Санаев Павел. Хроники Раздолбая

   Девушек в компании было пять. Кроме худенькой Авивы, в съемках сцены были заняты Инна и Карина, которым Миша велел бегать на заднем плане, изображая удирающих в ужасе прохожих. Обе девушки были симпатичными, но ничем не примечательными. Раздолбай мельком посмотрел в их сторону и снова впился взглядом в спины блондинки и брюнетки, сидевших на бревнышке. Желая разглядеть лица девушек, он чувствовал непонятный страх, который объяснял боязнью разочароваться.
   «Окажутся страшными, и зачем, спрашивается, я шел в эту компанию?» – говорил он себе, понимая в то же время, что боится чего-то другого.
   Словно почувствовав его взгляд, блондинка обернулась и приветливо улыбнулась ему.
   «Хорошая улыбка, большая грудь», – не разочаровался Раздолбай и удивился, почему же ему до сих пор страшно.
   Заметив движение подруги, обернулась и брюнетка.
   «Пропал, погиб!» – сверкнуло в голове Раздолбая.
   В ту же секунду он понял, чего боялся: потерять свободу, потерять покой, потерять себя – именно это случилось в момент, когда он увидел лицо девушки и моментально влюбился. Загорелое лицо брюнетки, обрамленное каштановыми локонами, оказалась не просто красивым, а красивым настолько, что Раздолбай словно осыпался. Подобных девушек он видел до этого только в кино или на календаре, предназначенном Хараборкину, и считал их обитательницами мира грез, но никак не реальной жизни. И вот существо из грез материализовалось в нескольких шагах от него, окинуло его равнодушным взглядом зеленых миндалевидных глаз, поджало пухлые губки и отвернулось.
   «Пропал, пропал, пропал! – билось в голове Раздолбая в такт галопирующему пульсу. – Она даже не улыбнулась мне!»
   Миша закончил снимать сцену, и Яша с Яником повели Раздолбая в гущу компании. По тому, как холодно их встретили и какие колкости обрушил на них Андрей, было понятно, что для друзей Миши они абсолютно чужие. Из гордости Раздолбай не стал бы стремиться растопить лед, но что значила гордость, когда сердце захлопнулось в капкане? Он собрал все свое остроумие, излучал обаяние изо всех сил, и ледяная броня поддалась. Сначала на него обратили внимание, потом посмеялись над его шуткой, потом Миша не поленился рассказать про свой фильм и описал следующую сцену, с которой возникли сложности.
   – У нас Диана должна встать ночью с постели в гостинице, выйти на балкон и увидеть на улице вампира. Андрей сегодня ходил в три гостиницы, нигде не разрешили снимать.
   – Дом композиторов похож на гостиницу? – осторожно спросил Раздолбай.
   – Похож в принципе.
   – Так снимайте у меня в номере. Я один живу. Диана – это кто?
   – Диана – это я, – пропела-промурлыкала девушка-брюнетка.
   «И имя, и голос – с ума сойти!» – отчаянно подумал Раздолбай, чувствуя, что капкан сжимает его сердце еще сильнее.
   В Дом композиторов, который все называли «компиками», отправились плотной гурьбой, и Раздолбай на правах принимающего хозяина на время перехватил лидерство. Он шагал рядом с Мишей в центре компании, сыпал шутками и тайком поглядывал в сторону Дианы, пытаясь понять, становится ли она к нему хоть чуть-чуть благосклоннее. Боясь выдать свой интерес, он развлекал всех ради нее одной и разбрызгивал обаяние фонтаном, рассчитывая, что на нее попадут капли, способные зажечь первую симпатию. Капли падали мимо – Диана ни разу не задержала на нем взгляд, ни разу не улыбнулась ему лично.
   Администратор пансионата не хотел пускать ораву посторонних, но красноречие Раздолбая пробило и этот заслон. Он стал врать, что Миша снимает фильм для Берлинского фестиваля, который покажут по немецкому телевидению, и немцы, увидев на экранах замечательную Юрмалу, обязательно поддержат стремление латышей ввести у себя визы. Эта околесица околдовала администратора-латыша – он заулыбался, махнул рукой, и вся толпа, кроме Яши и Яника, которые потерялись где-то на полдороге, проследовала к Раздолбаю в номер.
   «Она у меня в гостях! – ликовал Раздолбай, когда Диана села на его застеленную кровать. – Я привел ее к себе!»
