Сальваторе Роберт. Проклятье хаоса

   – Ты лжешь.
   – И тебя не любит, – продолжила Даника. – В своем торопливом ублажении богини Сьюн ты никогда не отличала похоть от любви.
   Упоминание Сьюн причинило Хистре заметную боль, исказив ее черты. Ее рука с просвечивающими между обугленных лохмотьев кожи костями высоко взлетела, словно намереваясь отвесить Данике пощечину, но дверь комнаты, лязгнув, открылась за миг до удара.
   – Довольно, – донесся невозмутимый голос Кьеркана Руфо.
   Хистра оглянулась через плечо и медленно опустила руку.
   Руфо мотнул головой в сторону, поводя рукой, и Хистра смиренно отошла к стене, склонив голову. Отстающая кожа лица свесилась аж до обширного бюста вампирши.
   – Даже столь очевидно измотанная, ты находишь в себе силы играть в свои игры, – обратился Руфо к Данике поздравительным тоном. Он подошел к постели и натянул на лицо мирную улыбку. – Береги их, – прошептал он. – Пусть твои раны излечатся, и тогда…
   Даника рассмеялась, рассеивая фантазии вампира, стирая его самодовольную улыбку и спокойствие.
   – И что тогда? – резко спросила она. – Мы с тобой будем любить друг друга вечно? – Ее насмешливый тон безмерно ранил вампира. – Я только что объясняла Хистре, что ты не знаешь, что значит любить.
   – Ну да, вы с Кэддерли забрали все это чувство себе, – ответил Руфо с сарказмом, – словно это какой-то товар, который может кончиться.
   – Нет, – парировала Даника. – Но мы с Кэддерли научились разделять это чувство. Мы узнали, что означает это слово.
   – Я любил тебя… – начал Руфо, но замолчал.
   – Невозможно, – отрезала Даника, прежде чем Руфо успел привести свои доводы. – Невозможно. Ты любил и Хистру. Я знаю, это так, а потом ты перетянул ее на свою сторону. – Даника взглянула на Хистру, надеясь отыскать в выражении того, что осталось от лица вампирши, подсказку, которая помогла бы ее импровизации.
   – Нет, – начал спорить Руфо, намереваясь объяснить, что это даже не он обратил Хистру в вампира.
   Но Даника перебила его, и повисшее в воздухе слово приобрело для Хистры совсем иное значение: оно показалось ей подтверждением того, что Руфо никогда не любил ее.
   – Да! – выкрикнула Даника изо всех сил и замолчала на миг, чтобы перевести дыхание и загнать поглубже накатившие волны боли. – Ты любил ее, – продолжила она, откидываясь на подушку, – когда она была красива.
   Хистру проняло, Даника отлично поняла это. Вампирша подняла голову, и ее и без того уродливые черты исказились еще сильнее от нарастающего гнева.
   – Но теперь она безобразна, – сказала Даника, позаботившись о том, чтобы ее слова выражали отвращение к Руфо и не заключали ничего против Хистры. – И больше не привлекательна.
   Даника увидела, как Хистра сделала короткий шажок вперед.
   «Bene tellemara». Невидимый Друзил, примостившийся на столе, зарычал и покачал своей песьей головой.
   Руфо тоже тряхнул головой, удивляясь, как это их беседе удалось выйти из-под его контроля. Ему было трудно вновь взять все в свои руки и в то же время не обращать внимания на боль, которую принесли ему слова Даники.
   – Если бы я была так изранена, – продолжала нажимать Даника, – если бы я превратилась в урода, как Хистра, Кэддерли все равно любил бы меня. Он не стал бы искать новую королеву.
   Губы Руфо безмолвно двигались, пережевывая слова, которые не казались ему достаточно обоснованными. Но он одернул себя, собрался и вновь обрел чувство собственного достоинства.
   Но тут Хистра кинулась на него, и они оба полетели кувырком, врезаясь в стены. Они кусали и царапали друг друга, толкались, пинались, лягались, наносили удары – что угодно, лишь бы причинить другому боль.
