Через несколько минут ходьбы мы уже спускались по нескольким ступенькам в коробку в стиле Сан-Жармен де При. По-итальянски – Стромболи.
Она заслужила свое имя: в этой коробке пахло горячим. Там находилась только молодежь, танцующая твист.
Наше появление позабавило общество. Попадая в такие места, я чувствую себя так же хорошо, как человек в скафандре верхом на лошади.
Мы забились в дальний угол и заказали шампанское.
– Побыстрей! – как говорят у нас во Франции.
Мадам Барнаби начала меня обрабатывать. Она уверяла меня, что у меня самые красивые глаза в мире и что братья Лиссаж предложили бы мне целое состояние за то, чтобы я у них выступал.
Потом она взяла меня за руку и сказала, что у меня горячие руки, в чем я и сам не сомневаюсь. В-третьих, Лолита утверждала, что такие губы, как мои, самые чувствительные из всех встреченных ею. И как бы я мог сомневаться в этом, когда 17.894 женщины и 33 мужчины говорили мне уже об этом.
Ее ужасное колено прижималось к моему, ее пальцы лежали на моих, ее щеки находились около моих щек, ее бочонок был около моего бедра, ее дыхание находилось у меня в носу, а ее ужасные духи пахли понемногу повсюду.
– О, дорогой, – говорила она, закрывая глаза, – как приятно прожить хоть одно мгновение около вас.
Она прочитала это в «Изнасилованной и довольной», страница 122; шестая строка сверху. Она выучила эту фразу наизусть, чтобы при случае воспользоваться ею.
Вокруг нас происходило большое оживление. Молодые люди окружили нас большим кругом и стали бросать нам «лацци». Я поймал три дюжины, потому что это всегда может пригодиться, но потом я обнаружил, что не составляю исключения, как предмет шуток, и накинулся на самого здорового из них. Он выплюнул зуб в довольно-таки приличном состоянии, и все тут же замолчали, чтобы хорошенько рассмотреть его. Сразу же наступила тишина. Лолита еще сильней прижалась ко мне.
– Ты сильный, знаешь, – просюсюкала она.
Маленький Сан-Антонио тогда сказал себе, что хорошее всегда вытекает из плохого. Что, если я воспользуюсь расположением Лолиты, чтобы вытянуть у нее из носа зелень, как говорят в Йоркшире, в котором большинство людей говорят по-английски. Это хорошая мысль, не правда ли?
– Вы уверены, что месье Барнаби надолго задержится? – спросил я, лаская кончиками губ белокурые усы моей партнерши.
– Ну, да.
– Он поехал к друзьям?
– Да.
Я подождал чуть-чуть, потом позволил себе вольность. Сквозь серебристое платье я ущипнул ее за сильно натянутую подвязку. И сразу шутливым тоном спросил:
– Что же такое ваш муж увез с такими предосторожностями?
Она собиралась ответить, но не смогла. Кто-то схватил наше ведерко с шампанским и вылил его содержимое на наши лица.
Я задыхаюсь и отряхиваюсь, в то время как Лолита, со своей стороны, старается делать то же самое.
Я оглянулся и увидел мисс Мугуэт, стоящую со злобной миной у нашего столика.
– Отвратительная личность! – выругалась она. – С такой старой шкурой, как эта! Разве это не стыдно?
Мамаша Барнаби вытерла лицо салфеткой, которую ей дал метрдотель. Ее красное, охра, зеленое, голубое, черное, белое – все смешалось. И вот она превратилась в радугу. В радугу, которой никак не удается отдышаться. Радугу, потерявшую вставную челюсть. Так как она слишком сильно жестикулировала, ее платье объявило о своей несостоятельности.
Произошло нечто, похожее на взрыв в подъемнике.
Раздался глухой шум, похожий на шум бадьи, выбрасывающей свое содержимое. Это ее левая грудь выпала на стол.
