Мне подали корзину с яблоками. Я размахнулся и зашвырнул ее в бассейн. Боже мой, что тут поднялось! С диким визгом жены посыпались в воду и стали вырывать яблоки друг у друга. И все же австралийки темпераментнее наших. В пылу общей свалки несколько девушек, получив удары по голове, стали тонуть. Я дал команду спасателям, и тонущих вмиг вытащили из воды.
Двенадцать довольных, хотя и заметно расцарапанных жен, прижимая яблоки к блестящим от капель грудям, подошли ко мне и поблагодарили по-английски:
— Ваше величество, спасибо за оказанную честь, мы постараемся оправдать ваше доверие.
Да, но оправдаю ли его я, вот в чем вопрос?
Я продолжал принужденно улыбаться счастливым девушкам, чувствуя, как холодеют у меня яйца.
Перед тем как приступить к выполнению обязанностей, я позвонил Веронике:
— Поверь мне, я иду к ним как на эшафот.
— Не думай об этом, — главное, что ты любишь меня и готов для меня на жертвы.
Конечно же, она храбрилась, но меня не так-то легко было провести, я чувствовал боль в ее голосе. Нет, не просто, далеко не просто было ей принуждать меня к выполнению моих супружеских обязанностей. Да, она уже знала мои слабые стороны и в нужный момент сумела воспользоваться ими: до сих пор я не мог прийти в себя оттого, что она обратилась ко мне по имени и на «Ты». Я воспринял это как свидетельство ее любви. Я был бесконечно рад этому, и все же тихая безысходная грусть заполонила мое сердце: как же надо любить мужчину, чтобы своими руками толкнуть его в объятия других женщин.
Умащенные ароматическими маслами, обнаженные девушки ждали меня. Я скинул халат, сбросил тапки и присел на кровать, впервые в жизни искренне желая, чтобы «мальчик» мой не взмыл сегодня. Увы, всем моим мечтаниям не суждено было сбыться: одна из этих милых волшебниц мгновенно приняла его в теплый и влажный ротик, другая занялась массажем яичек, третья ласкала мне грудь, четвертая заняла позицию у ягодиц. Почти каждой достался свой эрогенный участок, и каждая добросовестно и с невероятным усердием принялась возбуждать его.
Минут через десять я готов был визжать от страсти и желания кончить. Но не тут-то было: одна из жен (та самая — из австралийского племени), перевязала мне яички у основания, от чего желание кончить, мгновенно улетучилось, а эрекция стала стойкой и стабильной.
И все-таки туземцы может быть не знакомы с Фрейдом, но в знании тонкостей группового секса им отказать нельзя. Девочки прекрасно знали свое дело, но и я был на высоте и проявил такой пыл, что даже сам себе удивился. Я чувствовал себя молодым и очень сильным австралийцем.
Часа четыре мы трахались, беспрерывно оглашая стены спальни воплями, стонами и кряхтением. После чего мне было дозволено кончить со страстной австралийкой из племени «Ю-Ю». В этот вечер она проявила невиданную сноровку и была, пожалуй, неутомимее всех. Я полагаю, право кончить со мной, она заслужила в предварительном розыгрыше.
Глава 21
Глава 22
Глава 23
Глава 24
Глава 25
Эпилог
Двенадцать довольных, хотя и заметно расцарапанных жен, прижимая яблоки к блестящим от капель грудям, подошли ко мне и поблагодарили по-английски:
— Ваше величество, спасибо за оказанную честь, мы постараемся оправдать ваше доверие.
Да, но оправдаю ли его я, вот в чем вопрос?
Я продолжал принужденно улыбаться счастливым девушкам, чувствуя, как холодеют у меня яйца.
Перед тем как приступить к выполнению обязанностей, я позвонил Веронике:
— Поверь мне, я иду к ним как на эшафот.
— Не думай об этом, — главное, что ты любишь меня и готов для меня на жертвы.
Конечно же, она храбрилась, но меня не так-то легко было провести, я чувствовал боль в ее голосе. Нет, не просто, далеко не просто было ей принуждать меня к выполнению моих супружеских обязанностей. Да, она уже знала мои слабые стороны и в нужный момент сумела воспользоваться ими: до сих пор я не мог прийти в себя оттого, что она обратилась ко мне по имени и на «Ты». Я воспринял это как свидетельство ее любви. Я был бесконечно рад этому, и все же тихая безысходная грусть заполонила мое сердце: как же надо любить мужчину, чтобы своими руками толкнуть его в объятия других женщин.
Умащенные ароматическими маслами, обнаженные девушки ждали меня. Я скинул халат, сбросил тапки и присел на кровать, впервые в жизни искренне желая, чтобы «мальчик» мой не взмыл сегодня. Увы, всем моим мечтаниям не суждено было сбыться: одна из этих милых волшебниц мгновенно приняла его в теплый и влажный ротик, другая занялась массажем яичек, третья ласкала мне грудь, четвертая заняла позицию у ягодиц. Почти каждой достался свой эрогенный участок, и каждая добросовестно и с невероятным усердием принялась возбуждать его.
Минут через десять я готов был визжать от страсти и желания кончить. Но не тут-то было: одна из жен (та самая — из австралийского племени), перевязала мне яички у основания, от чего желание кончить, мгновенно улетучилось, а эрекция стала стойкой и стабильной.
И все-таки туземцы может быть не знакомы с Фрейдом, но в знании тонкостей группового секса им отказать нельзя. Девочки прекрасно знали свое дело, но и я был на высоте и проявил такой пыл, что даже сам себе удивился. Я чувствовал себя молодым и очень сильным австралийцем.
Часа четыре мы трахались, беспрерывно оглашая стены спальни воплями, стонами и кряхтением. После чего мне было дозволено кончить со страстной австралийкой из племени «Ю-Ю». В этот вечер она проявила невиданную сноровку и была, пожалуй, неутомимее всех. Я полагаю, право кончить со мной, она заслужила в предварительном розыгрыше.
Глава 21
Отрезвление
Гордый своим новым достижением, не только и не столько спортивным интересом я руководствовался при этом. Я побил рекорд этого старпера с развитыми ягодицами. В каком-то смысле это была моя месть, и я был даже благодарен за это своим любящим женам. Теперь я, несомненно, оправдывал диплом выданный мне как сверхмужчине.
Да, я чувствовал себя сверхмужчиной и был уверен, что отныне и впредь, никому не уступлю сей титул в своем королевстве, а может быть и далеко за его пределами. Кстати, урок, преподанный мне подлым равом, существенно обогатил мой опыт, иные из его приемов я употребил на деле и кажется, весьма угодил женам.
Однако недолго радовали меня эти мысли. После того, как волшебные нимфы мои удалились, я вспомнил о своей любимой, и жгучая краска стыда залила мне лицо. Я боялся позвонить ей, и поэтому вздрогнул, услышав звонок. Вероника не произнесла ни слова, но я знал, что это была она. Я оценил ее такт, она понимала, как гадко у меня на душе и не стала терзать меня вопросами. Я был противен самому себе. И что самое страшное, в глубине души, наряду с угрызениями совести не мог решительно отрицать того, что сама оргия с женами не понравилась мне. Напротив, я испытал, в эти незабываемые часы, может быть, самое острое наслаждение, о котором не ведал в своей тусклой и безрадостной, в прошлом, жизни. Я успокаивал себя тем, что получать удовольствие от секса, меня все-таки научила Вероника. Это был, пожалуй, самый роскошный подарок, о котором может только мечтать мужчина.
Не будем лицемерить — наслаждение самое главное в мирской жизни. Каждый живущий хочет и стремится именно к этому. В природе человеческой нет оттенков, она полярна и состоит из страданий и наслаждения. Беда наша в том, что страданию не надо учиться — оно есть и все, ничего тут не попишешь. Мучайся себе на здоровье втихомолку. Никого ты этим не удивишь. Страдание привычно, банально и, наконец, воспринимается нами, как нечто само собой разумеющееся. Все просвещенное человечество страдает по той или иной причине.
