Страница:
Посылая туда Гуниллу с таким пустяковым поручением, Карл был себе на уме. Ему хотелось как можно скорее свести дочь с писарем, пока тот еще не нашел себе другую жену, этот инспектор всей Бергквары. Это был уже не очень молодой вдовец. Было самое время продемонстрировать ему возможности Гуниллы. Более солидной партии крестьянской дочери нечего было и желать.
Гунилла обрадовалась этому поручению. Ей так нравилось разговаривать с писарем.
Но даже в своих самых диких фантазиях она не могла подумать, что отец делает из них пару! И если бы она узнала об этом, она не побежала бы с таким озорством по заросшей травой тропинке!
Подойдя к лесу, откуда открывался вид на деревню и усадьбу Бергквара по другую сторону полей и лугов, она внезапно остановилась. С холма доносились жалобные звуки свирели.
Во всем, за что бы ни брался бедняга Эрланд Бака, его ждали неудачи. Вот и с этой свирелью тоже.
— Гунилла, подожди, — крикнул он, видя, что она собирается пройти мимо. — Иди, я тебе что-то покажу!
Она неохотно остановилась. Она сердилась на него еще за прошлую встречу, когда он нес всю эту «чепуху».
— Иди сюда, посмотри, что я нашел в траве! Любопытство победило.
— Я очень занята, — предупредила она его, подходя поближе. — Теперь уже вечер и…
— Посмотри, — сказал Эрланд, показывая на землю.
— Нот это да! — удивленно произнесла Гунилла, наклоняясь над первой, бледно-голубой фиалкой. — Как хорошо, что ты не сорвал ее, Эрланд! Пусть растет, она такая красивая!
Эрланд Бака смотрел на нее сияющими от гордости глазами. Он был худощавым, сутулым юношей, его руки и ноги двигались неловко и неуклюже, а явное восхищение Гуниллой делало его неуверенным в себе. Тусклые темные волосы всклокочены, уже пробивается бородка и усы — редкая, курчавая растительность, которую ему приходится сбривать. Зато глаза добрые, к тому же в детстве он был ее товарищем по играм. Теперь же, в эротическом плане, он опережал ее в развитии. Она по-прежнему думала о ребяческих проказах, а в его голове было уже совсем другое. Эрланд всегда был романтиком и мечтателем, почти поэтом. Именно это так раздражало теперь Гуниллу, поскольку проявлялось в таких формах, которые были для нее неприемлемы. Она считала его просто напыщенным и незрелым, невольно сравнивая с писарем из Бергквары.
Гунилле нужна была фигура отца, а не любовника. Но ни она, ни Эрланд этого не понимали.
— Мне придется уехать, — сказал он твердым голосом.
— Уехать? Тебе? Куда?
Он расправил плечи.
— Я должен стать наемным солдатом.
— Что это значит?
— Я не знаю, — смущенно признался он. — Но хозяин сказал мне, что я должен отправиться в смоландское верховное командование, в Эксье. Это далеко…
Гунилла не знала, что сказать.
— Ты долго пробудешь там? — наконец спросила она.
— Не знаю, — печально ответил он. — Надо мной смеются в деревне. Говорят, что из меня никогда не получится мужчины. Говорят, что хозяин правильно делает, посылая меня туда.
Она молчала, будучи, в сущности, того же мнения.
— Говорят, что мне скоро дадут землю, — растерянно произнес он.
— С кем же я теперь буду играть? — кротко спросила она. — Ведь ты уедешь…
Но Эрланд не слышал ее слов. Он смотрел на нее с невыразимым восхищением.
— Как ты красива, Гунилла!
— Ах, перестань болтать чепуху!
— Это не чепуха! Ты… Ты никогда…
— Что еще?
Ее сухой тон лишил его последнего мужества. Руки, жаждущие прикоснуться к ней, бессильно повисли.
— Нет, ничего…
— Нет, не будь таким печальным! Скажи, что ты хочешь?
— Давай присядем.
— У меня нет времени, — сказала Гунилла, но вес же села на траву, стараясь не задеть фиалку. Ко начинало раздражать все это.
— Что же ты хотел сказать мне?
— Что у меня на груди растут волосы.
— Очень глупо с твоей стороны! — запальчиво произнесла она.
— Да, это правда! Посмотри!
Но успела она остановить его, как он рванул шнуровку на рубашке и показал ей свою тощую, бледную грудь.
— И где же они? — бессердечно спросила она.
— Разве ты не видишь? Здесь… Нет, где они были… Да, вот здесь!
— Ничего не скажешь, — сухо заметила она, глядя на две еле заметные волосинки. — Какая мерзость!
Эрланд тут же зашнуровал свою рубашку.
— А у тебя есть?..
— Нет, у меня этого нет.
— Нет, я имел в виду другое!
Гунилла уставилась на него. Потом вскочила, преисполненная отвращения.
— Ах, мерзкий негодяй, какой ты отвратительный! Убирайся к черту на свою солдатскую службу и никогда больше не возвращайся сюда!
Он тоже вскочил.
— Нет, Гунилла, подожди, я обещаю, что не буду так больше говорить!
— Отпусти меня, — прошипела она, пытаясь вывернуться и высвободить руку. — Мне нужно идти к писарю с поручением от отца. Писарь намного вежливее тебя, ты же так глуп, глуп, глуп…
— Этот старикашка ? — недоверчиво произнес Эрланд. — Как ты можешь сравнивать его со мной!
— Вовсе он не старикашка.
— Старикашка!
Видя, что спор этот бесполезен и что он начинает терять ее внимание, Эрланд переменил тему разговора.
— Гунилла, это правда, что твой отец слышал странные звуки, доносящиеся с пустоши?
Стараясь держаться от него на расстоянии, она агрессивно прошипела:
— Что за чушь? Ведь это же было так давно, зимой, а может, прошлой весной…
— Да, но с тех пор он ничего больше не слышал?
Гунилла задумалась.
— Вполне возможно. Он шептал что-то матери, но я не знаю, что именно, думаю только, что он говорил ей об этих звуках.
— Он знает, что это такое?
— А ты знаешь? — вместо ответа сама спросила она.
— Никто другой эти звуки не слышал. Но я выясню, что это было.
— Ты?
В голосе ее звучало безграничное презрение.
— Когда вернусь домой, — тут же поправился он. — Когда у меня будет время.
Глаза Гуниллы потемнели. Ей вовсе не хотелось, чтобы ее единственный товарищ по играм покидал ее. Хотя вел он себя скверно.
— Тогда тебе нужно поторапливаться, а то кто-нибудь опередит тебя, — сказала она и побежала прочь.
