Страница:
Сергей Самаров
Десерт для серийного убийцы (Стрельба в невидимку)
Глава первая
1
Пружина на входной двери райотдела милиции была такой мощной, что попасть с улицы внутрь удавалось только физически сильным людям. Сама же дверь была застеклена, причем таким сортом стекла, как “иней”, — сквозь него угадывался лишь силуэт посетителя.
Стояло тихое осеннее утро. Дежурный капитан зевнул. Он готовился к рапорту и, водя пальцем по строчкам, перечитывал рапортную сводку, прежде чем передать ее другому дежурному — по городу. Капитан вчера поругался с женой, уходил из дома второпях, хлопнув дверью, и забыл взять очки, а потому держал сейчас лист далеко от себя — дальнозоркость хренова с возрастом пришла. Это мешало вникнуть в суть документа, приходилось излишне напрягаться, и он не сразу заметил за стеклом двери тень. Но звук — словно кошка скребется — услышал и поднял глаза. Кто-то пытался дверь открыть, но это, само собой, ему не удавалось. Тогда неизвестный “кто-то” замер и стал терпеливо ждать — правда, непонятно чего.
Капитан опять зевнул и толкнул ногой задремавшего сержанта-помощника. Тот даже не пошевельнулся. В утренние часы, известное дело, сон самый сладкий. Капитан толкнул посильнее и позлее. Ему тоже невыносимо хотелось спать, и чувство зависти явно придало толчку энергичности.
— Посмотри, кто там за дверью?
— Ба-ба... — членораздельно сказал, приоткрыв один глаз, сержант.
— Откуда знаешь?
— Приснилась, говорю, та-акая баба!.. — сержант встал, открыл второй глаз, потянулся и вышел из “дежурки”, покачивая широченными, как армейский оружейный шкаф, плечами.
Он открыл дверь изнутри и выглянул наружу, потом буркнул:
— Я же говорю — баба. Заходи, чего, дура, мерзнешь... С утра на улице было и в самом деле сыровато и холодновато. Сержант даже сквозь полудрему это тоскливо почувствовал.
Вид молодой женщины привлек внимание капитана сразу. И он тут же сообразил, что районную сводку придется дополнять. Что-то с женщиной стряслось — длинная куртка распахнута, под ней — только легкая майка и джинсы. Как попало накинутый шарф. Под глазами отеки — то ли ото сна, то ли от слез.
Тушь с ресниц размазана по острым скулам.
Блуждающий взгляд не все понимает. Одна рука — в кармане, вторая нервно дергает ползунок на замке-молнии курточки — того и гляди оторвет...
Женщина подошла к кабинке, где сидели менты, минуту смотрела сквозь ограждение из органического стекла, потом наклонилась к просверленным отверстиям — своего рода переговорному устройству между посетителями и обитателями “дежурки”. Но ничего произнести долго не могла.
Капитан устало откинулся на спинку кресла. Он давно отвык на своей службе от сочувствия — слишком это много отнимало душевных сил, и потому спросил холодно, по-деловому:
— Ну-ну, что с тобой случилось?..
— Я... Я... — губы дрожали.
— Что — “ты”?..
— Я мужа убила...
И женщина вдруг достала из кармана пистолет.
Сержант, который не успел еще вернуться к себе за ограждение и продолжить просмотр душу и еще что-то будоражащих снов, проявил завидную реакцию: бросился на женщину, тренированным ударом выбил пистолет из слабой руки, а саму руку мастерски завернул за спину, отчего посетительница согнулась и чуть не упала. Но сопротивляться и даже стонать от боли не стала — словно ничего не почувствовала. Более того, капитан заметил, что у женщины даже взгляд не изменился — она словно спала наяву.
Капитан понял без подсказок — наркоманка. Судя по состоянию, у нее вот-вот начнется ломка. А это, знал капитан, снова потребует от него каких-то действий.
— Отпусти ее, — скомандовал он. — Поднимай “тревожную группу”, пусть проверят.
— А что тут проверять? — удивился сержант, отпуская посетительницу и поднимая с пола двумя пальцами — чтобы отпечатков лишних не оставить — пистолет; — Сама же сказала...
— Ты что, не видишь, в каком она состоянии?.. Наркота... Наркоману что угодно привидеться может. Пусть проверят. А то домой к ней приедут, а “мертвый” муж им дверь откроет! Нас же на смех поднимут. В любом случае, убийствами пусть горотдел занимается. Нам, сам понимать должен, крупнее семейных скандалов ничего не надо, — он вытянул руку и сам нажал кнопку вызова “тревожной группы”. — Подъем, братва! На выезд!
Капитану очень нравилось называть этих ребят “братвой”. Да он к тому же и лучше других знал, как много правды в подобном обращении.
— Свиридов, — намекнул капитан дежурному следователю, — если там все ясно, может, в город дело и не передавать? Посмотри, сориентируйся... Убийство, раскрытое по горячим следам... Нам только плюс будет, верно?
— Посмотрим... — сурово сказал Свиридов и положил в карман колоду игральных карт.
“Тревожная группа” за ночь выезжала только дважды. В остальное время парни играли в “храпа”. Следователь умудрился проиграть четверть вчера только полученной зарплаты и потому был зол, как собака.
Стояло тихое осеннее утро. Дежурный капитан зевнул. Он готовился к рапорту и, водя пальцем по строчкам, перечитывал рапортную сводку, прежде чем передать ее другому дежурному — по городу. Капитан вчера поругался с женой, уходил из дома второпях, хлопнув дверью, и забыл взять очки, а потому держал сейчас лист далеко от себя — дальнозоркость хренова с возрастом пришла. Это мешало вникнуть в суть документа, приходилось излишне напрягаться, и он не сразу заметил за стеклом двери тень. Но звук — словно кошка скребется — услышал и поднял глаза. Кто-то пытался дверь открыть, но это, само собой, ему не удавалось. Тогда неизвестный “кто-то” замер и стал терпеливо ждать — правда, непонятно чего.
Капитан опять зевнул и толкнул ногой задремавшего сержанта-помощника. Тот даже не пошевельнулся. В утренние часы, известное дело, сон самый сладкий. Капитан толкнул посильнее и позлее. Ему тоже невыносимо хотелось спать, и чувство зависти явно придало толчку энергичности.
— Посмотри, кто там за дверью?
— Ба-ба... — членораздельно сказал, приоткрыв один глаз, сержант.
— Откуда знаешь?