Другое дело — наслаждение. Явление это довольно редкое в природе. Наслаждаются обычно избранные, кто в этом понимает толк, и кому позволяют средства. Увы, наслаждение и материальное благополучие во многом взаимосвязаны и тесно переплетаются друг с другом. Как раз избранные разумеют в этом, в отличие от общей, серой и постоянно стенающей массы, ибо наслаждение — это целая наука, и не каждому дано познать ее. Мне, во всяком случае, никогда это не грозило. Моя супружница систематически культивировала во мне чувство неполноценности. В этой области я был, пожалуй, гениален. Так бы я, наверное, и помер в ореоле вечного страдальца, если бы не повстречал свою любовь. Теперь, когда я, все же, повстречал ее, я уже и без Фрейда знаю, что по большому счету, истинная любовь всегда наслаждение.
Да, я чувствовал себя сверхмужчиной и был уверен, что отныне и впредь, никому не уступлю сей титул в своем королевстве, а может быть и далеко за его пределами. Кстати, урок, преподанный мне подлым равом, существенно обогатил мой опыт, иные из его приемов я употребил на деле и кажется, весьма угодил женам.
Однако недолго радовали меня эти мысли. После того, как волшебные нимфы мои удалились, я вспомнил о своей любимой, и жгучая краска стыда залила мне лицо. Я боялся позвонить ей, и поэтому вздрогнул, услышав звонок. Вероника не произнесла ни слова, но я знал, что это была она. Я оценил ее такт, она понимала, как гадко у меня на душе и не стала терзать меня вопросами. Я был противен самому себе. И что самое страшное, в глубине души, наряду с угрызениями совести не мог решительно отрицать того, что сама оргия с женами не понравилась мне. Напротив, я испытал, в эти незабываемые часы, может быть, самое острое наслаждение, о котором не ведал в своей тусклой и безрадостной, в прошлом, жизни. Я успокаивал себя тем, что получать удовольствие от секса, меня все-таки научила Вероника. Это был, пожалуй, самый роскошный подарок, о котором может только мечтать мужчина.
Не будем лицемерить — наслаждение самое главное в мирской жизни. Каждый живущий хочет и стремится именно к этому. В природе человеческой нет оттенков, она полярна и состоит из страданий и наслаждения. Беда наша в том, что страданию не надо учиться — оно есть и все, ничего тут не попишешь. Мучайся себе на здоровье втихомолку. Никого ты этим не удивишь. Страдание привычно, банально и, наконец, воспринимается нами, как нечто само собой разумеющееся. Все просвещенное человечество страдает по той или иной причине.
Другое дело — наслаждение. Явление это довольно редкое в природе. Наслаждаются обычно избранные, кто в этом понимает толк, и кому позволяют средства. Увы, наслаждение и материальное благополучие во многом взаимосвязаны и тесно переплетаются друг с другом. Как раз избранные разумеют в этом, в отличие от общей, серой и постоянно стенающей массы, ибо наслаждение — это целая наука, и не каждому дано познать ее. Мне, во всяком случае, никогда это не грозило. Моя супружница систематически культивировала во мне чувство неполноценности. В этой области я был, пожалуй, гениален. Так бы я, наверное, и помер в ореоле вечного страдальца, если бы не повстречал свою любовь. Теперь, когда я, все же, повстречал ее, я уже и без Фрейда знаю, что по большому счету, истинная любовь всегда наслаждение.
Глава 22
Измена
Прошло несколько дней. Я читал газеты, смотрел телевизор, интересуясь экономическими делами страны. Дела были неважнецкие.
Арабы принципиально не собирались с нами торговать.
Японцы, не желая обижать арабов, осторожничали, сократив до минимума торговый взаимообмен. А общий европейский рынок выдвигал ультиматумы, призывающие идти на уступки палестинцам. Палестинцы нервничали и настаивали на создании собственного национального очага. Евреи же, напротив, боялись потерять свой, с таким трудом обретенный очаг. Словом, внешняя политика у меня была ни к черту, и лишь внутренняя несколько утешала. Жены мои вроде бы успокоились, во всяком случае, жалоб на меня в кабинет министров более не катали.
Я к ним не навязывался, и они тоже в постель ко мне не напрашивались. Возможно, нашли мне замену на чужом ложе: гиревиков при моем дворе было немало и каждый был бы рад, не покладая гири, служить своему монарху.
Поздно вечером, я залез под одеяло и, по своему обыкновению, стал набирать номер Вероники, но в это время ко мне постучали, я отключил мобильный и громко крикнул:
— Входите!
Это был премьер:
— Ваше величество, — сказал он, — не могли бы вы повысить мне жалование?
— На каком основании? — удивился я его наглости.
— На том, что вас обманывают, и я готов указать вам на это.
Господи, такое впечатление, что все мое царство состоит из сексотов и доносчиков.
— Что вы имеете в виду, господин премьер?
— Я имею в виду господина Фельдмаршала и госпожу Ротенберг. По моим сведениям они действуют заодно и все их усилия направлены против того, чтобы свергнуть вас.
Ах, вот оно что, недаром он носил ее ордена, они из одной шайки. Да это заговор!
— Вы располагаете фактами?
— Следуйте за мной, Ваше величество, сами увидите.
Мы пересекли несколько залов, служащих по всей вероятности, картинными галереями, и прибыли, наконец, к западному флигелю дворца. Здесь находился кабинет некогда уволенной мной старушки.
За дверью я услышал до боли знакомые стоны. Не надо было особенно вслушиваться, чтобы понять, что стонет моя бывшая жена. Со мной она тоже стонала, но не в постели, а во время ее мнимых и многочисленных болезней. Поскольку я не стоял рядом, и необходимость притворяться больной, автоматически отпадала, следовало предположить, что издаваемые ею звуки свидетельствуют о куда более приятных вещах.
Интересно, кто же сей герой, коему удалось пробудить в ней нормальные человеческие чувства?!
Я ворвался в дверь и моим глазам предстала уже знакомая картина: спустив галифе и не сняв сапог, господин маршал довольно усердно трахал мою экс супругу, установив ее предварительно раком. На шум маршал обернулся и я увидел…. Господи, что за наваждение такое?! Я увидел самого себя.
Прошла целая вечность, пока я сообразил, что это все же маршал после пластической операции. Потрясенный этим неожиданным открытием, я все-таки не удержался от колкости по адресу Типа:
— Господин маршал, я чувствую вам не одолеть правил этикета, вы опять забыли снять обувь.
— Можно подумать, вы при этом снимаете корону, — огрызнулся он.
— Это не твое дело!
— Может быть, согласитесь, однако, что второстепенные детали придают сексу некоторое своеобразие, вы не находите, величество?
Это был один из веселых образчиков его морского соленого остроумия.
Я хотел непременно поддеть свою бывшую женушку и поэтому не стал пока отчитывать маршала за дерзость.
— Что касается вас, мадам, со мной вы были куда более требовательной, и, по крайней мере, заставляли меня перед этим перед Этим снимать тапочки в прихожей.
— Ха! — скривилась жена, — уж, не ревнуешь ли ты, муженек?
— Я вам не муженек, сударыня, извольте выбирать выражения!
— И то верно, мужем, а точнее мужчиной ты никогда не был. То ли дело, господин маршал…
Она нежно дотронулась до маршальских яиц, отчего те мелодично зазвенели созвучно с орденами, а сам он самодовольно и шкодливо заулыбался:
— Величество, — сказал он, отходя от моей жены, и невозмутимо натягивая маршальские брюки. — Есть в этом некая прелесть — трахать чужих жен. Вы не находите?