   Даника знала, что удобный момент будет короток. Она рывком села и осторожно, но так быстро, как только смогла, свесила сломанную ногу с кровати. Вдруг девушка остановилась и замерла, пытаясь сосредоточиться на чем-то мимолетном, что привлекло ее внимание, стараясь отстраниться от непрекращающихся звуков драки Руфо и Хистры.
   Рука Даники метнулась в сторону, как атакующая змея, пальцы вцепились во что-то, что невозможно было увидеть, но вполне возможно почувствовать, за миг до того, как отравленный коготь на хвосте бесенка успел впиться в нее.
   Друзил немедленно забарахтался, вырываясь из сильно сжатого кулака Даники. Он снова обрел видимость, поскольку тратить сейчас магическую энергию казалось ему дуростью: Даника все равно прекрасно знала, где он.
   – Ты все еще недостаточно проворен, – холодно сказала Даника.
   Друзил хотел ответить, но другая рука Даники мгновенно взлетела, нанося удар прямо между выкаченных черных глазок беса, и внезапно комната завертелась у него перед глазами.
   Друзил сильно ударился о стену с громким шлепком, опять и опять бормоча: «Bene tellemara». Он понимал, что Руфо сделал бы с ним, или, по крайней мере, попытался бы сделать, если бы его нападение на Данику завершилось успехом. Некоторым образом Даника, вероятно, спасла его от изгнания на низший уровень. Но Друзил посвятил себя Проклятию Хаоса, воплощением которого был сейчас Кьеркан Руфо, и, хотя Руфо никак не мог разглядеть этого, оставлять женщину в живых было опасно, очень опасно.
   А Даника уже слезла с кровати и прыгала к двери на одной ноге.
   – Ты не можешь навредить мне! – рявкнул на нее Друзил и взмыл в воздух, хлопая крыльями и размахивая хвостом.
   Даника отлично удерживала равновесие, опираясь на здоровую ногу, и, защищаясь, размахивала руками. Друзил снова и снова наносил удары хвостом, но Даника парировала их, а затем снова поймала бесенка. Друзил зарычал и зашевелил когтистыми пальцами. Зеленоватые стрелы магической энергии сорвались с их кончиков и принялись жалить Данику.
   – Ты не можешь навредить мне, – дразнил Друзил.
   Но бесенок не мог равняться в скорости с Даникой. Она резко дернула его за хвост, раскручивая его, а потом схватила по крылу в каждую руку, не выпуская и хвоста. Вертя и поворачивая, Даника связала эти три конца – крыло, крыло и хвост – в тугой узел за спиной Друзила и запустила обескураженным бесом, как мячиком, прямо в ближайшую стену.
   – Надежный узел, – заверила она.
   Друзил покатился по полу. Он изрыгал проклятия, не признавая своего поражения, а Даника тем временем повернула к двери.
   Перед ней стоял Кьеркан Руфо, кажется, позабавленный расправой с бесенком. В дальнем углу застыла на четвереньках, опустив глаза, жестоко избитая Хистра; почти вся ее кожа уже валялась на полу.
   – Отлично, – поздравил Руфо, снова переводя взгляд на Данику.
   Та ударила его кулаком в лицо.
   Руфо, не торопясь, даже с ленцой повернулся к ней, ожидая и принимая второй удар, и третий, и четвертый, и все последующие. Наконец вампир решил, что с него хватит, и с нечеловеческим ревом, от которого мурашки побежали по спине Даники, вскинул руку, мгновенно лишив девушку равновесия, и перехватил очередной удар.
   Даника знала, как легко разорвать подобную ненадежную хватку, только вот все, кто проводил такой прием прежде, не обладали силой вампира! Да, она была поймана и боялась, что локоть ее сейчас раскрошится в этих тисках.