— Приснилась, говорю, та-акая баба!.. — сержант встал, открыл второй глаз, потянулся и вышел из “дежурки”, покачивая широченными, как армейский оружейный шкаф, плечами.
Он открыл дверь изнутри и выглянул наружу, потом буркнул:
— Я же говорю — баба. Заходи, чего, дура, мерзнешь... С утра на улице было и в самом деле сыровато и холодновато. Сержант даже сквозь полудрему это тоскливо почувствовал.
Вид молодой женщины привлек внимание капитана сразу. И он тут же сообразил, что районную сводку придется дополнять. Что-то с женщиной стряслось — длинная куртка распахнута, под ней — только легкая майка и джинсы. Как попало накинутый шарф. Под глазами отеки — то ли ото сна, то ли от слез.
Тушь с ресниц размазана по острым скулам.
Блуждающий взгляд не все понимает. Одна рука — в кармане, вторая нервно дергает ползунок на замке-молнии курточки — того и гляди оторвет...
Женщина подошла к кабинке, где сидели менты, минуту смотрела сквозь ограждение из органического стекла, потом наклонилась к просверленным отверстиям — своего рода переговорному устройству между посетителями и обитателями “дежурки”. Но ничего произнести долго не могла.
Капитан устало откинулся на спинку кресла. Он давно отвык на своей службе от сочувствия — слишком это много отнимало душевных сил, и потому спросил холодно, по-деловому:
— Ну-ну, что с тобой случилось?..
— Я... Я... — губы дрожали.
— Что — “ты”?..
— Я мужа убила...
И женщина вдруг достала из кармана пистолет.
Сержант, который не успел еще вернуться к себе за ограждение и продолжить просмотр душу и еще что-то будоражащих снов, проявил завидную реакцию: бросился на женщину, тренированным ударом выбил пистолет из слабой руки, а саму руку мастерски завернул за спину, отчего посетительница согнулась и чуть не упала. Но сопротивляться и даже стонать от боли не стала — словно ничего не почувствовала. Более того, капитан заметил, что у женщины даже взгляд не изменился — она словно спала наяву.
Капитан понял без подсказок — наркоманка. Судя по состоянию, у нее вот-вот начнется ломка. А это, знал капитан, снова потребует от него каких-то действий.
— Отпусти ее, — скомандовал он. — Поднимай “тревожную группу”, пусть проверят.
— А что тут проверять? — удивился сержант, отпуская посетительницу и поднимая с пола двумя пальцами — чтобы отпечатков лишних не оставить — пистолет; — Сама же сказала...
— Ты что, не видишь, в каком она состоянии?.. Наркота... Наркоману что угодно привидеться может. Пусть проверят. А то домой к ней приедут, а “мертвый” муж им дверь откроет! Нас же на смех поднимут. В любом случае, убийствами пусть горотдел занимается. Нам, сам понимать должен, крупнее семейных скандалов ничего не надо, — он вытянул руку и сам нажал кнопку вызова “тревожной группы”. — Подъем, братва! На выезд!
Капитану очень нравилось называть этих ребят “братвой”. Да он к тому же и лучше других знал, как много правды в подобном обращении.
— Свиридов, — намекнул капитан дежурному следователю, — если там все ясно, может, в город дело и не передавать? Посмотри, сориентируйся... Убийство, раскрытое по горячим следам... Нам только плюс будет, верно?
— Посмотрим... — сурово сказал Свиридов и положил в карман колоду игральных карт.
“Тревожная группа” за ночь выезжала только дважды. В остальное время парни играли в “храпа”. Следователь умудрился проиграть четверть вчера только полученной зарплаты и потому был зол, как собака.
2
Скучно на работе бывает не только иногда трезвым сторожам на пустых складах простаивающих предприятий, но и частным сыщикам.
Могу говорить об этом откровенно и обоснованно, не опасаясь, что коллеги на меня подадут в суд за клевету.
Я сидел и, естественно, скучал у себя в кабинете, перекладывая на столе с места на место бумаги, в которых надобность уже отпала — по причине неплатежеспособности недавнего моего клиента. Еще бы — если на человека объявлен всероссийский розыск, то ему, понятное дело, трудно бывает заплатить. Без стука и даже без скрипа открылась дверь и вошел Лева Иванов, отставной ментовский подполковник, а ныне — мой уважаемый шеф и директор частного детективного агентства “Аргус”.
— Серега, насколько я понимаю, отставному майору спецназа ГРУ положено знать если не все, то многое из такого, что простым смертным может совсем не понадобиться в жизни... — он уселся в кресло для клиентов, сразу став ниже ростом и совсем не похожим на начальника.
— Предположим, — я пока не понимал, к чему он клонит.
— У меня вот, представь себе, возникли проблемы дома. Внучке принесли ежа — подарили, чтоб им самим, этим дарителям, ежовой щетиной поизрасти... А он не хочет ничего есть. И вообще из-под кровати не выбирается. Только ночью чуть-чуть потопчется по комнате — и назад. Даже молоко не пьет. Может, болеет?
Вопрос, надо сказать, достойный моей нынешней должности! Но и честь мундира отставного спецназовца поддержать хочется.
— А это еж или ежиха? — хитро спросил я в соответствии с этим скромным желанием.
— А кто ж их разберет? — озадачился Лева и стал чем-то отдаленно похож на роденовского “Мыслителя”.
Здесь он, голубчик, и попался, потому как я слышал, что только еж может отличить ежа от ежихи.
— Вот узнай, а потом приходи, поговорим...
— А где узнать?
— Ты, похоже, пенсию свою ментовскую не заслужил, если меня об этом спрашиваешь. Тоже мне, розыскник...
Вот так — красиво и категорично. И пусть сам разбирается с этими колючками. Я же в доме, кроме кошек, никого сроду и не держал.
— Ладно, — Лева, похоже, расстроился. — Да, к тебе сейчас клиент подойдет. Я его на тебя “расписал”, чтобы у тебя пролежней на спине не образовалось... Он сейчас в бухгалтерии. Аванс оплачивает.
И шеф ушел.
Надо же так... Нехорошо получилось. Человек ко мне — со всей душой, даже работу, а следовательно, и дополнительный заработок подогнал, а я его чуть ли не матом...
В дверь поскреблись. Я догадался, что это не ежик Левы Иванова, и пригласил:
— Да-да. Войдите, — и включил диктофон.