— Я знаю, ты уже давно на этом специализируешься.
— Вы правы, в гарем ваш я вхож давно, скрывать не стану. За что и удостоился всех этих орденов.
— Разумеется, в морской пехоте отличиться не удалось, пришлось наверстывать в чужих гаремах. Уж, не коком ли ты служил на флоте?
Мой юмор был хоть и не морской, но не менее убойный, хотя вряд ли этот болван мог оценить его.
— Оставим мою службу на флоте и поговорим о нас с тобой.
— Слава богу! Меня ничего не связывает с таким проходимцем как ты, — брезгливо поморщился я.
— Напрасно рожу корчишь, величество, мы ведь с тобой даже родственники в некотором смысле.
— Еще чего!
— Да, да, братан, я трахал твою супругу еще в те времена, когда был для тебя всего лишь телефонным занудой.
— Не правда! — Вырвалось у меня.
— Правда, величество, правда. Пока ты названивал в полицию, пытаясь, навести блюстителей порядка на мой след, мы очень даже быстро нашли с ней общий язык.
— На нашем холодном супружеском ложе, — подтвердила жена, — я предпочла господина маршала, потому что на многие вещи, мы с ним смотрим совершенно одинаково.
Тип тут же продолжил ее мысль:
— О тебе, например, дорогой родственник, у нас сложилось (независимо друг от друга, заметь) идентичное мнение, которое на всех языках звучит похоже — Тю-фяк! Причем, не я ее у тебя отбил, а она меня перехватила у соседки, которую тебе так и не удалось оприходовать.
Господи, вот почему эта женщина так жаждала отомстить моей жене.
— Кстати, ты, что не признал ее, ведь это Изольда Михайловна. Парик ее старит, конечно. Вряд ли за буклями разглядишь прежнюю возлюбленную. Вы, кажется, Изабеллой ее называли?
Я схватился за голову: «Боже, все меня обманывали»
— Так тебе и надо, нагло расхохотался Тип, — да только рано ты отчаиваться стал, ты ведь не все еще знаешь…
— Что это ты себе такое позволяешь? — сказал я, не узнавая своего голоса. Еще минута и я бы заплакал от горечи и обиды.
— Ничего особенного, твое тюфячное величество! Это я устроил переворот в стране и подсунул тебя Евсеичу в качестве Соломона. А мне тебя рекомендовала твоя жена, во время наших интимных встреч на вашей квартире, в твое отсутствие.
— Зачем я вам был нужен?
— Меня многие знали и не поверили бы, что я соломонов потомок. На какое-то время нужен был такой тюфячок вроде тебя. Твой предшественник — Соломон Второй, оказался твердым орешком и чуть было не лишил нас власти. С тобой было не страшно, мы уже заранее знали, что ты сломаешься.
— Выходит, все это время вы меня водили за нос?
— Мы всегда тебя держали на коротком поводке, до тех пор, пока ты стал не нужен. Вот тогда то мы и порешили с твоей женушкой отделаться от тебя.
— Это ужасно! Это подло! Я уничтожу вас!..
— Даже не думай, и пикнуть, не успеешь, как я тебе порву гирьку с цугундером вместе.
— Это мы еще посмотрим, червь ты этакий!
— Что касается червей, то это по твоей части, они на зло не способны, просто ползают в гнили и все, а я… — он посмотрел на себя в зеркало, — я инициативный, смелый!
— И готов на любые пакости, — дополнил я.
— Не иронизируй, и не думай, что ты воплощение добра. Пакости, поверь мне, иной раз более полезны, чем словесный понос о мнимой добродетели. Таким как ты олухам, обычно, твердят обратное. Но это не верно. Ты просто получил не правильное воспитание.
— Я на свое воспитание не жалуюсь!
— Ты уверен, что я тебе причинил зло, а ведь благодаря мне ты стал полноценным мужчиной. Правда, для этого мне пришлось изнасиловать Веронику. Так что ты понапрасну на ребе то греши.
— Этого не может быть! Разве не рав сделал это?
— Конечно, нет. Немного грима, чалма, халат, да приклеенная бородка, вот и все, что ввело тебя в заблуждение.
— Но зачем?!
Теперь я понял, почему фильм был без звука, и чью именно упругую задницу напоминали мне накаченные ягодицы раввина.
— Ну, во-первых, я совершил мицвцу, это теперь твой «Ильюша» удалой молодец… А во-вторых, из спортивного интереса мне всегда нравилось трахать твоих жен. В сущности, ведь ты никогда не оправдывал своей прекрасной фамилии. И, наконец, чтобы вывести тебя из равновесия. Тебя уже давно пора было гнать с трона, и я готовил почву для последнего и решительного боя.
В это мгновение он увидел вдруг за моей спиной маленького и бледного от испуга премьера и тут же преобразился. Лицо его, как две капли похожее на мое собственное, приняло вдруг выражение злое и жестокое. Я не узнавал себя в нем. У меня, во всяком случае, никогда не было такого оскала. Даже теперь, когда я узнал об изменах своей соседки и бывшей жены, лицо мое было спокойным и исполненным достоинства. Нет, как не горько это было осознавать, все же Тип во многом прав, и я теперь уже далеко не тюфяк. Я Мужчина и могу постоять за себя.
— Ты, гнида, — прошипел я, — да я тебя наизнанку выверну! Ты, может быть, забыл, как ползал у меня в ногах?
— Заткнись! — отмахнулся он от меня и медленно пошел в сторону хомячка. Глаза его кровожадно заблестели. Хомяк, догадавшись, очевидно, что блеск сей, не сулит ему ничего хорошего, выскочил из кабинета и побежал.
— Измена! — заорал Тип и помчался за ним следом.
На повороте он догнал заморыша и вонзил ему под лопатку нож.
Дико вскрикнув, премьер упал. При этом глухо стукнула о пол тяжелая гирька, весом которой еще несколько дней назад он так гордился.
Откуда у него взялся нож?..
Я был ошеломлен этой безумной выходкой и совсем не ожидал такого взрыва ярости от этого всегда раболепного слуги. Он совершенно переменился. Теперь это был другой человек, опасный и безжалостный убийца.
— Да, твое величество, я уже не тот, — как бы угадав мои мысли, отбрасывая в сторону нож, заметил Тип.
— Зачем ты убил премьера?! — потрясенно спросил я.
— Это необходимая мера, спортсмены и конкуренты нам не нужны.
Я все еще пребывал в шоке и не мог собраться с мыслями. Самые противоречивые чувства овладели мной. Типа, однако, не очень заботили мои чувства.
— Вот твой паспорт, — грубо сказал он, а вот билет на самолет, беги.
— А как с Вероникой?
— О ней забудь. Она человек способный и я намерен лично заняться ее политической подготовкой.
— Я никуда не двинусь без нее!
— Ну и дурак. Видимо, мои уроки воспитания не пошли тебе впрок. Я давал тебе шанс. Ты им не воспользовался, а теперь сгниешь в тюрьме.
Арабы принципиально не собирались с нами торговать.
Японцы, не желая обижать арабов, осторожничали, сократив до минимума торговый взаимообмен. А общий европейский рынок выдвигал ультиматумы, призывающие идти на уступки палестинцам. Палестинцы нервничали и настаивали на создании собственного национального очага. Евреи же, напротив, боялись потерять свой, с таким трудом обретенный очаг. Словом, внешняя политика у меня была ни к черту, и лишь внутренняя несколько утешала. Жены мои вроде бы успокоились, во всяком случае, жалоб на меня в кабинет министров более не катали.
Я к ним не навязывался, и они тоже в постель ко мне не напрашивались. Возможно, нашли мне замену на чужом ложе: гиревиков при моем дворе было немало и каждый был бы рад, не покладая гири, служить своему монарху.
