Неудивительно, что Джеймс Ли не одобрил выбор дочери и отнесся к зятю с неприязнью. Семьи Ли и Бувье, хотя и были соседями по Парк-авеню и Ист-Хэмптону, симпатий друг к другу не питали. Бувье, гордившиеся своим происхождением, смотрели на Ли сверху вниз. Родители Джанет были вторым поколением ирландских иммигрантов и разбогатели лишь недавно. В глазах Бувье Джанет выходила замуж по расчету, исключительно ради того, чтобы подняться на самый верх социальной лестницы. Когда 3 января 1968 года отец Джанет скончался в возрасте девяноста лет, New York Times опубликовала некролог, где ни слова не говорилось ни о происхождении самого Джеймса, ни о происхождении его супруги, лишь коротко упоминалось: «Родился в Нью-Йорке 2 октября 1877 года в семье доктора Джеймса Ли и Мэри Нортон Ли. Отец одно время занимал пост инспектора бесплатных городских средних школ».
Несмотря на слухи, что Джеймс и Маргарет Ли были детьми ирландских иммигрантов (это подтверждала и сама Джеки, которая заявила, что ее прапрадед и прапрабабка по матери эмигрировали из ирландского графства Корк во время печально известного картофельного голода 1845–1849 годов), «Национальная биографическая энциклопедия» приукрасила семейную историю, сделав отца Джеймса Ли уроженцем Мэриленда и участником Гражданской войны на стороне Конфедерации и одним росчерком пера превратив Маргарет Мерритт в дочь Томаса Мерритта из Саванны (штат Джорджия), ветерана Гражданской войны и крупного нью-йоркского импортера. В дальнейшем и Джанет публично повторяла эту легенду среди прочих выдумок и полуправд, что зафиксировано в биографической статье, написанной о ней в 1962 году, после того как Джеки стала первой леди. И кое-кто из ее друзей описывал Джанет автору как «красавицу-южанку».
Хотя Джеймс Ли был католиком, его дочь посещала «правильные» школы: пансион мисс Спенс в Нью-Йорке, год в колледже Свит-Брайар (штат Виргиния), год в нью-йоркском Барнард-колледже. В интервью автору статьи Джанет сообщила, что мечтала стать писательницей и даже прослушала в Колумбийском университете курс по драматургии и новеллистике, но ее литературная карьера ограничилась несколькими охотничьими рассказами, которые она как «негр» сочинила для иллюстрированного журнала.
Учитывая взаимную антипатию семей новобрачных и устоявшуюся репутацию Джона Бувье как бабника, никто не ждал от этого брака ничего хорошего. Много позже Джанет, подобно большинству женщин, чей брак оказался неудачей, заявила, что вышла замуж лишь затем, чтобы вырваться из-под гнета отца, и наперекор его воле. Отчасти здесь, возможно, есть доля правды, но факт остается фактом – физически ее неодолимо тянуло к Бувье, поэтому она так страдала после развода. Даже во время медового месяца, когда молодые плыли в Европу на «Аквитании», новоиспеченный муж не смог сдержаться и напропалую флиртовал с Дорис Дьюк, богатой наследницей из Ньюпорта, или же пропадал за игорным столом. Подростком Джеки, отдыхая в компании сверстников близ Биаррица, как-то раз сказала Деми Гейтсу: «Знаешь, мои родители проводили в Биаррице медовый месяц, а папа был ужасный игрок и продул все деньги, и свои, и мамины… В первый же вечер пошел в казино и вернулся вконец подавленный, поскольку просадил все, что было…» По словам Джеки, мать якобы собрала все оставшиеся деньги и отыгралась.
Маленькую Джеки крестили в 1929 году за три дня до Рождества в церкви Св. Игнатия Лойолы на нью-йоркской Парк-авеню. Девочку нарекли Жаклин Ли, явно с целью умаслить деда по матери, самого богатого из ближайших родственников, и на ней была та самая сорочка, в которой крестили деда. Предполагалось, что Джеймс Ли станет и крестным, но отец Джеки под тем предлогом, что ненавистный тесть опаздывает, быстро нашел ему замену в лице своего девятилетнего племянника Мишеля. (По иронии судьбы, Черный Джек как бы предвосхитил собственную участь: спустя годы к алтарю Джеки поведет отчим, а не он.)
Двумя месяцами ранее, в октябре 1929-го, произошли два события, предвещавшие крах семьи Бувье. Во-первых, 8 октября младший брат Черного Джека, Уильям Бувье, который так и не оправился после ранения и отравления газом во время Первой мировой войны во Франции и с тех пор пристрастился к спиртному, скончался от алкоголизма, оставив своего сына Мишеля на попечение брата. Обстоятельства его кончины вкупе с публичным позором оттого, что Уильям не обеспечил содержание бывшей жене и сыну, нанесли серьезный удар по самолюбию клана Бувье, оставив неистребимое чувство вины и стыда. А еще через неделю произошел обвал на бирже. Черный Джек, предчувствуя катастрофу, спешно продал часть акций и выручил сто тысяч долларов, но потерял ровно столько же, когда месяцем позже котировки рухнули еще ниже. Он потерял целое состояние, причем без надежды возместить убытки, но продолжал жить на широкую ногу.
Внешне жизнь молодых Бувье казалась солнечной и беззаботной. Чета блистала в нью-йоркском и ист-хэмптонском обществе. Много лет спустя Джеки рассказывала Питеру Дакину, что сохранила в памяти запах духов матери и мягкое прикосновение ее манто, когда родители заходили поцеловать дочек на ночь перед тем, как отправиться на концерт пианиста Эдди Дакина. В Нью-Йорке Бувье жили, не платя аренды, в одиннадцатикомнатной двухуровневой квартире в престижном жилом квартале на Парк-авеню, застроенном отцом Джанет, каковой являлся и собственником жилья. Центральный парк, который на долгие годы стал средоточием жизни Джеки и в котором ее отец в специальном прорезиненном костюме совершал пробежки, чтобы сбросить вес, раскинулся в двух кварталах к западу. Летом семейство Бувье арендовало очаровательный коттедж в Ист-Хэмптоне, на Иджипт-лейн, рядом с клубом Мейдстоун, там о двухлетней Жаклин впервые написали в светской хронике, сообщив о праздновании ее дня рождения, там же она со своим любимцем, шотландским терьером Хучи, впервые участвовала в выставке собак. Родители устраивали роскошные вечеринки в местном яхт-клубе, где, несмотря на сухой закон, спиртное лилось рекой. На летний чемпионат по бейсболу Джон приглашал команду, которая называлась «Звезды Уолл-стрит», а Джанет была капитаном женской сборной.