Клиент оказался молодым человеком лет двадцати пяти — двадцати восьми. Вот его портрет: подслеповатые глаза за толстыми стеклами очков избегают смотреть прямо, но это, как мне показалось, не от нечестности, а от неуверенности в себе. А в целом — ничуть не примечательное лицо. И ничего не выражающее, кроме той же неуверенности. Однако, при всей невзрачности, лицо запоминающееся.
— Здравствуйте. Меня к вам направили. Моя фамилия Осоченко, — и он протянул мне корешок от приходного бухгалтерского ордера.
Я показал рукой на кресло и взял корешок.
Каждое дело обычно начинается именно с этой невзрачной бумажки, которую следует просмотреть и вернуть клиенту. А потом отрабатывать оплаченную им сумму. Как правило, отработка эта бывает довольно нудной. Чаще всего в детективное агентство обращаются люди с просьбой собрать сведения или о конкуренте, или о предполагаемом компаньоне — чтобы не обжечься в каком-то деле.
— Итак?
— А я уже вкратце рассказывал вашему директору... — начал он, словно школьник, не выполнивший домашнее задание.
— А теперь расскажите мне подробнее, — перебил я. — И смелее, молодой человек. Сегодня я сыт и клиентов съедать не собираюсь.
Терпеть не могу, когда мямлят.
— Вчера убили моего друга... — и долгая пауза.
Неужели не мог отрепетировать свою вступительную речь перед тем, как сюда прийти?
— Милиция что говорит?
— Ничего пока.
— Где убили?
— Дома.
— Убийца?
— Вот в этом-то все и дело...
Теперь и ежику понятно. Тому самому, который у Левы Иванова молоко пить не желает.
Просто — все по полочкам разложено. Оказывается, дело в убийце. Послушаем дальше — может, и еще что новое узнаем?
— Понимаете, он сам редко кололся, а жену колоться заставлял...
— Убийца?
— Нет, убитый. Нравилось ему смотреть, как Санька “плавает” от укола. Так и позавчера вечером было. А вчера утром она пришла в себя после дозы... Сидит в кресле, в руках — пистолет... А на полу — Валентин валяется.
С простреленной головой. Сама она ничего не помнит.
Опять долгая пауза.
— А дальше? — вынужденно подогнал его я.
— Она пошла в милицию. У них райотдел — рядом, через дорогу. И сказала, что мужа убила. Ее арестовали.
Теперь я паузу поддержал. Мое скудоумие — что сделаешь, от природы я такой! — не позволило мне сразу сообразить, чего же хочет от меня настойчивый посетитель в таком ясном деле.
— Санька не могла это сделать, — сказал Осоченко наконец, словно Рубикон перешел.
Вот так. Теперь все ясно. Или почти все...
— Вас как зовут? — спросил я.
— Осоченко.
— А имени у вас нет?
— Есть. Гоша, — он покраснел и опять отвел глаза. Ресницы его при этом замигали так часто, словно в глаз бревно ветром занесло.
Должно быть, не любит свое имя.
А у меня, кстати сказать, уже включилось “зажигание”, и проявилась просто необыкновенная страсть к работе. Я старался быть вежливым:
— Гоша, я понимаю, что вы по каким-то причинам переживаете случившееся, принимаете все это близко к сердцу. Но давайте сразу договоримся — вы заплатили деньги с определенной целью. Я пока не понимаю, с какой именно. Поставьте мне конкретную задачу, а потом я буду задавать вам вопросы. Так у нас разговор получится более членораздельный. Итак, чего вы хотите?
— Я хочу, чтобы вы доказали невиновность Саньки, — как ни странно, понял он все же мой вопрос. И даже сумел сказать фразу достаточно твердо.
— Но она сама призналась?
— Она ничего не помнит. Она же была под кайфом...
— Хорошо. А откуда у вас уверенность, что она не могла этого сделать?
Теперь клиент задумался на пару минут.
— Я их очень хорошо знаю. Знал, то есть...
Его — знал, ее — знаю... — он явно запутался во временных окончаниях. — Мы в одном классе учились и до сих пор дружим. Дружили, то есть... Она любила его...
— Это еще ничего не значит. Наркотики существенно меняют психику человека.
— Она не была конченой наркоманкой...
И потом, когда она пришла в себя, дверь квартиры была открыта...
— Но, как я понимаю, ваша уверенность основана исключительно на предположении?
А о чем говорят факты? Вы познакомились с милицейским протоколом?
— Нет... — смутился он.
— Поймите, я могу этим делом заняться, но давайте сразу договоримся конкретно, чтобы потом недомолвок не было и взаимонепонимания, хорошо? Вы ставите мне задачу доказать ее невиновность. Я знакомлюсь с материалами дела и только после этого уже смогу вам ответить — есть ли хоть какая-то возможность отвести от Саши подозрения. Если нет — то я ничем помочь вам не смогу.
— Хорошо... Я так и думал.
— Договорились. Еще один вопрос. Вы также хотите, чтобы я нашел убийцу, если это не она?
— Нет. Этим пусть занимается милиция.
Я не настолько богат, чтобы все оплачивать.
Странно, но в его глазах я вдруг уловил железную непоколебимую твердость. И эта твердость как-то не вязалась с тем первичным впечатлением, которое я составил о Гоше Осоченко. Похоже, парень жадноват. Впрочем, эту фразу — “я не настолько богат” — говорит каждый второй клиент, и я к ней уже привык.
И не каждый из них достаточно жаден. Проверено.
— Но, вероятно, поимка настоящего убийцы, если он существует не только в вашем воображении, будет единственной возможностью доказать невиновность жены убитого. Как тогда?
— Тогда — да...
Я протянул руку под стол и выключил диктофон. Предварительный разговор закончен, пора приступать к предварительному расследованию.
Могу говорить об этом откровенно и обоснованно, не опасаясь, что коллеги на меня подадут в суд за клевету.
Я сидел и, естественно, скучал у себя в кабинете, перекладывая на столе с места на место бумаги, в которых надобность уже отпала — по причине неплатежеспособности недавнего моего клиента. Еще бы — если на человека объявлен всероссийский розыск, то ему, понятное дело, трудно бывает заплатить. Без стука и даже без скрипа открылась дверь и вошел Лева Иванов, отставной ментовский подполковник, а ныне — мой уважаемый шеф и директор частного детективного агентства “Аргус”.
— Серега, насколько я понимаю, отставному майору спецназа ГРУ положено знать если не все, то многое из такого, что простым смертным может совсем не понадобиться в жизни... — он уселся в кресло для клиентов, сразу став ниже ростом и совсем не похожим на начальника.