К нашему столику устремились официанты. Самый коренастый из них изображает Жана Вольжана и подсовывает под грудь руку, чтобы с усилием запихать ее обратно. Остальные следят за этим его маневром.
Дама из вестибюля прибежала с норковой накидкой, которую она стыдливо накинула на беспорядок в одежде мадам Барнаби.
Во время этого базара мисс Мугуэт продолжала действовать. Она бросила мне в лицо все, что могла схватить: стаканы, блюдца, пепельницы, бутылки. Ей не удалось ослепить меня, хотя она даже бросила в мое лицо пригоршню пуговиц от мужских брюк.
Оркестр играл итальянский гимн, чтобы попытаться успокоить умы.
Напрасно!
Патрон появился из своих апартаментов, где его массажист занимался массированием его престательной железы. Половина его тела была одета, остальное было абсолютно голым. На нем надет очень красный полувер, он стал ругаться по-египетски, по-арабски, по-албански, по-неаполитански, но в особенности по-итальянски. Потом он схватил сифон и стал поливать нас.
Мадам Барнаби (для близких Лолита) получила струю в декольте. До этого там уже поместились двенадцать льдинок и два бокала шампанского. Она решила, чтобы упростить проблему, лишиться сознания, и ей удалось это сделать в тот момент, когда официантам удалось совладать с ее левой грудью, связать ее, надеть на нее путы и водворить на место.
Если говорить о борьбе по правилам и без правил, то это относилось ко второму типу. Я бы сказал, что правильнее назвать это битвой, но битвой без правил.
Вечно у меня заботы о правде, даже в такой момент!
Один англичанин, выигравший сражение, стал бить патрона по лицу на основании того, что поведение последнего было недостойным.
Кстати, естественно, что полиция тоже решила заглянуть в эту коробку.
Шесть верховых карабинеров, трое на мотоциклах и эскадрон из аэропорта примчались на шум, и, в конце концов, нашли дверь погреба, через которую проникли и мы.
Нас эвакуировали на тротуар: мадам Барнаби, мисс Мугуэт и меня самого.
Ночь была прекрасной: на небе сверкали звезды и сияла луна.
Сидя на мусорном ящике, мадам Барнаби бросила сквозь ворчание:
– Как это все прекрасно!
– Замолчите, старуха, – оборвала ее мисс Мугуэт. – И вам не стыдно?
Лолита выглядела теперь отвратительно.
– Вы можете взять своих слонов под мышку и отправляться искать другую работу в другом месте, – заявила она.
– Ах, да! – сказала мисс Мугуэт. – А вам, если я поговорю с вашим мужем, может быть придется искать другого мужа в другом месте. Мне кажется, ему не понравится эта штука, вашему Барнаби.
Такие разговоры продолжались в течение семи минут, двух целых и двух десятых секунды.
В конце концов мне удалось успокоить дам. Голос рассудка, даже если он говорит в нос и заикается, приходит к тому, что доходит до слушателей.
Наконец наступило спокойствие.
– Каким образом получилось, что вы пришли в эту коробку? – спросил я Мугуэт.
– Я следила за вами, – ответила она.
– Следили?
– Да. Вы покинули «кадиллак» патрона, чтобы остаться с этой образиной… Тогда мне захотелось узнать, что вы будете делать вдвоем. Я никогда такого от вас не ожидала! Такой красивый мужчина!
– Но ведь между ней и мной ничего нет! – протестовал я.
– Могло быть, – возразила Мугуэт.
– Никогда бы не было, – гарантировал я. – Я слишком уважаю мадам Барнаби, чтобы дать волю той пожирающей меня страсти, которая наполняет мою душу…
Говоря это, я подмигнул Мугуэт. Она успокоилась, и мы вернулись в лагерь без затруднений и никого не встретив по дороге. Это подтверждало тот факт, что препятствия плохо приживаются в итальянском климате.