Ответ ее прозвучал весьма многозначительно, так что он не знал, что и подумать.
— Гунилла… — закричал он, но его умоляющий крик бессильно повис в воздухе. Она была уже далеко.
— Черт, — сказал Эрланд, полагая, что такие слова пристало говорить будущему солдату. И с сожалением добавил: — Прости меня, Господи, я этого не хотел!
Гунилла побежала, явно опаздывая, через лес Бергупда к усадьбе Бергквара, когда уже начало смеркаться. Она слышала, что депутат риксдага Поссе задумал перестроить старую усадьбу. План перестройки был уже готов, строительные материалы были сложены в сухом месте во дворе, занимая почти все свободное пространство. «Должен получиться хороший дом», — подумала она, глядя на светлые, приятно пахнущие доски.
Она направилась в контору писаря, поскольку с самим Арвидом Поссе обычно никто не вступал в разговор, тот занимал слишком высокое положение. Что касается писаря — или инспектора, как его называли, — то он был человеком простым, относился с неизменным дружеским сочувствием к тем, кто был ниже его по рангу.
На месте его не оказалось, и Гунилла не стала излагать все его помощникам. Она хотела увидеть его самого, потому что никто не нравился ей так, как он. Поэтому она направилась на скотный двор, где он обсуждал с управляющим дела молочного хозяйства.
Добрые, теплые звуки, издаваемые сытыми коровами, стук деревянных ведер, в которые наливалось молоко, — все это наполнило ее спокойствием и радостью. Она увидела писаря с двумя другими мужчинами. Они не обращали внимания на девочку, стоящую среди мычащих коров. Скотный двор в Бергкваре всегда был для Гуниллы источником мира и восхищения. Он был таким просторным, светлым, благоустроенным! Она с жалостью думала о двух своих коровах, стоящих в таком маленьком хлеву, что потолок почти касался их рогов.
Некоторое время она стояла, глядя на мужчин. Писарь был статным мужчиной, достаточно моложавым, с печатью скорби на загорелом лице. Двое других были на вид угрюмыми, неприветливыми и сердитыми и очень приземленными.
Наконец писарь увидел ее и спросил:
— Да это же Гунилла Кнапахульт! С чем пожаловала?
Господи, как ей нравился этот человек! И он узнал ее! Она поклонилась и сказала:
— Отец просил Вам передать кое-что, инспектор Грип.
Арв Грип из рода Людей Льда, сын Эрьяна и внук Венделя Грипа, улыбнулся ей.
— Я слушаю тебя, Гунилла!
2
Гунилла обрадовалась этому поручению. Ей так нравилось разговаривать с писарем.
Но даже в своих самых диких фантазиях она не могла подумать, что отец делает из них пару! И если бы она узнала об этом, она не побежала бы с таким озорством по заросшей травой тропинке!
Подойдя к лесу, откуда открывался вид на деревню и усадьбу Бергквара по другую сторону полей и лугов, она внезапно остановилась. С холма доносились жалобные звуки свирели.
Во всем, за что бы ни брался бедняга Эрланд Бака, его ждали неудачи. Вот и с этой свирелью тоже.
— Гунилла, подожди, — крикнул он, видя, что она собирается пройти мимо. — Иди, я тебе что-то покажу!
Она неохотно остановилась. Она сердилась на него еще за прошлую встречу, когда он нес всю эту «чепуху».
— Иди сюда, посмотри, что я нашел в траве! Любопытство победило.
— Я очень занята, — предупредила она его, подходя поближе. — Теперь уже вечер и…
— Посмотри, — сказал Эрланд, показывая на землю.
— Нот это да! — удивленно произнесла Гунилла, наклоняясь над первой, бледно-голубой фиалкой. — Как хорошо, что ты не сорвал ее, Эрланд! Пусть растет, она такая красивая!
Эрланд Бака смотрел на нее сияющими от гордости глазами. Он был худощавым, сутулым юношей, его руки и ноги двигались неловко и неуклюже, а явное восхищение Гуниллой делало его неуверенным в себе. Тусклые темные волосы всклокочены, уже пробивается бородка и усы — редкая, курчавая растительность, которую ему приходится сбривать. Зато глаза добрые, к тому же в детстве он был ее товарищем по играм. Теперь же, в эротическом плане, он опережал ее в развитии. Она по-прежнему думала о ребяческих проказах, а в его голове было уже совсем другое. Эрланд всегда был романтиком и мечтателем, почти поэтом. Именно это так раздражало теперь Гуниллу, поскольку проявлялось в таких формах, которые были для нее неприемлемы. Она считала его просто напыщенным и незрелым, невольно сравнивая с писарем из Бергквары.
Гунилле нужна была фигура отца, а не любовника. Но ни она, ни Эрланд этого не понимали.
— Мне придется уехать, — сказал он твердым голосом.
— Уехать? Тебе? Куда?
Он расправил плечи.
— Я должен стать наемным солдатом.
— Что это значит?
— Я не знаю, — смущенно признался он. — Но хозяин сказал мне, что я должен отправиться в смоландское верховное командование, в Эксье. Это далеко…
Гунилла не знала, что сказать.
— Ты долго пробудешь там? — наконец спросила она.
— Не знаю, — печально ответил он. — Надо мной смеются в деревне. Говорят, что из меня никогда не получится мужчины. Говорят, что хозяин правильно делает, посылая меня туда.
Она молчала, будучи, в сущности, того же мнения.
— Говорят, что мне скоро дадут землю, — растерянно произнес он.
— С кем же я теперь буду играть? — кротко спросила она. — Ведь ты уедешь…
Но Эрланд не слышал ее слов. Он смотрел на нее с невыразимым восхищением.
— Как ты красива, Гунилла!
— Ах, перестань болтать чепуху!
— Это не чепуха! Ты… Ты никогда…
— Что еще?
Ее сухой тон лишил его последнего мужества. Руки, жаждущие прикоснуться к ней, бессильно повисли.
— Нет, ничего…
— Нет, не будь таким печальным! Скажи, что ты хочешь?
— Давай присядем.
— У меня нет времени, — сказала Гунилла, но вес же села на траву, стараясь не задеть фиалку. Ко начинало раздражать все это.
— Что же ты хотел сказать мне?
— Что у меня на груди растут волосы.
— Очень глупо с твоей стороны! — запальчиво произнесла она.
— Да, это правда! Посмотри!
Но успела она остановить его, как он рванул шнуровку на рубашке и показал ей свою тощую, бледную грудь.
— И где же они? — бессердечно спросила она.
— Разве ты не видишь? Здесь… Нет, где они были… Да, вот здесь!
