Сара Груэн. Дом обезьян

   И шел по коридору.
   Дверь с треском распахнулась и стукнулась ручкой о стену. Джон рывком подтянул одеяло к подбородку. Аманда пискнула и постаралась сделать то же самое.
   Фрэн стояла в ногах кровати и, щурясь, старалась разглядеть в полумраке дочь.
   — Вот ты где, — сказала она, обходя кровать со стороны Аманды.
   В бесцветном свете луны Джон увидел, как в руке Фрэн сверкнула ложка. Аманда послушно села. Фрэн налила в ложку сироп, Аманда, как птенчик, открыла рот.
   — Это пойдет тебе на пользу, — кивнув, сказала Фрэн.
   После этого она развернулась, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.
   Наступила гробовая тишина.
   — Это было или мне померещилось? — ошеломленно спросил Джон.
   — Кажется, было.
   Джон тупо смотрел в потолок. Мимо дома проехала машина, свет фар мелькнул по стене спальни и исчез.
   — Поехали завтра со мной, — предложил Джон. — Оформим тебя как помощницу.
   Аманда прижалась к нему и подтянула к подбородку покрывало.
   — Спасибо, — она вцепилась в него, как паукообразная обезьянка, в ее теплом дыхании чувствовался аромат эвкалипта. — Потому что, если ты меня с ней оставишь, боюсь, я могу ее убить.

* * *

   На следующее утро Джон не шевелился, пока не услышал, что внизу включили телевизор. Это был верный знак, что родственники жены пришли в состояние бодрствования.
   Аманда спала, закинув руки за голову. Ее кудри рассыпались по подушке. Именно ее волосы поразили Джона, когда он впервые увидел ее в коридоре Колумбийского университета. Солнце освещало ее со спины, и она стояла перед ним словно в сияющем нимбе. Ее кудри всегда вырывались на свободу, даже когда были убраны в привычный узел. Аманда никогда не пользовалась резинками для волос; она закалывала волосы палочками для еды, карандашами, пластиковыми вилками, в общем, всем, что можно было воткнуть в эти непокорные спирали. Еще на заре их отношений Джон, прежде чем Аманда положит голову ему на плечо, приучил себя проверять, что воткнуто в ее шевелюру. Иначе он рисковал остаться без глаза. И неважно, как туго или как давно был сделан узел, какой-нибудь локон Аманды всегда выскакивал на свободу.
   Джон склонился над Амандой и уткнулся лицом в ее волосы. Он глубоко вдохнул, а потом куснул ее за ключицу. Боже, как же он любит ее! Ее и только ее. Восемнадцать лет он любит Аманду. Он никогда не был с другой женщиной, если не считать заслуживающий сожаления эпизод с Джинетт Пинегар, а он его и не считал.
   Аманда что-то промычала и отмахнулась от Джона.
   — Нам пора, — шепнул он.
   Она раскрыла глаза и улыбнулась, когда Джон приложил палец к ее губам.
   Под аккомпанемент повторного показа телеигры «Правильный выбор» Аманда стопками раскладывала на кровати их одежду, а Джон тем временем выкрал чемодан из шкафа в коридоре. Они действовали молча, но, встретившись глазами, чуть не расхохотались. Наконец они крадучись спустились на первый этаж и оказались перед парадной дверью.
   — До свидания! — крикнул Джон. — Мы уезжаем!
   По коридору из гостиной проплыл шум какой-то возни, за ним последовал быстрый топот.
   Аманда, чтобы подавить смех, прижала кулак к губам и втискивала ноги в блестящие черные сапожки на высоком каблуке, которые были полной противоположностью унтам «Маклакс». Джон любовался этой картиной, но недолго — в поле его зрения вторглись мощные ступни Фрэн в тапочках «Изотонер».
   — То есть как это — уезжаете? — Фрэн стояла, уперев руки в бока, глаза ее сверкали. — Куда это вы собрались?
   — В Канзас, — сказала Аманда.
   — В Лос-Анджелес, — в унисон с ней ответил Джон и добавил: — Подбирать дом.