   Он думал, что влюбился до предела, но через минуту разверзлись новые глубины любовной пропасти, и Раздолбай полетел в такую бездну, какой не мог даже вообразить.
   – Так, Диана, в чем ты будешь спать? – спросил Миша, пряча собственное смущение за грубоватым напором.
   – А что, мы прямо с раздеванием снимать будем? – растерялась Диана.
   – Ну, ты просыпаешься, встаешь с постели и выходишь на балкон. Ты в одежде собираешься спать, как после пьянки?
   – Я никогда так не напиваюсь. И всегда сплю в маечке или в ночнушке, – объяснила Диана, кокетливо мурлыкая.
   – У тебя там есть маечка?
   – Маечка у меня «там» есть.
   – Ну все! Давай раздевайся, ложись – будем снимать.
   – И все будут стоять смотреть?
   – Все выйдут, конечно. Кто-то один останется включать музыку. Барсук, давай мафон.
   Так как кино снималось примитивными средствами и звук писался микрофоном камеры, надо было, чтобы в момент пробуждения Дианы кто-то включал запись тревожной музыки. Миша выбрал для этой цели Раздолбая, чтобы администратор дома отдыха не придрался вдруг, почему комната используется без хозяина. Все вышли в коридор. В номере остались Раздолбай с магнитофоном, Диана и Миша с камерой.
   – Отвернетесь или будете пялиться на мою маечку? – промурлыкала Диана.
   Раздолбай отвернулся, но от услышанного шороха его бросило в жар. Он слышал, как Диана раздевалась, как она сбросила с кровати покрывало и забралась в постель. В ЕГО постель!
   – После команды «начали» оба считаете про себя до пяти. На счет пять ты просыпаешься и подходишь к балкону, а ты включаешь музыку, – объяснил Миша и взял камеру на изготовку.
   Раздолбай с магнитофоном на коленях спрятался за тумбочкой, чтобы не попадать в кадр, но сам при этом видел комнату как на ладони. Миша погасил верхний свет, оставив гореть ночник, и скомандовал «начали».
   «Раз, два, три… – начал считать Раздолбай, и ему казалось, что на счет пять его сердце выскочит от восторга. – Пять».
   Из включенного магнитофона послышалось шипение, и голос Андрея отчетливо произнес: «Жопа!» В коридоре грянул гомерический хохот.
   – Та-ак, Андрей с Барсуком в своем репертуаре, – засмеялся Миша, отматывая испорченный дубль.
   Андрей, задыхаясь от смеха и вытирая слезы, вошел в номер и протянул Мише магнитофонную кассету.
   – Извини, чувак, не мог удержаться. Вот кассета с музыкой.
   – Давайте больше не портить. Без монтажа снимаем, я могу предыдущую сцену стереть. И не шумите за дверью!
   – Все, все, чувак, извини… Уйдем на другой этаж.
   Снять сцену не могли долго. Каждый раз, когда на счет пять включалась музыка, или Раздолбай, или Диана, или сам Миша начинали давиться хохотом. Несколько раз Диане удавалось встать и дойти до балкона, но в этот момент в музыке звучал самый тревожный пассаж, и он спускал смеховой курок для всех троих. Можно было сказать, что они с этой сценой мучились, но для Раздолбая это были самые приятные минуты в жизни – красивая девушка ходила по его номеру полураздетой, ложилась в его постель, звонко смеялась, встряхивая копну пушистых волос… Он рассматривал ее фигуру, втайне желая найти какой-нибудь изъян, чтобы любовь не растерзала его насмерть, но фигура была безупречной – как у девушек с календарей. Когда съемка закончилась, Раздолбай словно вынырнул из теплого молока и, как ни старался, не мог скрыть огорчения.
   – Чувак, не вешай нос, – подбодрил его тихонько Барсук. – Сейчас мы уйдем, ляжешь в кровать, вспомнишь, кто там лежал, у тебя вскочит… Только потолок не забрызгай.
   Раздолбай ухарски хмыкнул в ответ, но сам ощущал беспомощность. Он был ухарем, только листая «Пентхаус». Влюбившись по-настоящему, он вознес объект любви на такой пьедестал, что мог лишь взирать на него снизу с благоговейным трепетом, и шутку про «забрызгивание потолка» посчитал кощунством. Он знал, что когда все уйдут, он ляжет в постель, хранившую тепло Дианиного тела, и будет прокручивать снова и снова все, что впитали его глаза, но в этих мыслях не посмеет даже сдернуть с плеча Дианы бретельку майки.