Бувье очень любили животных. Держали целую кучу собак разных пород, но в первую очередь лошадей. Джанет была прекрасной наездницей и участвовала в соревнованиях на Восточном побережье, выиграв множество призов, а также в ежегодной выставке лошадей и конном шоу в Медисон-Сквер-Гарден. У нее было четыре лошади, в том числе гнедая кобыла по кличке Балерина, любимица Джеки. Разумеется, о Джанет регулярно писали в светской хронике: «На лонг-айлендских конных шоу она появляется в самых изящных костюмах для верховой езды…»; а спортивные журналисты превозносили смелость Джанет, ее мастерство и решимость: «Перед сложными прыжками лицо у нее становилось таким же сосредоточенным, как у первой ракетки Хелен Уиллс Муди, зато потом, когда прыжок удавался на славу, ослепительная улыбка освещала все на несколько миль вокруг». Под руководством матери Джеки с раннего детства занималась конным спортом. В два года ее посадили на лошадь, которую держала под уздцы мать, и сфотографировали. В пять лет Джеки вместе с матерью участвовали в ист-хэмптонском конном шоу, где они заняли третье место; тем же летом на другой фотографии расстроенная девочка уводит своего пони, потерпев поражение в Смиттауне (Лонг-Айленд).
На детских фотографиях Джеки предстает черноволосой крепышкой, смотрит прямо в объектив, чуть ли не с вызовом. У нее такие же широко расставленные глаза, как у Бувье, только карие, как у матери, а не пронзительно-синие, как у Черного Джека, и густые вьющиеся волосы. От матери девочка унаследовала и бойцовский характер: однажды на соревнованиях пони сбросил ее, но она встала, отряхнулась и снова забралась в седло.
3 марта 1933 года родилась ее сестра, Каролина Ли Бувье. Новорожденную назвали в честь прабабушки, Каролины Юинг, но все звали ее просто Ли. Сама Ли сетовала: «Жаль, что никто не называл меня первым именем, Каролина, впрочем, его дали исключительно затем, чтобы порадовать вредного деда. В итоге из этой затеи ничего не вышло, и все звали меня Ли». Дома же девочек прозвали Пекс и Джекс.
С самого начала отношения Жаклин и младшей сестры складывались любопытным образом – смесь близости и соперничества, стремление защитить и острое желание доминировать, ревность и взаимозависимость. В итоге жизнь развела сестер, но их отношения сыграли важную роль в судьбах обеих. Как вспоминает Гор Видал, родственник отчима Жаклин и Ли, Хью Окинклосса, «в чем-то это попахивало садомазохизмом, притом Джеки выступала в роли садиста, а Ли – в роли мазохиста». «Мне кажется, – говорила Ли, – как и всегда в отношениях между сестрами, я порой чувствовала и ревность, но привязанность все же перевешивала. В детстве я, наверное, была противной, как и все младшие сестры. Один раз мне, помню, досталось крокетным молотком. Мы вообще часто ссорились и дрались». С самого начала они были соперницами, и Ли, за исключением кратких периодов, всегда оказывалась в проигрыше, а Жаклин блистала. Сильнее всего это проявлялось в отношениях с отцом. Черный Джек обожал обеих дочек и гордился их красотой и успехами, но его любовь к Джеки (и ее к нему) переходила все границы и попахивала кровосмешением. «Они были ужасно близки. Папа, Джеки, а еще Балерина. Это странное трио просуществовало аж десять лет. У меня хранится альбом, который Джеки сделала для нас после смерти отца, вклеив туда почти все письма, какие он нам писал, и чуть ли не в каждом втором упоминается эта самая лошадь, кроме того, отец часто размышлял, в какую команду Джеки стоит записаться и в какой категории выступить в следующем году на скачках». Увы, в мастерстве наездницы Ли не могла соревноваться с сестрой, тем более что Черный Джек выбрал для младшей дочери пегого пони, который Ли не нравился. «Он хотел, чтобы я держалась в седле, как Джеки, и заставлял меня падать по пять-шесть раз, потому что упрямая лошадь никак не желала прыгать через барьер». Когда Ли спросили, не обижало ли ее, что отец отдавал явное предпочтение старшей сестре, она призналась, что ей было обидно, поскольку она обожала отца и хотела заслужить его любовь. «Больше всего мне нравилось проводить с ним время в Ист-Хэмптоне, когда мы оставались вдвоем». Играла свою роль и разница в возрасте между сестрами: «Слишком маленькая, я не могла быть такой спортивной и дерзкой во всем. Просто была не в состоянии соответствовать его ожиданиям».
Джанет Бувье отличалась крайней нервозностью, возможно вследствие напряженной и несчастливой атмосферы в родительском доме. Она рассказывала дочерям о своем невеселом детстве. Бывало, они с сестрами и родителями обедали, и зачастую мать, которую она обожала, и отец, которого, похоже, не слишком жаловала, даже не разговаривали друг с другом. «Отец говорил: “Будь добра, скажи матери…” – а мать отвечала: “Будь добра, передай отцу…” Очень печально. Потом родители и вовсе развелись, а отношения с дедом Ли, мягко говоря, никогда теплыми не были. Он был очень строгий, вдобавок ужасный скряга, несмотря на успешность в бизнесе и богатство. Ему явно недоставало мягкости и теплоты».
Дом самих Бувье тоже безмятежным не назовешь. Каждый в семье обладал яркой индивидуальностью, порой на грани эксцентричности, и взрослые нередко весьма бурно выясняли отношения, а соперничество сестер и брата еще подливало масла в огонь. Майор не одобрял поведение сына, а Мод всячески потакала ему. Черный Джек не ладил с сестрами, ни с близнецами Мод и Мишель, которые унаследовали от матери тонкие черты лица и ее золотисто-рыжую шевелюру, ни с Эдит, которая терпеть не могла близняшек с самого их рождения. Эдит все звали «старшая Эди», чтобы отличить от ее дочери, «младшей Эди»; внешностью обе Эди пошли в породу Бувье. Старшая вышла за Филана Била, адвоката из Филадельфии. Обладательница красивого голоса, она любила петь, чем вызывала недовольство сестер и брата. Младшая Эди славилась потрясающей фигурой и красотой; однажды в Мейдстоуне, ныряя в бассейне, она потеряла купальник, после чего получила прозвище Тело. Вокруг нее увивались толпы поклонников, и, по ее словам, она была помолвлена со старшим братом Джона Ф. Кеннеди. Муж Эди-старшей в конце концов сбежал, не выдержав постоянных измен и богемного образа жизни супруги, – очередная беда для семейства Бувье.