   Она ухитрилась прикрыться свободной рукой от затрещины Руфо, но его мощь пробила защиту девушки и жесткая ладонь крепко ударила ее по голове. Оглушенная Даника не могла оказать сопротивления Руфо, когда он поволок ее обратно в постель и взгромоздился сверху, вцепившись сильными пальцами в беззащитное горло. Даника схватила Руфо за кисть и крутанула, но вновь без всякого толка.
   Потом Даника прекратила бороться, преодолев свой инстинкт самосохранения и не делая ничего, чтобы оторвать руки Руфо от своей шеи, ничего, чтобы втянуть воздух в опустевшие легкие. В этот момент Даника надеялась, что вампир убьет ее, предпочитая смерть любой другой возможности.
   А потом наступила тьма.
 
   Тропинка была настолько извилиста, что иногда перекрещивалась сама с собой; петляя между окружающих ее каменных склонов. Временами отсюда открывался величественный и волшебный вид, а временами трое путников чувствовали себя так, словно шагают по узким подземным коридорам.
   По воле рока Кэддерли не видел столба черного дыма, поднимающегося над южным крылом Библиотеки Назиданий, поскольку обзор ему преградила последняя на дороге высокая гора. Если бы молодой жрец заметил этот дым, он обратился бы к Песни своего бога, своей магии, и остаток пути пролетел вместе с ветром. Но так или иначе, а Кэддерли все равно торопился, стремясь помочь бою, который, как он думал, ведет сейчас Дори-ген, но не слушал Песнь Денира, не желая использовать энергию, крайне истощившуюся в его сражении с Абаллистером и Замком Тринити.
   Пайкел и Айвэн вприпрыжку поспешали за Кэддерли, забыв вообще обо всех неприятностях, – разве что Айвэн вконец устал от путешествия и страшно хотел опять попасть домой, на свою знакомую до мелочей кухню. Пайкел все еще наслаждался ношением широкополой голубой шляпы Кэддерли, думая, что она весьма идет к его ярко-зеленой косе из волос и бороды:
   Айвэн, однако, считал, что брат выглядит просто глупо.
   Некоторое время они двигались в тишине, и в одном месте Кэддерли остановился: ему показалось, что где-то слышна песня. Он обратился ухом к ветру: похоже на полуденный гимн брата Чонтиклира. Кэддерли оглянулся, оценивая расстояние, которое еще надо пройти, и понял, что даже при очень сильном ветре он ни за что не услышал бы пения Чонтиклира – до Библиотеки оставалось еще добрых пять миль.
   Нагоняя оживленных дворфов, Кэддерли догадался, что музыка звучит у него не в ушах, а в мозгу.
   Чонтиклир пел – а это был определенно голос Чонтиклира, – и Кэддерли слышал его так же, как он слышал Денира.
   Что бы это значило?
   Кэддерли не пришло в голову, что сладостное пение Чонтиклира может служить защитой против ужасного зла. Он решил, что его разум настроен на Денира, как и песнопение Чонтиклира, вот они и встретились в гармонии с богом.
   Кэддерли полагал, что песня – вещь хорошая. Он не слышал мелодию постоянно, но она возникала в его сознании достаточно часто, чтобы молодой жрец сообразил, что брат Чонтиклир продолжает возносить хвалы куда дольше, чем обычно. И все же юноша не придал этому зловещего скрытого смысла, предположив, что жреца, должно быть, сегодня охватило особое благочестие – или, может, Чонтиклир вообще и не поет, и Кэддерли слышит лишь мысленное отражение напевного восхваления богов.
   – Ты хочешь устроить еще один привал? – спросил немного позже мрачнеющий не по дням и даже не по часам рыжебородый Айвэн, отвлекая Кэддерли от музыки и ее непостижимого смысла.
   Кэддерли взглянул на каменистую тропу впереди и попытался припомнить поточнее, где они находятся.
   – Осталось еще, по крайней мере, миль пять, – отозвался он, – и дорога будет нелегкой.
   Айвэн фыркнул. Снежные Хлопья, по его мнению, были не так уж труднопроходимы, даже когда зима еще цеплялась за эти горы. Айвэн был родом из места куда севернее, из дикой Ваасы и зазубренных Гэйлинских Гор, где гоблинов было больше, чем булыжников, а зимний ветер с Великого Ледника мог за минуту превратить человека в звонкую ледышку.
