Страница:
Руки отпустили его, он остался стоять.
— Дэниэл Фрост, — начал судья. — Я изложу дело кратко и по существу. Вас доставили в суд и подвергли допросу под наркозом. Вы признаны виновным, приговор вам уже вынесен и приведен в исполнение — в полном соответствии с законом.
— Что такое? — вскричал Фрост. — Какой приговор? В чем я обвиняюсь?
— В измене, — сообщил судья.
— Какая измена? Ваша честь, вы, должно быть, сошли с ума…
— Не государственная… Измена человечеству.
Фрост до боли в пальцах сжал спинку стула. На него нахлынул ужас, мозг оцепенел. Слова переполняли его, но он крепко сжал губы и молчал.
Не время, осознал он каким-то краешком ума, еще оставшимся ясным, не надо говорить наспех, не надо эмоций. Он, возможно, и так уже сказал больше, чем следовало. Слова — это инструмент, ими надо пользоваться умело.
— Ваша честь, — наконец решился Фрост. — Я протестую. У вас нет оснований для…
— Есть, — прервал его судья. -Поразмыслите и поймете, что основания есть. Следует пресекать деятельность, ставящую под угрозу план продления человеческой жизни. Я вам процитирую…
— Нет надобности, — покачал головой Фрост. — Хотя я и не знаю, что вы имеете в виду. Впрочем, никакой измены с моей стороны быть не могло
— я работаю именно ради продления жизни. Я — заведующий отделом в Нетленном Центре…
— При допросе под наркозом, — перебил его судья, — вы согласились с тем, что использовали свое положение, дабы попустительствовать разного рода издателям — очевидно, желая нанести ущерб этому плану.
— Ложь! — вскричал Фрост. — Все не так!
Призрак грустно покачал головой.
— Увы, именно так. Вы признались в этом. С чего бы вы стали наговаривать на себя?
— Суд… — горько произнес Фрост. -Среди ночи. Хватают на улице и насильно привозят сюда. Без официального ареста. Без адвоката. И, полагаю, без права на апелляцию.
— Вы абсолютно правы, — кивнул судья. -Без права на апелляцию. В соответствии с законом, результат подобной экспертизы, вкупе с решением суда, является окончательным. Согласитесь, это самый надежный способ достичь правосудия.
— Правосудиям?!
— Мистер Фрост, — укоризненно взглянул на него судья. — Я проявлял терпение. Учитывая ваше прежнее служебное положение, я был крайне снисходителен к вашим репликам — вряд ли уместным в суде. Могу уверить вас, что разбирательство велось должным образом и в полном соответствии с законом. Вы признаны виновным по обвинению в измене, приговор я вам сейчас зачитаю.
Призрачная рука ушла в темноту, извлекла оттуда очки и водрузила их на нос. Потом — все еще продолжая жить отдельно — рука подняла стопку шелестящих бумаг.
— Дэниэл Фрост, — начал судья, -решением суда вы признаны виновным по обвинению в измене человечеству. Факт измены составляет сознательный саботаж программы достижения бессмертия — не только для лиц, находящихся в данный момент в дееспособном состоянии, но и для тех, чьи тела находятся на сохранении. По приговору суда, в полном соответствии с законом вы, Дэниэл Фрост, изгоняетесь из общества, вследствие чего вам запрещено…
— Нет! — закричал Фрост. — Вы по можете так поступить! Это…
— Пристав! — крикнул судья.
Цепкие пальцы схватили Фроста за плечо.
— Заткнись, ты! И слушай, что тебе говорят.
— Вам запрещается общение, — продолжал судья, — и любого рода контакты с людьми, которым, в свою очередь, под угрозой аналогичного наказания, запрещается вступать в какие-либо связи с вами. Вы лишаетесь личного имущества, кроме — в целях соблюдения приличий — той одежды, которая находится на вас. Остальное имущество конфискуется. Вы также лишаетесь всех прав, кроме права на сохранение тела после смерти. Кроме того, чтобы окружающие люди осведомлены о вашем положении изгнанника и могли бы избежать контакта с вами, у вас на щеках и лбу будет вытатуирована буква «О» красного света.
Судья отложил бумаги и снял очки.
— Хочу добавить еще вот что, — сказал он. — Из милосердия татуировка была нанесена, пока вы находились под действием наркотика. Процедура эта весьма болезненная, а в задачу суда не входило причинить вам дополнительные страдания или унижения. Но должен вас предостеречь. Суд понимает, что применением различных средств татуировка может быть сокрыта или даже сведена. Не советую вам поддаваться подобному соблазну. Наказанием за этот поступок будет лишение вас последнего из оставшихся у вас прав.
Он пристально взглянул на Фроста.
— Вам понятно?
— Да, — пробормотал Фрост, — мне понятно.
Судья потянулся за молоточком и стукнул по столу.
Звук глухо прозвучал в пустой комнате.
— Дело закрыто, — сказал он. — Пристав, вышвырните его на улицу. То есть, я хотел сказать — отпустите.
— Дэниэл Фрост, — начал судья. — Я изложу дело кратко и по существу. Вас доставили в суд и подвергли допросу под наркозом. Вы признаны виновным, приговор вам уже вынесен и приведен в исполнение — в полном соответствии с законом.