Поздно вечером, я залез под одеяло и, по своему обыкновению, стал набирать номер Вероники, но в это время ко мне постучали, я отключил мобильный и громко крикнул:
— Входите!
Это был премьер:
— Ваше величество, — сказал он, — не могли бы вы повысить мне жалование?
— На каком основании? — удивился я его наглости.
— На том, что вас обманывают, и я готов указать вам на это.
Господи, такое впечатление, что все мое царство состоит из сексотов и доносчиков.
— Что вы имеете в виду, господин премьер?
— Я имею в виду господина Фельдмаршала и госпожу Ротенберг. По моим сведениям они действуют заодно и все их усилия направлены против того, чтобы свергнуть вас.
Ах, вот оно что, недаром он носил ее ордена, они из одной шайки. Да это заговор!
— Вы располагаете фактами?
— Следуйте за мной, Ваше величество, сами увидите.
Мы пересекли несколько залов, служащих по всей вероятности, картинными галереями, и прибыли, наконец, к западному флигелю дворца. Здесь находился кабинет некогда уволенной мной старушки.
За дверью я услышал до боли знакомые стоны. Не надо было особенно вслушиваться, чтобы понять, что стонет моя бывшая жена. Со мной она тоже стонала, но не в постели, а во время ее мнимых и многочисленных болезней. Поскольку я не стоял рядом, и необходимость притворяться больной, автоматически отпадала, следовало предположить, что издаваемые ею звуки свидетельствуют о куда более приятных вещах.
Интересно, кто же сей герой, коему удалось пробудить в ней нормальные человеческие чувства?!
Я ворвался в дверь и моим глазам предстала уже знакомая картина: спустив галифе и не сняв сапог, господин маршал довольно усердно трахал мою экс супругу, установив ее предварительно раком. На шум маршал обернулся и я увидел…. Господи, что за наваждение такое?! Я увидел самого себя.
Прошла целая вечность, пока я сообразил, что это все же маршал после пластической операции. Потрясенный этим неожиданным открытием, я все-таки не удержался от колкости по адресу Типа:
— Господин маршал, я чувствую вам не одолеть правил этикета, вы опять забыли снять обувь.
— Можно подумать, вы при этом снимаете корону, — огрызнулся он.
— Это не твое дело!
— Может быть, согласитесь, однако, что второстепенные детали придают сексу некоторое своеобразие, вы не находите, величество?
Это был один из веселых образчиков его морского соленого остроумия.
Я хотел непременно поддеть свою бывшую женушку и поэтому не стал пока отчитывать маршала за дерзость.
— Что касается вас, мадам, со мной вы были куда более требовательной, и, по крайней мере, заставляли меня перед этим перед Этим снимать тапочки в прихожей.
— Ха! — скривилась жена, — уж, не ревнуешь ли ты, муженек?
— Я вам не муженек, сударыня, извольте выбирать выражения!
— И то верно, мужем, а точнее мужчиной ты никогда не был. То ли дело, господин маршал…
Она нежно дотронулась до маршальских яиц, отчего те мелодично зазвенели созвучно с орденами, а сам он самодовольно и шкодливо заулыбался:
— Величество, — сказал он, отходя от моей жены, и невозмутимо натягивая маршальские брюки. — Есть в этом некая прелесть — трахать чужих жен. Вы не находите?
— Я знаю, ты уже давно на этом специализируешься.
— Вы правы, в гарем ваш я вхож давно, скрывать не стану. За что и удостоился всех этих орденов.
— Разумеется, в морской пехоте отличиться не удалось, пришлось наверстывать в чужих гаремах. Уж, не коком ли ты служил на флоте?
Мой юмор был хоть и не морской, но не менее убойный, хотя вряд ли этот болван мог оценить его.
— Оставим мою службу на флоте и поговорим о нас с тобой.
— Слава богу! Меня ничего не связывает с таким проходимцем как ты, — брезгливо поморщился я.
— Напрасно рожу корчишь, величество, мы ведь с тобой даже родственники в некотором смысле.
— Еще чего!
— Да, да, братан, я трахал твою супругу еще в те времена, когда был для тебя всего лишь телефонным занудой.
— Не правда! — Вырвалось у меня.
— Правда, величество, правда. Пока ты названивал в полицию, пытаясь, навести блюстителей порядка на мой след, мы очень даже быстро нашли с ней общий язык.
— На нашем холодном супружеском ложе, — подтвердила жена, — я предпочла господина маршала, потому что на многие вещи, мы с ним смотрим совершенно одинаково.
Тип тут же продолжил ее мысль:
— О тебе, например, дорогой родственник, у нас сложилось (независимо друг от друга, заметь) идентичное мнение, которое на всех языках звучит похоже — Тю-фяк! Причем, не я ее у тебя отбил, а она меня перехватила у соседки, которую тебе так и не удалось оприходовать.
Господи, вот почему эта женщина так жаждала отомстить моей жене.
— Кстати, ты, что не признал ее, ведь это Изольда Михайловна. Парик ее старит, конечно. Вряд ли за буклями разглядишь прежнюю возлюбленную. Вы, кажется, Изабеллой ее называли?
Я схватился за голову: «Боже, все меня обманывали»
— Так тебе и надо, нагло расхохотался Тип, — да только рано ты отчаиваться стал, ты ведь не все еще знаешь…
— Что это ты себе такое позволяешь? — сказал я, не узнавая своего голоса. Еще минута и я бы заплакал от горечи и обиды.
— Ничего особенного, твое тюфячное величество! Это я устроил переворот в стране и подсунул тебя Евсеичу в качестве Соломона. А мне тебя рекомендовала твоя жена, во время наших интимных встреч на вашей квартире, в твое отсутствие.
— Зачем я вам был нужен?
— Меня многие знали и не поверили бы, что я соломонов потомок. На какое-то время нужен был такой тюфячок вроде тебя. Твой предшественник — Соломон Второй, оказался твердым орешком и чуть было не лишил нас власти. С тобой было не страшно, мы уже заранее знали, что ты сломаешься.
— Выходит, все это время вы меня водили за нос?
— Мы всегда тебя держали на коротком поводке, до тех пор, пока ты стал не нужен. Вот тогда то мы и порешили с твоей женушкой отделаться от тебя.
— Это ужасно! Это подло! Я уничтожу вас!..
— Даже не думай, и пикнуть, не успеешь, как я тебе порву гирьку с цугундером вместе.
— Это мы еще посмотрим, червь ты этакий!
— Что касается червей, то это по твоей части, они на зло не способны, просто ползают в гнили и все, а я… — он посмотрел на себя в зеркало, — я инициативный, смелый!
— И готов на любые пакости, — дополнил я.
— Не иронизируй, и не думай, что ты воплощение добра. Пакости, поверь мне, иной раз более полезны, чем словесный понос о мнимой добродетели. Таким как ты олухам, обычно, твердят обратное. Но это не верно. Ты просто получил не правильное воспитание.
— Я на свое воспитание не жалуюсь!
— Ты уверен, что я тебе причинил зло, а ведь благодаря мне ты стал полноценным мужчиной. Правда, для этого мне пришлось изнасиловать Веронику. Так что ты понапрасну на ребе то греши.
— Этого не может быть! Разве не рав сделал это?
— Конечно, нет. Немного грима, чалма, халат, да приклеенная бородка, вот и все, что ввело тебя в заблуждение.
— Но зачем?!
Теперь я понял, почему фильм был без звука, и чью именно упругую задницу напоминали мне накаченные ягодицы раввина.
— Ну, во-первых, я совершил мицвцу, это теперь твой «Ильюша» удалой молодец… А во-вторых, из спортивного интереса мне всегда нравилось трахать твоих жен. В сущности, ведь ты никогда не оправдывал своей прекрасной фамилии. И, наконец, чтобы вывести тебя из равновесия. Тебя уже давно пора было гнать с трона, и я готовил почву для последнего и решительного боя.
