Саймак Клиффорд Дональд. Принцип оборотня

   — Что твоей душе угодно, — сказал Блейк. — Только смотри, чтобы без кроликов.
   Он отвернулся от окна и пошёл в столовую. Со стен на него уставились глаза — тысячи глаз, глаз без лиц, глаз, сорванных со множества лиц и наклеенных на стены. Глаз, составляющих пары и существующих поодиночке. И все они смотрели прямо на Блейка.
   Были здесь синие детские глазки, глядевшие с задумчивой невинностью; глаза, налитые кровью и горевшие устрашающим огнём; был глаз распутника и мутный, слезящийся глаз дряхлого старика. И все они знали Блейка, знали, кто он такой. Если бы к этим глазам прилагались рты, все они сейчас говорили бы с Блейком, кричали на него, строили ему гримасы.
   — Дом! — воскликнул он.
   — В чем дело, сэр?
   — Глаза!
   — Сэр, вы же сами сказали: все, что угодно, только не кроликов. Я подумал, что глаза — нечто совершенно новое…
   — Убери их отсюда! — взревел Блейк.
   Глаза исчезли, и вместо них появился пляж, сбегавший к морю. Белый песок тянулся до вздымающихся волн, бьющих в берег, а на далёком мысу гнулись под ветром хилые, истерзанные стихией деревья. Над водой с криками летали птицы, а в комнате стоял запах соли и песка.
   — Лучше? — спросил Дом.
   — Да, — ответил Блейк, — гораздо лучше. Большое спасибо.
   Он сидел, заворожённо глядя на эту картину. Как будто на пляже сидишь, думалось ему.
   — Мы включили звук и запах, — сказал Дом. — Можем добавить и ветер.
   — Нет, — ответил Блейк, — этого вполне достаточно.
   Грохочущие волны набегали на берег, птицы с криками реяли над ними, по небу катились чёрные тучи. Интересно, существует ли нечто такое, что Дом не способен воспроизвести на этой стене? Тысячи комбинаций, сказал он. Человек может сидеть здесь и смотреть на то, что создал на стене Дом.
   Дом, подумал Блейк. Что такое дом? Как он развился в то, чем стал? Сначала, на туманной заре человечества, дом был всего лишь укрытием, защищавшим людей от ветра и дождя, местом, куда можно было забиться, спрятаться. И это определение применимо к нему и сейчас, но теперь люди не только забиваются и прячутся в него; дом стал местом для жизни. Быть может, когда-нибудь в будущем настанет день и человек перестанет покидать свой дом, будет проводить в нем всю свою жизнь, не отваживаясь выглянуть за дверь, избавившись от необходимости или потребности пускаться в странствия.
   И день этот, сказал себе Блейк, может быть, ближе, чем думают. Поскольку дом — уже не просто укрытие и не просто место, где живут. Он стал приятелем и слугой, и в его стенах найдётся все, что может понадобиться человеку.
   Рядом с гостиной располагалась маленькая комнатка, где стоял трехмерник — естественное продолжение и плод развития телевидения, которое Блейк знал ещё двести лет назад. Но теперь его не смотрели и слушали, а как бы ощущали на себе. Растянувшийся вдоль стены кусочек морского берега — частица образа, подумал Блейк. Оказавшись в этой комнате и включив прибор, вы приобщаетесь к действию и словно участвуете в спектакле. Вас не просто подхватывают и обволакивают звуки, запахи, вкус, температура и ощущение происходящего; вы как-то незаметно превращаетесь в сознающую и сопереживающую частицу того действия и того чувства, которые разворачивает перед вашими глазами комната.
   А напротив трехмерника, в углу жилой золы, располагалась библиотека, храня в своём наивном электронном естестве всю литературу, уцелевшую на протяжении долгой истории человечества. Здесь можно было поворотом диска вызвать к жизни все ещё сохранившиеся мысли и надежды любого человеческого существа, когда-либо писавшего слова в надежде запечатлеть на бумажном листе собранные воедино чувства, убеждения и опыт, ключом бьющие из глубин разума.
   Этот дом далеко ушёл от своих собратьев двухсотлетней давности, превратившись в строение и институт, достойные удивления. Быть может, ещё через двести лет он изменится и усовершенствуется настолько, насколько изменился за два прошедших века. Есть ли предел развитию самого понятия «дом»? — спросил себя Блейк.
   Он развернул газету и увидел, что Дом был прав: новостей оказалось немного. Ещё трех человек выбрали в кандидаты на Кладезь Разума, и теперь они войдут в число избранных, чьи мысли и характеры, знания и ум вот уже 300 лет вводятся в большой банк разума, хранящий в своих сердечниках накопленные умнейшими людьми планеты суждения и идеи.
   Североамериканский проект изменения погоды в конце концов отослали на пересмотр в верховный суд, заседавший в Риме.