— Что такое? — вскричал Фрост. — Какой приговор? В чем я обвиняюсь?
— В измене, — сообщил судья.
— Какая измена? Ваша честь, вы, должно быть, сошли с ума…
— Не государственная… Измена человечеству.
Фрост до боли в пальцах сжал спинку стула. На него нахлынул ужас, мозг оцепенел. Слова переполняли его, но он крепко сжал губы и молчал.
Не время, осознал он каким-то краешком ума, еще оставшимся ясным, не надо говорить наспех, не надо эмоций. Он, возможно, и так уже сказал больше, чем следовало. Слова — это инструмент, ими надо пользоваться умело.
— Ваша честь, — наконец решился Фрост. — Я протестую. У вас нет оснований для…
— Есть, — прервал его судья. -Поразмыслите и поймете, что основания есть. Следует пресекать деятельность, ставящую под угрозу план продления человеческой жизни. Я вам процитирую…
— Нет надобности, — покачал головой Фрост. — Хотя я и не знаю, что вы имеете в виду. Впрочем, никакой измены с моей стороны быть не могло
— я работаю именно ради продления жизни. Я — заведующий отделом в Нетленном Центре…
— При допросе под наркозом, — перебил его судья, — вы согласились с тем, что использовали свое положение, дабы попустительствовать разного рода издателям — очевидно, желая нанести ущерб этому плану.
— Ложь! — вскричал Фрост. — Все не так!
Призрак грустно покачал головой.
— Увы, именно так. Вы признались в этом. С чего бы вы стали наговаривать на себя?
— Суд… — горько произнес Фрост. -Среди ночи. Хватают на улице и насильно привозят сюда. Без официального ареста. Без адвоката. И, полагаю, без права на апелляцию.
— Вы абсолютно правы, — кивнул судья. -Без права на апелляцию. В соответствии с законом, результат подобной экспертизы, вкупе с решением суда, является окончательным. Согласитесь, это самый надежный способ достичь правосудия.
— Правосудиям?!
— Мистер Фрост, — укоризненно взглянул на него судья. — Я проявлял терпение. Учитывая ваше прежнее служебное положение, я был крайне снисходителен к вашим репликам — вряд ли уместным в суде. Могу уверить вас, что разбирательство велось должным образом и в полном соответствии с законом. Вы признаны виновным по обвинению в измене, приговор я вам сейчас зачитаю.
Призрачная рука ушла в темноту, извлекла оттуда очки и водрузила их на нос. Потом — все еще продолжая жить отдельно — рука подняла стопку шелестящих бумаг.
— Дэниэл Фрост, — начал судья, -решением суда вы признаны виновным по обвинению в измене человечеству. Факт измены составляет сознательный саботаж программы достижения бессмертия — не только для лиц, находящихся в данный момент в дееспособном состоянии, но и для тех, чьи тела находятся на сохранении. По приговору суда, в полном соответствии с законом вы, Дэниэл Фрост, изгоняетесь из общества, вследствие чего вам запрещено…
— Нет! — закричал Фрост. — Вы по можете так поступить! Это…
— Пристав! — крикнул судья.
Цепкие пальцы схватили Фроста за плечо.
— Заткнись, ты! И слушай, что тебе говорят.
— Вам запрещается общение, — продолжал судья, — и любого рода контакты с людьми, которым, в свою очередь, под угрозой аналогичного наказания, запрещается вступать в какие-либо связи с вами. Вы лишаетесь личного имущества, кроме — в целях соблюдения приличий — той одежды, которая находится на вас. Остальное имущество конфискуется. Вы также лишаетесь всех прав, кроме права на сохранение тела после смерти. Кроме того, чтобы окружающие люди осведомлены о вашем положении изгнанника и могли бы избежать контакта с вами, у вас на щеках и лбу будет вытатуирована буква «О» красного света.
Судья отложил бумаги и снял очки.
— Хочу добавить еще вот что, — сказал он. — Из милосердия татуировка была нанесена, пока вы находились под действием наркотика. Процедура эта весьма болезненная, а в задачу суда не входило причинить вам дополнительные страдания или унижения. Но должен вас предостеречь. Суд понимает, что применением различных средств татуировка может быть сокрыта или даже сведена. Не советую вам поддаваться подобному соблазну. Наказанием за этот поступок будет лишение вас последнего из оставшихся у вас прав.
Он пристально взглянул на Фроста.
— Вам понятно?
— Да, — пробормотал Фрост, — мне понятно.
Судья потянулся за молоточком и стукнул по столу.
Звук глухо прозвучал в пустой комнате.
— Дело закрыто, — сказал он. — Пристав, вышвырните его на улицу. То есть, я хотел сказать — отпустите.
18
Ночью крест опять рухнул.
19
Восточная часть неба начинала светлеть.
Фрост нетвердо стоял на тротуаре, он еще не пришел в себя, наверное, продолжал действовать наркотик. Он ощущал странную смесь отчаяния, ужаса и жалости к самому себе.
Что-то тут не так, понял он. Дело не столько в приговоре, сколько в самом времени заседания суда на исходе ночи. И в том еще, что в зале не было никого, кроме судьи и пристава — если они, конечно, таковыми являлись.