В это мгновение он увидел вдруг за моей спиной маленького и бледного от испуга премьера и тут же преобразился. Лицо его, как две капли похожее на мое собственное, приняло вдруг выражение злое и жестокое. Я не узнавал себя в нем. У меня, во всяком случае, никогда не было такого оскала. Даже теперь, когда я узнал об изменах своей соседки и бывшей жены, лицо мое было спокойным и исполненным достоинства. Нет, как не горько это было осознавать, все же Тип во многом прав, и я теперь уже далеко не тюфяк. Я Мужчина и могу постоять за себя.
— Ты, гнида, — прошипел я, — да я тебя наизнанку выверну! Ты, может быть, забыл, как ползал у меня в ногах?
— Заткнись! — отмахнулся он от меня и медленно пошел в сторону хомячка. Глаза его кровожадно заблестели. Хомяк, догадавшись, очевидно, что блеск сей, не сулит ему ничего хорошего, выскочил из кабинета и побежал.
— Измена! — заорал Тип и помчался за ним следом.
На повороте он догнал заморыша и вонзил ему под лопатку нож.
Дико вскрикнув, премьер упал. При этом глухо стукнула о пол тяжелая гирька, весом которой еще несколько дней назад он так гордился.
Откуда у него взялся нож?..
Я был ошеломлен этой безумной выходкой и совсем не ожидал такого взрыва ярости от этого всегда раболепного слуги. Он совершенно переменился. Теперь это был другой человек, опасный и безжалостный убийца.
— Да, твое величество, я уже не тот, — как бы угадав мои мысли, отбрасывая в сторону нож, заметил Тип.
— Зачем ты убил премьера?! — потрясенно спросил я.
— Это необходимая мера, спортсмены и конкуренты нам не нужны.
Я все еще пребывал в шоке и не мог собраться с мыслями. Самые противоречивые чувства овладели мной. Типа, однако, не очень заботили мои чувства.
— Вот твой паспорт, — грубо сказал он, а вот билет на самолет, беги.
— А как с Вероникой?
— О ней забудь. Она человек способный и я намерен лично заняться ее политической подготовкой.
— Я никуда не двинусь без нее!
— Ну и дурак. Видимо, мои уроки воспитания не пошли тебе впрок. Я давал тебе шанс. Ты им не воспользовался, а теперь сгниешь в тюрьме.
Глава 23
В застенке
По приказу маршала меня отвели в камеру, где моим соседом оказался плешивый политик.
— А, монарх вонючий, — приветствовал он меня, — насосался крови народной?
— Заткнись! — Оборвал я его.
В свое время я спас этого человека от смерти и теперь он платил мне черной неблагодарностью.
Три дня, которые я просидел с ним, были сущим адом. Он бесконечно травил и попрекал меня монархическим прошлым. Несколько раз я бил котелком от супа по его плешивой головке. Он начинал визжать, в камеру врывались тюремщики и избивали нас обоих.
На четвертую ночь, когда я спал, он подло ударил меня осколком бутылки в шею и тяжело ранил.
Я потерял сознание.
Очнулся я за городом, заваленный кучей мусора. Скорее всего, меня приняли за мертвеца, вывезли из тюрьмы и бросили на свалку. Ну что ж, политик, сам, не ведая того, ты отблагодарил меня за мой поступок. Теперь мы квиты.
Придя в себя, я отполз от груды мусора и пролежал рядом с останками разлагающейся рыбы более суток, пока меня не подобрали местные арабы.
Подлечившись, я задумал пробраться к Веронике, но вдруг увидел в газетах, что моя возлюбленная торжественно назначена главной и любимой женой царя Соломона. Я представил себе на мгновение как Тип, не снимая сапог, с грубым и необузданным натиском овладевает ею сзади, и холодный пот выступил у меня на лбу.
Горю моему не было предела. Немного утешило меня известие о смерти рава Оладьи. Поговаривали, что старик умер от дряхлости, но я был уверен, что тут не обошлось без козней маршала и его подручных из канцелярии тайной полиции.
Во время похорон рава разразился страшный скандал. Выяснилось, что он не прошел обряда обрезания во младенчестве, и с марокканскими евреями, точно так же как и с русскими, не имел ничего общего. Для «марокканцев» это был большой удар, для «русских» — подавно.
Его похоронили без почестей и вместо надгробного камня поставили на могилу двухпудовую гирю. Народная молва гласила, что это был его личный рекорд, и он носил на своих причиндалах именно такой вес. Я не верю в это, хотя всякое бывает, человек он все же был неординарный и если бы ни его безвременная кончина, кто знает, по какому пути пошла бы страна в грядущем, двадцать первом веке.
Премьер-министром назначили мою бывшую жену. Это было совершенно неожиданно для меня и делало честь ее уму. Из третьеразрядной фаворитки возвыситься в чиновное лицо столь высокого ранга отнюдь не просто.
Плешивый политик попал под амнистию, и, выйдя из стен тюрьмы, ушел в глубокое подполье, пытаясь сколотить вооруженную оппозицию.
— А, монарх вонючий, — приветствовал он меня, — насосался крови народной?
— Заткнись! — Оборвал я его.
В свое время я спас этого человека от смерти и теперь он платил мне черной неблагодарностью.
Три дня, которые я просидел с ним, были сущим адом. Он бесконечно травил и попрекал меня монархическим прошлым. Несколько раз я бил котелком от супа по его плешивой головке. Он начинал визжать, в камеру врывались тюремщики и избивали нас обоих.
На четвертую ночь, когда я спал, он подло ударил меня осколком бутылки в шею и тяжело ранил.
Я потерял сознание.
Очнулся я за городом, заваленный кучей мусора. Скорее всего, меня приняли за мертвеца, вывезли из тюрьмы и бросили на свалку. Ну что ж, политик, сам, не ведая того, ты отблагодарил меня за мой поступок. Теперь мы квиты.
Придя в себя, я отполз от груды мусора и пролежал рядом с останками разлагающейся рыбы более суток, пока меня не подобрали местные арабы.
Подлечившись, я задумал пробраться к Веронике, но вдруг увидел в газетах, что моя возлюбленная торжественно назначена главной и любимой женой царя Соломона. Я представил себе на мгновение как Тип, не снимая сапог, с грубым и необузданным натиском овладевает ею сзади, и холодный пот выступил у меня на лбу.
Горю моему не было предела. Немного утешило меня известие о смерти рава Оладьи. Поговаривали, что старик умер от дряхлости, но я был уверен, что тут не обошлось без козней маршала и его подручных из канцелярии тайной полиции.
Во время похорон рава разразился страшный скандал. Выяснилось, что он не прошел обряда обрезания во младенчестве, и с марокканскими евреями, точно так же как и с русскими, не имел ничего общего. Для «марокканцев» это был большой удар, для «русских» — подавно.
Его похоронили без почестей и вместо надгробного камня поставили на могилу двухпудовую гирю. Народная молва гласила, что это был его личный рекорд, и он носил на своих причиндалах именно такой вес. Я не верю в это, хотя всякое бывает, человек он все же был неординарный и если бы ни его безвременная кончина, кто знает, по какому пути пошла бы страна в грядущем, двадцать первом веке.
Премьер-министром назначили мою бывшую жену. Это было совершенно неожиданно для меня и делало честь ее уму. Из третьеразрядной фаворитки возвыситься в чиновное лицо столь высокого ранга отнюдь не просто.
Плешивый политик попал под амнистию, и, выйдя из стен тюрьмы, ушел в глубокое подполье, пытаясь сколотить вооруженную оппозицию.
Глава 24
Письмо от любимой
Сначала я обманывал себя тем, что Вероника, наверное, так же как и все, приняла маршала за меня. Но ведь она знала о его затее. Я ничего не скрывал от нее. И потом, разве можно спутать мои чувства к ней с тем, что мог дать ей маршал?