   Дворф еще раз с отвращением взглянул на Пайкела, хихикнувшего в ответ, затем протопал мимо Кэддерли и возглавил шествие.
   – Вечером, – объяснил Айвэн. – Мы пройдем через парадные двери прежде, чем звезды покажутся на небе!
   Кэддерли вздохнул и приноровился к быстрому шагу Айвэна. Все еще хихикающий Пайкел запрыгал следом.
   – Дай мне это, – бросил Кэддерли, видя источник раздражения Айвэна.
   Он сдернул шляпу с головы Пайкела, отряхнул ее и водрузил на собственную макушку. Затем извлек из своего мешка кухонный котелок, который зеленобородый дворф приспособил в качестве импровизированного шлема, и нахлобучил его на Пайкела.
   Хихиканье Пайкела сменилось горестным: «О-о».
 
   В нескольких милях к северо-западу, среди деревьев, скребущийся звук в ветвях над головой вывел Шейли из Дремления. Поза сидящей в развилке меж толстых сучьев старого вяза эльфийки неосведомленному наблюдателю показалась бы неуклюжей и опасной. Но проворная эльфийка, одним легким движением почти перекувырнулась, плотно прижалась спиной к ветке и вскинула свой длинный лук, кое-как найдя просвет в спутанном клубке ветвей и листьев, изготовившись стрелять.
   Фиолетовые глаза эльфийки прищурились, она вглядывалась в раскидистый полог, разыскивая источник шума. Шейли не слишком встревожилась – солнце еще стояло высоко на западе, – но она прекрасно знала, какие звуки производят здешние животные, и понимала, что тот, кто передвигается по ветвям деревьев с таким шумом, наверняка несется сломя голову не просто так.
   Листья не слишком высоко над ней внезапно заплясали. Лук изогнулся.
   Потом листва разошлась, и Шейли ослабила тетиву, улыбнувшись, когда увидела глядящую на нее знакомую белую белку.
   Персиваль бешено рванулся к ней, и улыбка на лице Шейли сменилась замешательством; Почему Персиваль, с которым они встретились довольно давно, оказался так далеко от Библиотеки? И что столь очевидно расстроило зверька?
   В отличие от Кэддерли и дворфов, Шейли видела столб дыма и даже подумывала, не стоит ли вернуться и разведать, что случилось. Но она посчитала, что это всего лишь церемониальный огонь, возможно, общий погребальный костер жрецам, умершим за зимние месяцы и еще не нашедшим упокоения. Так что эльфийка решила, что это не ее дело, а ей пора, в конце концов, вернуться в Шилмисту, и как можно быстрее, ведь король Элберет уже наверняка заждался ее информации.
   Она вошла в Дремление рано, когда солнце стояло еще высоко, намереваясь путешествовать ночью.
   А теперь, увидев здесь Персиваля, неистово скачущего и яростно верещащего, Шейли отказалась от своего плана, раскаиваясь, что не. вернулась сразу. Надо было идти прямо к Библиотеке, к Данике, подруге, которая могла нуждаться в помощи… и, возможно, все еще нуждается.
   Шейли, держась руками, закачалась на ветке, ее ноги коснулись нижнего сука. Она разжала пальцы и сорвалась, повиснув на следующей опоре, согнув колени, и потянулась вниз, уцепившись за ветку одной рукой. Так она плавно спустилась и легко приземлилась на землю. Персивалю не так-то просто оказалось угнаться за эльфийкой.
   Шейли похлопала себя по плечу, издала негромкое цоканье, и зверек спрыгнул с нижнего сука к ней, согласившись проделать обратный путь верхом, ибо эльфийка со всех ног кинулась на восток, к своей подруге.

Сумерки

   – Я боялся, что убил тебя.
   Голос Руфо раздавался как будто издалека, но стремительно приближался.