   Перебранка по вопросу о судьбе креветок и побережья Флориды все ещё продолжается.
   Исследовательский звездолёт, отсутствовавший десять лет и считавшийся пропавшим, наконец приземлился в Москве.
   И последнее: окружные слушания по предложенным биоинженерами программам начнутся в Вашингтоне завтра. Статья о биоинженерии сопровождалась двумя заметками, по колонке каждая. Одну написал сенатор Чандлер Гортон, вторую — сенатор Соломон Стоун.
   Блейк свернул газету и уселся читать.
   «Вашингтон, Северная Америка. Завтра здесь откроются окружные слушания. Два сенатора Северной Америки вступят в единоборство из-за плана вызывающей многочисленные споры биоинженерной программы. Ни один проект последних лет не будоражил до такой степени воображение общественности. Нет в сегодняшнем мире вопроса, вызывающего большие разногласия.
   Два североамериканских сенатора занимают диаметрально противоположные позиции. Впрочем, они соперничали друг с другом на протяжении почти всей своей политической карьеры. Сенатор Чандлер Гортон твёрдо стоит за одобрение предложения, которое в начале будущего года будет вынесено на всемирный референдум. Сенатор Соломон Стоун находится в столь же твёрдой оппозиции к нему.
   В том, что эти два человека оказались по разные стороны баррикад, нет ничего нового. Но политическое значение этого вопроса возрастает в связи с так называемым принципом Единогласия, предусматривающим, что по вопросам такого рода, вынесенным на всемирный референдум, наказы избирателей должны быть единогласно утверждены членами Всемирного Сената в Женеве. Таким образом, при голосования «за» от сенатора Стоуна потребуют отдать свой голос в сенате в поддержку мероприятия. Не сделав этого, он вынужден будет отступить, подав в отставку со своего поста. Тогда будут назначены специальные выборы для заполнения вакансии, образовавшейся в результате его отставки. В списки на внеочередные выборы попадут лишь те кандидаты, которые предварительно заявили о своей поддержке мероприятия.
   Если референдум отклонит мероприятие, точно в таком же положении окажется сенатор Гортон.
   В прошлом в подобных ситуациях некоторые сенаторы сохраняли свои посты, голосуя за предложения, против которых они возражали. Ни Стоун, ни Гортон, по мнению большинства обозревателей, на это не пойдут. Оба поставили на карту своё доброе имя и политическую карьеру. Их политические философии находятся на противоположных полюсах спектра, а многолетняя личная неприязнь друг к другу стала в сенате притчей во языцех. Сейчас никто не верит, что тот или другой…»
   — Простите, сэр, — сказал Дом, — но Верхний Этаж информирует меня, что с вами происходит нечто странное. Надеюсь, вы здоровы?
   Блейк поднял голову.
   — Да, — ответил он, — я здоров.
   — Однако мысль повидаться с врачом, вероятно, покажется вам достойной внимания, — настаивал Дом.
   Блейк отложил газету. В конце концов, несмотря на всю свою чопорность, Дом действует из лучших побуждений. Ведь это вспомогательный механизм, и единственная его цель и забота — служить человеческому существу, которому он даёт кров.
   — Может, ты и прав, — сказал Блейк.
   Несомненно, что-то было не так.
   За сутки с ним дважды происходило нечто странное.
   — В Вашингтоне был какой-то врач, — сказал он. — В той больнице, куда меня привезли, чтобы оживить. По-моему, его звали Даниэльс.
   — Доктор Майкл Даниэльс, — сказал Дом.
   — Ты знаешь его имя?
   — У нас есть полное досье на вас, — отвечал Дом. — А иначе мы не смогли бы обслуживать вас должным образом.
   — Значит, у тебя есть его номер? Ты можешь позвонить ему?
   — Разумеется. Если вы этого пожелаете.
   — Будь любезен, — сказал Блейк. Он положил газету на стол, поднялся и пошёл в гостиную. Там уселся перед телефоном, и маленький экран, моргая, засветился.
   — Минутку, — проговорил Дом. Экран прояснился, и на нем появились голова и плечи доктора Майкла Даниэльса.
   — Это Эндрю Блейк. Вы меня помните?
   — Конечно, помню, — ответил Даниэльс. — Только вчера вечером думал о вас. Как у вас дела?
   — Физически я в полном порядке, — сказал Блейк. — Но у меня были… наверное, вы назвали бы их галлюцинациями — до тех пор, пока не поняли бы, что это нечто совсем иное.
   — Но вы не думаете, что это галлюцинации?
   — Совершенно уверен, что нет, — ответил Блейк.
   — Вы не могли бы приехать? — спросил Даниэльс. — Я хотел бы обследовать вас.
   — Приеду с радостью, доктор.