Дело сфабриковано. Маркус до него добрался. Есть в этой бумаге что-то, раз Маркус идет на все, лишь бы не дать ей всплыть.
Но что он теперь мог поделать? И сможет ли когда-нибудь? Kто теперь его выслушает? С кем он может поговорить? «Апелляция невозможна», — заявил призрак. Да, это так. Апелляцию ему не подать.
«Я могу оказаться скомпрометирован», -кажется, так сказал он Энн Харрисон.
— Энн, — прошептал Фрост.
Боже мой, ведь существовала Энн Харрисон. Не оказалась ли она — по своей воле или нет — просто наживкой? И не обмолвился ли он в суде о ней? Не сказал ли он, что документ мог попасть к Энн?
Под наркозом он, несомненно, выдал ее. Выдал бы, только вряд ли его допрашивали — тогда бы это был настоящий суд и, конечно, его бы не осудили: он не мог наговорить на себя. Никакого допроса не было.
Чуть покачиваясь, он смотрел как светало. Сомнения, вопросы — все перемешалось у него в голове.
Вычеркнут из человечества.
Никто.
Kомок протоплазмы, оказавшийся на улице — безо всего, без надежды.
С единственным правом — умереть по-человечески.
И это явно подстроено Эплтоном.
Вот на что тот рассчитывает! На то, что лишенный всех прав, он отринет последнее, которое у него осталось.
— Нет, Маркус этого не дождется, -сказал Фрост и себе, и ночи, и всему миру, в том числе — и Маркусу Эплтону.
Он неуверенно побрел по улице. До того, как рассветет, ему следует найти укрытие. Укрыться от насмешек, гнева и бессердечной жестокости. Он должен скрыться не из мира, но от мира — он теперь не часть его, он ему враг. Любой может поднять на него руку, защита ему лишь ночь и одиночество. Ни закона, ни права для него более не существует.
Его переполнил холодный напор гнева и злости, гнева на то, что произошедшее оказалось возможным. Это было не цивилизованно, но кто утверждает, будто человечество цивилизованное?! Оно может исследовать космос в поисках пригодных для населения планет, может ломать голову над тайнами времени, может бороться со смертью и стремиться к бессмертию, при этом продолжая оставаться сборищем дикарей.
Должен отыскаться способ победить варваров, должен найтись способ расквитаться с Эплтоном, и если он его отыщет, то использует — без малейшего колебания.
Но не теперь.
Сейчас надо лечь на дно.
Все будет в порядке, пока он сумеет держать себя в руках, понимал Фрост. Главное — не распускать нюни.
Он дошел до перекрестка и остановился, раздумывая, куда сверкнуть. Где-то на соседней улице взвыл электрический мотор — рейсовое такси, видимо.
Пойду к реке, решил он. Там проще всего укрыться, может быть, удастся и прикорнуть. А потом — искать еду.
Подумав об этом, Фрост вздрогнул. И вот к этому сводится теперь его жизнь?! Прятаться и постоянно искать пропитание. А наступит зима, что тогда? Придется отправиться на юг, пробираясь по ночам сквозь гигантский мегаполис, в который превратились прибрежные города.
На востоке светлело, надо торопиться. Но к реке сворачивать не хотелось. Первый же шаг в ту сторону сделает его беглецом, и он боялся сделать этот шаг, потому что бег тогда уже не остановишь.
Он стоял, вглядывался в пустынную улицу и мучительно пытался найти другой путь. Не прятаться и искать правосудия? Какого? Правосудие с ним уже разобралось, а кто еще станет его слушать? Зачем? Все написано у него на лице!
Он устало свернул к реке. Если уж бежать, то, по крайней мере, быстрей, пока еще не поздно.
И тут кто-то обратился к нему:
— Мистер Фрост!
Он обернулся. Человек, который позвал его, стоял в тени здания. Вот он вышел на тротуар — согбенная, уродливая фигура в большой, сплющенной шапке, пальто — сплошные лохмотья.
— Нет, — неуверенно пробормотал Фрост, — нет…
— Не волнуйтесь, мистер Фрост. Вам стоит пойти со мной.
— Но, — изумленно проговорил Фрост, -вы не можете знать меня. Вы не понимаете…
— Знаю, — хмыкнул человек в отрепьях. -Мы знаем, что вы нуждаетесь в помощи, и это все, что теперь важно. Идите за мной и старайтесь не отстать.
Фрост нетвердо стоял на тротуаре, он еще не пришел в себя, наверное, продолжал действовать наркотик. Он ощущал странную смесь отчаяния, ужаса и жалости к самому себе.
Что-то тут не так, понял он. Дело не столько в приговоре, сколько в самом времени заседания суда на исходе ночи. И в том еще, что в зале не было никого, кроме судьи и пристава — если они, конечно, таковыми являлись.
Дело сфабриковано. Маркус до него добрался. Есть в этой бумаге что-то, раз Маркус идет на все, лишь бы не дать ей всплыть.
Но что он теперь мог поделать? И сможет ли когда-нибудь? Kто теперь его выслушает? С кем он может поговорить? «Апелляция невозможна», — заявил призрак. Да, это так. Апелляцию ему не подать.