— Предположим, — я пока не понимал, к чему он клонит.
— У меня вот, представь себе, возникли проблемы дома. Внучке принесли ежа — подарили, чтоб им самим, этим дарителям, ежовой щетиной поизрасти... А он не хочет ничего есть. И вообще из-под кровати не выбирается. Только ночью чуть-чуть потопчется по комнате — и назад. Даже молоко не пьет. Может, болеет?
Вопрос, надо сказать, достойный моей нынешней должности! Но и честь мундира отставного спецназовца поддержать хочется.
— А это еж или ежиха? — хитро спросил я в соответствии с этим скромным желанием.
— А кто ж их разберет? — озадачился Лева и стал чем-то отдаленно похож на роденовского “Мыслителя”.
Здесь он, голубчик, и попался, потому как я слышал, что только еж может отличить ежа от ежихи.
— Вот узнай, а потом приходи, поговорим...
— А где узнать?
— Ты, похоже, пенсию свою ментовскую не заслужил, если меня об этом спрашиваешь. Тоже мне, розыскник...
Вот так — красиво и категорично. И пусть сам разбирается с этими колючками. Я же в доме, кроме кошек, никого сроду и не держал.
— Ладно, — Лева, похоже, расстроился. — Да, к тебе сейчас клиент подойдет. Я его на тебя “расписал”, чтобы у тебя пролежней на спине не образовалось... Он сейчас в бухгалтерии. Аванс оплачивает.
И шеф ушел.
Надо же так... Нехорошо получилось. Человек ко мне — со всей душой, даже работу, а следовательно, и дополнительный заработок подогнал, а я его чуть ли не матом...
В дверь поскреблись. Я догадался, что это не ежик Левы Иванова, и пригласил:
— Да-да. Войдите, — и включил диктофон.
Клиент оказался молодым человеком лет двадцати пяти — двадцати восьми. Вот его портрет: подслеповатые глаза за толстыми стеклами очков избегают смотреть прямо, но это, как мне показалось, не от нечестности, а от неуверенности в себе. А в целом — ничуть не примечательное лицо. И ничего не выражающее, кроме той же неуверенности. Однако, при всей невзрачности, лицо запоминающееся.
— Здравствуйте. Меня к вам направили. Моя фамилия Осоченко, — и он протянул мне корешок от приходного бухгалтерского ордера.
Я показал рукой на кресло и взял корешок.
Каждое дело обычно начинается именно с этой невзрачной бумажки, которую следует просмотреть и вернуть клиенту. А потом отрабатывать оплаченную им сумму. Как правило, отработка эта бывает довольно нудной. Чаще всего в детективное агентство обращаются люди с просьбой собрать сведения или о конкуренте, или о предполагаемом компаньоне — чтобы не обжечься в каком-то деле.
— Итак?
— А я уже вкратце рассказывал вашему директору... — начал он, словно школьник, не выполнивший домашнее задание.
— А теперь расскажите мне подробнее, — перебил я. — И смелее, молодой человек. Сегодня я сыт и клиентов съедать не собираюсь.
Терпеть не могу, когда мямлят.
— Вчера убили моего друга... — и долгая пауза.
Неужели не мог отрепетировать свою вступительную речь перед тем, как сюда прийти?
— Милиция что говорит?
— Ничего пока.
— Где убили?
— Дома.
— Убийца?
— Вот в этом-то все и дело...
Теперь и ежику понятно. Тому самому, который у Левы Иванова молоко пить не желает.
Просто — все по полочкам разложено. Оказывается, дело в убийце. Послушаем дальше — может, и еще что новое узнаем?
— Понимаете, он сам редко кололся, а жену колоться заставлял...
— Убийца?
— Нет, убитый. Нравилось ему смотреть, как Санька “плавает” от укола. Так и позавчера вечером было. А вчера утром она пришла в себя после дозы... Сидит в кресле, в руках — пистолет... А на полу — Валентин валяется.
С простреленной головой. Сама она ничего не помнит.
Опять долгая пауза.
— А дальше? — вынужденно подогнал его я.
— Она пошла в милицию. У них райотдел — рядом, через дорогу. И сказала, что мужа убила. Ее арестовали.
Теперь я паузу поддержал. Мое скудоумие — что сделаешь, от природы я такой! — не позволило мне сразу сообразить, чего же хочет от меня настойчивый посетитель в таком ясном деле.
— Санька не могла это сделать, — сказал Осоченко наконец, словно Рубикон перешел.
Вот так. Теперь все ясно. Или почти все...
— Вас как зовут? — спросил я.
— Осоченко.
— А имени у вас нет?
— Есть. Гоша, — он покраснел и опять отвел глаза. Ресницы его при этом замигали так часто, словно в глаз бревно ветром занесло.
Должно быть, не любит свое имя.
А у меня, кстати сказать, уже включилось “зажигание”, и проявилась просто необыкновенная страсть к работе. Я старался быть вежливым:
— Гоша, я понимаю, что вы по каким-то причинам переживаете случившееся, принимаете все это близко к сердцу. Но давайте сразу договоримся — вы заплатили деньги с определенной целью. Я пока не понимаю, с какой именно. Поставьте мне конкретную задачу, а потом я буду задавать вам вопросы. Так у нас разговор получится более членораздельный. Итак, чего вы хотите?
— Я хочу, чтобы вы доказали невиновность Саньки, — как ни странно, понял он все же мой вопрос. И даже сумел сказать фразу достаточно твердо.
— Но она сама призналась?
— Она ничего не помнит. Она же была под кайфом...
— Хорошо. А откуда у вас уверенность, что она не могла этого сделать?
Теперь клиент задумался на пару минут.
— Я их очень хорошо знаю. Знал, то есть...
Его — знал, ее — знаю... — он явно запутался во временных окончаниях. — Мы в одном классе учились и до сих пор дружим. Дружили, то есть... Она любила его...
— Это еще ничего не значит. Наркотики существенно меняют психику человека.
— Она не была конченой наркоманкой...
И потом, когда она пришла в себя, дверь квартиры была открыта...
— Но, как я понимаю, ваша уверенность основана исключительно на предположении?
А о чем говорят факты? Вы познакомились с милицейским протоколом?
— Нет... — смутился он.
— Поймите, я могу этим делом заняться, но давайте сразу договоримся конкретно, чтобы потом недомолвок не было и взаимонепонимания, хорошо? Вы ставите мне задачу доказать ее невиновность. Я знакомлюсь с материалами дела и только после этого уже смогу вам ответить — есть ли хоть какая-то возможность отвести от Саши подозрения. Если нет — то я ничем помочь вам не смогу.