   Аманда тотчас же смолкла и начала надевать розовое пальто с поясом. Ее глаза уже спрятались за солнцезащитными очками.
   К ним неспешно присоединился Тим.
   — Пока, Тим! Спасибо, что навестили, — жизнерадостно сказал Джон.
   — Пожалуйста, — плохо понимая, что происходит, отозвался старик.
   Джон взялся за ручку двери.
   — Подожди!
   От голоса Фрэн у Джона по спине забегали мурашки. Это был рефлекс — ее тон требовал подчинения. Джон морально приготовился встретиться взглядом с Фрэн и обернулся.
   — Да?
   — Вчера никто ничего не говорил ни о каком отъезде.
   — Все решилось в последнюю минуту. У нас не было выбора. Риелтор очень занят…
   — Очень, — поддакнула Аманда.
   Она завязывала пояс, стараясь держаться за спиной Джона.
   — Вы говорили, что ничего не решили и только думаете о переезде. Когда же вы вернетесь?
   — Понятия не имеем, — сказал Джон, подталкивая Аманду к выходу.
   Аманда чуть не бегом устремилась к машине. Джон с чемоданом в руке шел следом.
   — А нам что делать? — крикнула Фрэн с крыльца.
   — Оставайтесь, сколько хотите, — отозвался Джон. — До свидания, Фрэн. До свидания, Тим!
   — Увидимся на свадьбе! — крикнула через плечо Аманда, села в машину и захлопнула дверцу.
   Джон оглянулся. По дорожке шествовала Фрэн — крутой живот поддерживает несокрушимый бюст, женщина-армада.
   К тому времени, когда Джон захлопнул водительскую дверь, Аманда опустила солнцезащитный козырек и сделала вид, что роется в сумочке.
   — Жми, малыш, — не поднимая головы, сказала она.
   Джон дал задний ход, выехал на дорогу и рванул вперед. Уже на шоссе он наконец пристегнул ремень безопасности и спросил Аманду:
   — Какая еще свадьба?
   — Моя кузина Ариэль через три недели выходит замуж.
   — Вот это скорость!
   — Вынужденное бракосочетание, но официально мы об этом не знаем. Мы правда едем в Лос-Анджелес?
   — Нет. Мы едем в Канзас.
   — А…
   — Но потом ты можешь отправиться в Лос-Анджелес. Если действительно этого хочешь.
   — О господи…
   Аманда откинула голову и не отрываясь смотрела вперед. Они остановились на светофоре, Аманда молчала, и только когда загорелся зеленый свет, спросила:
   — Ты уверен?
   — Только если ты уверена, что ты этого действительно хочешь.
   Джон взглянул на Аманду, потом еще раз. Во второй раз уже с тревогой, потому что по щекам ее текли слезы. Но когда она потянулась к нему и погладила по затылку, лицо ее выражало блаженство.
   — Хочу. Я правда, правда хочу этого. Но ты уверен, что не против?
   — Да.
   Оба помолчали с минуту, потом Джон похлопал ее по колену и повторил:
   — Да. Уверен.

6

   Вылет из Цинциннати отложили сначала на двадцать минут, потом на десять, потом еще на пятнадцать, и в итоге задержка растянулась на шесть часов. Первой причиной задержки была объявлена погода, хотя небо было абсолютно чистым. Второе обвинение выдвинули против загруженности аэропорта О’Хара. Джон напомнил служащему аэропорта, что они не в О’Хара, но это оказалось не важно, очевидно, после каникул на авиалиниях произошел эффект домино с задержками. Джон был в ярости — он должен был приступить к расследованию целых два дня назад.
   И последний удар — он вылетел первым рейсом, но Кэт каким-то образом умудрилась прилететь накануне. Она сразу же сообщила Элизабет о своей удаче, а Джону выслала копию по электронной почте: «Прибыла на место, устроилась. Пока Джон не приехал, буду налаживать контакты». Должно быть, она вылетела ночным рейсом. Джон мысленно представил картинку — какой-нибудь несчастный торговец, у которого силой отобрали посадочный талон, связанный задыхается с кляпом во рту в служебной каморке аэропорта.