«Я могу оказаться скомпрометирован», -кажется, так сказал он Энн Харрисон.
— Энн, — прошептал Фрост.
Боже мой, ведь существовала Энн Харрисон. Не оказалась ли она — по своей воле или нет — просто наживкой? И не обмолвился ли он в суде о ней? Не сказал ли он, что документ мог попасть к Энн?
Под наркозом он, несомненно, выдал ее. Выдал бы, только вряд ли его допрашивали — тогда бы это был настоящий суд и, конечно, его бы не осудили: он не мог наговорить на себя. Никакого допроса не было.
Чуть покачиваясь, он смотрел как светало. Сомнения, вопросы — все перемешалось у него в голове.
Вычеркнут из человечества.
Никто.
Kомок протоплазмы, оказавшийся на улице — безо всего, без надежды.
С единственным правом — умереть по-человечески.
И это явно подстроено Эплтоном.
Вот на что тот рассчитывает! На то, что лишенный всех прав, он отринет последнее, которое у него осталось.
— Нет, Маркус этого не дождется, -сказал Фрост и себе, и ночи, и всему миру, в том числе — и Маркусу Эплтону.
Он неуверенно побрел по улице. До того, как рассветет, ему следует найти укрытие. Укрыться от насмешек, гнева и бессердечной жестокости. Он должен скрыться не из мира, но от мира — он теперь не часть его, он ему враг. Любой может поднять на него руку, защита ему лишь ночь и одиночество. Ни закона, ни права для него более не существует.
Его переполнил холодный напор гнева и злости, гнева на то, что произошедшее оказалось возможным. Это было не цивилизованно, но кто утверждает, будто человечество цивилизованное?! Оно может исследовать космос в поисках пригодных для населения планет, может ломать голову над тайнами времени, может бороться со смертью и стремиться к бессмертию, при этом продолжая оставаться сборищем дикарей.
Должен отыскаться способ победить варваров, должен найтись способ расквитаться с Эплтоном, и если он его отыщет, то использует — без малейшего колебания.
Но не теперь.
Сейчас надо лечь на дно.
Все будет в порядке, пока он сумеет держать себя в руках, понимал Фрост. Главное — не распускать нюни.
Он дошел до перекрестка и остановился, раздумывая, куда сверкнуть. Где-то на соседней улице взвыл электрический мотор — рейсовое такси, видимо.
Пойду к реке, решил он. Там проще всего укрыться, может быть, удастся и прикорнуть. А потом — искать еду.
Подумав об этом, Фрост вздрогнул. И вот к этому сводится теперь его жизнь?! Прятаться и постоянно искать пропитание. А наступит зима, что тогда? Придется отправиться на юг, пробираясь по ночам сквозь гигантский мегаполис, в который превратились прибрежные города.
На востоке светлело, надо торопиться. Но к реке сворачивать не хотелось. Первый же шаг в ту сторону сделает его беглецом, и он боялся сделать этот шаг, потому что бег тогда уже не остановишь.
Он стоял, вглядывался в пустынную улицу и мучительно пытался найти другой путь. Не прятаться и искать правосудия? Какого? Правосудие с ним уже разобралось, а кто еще станет его слушать? Зачем? Все написано у него на лице!
Он устало свернул к реке. Если уж бежать, то, по крайней мере, быстрей, пока еще не поздно.
И тут кто-то обратился к нему:
— Мистер Фрост!
Он обернулся. Человек, который позвал его, стоял в тени здания. Вот он вышел на тротуар — согбенная, уродливая фигура в большой, сплющенной шапке, пальто — сплошные лохмотья.
— Нет, — неуверенно пробормотал Фрост, — нет…
— Не волнуйтесь, мистер Фрост. Вам стоит пойти со мной.
— Но, — изумленно проговорил Фрост, -вы не можете знать меня. Вы не понимаете…
— Знаю, — хмыкнул человек в отрепьях. -Мы знаем, что вы нуждаетесь в помощи, и это все, что теперь важно. Идите за мной и старайтесь не отстать.
20
От керосиновой лампы толку было немного. Она освещала лишь пятачок вокруг себя, и сгорбленные тени людей роднились с полумраком, царящими в помещении.
Фрост остановился, ощутив на себе настороженные взгляды.
Друзья или враги? Там, на улице (в скольких кварталах отсюда это было?) человек, подошедший к нему, показался другом. «Вы нуждаетесь в помощи, — сказал он, — а остальное пока не важно».
Проводник подошел к теням у лампы, Фрост остался стоять на месте. Ноги гудели от ходьбы, он безумно устал, не прошло еще и действие наркотика. Игла это была или дротик — то, что вонзилось ему в шею, — но заправили инструмент неплохо.
Он наблюдал, как провожатый, присев на корточки, перешептывался с остальными. Фросту стало интересно, где он находится. Судя по запаху — в районе порта; наверное, погреб или подвал, они спустились вниз на несколько лестничных пролетов. Убежище, сообразил он, именно то, что он искал.
— Мистер Фрост, — произнес старческий голос, — почему бы вам не присоединиться к нам и присесть. Подозреваю, что вы устали.
Фрост проковылял вперед и сел на пол возле лампы. Глаза его пообвыкли и тени обрели плоть, серые пятна стали оформляться в лица.