Конечно, он предлагал ей немало, но вряд ли это стоит той любви, которую я испытывал к ней.
Так я терзался, пока однажды не получил письмо и чемодан набитый долларами.
Чемодан принесли арабы, подобравшие меня. Один из них был придворным поставщиком ослиного молока, в котором, для омолаживания, купались царские жены. Через него Вероника вышла на меня. Кроме денег я обнаружил в чемодане письмо. Писала моя любимая. Она умоляла меня покинуть страну:
«Твое сходство с маршалом беспокоит его. Он не пожалеет сил, чтобы найти и уничтожить тебя»
В тот же вечер я позвонил ей. Она расплакалась, услышав мой голос.
— Нас могут подслушать, ты должен немедленно уехать, немедленно, ты слышишь?!
— Ты ведь знаешь, я и в первый раз остался из-за тебя.
— А сейчас ты сделаешь наоборот: уедешь ради меня.
— Я люблю тебя.
— И я тебя, милый. Только ты один и никто больше не был в моей жизни.
Это были последние слова, которые я услышал от нее.
В тот же день я уехал и это спасло мне жизнь, потому что ночью за мной уже пришли агенты тайной канцелярии.
А через год монархия в Израиле была свергнута.
Тип бежал в неизвестном направлении. Жен распустили, а религию отделили от государства.
Премьером был избран плешивый политик. Он стал национальным героем: оппозиция, которую он сколотил в подполье, сыграла свою роль, приведя к свержению монархии.
Я несколько раз обращался в посольство с прошением вернуть мне израильское подданство, но каждый раз мне вежливо отказывали. Новый премьер считал, что я злейший враг еврейского народа и могу способствовать реставрации монархии. На самом же деле, Плешь не мог простить мне, то, что я бил его в камере котелком по лысине.
О судьбе Вероники я долгое время ничего не знал, и только недавно (через бывшего придворного поставщика ослиного молока, которому я был обязан жизнью), мне удалось раздобыть документы, подтверждающие, что она была уничтожена в день нашего последнего с ней телефонного разговора.
Подлый маршал, как всегда, перехватил нашу беседу и убил ее, послав своих агентов по моему следу. Мне удалось, не без помощи моих спасителей, ускользнуть от него.
Как я люблю тебя Вероника!
Конечно, он предлагал ей немало, но вряд ли это стоит той любви, которую я испытывал к ней.
Так я терзался, пока однажды не получил письмо и чемодан набитый долларами.
Чемодан принесли арабы, подобравшие меня. Один из них был придворным поставщиком ослиного молока, в котором, для омолаживания, купались царские жены. Через него Вероника вышла на меня. Кроме денег я обнаружил в чемодане письмо. Писала моя любимая. Она умоляла меня покинуть страну:
«Твое сходство с маршалом беспокоит его. Он не пожалеет сил, чтобы найти и уничтожить тебя»
В тот же вечер я позвонил ей. Она расплакалась, услышав мой голос.
— Нас могут подслушать, ты должен немедленно уехать, немедленно, ты слышишь?!
— Ты ведь знаешь, я и в первый раз остался из-за тебя.
— А сейчас ты сделаешь наоборот: уедешь ради меня.
— Я люблю тебя.
— И я тебя, милый. Только ты один и никто больше не был в моей жизни.
Это были последние слова, которые я услышал от нее.
В тот же день я уехал и это спасло мне жизнь, потому что ночью за мной уже пришли агенты тайной канцелярии.
А через год монархия в Израиле была свергнута.
Тип бежал в неизвестном направлении. Жен распустили, а религию отделили от государства.
Премьером был избран плешивый политик. Он стал национальным героем: оппозиция, которую он сколотил в подполье, сыграла свою роль, приведя к свержению монархии.
Я несколько раз обращался в посольство с прошением вернуть мне израильское подданство, но каждый раз мне вежливо отказывали. Новый премьер считал, что я злейший враг еврейского народа и могу способствовать реставрации монархии. На самом же деле, Плешь не мог простить мне, то, что я бил его в камере котелком по лысине.
О судьбе Вероники я долгое время ничего не знал, и только недавно (через бывшего придворного поставщика ослиного молока, которому я был обязан жизнью), мне удалось раздобыть документы, подтверждающие, что она была уничтожена в день нашего последнего с ней телефонного разговора.
Подлый маршал, как всегда, перехватил нашу беседу и убил ее, послав своих агентов по моему следу. Мне удалось, не без помощи моих спасителей, ускользнуть от него.
Как я люблю тебя Вероника!
Глава 25
Тюфяк
10 марта 1977 года.
Я уже два года в Штатах. Забрался в захолустье, подальше от цивилизации. Смаковать свою тоску мне хотелось в одиночку за поеданием дешевых сосисек из поддержанного холодильника; так мне было легче и привычнее переносить горе.
Сегодня в местной лавке продавец-индеец с удивлением спросил меня:
— Ведь вы покупали утром спички, сэр, зачем вам еще?
Я не обратил внимания на его вопрос, а потом заподозрил неладное. «Может быть это Тип, ведь мы теперь двойники?»
Чтобы не напугать продавца, я не рискнул ни о чем расспрашивать, но стал ждать появления маршала.
И он появился, под ручку с моей «Бывшей». Она перекрасила волосы, намалевалась так, что ее невозможно было узнать, и нацепила на глаза солнечные очки.
Я выследил их, узнал номер телефона и позвонил. Трубку взял маршал.
— Поздравляю, сказал я, — вы назначены царем Соломоном.
Он помолчал немного, видимо, разнервничался.
— Значит, ты жив, дружище? — сказал он, — как поживаешь?
— Твоими молитвами.
— Заходи, будем рады тебе, — сказал он и положил трубку.
Я знал, что он будет убегать сейчас же (не теряя времени и, несмотря на поздний час), и уже ждал его в подъезде. Он, видимо, хотел скрыться без нее, но она, почувствовав это, выбежала за ним, и я встретил их бранящимися у самого выхода.
Увидев меня, он вытащил нож:
— Ты был не очень способным учеником, — сказал он, — до сих пор я щадил тебя. Надеялся, что возьмешься за ум, но ты неисправим. Придется от тебя избавиться, как это не больно, я ведь в тебя не мало труда вложил.
Пока он разглагольствовал, я спокойно подошел и ударил его кулаком в висок. Тип не ожидал этого. Он был вооружен, а я нет. И он, видно, подумал, что и на сей раз, сломил мое сопротивление.
Я вложил всю силу и ненависть в этот удар. Он упал, как подрубленный. Моя бывшая жена с визгом бросилась к Типу, но я знал, что он мертв.
— Что ты наделал, ничтожество! — закричала она. Но я знал, что она не права, и она тоже знала об этом. Только ей от этого было тем более горше, а я почувствовал внезапное облегчение. Теперь то я умею постоять за себя. Ей я не сказал ни одного слова. Я не стал даже убегать после убийства. Я уходил от них медленно с достоинством.
Когда я открыл двери, она вдруг окликнула меня:
— Тюфяк!
Я обернулся. Она сняла очки, и к своему ужасу я узнал Веронику. Как мог я принять ее за свою жену?
— Да, — сказала она, с трудом сдерживая ярость, — ты — Тюфяк! Таких как ты не любят, потому что ты видишь и жалеешь в этом мире только себя.
— Вероника!
— И даже в женщине ты любишь и жалеешь только себя. У тебя нет сердца, ты озабочен только самим собой и своими проблемами. Будь ты проклят, ничтожество и червяк!
И вот здесь я не выдержал. Ужас и страх охватили меня. Я не верил своим глазам. Нет, это не правда, я ослышался.