Джеки больше всего любила своего двоюродного брата и по совместительству крестного, Мишеля Бувье, к которому Черный Джек относился практически как к родному сыну и который часто бывал у них в Нью-Йорке и летом в Ист-Хэмптоне. Среди ее сверстников стоит упомянуть Генри Скотта-младшего, по прозванию Скотти, и его сестру Мишель, или Шеллу, а также Джона Дэвиса, ставшего впоследствии биографом семьи Бувье. (Когда его первая книга вышла в свет, Джеки сочла это предательством и обиделась.)
Так или иначе, Черный Джек Бувье с его непомерным индивидуализмом никак не вписался бы в уютный семейный быт, даже если бы имел такую возможность. Он считал, что остальные Бувье в подметки не годятся ему и его дочерям, в результате Джеки и Ли, не в пример Кеннеди, никогда не ощущали себя частью клана. Очень здорово – быть Бувье в ист-хэмптонском обществе, играть с кузенами и кузинами на пляже или у мейдстоунского бассейна, участвовать во всяких выставках и праздниках, но Джеку Бувье всегда хотелось, чтобы его девочки были звездами. На семейных торжествах или за воскресным обедом он мог запросто сказать что-нибудь вроде: «В один прекрасный день Ли станет настоящей красоткой. Вы только посмотрите на эти глаза, на эти сексуальные губки». Остальные члены семьи называли такие дифирамбы «витамин П (похвала)». Чаще витамин П доставался Джеки: «Джеки выглядит просто потрясно. Все призы взяла в этом году… а вдобавок самая хорошенькая!»
Годы спустя Ли весьма лирично описывала летние месяцы в Ист-Хэмптоне, океан, который обе девочки любили (сохранилось стихотворение, написанное десятилетней Джеки и озаглавленное «Радость моря»), ощущение свободы, когда в начале июня они уезжали из Нью-Йорка в четырехдверном темно-синем «форде» с откидным верхом, причем частенько за ними гналась полиция (Джанет периодически останавливали за превышение скорости), приезд и распаковывание вещей – четыре пары шорт (красные, синие, белые и серые), четыре полосатые рубашки, две пары полукед. Для Джеки лето означало долгожданную встречу с Балериной, прогулки в пятницу вечером на станцию, чтобы встретить отца, приезжавшего на уик-энд из Нью-Йорка, подкладывание монеток на рельсы перед прибытием поезда. Осенью девочек увозили обратно в город, потом семья возвращалась в Ист-Хэмптон на Хэллоуин и уезжала в Нью-Йорк до следующего июня.
Когда Джеки исполнилось семь лет, семья стала разваливаться. Родители постоянно ссорились, и Джанет срывала зло на детях, порой даже шлепала их. В конце 1930-х соотношение сил изменилось в пользу Джанет. Черный Джек и сам понимал, что не прав, но не мог перестать бегать за юбками. На одной из фотографий того времени изображена Джанет в костюме для верховой езды, она в изящной позе сидит на барьере, а за ее спиной Черный Джек, не скрываясь, держит за руку хорошенькую девушку. Уже на следующий день этот снимок опубликовала газета «New York Daily News», конечно же снабдив недвусмысленными намеками, крайне унизительными для Джанет. Джеймс Ли, которому не терпелось избавиться от ненавистного зятя, посоветовал дочери обратиться к адвокату по бракоразводным делам, но Джанет, все еще не желавшая ставить крест на своем браке, отказалась. Неисправимый Черный Джек, как всегда безалаберный, не собирался менять привычный образ жизни: после закрытия сезона устраивал шумные вечеринки в Уайлдмуре, куда приглашал друзей-биржевиков и хористок, а пока жена с дочками отдыхала в Ист-Хэмптоне, использовал для той же цели нью-йоркскую квартиру. Когда Ли спросили, почему ее мать относилась к отцу с такой злобой, она ответила: «Думаю, папа очень обижал маму в первые годы их брака… Он засматривался на других женщин и любил флиртовать. Я знаю, тысячи мужчин делают то же самое, но мама так и не смогла смириться…»
Еще одной причиной разлада стали деньги. Состояние Черного Джека заметно истощилось, в 1933-м и 1934-м ему, чтобы уцелеть, даже пришлось взять ссуду у тестя, вдобавок он прекрасно понимал, что и его апартаменты на Парк-авеню – благотворительный жест Джеймса Ли, и это жестоко ранило его самолюбие. Хотя в 1936 году дела у Джека несколько поправились, дядя настоятельно требовал с него возврата долгов, включая кредит на 25 000 долларов, взятый в 1930-м, а налоговое ведомство настаивало на уплате весьма значительной суммы налогов за прошедшие годы. В свою очередь Джанет негодовала на неспособность мужа обеспечить стабильность, любовь и нежность, необходимые, чтобы улучшить прохладные отношения с отцом. Обижало ее и то, что дочери явно восхищаются отцом и предпочитают его общество. Подсознательно девочки стали на сторону очаровательного, любящего отца, а не строгой матери. «Обе девочки ненавидели мать, – вспоминал друг детства сестер Бувье. – С отцом Джеки была близка почти как с любовником и одновременно стыдилась за него. Джанет не любила этих своих дочерей, она любила только детей от брака с Окинклоссом». Резкость Джанет не уменьшилась и когда дочери выросли. Майкл Кэнфилд рассказывал одной из двоюродных сестер, что в приступе гнева Джанет могла ударить Джеки. Характер у Джанет был вспыльчивый, и приближение грозовых вспышек чувствовалось заранее. Возможно, правильнее было бы сказать, что девочкам претили постоянные придирки матери. «Она слишком многого от нас требовала, – вспоминала Ли, – я уже не помню подробностей, но придиралась она буквально ко всему… Идеальность, только идеальность, иначе сплошные придирки. Возможно, дело в том, что мама была недовольна собой».