— Спасибо, — кивнул он, — я в самом деле притомился.
— У вас была тяжелая ночь, -посочувствовал старик.
Прост опять кивнул.
— Лео говорит, что вас отправили в изгнание.
— Я могу уйти, только скажите, -смутился Фрост. — Но дайте мне немного отдохнуть.
— Зачем вам уходить, — сказал проводник. — Вы теперь один из нас. Мы все изгои.
Фрост вскинул голову и посмотрел на говорившего. У того было сероватое лицо, на щеках и подбородке топорщилась двухдневная щетина, но татуировок видно не было.
— Он не имел в виду, что каждый из нас заклеймлен, — пояснил старик. — Но все равно мы изгои. Мы, понимаете ли, несогласные. А нынче кто себе может это позволить? Мы не верим, вот какое дело. Хотя, можно сказать, что очень даже верим. Только не во все это, конечно.
— Я не понимаю, — сказал Фрост.
— Сразу видно, что вы не понимаете, где очутились, — хмыкнул старик.
— Конечно, нет, — раздраженно бросил Фрост, выведенный из себя насмешливым тоном. — Мне не сообщили.
— Вы в логове Святых. Взгляните-на на нас хорошенько! Мы — те самые безумцы, которые вылезают на свет божий по ночам и пишут на стенках всякие гадости. Это мы проповедуем на всех углах против Нетленного Центра. И раздаем листовки. Пока не подоспеет полиция и нас не разгонят.
— Послушайте, — устало произнес Фрост. — Мне все равно, кто вы. Я благодарен за то, что меня привели сюда, иначе не знаю, чтобы я делал. Я собирался найти убежище, я знал, что должен спрятаться, но не знал где. И тут подошел этот человек и…
— О-хо-хо, — вздохнул старик. — Гонимая невинность, да и только. Откуда вам было знать что делать! Естественно, могли угодить в беду. Хотя вам не стоило беспокоиться, мы за вами приглядывали.
— Приглядывали? Зачем?
— Слухи. Всякое гуляет по свету, а мы ко всему прислушиваемся. Это, можно сказать, наша обязанность — собирать слухи и сортировать их.
— Дайте мне сообразить… — встряхнул головой Фрост, — До вас дошло, что я стал кому-то неугоден?
— Да. Вы слишком много знаете. Но что вы такое узнали лишнее — нам установить не удалось.
— Значит, вы следите за многими?
— Да не так уж чтобы за многими, -сказал старик. — Хотя о Центре мы осведомлены неплохо, у нас там свои…
Конечно, подумал Фрост. Почему-то, несмотря на неожиданное участие, этот человек ему не нравился.
— Но вы устали, — заметил старец, — да, похоже, что и голодны.
Он поднялся и хлопнул в ладоши. Открылась какая-то дверь, и по комнате протянулась полоса света.
— Еды! — сказал он показавшейся в двери женщине. — Немного еды для нашего гостя.
Дверь закрылась, и старик придвинулся почти вплотную к Фросту. От него пахло немытым телом. Человек положил руки на колени, руки были грязны, ногти — нестрижены, под ними скопилась грязь.
— Могу себе представить, — произнес он, — что вы несколько разочарованы. Хотел бы, однако, чтобы это чувство оставило вас. На самом деле, мы люди добросердечные. Протестанты мы или диссиденты, какая разница, но мы хотим делать то, что считаем нужным, наш голос должен быть услышан.
— Kонечно, — кивнул Фрост. — Но мне кажется, существуют и другие способы оказаться услышанным. Вы добиваетесь этого чуть ли не полвека, а то и дольше…
— И не слишком преуспели, вы хотите сказать.
— Да, пожалуй, — согласился Фрост.
— Да, мы знаем, что не можем победить, — присоединился другой мужчина, — у нас нет средств, чтобы победить. Но совесть говорит, что мы должны стоять на своем. Пока наш слабый голос еще слышат в этой пустыне, мы от своего не отступим.
Фрост не ответил. Он ощутил, что погружается в сладкую летаргию и бороться с этим не мог.
Старик протянул грязную руку и положил ее на колено Фросту.
— Ты читал Библию, сынок?
— Да, местами. Большую часть…
— А зачем ты ее читал?
— Не знаю, — пожал плечами Фрост. -Потому что это человеческий документ. Или рассчитывал найти там душевное спокойствие, но в этом я не уверен. Да и вообще, это хорошая литература.
— Но ты читал без веры?
— Думаю, что так.
— Были времена, когда ее читали с благоговением. Kогда-то она являлась светом, надеждой, обещанием. А теперь вы говорите — хорошая литература. Это болтовня о бессмертии тела привела к такому… К чему теперь читать Библию, куда уж — верить ей, если бессмертие в руках государства. Государства! Каково? Бессмертие — это вечная жизнь, но кто может обещать такое, кто из смертных? Как вы можете это обещать?
— Вы ошибаетесь, — возразил Фрост, — я ничего подобного не обещал.
— Извините, я говорю вообще. Не вы, конечно. Центр.