   – Эй, на землю спустись! – дернул его за рукав Андрей. – Люди с тобой прощаются.
   Раздолбай очнулся, пожал протянутую лапищу Барсука и хотел обворожительно улыбнуться Диане, но улыбка получилась заискивающей. Диана ответила вежливым кивком и вышла, унеся с собой счастье этого волшебного вечера. Миша Мороз попрощался с Раздолбаем неожиданно крепким для тщедушного скрипача рукопожатием.
   – Спасибо тебе за помощь, – сказал он, – если хочешь, приходи завтра к нам в гости. Я обычно до шести занимаюсь, потом мы что-нибудь дотемна снимаем, потом дома пьем чай. Но завтра Диана уедет в Ригу, а она у нас главная актриса, так что сразу после шести будем тусить. За тобой кто-нибудь из компании придет, приведет к нам.
   Раздолбай ликовал. Приглашение Миши означало, что он почти внедрился в компанию, и оставалось еще раз произвести хорошее впечатление, чтобы закрепиться наверняка. Для этого, правда, необходим был кураж, который улетучился, как только Миша сказал про завтрашнее отсутствие Дианы, но Раздолбай верил, что ради будущих встреч сумеет быть искрометным.
   Первый день в Юрмале завершился. Он не просто принес много радостных впечатлений – это была новая жизнь, для которой даже хотелось придумать название. В обычной жизни почти все было скучно, предсказуемо и относилось к категории «надо», а не «хочется». Эта жизнь тянулась, как бесконечный подъем в гору, и всегда определялась кем-то другим – школой, родителями, расписанием вступительных экзаменов. Новая жизнь летела в лицо, будто Раздолбай мчался с горы на велосипеде, и радовала чувством абсолютной свободы.
   «Своя жизнь! – придумал он. – Это будет называться “своя жизнь”».
   Радуясь удачному названию, а еще больше тому, что «своей жизни» было впереди целых восемнадцать дней, Раздолбай погасил свет и забрался в постель. Как только его голова коснулась подушки, запах легких духов тонкой змейкой вполз в его ноздри и впился в сердце.
   «Ну, это уже слишком!» – испугался он, ощутив, что падает в любовь еще глубже, хотя думал, что достиг в этой бездне дна.
   Он провел рукой по подушке, и под пальцами у него оказался длинный каштановый волос. Понимая, что это глупо, но, не желая себя сдерживать, он свил его в колечко и поцеловал.
   «Влюбился… Влюбился по уши…» – шептал он про себя, замирая, как на качелях.

Глава пятая

   «Влюбился!» – первое, что подумал Раздолбай, пробудившись утром. Жить с новым чувством было так интересно, словно всю жизнь до этого перед глазами крутился какой-нибудь скучный фильм про колхозников и вдруг запустили приключенческое кино.
   «Своя жизнь! – радовался Раздолбай, слетая с кровати, как подхваченная ветром пылинка. – Своя жизнь!»
   Ощутив себя позавчера взрослым, он только теперь понял, что это на самом деле значит. Быть взрослым – это жить «своей жизнью»: свободной, непредсказуемой, освещенной влюбленностью. Своя жизнь превращала в приключение даже такую простую вещь, как завтрак.
   В огромной столовой с обращенными на лес панорамными окнами одновременно позвякивали десятки ножей и вилок, и, казалось, этот звонкий шелест способен зарядить энергией вместо завтрака. Раздолбай хотел поесть в одиночестве, наслаждаясь воспоминаниями о вчерашнем вечере, но Яша и Яник помахали ему с углового столика, и пришлось к ним присоединиться.
   – Твои вчерашние пять рублей за «кинга» мы даже поделить не успели. Я из-за тебя проиграл свою долю Янику, – издали заговорил Яша с подобострастными нотками.
   – Почему из-за меня?
   – Ну, ты совершил невозможное – втерся в компанию Миши. Даже Андрей тебя не стебал.
   – А вы что, спорили, примут меня или нет?
   – Я был уверен, что тебя отошьют. Как девочки?
   – Девочки хорошие. – Раздолбай старался ответить равнодушно, но его лицо непроизвольно расплылось в блаженной улыбке.
   – Он запал! Яник, он запал на кого-то! На кого, на темненькую? Колись!
   – Темненькая ничего.