В конце сентября 1936 года Джанет через суд потребовала разъезда сроком на шесть месяцев. Черный Джек перебрался из апартаментов в отель «Уэстбери», который и так практически был ему вторым домом, поскольку он часто встречался со своими пассиями в «Поло-баре». Следующее лето супруги провели вместе с Ист-Хэмптоне, но по возвращении в Нью-Йорк в сентябре разъехались окончательно. Согласно одному из биографов Джеки, то лето стало тяжелым испытанием для семьи Бувье. В маленьком городе жители всё знают друг о друге, и в клубе верховой езды, где Джеки проводила бо́льшую часть времени, «все дети знали о разладе в ее семье, и кое-кто норовил уколоть Джеки. Однако, если она не хотела чего-то слышать, то просто не слушала. Обладала огромной для такой маленькой девочки выдержкой». Другой член клуба вспоминает, как грустная Джеки бродила по округе, словно «бездомный котенок», разговаривала с конюхами, торчала возле лошадей. «Иногда казалось, что мыслями она где-то очень-очень далеко, в мире, нарисованном ее воображением». Родственники Джанет во всем винили Черного Джека. Младшая сестра Джанет, Уинифред, говорила: «Ему нет оправдания… Он ужасный человек, самый ужасный на всем белом свете».
Летом 1938-го Джанет сняла дом в Беллпорте, в сорока милях от горячо любимого дочерьми Ист-Хэмптона, подальше от бывшего мужа. Август девочки провели с отцом, но и в Ласате жизнь трещала по швам, в семье царил полный разлад. Майор влюбился в англичанку, миссис Мейбл Фергюсон, которая жила и работала в Нью-Йорке. Эди Бил рассказывает, что измена деда разбила бабушке сердце в прямом смысле слова. Меньше чем через два года, в апреле 1940-го, Мод умерла.
Для Джеки удар был личным, а вот унижение – публичным. 26 января 1940 года «New York Daily Mirror» опубликовала новость о разводе ее родителей, под заголовком «От светского брокера требуют развода через суд», с пикантными подробностями (видимо, с подачи адвоката Джанет) насчет любовниц Джека и фотографиями. Крупные новостные агентства подхватили и принялись муссировать эту новость, а затем ее растиражировали таблоиды и газеты по всей стране. На людях Джеки носила защитную маску сдержанности, так что никто из школьных приятелей и учителей даже не догадывался, как ей больно. «Это был самый ужасный развод из всех, свидетелем которых мне довелось быть, – вспоминает Ли, – поскольку обе стороны буквально исходили желчью, а мы с Джеки чувствовали, как каждый из родителей пытался перетянуть нас на свою сторону, и притом оба они поносили друг друга…»
Именно тогда Джеки развила в себе способность пропускать мимо ушей то, чего не хотела слышать, отгораживаться от боли, что впоследствии сослужило ей добрую службу. «Джеки ужасно повезло, что она умела отключаться, – говорила Ли. – Представьте себе, что в течение десяти лет вы не слышите от родителей ничего, кроме ругани по адресу друг друга. Тут как с испорченной пластинкой, в конце концов начинаешь пропускать треск мимо ушей, поскольку заранее знаешь, когда его ждать… Я всегда завидовала способности Джеки нажимать кнопку и отключаться…» Увы, даже Джеки не могла отключиться полностью. После развода родителей и публичной шумихи она, полная глубинной неуверенности и злости, избегала людей, доверяя лишь узкому кругу избранных друзей. Она еще больше полюбила книги и стихи, вымышленный мир, где можно укрыться от неприглядной действительности. До конца жизни она предпочитала скользить по поверхности, опасаясь выяснять, что таится под нею, и находила успокоение в бешеных скачках на лошади через препятствия. Черный Джек как-то раз сказал будущему мужу дочери: «Джон, если у тебя возникнут проблемы с Джеки, просто посади ее в седло».
В 1939 году, когда уютный ист-хэмптонский мирок рухнул, десятилетняя Джеки сочинила стихотворение о любви к океану и нарисовала свой портрет: девочка сидит, откинув голову назад, и любуется огромными волнами, а ветер играет ее волосами.
2
В июне 1940 года Джанет получила развод в Рино (штат Невада). После смерти ее матери, Мод Бувье, в апреле того же года золотое время в Ласате кануло в прошлое. Наверное, именно тогда Джеки выбрала для себя девиз своей любимой героини, Скарлетт О’Хара (Джеки в тот год прочла «Унесенных ветром» три раза подряд): «Я не буду оглядываться». Когда Ист-Хэмптон растаял в прошлом, началась новая страница жизни, центром которой сделался Нью-Йорк, на долгие годы ставший для Жаклин домом. После развода Джанет переехала с дочерьми в новую квартиру неподалеку от школы для девочек мисс Чапин, которую Джеки посещала с сентября 1935-го.
По воспоминаниям одной из ее одноклассниц, это учебное заведение было тогда прибежищем старых дев, пропитанным духом протестантизма «коренных» американцев. Директриса, мисс Этель Грэй Стрингфеллоу, делила квартиру с мисс Эвелин Скотт, не работавшей в школе, а преподавательница латыни – с мужеподобной учительницей физкультуры, которая на своих уроках муштровала девочек, как в армии: заставляла взбираться по канату и ползти на животе по спортивному залу, будто «над головой свистели пули». Школьным девизом, который красовался чуть ли не на каждом шагу, было латинское изречение «Fortiter et recte» («Отважно и справедливо»), а мисс Стрингфеллоу каждый божий день повторяла, словно мантру, весьма непонятную фразу «Будь заметной, не бросаясь в глаза». Школьная форма, какую Джеки носила в начальных классах, состояла из короткого полотняного сарафана бирюзового цвета, с поясом, из белой блузки с отложным воротничком и полотняных бирюзовых же брюк, а в старших классах девочки носили бирюзовые блузы и темно-зеленые сержевые юбки.
Утро в школе начиналось с того, что ученицы собирались в актовом зале на утреннюю молитву (англиканскую версию «Отче наш»), затем одна из старших девочек зачитывала отрывки из Священного Писания, после чего оглашались школьные объявления. Затем под военный марш, который играла на пианино учительница музыки, все расходились по классам. Минни Хикман вспоминала: «Во времена Джеки школа в основном состояла из протестанток. Максимум одна-две католички на класс, а еврейских девочек и того меньше, с типичными фамилиями вообще ни одной». Да и католического опыта сестрам Бувье определенно недоставало. Ли рассказывала: «Мы, конечно, не были такими католиками, как Кеннеди, но, когда жили в Нью-Йорке, каждое воскресенье ходили с дедушкой в церковь, а еще три раза в неделю посещали монастырь Сестер – Помощниц Блаженных Душ, так что подразумевалось, что в нас заложены основы католической веры».