— Да и не сам Нетленный Центр, -заметил Фрост, — скорее, просто человек. Он искал бы бессмертия, даже если бы Центра и в помине не было. Не в человеческой это натуре — желать и делать меньше, чем возможно. Да, он будет терпеть неудачи, но продолжит попытки.
— Это все от дьявола, — сказал старик. — Силы тьмы и зла всеми способами хотят уничтожить врожденную человеческую набожность.
— Возможно, — согласился Фрост. — Не хочу с вами спорить. Не теперь, может быть, в другой раз. Поймите, я благодарен вам и…
— А скажите, кто бы еще протянул вам в такой момент руку помощи?
— Никто, — покачал головой Фрост. — Не могу представить, кто бы еще мог это сделать.
— А мы сделали, — самодовольно сказал старик. — Мы, бродяги. Мы, простые верующие.
— Да, — согласился Фрост. — И я отдаю вам должное…
— А не задаете ли вы себе вопрос, почему мы поступили так?
— Пока нет, — сказал Фрост, — но задам еще.
— Мы поступили так потому, что ценим не смертную плоть человека, но душу его. Вы, верно, заметили, что в старинных хрониках народ исчислялся по количеству душ, а не голов. Это могло показаться вам странным, нелепым, но тогда человек больше думал о Боге, о грядущей жизни и куда меньше был озабочен земными делами.
Дверь приоткрылась, и в помещение снова проник свет. Вошла изможденная ветхая старуха и передала старику тарелку и полбуханки хлеба.
— Спасибо, Мэри, — кивнул тот, и женщина ушла.
— Ешьте. — Он поставил тарелку перед Фростом.
— Спасибо.
Взяв ложку, Фрост зачерпнул постный, водянистый суп.
— А теперь, как я понимаю, — продолжил старик, — всего через несколько лет человеку даже не придется проходить через смерть, чтобы достичь бессмертии. Стоит Нетленному Центру разработать соответствующую технологию, как человек окажется бессмертным. Будет себе вечно молодым, будто смерти и нет вовсе. Раз уж родились, то извольте жить вечно.
— В ближайшие годы, — поправил Фрост, -это еще не произойдет.
— Но когда произойдет, то все будет именно так?
— Видимо, да, — согласился Фрост. -Зачем же людям стареть и умирать, раз уж они могут оставаться вечно молодыми?!
— О суета сует! — запричитал старик. -Что за самонадеянность! Какая гордыня!
Фрост ему не ответил. Собственно, что тут было отвечать.
— Еще одно, сынок, — собеседник потянул его за рукав. — Ты веришь в Бога?
Фрост отложил ложку.
— Вы действительно хотите, чтобы я ответил?
— Да, — кивнул тот, — и честно.
— Не знаю, — помедлил Фрост. — Конечно, я не верю в того Бога, о котором думаете вы — в благообразного джентльмена с белой бородой. Но в высшее существо да, в такого Бога я, пожалуй, поверил бы. Должна быть какая-то сила, властвующая над миром. Мир слишком хорошо организован, чтобы было иначе. Когда думаешь о его устройстве — от атома до галактик — кажется невероятным, чтобы отсутствовала высшая сила особого рода, благожелательная сила, которая поддерживает этот порядок.
— Порядок! — взорвался старик. — Вот что у вас на уме — порядок! Не святость, не благочестие…
— Простите, — поморщился Фрост, — вы хотели честного ответа. Я дал вам честный ответ. Поверьте на слово, я многим бы пожертвовал, чтобы иметь вашу веру — слепую, абсолютную, без тени сомнений. Но, пожалуй, я бы и тогда еще сомневался, что довольно одной только веры.
— Вера — все, что есть у человека, -спокойно произнес старец.
— Вы берете веру, — возразил Фрост, — и превращаете ее в добродетель. Добродетель незнания.
— Когда есть знание, — уверенно заявил старик, — тогда вера не нужна. А мы нуждаемся именно в вере.
Вдруг раздался крик «Полиция!», и послышались чьи-то торопливые шаги. Кто-то схватил со стены лампу, задул ее, и комната погрузилась во тьму.
Вскочил на ноги и Фрост. Он было двинулся за всеми, но, столкнувшись с кем-то впотьмах, отступил и внезапно почувствовал, как пол, слабо треснув, стал уходить из-под ног: давно прогнившие доски проломились, Он инстинктивно выбросил руку в поисках опоры и сумел ухватиться за край доски, но та не выдержала веса тела, и он полетел вниз.
Фрост с плеском упал в какую-то смердящую лужу, вонючие брызги окатили лицо. Он поднялся и сел на корточки; что тут где — не разобрать, грязь и темнота будто перемешались между собой.
Фрост взглянул вверх: дыры он не увидел, наверху слышался шум и затихающие голоса.
Наступила тишина, но вскоре пришел черед другим голосам — резким и злым. Хрустели доски — похоже, высаживали дверь, и та поддалась, над его головой загромыхали тяжелые шаги, острые лучи света затанцевали по стенам ямы.
Испугавшись, что кто-нибудь направит фонарь вниз и обнаружит его, Фрост осторожно двинулся вперед по щиколотку в зловонной воде.
Наверху кто-то шумно расхаживал, уходил в какие-то дальние помещения, возвращался. Доносились обрывки фраз.