— Ничего не скажешь, — сухо заметила она, глядя на две еле заметные волосинки. — Какая мерзость!
Эрланд тут же зашнуровал свою рубашку.
— А у тебя есть?..
— Нет, у меня этого нет.
— Нет, я имел в виду другое!
Гунилла уставилась на него. Потом вскочила, преисполненная отвращения.
— Ах, мерзкий негодяй, какой ты отвратительный! Убирайся к черту на свою солдатскую службу и никогда больше не возвращайся сюда!
Он тоже вскочил.
— Нет, Гунилла, подожди, я обещаю, что не буду так больше говорить!
— Отпусти меня, — прошипела она, пытаясь вывернуться и высвободить руку. — Мне нужно идти к писарю с поручением от отца. Писарь намного вежливее тебя, ты же так глуп, глуп, глуп…
— Этот старикашка ? — недоверчиво произнес Эрланд. — Как ты можешь сравнивать его со мной!
— Вовсе он не старикашка.
— Старикашка!
Видя, что спор этот бесполезен и что он начинает терять ее внимание, Эрланд переменил тему разговора.
— Гунилла, это правда, что твой отец слышал странные звуки, доносящиеся с пустоши?
Стараясь держаться от него на расстоянии, она агрессивно прошипела:
— Что за чушь? Ведь это же было так давно, зимой, а может, прошлой весной…
— Да, но с тех пор он ничего больше не слышал?
Гунилла задумалась.
— Вполне возможно. Он шептал что-то матери, но я не знаю, что именно, думаю только, что он говорил ей об этих звуках.
— Он знает, что это такое?
— А ты знаешь? — вместо ответа сама спросила она.
— Никто другой эти звуки не слышал. Но я выясню, что это было.
— Ты?
В голосе ее звучало безграничное презрение.
— Когда вернусь домой, — тут же поправился он. — Когда у меня будет время.
Глаза Гуниллы потемнели. Ей вовсе не хотелось, чтобы ее единственный товарищ по играм покидал ее. Хотя вел он себя скверно.
— Тогда тебе нужно поторапливаться, а то кто-нибудь опередит тебя, — сказала она и побежала прочь.
Ответ ее прозвучал весьма многозначительно, так что он не знал, что и подумать.
— Гунилла… — закричал он, но его умоляющий крик бессильно повис в воздухе. Она была уже далеко.
— Черт, — сказал Эрланд, полагая, что такие слова пристало говорить будущему солдату. И с сожалением добавил: — Прости меня, Господи, я этого не хотел!
Гунилла побежала, явно опаздывая, через лес Бергупда к усадьбе Бергквара, когда уже начало смеркаться. Она слышала, что депутат риксдага Поссе задумал перестроить старую усадьбу. План перестройки был уже готов, строительные материалы были сложены в сухом месте во дворе, занимая почти все свободное пространство. «Должен получиться хороший дом», — подумала она, глядя на светлые, приятно пахнущие доски.
Она направилась в контору писаря, поскольку с самим Арвидом Поссе обычно никто не вступал в разговор, тот занимал слишком высокое положение. Что касается писаря — или инспектора, как его называли, — то он был человеком простым, относился с неизменным дружеским сочувствием к тем, кто был ниже его по рангу.
На месте его не оказалось, и Гунилла не стала излагать все его помощникам. Она хотела увидеть его самого, потому что никто не нравился ей так, как он. Поэтому она направилась на скотный двор, где он обсуждал с управляющим дела молочного хозяйства.
Добрые, теплые звуки, издаваемые сытыми коровами, стук деревянных ведер, в которые наливалось молоко, — все это наполнило ее спокойствием и радостью. Она увидела писаря с двумя другими мужчинами. Они не обращали внимания на девочку, стоящую среди мычащих коров. Скотный двор в Бергкваре всегда был для Гуниллы источником мира и восхищения. Он был таким просторным, светлым, благоустроенным! Она с жалостью думала о двух своих коровах, стоящих в таком маленьком хлеву, что потолок почти касался их рогов.
Некоторое время она стояла, глядя на мужчин. Писарь был статным мужчиной, достаточно моложавым, с печатью скорби на загорелом лице. Двое других были на вид угрюмыми, неприветливыми и сердитыми и очень приземленными.
Наконец писарь увидел ее и спросил:
— Да это же Гунилла Кнапахульт! С чем пожаловала?
Господи, как ей нравился этот человек! И он узнал ее! Она поклонилась и сказала:
— Отец просил Вам передать кое-что, инспектор Грип.
Арв Грип из рода Людей Льда, сын Эрьяна и внук Венделя Грипа, улыбнулся ей.
— Я слушаю тебя, Гунилла!
2
Прошло три года.
«Ущелье дьявола» стала для жителей округа страшной реальностью.
Никто толком не знал, что происходит на пустоши. Все были твердо убеждены в том, что этим местом завладели демоны. Демоны, которые похищали их овец и других домашних животных, — от пропавших животных не оставалось никаких следов.
Фермер, отправившийся зимним днем в лес, был найден с проломленным черепом. За другим гнались но лесу какие-то мохнатые существа, так что ему едва удалось спастись и добежать до дома. Бесследно исчезла одна молодая женщина. Эбба Кнапахулы утверждала, что в тихие ночи слышит какой-то душераздирающий плач.
Если бы крестьяне из Бергунды больше говорили друг с другом об этом, загадка была бы уже давно разгадана. Но о таких вещах вслух старались не говорить. И даже с самим хозяином Бергквары или его ближайшим помощником, писарем Арвом Грипом из рода Людей Льда, люди старались не говорить о демонах на пустоши.
Если бы люди больше общались друг с другом! Загадка-то была совсем простой!
Гунилла сидела дома под строгим присмотром. Кнапахульт находился рядом с «Ущельем дьявола», и ей не позволяли выходить за пределы двора в этом направлении.
Эти три года были для Гуниллы трудными. Она была во многом необычной девушкой и, взрослея, пережила настоящий кризис. Она как никогда нуждалась в поддержке и понимании, но родителям было не до нее. Карл упрекал ее в грехах в разврате и по-прежнему бил, правда, позволяя ей теперь не задирать юбку. Он читал ей вслух Библию, прежде всего 23 главу от Езекииля, очень почитаемую им. Чтение это должно было служить предупреждением для Гуниллы: что было с распутными женщинами, пожелавшими мужчин-язычников с огромными, как у коней, штуковинами. Но ей противно было слушать все это, тем более, из уст своего отца, так что ее представления об эротике становились все более и более искаженными.
Дело не стало лучше и от хихиканья Эббы по поводу того, что ждет Гуниллу во взрослой жизни. «Ты должна позволять своему будущему мужу все, что он захочет. Но никогда не отдавай ему свою душу, держи ее холодной и отчужденной».