— Хорошо... Я так и думал.
— Договорились. Еще один вопрос. Вы также хотите, чтобы я нашел убийцу, если это не она?
— Нет. Этим пусть занимается милиция.
Я не настолько богат, чтобы все оплачивать.
Странно, но в его глазах я вдруг уловил железную непоколебимую твердость. И эта твердость как-то не вязалась с тем первичным впечатлением, которое я составил о Гоше Осоченко. Похоже, парень жадноват. Впрочем, эту фразу — “я не настолько богат” — говорит каждый второй клиент, и я к ней уже привык.
И не каждый из них достаточно жаден. Проверено.
— Но, вероятно, поимка настоящего убийцы, если он существует не только в вашем воображении, будет единственной возможностью доказать невиновность жены убитого. Как тогда?
— Тогда — да...
Я протянул руку под стол и выключил диктофон. Предварительный разговор закончен, пора приступать к предварительному расследованию.
3
Как правило, “по степени тяжести” убийства не расследуются райотделами. Такие дела уходят или в городское управление, или же сразу в областное, или вообще с разбегу в следственный отдел ФСБ, что автоматически ставит их на контроль Генеральной прокуратуры.
Для начала я набрал телефонный номер горотдела.
— Мне нужен Лоскутков, — на начальственный тон здесь реагируют адекватно, поэтому я всегда стараюсь говорить с интонациями крупного и толстого руководителя, когда звоню в отдел, ведающий убойными делами.
Стопроцентный вариант.
— Минутку.
Раньше, бывало, когда я сначала называл себя, мне приходилось ждать минут по пять.
Сейчас Лоскутков взял трубку почти сразу.
Прокашлялся прямо в микрофон, чтобы уши мне хорошенько прочистить, и только после этого хмуро рявкнул:
— Слушаю.
— Здравствуй, майор.
— Привет, майор.
Это традиционное наше приветствие. Не в лучших традициях литературного русского языка, но слушающий такое приветствие поймет, сколько пренебрежения мы вкладываем в звание друг друга.
— У меня к тебе вопрос. По вчерашнему убийству. Жена застрелила мужа. Знаешь?
— Слышал.
— Дело — у тебя?
— Ты что? Оно же раскрыто по горячим следам! Нам его и не передавали. А что тебя интересует?
— Все. Я с ребятами из райотдела почти незнаком. Ты не можешь походатайствовать за меня, чтобы дали возможность в материалах поковыряться?
— Пожалуйста. Позвони через пять минут.
Я успел заварить себе чай и с мстительным чувством даже переложил лишку сахара. Мстительность — это оттого, что сам майор Лоскутков на чайную чашку обычно кладет целую совковую лопату сахара. А поскольку он сейчас далеко и до моей сахарницы ему не дотянуться, то я имею полное право над ним понасмехаться.
Он позвонил сам.
— Поезжай в отдел. Я договорился. Ты вообще-то чем сейчас занимаешься?
— Чай пью, — сказал я невинно, вроде бы между делом, но со вкусом. — Только вот сахара по ошибке переложил. Ты же знаешь, я слишком сладкий не люблю. Но придется пройти через все муки, не оставлять же его недопитым. Такого мне моя жадность не простит.
Лоскутков сделал вид, что ему пора ложиться в госпиталь — слух совсем пропал.
— Про Лешего слышал?
— Слышал.
— Ничего интересного сказать не имеешь?
— Что будет, сообщу.
— Ладно. Оставь сахарку на мою долю.
У нас сейчас весь отдел на ушах стоит. Но, может, выберу вечерком время, заскочу... — и он положил трубку.
На ушах они стоят, как я догадался, из-за Лешего. Есть из-за чего постоять. Есть из-за чего на ушах даже мозоли натереть, если стоять придется достаточно долго.
Лешим городские газеты прозвали серийного убийцу, который наводит страх на парочки, желающие “отдохнуть” в автомобиле на окраинах городского соснового бора. Если не было подходящей свободной квартиры, то подобные парочки ехали в городской бор. Ставили машину где-нибудь среди зарослей. Там Леший и подкарауливал их. Он убивал обоих — и мужчину, и женщину. Мужчину просто убивал, без затей — и, похоже, без злости.
А вот над убитой женщиной еще и издевался — кромсал ножом тело, лицо, разрезал рот так, что губы становились лоскутьями, распарывал живот. Но, самое интересное, не насиловал.
Впрочем, это-то как раз и говорит о том, что действует маньяк.
Типичный маньяк. Первый случай произошел три года назад. Тогда женщина была одна.
И не было машины. Убийство произошло ночью, жертва была сильно пьяна. К “серийным” дело отнести, естественно, было еще нельзя, хотя сами садистские методы убийцы заставляли задуматься о его вменяемости. Предполагали месть, состояние аффекта. Повторения, по правде говоря, не ждали. Всегда думается, что маньяки появляются где-то там, в стороне. Два года назад преступление повторилось уже трижды, хотя и с большими перерывами. Теперь присутствовали пары. Почерк постепенно выкристаллизовался. Одним из убитых оказался милиционер, у которого Леший позаимствовал пистолет. Тогда газеты и начали поднимать шум. В прошлом году бор казался тихим и безопасным. Думали, что маньяк исчез. А за последний месяц — снова три случая. С интервалом в два дня. И ментовка, и ФСБ бегают сломя голову, пытаются что-то выискать. Но, насколько мне известно, имеют они в наличии только частицы кожи под ногтями последней жертвы, отпечаток башмака (похоже, армейского образца) и проржавевшую опасную бритву со следами крови. Однако Леший действовал, как я слышал, ножом.
Только однажды воспользовался пистолетом.
Тем самым, милицейским. Так что бритва вполне может принадлежать другому маньяку.
Для начала я набрал телефонный номер горотдела.
— Мне нужен Лоскутков, — на начальственный тон здесь реагируют адекватно, поэтому я всегда стараюсь говорить с интонациями крупного и толстого руководителя, когда звоню в отдел, ведающий убойными делами.
Стопроцентный вариант.
— Минутку.
Раньше, бывало, когда я сначала называл себя, мне приходилось ждать минут по пять.
Сейчас Лоскутков взял трубку почти сразу.
Прокашлялся прямо в микрофон, чтобы уши мне хорошенько прочистить, и только после этого хмуро рявкнул:
— Слушаю.