Глава 8
Барнаби, король цирка, еще не вернулся, что избавило его достойную супругу от тяжелых объяснений по поводу ее потрепанного вида. Я оставил даму моей мечты в мрачном раздумье и увлек Мугуэт к своему фургону, чтобы упрочить свое прощение.
Перед тем как переступить порог, мисс Каприза начала кривляться, говоря, что у нее к этому не лежит сердце и тому подобное.
Я ей ответил, что это совершенно не имеет значения, хочется ли ей или нет, лежит ли у нее к этому сердце или нет: важно все остальное, кроме сердца. А так как остальное у нее было, то она согласилась войти.
Я закрыл дверь и собрался зажечь торшер, но моя кокетка остановила меня.
– Нет, darling, – пропела она по-рязански, – пусть останется благоприятная темнота, чтобы наши дрожащие тела могли без ограничения сливаться.
Она была права. Люблю девушек, говорящих ясно.
Я провел ее к дивану и уложил ее на него. Там я и любил ее.
Зная, какие вы все испорченные, я не сомневаюсь, что вы ожидаете самых детальных описаний наших сношений. Если бы я не удержался от этого, вы бы кончили тем, что стали бы находить удовольствие в самих моих рассказах. Поэтому я не буду показывать всю порнографию в цвете. Иначе о чем потом мечтать? Когда имеешь, как это бывает и с остальными, под носом лакомый кусочек, долго не размышляешь.
Постойте, но, если даже я вам скажу, что сделал ей «болгарский водоворот», вы не поймете, в чем дело, согласны? И тем не менее, я ей сделал «болгарский водоворот», и также «сигару Фиделя», и затем «турецкий волчок», затем «противоатомное убежище», не забывая также и множество других вещей. Она была довольна. Она мне это говорила, она мне это прокричала, она мне это вопила, она меня уверяла в этом, она мне это доказывала, она мне это повторяла по-английски, по-немецки, по-шведски, жестикулируя между движениями. Словом, замечательная партнерша!
Воспитание слонов воспитывает женщину! В этом я не ошибаюсь.
Когда я покинул мадемуазель, ноги ее были в форме восьмерки, глаза в форме ноля, а тело в форме лебедя.
Как умирающий Гете, она потребовала света, и получила его. Шатаясь, она отправилась в ванную, чтобы подмазать губы черным, а глаза красным. Тут я заметил на полу странный предмет: это были штаны. Я с удивлением смотрел на них, так как они не принадлежали ни мне, ни Беру и были истерзаны в лохмотья.
Я задавал себе вопрос, кто бы мог быть этот господин, одевавший таким образом брюки, когда он вышел из-под дивана, на котором мы с Мугуэт баловались.
Человек, о котором я вам говорю, – это мой знакомый коллега Ферна-Брасса, потерявший всю свою элегантность и добрую часть своего достоинства. Он был почти голый, в лохмотьях и весь исцарапанный. Его галстук болтался за спиной, волосы были взъерошены, нос порезан, губы растрескались, трусы порвались, одно ухо оборвано, половину пиджака он держал в окровавленных руках.
Я ошеломленно смотрел на него.
– Вы тут что-то ищете или просто ожидаете автобуса? – спросил я его.
Он плюнул.
– Где он?
– Кто «он», мой дорогой?
– Тигр! Я обследовал тут, у вас, и огромный тигр бросился на меня… я…
Он упал в обморок при воспоминании о той титанической битве, которую выдержал.
Я привел его в чувство, введя в него некоторое количество виски. Потом я вышел и позвал парня из конюшни.
– Вызови санитарную карету и быстро! – сказал я.
Парень положил охапку сена, которую нес, и ушел.
Ферна-Брасса щелкал зубами.
– Он хотел меня сожрать, – захлебывался в слезах мой коллега. – Но счастье, что мне удалось залезть под диван. Где она, эта мерзкая тварь?
– Ее найдут, коллега, и заставят дорого заплатить за такие штучки. Да, лишать штанов офицера полиции при исполнении им служебных обязанностей! Это позор!