   Даника открыла глаза. Она лежала на кровати, в той же самой комнате, что и прежде, но теперь ее кисти и щиколотки были крепко привязаны к четырем крепким столбам, поддерживающим балдахин. Пульсирующая жгучая боль в раненой ноге не утихла, и воительница с ужасом подумала, что веревки разрежут ей кожу и отсекут уже надломленную лодыжку.
   Но хуже всего был Руфо, склонившийся над ней; его бледное лицо смягчилось заботой.
   – Моя дорогая Даника, – прошептал он.
   Вампир подвинулся ближе, пытаясь, сгладив резкие черты, казаться нежным.
   На этот раз Даника не плюнула в него; символические, но бесполезные протесты больше ее не волновали – она была выше этого.
   Однако Руфо заметил ее отвращение.
   – Ты не веришь, что я могу любить? – тихо спросил он, и подергивание его щеки сказало Данике, что он изо всех сил старается сохранять спокойствие.
   И снова Даника не ответила.
   – Я полюбил тебя с тех пор, как впервые увидел в Библиотеке, – драматически продолжил Руфо. – Я наблюдал за тобой издалека, наслаждаясь простой грацией каждого твоего движения.
   Даника не отрывала от него холодного и твердого как сталь немигающего взгляда.
   – Но я не красавец, – исповедовался Руфо. – Я никогда им и не был, так что Кэддерли, – яд злобы булькнул в голосе вампира при упоминании ненавистного имени, – а не я привлек внимание твоих прекраснейших глаз.
   Самобичевание всегда внушает жалость, но Даника совершенно не чувствовала симпатии к Руфо.
   – Красавец? – спросила она. – Ты все еще не осознал, какая это мелочь – красота.
   Сбитый с толку Руфо отодвинулся. Даника покачала головой.
   – Ты бы все еще любил Хистру, если бы она осталась красоткой, – сказала девушка. – Но ты никогда не был способен увидеть то, что под кожей. Тебя не заботило, что таится в чьем-нибудь сердце или душе, поскольку у тебя они пусты.
   – Следи за своими словами, – предупредил Руфо.
   – Они ранят тебя, потому что в них правда.
   – Нет!
   – Да! – Даника приподняла голову, насколько позволили ее оковы, и сияние в глазах девушки заставило Руфо попятиться еще дальше. – Я люблю не улыбку Кэддерли, а источник этой улыбки, теплоту его сердца и искренность его души. Несчастный Руфо, мне тебя жаль. Жаль, что ты никогда не понимал разницы между любовью и самолюбием.
   – Ты ошибаешься! – резко возразил вампир.
   Даника не моргнула, но соскользнула обратно на матрас, когда Руфо навис над ней. Она втянула голову в плечи и даже заскулила тихонько, когда вампир продолжил приближаться, думая, что он намерен взять ее силой. Мастерство и сила Даники ничем тут не помогли бы, а принять подобное она не могла.
   Однако девушка все же затронула слабое место в сердце вампира.
   – Ты ошибаешься, – тихо повторил он снова. – Я люблю.
   Словно подчеркивая свое утверждение, Руфо мягко погладил Данику по щеке, под подбородком, провел пальцем по шее. Даника ежилась, пытаясь свернуться, но веревки держали крепко, а она слишком ослабла от потери крови.
   – Я люблю, – сказал он снова. – Отдохни, моя сладкая. Я вернусь, когда тебе станет лучше, и подарю тебе наслаждение, любовь моя.
   Даника вздохнула с настоящим облегчением, когда Руфо попятился, взглянул на нее в последний раз и выскользнул из комнаты. Она знала, что облегчение временно. Девушка вновь попробовала справиться с путами и, не добившись успеха, подняла голову, чтобы оценить свои раны.
   Она даже не чувствовала ремня, держащего ее сломанную ногу, только жуткую боль. Молодая женщина увидела, что лодыжка и икра распухли, а кожа там, где ее не заляпала высохшая кровь, не по-хорошему обесцветилась. Вдобавок к слабости от потери крови Даника ощущала поселившуюся внутри нее инфекцию и знала, что пока не в состоянии освободиться от веревок. Но даже если бы она и смогла, ее изломанное тело слишком ослаблено, чтобы выбраться из Библиотеки.