— Опять улизнули, — произнес один голос. — Предупредил кто-то, не иначе.
— Ну и грязища, — сказал другой. -Впрочем, чего тут ожидать.
И еще один голос — узнав его Фрост напрягся и еще дальше отступил в темноту.
— Парни, — сказал Маркус Эплтон, — они опять натянули нам нос. Ну ничего, они дождутся.
Ему отвечали, но слов было не разобрать.
— Никуда эти сучьи дети не денутся, -пообещал Эплтон. — Даже если это будет последним, что я успею сделать в своей жизни.
Голоса и шаги стали удаляться и вскоре стихли.
Тишину нарушали только капли воды, падающие в лужу.
Какой-то туннель, подумал он. Или затопленный фундамент.
Надо выбираться, но в потемках это не так-то просто. Выбора нет — надо попасть обратно наверх.
Он поднял руки и нащупал балку. Встал на цыпочки и сумел дотянуться до пола. Наощупь исследовав доски, он обнаружил край дыры. Теперь надо подпрыгнуть, ухватиться за что-нибудь и, надеясь, что доски выдержат, подтянуться. В комнате, подумал Фрост, я хоть на время окажусь в безопасности. Эплтон и его люди не вернутся, Святые не вернутся тоже, так что я, наконец, буду предоставлен сам себе.
Фрост постоял, собираясь с духом, и тут услышал писк и какую-то беготню — сквозь темноту к нему скользили невидимые тела, злобный и пронзительный писк озверевших от голода животных нарастал.
Кожа покрылась мурашками, волосы, казалось, встали дыбом.
Kрысы! Его окружали крысы!
Страх придал силы, он прыгнул, уцепился, рывком подтянулся и очутился на полу.
Писк собравшихся внизу крыс перешел в общий вой.
Фрост лежал на полу, пока не унялась дрожь, затем поднялся на четвереньки, осторожно отполз в угол комнаты и замер там, оцепенев от ужаса.
Фрост остановился, ощутив на себе настороженные взгляды.
Друзья или враги? Там, на улице (в скольких кварталах отсюда это было?) человек, подошедший к нему, показался другом. «Вы нуждаетесь в помощи, — сказал он, — а остальное пока не важно».
Проводник подошел к теням у лампы, Фрост остался стоять на месте. Ноги гудели от ходьбы, он безумно устал, не прошло еще и действие наркотика. Игла это была или дротик — то, что вонзилось ему в шею, — но заправили инструмент неплохо.
Он наблюдал, как провожатый, присев на корточки, перешептывался с остальными. Фросту стало интересно, где он находится. Судя по запаху — в районе порта; наверное, погреб или подвал, они спустились вниз на несколько лестничных пролетов. Убежище, сообразил он, именно то, что он искал.
— Мистер Фрост, — произнес старческий голос, — почему бы вам не присоединиться к нам и присесть. Подозреваю, что вы устали.
Фрост проковылял вперед и сел на пол возле лампы. Глаза его пообвыкли и тени обрели плоть, серые пятна стали оформляться в лица.
— Спасибо, — кивнул он, — я в самом деле притомился.
— У вас была тяжелая ночь, -посочувствовал старик.
Прост опять кивнул.
— Лео говорит, что вас отправили в изгнание.
— Я могу уйти, только скажите, -смутился Фрост. — Но дайте мне немного отдохнуть.
— Зачем вам уходить, — сказал проводник. — Вы теперь один из нас. Мы все изгои.
Фрост вскинул голову и посмотрел на говорившего. У того было сероватое лицо, на щеках и подбородке топорщилась двухдневная щетина, но татуировок видно не было.
— Он не имел в виду, что каждый из нас заклеймлен, — пояснил старик. — Но все равно мы изгои. Мы, понимаете ли, несогласные. А нынче кто себе может это позволить? Мы не верим, вот какое дело. Хотя, можно сказать, что очень даже верим. Только не во все это, конечно.
— Я не понимаю, — сказал Фрост.
— Сразу видно, что вы не понимаете, где очутились, — хмыкнул старик.
— Конечно, нет, — раздраженно бросил Фрост, выведенный из себя насмешливым тоном. — Мне не сообщили.
— Вы в логове Святых. Взгляните-на на нас хорошенько! Мы — те самые безумцы, которые вылезают на свет божий по ночам и пишут на стенках всякие гадости. Это мы проповедуем на всех углах против Нетленного Центра. И раздаем листовки. Пока не подоспеет полиция и нас не разгонят.
— Послушайте, — устало произнес Фрост. — Мне все равно, кто вы. Я благодарен за то, что меня привели сюда, иначе не знаю, чтобы я делал. Я собирался найти убежище, я знал, что должен спрятаться, но не знал где. И тут подошел этот человек и…
— О-хо-хо, — вздохнул старик. — Гонимая невинность, да и только. Откуда вам было знать что делать! Естественно, могли угодить в беду. Хотя вам не стоило беспокоиться, мы за вами приглядывали.
— Приглядывали? Зачем?
— Слухи. Всякое гуляет по свету, а мы ко всему прислушиваемся. Это, можно сказать, наша обязанность — собирать слухи и сортировать их.