Нет, Гунилла получила совсем не то сексуальное воспитание, которое ей было нужно!
Эбба знала своего Карла вдоль и поперек и могла тягаться с ним. Его же представления о том, в чем состоит роль жены, были староцерковными и эгоистичными. Пусть работает по дому, пусть находит удовлетворение в детях, но распутство — никогда! Карл не понимал, что сам делает все, чтобы распалить свою жену — и чтобы затем ее же и поколотить за распутство.
Но Эбба была не такой, как большинство других женщин. Среди малоразвитых людей бытовало убогое представление о том, что женщина должна быть пассивна, служить лишь утехой для мужа и ни в чем ему не отказывать. В самом начале супружества такие женщины могли еще обнимать мужа за шею и нашептывать ему интимные слова. В ответ же они получали пощечину. После этого они учились быть бесчувственными и огонь в их глазах угасал.
Эбба была не такой. С самого начала она раскусила Карла и теперь знала наверняка, что ему нужно и как избежать настоящей порки. Чаще всего он отвешивал удары для проформы, не причиняя ей никакого вреда. И в течение многих лет она действительно любила своего статного проповедника, хорошо понимая, в какой зависимости от нее он находится.
Но теперь все стало по-другому. Здоровье Карла в последние годы пошатнулось, у него вырос живот, были отеки. И в течение последнего года он вообще был не в состоянии провести половой акт. Вот тогда-то и проснулся его настоящий гнев. Теперь он по-настоящему бил ее, срывая на ней свою злобу. И Гунилла часто видела у матери синяки, кровоподтеки и следы пролитых слез.
Девушка так страдала, так страдала из-за этого. Конечно, она давно уже догадывалась, чем занимаются ее родители, когда шепчутся, возятся и стонут по вечерам, и ей бывало от этого не по себе, так что она накрывалась с головой одеялом, чтобы ничего не слышать. Но мать терпела все это, хотя в последнее время ей трудно было сохранять прежний вид.
И в течение последнего года Гунилла чаще и чаще замечала, как ее мать разговаривает со странствующими торговцами, и однажды она чуть не стала свидетельницей сцены на чердаке, когда отца не было дома. Никто не видел Гуниллу, но она убежала в лес, бросилась на землю, зарылась лицом во влажный мох.
Бедная девочка, которой не с кем было поговорить о своих проблемах, стала в конце концов молчаливой и замкнутой, и такой нервной, что ей приходилось подчас сжимать кулаки, чтобы никто не заметил, как дрожат у нее руки.
Однажды она набралась мужества и пошла к священнику, потому что это был человек, уважаемый ее отцом. Гунилла долго сидела, скрестив руки и отвечая на вопросы священника — она говорила о том, что каждое воскресенье ходит в церковь, как и полагается, что каждый вечер молится перед сном. И наконец она задала ему свой вопрос:
— Не будет ли пастор так любезен поговорить с моим отцом?
Священник удивленно посмотрел на нее.
— Да, — продолжала она, глотнув от страха слюну. — Потому что он бьет мою мать, а я из-за этого так страдаю. Мама не делает ничего плохого, но вчера у нее совсем заплыл глаз, она все время плакала, чего с ней раньше не бывало.
Представитель духовенства не знал, что на это сказать. Карл Кнапахульт был человеком богобоязненным, каждое воскресенье жертвовавший кругленькую сумму церкви.
— Почему он это делает? Почему он бьет ее?
— Я не знаю. Он часто делает это.
— Когда же? Она не готовит ему подходящую еду?
— Вовсе нет, моя мать хорошо готовит. Нет, это бывает по вечерам…
Гунилла густо покраснела.
После неловкой паузы священник строго сказал:
— Значит, мне нужно поговорить с твоей матерью, а не с твоим отцом! Наверняка она ведет себя неподобающим образом. Может быть, она недостаточно покорна? Упрямые и несговорчивые жены вынуждают своих мужей подчас к таким жестокостям, о которых те сами и не подозревали. Попроси ее подумать об этом. Или пришли ее ко мне, я разъясню ей все.
Гунилла вдруг почувствовала себя беспредельно усталой.
— Нет, — сказала она, — я сама переговорю с матерью.
Она торопливо попрощалась и извинилась за беспокойство. Пастор милостиво кивнул.
Гунилле исполнилось восемнадцать лет. Было самое время выдать ее замуж, потому что она была такой привлекательной, что парни прятались в кустах, чтобы только увидеть ее, когда она ходила по двору. На одного из них она наткнулась, направляясь и уборную. Она пришла в такую ярость, что бросила в него камень, так что ему пришлось удирать без оглядки.
В другой раз двое притаились за углом хлева, а потом набросились на нее, когда она вошла в хлев, чтобы подоить корову. Гунилла изо всех сил швырнула в одного из них ведром. А сил у нее было немало: трудовая жизнь сделала ее жилистой, выносливой и мускулистой. Другого же она принялась колотить, не жалея сил, при этом непрерывно зовя на помощь, так что оба выскочили за дверь. Они уважали отцовский гнев Карла!
Но его в это время не было дома, и Гунилла знала об этом. Она кричала только затем, чтобы напугать их.
Им просто посчастливилось, что Карл не узнал об этом! Парни? Крестьянское отродье? Что им нужно от его дочери? Нет, он метил выше! Если уж ему не посчастливилось иметь сына, то пусть хоть будет какая-то компенсация за его разочарование в жизни.
За эти годы Карл проделал большую работу, завлекая Арва Грипа из рода Людей Льда.
Большим облегчением было для него так же и то, что этот мерзавец Эрланд Бака, этот твердый орешек, был послан в Эксье. Там он определился самым наилучшим образом: майор обратил внимание на высокого детину, зная, что король Густав III отбирает рослых солдат в свою гвардию — и Эрланда послали в Стокгольм. Там он и остался. Земельный надел пусть подождет.
Гунилла тосковала по нему. Ей не хватало товарища детских игр. Но в глубине души она понимала, что время детства ушло безвозвратно.
И когда ей бывало особенно тяжело, она думала о другом его посещении, через несколько дней после того, как он покинул дом. Когда они встретились, Эрланд попросил, чтобы она показала ему свои ноги, желая узнать, столь же они красивы, как и остальные части ее тела.
— Мои ноги! — сразу ощетинилась Гунилла. — Ты уже столько раз видел их, дурачина!
При этом она задрала юбки до самых колен. У Эрланда перехватило дыханье, лицо его покраснело, и, прежде, чем она догадалась, что у него на уме, он запустил руку ей под юбку и ощупал ее.