Несмотря на слухи, что Джеймс и Маргарет Ли были детьми ирландских иммигрантов (это подтверждала и сама Джеки, которая заявила, что ее прапрадед и прапрабабка по матери эмигрировали из ирландского графства Корк во время печально известного картофельного голода 1845–1849 годов), «Национальная биографическая энциклопедия» приукрасила семейную историю, сделав отца Джеймса Ли уроженцем Мэриленда и участником Гражданской войны на стороне Конфедерации и одним росчерком пера превратив Маргарет Мерритт в дочь Томаса Мерритта из Саванны (штат Джорджия), ветерана Гражданской войны и крупного нью-йоркского импортера. В дальнейшем и Джанет публично повторяла эту легенду среди прочих выдумок и полуправд, что зафиксировано в биографической статье, написанной о ней в 1962 году, после того как Джеки стала первой леди. И кое-кто из ее друзей описывал Джанет автору как «красавицу-южанку».
Хотя Джеймс Ли был католиком, его дочь посещала «правильные» школы: пансион мисс Спенс в Нью-Йорке, год в колледже Свит-Брайар (штат Виргиния), год в нью-йоркском Барнард-колледже. В интервью автору статьи Джанет сообщила, что мечтала стать писательницей и даже прослушала в Колумбийском университете курс по драматургии и новеллистике, но ее литературная карьера ограничилась несколькими охотничьими рассказами, которые она как «негр» сочинила для иллюстрированного журнала.
Учитывая взаимную антипатию семей новобрачных и устоявшуюся репутацию Джона Бувье как бабника, никто не ждал от этого брака ничего хорошего. Много позже Джанет, подобно большинству женщин, чей брак оказался неудачей, заявила, что вышла замуж лишь затем, чтобы вырваться из-под гнета отца, и наперекор его воле. Отчасти здесь, возможно, есть доля правды, но факт остается фактом – физически ее неодолимо тянуло к Бувье, поэтому она так страдала после развода. Даже во время медового месяца, когда молодые плыли в Европу на «Аквитании», новоиспеченный муж не смог сдержаться и напропалую флиртовал с Дорис Дьюк, богатой наследницей из Ньюпорта, или же пропадал за игорным столом. Подростком Джеки, отдыхая в компании сверстников близ Биаррица, как-то раз сказала Деми Гейтсу: «Знаешь, мои родители проводили в Биаррице медовый месяц, а папа был ужасный игрок и продул все деньги, и свои, и мамины… В первый же вечер пошел в казино и вернулся вконец подавленный, поскольку просадил все, что было…» По словам Джеки, мать якобы собрала все оставшиеся деньги и отыгралась.
Маленькую Джеки крестили в 1929 году за три дня до Рождества в церкви Св. Игнатия Лойолы на нью-йоркской Парк-авеню. Девочку нарекли Жаклин Ли, явно с целью умаслить деда по матери, самого богатого из ближайших родственников, и на ней была та самая сорочка, в которой крестили деда. Предполагалось, что Джеймс Ли станет и крестным, но отец Джеки под тем предлогом, что ненавистный тесть опаздывает, быстро нашел ему замену в лице своего девятилетнего племянника Мишеля. (По иронии судьбы, Черный Джек как бы предвосхитил собственную участь: спустя годы к алтарю Джеки поведет отчим, а не он.)
Двумя месяцами ранее, в октябре 1929-го, произошли два события, предвещавшие крах семьи Бувье. Во-первых, 8 октября младший брат Черного Джека, Уильям Бувье, который так и не оправился после ранения и отравления газом во время Первой мировой войны во Франции и с тех пор пристрастился к спиртному, скончался от алкоголизма, оставив своего сына Мишеля на попечение брата. Обстоятельства его кончины вкупе с публичным позором оттого, что Уильям не обеспечил содержание бывшей жене и сыну, нанесли серьезный удар по самолюбию клана Бувье, оставив неистребимое чувство вины и стыда. А еще через неделю произошел обвал на бирже. Черный Джек, предчувствуя катастрофу, спешно продал часть акций и выручил сто тысяч долларов, но потерял ровно столько же, когда месяцем позже котировки рухнули еще ниже. Он потерял целое состояние, причем без надежды возместить убытки, но продолжал жить на широкую ногу.
Внешне жизнь молодых Бувье казалась солнечной и беззаботной. Чета блистала в нью-йоркском и ист-хэмптонском обществе. Много лет спустя Джеки рассказывала Питеру Дакину, что сохранила в памяти запах духов матери и мягкое прикосновение ее манто, когда родители заходили поцеловать дочек на ночь перед тем, как отправиться на концерт пианиста Эдди Дакина. В Нью-Йорке Бувье жили, не платя аренды, в одиннадцатикомнатной двухуровневой квартире в престижном жилом квартале на Парк-авеню, застроенном отцом Джанет, каковой являлся и собственником жилья. Центральный парк, который на долгие годы стал средоточием жизни Джеки и в котором ее отец в специальном прорезиненном костюме совершал пробежки, чтобы сбросить вес, раскинулся в двух кварталах к западу. Летом семейство Бувье арендовало очаровательный коттедж в Ист-Хэмптоне, на Иджипт-лейн, рядом с клубом Мейдстоун, там о двухлетней Жаклин впервые написали в светской хронике, сообщив о праздновании ее дня рождения, там же она со своим любимцем, шотландским терьером Хучи, впервые участвовала в выставке собак. Родители устраивали роскошные вечеринки в местном яхт-клубе, где, несмотря на сухой закон, спиртное лилось рекой. На летний чемпионат по бейсболу Джон приглашал команду, которая называлась «Звезды Уолл-стрит», а Джанет была капитаном женской сборной.