— Милая, — сказал я, — я искал тебя, я люблю тебя!
— Прочь! — сказала она, — и в любви ты в первую очередь любишь самого себя.
— Вероника!
— Прочь! — Она вытащила из сумочки пистолет.
— Убей меня, — сказал я.
Я хотел умереть у ее ног. Перспектива эта вдруг показалась мне заманчивой и желанной.
— Прочь, тюфяк, — она отмахнулась от меня как от мухи, — на таких как ты пули жалко.
Раздался выстрел, и она упала на безжизненное тело Типа.
«Чем не Ромео и Джульета, — пронеслась у меня кощунственная мысль, — Шекспира на вас нет, педерасты»
Боже, неужто она так любила его? Опять ложь, опять обман. Зачем мне жить, если она не со мной?
Я схватился за голову, и, завыв в отчаянии, как дикий зверь в ловушке, пошел в темную глухую ночь, навстречу своему одиночеству.
Я уже два года в Штатах. Забрался в захолустье, подальше от цивилизации. Смаковать свою тоску мне хотелось в одиночку за поеданием дешевых сосисек из поддержанного холодильника; так мне было легче и привычнее переносить горе.
Сегодня в местной лавке продавец-индеец с удивлением спросил меня:
— Ведь вы покупали утром спички, сэр, зачем вам еще?
Я не обратил внимания на его вопрос, а потом заподозрил неладное. «Может быть это Тип, ведь мы теперь двойники?»
Чтобы не напугать продавца, я не рискнул ни о чем расспрашивать, но стал ждать появления маршала.
И он появился, под ручку с моей «Бывшей». Она перекрасила волосы, намалевалась так, что ее невозможно было узнать, и нацепила на глаза солнечные очки.
Я выследил их, узнал номер телефона и позвонил. Трубку взял маршал.
— Поздравляю, сказал я, — вы назначены царем Соломоном.
Он помолчал немного, видимо, разнервничался.
— Значит, ты жив, дружище? — сказал он, — как поживаешь?
— Твоими молитвами.
— Заходи, будем рады тебе, — сказал он и положил трубку.
Я знал, что он будет убегать сейчас же (не теряя времени и, несмотря на поздний час), и уже ждал его в подъезде. Он, видимо, хотел скрыться без нее, но она, почувствовав это, выбежала за ним, и я встретил их бранящимися у самого выхода.
Увидев меня, он вытащил нож:
— Ты был не очень способным учеником, — сказал он, — до сих пор я щадил тебя. Надеялся, что возьмешься за ум, но ты неисправим. Придется от тебя избавиться, как это не больно, я ведь в тебя не мало труда вложил.
Пока он разглагольствовал, я спокойно подошел и ударил его кулаком в висок. Тип не ожидал этого. Он был вооружен, а я нет. И он, видно, подумал, что и на сей раз, сломил мое сопротивление.
Я вложил всю силу и ненависть в этот удар. Он упал, как подрубленный. Моя бывшая жена с визгом бросилась к Типу, но я знал, что он мертв.
— Что ты наделал, ничтожество! — закричала она. Но я знал, что она не права, и она тоже знала об этом. Только ей от этого было тем более горше, а я почувствовал внезапное облегчение. Теперь то я умею постоять за себя. Ей я не сказал ни одного слова. Я не стал даже убегать после убийства. Я уходил от них медленно с достоинством.
Когда я открыл двери, она вдруг окликнула меня:
— Тюфяк!
Я обернулся. Она сняла очки, и к своему ужасу я узнал Веронику. Как мог я принять ее за свою жену?
— Да, — сказала она, с трудом сдерживая ярость, — ты — Тюфяк! Таких как ты не любят, потому что ты видишь и жалеешь в этом мире только себя.
— Вероника!
— И даже в женщине ты любишь и жалеешь только себя. У тебя нет сердца, ты озабочен только самим собой и своими проблемами. Будь ты проклят, ничтожество и червяк!
И вот здесь я не выдержал. Ужас и страх охватили меня. Я не верил своим глазам. Нет, это не правда, я ослышался.
— Милая, — сказал я, — я искал тебя, я люблю тебя!
— Прочь! — сказала она, — и в любви ты в первую очередь любишь самого себя.
— Вероника!
— Прочь! — Она вытащила из сумочки пистолет.
— Убей меня, — сказал я.
Я хотел умереть у ее ног. Перспектива эта вдруг показалась мне заманчивой и желанной.
— Прочь, тюфяк, — она отмахнулась от меня как от мухи, — на таких как ты пули жалко.
Раздался выстрел, и она упала на безжизненное тело Типа.
«Чем не Ромео и Джульета, — пронеслась у меня кощунственная мысль, — Шекспира на вас нет, педерасты»
Боже, неужто она так любила его? Опять ложь, опять обман. Зачем мне жить, если она не со мной?
Я схватился за голову, и, завыв в отчаянии, как дикий зверь в ловушке, пошел в темную глухую ночь, навстречу своему одиночеству.
Эпилог
Сегодня вся мировая прогрессивная общественность отмечает годовщину свержения монархии и религиозного засилья в Израиле.
Я сижу в своей холодной квартире в Лос-Анджелесе и смотрю по Си-Эн-Эн празднества, проводимые в стране по случаю освобождения еврейского народа от догмы.
По случаю праздника с торжественным воззванием к народу выступает премьер-министр государства:
«Граждане Израиля! — говорит он, — демократия неизбежна, как восход солнца! Поздравляю соотечественников с завоеванным нами, в долгой и упорной борьбе, правом сочетаться гражданским браком!»
Рядом с ним много иностранных гостей и местных политиков.
И вдруг я вижу… Нет, этого не может быть! По правую руку от премьера появляется — О, боже! Ведь это Тип с Вероникой!..
Я снял очки, потом снова надел их. Все верно: это Тип, а рядом Вероника.
Ведущий знаменитого телеканала представляет Его, как нового министра по делам религии государства Израиль, а Ее, как очаровательную супругу «перспективного министра». Далее (какой сюрприз) почти вплотную к блистательной супружеской паре стоит сама госпожа Ротенберг с развевающимися на ветру седыми буклями.
Прислушавшись к политическим прогнозам словоохотливого комментатора, я узнаю, что моя бывшая неудавшаяся любовница ушла в свое время с «Плешивым» в глубокое подполье, и после вооруженного переворота вознеслась с ним на вершины власти. Она же «убедила» новый парламент уважать традиции древнего народа, и не преследовать опальных религиозных деятелей; а также не отделять религию от государства, и вернуть в кабинет министров их наиболее ярких представителей, не запятнавших себя кровью борцов, сражавшихся в рядах глубокого подполья.
На последних выборах, Плешь (как оказалось, выходец из Марокко), навострился ходить на праздники к евреям — выходцам из Украины: теперь они уже были большинством в стране, и электорат требовал, чтобы Плешь официально подался в «украинцы». Для этой цели он отрастил запорожские усы, натянул шаровары и выучился танцевать гопака. А когда дело дошло до выборов, изображая Тараса Бульбу, он зычно кричал в сторону портрета с изображением Соломона Третьего (то есть, моего изображения) — «Я тебя породил, я тебя и убью!» Таким образом, он хотел показать избирателям, что главная заслуга в свержении монархии принадлежит все же ему.
Как в этой компании снова оказался Тип, я не знаю, но подозреваю, что, удачно разыграв меня в Лос-Анджелесе, он вернулся в страну, где Изольда Михайловна, на правах героической подпольщицы, составила ему протеже перед бывшим оппозиционером и ныне продажным премьером.
Тип отрастил усы и бороду, чтобы уменьшить сходство со мной.
Он стоял на трибуне и вежливо махал ручкой в камеру, и я вдруг понял, что машет он не народу Израиля, а именно мне. Рядом с ним улыбалась его жена, и я почувствовал, что и она улыбается не кому-нибудь, а лично мне.