   Не желая обсуждать с клоунами свои чувства, он скомкал тему и стал выпытывать у Яши с Яником, чем еще можно развлечься в Юрмале, кроме игры в карты. Узнав, что ничем другим его временные приятели не занимались, он оставил их «вешаться со старперами», а сам поехал в гости к Мартину и Валере.
   Совминовский пансионат охраняли на проходной два строгих отставника в форменных фуражках. Таким не получилось бы навешать лапшу про съемки фильма для Берлинского фестиваля – могли бы и солью пальнуть. Отставники долго изучали список отдыхающих, куда-то звонили, требовали у Раздолбая документы и спорили между собой, считается ли студенческий билет удостоверением личности, или это картонка не солиднее проездного. Наконец отставник постарше вынес вердикт:
   – Институт художников? Пусть идет художник.
   Раздолбай прошел через хромированный вороток и, восторженно повторяя про себя «своя жизнь», зашагал по туевой аллее к белому зданию с колоннадой и стеклянным куполом на крыше.
   «Номенклатурно!» – первое, что подумал он, оказавшись в огромном бронзово-кожано-мраморном вестибюле.
   Словечко из лексикона Мартина всплыло само собой. Все в этом пансионате было больше, качественнее и основательнее, чем в «компиках»: вместо паркета ковры на мраморе, вместо полотняных занавесок – бархатные портьеры. Даже фигуры напольных шахмат были вырезаны из такого дерева, что походили на антикварные статуи.
   – Вам что-нибудь подсказать? – спросила дама-администратор с величественной статью оперной певицы.
   – Я к Покровскому.
   – Двести седьмой номер, но посмотрите сначала в бассейне – они заказывали на двенадцать сауну.
   «Сауна!» – встрепенулся Раздолбай, пугаясь, что придется раздеться.
   Сауна и маленький круглый бассейн располагались на последнем этаже под куполом, который был виден с аллеи. Белые лежаки, бирюзовый кафель и тысячи солнечных бликов, плясавших на воде в унисон с солнечными зайчиками на мозаичных стенах, складывались в картинку, похожую на кадр из фильма про Джеймса Бонда, – в подобных интерьерах агент частенько расправлялся с приспешниками злодеев. Роль Бонда мог бы смело примерить на себя крепкий Валера, который шел в плавках по бортику бассейна, держа в руке бутылку шампанского, а на роль приспешника идеально подходил мягкотелый Мартин, развалившийся нагишом на маленьком островке с тремя искусственными пальмами. Хлопок – и пробка, перелетев бассейн, угодила «приспешнику» точно в голову.
   – О-хо-хо! – загоготал Валера, который всегда радовался любому поводу повеселиться.
   – Девиантность твоего поведения указывает, что известное изречение про аристократов, дегенератов и шампанское является истинным, – как обычно, с достоинством и витиевато отреагировал Мартин, отбрасывая пробку в воду.
   – Я слишком аристократично засветил тебе в кумпол?
   – Дикий король.
   – Да лишь бы весело было! Плыви сюда – накатим. И пробку вылови – не свинячь.
   – Попрошу без нотаций.
   – Привет, бойцы! – залихватски крикнул Раздолбай.
   – Хо-хо, боец! – обрадовался Валера и тут же вложил ему в руку пластиковый стаканчик.
   Налить шампанское он не успел, потому что Мартин бросил в него наполненную водой резиновую шапочку. Шапочка чиркнула Валеру по плечу, а ее содержимое выплеснулось на Раздолбая, повергая его в острый приступ фобии. Некоторое время ему удавалось делать вид, что ходить в мокрой одежде для него естественно, но внятно объяснить, почему он не хочет раздеться и войти в сауну, так и не получилось.
   – Да я не люблю… мне и так жарко… я тут посижу, побухаю… – лепетал Раздолбай.
   – Хорош пыхтеть. Сбрасывай рубашку с могучих плеч и пошли париться, – задорно призвал Валера.
   Беззлобная ирония обезоружила Раздолбая. Поняв, что мокрая рубашка все равно не скрывает его тщедушную конституцию, он залпом выпил стакан шампанского, разделся и пошел в парную, как на расстрел, ожидая, что пули насмешливых взглядов вот-вот вопьются меж его птичьих лопаток. Взглядов не было. Худоба, из-за которой он досыта наглотался школьных колкостей, была безразлична новым приятелям, и за это он еще больше проникся к ним дружескими чувствами.