   Даника лежала, придавленная чувством беспомощности, куда большим, чем ей когда-либо приходилось испытывать. Сквозь крошечную щель между досками, закрывающими маленькое, выходящее на запад окошко, девушка видела, что солнце уже перевалило гребень нового дня и начало свое путешествие к горизонту. Даника знала, что ночью Руфо вернется.
   А защиты у нее не будет.
 
   Здание Библиотеки Назиданий, квадратное, приземистое, проглядывающее среди плавных линий окружающей местности, показалось уже много позже полудня.
   Первый же взгляд издалека сказал Кэддерли, что что-то там не так. Его инстинкты, а может, слабое предупреждение песни Чонтиклира, взывали к нему, но юноша не понимал скрытого смысла предостережений. Он решил, что его собственные чувства к Библиотеке внушили ему все это.
   Здание скоро скрылось из виду за высокими скалами, окаймляющими следующий поворот. Айвэн и Пайкел, пошептавшись друг с другом, гигантскими прыжками поскакали перед Кэддерли, объяснив, что планируют приготовить роскошный ужин.
   Солнце еще не склонилось низко над горизонтом, когда Библиотека снова замаячила впереди, и спутники свернули в рощицу, обступившую длинную тропу, что вела прямо к зданию. И вдруг все трое резко остановились, причем последующее «о-о-о» Пайкела прекрасно передало общие мысли.
   Клочки серого дыма все еще сочились из нескольких окон южного крыла. В воздухе висел густой запах гари.
   – О-о-о, – повторил Пайкел.
   Внутренние мольбы Чонтиклира, продолжающего взывать к Дениру, ворвались в мозг Кэддерли, громогласно приказывая бежать отсюда, но он кинулся к дверям здания, бывшего его домом. Он должен был задержаться там, должен был заметить трещину в дереве, дыру, пробитую Даникой, загнанной в тупик Руфо.
   Кэддерли схватили за руку и сильно, но безуспешно дернули. С искаженным лицом он повернулся к Айвэну и Пайкелу.
   – Заперто, – сказал он, и это было впервые на его памяти, когда двери Библиотеки Назиданий оказались закрытыми.
   Грозный топор слетел с плеча Айвэна, Пайкел опустил свою дубинку, превратившуюся в его руках в таран, и заскреб землю ногой, как готовый к нападению бык.
   Но оба неожиданно расслабились и выпрямились, увидев, что двери за спиной Кэддерли открылись.
   – Ты уверен? – спросил Айвэн молодого жреца.
   Кэддерли оглянулся и скептически осмотрел проем.
   – Разбухло от жара, – решил он и, с не отстающими ни на шаг дворфами, вошел в Библиотеку.
   Все безмолвные призывы, убеждающие его убираться отсюда, улетучились из головы Кэддерли в тот момент, когда он переступил порог. Он расценил это как добрый знак, подтверждение того, что он принял все слишком близко к сердцу, но на самом деле Кэддерли пересек границу владений Руфо, за которой Денир больше не мог предостеречь его.
   Холл был не слишком поврежден, хотя запах гари едва не лишал сознания. Слева находилась небольшая молельня, очевидно больше всего пострадавшая от пожара. Тяжелая дверь была плотно закрыта, хотя друзья этого не видели – ее завешивал толстый гобелен.
   Кэддерли долго разглядывал вышивку. Она изображала эльфов, темных эльфов. Кэддерли знал, сколь ценен этот гобелен, он относился к числу самых дорогих произведений искусства, хранящихся в Библиотеке, и принадлежал Пертилопе. Айвэн как-то воспользовался вытканной на нем картиной, чтобы сделать маленький ручной арбалет, прицепленный сейчас к поясу Кэддерли.