Как она все-таки красиво «застрелилась» на моих глазах, подлая. Недаром ведь спала с режиссером, артистка, роковая женщина… Вот только издеваться надо мной, им не стоило бы. Впрочем, ведь я побежденный, а с такими не церемонятся.
Но, кажется, она что-то говорит мне, я вижу, как она шевелит губами, как бы приветствуя публику на площади царей Израилевых. «Что ты хочешь сказать, Вероника, ты жалеешь, о том, что произошло?»
По движению губ я угадываю то заветное слово, которое она произносит — «Тюфяк!» Да, я не ошибся, она обращается ко мне и мною хочет быть услышана.
Господи, и впрямь тюфяк я. За что, Господи, за что ты сделал меня тюфяком? За что отнял у меня любовь? Нет, не то все это, не то я говорю. Прости меня, Вероника! Я благодарен тебе, Господи, за то, что любовь эта в жизни моей была. Я люблю, и любил Веронику, но не эту, которая на экране, а ту, которая искренне (она не могла меня обманывать) отвечала на мои чувства.
Что, что с тобою случилось, девочка моя, почему ты предала меня?
Я люблю мою прежнюю Веронику — чудную добрую славную женщину, которую знал и боготворил. И никой Тип никогда не отнимет ее у меня.
Да, в жизни она умерла для меня, но она живет в моем сердце.
И что только женщины находят в таких как Тип? Будь ты проклят, Типяра, на веки вечные! Не потому что причинил мне страдания, а потому что отнял у меня женщину, которую я любил больше жизни.
Любовь моя, Вероника, я думаю о тебе всечасно. Я не верю, что ты способна на предательство. Как всегда, ты пожертвовала собой ради меня. Я очень тоскую по тебе, родная. Но не отчаивайся, голубушка, мы обязательно будем вместе. Мы увидимся очень скоро. Я не заставлю долго ждать тебя, родная. Верь мне моя единственная и последняя любовь. Я приготовил для тебя и твоего мужа хорошую бомбу. Сегодня я уже получил разрешение на въезд в страну. Ты даже не успеешь ни о чем подумать, счастье мое. Все случится очень быстро. Это потом в газетах скажут «Террорист был связан с арабскими экстремистами», но это не экстремисты, родная, это ребята, которые подобрали меня на свалке.
Знай, моя радость, мы вновь скоро будем вдвоем, и ты поймешь, наконец, что я уже давно не тюфяк, и никто, слышишь, никто и никогда больше не посмеет разлучить нас.
Я сижу в своей холодной квартире в Лос-Анджелесе и смотрю по Си-Эн-Эн празднества, проводимые в стране по случаю освобождения еврейского народа от догмы.
По случаю праздника с торжественным воззванием к народу выступает премьер-министр государства:
«Граждане Израиля! — говорит он, — демократия неизбежна, как восход солнца! Поздравляю соотечественников с завоеванным нами, в долгой и упорной борьбе, правом сочетаться гражданским браком!»
Рядом с ним много иностранных гостей и местных политиков.
И вдруг я вижу… Нет, этого не может быть! По правую руку от премьера появляется — О, боже! Ведь это Тип с Вероникой!..
Я снял очки, потом снова надел их. Все верно: это Тип, а рядом Вероника.
Ведущий знаменитого телеканала представляет Его, как нового министра по делам религии государства Израиль, а Ее, как очаровательную супругу «перспективного министра». Далее (какой сюрприз) почти вплотную к блистательной супружеской паре стоит сама госпожа Ротенберг с развевающимися на ветру седыми буклями.
Прислушавшись к политическим прогнозам словоохотливого комментатора, я узнаю, что моя бывшая неудавшаяся любовница ушла в свое время с «Плешивым» в глубокое подполье, и после вооруженного переворота вознеслась с ним на вершины власти. Она же «убедила» новый парламент уважать традиции древнего народа, и не преследовать опальных религиозных деятелей; а также не отделять религию от государства, и вернуть в кабинет министров их наиболее ярких представителей, не запятнавших себя кровью борцов, сражавшихся в рядах глубокого подполья.
На последних выборах, Плешь (как оказалось, выходец из Марокко), навострился ходить на праздники к евреям — выходцам из Украины: теперь они уже были большинством в стране, и электорат требовал, чтобы Плешь официально подался в «украинцы». Для этой цели он отрастил запорожские усы, натянул шаровары и выучился танцевать гопака. А когда дело дошло до выборов, изображая Тараса Бульбу, он зычно кричал в сторону портрета с изображением Соломона Третьего (то есть, моего изображения) — «Я тебя породил, я тебя и убью!» Таким образом, он хотел показать избирателям, что главная заслуга в свержении монархии принадлежит все же ему.
Как в этой компании снова оказался Тип, я не знаю, но подозреваю, что, удачно разыграв меня в Лос-Анджелесе, он вернулся в страну, где Изольда Михайловна, на правах героической подпольщицы, составила ему протеже перед бывшим оппозиционером и ныне продажным премьером.
Тип отрастил усы и бороду, чтобы уменьшить сходство со мной.
Он стоял на трибуне и вежливо махал ручкой в камеру, и я вдруг понял, что машет он не народу Израиля, а именно мне. Рядом с ним улыбалась его жена, и я почувствовал, что и она улыбается не кому-нибудь, а лично мне.
Как она все-таки красиво «застрелилась» на моих глазах, подлая. Недаром ведь спала с режиссером, артистка, роковая женщина… Вот только издеваться надо мной, им не стоило бы. Впрочем, ведь я побежденный, а с такими не церемонятся.
Но, кажется, она что-то говорит мне, я вижу, как она шевелит губами, как бы приветствуя публику на площади царей Израилевых. «Что ты хочешь сказать, Вероника, ты жалеешь, о том, что произошло?»
По движению губ я угадываю то заветное слово, которое она произносит — «Тюфяк!» Да, я не ошибся, она обращается ко мне и мною хочет быть услышана.
Господи, и впрямь тюфяк я. За что, Господи, за что ты сделал меня тюфяком? За что отнял у меня любовь? Нет, не то все это, не то я говорю. Прости меня, Вероника! Я благодарен тебе, Господи, за то, что любовь эта в жизни моей была. Я люблю, и любил Веронику, но не эту, которая на экране, а ту, которая искренне (она не могла меня обманывать) отвечала на мои чувства.
Что, что с тобою случилось, девочка моя, почему ты предала меня?
Я люблю мою прежнюю Веронику — чудную добрую славную женщину, которую знал и боготворил. И никой Тип никогда не отнимет ее у меня.
Да, в жизни она умерла для меня, но она живет в моем сердце.
И что только женщины находят в таких как Тип? Будь ты проклят, Типяра, на веки вечные! Не потому что причинил мне страдания, а потому что отнял у меня женщину, которую я любил больше жизни.
Любовь моя, Вероника, я думаю о тебе всечасно. Я не верю, что ты способна на предательство. Как всегда, ты пожертвовала собой ради меня. Я очень тоскую по тебе, родная. Но не отчаивайся, голубушка, мы обязательно будем вместе. Мы увидимся очень скоро. Я не заставлю долго ждать тебя, родная. Верь мне моя единственная и последняя любовь. Я приготовил для тебя и твоего мужа хорошую бомбу. Сегодня я уже получил разрешение на въезд в страну. Ты даже не успеешь ни о чем подумать, счастье мое. Все случится очень быстро. Это потом в газетах скажут «Террорист был связан с арабскими экстремистами», но это не экстремисты, родная, это ребята, которые подобрали меня на свалке.
Знай, моя радость, мы вновь скоро будем вдвоем, и ты поймешь, наконец, что я уже давно не тюфяк, и никто, слышишь, никто и никогда больше не посмеет разлучить нас.