   Когда Джон и Аманда прибыли в «Резиденс Инн», в вестибюле, прислонившись к стене у камина, стояла Кэт. В отеле был «социальный час», и Кэт воспользовалась моментом — она пила бесплатное вино и одновременно распространяла вокруг себя заградительные волны. Со стороны казалось, будто она стоит под невидимым колпаком — если гости отеля случайно подходили к ней слишком близко, они тут же меняли курс и выглядели при этом недоумевающе.
   — Кэт.
   — Джон.
   — Ты помнишь Аманду?
   — Конечно, — Кэт оглядела Аманду и вяло подала ей руку. — Очень рада снова с вами встретиться. У вас здесь родственники?
   Она слегка вскинула голову и улыбнулась.
   — Нет, — сказала Аманда.
   Кэт молча смотрела на Аманду, предлагая конкретизировать ответ. Аманда так же молча смотрела на нее. Наконец Кэт отвела взгляд.
   — Что ж, оформляйтесь, не буду вам мешать, — сказала она и удалилась за новой порцией бесплатного вина.
   Джон вздохнул. Можно было не сомневаться — к вечеру Элизабет узнает об Аманде, и его расходы будут контролироваться соответственным образом.
   После непродолжительного обсуждения — стоит ли приглашать на ужин Кэт — они отправились на поиски недорогого ресторана. (Элизабет ясно дала понять, что коль скоро номера в отеле оборудованы кухнями, газета не будет оплачивать расходы на питание в ресторанах.)
   — Итак, — сказала Аманда, сидя за столиком над «Маргаритой» и куриными крылышками, — знаешь, что мне заявила мама вчера вечером?
   — Что я неотесанный чурбан и ты должна от меня уйти, — сказал Джон, распиливая недожаренный стейк.
   — Совсем наоборот. Она сказала, что бросать тебя не следует, потому что мои яйцеклетки — просроченный товар. Можешь в это поверить?
   — Конечно, могу.
   Аманда изумленно вытаращила глаза.
   — Что?
   Джон тут же осознал свою ошибку.
   — Нет, — с чувством сказал он. — Конечно, нет. Я хотел сказать, что верю, что твоя мать могла ляпнуть такое. Ведь смогла же!
   Аманда смиренно вздохнула и потянулась к корзинке с крылышками. Она взяла одно, как миниатюрный кукурузный початок, двумя пальцами, очень внимательно его осмотрела и откусила кусочек.
   — Значит, ты не считаешь, что они просрочены?
   — Твои яйцеклетки? Нет, не думаю.
   Аманда пожевала пару секунд, глядя куда-то в сторону, и придвинула к себе бокал с коктейлем. Бокал был просто огромный, как аквариум.
   — Как ты думаешь, — спросила Аманда, гоняя красной соломинкой кубики льда в бокале, — если у нас будут дети, я стану такой же, как моя мать?
   — Ты никогда не станешь такой, как твоя мать, — ответил Джон с набитым ртом. — Твоя мать — ходячий ужас. Она — Годзилла. А ты, моя дорогая, — он указал в ее сторону вилкой, в этом заведении это можно было себе позволить, — ты — само совершенство.
   — Но ведь так говорят? Что женщина становится копией своей матери? — Аманда, причмокивая, допила последние капли «Маргариты», потом украдкой огляделась по сторонам и быстро слизнула соль с края бокала. — Боже, надеюсь, этого не случится, — сказала она и снова закрутила соломинкой в бокале.
   — Не случится.
   — Мне кажется, я хочу, — продолжила Аманда, — хочу ребенка.
   Джон внимательно на нее посмотрел. В уголках рта Аманды остались разводы от соуса барбекю. Она сказала это всерьез или просто под воздействием Фрэн и текилы? Тема эта поднималась уже не первый год. Обычно это происходило после того, как Аманда ходила на вечеринку поздравлять какую-нибудь забеременевшую приятельницу, или после того, как она встречалась со своими родителями. До сих пор, к радости Джона, тема ребенка возникала и так же быстро исчезала. Ему казалось, что дети — это тяжкое бремя, и он боялся, что появление ребенка изменит их отношения с Амандой. И еще вместе с ребенком в его жизнь неминуемо вторглась бы Фрэн, не говоря уже о его собственной матери.