Я подмигнул ему.
– Во всяком случае, вы теперь можете быть спокойны, вы будете в безопасности, пока другие будут проводить это запутанное следствие.
Мои слова пролили немного бальзама на его раны.
– Это ведь правда, – просопел он.
– Что это была за мысль проводить у меня обыск? Значит, вы не доверяете своему другу Сан-Антонио?
– Вы столько вещей скрывали от меня!
– А в других фургонах вы что-нибудь нашли?
– Ничего!
Подъехала санитарная машина, и я попрощался с Ферна-Брасса. Теперь у меня было совершенно свободное поле деятельности.
Но теперь я не мог рассчитывать на сотрудничество итальянской полиции.
Как только мой знаменитый коллега был увезен, я отправился в ванную комнату, посмотреть, что там делается.
Я обнаружил довольно удивительное зрелище. Просто захватывающее дух.
Представьте себе мисс Мугуэт, облокотившуюся об умывальник, с лицом, спрятанным в руках. Тигр – большой тигр Толстяка – стоял позади нее, положив передние лапы ей на плечи, и с умилением лизал ей затылок, а мисс Мугуэт ворковала замирающим голосом:
– Нет, дорогой! Нет, хватит, это слишком! Но ведь ты ненасытен!
– Даю слово, кончится тем, что я начну ревновать! – сказал я.
Она выпрямилась, подскочила, увидев тигра, все поняла, стала кричать, прижимая руку ко лбу, закатила глаза и лишилась чувств.
Что же, женщина есть женщина, парни. Она отлично укрощает толстокожих, но, как и любой, при виде тигра лишается чувств. Из-за какого-то несчастного тигра!
Я сказал Медору, чтобы он оставался спокойным, так как эта дама, которая может быть настоящей львицей, обязанности тигрицы выполнять не сможет.
После этого я освежил лицо мисс Мугуэт нашатырным спиртом, что быстро привело ее в себя. Она ушла, несколько окрепшая, как раз в тот момент, когда входил Беру.
Вы заметили, как прекрасно распланированы приходы и уходы в моем фургоне? Можно подумать, что находишься в пьесе Лабиша…
Толстяк в игривом настроении показал мне пакет с тортом, который он держал в руке.
– Это для Медора, – пояснил он. – Ведь сегодня же воскресенье!
Он пошел угощать своего херувима, а вернувшись, объявил:
– Миссия выполнена, комиссар. Я смог проследить Барнаби до самого конца. Он отправился на маленькую улочку очень близко от вокзала. Эта улочка – я запомнил ее название – улица Ниа Дюк. Патрон остановился перед номером двенадцать. Он позвонил у одной из дверей, и двое парней, которые, видимо, его ждали, вышли.
Они втроем опорожнили от товара багажник. Потом все трое вошли в дом и пробыли там часа два. Потом вышел один Барнаби и с очень довольным видом сел в свой «кадиллак», чтобы вернуться домой. Теперь все известно, и мы можем отправиться на прогулку?
– Одну секунду, Толстяк. На что был похож товар, о котором идет речь?
Он сделал гримасу.
– Я не мог рассмотреть. Босс поступил очень хитро: он положил товар в футляры от музыкальных инструментов. Можно было подумать, что он разгружает оркестр, понимаешь? Это было похоже на флейты, на саксофоны и прочие инструменты!
Я медленно продумал это соображение, что было довольно-таки трудно. Было слишком рано, чтобы наносить ночной визит людям, которых не знаешь. Это нужно будет проделать немного позже.
Когда мы приготовились к выходу, появился Барнаби с губами, растянутыми в улыбку.
– Спасибо, сынок, – сказал он мне, – вот, возьми, чтобы немного развлечься.
Он сунул мне в руку билет итальянского банка. Я посмотрел на него: это был билет в пятьсот лир. Немного скуповат этот босс.