— Здравствуй, майор.
— Привет, майор.
Это традиционное наше приветствие. Не в лучших традициях литературного русского языка, но слушающий такое приветствие поймет, сколько пренебрежения мы вкладываем в звание друг друга.
— У меня к тебе вопрос. По вчерашнему убийству. Жена застрелила мужа. Знаешь?
— Слышал.
— Дело — у тебя?
— Ты что? Оно же раскрыто по горячим следам! Нам его и не передавали. А что тебя интересует?
— Все. Я с ребятами из райотдела почти незнаком. Ты не можешь походатайствовать за меня, чтобы дали возможность в материалах поковыряться?
— Пожалуйста. Позвони через пять минут.
Я успел заварить себе чай и с мстительным чувством даже переложил лишку сахара. Мстительность — это оттого, что сам майор Лоскутков на чайную чашку обычно кладет целую совковую лопату сахара. А поскольку он сейчас далеко и до моей сахарницы ему не дотянуться, то я имею полное право над ним понасмехаться.
Он позвонил сам.
— Поезжай в отдел. Я договорился. Ты вообще-то чем сейчас занимаешься?
— Чай пью, — сказал я невинно, вроде бы между делом, но со вкусом. — Только вот сахара по ошибке переложил. Ты же знаешь, я слишком сладкий не люблю. Но придется пройти через все муки, не оставлять же его недопитым. Такого мне моя жадность не простит.
Лоскутков сделал вид, что ему пора ложиться в госпиталь — слух совсем пропал.
— Про Лешего слышал?
— Слышал.
— Ничего интересного сказать не имеешь?
— Что будет, сообщу.
— Ладно. Оставь сахарку на мою долю.
У нас сейчас весь отдел на ушах стоит. Но, может, выберу вечерком время, заскочу... — и он положил трубку.
На ушах они стоят, как я догадался, из-за Лешего. Есть из-за чего постоять. Есть из-за чего на ушах даже мозоли натереть, если стоять придется достаточно долго.
Лешим городские газеты прозвали серийного убийцу, который наводит страх на парочки, желающие “отдохнуть” в автомобиле на окраинах городского соснового бора. Если не было подходящей свободной квартиры, то подобные парочки ехали в городской бор. Ставили машину где-нибудь среди зарослей. Там Леший и подкарауливал их. Он убивал обоих — и мужчину, и женщину. Мужчину просто убивал, без затей — и, похоже, без злости.
А вот над убитой женщиной еще и издевался — кромсал ножом тело, лицо, разрезал рот так, что губы становились лоскутьями, распарывал живот. Но, самое интересное, не насиловал.
Впрочем, это-то как раз и говорит о том, что действует маньяк.
Типичный маньяк. Первый случай произошел три года назад. Тогда женщина была одна.
И не было машины. Убийство произошло ночью, жертва была сильно пьяна. К “серийным” дело отнести, естественно, было еще нельзя, хотя сами садистские методы убийцы заставляли задуматься о его вменяемости. Предполагали месть, состояние аффекта. Повторения, по правде говоря, не ждали. Всегда думается, что маньяки появляются где-то там, в стороне. Два года назад преступление повторилось уже трижды, хотя и с большими перерывами. Теперь присутствовали пары. Почерк постепенно выкристаллизовался. Одним из убитых оказался милиционер, у которого Леший позаимствовал пистолет. Тогда газеты и начали поднимать шум. В прошлом году бор казался тихим и безопасным. Думали, что маньяк исчез. А за последний месяц — снова три случая. С интервалом в два дня. И ментовка, и ФСБ бегают сломя голову, пытаются что-то выискать. Но, насколько мне известно, имеют они в наличии только частицы кожи под ногтями последней жертвы, отпечаток башмака (похоже, армейского образца) и проржавевшую опасную бритву со следами крови. Однако Леший действовал, как я слышал, ножом.
Только однажды воспользовался пистолетом.
Тем самым, милицейским. Так что бритва вполне может принадлежать другому маньяку.
Глава вторая
1
Дверь районной ментовки с превеликим трудом поддалась моим усилиям. Но все же я справился — пригодились годы изнурительных, до последней капли пота тренировок.
А оказалось, что столько труда прилагал напрасно. “Уголовный розыск располагается в соседнем здании”, — сообщил мне суетливый дежурный капитан с гноящимися глазами.
— А чего тебе там надо? — спросил капитан и почесал погон, словно между звездочек у него в футбол играли блохи, а он, как старший по званию, их матч судил.
— Инспекторская проверка... — ляпнул я, и капитан вытянулся, начисто забыв про футбольный матч.
Вышел я из здания легче, чем вошел, и сразу сообразил, где расположилась районная “уголовка”.
Там меня уже ждали.
Почти абсолютно лысый опер, по ехидству судьбы-злодейки носящий фамилию Кудрявцев, выглянул между двух стопок бумаг, по высоте равных тумбочкам того стола, на котором их расположили, и показал мне на стул. Мебель в районной “уголовке” еще похуже, чем у нас в агентстве. По крайней мере, в моем кабинете имеется хотя бы одно мягкое кресло — для клиентов. Здесь же я сел с великим сомнением в прочности столярного изделия, чей испуганный скрип подтвердил обоснованность моих страхов. Но начало стул все же выдержал, и я слегка осмелел.
— А что тебя вдруг это дело заинтересовало? — спросил Кудрявцев, с увлечением, достойным школьника, ковыряя толстым пальцем в узенькой коробке для скрепок. Палец туда явно не помещался, и ему пришлось вытряхнуть в ладонь все содержимое, чтобы достать только одну, а остальные — ссыпать назад в коробочку. — Дело абсолютно простое.
Все там ясно. Признание, явка с повинной, на пистолете — только ее отпечатки...
— Оказывается, ясно не для всех... — вздохнул я и парой фраз передал суть заказа Гоши Осоченко.
Кудрявцев пожал плечами и усмехнулся.
— Грызи гранит, Пинкертон...
Затем вручил мне не слишком объемистую папку.
“Грызут гранит”, насколько я помню знаменитое изречение основоположника научного коммунизма, исключительно тогда, когда изучают науки. Но Кудрявцев — человек еще достаточно молодой и, возможно, марксизм-ленинизм в период получения образования не изучал. Потому я простил ему сие высказывание молча. Но не простил “Пинкертона”. Не люблю, когда меня обзывают...