Бувье очень любили животных. Держали целую кучу собак разных пород, но в первую очередь лошадей. Джанет была прекрасной наездницей и участвовала в соревнованиях на Восточном побережье, выиграв множество призов, а также в ежегодной выставке лошадей и конном шоу в Медисон-Сквер-Гарден. У нее было четыре лошади, в том числе гнедая кобыла по кличке Балерина, любимица Джеки. Разумеется, о Джанет регулярно писали в светской хронике: «На лонг-айлендских конных шоу она появляется в самых изящных костюмах для верховой езды…»; а спортивные журналисты превозносили смелость Джанет, ее мастерство и решимость: «Перед сложными прыжками лицо у нее становилось таким же сосредоточенным, как у первой ракетки Хелен Уиллс Муди, зато потом, когда прыжок удавался на славу, ослепительная улыбка освещала все на несколько миль вокруг». Под руководством матери Джеки с раннего детства занималась конным спортом. В два года ее посадили на лошадь, которую держала под уздцы мать, и сфотографировали. В пять лет Джеки вместе с матерью участвовали в ист-хэмптонском конном шоу, где они заняли третье место; тем же летом на другой фотографии расстроенная девочка уводит своего пони, потерпев поражение в Смиттауне (Лонг-Айленд).
На детских фотографиях Джеки предстает черноволосой крепышкой, смотрит прямо в объектив, чуть ли не с вызовом. У нее такие же широко расставленные глаза, как у Бувье, только карие, как у матери, а не пронзительно-синие, как у Черного Джека, и густые вьющиеся волосы. От матери девочка унаследовала и бойцовский характер: однажды на соревнованиях пони сбросил ее, но она встала, отряхнулась и снова забралась в седло.
3 марта 1933 года родилась ее сестра, Каролина Ли Бувье. Новорожденную назвали в честь прабабушки, Каролины Юинг, но все звали ее просто Ли. Сама Ли сетовала: «Жаль, что никто не называл меня первым именем, Каролина, впрочем, его дали исключительно затем, чтобы порадовать вредного деда. В итоге из этой затеи ничего не вышло, и все звали меня Ли». Дома же девочек прозвали Пекс и Джекс.
С самого начала отношения Жаклин и младшей сестры складывались любопытным образом – смесь близости и соперничества, стремление защитить и острое желание доминировать, ревность и взаимозависимость. В итоге жизнь развела сестер, но их отношения сыграли важную роль в судьбах обеих. Как вспоминает Гор Видал, родственник отчима Жаклин и Ли, Хью Окинклосса, «в чем-то это попахивало садомазохизмом, притом Джеки выступала в роли садиста, а Ли – в роли мазохиста». «Мне кажется, – говорила Ли, – как и всегда в отношениях между сестрами, я порой чувствовала и ревность, но привязанность все же перевешивала. В детстве я, наверное, была противной, как и все младшие сестры. Один раз мне, помню, досталось крокетным молотком. Мы вообще часто ссорились и дрались». С самого начала они были соперницами, и Ли, за исключением кратких периодов, всегда оказывалась в проигрыше, а Жаклин блистала. Сильнее всего это проявлялось в отношениях с отцом. Черный Джек обожал обеих дочек и гордился их красотой и успехами, но его любовь к Джеки (и ее к нему) переходила все границы и попахивала кровосмешением. «Они были ужасно близки. Папа, Джеки, а еще Балерина. Это странное трио просуществовало аж десять лет. У меня хранится альбом, который Джеки сделала для нас после смерти отца, вклеив туда почти все письма, какие он нам писал, и чуть ли не в каждом втором упоминается эта самая лошадь, кроме того, отец часто размышлял, в какую команду Джеки стоит записаться и в какой категории выступить в следующем году на скачках». Увы, в мастерстве наездницы Ли не могла соревноваться с сестрой, тем более что Черный Джек выбрал для младшей дочери пегого пони, который Ли не нравился. «Он хотел, чтобы я держалась в седле, как Джеки, и заставлял меня падать по пять-шесть раз, потому что упрямая лошадь никак не желала прыгать через барьер». Когда Ли спросили, не обижало ли ее, что отец отдавал явное предпочтение старшей сестре, она призналась, что ей было обидно, поскольку она обожала отца и хотела заслужить его любовь. «Больше всего мне нравилось проводить с ним время в Ист-Хэмптоне, когда мы оставались вдвоем». Играла свою роль и разница в возрасте между сестрами: «Слишком маленькая, я не могла быть такой спортивной и дерзкой во всем. Просто была не в состоянии соответствовать его ожиданиям».
Джанет Бувье отличалась крайней нервозностью, возможно вследствие напряженной и несчастливой атмосферы в родительском доме. Она рассказывала дочерям о своем невеселом детстве. Бывало, они с сестрами и родителями обедали, и зачастую мать, которую она обожала, и отец, которого, похоже, не слишком жаловала, даже не разговаривали друг с другом. «Отец говорил: “Будь добра, скажи матери…” – а мать отвечала: “Будь добра, передай отцу…” Очень печально. Потом родители и вовсе развелись, а отношения с дедом Ли, мягко говоря, никогда теплыми не были. Он был очень строгий, вдобавок ужасный скряга, несмотря на успешность в бизнесе и богатство. Ему явно недоставало мягкости и теплоты».
Дом самих Бувье тоже безмятежным не назовешь. Каждый в семье обладал яркой индивидуальностью, порой на грани эксцентричности, и взрослые нередко весьма бурно выясняли отношения, а соперничество сестер и брата еще подливало масла в огонь. Майор не одобрял поведение сына, а Мод всячески потакала ему. Черный Джек не ладил с сестрами, ни с близнецами Мод и Мишель, которые унаследовали от матери тонкие черты лица и ее золотисто-рыжую шевелюру, ни с Эдит, которая терпеть не могла близняшек с самого их рождения. Эдит все звали «старшая Эди», чтобы отличить от ее дочери, «младшей Эди»; внешностью обе Эди пошли в породу Бувье. Старшая вышла за Филана Била, адвоката из Филадельфии. Обладательница красивого голоса, она любила петь, чем вызывала недовольство сестер и брата. Младшая Эди славилась потрясающей фигурой и красотой; однажды в Мейдстоуне, ныряя в бассейне, она потеряла купальник, после чего получила прозвище Тело. Вокруг нее увивались толпы поклонников, и, по ее словам, она была помолвлена со старшим братом Джона Ф. Кеннеди. Муж Эди-старшей в конце концов сбежал, не выдержав постоянных измен и богемного образа жизни супруги, – очередная беда для семейства Бувье.
Джеки больше всего любила своего двоюродного брата и по совместительству крестного, Мишеля Бувье, к которому Черный Джек относился практически как к родному сыну и который часто бывал у них в Нью-Йорке и летом в Ист-Хэмптоне. Среди ее сверстников стоит упомянуть Генри Скотта-младшего, по прозванию Скотти, и его сестру Мишель, или Шеллу, а также Джона Дэвиса, ставшего впоследствии биографом семьи Бувье. (Когда его первая книга вышла в свет, Джеки сочла это предательством и обиделась.)