Для него рисковали честью и достоинством, а он предлагает сумму, которую другой постеснялся бы дать портье в отеле! Полное отсутствие воспитания!
– Я не знаю, как вас благодарить, патрон, – проскулил я. – Это слишком! Это слишком много! Как мне выразить вам свою благодарность? Я просто онемел! Ваше великодушие сжимает мне горло. Я не проживу достаточно долго, чтобы отблагодарить вас за все.
Он похлопал меня по плечу.
– Ну, ну, это ничего, сынок, ты заслужил это.
– Я куплю себе карамельки, – сказал я, – медовые. Я, как муха, люблю мед и… Вот почему вы должны позволить мне поцеловать вас!
Прежде чем он успел опомниться, я налепил два поцелуя на его щеки. Он быстро отступил, и в этот момент Медор Толстяка издал мяуканье, которое заставило затрястись фургон.
Встревоженный Барнаби бросился ко мне.
– Что такое я услышал? – спросил он. – Это похоже на рев тигра?
– Нет, – отрезал Беру, – это сделал я своим животом. Это со мной случается, когда Кристофор Колумб сталкивается с другими предметами.
Удовлетворенный таким медико-фантастическим объяснением, Барнаби отправился к своей толстушке, а мы с Беру тоже отправились в путь.
Глава 9
– Куда это мы отправились? – спросил Беру, беспокоясь о том, чтобы провести деликатный вечер.
Этот день воздержания (как говорят в Аусбурге, во Франкфурте, на Борнео и Спиро) воодушевил его, а преследование привело в норму.
– Я знаю одну довольно симпатичную коробку, – ответил я ему, думая о Тортиколи.
– Там есть сестренки?
Я воздержался от того, чтобы ответить ему, что там, скорее, находятся братишки.
– Есть!
– Не стану скрывать от тебя, я обязательно подцеплю себе одну. Я уже представляю ее себе: красивая, хорошо сложенная, с довольно тонкой талией и хорошим балконом над ней, довольно в теле и с небольшими усиками, чтобы можно было судить о цвете волос этой дамы.
– Такая найдется, – обещал я ему.
– К тому же, у меня полно монеты для такого рода развлечений. Ты отдаешь себе отчет, что с тем, что я зарабатываю, я смог бы купить себе королеву, если бы она мне понравилась.
Коробка Тортиколи еще не была полностью заполнена, когда мы там появились, но я был уверен, что в свое время она будет полна.
Оба официанта, из которых один, узнав меня, заулыбался, бросились к нам.
– Вот сюда, синьор, это лучший столик.
Они посмотрели на Беру, и рыжий прошептал мне:
– Не во гнев будет сказано, синьор, но ваша подружка не очень красива. Для вас можно подыскать получше.
– Не беспокойтесь, дружок, об этом. Мы вместе уже долго, она и я. Привычка в любви – это одно из проявлений порока.
Мы заказали бутылку золотистого шампанского, и Толстяк сразу выпил половину, чтобы немного прийти в себя.
– Здесь больше мужчин, – заметил он. – Сразу видно, что мы находимся близко от Африки: женщины остаются в гаремах.
Он был огорчен, и, чтобы покончить со своим разочарованием, он решил утопить его в шампанском.
Оркестр, естественно, заиграл «Миланскую грабительницу», песню, сопровождаемую аккомпанементом спагетти.
Освещение было притушено, а потому мне трудно было рассмотреть присутствующих.
Нечего и говорить, что сегодня вечером здесь присутствовали месьедамы!
Блондин с обесцвеченными волосами произвел фурор среди публики. Нужно быть Беру, чтобы ничего не заметить.
Внезапно я насторожился, увидев входившего маркиза Умберто ди Чаприни. Он был не один. В противоположность своему обыкновению, его сопровождала очаровательная молодая женщина с томными глазами. Она была влита в платье, напоминающее кожу золотистого угря (эти угри самые редкие), которое выгодно выставляло ее гармоничные формы. Когда она шла, ее зад как бы жил своей жизнью и был очарователен.