Что ж, я принялся “вгрызаться” в материалы уголовного дела. И тут же убедился, что все дело даже не белыми нитками шито, а просто стянуто паутиной. Может от порыва ветра развалиться — по листочку. И мне придется начинать все сначала...
— Интересно получается, — сказал я, подумав. (Я тебе, мать твою, покажу Пинкертона!) — У этой Александры Владимировны Чанышевой адвокат уже есть?
— Пока еще нет. Назначат... — равнодушно ответил Кудрявцев, тщетно пытаясь достать из коробочки вторую скрепку. Сложнейший, похоже, производственный процесс. Никак не может освоить технологию. Готов поспорить, что он снова через минуту вытряхнет все скрепки на ладонь, чтобы достать только одну.
— А если этот ее друг, который нанял меня, наймет и адвоката? Хорошего... Умного... Такие иногда, честное слово, тоже бывают.
— Ну и что?
— Ничего. Только любой нормальный адвокат запросто уговорит клиентку отказаться от своих показаний. Просто расскажет ей, что такое зона и с чем клиентку там съедят. Со всем адвокатским красноречием расскажет, с мелкими и характерными деталями. Она и откажется. Прямо на заседании суда. И тогда все эти бумаги, — я приподнял тоненькую папочку, — ты смело сможешь выбросить на помойку.
Кудрявцев поднял на меня удивленные глаза:
— А зачем ей отказываться?
— А зачем ей садиться?
— Она же сама пришла...
— Под воздействием “дури”. С дурной головой и не то еще может случиться, сам, наверное, знаешь. Это хуже, чем с похмелья...
Он, наконец, понял, что я не шучу. Но не понял, что это моя месть за Пинкертона.
— И что посоветуешь?
— Вести нормальное расследование.
— Легко сказать... — Кудрявцев вздохнул. — На меня на одного столько дел навешано... Тройная норма. У других — то же самое.
А тут еще нас подключают к розыску этого Лешего...
— Дело твое, — сказал я и поднялся. — Но все же одну вещь ты сделать должен обязательно.
— Какую?
— Проверить пистолет.
Судя по показаниям Александры Владимировны Чанышевой, этот пистолет Валентин купил только за месяц до собственного убийства. Купил у какого-то знакомого. А самое смешное состоит в том, что на пистолете — только ее отпечатки пальцев. Любой дружащий с головой опер должен был бы предположить, что с пистолета вытерли отпечатки пальцев — прежде, чем вложить его в руку женщины. Иначе куда пропали отпечатки ее мужа?
— Так номера же там сбиты.
— Проверь ствол.
— Ты знаешь хоть, сколько сейчас оружия в городе “плавает”? Если каждый ствол проверять, то в шесть раз штат экспертов увеличивать надо.
— Послушай мудрого, хотя еще и не очень старого человека... — мягко настаивал я.
Кудрявцев неопределенно пожал плечами.
Я так и не понял — последует он совету, или опять не найдется у опера времени на такие мелочи в очевидном и почти закрытом деле.
А оказалось, что столько труда прилагал напрасно. “Уголовный розыск располагается в соседнем здании”, — сообщил мне суетливый дежурный капитан с гноящимися глазами.
— А чего тебе там надо? — спросил капитан и почесал погон, словно между звездочек у него в футбол играли блохи, а он, как старший по званию, их матч судил.
— Инспекторская проверка... — ляпнул я, и капитан вытянулся, начисто забыв про футбольный матч.
Вышел я из здания легче, чем вошел, и сразу сообразил, где расположилась районная “уголовка”.
Там меня уже ждали.
Почти абсолютно лысый опер, по ехидству судьбы-злодейки носящий фамилию Кудрявцев, выглянул между двух стопок бумаг, по высоте равных тумбочкам того стола, на котором их расположили, и показал мне на стул. Мебель в районной “уголовке” еще похуже, чем у нас в агентстве. По крайней мере, в моем кабинете имеется хотя бы одно мягкое кресло — для клиентов. Здесь же я сел с великим сомнением в прочности столярного изделия, чей испуганный скрип подтвердил обоснованность моих страхов. Но начало стул все же выдержал, и я слегка осмелел.
— А что тебя вдруг это дело заинтересовало? — спросил Кудрявцев, с увлечением, достойным школьника, ковыряя толстым пальцем в узенькой коробке для скрепок. Палец туда явно не помещался, и ему пришлось вытряхнуть в ладонь все содержимое, чтобы достать только одну, а остальные — ссыпать назад в коробочку. — Дело абсолютно простое.
Все там ясно. Признание, явка с повинной, на пистолете — только ее отпечатки...
— Оказывается, ясно не для всех... — вздохнул я и парой фраз передал суть заказа Гоши Осоченко.
Кудрявцев пожал плечами и усмехнулся.
— Грызи гранит, Пинкертон...
Затем вручил мне не слишком объемистую папку.
“Грызут гранит”, насколько я помню знаменитое изречение основоположника научного коммунизма, исключительно тогда, когда изучают науки. Но Кудрявцев — человек еще достаточно молодой и, возможно, марксизм-ленинизм в период получения образования не изучал. Потому я простил ему сие высказывание молча. Но не простил “Пинкертона”. Не люблю, когда меня обзывают...
Что ж, я принялся “вгрызаться” в материалы уголовного дела. И тут же убедился, что все дело даже не белыми нитками шито, а просто стянуто паутиной. Может от порыва ветра развалиться — по листочку. И мне придется начинать все сначала...
— Интересно получается, — сказал я, подумав. (Я тебе, мать твою, покажу Пинкертона!) — У этой Александры Владимировны Чанышевой адвокат уже есть?
— Пока еще нет. Назначат... — равнодушно ответил Кудрявцев, тщетно пытаясь достать из коробочки вторую скрепку. Сложнейший, похоже, производственный процесс. Никак не может освоить технологию. Готов поспорить, что он снова через минуту вытряхнет все скрепки на ладонь, чтобы достать только одну.
— А если этот ее друг, который нанял меня, наймет и адвоката? Хорошего... Умного... Такие иногда, честное слово, тоже бывают.
— Ну и что?
— Ничего. Только любой нормальный адвокат запросто уговорит клиентку отказаться от своих показаний. Просто расскажет ей, что такое зона и с чем клиентку там съедят. Со всем адвокатским красноречием расскажет, с мелкими и характерными деталями. Она и откажется. Прямо на заседании суда. И тогда все эти бумаги, — я приподнял тоненькую папочку, — ты смело сможешь выбросить на помойку.
Кудрявцев поднял на меня удивленные глаза:
— А зачем ей отказываться?
