая, настолько плотно она была нашпигована зубастой и кровожадной живностью - блохами.
   Об этих созданьях у Тимошки сохранились самые неприятные воспоминания. Немало горя претерпел он от них в далеком, сопливом детстве, когда по наивной доверчивости прижимался к грязному боку этой зловонной твари, этой паршивой овцы, не чувствуя всей мерзости исходящей от него. Сколько потом длинных, и бессонных ночей провел он, выкусывая из шелковистой шерстки полчища кровожадных паразитов, перекинувшихся на него со старого, паршивого бродяги. Уже тогда, будучи еще совсем ребенком, он отметил взаимосвязь между появлением в доме Плешнера и своими бессонными ночами. Уже тогда инстинкт самосохранения стал подсказывать ему держаться подальше от этой зловонной твари. В дальнейшем он не ослушивался голоса разума, и ночи его стали гораздо спокойнее.
   И вот теперь все в доме в один голос твердят ему о том, что это его родной отец. Но он не желает этому верить, каждая клеточка его тела протестует против подобного утверждения. И у него были вполне весомые основания, чтобы не верить людям. В первую очередь он не верил своей непутевой мамаше, хорошо зная ее беспечность и легкомысленность. Кошка, по большому счету, была девицей не просто легкого, а наилегчайшего поведения, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Что же касается людей, то в их разговорах он видел происки старого исполина, не желавшего простить ему его выходок и старающегося отплатить соответственно, пусть даже и откровенной ложью. И только хозяин был на его стороне и никогда не называл эту смердящую, кишащую блохами тварь, Тимошкиным отцом. Он определенно что-то знал, но не хотел поделиться с Тимошкой, возможно просто не предполагая насколько серьезно его беспокоит этот вопрос. Молчала и черная, кудрявая и бестолковая собачонка Янка, лишь радостно повиливая хвостом, вернее тем, что от него осталось. Она была безнадежно глупа и как нельзя более соответствовала компании Гнуси, с которой на пару вела бесконечные, пустопорожние разговоры.
   Не было ответа на мучающий Тимошку вопрос в стенах этого дома. И тогда Тимофей уходил на улицу, где он любил сидя на заборе разглядывать проходящих мимо кошек и котов, мучительно размышляя, а нет ли в их пестрой веренице того, чьему участию благодаря и произошло его, Тимошкино, появление на свет. Но и улица хранила упрямое молчание, оставляя без ответа его невысказанный вопрос. И лишь однажды каленым железом ожгло сердце, когда мимо забора важно прошествовал гладкий красавец, такой же усатый и полосатый, как Тимошка, кот, выгодно отличающийся от всего того сброда, что ежедневно шатается по улицам и который он привык лицезреть здесь день ото дня. Кот гордо прошествовал мимо, даже не взглянув в его сторону, и скрылся в подворотне соседского дома. Его краткое появление нарушило Тишкин покой, сбросило с привычного, давно облюбованного и обжитого угла забора. Он непременно сегодня должен узнать тайну своего рождения, и помочь ему в этом может одно-единственное существо, и оно как раз в доме.
   Котейко прошмыгнул в приоткрытую дверь дома и вбежал на кухню, где после сытного обеда, весь перемазанный остатками трапезы, довольно урча и похрюкивая возлежал, уронив харю в тарелку с объедками, грязная пародия на кота, древний старикан Плешнер. Только он мог дать правдивый ответ на его вопрос, зачем старому врать, когда дни его сочтены, когда на далеких небесах в кошачьем царстве мертвых, серьезные, серые и усатые смотрители, ставят ему прогулы, осуждающе качая головами. И он задал старику мучающий его вопрос, а в ответ получил длинную исповедь существа, звавшегося Плешнером.