Так или иначе, Черный Джек Бувье с его непомерным индивидуализмом никак не вписался бы в уютный семейный быт, даже если бы имел такую возможность. Он считал, что остальные Бувье в подметки не годятся ему и его дочерям, в результате Джеки и Ли, не в пример Кеннеди, никогда не ощущали себя частью клана. Очень здорово – быть Бувье в ист-хэмптонском обществе, играть с кузенами и кузинами на пляже или у мейдстоунского бассейна, участвовать во всяких выставках и праздниках, но Джеку Бувье всегда хотелось, чтобы его девочки были звездами. На семейных торжествах или за воскресным обедом он мог запросто сказать что-нибудь вроде: «В один прекрасный день Ли станет настоящей красоткой. Вы только посмотрите на эти глаза, на эти сексуальные губки». Остальные члены семьи называли такие дифирамбы «витамин П (похвала)». Чаще витамин П доставался Джеки: «Джеки выглядит просто потрясно. Все призы взяла в этом году… а вдобавок самая хорошенькая!»
Годы спустя Ли весьма лирично описывала летние месяцы в Ист-Хэмптоне, океан, который обе девочки любили (сохранилось стихотворение, написанное десятилетней Джеки и озаглавленное «Радость моря»), ощущение свободы, когда в начале июня они уезжали из Нью-Йорка в четырехдверном темно-синем «форде» с откидным верхом, причем частенько за ними гналась полиция (Джанет периодически останавливали за превышение скорости), приезд и распаковывание вещей – четыре пары шорт (красные, синие, белые и серые), четыре полосатые рубашки, две пары полукед. Для Джеки лето означало долгожданную встречу с Балериной, прогулки в пятницу вечером на станцию, чтобы встретить отца, приезжавшего на уик-энд из Нью-Йорка, подкладывание монеток на рельсы перед прибытием поезда. Осенью девочек увозили обратно в город, потом семья возвращалась в Ист-Хэмптон на Хэллоуин и уезжала в Нью-Йорк до следующего июня.
Когда Джеки исполнилось семь лет, семья стала разваливаться. Родители постоянно ссорились, и Джанет срывала зло на детях, порой даже шлепала их. В конце 1930-х соотношение сил изменилось в пользу Джанет. Черный Джек и сам понимал, что не прав, но не мог перестать бегать за юбками. На одной из фотографий того времени изображена Джанет в костюме для верховой езды, она в изящной позе сидит на барьере, а за ее спиной Черный Джек, не скрываясь, держит за руку хорошенькую девушку. Уже на следующий день этот снимок опубликовала газета «New York Daily News», конечно же снабдив недвусмысленными намеками, крайне унизительными для Джанет. Джеймс Ли, которому не терпелось избавиться от ненавистного зятя, посоветовал дочери обратиться к адвокату по бракоразводным делам, но Джанет, все еще не желавшая ставить крест на своем браке, отказалась. Неисправимый Черный Джек, как всегда безалаберный, не собирался менять привычный образ жизни: после закрытия сезона устраивал шумные вечеринки в Уайлдмуре, куда приглашал друзей-биржевиков и хористок, а пока жена с дочками отдыхала в Ист-Хэмптоне, использовал для той же цели нью-йоркскую квартиру. Когда Ли спросили, почему ее мать относилась к отцу с такой злобой, она ответила: «Думаю, папа очень обижал маму в первые годы их брака… Он засматривался на других женщин и любил флиртовать. Я знаю, тысячи мужчин делают то же самое, но мама так и не смогла смириться…»
Еще одной причиной разлада стали деньги. Состояние Черного Джека заметно истощилось, в 1933-м и 1934-м ему, чтобы уцелеть, даже пришлось взять ссуду у тестя, вдобавок он прекрасно понимал, что и его апартаменты на Парк-авеню – благотворительный жест Джеймса Ли, и это жестоко ранило его самолюбие. Хотя в 1936 году дела у Джека несколько поправились, дядя настоятельно требовал с него возврата долгов, включая кредит на 25 000 долларов, взятый в 1930-м, а налоговое ведомство настаивало на уплате весьма значительной суммы налогов за прошедшие годы. В свою очередь Джанет негодовала на неспособность мужа обеспечить стабильность, любовь и нежность, необходимые, чтобы улучшить прохладные отношения с отцом. Обижало ее и то, что дочери явно восхищаются отцом и предпочитают его общество. Подсознательно девочки стали на сторону очаровательного, любящего отца, а не строгой матери. «Обе девочки ненавидели мать, – вспоминал друг детства сестер Бувье. – С отцом Джеки была близка почти как с любовником и одновременно стыдилась за него. Джанет не любила этих своих дочерей, она любила только детей от брака с Окинклоссом». Резкость Джанет не уменьшилась и когда дочери выросли. Майкл Кэнфилд рассказывал одной из двоюродных сестер, что в приступе гнева Джанет могла ударить Джеки. Характер у Джанет был вспыльчивый, и приближение грозовых вспышек чувствовалось заранее. Возможно, правильнее было бы сказать, что девочкам претили постоянные придирки матери. «Она слишком многого от нас требовала, – вспоминала Ли, – я уже не помню подробностей, но придиралась она буквально ко всему… Идеальность, только идеальность, иначе сплошные придирки. Возможно, дело в том, что мама была недовольна собой».
В конце сентября 1936 года Джанет через суд потребовала разъезда сроком на шесть месяцев. Черный Джек перебрался из апартаментов в отель «Уэстбери», который и так практически был ему вторым домом, поскольку он часто встречался со своими пассиями в «Поло-баре». Следующее лето супруги провели вместе с Ист-Хэмптоне, но по возвращении в Нью-Йорк в сентябре разъехались окончательно. Согласно одному из биографов Джеки, то лето стало тяжелым испытанием для семьи Бувье. В маленьком городе жители всё знают друг о друге, и в клубе верховой езды, где Джеки проводила бо́льшую часть времени, «все дети знали о разладе в ее семье, и кое-кто норовил уколоть Джеки. Однако, если она не хотела чего-то слышать, то просто не слушала. Обладала огромной для такой маленькой девочки выдержкой». Другой член клуба вспоминает, как грустная Джеки бродила по округе, словно «бездомный котенок», разговаривала с конюхами, торчала возле лошадей. «Иногда казалось, что мыслями она где-то очень-очень далеко, в мире, нарисованном ее воображением». Родственники Джанет во всем винили Черного Джека. Младшая сестра Джанет, Уинифред, говорила: «Ему нет оправдания… Он ужасный человек, самый ужасный на всем белом свете».