Маркиз осматривал присутствующих, приветливо махал рукой и, обходя столик за столиком, оказался перед нами. Он сжался, побледнел, потом порозовел, улыбнулся и пробормотал:
– Какой приятный сюрприз!
– Что вы, монсиньор, вы еще больше обрадовали меня, – ответил я, протягивая ему руку.
Будучи в смятении, он поцеловал мне руку.
– Вот это – синьор Берурье, – квакнул я.
Маркиз решил не оставаться в долгу. Он указал на даму и сказал, после того как представил ее нам:
– Барбара!
У девочки были длинные ресницы, черные и загнутые. Она немного помигала ими, потом бросила из-под них взгляд, более выразительный, чем соло на мандалине.
– Очарована, – сказала она.
– Вы с кем-нибудь условились встретиться? – спросил я у маркиза.
– Нет.
– Тогда окажите нам честь и составьте нам компанию, маркиз!
– Охотно!
Они располагаются за нашим столиком. Беру поражен красотой этой мышки, что очень похвально с его стороны. Он смотрит на нее довольно бесстыдно: точно так же кот смотрит на сливки.
– Как продвигается ваше следствие? – спросил маркиз.
– Хромает, – ответил я. – Очень вяло. Ничего не ясно. Мы погрязли в неизвестности.
– Вскоре после вашего ухода… – начал Тото.
– Я знаю, – оборвал я его, – вам нанес визит один из чинов итальянской полиции. – Я нагнулся к нему. – Я хочу воспользоваться этой благоприятной возможностью, которую нам предоставил случай, маркиз, чтобы воззвать к вашему благословенному отношению и попросить о маленькой услуге, которая будет вам дешево стоить…
Я сделал глоток роскошного «Порье».
– Когда вы здесь появились, вас приветствовало большинство присутствующих, не правда ли? И так как вы обладаете преимуществом быть знакомым с большинством из них, не можете ли вы мне сказать, не видите ли вы среди этой публики людей, которые знали несчастных Градос?
Он сделал гримасу.
– Синьор комиссар, я не осведомитель полиции.
– Разве то, что вы поможете полиции задержать убийцу двух наших друзей, постыдно?
Он был поражен этим аргументом.
– Пожалуй, вы правы.
– Итак?
– Я пройдусь к бару, чтобы получше рассмотреть зал.
– Прошу вас.
Он встал, оставив нам Барбару. Какая королева! У нее голос, который хватает вас за одно место, и взгляд, который хватает за другое. Мы не переставали любоваться ею. Этот маркиз, вероятно, способен на многое. Такая прекрасная сестренка, как синьорина Барбара, сводит его с прямого пути. Это фатально.
Тут я констатировал невероятную вещь. Я поделюсь ею с вами, но я уверен, что вы мне не поверите. Тем не менее, я вам скажу: девочка смотрит только на Беру. Я бы очень хотел, чтобы Мастер потратил на нее всю монету, чтобы соблазнить ее, но боюсь, что его шарм скоро исчезнет.
Он с триумфальным видом подмигнул мне.
– У меня есть определенный шанс, – прошептал он, прикрывая рот рукой.
Мне всегда говорили, что женщины отдаются тем, кто их желает, но тем не менее…
Беру вне себя. Он проводит ищущей рукой под столом, и по судорожным его движениям я догадываюсь, что девочка не очень сердится.
– Сдерживай себя, Толстяк, – сказал я. – Все видно.
– Как жаль, что я не говорю по-итальянски, – простонал мой компаньон. – Но ведь всегда найдется возможность заставить себя понять, когда у тебя есть монета и возможность тратить ее, не правда ли, девочка? – спросил он, лаская декольте девочки Барбары.