Гунилла издала вопль ярости и удивления, схватила влажный, липкий комок земли и принялась мазать ему лицо. Она убежала, в то время как он отплевывался и откашливался.
Эти воспоминания успокаивали ее в грустные, одинокие минуты.
Через несколько дней после неудачного посещения священника ее мать вышла из своей комнаты с синяками на лице и с холодным упрямством во взгляде. Среди дня во двор пришел какой-то подмастерье, сказав, что может заточить ножи. Отца в это время дома не было. Гунилла и раньше видела его, она знала, что произойдет.
И точно, вскоре ее мать куда-то исчезла. Парень тоже.
Гунилла заплакала. Она бесцельно бродила по кухне, не ощущая своего тела, с пустой головой. Она долго стояла у окна и смотрела на дорогу, не замечая при этом, что там стоят какие-то мужчины. Не отец… Трое знакомых ей крестьян… И еще инспектор Арв Грип.
Судя по всему, они осматривали близлежащие поля.
Мать отсутствовала долго. Гунилла уже знала, сколько обычно длятся амбарные посещения.
В горле у нее стоял клубок.
Мужчины, судя по всему, не собирались возвращаться в Кнапахульт, но она чувствовала себя скверно вовсе не поэтому.
В апатичном отчаянии она села за кухонный стол, даже не замечая этого.
На столе лежал нож. Острый кривой нож.
Гунилла взяла его, не отдавая себе в этом отчета.
Потом снова встала и подошла к окну. Не отрывая глаз от стройной, сильной фигуры Арва Грипа, в которой чувствовалась такая надежность, она всадила нож себе в руку и сделала длинный надрез.
Однако душевная боль превышала боль телесную.
Не отдавая себе отчета в своих поступках, она снова положила нож на стол. Рука ее бессильно свисала вниз, кровь лилась ручьем на пол. Красивое, красное пятно на некрашенном деревянном полу.
Вошла Эбба. И тут же закричала.
— Гунилла! Что ты наделала?
Дочь повернула к ней свое мертвое лицо. Голос ее был таким же безжизненным.
— Я порезалась, — сказала она.
— Порезалась? Порезалась? — пронзительно завопила Эбба. — Да, но надо же что-то делать, не просто стоять!
Гунилла снова посмотрела на стоящих на дороге мужчин. Эбба заметила ее взгляд и выскочила во двор.
— Карл! Карл, скорее сюда, Гунилла ранена, она разрезала себе руку, скорее сюда!
Истерический крик Эббы по поводу небольшой раны перепугал всех.
Прибежали все четверо. А в это время Эбба бессмысленно пыталась стереть с руки дочери кровь. Кровотечение было довольно сильным.
— Как тебя угораздило порезаться, Гунилла? Неужели нельзя было быть поосторожнее? Зачем ты взяла нож?
Не ожидая ответа, которого и не могло быть, она продолжала упрекать дочь, пока, наконец, не пришли мужчины.
Арв из рода Людей Льда сразу скомандовал:
— У тебя есть чистые полоски материи? Теплая вода? Зажми покрепче вот здесь, Карл, так, чтобы края раны сошлись!
Он невольно заметил, как Гунилла вздрогнула при прикосновении отца. Он заметил еще и другое: синяки на верхней части руки, как после грубой хватки…
Пока все трое беспомощно охали, Арв перевязал ей руку, и девушка успокоилась. Но он с удивлением заметил пустоту в ее глазах…
В течение последнего года Карл Кнапахульт часто намекал на Гуниллу в разговоре с Арвом из рода Людей Льда. Фермеру было хорошо известно, что дочь его часто посещает писаря, что они о многом разговаривают — зрелый мужчина и молоденькая девушка. Несмотря на разницу в возрасте, они были друзьями. Карл никогда не упрекал ее за это, наоборот, часто посылал ее туда со всякими поручениями, чтобы они могли видеться как можно чаще.
Сначала Арв не слишком задумывался над этим. Гунилла Кнапахульт была хорошенькой молодой девушкой, поразительно цельной и интеллигентной для дома, в котором, как он подозревал, не все в порядке. Арв с удовольствием обсуждал с ней ее маленькие проблемы. Речь обычно шла о животных и растениях, но часто он замечал в ней какую-то подавленность, какую-то неприспособленность к жизни. Ей явно нужно было кому-то довериться. Времени для нее у него было мало, ведь старое завалившееся здание нужно было разрушить, а новое построить, и эти заботы поглощали его целиком. Но он все же выкраивал для нее пару минут. Ему казалось, что он был обязан чем-то бедным фермерам.
К тому же он стал замечать, что ему не хватает этих коротеньких бесед, если она не появлялась несколько дней…
Арв Грип из рода Людей Льда был видным мужчиной. Ему было уже за сорок, но выглядел он очень моложаво. Он не был таким золотоволосым и голубоглазым, как его дед. Зато в его темной шевелюре не было ни единого седого волоса, у него был точеный профиль, вся внешность его свидетельствовала о его высокой культуре. В детстве и юности он получил превосходное образование, и ему просто не было цены в огромном имении депутата риксдага Арвида Эрика Поссе.
Но Арв был очень одиноким человеком. В молодости он был женат, но через несколько лет потерял свою жену. Впоследствии он решил больше не жениться, трагедия оказалась для него очень тяжелой, и, храня память о ней, он не искал себе другую жену.
Но теперь образ ее уже поблек, прошло ведь так много лет. И чтобы отделаться от навязчивых мыслей, посещавших его в часы одиночества, он с головой уходил в работу.
И тогда невинные беседы с Гуниллой служили ему хорошей разрядкой.
Он почти уже закончил перевязку и теперь тайком рассматривал ее окаменевшее лицо.
Потом дал всем четверым задания, отослав их по разным направлениям, желая остаться с девушкой наедине. И как только они ушли, он сказал:
— Ты сама поранила себя. Почему ты это сделала, Гунилла?
Голос его был таким мягким и дружелюбным, и Гунилла ответила, словно в каком-то трансе:
— Священник не захотел выслушать меня.
Арв наморщил лоб. И тут пришла Эбба и принесла ножницы, а Карл принес домотканую рубашку Гуниллы.
— Я заберу девушку с собой в Бергквару, — решил Арв. — Там есть лекарства.
— Да, забери ее, — усмехнулся Карл, мысленно потирая руки. Дать им возможность ехать одним до самой усадьбы — лучшего и пожелать было нельзя!
Эбба сказала Арву:
— А вы ловко перевязываете раны, господин Грип! Прямо как доктор!