Летом 1938-го Джанет сняла дом в Беллпорте, в сорока милях от горячо любимого дочерьми Ист-Хэмптона, подальше от бывшего мужа. Август девочки провели с отцом, но и в Ласате жизнь трещала по швам, в семье царил полный разлад. Майор влюбился в англичанку, миссис Мейбл Фергюсон, которая жила и работала в Нью-Йорке. Эди Бил рассказывает, что измена деда разбила бабушке сердце в прямом смысле слова. Меньше чем через два года, в апреле 1940-го, Мод умерла.
Для Джеки удар был личным, а вот унижение – публичным. 26 января 1940 года «New York Daily Mirror» опубликовала новость о разводе ее родителей, под заголовком «От светского брокера требуют развода через суд», с пикантными подробностями (видимо, с подачи адвоката Джанет) насчет любовниц Джека и фотографиями. Крупные новостные агентства подхватили и принялись муссировать эту новость, а затем ее растиражировали таблоиды и газеты по всей стране. На людях Джеки носила защитную маску сдержанности, так что никто из школьных приятелей и учителей даже не догадывался, как ей больно. «Это был самый ужасный развод из всех, свидетелем которых мне довелось быть, – вспоминает Ли, – поскольку обе стороны буквально исходили желчью, а мы с Джеки чувствовали, как каждый из родителей пытался перетянуть нас на свою сторону, и притом оба они поносили друг друга…»
Именно тогда Джеки развила в себе способность пропускать мимо ушей то, чего не хотела слышать, отгораживаться от боли, что впоследствии сослужило ей добрую службу. «Джеки ужасно повезло, что она умела отключаться, – говорила Ли. – Представьте себе, что в течение десяти лет вы не слышите от родителей ничего, кроме ругани по адресу друг друга. Тут как с испорченной пластинкой, в конце концов начинаешь пропускать треск мимо ушей, поскольку заранее знаешь, когда его ждать… Я всегда завидовала способности Джеки нажимать кнопку и отключаться…» Увы, даже Джеки не могла отключиться полностью. После развода родителей и публичной шумихи она, полная глубинной неуверенности и злости, избегала людей, доверяя лишь узкому кругу избранных друзей. Она еще больше полюбила книги и стихи, вымышленный мир, где можно укрыться от неприглядной действительности. До конца жизни она предпочитала скользить по поверхности, опасаясь выяснять, что таится под нею, и находила успокоение в бешеных скачках на лошади через препятствия. Черный Джек как-то раз сказал будущему мужу дочери: «Джон, если у тебя возникнут проблемы с Джеки, просто посади ее в седло».
В 1939 году, когда уютный ист-хэмптонский мирок рухнул, десятилетняя Джеки сочинила стихотворение о любви к океану и нарисовала свой портрет: девочка сидит, откинув голову назад, и любуется огромными волнами, а ветер играет ее волосами.
Когда на берегу морском стою,
желаю только одного я:
жить здесь, на этом берегу,
и слушать чаек крик и шум прибоя.
В часы отлива я могу бежать
по кромке вод, с соленым ветром споря,
глядеть на чаек, вьющихся над морем,
и ничего другого не желать.
2
Папина дочка
Знаешь, Питер, мы оба недурно устроены в этом обществе обеспеченных стопроцентных американцев. Все как будто бы благополучно и стабильно. Может быть, оттого что я католичка и оттого что мои родители развелись, когда я была совсем ребенком – ужасный удар в таком возрасте, – я всегда чувствовала себя белой вороной.
Джеки – Питеру Дакину
В июне 1940 года Джанет получила развод в Рино (штат Невада). После смерти ее матери, Мод Бувье, в апреле того же года золотое время в Ласате кануло в прошлое. Наверное, именно тогда Джеки выбрала для себя девиз своей любимой героини, Скарлетт О’Хара (Джеки в тот год прочла «Унесенных ветром» три раза подряд): «Я не буду оглядываться». Когда Ист-Хэмптон растаял в прошлом, началась новая страница жизни, центром которой сделался Нью-Йорк, на долгие годы ставший для Жаклин домом. После развода Джанет переехала с дочерьми в новую квартиру неподалеку от школы для девочек мисс Чапин, которую Джеки посещала с сентября 1935-го.
По воспоминаниям одной из ее одноклассниц, это учебное заведение было тогда прибежищем старых дев, пропитанным духом протестантизма «коренных» американцев. Директриса, мисс Этель Грэй Стрингфеллоу, делила квартиру с мисс Эвелин Скотт, не работавшей в школе, а преподавательница латыни – с мужеподобной учительницей физкультуры, которая на своих уроках муштровала девочек, как в армии: заставляла взбираться по канату и ползти на животе по спортивному залу, будто «над головой свистели пули». Школьным девизом, который красовался чуть ли не на каждом шагу, было латинское изречение «Fortiter et recte» («Отважно и справедливо»), а мисс Стрингфеллоу каждый божий день повторяла, словно мантру, весьма непонятную фразу «Будь заметной, не бросаясь в глаза». Школьная форма, какую Джеки носила в начальных классах, состояла из короткого полотняного сарафана бирюзового цвета, с поясом, из белой блузки с отложным воротничком и полотняных бирюзовых же брюк, а в старших классах девочки носили бирюзовые блузы и темно-зеленые сержевые юбки.
Утро в школе начиналось с того, что ученицы собирались в актовом зале на утреннюю молитву (англиканскую версию «Отче наш»), затем одна из старших девочек зачитывала отрывки из Священного Писания, после чего оглашались школьные объявления. Затем под военный марш, который играла на пианино учительница музыки, все расходились по классам. Минни Хикман вспоминала: «Во времена Джеки школа в основном состояла из протестанток. Максимум одна-две католички на класс, а еврейских девочек и того меньше, с типичными фамилиями вообще ни одной». Да и католического опыта сестрам Бувье определенно недоставало. Ли рассказывала: «Мы, конечно, не были такими католиками, как Кеннеди, но, когда жили в Нью-Йорке, каждое воскресенье ходили с дедушкой в церковь, а еще три раза в неделю посещали монастырь Сестер – Помощниц Блаженных Душ, так что подразумевалось, что в нас заложены основы католической веры».