   — Ты думаешь, это подходящая идея, учитывая твой переезд через всю страну? — осторожно поинтересовался Джон.
   — К тому времени, когда это случится, либо я вернусь в Филадельфию, либо ты переедешь в Лос-Анджелес. И потом, вдруг моя мама права? Вот мы избегаем этого столько лет, а вдруг окажется, что мы откладывали слишком долго?
   — В наше время женщины рожают и на шестом десятке.
   — Ага, всякие фрики, — Аманда помолчала немного и добавила: — Я не хочу быть такой. Не хочу быть старой матерью.
   Джон потянулся через стол и взял Аманду за руку.
   Она говорила правду — им обоим было уже по тридцать шесть. Он, естественно, не чувствовал себя на тридцать шесть. Но как и когда это случилось?

* * *

   — Это Кэт. Оставьте сообщение.
   — Это снова я, — сказал Джон. — Перезвони мне.
   Это было уже третье сообщение, и, пока он придумывал оправдания для автоответчика — может, она в душе или выскочила из отеля позавтракать и забыла мобильник в номере, — тревога нарастала. Они уже на два дня отставали от графика, во всяком случае, он-то точно отставал. Кто знает, что у Кэт на уме?
   Аманда встала ни свет ни заря, заявила, что в отеле варят невозможный кофе, а выпечка у них тверже бетона, и прогулялась в ближайшую бакалейную лавку. Она была не в духе, и Джон чувствовал себя виноватым, потому что всю ночь ворочался в постели.
   Он позвонил портье и попросил связать его с номером Кэт.
   — Привет, Кэт. Может, у тебя сотовый разрядился? Перезвони мне. Надо разработать план совместных действий.
   Джон позвонил в университет, ему ответили, что никаких индивидуальных интервью не будет. Позже утром будет пресс-конференция, первая после нападения, а до того — никаких заявлений. Отсрочка показалась ему странной, учитывая, что репортеры уже не первый день шерстили обстановку вокруг университета.
   Потом он позвонил в больницу. Там первым делом поинтересовались, является ли он членом семьи пострадавшей, а потом наотрез отказались подтвердить присутствие или отсутствие в больнице Исабель Дункан. Джон спорить не стал, хотя знал, что она именно там. Это был единственный травматологический центр первого уровня в округе. Если ее там нет, зачем спрашивать — родственник ли он? После этого Джон оставил сообщение на ее домашнем телефоне.
   — Привет, Исабель. Это Джон Тигпен. Мы встречались… э-э… ну, я уверен, что вы помните.
   Он наговорил больше, чем следовало. Ему хотелось, чтобы Исабель поверила, что он действительно волнуется за нее, а не просто напрашивается на интервью.
   И это было правдой — ночью он видел ее в кошмарном сне. Будто ждет ее в холле лаборатории. Она беззвучно подходит со спины и касается его руки.
   «Идите за мной», — шепчет Исабель, и Джон чувствует покалывание по всему телу.
   Губы Исабель едва не касались его уха. Ее дыхание пахло лимонным шербетом. Он шел за Исабель и смотрел на ее бедра, на то, как она идет, ставя одну ногу четко перед другой, как выслеживающий зверя индеец. Мелькнула чья-то тень, и он замер как вкопанный. А уже в следующий миг точно знал, что произойдет дальше. Он вытянул вперед руки и рванулся к Исабель. Она обернулась, на лице ее было удивление. Но прежде чем она успела что-то сказать, ее отбросило к раскаленной добела стене. Ее как будто уносило в солнце. Исабель исчезала постепенно — сначала спина, потом лицо, бедра, плечи. Потом исчезли развевающиеся перед лицом длинные волосы, затем руки и ноги. Джон очнулся от кошмара. Он взмок от пота, его трясло, сердце бешено колотилось в груди. Только спустя несколько секунд он понял, что лежит не в своей кровати. Над ним склонилась Аманда.