Арв улыбнулся:
— Нет, я умею не так много. Но я происхожу из рода, где в каждом поколении были врачи. Некоторых им них считали колдунами и ведьмами.
— Вот это да!
— Да, но сейчас такого уже не наблюдается. Раньше в каждом поколении был такой человек, теперь этого нет. Последней была одна дама из Норвегии, ее звали Ингрид. В следующем поколении появилась еще одна молодая девушка, и на этом все кончилось. Ее звали Шира, это было удивительное создание. Она принадлежит к поколению моих родителей, да, фактически она была сестрой моего отца! Она вышла замуж за самого последнего колдуна, Мара, и спасла его. В моем же поколении нет ни одного такого человека, и в следующем тоже. Дело в том, что мы теперь освободились от проклятия.
Арв говорил это потому, что не знал ничего о своем однолетке Сёльве и о его сыне Хейке, несчастных от рождения.
Эбба и Карл решили, что он говорит чепуху, что же касается Гуниллы, то в ее глазах он заметил проблеск какого-то интереса.
Карл сам отвез их в Бергквару, на обратном пути развезя по домам двух своих попутчиков, чтобы те не нарушали идиллию. Ведь Карл думал, что почти ежедневные беседы Гуниллы с писарем выльются во что-то значительное.
Арв и Гунилла молча шли по дороге.
— У тебя была потребность поговорить с кем-то, не так ли? — тихо спросил Арв.
Глаза ее загорелись, и он понял, что это именно так.
— И священник не захотел тебя слушать?
— Нет, он… — начала Гунилла взволнованно и запнулась.
— Он начал говорить о чем-то другом?
— Да. Откуда вы это знаете?
— Священники часто так делают. Они ведь всего лишь люди, а духовные проблемы и заботы других могут быть неприятны. Когда человек не в силах ответить на вопрос, он начинает искать обходные пути, чтобы не потерять престиж.
— Но это не были духовные проблемы, — с улыбкой произнесла Гунилла. — Я всегда очень высоко ставила церковь, но когда я в первый раз обратилась к церкви за помощью, я была совершенно разочарована. Такое презрение к женщине!
Арв Грип не сразу решил, как отнестись к ее словам.
— Гунилла, — мягко, но решительно произнес он наконец. — Я, как видишь, не священник. Но если ты желаешь поговорить об этом, я готов выслушать тебя. Может быть, я смогу чем-то помочь?
«Ущелье дьявола» стала для жителей округа страшной реальностью.
Никто толком не знал, что происходит на пустоши. Все были твердо убеждены в том, что этим местом завладели демоны. Демоны, которые похищали их овец и других домашних животных, — от пропавших животных не оставалось никаких следов.
Фермер, отправившийся зимним днем в лес, был найден с проломленным черепом. За другим гнались но лесу какие-то мохнатые существа, так что ему едва удалось спастись и добежать до дома. Бесследно исчезла одна молодая женщина. Эбба Кнапахулы утверждала, что в тихие ночи слышит какой-то душераздирающий плач.
Если бы крестьяне из Бергунды больше говорили друг с другом об этом, загадка была бы уже давно разгадана. Но о таких вещах вслух старались не говорить. И даже с самим хозяином Бергквары или его ближайшим помощником, писарем Арвом Грипом из рода Людей Льда, люди старались не говорить о демонах на пустоши.
Если бы люди больше общались друг с другом! Загадка-то была совсем простой!
Гунилла сидела дома под строгим присмотром. Кнапахульт находился рядом с «Ущельем дьявола», и ей не позволяли выходить за пределы двора в этом направлении.
Эти три года были для Гуниллы трудными. Она была во многом необычной девушкой и, взрослея, пережила настоящий кризис. Она как никогда нуждалась в поддержке и понимании, но родителям было не до нее. Карл упрекал ее в грехах в разврате и по-прежнему бил, правда, позволяя ей теперь не задирать юбку. Он читал ей вслух Библию, прежде всего 23 главу от Езекииля, очень почитаемую им. Чтение это должно было служить предупреждением для Гуниллы: что было с распутными женщинами, пожелавшими мужчин-язычников с огромными, как у коней, штуковинами. Но ей противно было слушать все это, тем более, из уст своего отца, так что ее представления об эротике становились все более и более искаженными.
Дело не стало лучше и от хихиканья Эббы по поводу того, что ждет Гуниллу во взрослой жизни. «Ты должна позволять своему будущему мужу все, что он захочет. Но никогда не отдавай ему свою душу, держи ее холодной и отчужденной».
Нет, Гунилла получила совсем не то сексуальное воспитание, которое ей было нужно!
Эбба знала своего Карла вдоль и поперек и могла тягаться с ним. Его же представления о том, в чем состоит роль жены, были староцерковными и эгоистичными. Пусть работает по дому, пусть находит удовлетворение в детях, но распутство — никогда! Карл не понимал, что сам делает все, чтобы распалить свою жену — и чтобы затем ее же и поколотить за распутство.
Но Эбба была не такой, как большинство других женщин. Среди малоразвитых людей бытовало убогое представление о том, что женщина должна быть пассивна, служить лишь утехой для мужа и ни в чем ему не отказывать. В самом начале супружества такие женщины могли еще обнимать мужа за шею и нашептывать ему интимные слова. В ответ же они получали пощечину. После этого они учились быть бесчувственными и огонь в их глазах угасал.
Эбба была не такой. С самого начала она раскусила Карла и теперь знала наверняка, что ему нужно и как избежать настоящей порки. Чаще всего он отвешивал удары для проформы, не причиняя ей никакого вреда. И в течение многих лет она действительно любила своего статного проповедника, хорошо понимая, в какой зависимости от нее он находится.
Но теперь все стало по-другому. Здоровье Карла в последние годы пошатнулось, у него вырос живот, были отеки. И в течение последнего года он вообще был не в состоянии провести половой акт. Вот тогда-то и проснулся его настоящий гнев. Теперь он по-настоящему бил ее, срывая на ней свою злобу. И Гунилла часто видела у матери синяки, кровоподтеки и следы пролитых слез.
Девушка так страдала, так страдала из-за этого. Конечно, она давно уже догадывалась, чем занимаются ее родители, когда шепчутся, возятся и стонут по вечерам, и ей бывало от этого не по себе, так что она накрывалась с головой одеялом, чтобы ничего не слышать. Но мать терпела все это, хотя в последнее время ей трудно было сохранять прежний вид.
И в течение последнего года Гунилла чаще и чаще замечала, как ее мать разговаривает со странствующими торговцами, и однажды она чуть не стала свидетельницей сцены на чердаке, когда отца не было дома. Никто не видел Гуниллу, но она убежала в лес, бросилась на землю, зарылась лицом во влажный мох.