   «Что же он делает здесь?» – удивился молодой жрец. Кто додумался использовать бесценный гобелен как заслонку от сажи?
   – Похоже, пожар прекратился, – заметил Айвэн.
   Конечно, прекратился, поняли и дворфы, и Кэддерли, секунду поразмыслив. В Библиотеке было больше камня, чем дерева, и огонь не мог найти себе много пищи.
   Но что же тогда вызвало столь мощное пламя?
   Айвэн метнулся направо, к кухне, Пайкел скачками понесся за ним, но Кэддерли поймал его за руку и развернул, а тот потащил за собой брата.
   – Я хочу проверить главную молельню, – бесстрастно заявил юный жрец.
   Айвэн и Пайкел переглянулись, потом перевели любопытные взгляды на Кэддерли, надолго застывшего с закрытыми глазами.
   Он больше не слышит Песни Денира, осознал юноша. И больше не улавливает пения Чонтиклира, хотя жрец, несомненно, сейчас ближе, чем когда они были в горах. Как будто Денир покинул это место.
   – О чем ты думаешь? – спросил, как обычно нетерпеливый, Айвэн.
   Серые глаза Кэддерли открылись, и юноша взглянул на дворфа.
   – Ну? – настаивал Айвэн. – О чем думаешь?
   – Это место было осквернено, – ответил Кэддерли, и, лишь произнеся эти слова, он понял, что именно сказал.
   – Было подожжено, – поправил Айвэн, глядя на гобелен и не понимая, о чем толкует Кэддерли.
   – Осквернено! – пронзительно выкрикнул Кэддерли, и слово эхом отдалось от каменных стен и полетело вверх по лестнице.
   Значение этого слова и сила, с которой Кэддерли прокричал его, погнали мурашки по спинам обоих братьев.
   – О чем это ты? – тихо спросил Айвэн.
   Кэддерли лишь решительно тряхнул головой и, развернувшись, со всех ног кинулся к главной молельне, святейшему месту в этом священном здании. Он ожидал, что найдет жрецов, братьев обоих орденов, там, молящихся своим богам, борющихся за возвращение Денира и Огма обратно в Библиотеку.
   Молельня пустовала.
   Толстый слой копоти покрывал замысловатую резьбу ближайших к дверям массивных арок-колонн, но в остальном почти все выглядело как обычно. Стоящий на дороге алтарь казался нетронутым, и все предметы на нем – колокольчики, одинокий потир и близнецы-скипетры – располагались в точности на своих местах.
   Шаги отдавались глухим эхом, и трое вошедших, прижавшись потеснее друг к дружке, медленно продвигались вперед.
   Айвэн первым увидел тело и резко остановился. Он вскинул сильную руку, поймал Кэддерли за пояс и вынудил его остановиться.
   Пайкел не заметил и сделал еще шаг, прежде чем сообразил, что другие не следуют за ним. Их застывшие ошеломленные взгляды указали ему, куда смотреть.
   – О-о-о, – пробормотал зеленобородый дворф.
   – Баннер, – выдохнул Кэддерли, узнав обгоревший труп, хотя кожа и плоть его хлопьями отходили от костей, половина лица превратилась в обнажившийся череп, а другая – в обугленную коросту.
   Глаза повернулись в глазницах, уставившись на Кэддерли, и остатки губ мертвеца разошлись в широкой гротескной улыбке.
   – Кэддерли! – возбужденно воскликнул Баннер, вскакивая на ноги, кости его скрипели и трещали, руки дико размахивали, а голова качалась, едва не срываясь с плеч. – Ох, Кэддерли, как здорово, что ты вернулся!
   Айвэн и Пайкел охнули в унисон и отпрянули. Они уже как-то сражались с не-мертвыми монстрами рядом с Кэддерли, в катакомбах этого самого здания. И теперь взгляды их обратились к молодому жрецу за поддержкой, ибо это было его место, его молельня. Оглушенный, потрясенный Кэддерли тоже попятился и схватился за шляпу и, что разумнее, за священный символ на ней, протягивая его вперед.