   — Боже, малыш, что случилось? — она положила ладонь ему на грудь. — У тебя сердце колотится, как у мышки-песчанки.
   — Все хорошо. Просто дурной сон.
   Аманда включила прикроватную лампу.
   — Ох! — Джон заслонил глаза ладонью.
   Аманда ощупала его лоб и внимательно посмотрела в глаза.
   — Это не инфаркт. Правда, — сказал он.
   Аманда выключила свет и снова легла.
   — Что ты видел?
   — Где?
   — Во сне.
   Джон тряхнул головой.
   — Не могу описать, слишком неправдоподобно.
   Джон лежал с открытыми глазами. Вдруг он звал во сне Исабель? Скорее всего — нет, раз Аманда пристроилась у него под боком и гладила по плечу, пока он не уснул. Но утром он уже был не так в этом уверен.
   Джон понял, что сидит, тупо уставившись на батарею. Он встряхнулся и очередной раз набрал номер Кэт. На этот раз не стал оставлять сообщение, потому что оно получилось бы малоприятным. Он решил, что, если Кэт не ответит через десять минут, он будет действовать самостоятельно. Если они продублируют друг друга, это будет не его вина.
   Джон пригубил кофе, который Аманда принесла из холла (она права — кофе отвратительный), и запустил компьютер. Набрав в поисковике «Лига освобождения Земли, университет Канзаса», он с изумлением наблюдал, как загружаются ответы на его запрос.
   «Гугл» выдал тридцать две страницы. Видеопослание как вирус распространилось на «Ютьюбе», в персональных блогах и на форумах активистов по защите животных. Джон уже не раз видел подобное, но эффект был все тот же — он смотрел на картинку, как кролик на удава.
   Мужчина в черной маске балаклава сидел за металлическим столом. В комнате не было ни окон, ни какой бы то ни было мебели, только беленые кирпичные стены. Руки в перчатках лежат на столе, изображение насыщено оливково-желтыми оттенками, как домашнее видео семидесятых.
   Мужчина смотрел на страничку текста, который лежал на столе. Казалось, он прочитал весь текст до конца и лишь потом обратился к камере. Начал он с того, что перечислил «агентов ужаса»: Питер Бентон, Исабель Дункан, еще несколько человек, связанных с Лабораторией по изучению языка обезьян, и ректор университета Томас Брэдшоу. Потом он обнародовал их адреса, включая почтовые индексы и номера телефонов.
   — Вы все омерзительны и одинаково виновны, и те, кто пытает животных, и те, кто этому способствует. Вы сидите в своих комфортабельных офисах в сотнях миль от лабораторий, где сумасшедшие ученые-извращенцы ставят опыты на невинных и безответных приматах. Мы вас остановим. Вы ответите за свои действия, как ответила Исабель Дункан. Теперь ваши адреса известны всем и каждому. Кто знает, на что решится человек, которому не все равно? Томас Брэдшоу, мы затопили ваш дом, но что последует за этим? Может, зажигательная бомба? А вдруг ваша семья будет дома и попадет в ловушку, как безвинные обезьяны, которых вы истязаете во имя науки? Или, может, что-то случится с вашей машиной, но вы не узнаете об этом, пока не сядете за руль, только будет уже слишком поздно. Что тогда вы скажете своим детям, Томас Брэдшоу? В итоге вы станете таким же беспомощным, как обезьяны, которых вы все эти годы держите взаперти в своей гнусной, зловонной лаборатории.
   Мужчина снова сверился с текстом. Когда он посмотрел в камеру, сквозь дырку для рта в лыжной маске стало видно, что он улыбается.
   — Сейчас исследования остановлены. Остановили их мы, а вот сделать так, чтобы они не возобновились, ваша задача. Потому что теперь вы знаете, что будет с вами, если вы этого не сделаете. Мы будем освобождать обезьян снова и снова, мы придем за вами, за каждым из вас, снова, снова и снова. Мы не отступим. Мы — ЛОЗ. Мы повсюду, и мы не сдадимся. Мы придем за вами.
   Запись кончилась. Джон несколько секунд смотрел на застывший кадр, пока наконец не понял, что сидит с отвисшей челюстью.