Бедная девочка, которой не с кем было поговорить о своих проблемах, стала в конце концов молчаливой и замкнутой, и такой нервной, что ей приходилось подчас сжимать кулаки, чтобы никто не заметил, как дрожат у нее руки.
Однажды она набралась мужества и пошла к священнику, потому что это был человек, уважаемый ее отцом. Гунилла долго сидела, скрестив руки и отвечая на вопросы священника — она говорила о том, что каждое воскресенье ходит в церковь, как и полагается, что каждый вечер молится перед сном. И наконец она задала ему свой вопрос:
— Не будет ли пастор так любезен поговорить с моим отцом?
Священник удивленно посмотрел на нее.
— Да, — продолжала она, глотнув от страха слюну. — Потому что он бьет мою мать, а я из-за этого так страдаю. Мама не делает ничего плохого, но вчера у нее совсем заплыл глаз, она все время плакала, чего с ней раньше не бывало.
Представитель духовенства не знал, что на это сказать. Карл Кнапахульт был человеком богобоязненным, каждое воскресенье жертвовавший кругленькую сумму церкви.
— Почему он это делает? Почему он бьет ее?
— Я не знаю. Он часто делает это.
— Когда же? Она не готовит ему подходящую еду?
— Вовсе нет, моя мать хорошо готовит. Нет, это бывает по вечерам…
Гунилла густо покраснела.
После неловкой паузы священник строго сказал:
— Значит, мне нужно поговорить с твоей матерью, а не с твоим отцом! Наверняка она ведет себя неподобающим образом. Может быть, она недостаточно покорна? Упрямые и несговорчивые жены вынуждают своих мужей подчас к таким жестокостям, о которых те сами и не подозревали. Попроси ее подумать об этом. Или пришли ее ко мне, я разъясню ей все.
Гунилла вдруг почувствовала себя беспредельно усталой.
— Нет, — сказала она, — я сама переговорю с матерью.
Она торопливо попрощалась и извинилась за беспокойство. Пастор милостиво кивнул.
Гунилле исполнилось восемнадцать лет. Было самое время выдать ее замуж, потому что она была такой привлекательной, что парни прятались в кустах, чтобы только увидеть ее, когда она ходила по двору. На одного из них она наткнулась, направляясь и уборную. Она пришла в такую ярость, что бросила в него камень, так что ему пришлось удирать без оглядки.
В другой раз двое притаились за углом хлева, а потом набросились на нее, когда она вошла в хлев, чтобы подоить корову. Гунилла изо всех сил швырнула в одного из них ведром. А сил у нее было немало: трудовая жизнь сделала ее жилистой, выносливой и мускулистой. Другого же она принялась колотить, не жалея сил, при этом непрерывно зовя на помощь, так что оба выскочили за дверь. Они уважали отцовский гнев Карла!
Но его в это время не было дома, и Гунилла знала об этом. Она кричала только затем, чтобы напугать их.
Им просто посчастливилось, что Карл не узнал об этом! Парни? Крестьянское отродье? Что им нужно от его дочери? Нет, он метил выше! Если уж ему не посчастливилось иметь сына, то пусть хоть будет какая-то компенсация за его разочарование в жизни.
За эти годы Карл проделал большую работу, завлекая Арва Грипа из рода Людей Льда.
Большим облегчением было для него так же и то, что этот мерзавец Эрланд Бака, этот твердый орешек, был послан в Эксье. Там он определился самым наилучшим образом: майор обратил внимание на высокого детину, зная, что король Густав III отбирает рослых солдат в свою гвардию — и Эрланда послали в Стокгольм. Там он и остался. Земельный надел пусть подождет.
Гунилла тосковала по нему. Ей не хватало товарища детских игр. Но в глубине души она понимала, что время детства ушло безвозвратно.
И когда ей бывало особенно тяжело, она думала о другом его посещении, через несколько дней после того, как он покинул дом. Когда они встретились, Эрланд попросил, чтобы она показала ему свои ноги, желая узнать, столь же они красивы, как и остальные части ее тела.
— Мои ноги! — сразу ощетинилась Гунилла. — Ты уже столько раз видел их, дурачина!
При этом она задрала юбки до самых колен. У Эрланда перехватило дыханье, лицо его покраснело, и, прежде, чем она догадалась, что у него на уме, он запустил руку ей под юбку и ощупал ее.
Гунилла издала вопль ярости и удивления, схватила влажный, липкий комок земли и принялась мазать ему лицо. Она убежала, в то время как он отплевывался и откашливался.
Эти воспоминания успокаивали ее в грустные, одинокие минуты.
Через несколько дней после неудачного посещения священника ее мать вышла из своей комнаты с синяками на лице и с холодным упрямством во взгляде. Среди дня во двор пришел какой-то подмастерье, сказав, что может заточить ножи. Отца в это время дома не было. Гунилла и раньше видела его, она знала, что произойдет.
И точно, вскоре ее мать куда-то исчезла. Парень тоже.
Гунилла заплакала. Она бесцельно бродила по кухне, не ощущая своего тела, с пустой головой. Она долго стояла у окна и смотрела на дорогу, не замечая при этом, что там стоят какие-то мужчины. Не отец… Трое знакомых ей крестьян… И еще инспектор Арв Грип.
Судя по всему, они осматривали близлежащие поля.
Мать отсутствовала долго. Гунилла уже знала, сколько обычно длятся амбарные посещения.
В горле у нее стоял клубок.
Мужчины, судя по всему, не собирались возвращаться в Кнапахульт, но она чувствовала себя скверно вовсе не поэтому.
В апатичном отчаянии она села за кухонный стол, даже не замечая этого.
На столе лежал нож. Острый кривой нож.
Гунилла взяла его, не отдавая себе в этом отчета.
Потом снова встала и подошла к окну. Не отрывая глаз от стройной, сильной фигуры Арва Грипа, в которой чувствовалась такая надежность, она всадила нож себе в руку и сделала длинный надрез.
Однако душевная боль превышала боль телесную.
Не отдавая себе отчета в своих поступках, она снова положила нож на стол. Рука ее бессильно свисала вниз, кровь лилась ручьем на пол. Красивое, красное пятно на некрашенном деревянном полу.
Вошла Эбба. И тут же закричала.
— Гунилла! Что ты наделала?
Дочь повернула к ней свое мертвое лицо. Голос ее был таким же безжизненным.
— Я порезалась, — сказала она.
— Порезалась? Порезалась? — пронзительно завопила Эбба. — Да, но надо же что-то делать, не просто стоять!
Гунилла снова посмотрела на стоящих на дороге мужчин. Эбба заметила ее взгляд и выскочила во двор.