   Попарившись в сауне, Раздолбай прыгнул в бассейн, выпил стакан шампанского, еще раз попарился, еще раз прыгнул, выпил два стакана и обнаружил себя до предела счастливым. Солнце грело через прозрачный купол, сауна и бассейн сделали тело невесомым, а душа ликовала от того, что рядом такие замечательные друзья, каких никогда раньше не было.
   «Своя жизнь! – жмурился Раздолбай от счастья. – Своя жизнь!»
   – Как твой номенклатурный Дом композиторов? – поинтересовался Мартин. – Качественные человеческие самки есть?
   Выражение неприятно царапнуло сердечный тайник, в котором со вчерашнего вечера хранилась драгоценная влюбленность в Диану, но строить из себя рыцаря Раздолбай не стал. Он мечтательно закатил глаза и дал понять, что по части «человеческих самок» в Доме композиторов все отлично.
   – Порвал кого-нибудь? – уточнил Валера.
   – Влюбился.
   – Влюбился? Ты – дикий король, надо за это выпить! – обрадовался Мартин, разливая по стаканам вторую бутылку шампанского. – Кто она? Сколько лет?
   – Семнадцать.
   – Ты что, серьезно влюбился в семнадцатилетнюю телку? Не король ни фига!
   – Почему?
   – Потому что влюбленность в молодых телок приносит одни пиздострадания и ноль практических движений возвратно-поступательного характера. Я это давно понял и теперь имею дело только с разведенными от двадцати пяти. Мой совет – не увлекайся и найди кого-нибудь постарше.
   Раздолбай опешил, словно в него попала еще одна шапочка с холодной водой. Он поделился своим тайным счастьем, а Мартин презрел его, как в далеком детстве презрели старшие ребята пластмассовый пистолет, которым он решил похвастаться во дворе. Обиднее всего было то, что он сам устыдился своего чувства, как устыдился тогда своей примитивной игрушки, увидев стальную копию кольта, громко стрелявшую капсюльными пистонами.
   – Она красивая, – выложил Раздолбай последний козырь.
   – Слушай, тут нет Гумберт-Гумбертов, чтобы пускать слюни от недосформированных прелестей. Хочешь красиво – поехали с нами в конце отдыха в Ригу. Снимем апартаменты в «Латвии», возьмем достойных блядей – будет красиво, как в «Ночных грезах Далласа».
   Раздолбай не понял, о каких «гумбертах» идет речь, но ему стало совершенно ясно, что Мартин врет и хочет казаться опытнее, чем он есть. Такой вывод он сделал, услышав про «Ночные грезы Далласа».
   В девятом классе у Маряги появился видеомагнитофон. Иногда он приглашал к себе небольшую компанию, брал со всех по три рубля и показывал фильмы, которые затмевали все виденное раньше в кинотеатрах. Даже «Пираты ХХ века» и «Спасите Конкорд», которые Раздолбай смотрел по три раза, померкли перед похождениями Рембо, Бондианой и кровавым буйством обожженного Фредди Крюгера. Однажды Маряга потребовал с гостей двойную плату и таинственно сказал, что покажет такое, перед чем померкнет и Фредди Крюгер. Для чего-то он включил в комнате свет, хотя был солнечный день, и предупредил, что если вдруг люстра погаснет, то он будет выбрасывать видеомагнитофон в окно.
   – Менты вламываются иногда, выкручивают перед этим пробки, чтобы кассету не могли достать и можно было узнать, что смотрели, – пояснил он.
   – Прикол будет, если ты выкинешь видак, а это всего лишь пробки выбило! – посмеялся тогда Раздолбай.
   – Прикол будет, если я не выкину, и за это посадят, – серьезно ответил Маряга и включил «Ночные грезы Далласа».
   Начало фильма не впечатляло. Двое мужчин долго ехали куда-то на спортивной машине, болтая ни о чем, и приехали во двор засаженного цветами особняка. Навстречу им вышли две женщины в вечерних платьях. Смотреть стало интереснее. Женщины были красивыми, и от них веяло чем-то необычным – таким, чего никогда не было в обычных актрисах. Мужчины и женщины поднялись на второй этаж, взяли по бокалу вина и опять стали говорить ни о чем.
   – Можешь эту тягомотину сразу в окно выкинуть, без милиции, – снова пошутил Раздолбай.