   Пытки? Сумасшедшие ученые? Безответные обезьяны? Даже после краткого знакомства с лабораторией Джон мог с уверенностью сказать, что все, кто там работал, делали все, чтобы бонобо как можно больше сами контролировали среду своего обитания. Бонобо идут на контакт, потому что хотят контактировать, — таково было исходное условие проекта. Неужели эти люди, эти террористы, взорвали лабораторию только потому, что в названии проекта фигурировало слово «лаборатория»? Можно ли было этого избежать, если бы исследования назвали просто «Проект по изучению языка человекообразных обезьян»?
   Как Исабель? Джон задался вопросом, сможет ли он как бы телепатически почувствовать ее, если закроет глаза и постарается сконцентрироваться. Попробовал. Не сработало. А потом нахлынуло чувство вины.
   Джон допил кофе одним глотком и скривился от попавшего в рот осадка. Пришлось прополоскать рот в кухоньке номера. А потом он позвонил в университет. А не пошла бы эта Кэт к черту.

7

   День Исабель провела в ожидании: в ожидании санитаров, которые перекатывали ее с места на место; в ожидании анализов и процедур; в ожидании докторов и консультаций. Но больше всего она ждала Питера и новостей о бонобо.
   Кто-то из них пострадал? Пострадал от обезвоживания? Нашли для них подходящее помещение? Во всех комнатах ожидания больницы по телевизору повторяли репортаж о взрыве в лаборатории и жуткое видео, которое распространили по всему Интернету. Видео было очень коротким и снято через плечо оператора. Губы, скрытые под лыжной маской, шевелились, но Исабель не могла расслышать, что они произносят.
   Она и мысли не допускала, что Селия причастна к тому, что произошло. Исабель с опаской относилась к людям, но бонобо она доверяла на сто процентов, а бонобо обожали Селию. С первого же дня знакомства с Селией Бонзи сказала на языке жестов: «Селия любить! Делать гнездо. Селия быстро приходить к Бонзи любить».
   По мере того как день подходил к концу, первобытная тоска все больше заполняла одиночество Исабель. После того как Питер сказал, что ее мать не приедет, тоска превратилась в иррациональное и мучительное желание. Она, конечно, знала, что в конце концов Питер проникнет в тайны ее родословной, но все же отделяла от истории своей семьи удобоваримые куски. Пока что он знал, что отец ее ушел, а мать стала алкоголичкой, хотя порядок событий мог быть и обратным. Знал Питер и о неблагополучии ее семьи, о том, что ее брата в пятнадцать лет исключили из школы и пагубное пристрастие унесло его далеко от дома. Исабель даже не знала — жив он или нет. Что-то Питер знал о ее школьных годах, о том, что ей так и не удалось ни с кем подружиться, потому что родители других детей, узнав, что творится у нее дома, пресекали всякое дальнейшее общение. В общих чертах он знал о том, что ее дразнили в школе из-за ее одежды, купленной в благотворительном магазине, и странных завтраков, но не конкретно о бутербродах с консервированной кукурузой и о том, какое впечатление они произвели на миссис Батсон. Миссис Батсон через Мишель начала каждый день передавать дополнительные завтраки для Исабель. Этот акт благотворительности окончательно утвердил Исабель в статусе парии. Не рассказывала она ему и о том дне, когда Мэрилин Чо беззвучно прыгала у нее за спиной на игровой площадке, точно и безжалостно передразнивая свою жертву. Мэрилин не подозревала, что Исабель видит ее кривляющуюся тень на асфальте. И, уж конечно, Питер не знал о «дядях», о том, как ее мама мчалась в ванную комнату, чтобы намазать губы розовой помадой, после чего загоняла детей в подвал, как будто каждый визит «дяди» был каким-то забавным секретом. Не знал он и о том, как они с братом смотрели «Маппет-шоу» или программы для школьников и старались не обращать внимания на то, что происходит в доме, и о том, что после того, как мужчина уходил, мама скрывалась в ванной и долго-долго плакала.