— Карл! Карл, скорее сюда, Гунилла ранена, она разрезала себе руку, скорее сюда!
Истерический крик Эббы по поводу небольшой раны перепугал всех.
Прибежали все четверо. А в это время Эбба бессмысленно пыталась стереть с руки дочери кровь. Кровотечение было довольно сильным.
— Как тебя угораздило порезаться, Гунилла? Неужели нельзя было быть поосторожнее? Зачем ты взяла нож?
Не ожидая ответа, которого и не могло быть, она продолжала упрекать дочь, пока, наконец, не пришли мужчины.
Арв из рода Людей Льда сразу скомандовал:
— У тебя есть чистые полоски материи? Теплая вода? Зажми покрепче вот здесь, Карл, так, чтобы края раны сошлись!
Он невольно заметил, как Гунилла вздрогнула при прикосновении отца. Он заметил еще и другое: синяки на верхней части руки, как после грубой хватки…
Пока все трое беспомощно охали, Арв перевязал ей руку, и девушка успокоилась. Но он с удивлением заметил пустоту в ее глазах…
В течение последнего года Карл Кнапахульт часто намекал на Гуниллу в разговоре с Арвом из рода Людей Льда. Фермеру было хорошо известно, что дочь его часто посещает писаря, что они о многом разговаривают — зрелый мужчина и молоденькая девушка. Несмотря на разницу в возрасте, они были друзьями. Карл никогда не упрекал ее за это, наоборот, часто посылал ее туда со всякими поручениями, чтобы они могли видеться как можно чаще.
Сначала Арв не слишком задумывался над этим. Гунилла Кнапахульт была хорошенькой молодой девушкой, поразительно цельной и интеллигентной для дома, в котором, как он подозревал, не все в порядке. Арв с удовольствием обсуждал с ней ее маленькие проблемы. Речь обычно шла о животных и растениях, но часто он замечал в ней какую-то подавленность, какую-то неприспособленность к жизни. Ей явно нужно было кому-то довериться. Времени для нее у него было мало, ведь старое завалившееся здание нужно было разрушить, а новое построить, и эти заботы поглощали его целиком. Но он все же выкраивал для нее пару минут. Ему казалось, что он был обязан чем-то бедным фермерам.
К тому же он стал замечать, что ему не хватает этих коротеньких бесед, если она не появлялась несколько дней…
Арв Грип из рода Людей Льда был видным мужчиной. Ему было уже за сорок, но выглядел он очень моложаво. Он не был таким золотоволосым и голубоглазым, как его дед. Зато в его темной шевелюре не было ни единого седого волоса, у него был точеный профиль, вся внешность его свидетельствовала о его высокой культуре. В детстве и юности он получил превосходное образование, и ему просто не было цены в огромном имении депутата риксдага Арвида Эрика Поссе.
Но Арв был очень одиноким человеком. В молодости он был женат, но через несколько лет потерял свою жену. Впоследствии он решил больше не жениться, трагедия оказалась для него очень тяжелой, и, храня память о ней, он не искал себе другую жену.
Но теперь образ ее уже поблек, прошло ведь так много лет. И чтобы отделаться от навязчивых мыслей, посещавших его в часы одиночества, он с головой уходил в работу.
И тогда невинные беседы с Гуниллой служили ему хорошей разрядкой.
Он почти уже закончил перевязку и теперь тайком рассматривал ее окаменевшее лицо.
Потом дал всем четверым задания, отослав их по разным направлениям, желая остаться с девушкой наедине. И как только они ушли, он сказал:
— Ты сама поранила себя. Почему ты это сделала, Гунилла?
Голос его был таким мягким и дружелюбным, и Гунилла ответила, словно в каком-то трансе:
— Священник не захотел выслушать меня.
Арв наморщил лоб. И тут пришла Эбба и принесла ножницы, а Карл принес домотканую рубашку Гуниллы.
— Я заберу девушку с собой в Бергквару, — решил Арв. — Там есть лекарства.
— Да, забери ее, — усмехнулся Карл, мысленно потирая руки. Дать им возможность ехать одним до самой усадьбы — лучшего и пожелать было нельзя!
Эбба сказала Арву:
— А вы ловко перевязываете раны, господин Грип! Прямо как доктор!
Арв улыбнулся:
— Нет, я умею не так много. Но я происхожу из рода, где в каждом поколении были врачи. Некоторых им них считали колдунами и ведьмами.
— Вот это да!
— Да, но сейчас такого уже не наблюдается. Раньше в каждом поколении был такой человек, теперь этого нет. Последней была одна дама из Норвегии, ее звали Ингрид. В следующем поколении появилась еще одна молодая девушка, и на этом все кончилось. Ее звали Шира, это было удивительное создание. Она принадлежит к поколению моих родителей, да, фактически она была сестрой моего отца! Она вышла замуж за самого последнего колдуна, Мара, и спасла его. В моем же поколении нет ни одного такого человека, и в следующем тоже. Дело в том, что мы теперь освободились от проклятия.
Арв говорил это потому, что не знал ничего о своем однолетке Сёльве и о его сыне Хейке, несчастных от рождения.
Эбба и Карл решили, что он говорит чепуху, что же касается Гуниллы, то в ее глазах он заметил проблеск какого-то интереса.
Карл сам отвез их в Бергквару, на обратном пути развезя по домам двух своих попутчиков, чтобы те не нарушали идиллию. Ведь Карл думал, что почти ежедневные беседы Гуниллы с писарем выльются во что-то значительное.
Арв и Гунилла молча шли по дороге.
— У тебя была потребность поговорить с кем-то, не так ли? — тихо спросил Арв.
Глаза ее загорелись, и он понял, что это именно так.
— И священник не захотел тебя слушать?
— Нет, он… — начала Гунилла взволнованно и запнулась.
— Он начал говорить о чем-то другом?
— Да. Откуда вы это знаете?
— Священники часто так делают. Они ведь всего лишь люди, а духовные проблемы и заботы других могут быть неприятны. Когда человек не в силах ответить на вопрос, он начинает искать обходные пути, чтобы не потерять престиж.
— Но это не были духовные проблемы, — с улыбкой произнесла Гунилла. — Я всегда очень высоко ставила церковь, но когда я в первый раз обратилась к церкви за помощью, я была совершенно разочарована. Такое презрение к женщине!
Арв Грип не сразу решил, как отнестись к ее словам.
— Гунилла, — мягко, но решительно произнес он наконец. — Я, как видишь, не священник. Но если ты желаешь поговорить об этом, я готов выслушать тебя. Может быть, я смогу чем-то помочь?