— А зачем ей садиться?
— Она же сама пришла...
— Под воздействием “дури”. С дурной головой и не то еще может случиться, сам, наверное, знаешь. Это хуже, чем с похмелья...
Он, наконец, понял, что я не шучу. Но не понял, что это моя месть за Пинкертона.
— И что посоветуешь?
— Вести нормальное расследование.
— Легко сказать... — Кудрявцев вздохнул. — На меня на одного столько дел навешано... Тройная норма. У других — то же самое.
А тут еще нас подключают к розыску этого Лешего...
— Дело твое, — сказал я и поднялся. — Но все же одну вещь ты сделать должен обязательно.
— Какую?
— Проверить пистолет.
Судя по показаниям Александры Владимировны Чанышевой, этот пистолет Валентин купил только за месяц до собственного убийства. Купил у какого-то знакомого. А самое смешное состоит в том, что на пистолете — только ее отпечатки пальцев. Любой дружащий с головой опер должен был бы предположить, что с пистолета вытерли отпечатки пальцев — прежде, чем вложить его в руку женщины. Иначе куда пропали отпечатки ее мужа?
— Так номера же там сбиты.
— Проверь ствол.
— Ты знаешь хоть, сколько сейчас оружия в городе “плавает”? Если каждый ствол проверять, то в шесть раз штат экспертов увеличивать надо.
— Послушай мудрого, хотя еще и не очень старого человека... — мягко настаивал я.
Кудрявцев неопределенно пожал плечами.
Я так и не понял — последует он совету, или опять не найдется у опера времени на такие мелочи в очевидном и почти закрытом деле.
2
Утро пришло промозглое и ветреное. Настоящее октябрьское утро. При взгляде в окно казалось, что вот-вот пойдет дождь. Может быть, даже со снегом, потому что тучи, обложившие все небо еще с вечера, были тяжелыми и низкими. Из-за них и рассвет задерживался.
Леший не спал почти всю ночь. Ворочался и ворочался на скрипучей своей кровати и раздражал скрипом мать, — он чувствовал это даже через стену, — спящую в другой комнате.
Он вообще всегда плохо спит последнее время.
Думы мучают. Он чувствует, всем нутром своим чувствует, что скоро, что вот-вот уже что-то сдвинется, и вся его жизнь переменится.
Она будет совсем другой. Он строит планы на эту жизнь и не может от возбуждения спать.
Прикорнет на десяток минут, потом снова просыпается — с прежними мыслями.
И все-таки встал он, как всегда, в семь часов. И принялся за зарядку. За последние десять лет он не пропустил ни одного утра без зарядки. Потом быстро умылся, не стал завтракать, чтобы не будить мать, — пенсионерка, любит поспать до половины дня, — и побежал в гараж. Благо до него ходу — пять минут.
Машина завелась легко, но все же, выехав сначала за ворота, он основательно прогрел двигатель — минут пять стоял. Машину Леший любит и бережет. Она уже в возрасте и требует внимательного пригляда за собой.
До начала рабочего дня времени оставалось еще много. И Леший захотел вдруг прокатиться. Вдруг — это всегда неожиданно. Он ездит туда каждое утро. Никогда не думает, что поедет сегодня, а потом — именно вдруг! — чувствует необходимость. И едет.
Просигналив фарами дежурному у ворот гаражного кооператива, чтобы тот проснулся и опустил натянутый поперек ворот тросик, Леший выехал на улицу. Забыл, что сразу за воротами — глубокая колдобина, угодил в нее, встряхнулся, и свет фар резко колыхнулся по окнам противостоящего дома. Ничего, что кого-то и разбудит этим светом. Время подошло подниматься, господа!
Утренний город оживал сырыми улицами.
Перед рассветом, как обычно, было особенно темно. Фонари светили тускло, словно низкие осенние тучи даже их накрыли. Но люди уже спешили по своим делам, уже толпились на трамвайных, троллейбусных и автобусных остановках. Леший не обращал на них внимания. Он стремился к цели. И чем ближе оказывался к выезду из жилых кварталов, тем сильнее становилось его нетерпение. Тем сложнее ему было останавливаться на красный сигнал светофора. Начали подрагивать пальцы, сжимавшие руль.
Леший не спал почти всю ночь. Ворочался и ворочался на скрипучей своей кровати и раздражал скрипом мать, — он чувствовал это даже через стену, — спящую в другой комнате.
Он вообще всегда плохо спит последнее время.
Думы мучают. Он чувствует, всем нутром своим чувствует, что скоро, что вот-вот уже что-то сдвинется, и вся его жизнь переменится.
Она будет совсем другой. Он строит планы на эту жизнь и не может от возбуждения спать.
Прикорнет на десяток минут, потом снова просыпается — с прежними мыслями.
И все-таки встал он, как всегда, в семь часов. И принялся за зарядку. За последние десять лет он не пропустил ни одного утра без зарядки. Потом быстро умылся, не стал завтракать, чтобы не будить мать, — пенсионерка, любит поспать до половины дня, — и побежал в гараж. Благо до него ходу — пять минут.
Машина завелась легко, но все же, выехав сначала за ворота, он основательно прогрел двигатель — минут пять стоял. Машину Леший любит и бережет. Она уже в возрасте и требует внимательного пригляда за собой.
До начала рабочего дня времени оставалось еще много. И Леший захотел вдруг прокатиться. Вдруг — это всегда неожиданно. Он ездит туда каждое утро. Никогда не думает, что поедет сегодня, а потом — именно вдруг! — чувствует необходимость. И едет.
Просигналив фарами дежурному у ворот гаражного кооператива, чтобы тот проснулся и опустил натянутый поперек ворот тросик, Леший выехал на улицу. Забыл, что сразу за воротами — глубокая колдобина, угодил в нее, встряхнулся, и свет фар резко колыхнулся по окнам противостоящего дома. Ничего, что кого-то и разбудит этим светом. Время подошло подниматься, господа!
Утренний город оживал сырыми улицами.
Перед рассветом, как обычно, было особенно темно. Фонари светили тускло, словно низкие осенние тучи даже их накрыли. Но люди уже спешили по своим делам, уже толпились на трамвайных, троллейбусных и автобусных остановках. Леший не обращал на них внимания. Он стремился к цели. И чем ближе оказывался к выезду из жилых кварталов, тем сильнее становилось его нетерпение. Тем сложнее ему было останавливаться на красный сигнал светофора. Начали подрагивать пальцы, сжимавшие руль.