   Маряга хмыкнул и перемотал кассету вперед. Когда он повторно включил воспроизведение, Раздолбаю показалось, что его хлестнули по глазам плеткой. Зрелище было настолько невероятным, отталкивающим и волнующим одновременно, что он буквально подпрыгнул на диванной подушке, издав нечленораздельное «облнихусе». А в следующую секунду резкий дверной звонок заставил подпрыгнуть уже Марягу. Он метнулся к аппаратуре и вырвал кассету из магнитофонного зева раньше, чем успел сработать механизм выброса. Магнитофон вцепился в пленку, как собака, у которой попытались отнять кость, и потащил ее, словно жилы. Видеокассеты были на вес золота. С ними обращались бережно, словно с хронометрами, и удивительно было видеть, с какой яростью Маряга выдергивал пленку из магнитофонной пасти и как бесцеремонно запихивал потом размочаленный ленточно-пластмассовый ком в китайскую напольную вазу. Звонок повторился. Маряга вставил в магнитофон лежавших наготове «Тома и Джерри» и открыл дверь отцу, который вернулся с работы раньше времени. «Ночные грезы» так и остались покоиться в китайской вазе. Вытряхнуть кассету наружу было невозможно, потому что она оказалась шире горлышка вазы, и Маряга не раз потом удивлял этим чудом гостей, вспоминая историю про старушку, которая во время пожара вынесла с четвертого этажа трехстворчатый шкаф.
   Зрелище, хлестнувшее Раздолбая по глазам, долго не отпускало его. Снова и снова перед его мысленным взором прокручивались раскрытые губы и черные чулки, снова и снова звучал в ушах томный выкрик «more». Его жгла мечта испытать что-нибудь подобное самому, но он с грустью понимал, что такого, как в «Ночных грезах», у него никогда не будет. В мире, где они живут, нет открытых спортивных машин и особняков в цветах, нет таких красивых женщин, которые ждут гостей с бокалом вина в руке и черными чулками под вечерним платьем. Все это – иллюзия кино, вроде похождений Рембо или робота-убийцы из будущего. И вдруг Мартин на полном серьезе заявляет: «Поедем и устроим так, как в “Ночных грезах Далласа”». Да это все равно что сказать: «Смастерим себе ножи на пальцах и зарежем кого-нибудь во сне, как Фредди Крюгер!»
   – Можно подумать, ты так уже делал, – насмешливо уточнил Раздолбай.
   – Делал, конечно, – спокойно ответил Мартин.
   – Как в «Ночных грезах Далласа»?
   – Слушай, я вижу в твоем взгляде дикое желание поймать меня на вранье, хотя я не хвастался перед тобой похождениями, а пригласил участвовать. Захочешь, у тебя тоже так будет.
   – Ладно, поедете грезить в Далласе, я с вами, – усмехнулся Раздолбай. Вранье Мартина казалось ему очевидным, но выводить его на чистую воду он не хотел, чтобы не портить дружбу.
   – А почему все надо сводить к банальному пореву за бабки? – вмешался Валера. – Прежде чем завалить из двух стволов привязанного к дереву кабана, всегда приятно побродить с ружьишком по лесу. Кроме твоей семнадцатилетней пассии там еще есть телки?
   Желая поразить Мартина с Валерой красотой Дианы и поквитаться таким образом за насмешливое отношение к своим чувствам, Раздолбай пообещал устроить им в ближайшие дни случайную встречу с Мишиной компанией где-нибудь на пляже.
   – Только учтите – чужих они к себе не принимают и не вздумайте западать на Диану – она моя, – предупредил он.
   – Ну, это мы поглядим, старичок, – усмехнулся Валера и озорно подмигнул.
   Раздолбай хотел возмутиться и напомнить Валере песню про друга, который «уйдет с дороги, таков закон», но тут раздался громкий стук в дверь.
   – Четвертый час! У вас сауна до двух, вы что там себе думаете?! – послышался голос администраторши.
   – Обслуга охамела. Надо лечить, – сказал Мартин, плотнее запахиваясь в простыню, и громко крикнул: – Заходите смело, здесь все одетые! Зачем из-за двери кричать?!
   – Вы что себе позволяете, на полтора часа баню задерживаете! – закричала администраторша, вваливаясь в помещение бассейна.
   – А почему вы позволяете себе повышать голос на представителей сената? – невозмутимо поинтересовался Мартин.
   – Какого сената? Что ты мне тут рассказываешь?
   – Римского сената. И будьте любезны на «вы».
   – Молоко еще не обсохло на «вы» с тобой разговаривать. Выметайтесь по-быстрому и доплачивайте семь рублей.