Она извивается. Видимо, ей нравятся драчуны, забияки, Гаргантюа, силачи, подлецы. Она доказывает это, положив свою красивую головку на плечо Храбреца. Он прямым ходом отправляется на седьмое небо без лестницы. Стеклянный взгляд, рот, искривленный в экстазе, ласкающая рука: он ощущает мгновения невыразимого блаженства.
Я подумал, что, когда маркиз появится и увидит, что здесь делается, с ним будет истерика. Два кризиса в большом спектакле – это слишком много, и я твердо решил пресечь битву в самом начале.
Но мои опасения были напрасны. Когда ди Чаприни вернулся, он улыбнулся при виде парочки, сидящей щекой к щеке.
– Капитан, ваш друг очень понравился Барбаре, – сказал он.
Я должен был догадаться, что он не устроит истерики из-за девочки. Он приходит с ней ради фасада. Она служит для него ширмой.
– А что касается наших небольших дел, то в каком они положении? спросил я его.
– Ну что ж, я думаю, что смогу дать вам некоторые указания, – уверил меня маркиз.
– Правда, монсиньор?
– За столом слева от оркестра сидит пара, вы их видите?
– Превосходно, маркиз.
– В ту ночь, когда мы ушли отсюда, Градос и я, эта пара последовала за нами по улице.
– Интересно, ну а потом?
– Донато обернулся, и сделал это еще несколько раз до того, как мы сели в машину. Он сказал: «Поторопимся». Он казался испуганным и обеспокоенным.
– Почему же вы ничего не рассказали мне об этом случае, когда я приходил к вам?
– У меня это выскочило из головы, только теперь, увидев эту пару здесь, я вспомнил…
– И что же произошло?
– Ничего. Но в течение всего пути отсюда до моего дома Донато не переставал смотреть в заднее стекло. Приехав ко мне, он попросил у меня разрешения воспользоваться моим телефоном, и как раз тогда он и вызвал синьору Кабеллабурна.
Когда он закончил свой рассказ, пара, о которой он говорил, поднялась с места.
– Маркиз, – сказал я Умберто, – вы можете одолжить мне вашу машину?
– У меня есть «феррари». Но, знаете, это взятый напрокат, сломанный автомобиль.
– А у нас, – прохрипел я, – когда не хотят дать машину, говорят, что машина как женщина: ее не одалживают. Но для вас, как я вижу, это непонятно, так как вы не ревнивы.
Действительно, Беру держал Барбару в своих объятиях, сжимая ее своими мощными лапами и прижимаясь к ней щекой.
Ди Чаприни снисходительно улыбнулся.
– Барбара мне не жена, – проговорил он. Потом добавил:
– Но если вы позволите мне вести машину, это только доставит мне удовольствие.
– Охотно.
Мы оставили наших ласточек наедине. Беру отвел свою руку от губ Барбары. У него губы были как у обезьяны – от красной помады этой дамы.
– Вы снимаетесь? – спросил он.
– Мы отправляемся на работу, – ответил я, присоединившись к паре, остановившейся у гардероба.
– Когда ты вернешься в цирк, – тихо шепнул мне Беру, – сперва спроси у меня, можно ли тебе войти, потому что у меня есть намерение пригласить мадемуазель посетить наш зверинец, и может случиться, что я как раз буду занят на рессорном матраце.
– Будь спокоен, ведь я очень скромен.
Мы влезли в «феррари» красного цвета и стали ждать, когда те, другие, отправятся в путь. Они заняли места в черной «ланчии».
В машине Чаприни его герб был вышит на спинках сидений. Он представляет собой голову лошади с красной уздечкой на фоне песка и горделивый девиз: «Ни в чем нет отказа».
Итак, собираясь начать преследование, Умберто (для друзей Тото), стал натягивать (за неимением лучшего) перчатки цвета сливочного масла.
Преследование началось. Черная «ланчия» свернула на вио Вилито, потом она направилась на авеню Помпулус, на котором огни кинотеатра «Ромус» уже погасли.
Я посоветовал Умберто немного отстать от них, чтобы не возбуждать их подозрений.