   И все же Исабель представляла, как мама едет к ней, как она нашла в себе силы на этот поступок и вот-вот войдет в палату. Она обнимает дочь, как маленькую, и говорит, что очень-очень перед ней виновата. Говорит, что теперь все будет хорошо. Исабель ей верит. Во что же еще верить? В то, что она одна лежит в больничной палате, а рядом никого из родственников и друзей?
   После обеда в палату заглянула Бьюла и лучезарно улыбнулась.
   — К вам пришли, — сообщила она.
   Глаза Исабель наполнились слезами. Она пришла.
   — Это ваша сестра, — добавила Бьюла.
   Исабель растерялась.
   В палату шагнула Кэт Дуглас.
   — Доктор Дункан, рада снова вас увидеть. Как вы… — она запнулась и вытаращила глаза. — Ого.
   Кэт быстро выхватила из кармана цифровую камеру, сделала снимок и убрала обратно.
   Исабель вскрикнула и подалась вперед за блокнотом с ручкой, которыми пользовалась для общения с медсестрами. Ручку она случайно сбросила на кафельный пол и тогда, размахнувшись, швырнула в Кэт блокнотом. Блокнот в полете раскрылся, захлопал страницами и приземлился на пол, как неоперившийся птенец.
   Бьюла метнулась к Кэт, по ее лицу было видно, что она осознала весь ужас происходящего.
   — Вы сказали, что вы ее сестра, — гневно прошипела она. — Как вы посмели? Убирайтесь отсюда!
   Кэт склонилась над Исабель.
   — Очень серьезные шины, — сказала она, внимательно разглядывая лицо Исабель. — Вы хоть говорить можете?
   — Кто вы такая, черт возьми? — пробасил за их спинами Питер.
   Слезы текли по щекам Исабель, она очень быстро показывала обеими руками: «Убери ее отсюда. Убери ее отсюда. Убери ее отсюда».
   Питер схватил Кэт за плечо и развернул вокруг оси.
   — Уберите руки! — завизжала Кэт. — Это насилие!
   Питер притянул ее к себе и прошептал в самое ухо:
   — Ну, так засуди меня.
   Глаза его блестели, улыбка не предвещала ничего хорошего. Кэт вскинула голову и посмотрела ему в глаза. Питер тряхнул ее так сильно, что она смогла устоять только потому, что он не отпускал ее плечо.
   — Звоните в полицию, — сказал он Бьюле.
   — Хорошо, хорошо, я ухожу, — сказала Кэт.
   Она постаралась успокоиться и посмотрела на руку, которая держала ее за плечо. Глаза Кэт сверкнули — она зафиксировала палец без одной фаланги.
   — Еще как уходишь, — сказал Питер и подтолкнул ее к двери. — Проваливай.

8

   Напротив административного корпуса университета в ожидании официального заявления собралось полдюжины новостных команд и горстка репортеров. Нескольких Джон узнал. Один был его сокурсником в Колумбийском университете. Он женился на скромной наследнице семейного состояния с летним домом в Хэмптоне, после чего осел в «Нью-Йорк таймс». Филипп Андервуд. Он присутствовал при инциденте с Жинетт Пайнгар. Именно Филипп держал ноги Джона в вертикальном положении, пока кто-то подносил к его рту воронку. Все происходило как в тумане и со временем не стало четче. Прошло немало лет, а Джон по-прежнему чувствовал неловкость и не хотел встречаться ни с кем, кто был свидетелем того происшествия. Вторым был ветеран журналистики, с которым Джон работал в «Нью-Йорк газетт». Он прославился тем, что писал предостережения на клейкой ленте и приклеивал на свои упаковки с ленчем, чтобы никто не вздумал утащить их из общего холодильника. А еще он пользовался устаревшими выражениями, типа «похоронить суть» и «заглавный параграф». Он был тощим и в то же время с брюшком, к тому же во всех отношениях серым — серые волосы, одежда, лицо. Несколько лет назад он развелся, и судебный процесс высосал из него всю энергию, лишил красок и, возможно, отнял десяток лет жизни. Пожилой репортер в мятом тренче курил на холодном ветру. Джон подошел к нему и встал рядом.