— Дайте мне сообразить… — встряхнул головой Фрост, — До вас дошло, что я стал кому-то неугоден?
— Да. Вы слишком много знаете. Но что вы такое узнали лишнее — нам установить не удалось.
— Значит, вы следите за многими?
— Да не так уж чтобы за многими, -сказал старик. — Хотя о Центре мы осведомлены неплохо, у нас там свои…
Конечно, подумал Фрост. Почему-то, несмотря на неожиданное участие, этот человек ему не нравился.
— Но вы устали, — заметил старец, — да, похоже, что и голодны.
Он поднялся и хлопнул в ладоши. Открылась какая-то дверь, и по комнате протянулась полоса света.
— Еды! — сказал он показавшейся в двери женщине. — Немного еды для нашего гостя.
Дверь закрылась, и старик придвинулся почти вплотную к Фросту. От него пахло немытым телом. Человек положил руки на колени, руки были грязны, ногти — нестрижены, под ними скопилась грязь.
— Могу себе представить, — произнес он, — что вы несколько разочарованы. Хотел бы, однако, чтобы это чувство оставило вас. На самом деле, мы люди добросердечные. Протестанты мы или диссиденты, какая разница, но мы хотим делать то, что считаем нужным, наш голос должен быть услышан.
— Kонечно, — кивнул Фрост. — Но мне кажется, существуют и другие способы оказаться услышанным. Вы добиваетесь этого чуть ли не полвека, а то и дольше…
— И не слишком преуспели, вы хотите сказать.
— Да, пожалуй, — согласился Фрост.
— Да, мы знаем, что не можем победить, — присоединился другой мужчина, — у нас нет средств, чтобы победить. Но совесть говорит, что мы должны стоять на своем. Пока наш слабый голос еще слышат в этой пустыне, мы от своего не отступим.
Фрост не ответил. Он ощутил, что погружается в сладкую летаргию и бороться с этим не мог.
Старик протянул грязную руку и положил ее на колено Фросту.
— Ты читал Библию, сынок?
— Да, местами. Большую часть…
— А зачем ты ее читал?
— Не знаю, — пожал плечами Фрост. -Потому что это человеческий документ. Или рассчитывал найти там душевное спокойствие, но в этом я не уверен. Да и вообще, это хорошая литература.
— Но ты читал без веры?
— Думаю, что так.
— Были времена, когда ее читали с благоговением. Kогда-то она являлась светом, надеждой, обещанием. А теперь вы говорите — хорошая литература. Это болтовня о бессмертии тела привела к такому… К чему теперь читать Библию, куда уж — верить ей, если бессмертие в руках государства. Государства! Каково? Бессмертие — это вечная жизнь, но кто может обещать такое, кто из смертных? Как вы можете это обещать?
— Вы ошибаетесь, — возразил Фрост, — я ничего подобного не обещал.
— Извините, я говорю вообще. Не вы, конечно. Центр.
— Да и не сам Нетленный Центр, -заметил Фрост, — скорее, просто человек. Он искал бы бессмертия, даже если бы Центра и в помине не было. Не в человеческой это натуре — желать и делать меньше, чем возможно. Да, он будет терпеть неудачи, но продолжит попытки.
— Это все от дьявола, — сказал старик. — Силы тьмы и зла всеми способами хотят уничтожить врожденную человеческую набожность.
— Возможно, — согласился Фрост. — Не хочу с вами спорить. Не теперь, может быть, в другой раз. Поймите, я благодарен вам и…
— А скажите, кто бы еще протянул вам в такой момент руку помощи?
— Никто, — покачал головой Фрост. — Не могу представить, кто бы еще мог это сделать.
— А мы сделали, — самодовольно сказал старик. — Мы, бродяги. Мы, простые верующие.
— Да, — согласился Фрост. — И я отдаю вам должное…
— А не задаете ли вы себе вопрос, почему мы поступили так?
— Пока нет, — сказал Фрост, — но задам еще.
— Мы поступили так потому, что ценим не смертную плоть человека, но душу его. Вы, верно, заметили, что в старинных хрониках народ исчислялся по количеству душ, а не голов. Это могло показаться вам странным, нелепым, но тогда человек больше думал о Боге, о грядущей жизни и куда меньше был озабочен земными делами.
Дверь приоткрылась, и в помещение снова проник свет. Вошла изможденная ветхая старуха и передала старику тарелку и полбуханки хлеба.
— Спасибо, Мэри, — кивнул тот, и женщина ушла.
— Ешьте. — Он поставил тарелку перед Фростом.
— Спасибо.
Взяв ложку, Фрост зачерпнул постный, водянистый суп.
— А теперь, как я понимаю, — продолжил старик, — всего через несколько лет человеку даже не придется проходить через смерть, чтобы достичь бессмертии. Стоит Нетленному Центру разработать соответствующую технологию, как человек окажется бессмертным. Будет себе вечно молодым, будто смерти и нет вовсе. Раз уж родились, то извольте жить вечно.
— В ближайшие годы, — поправил Фрост, -это еще не произойдет.
— Но когда произойдет, то все будет именно так?
— Видимо, да, — согласился Фрост. -Зачем же людям стареть и умирать, раз уж они могут оставаться вечно молодыми?!
— О суета сует! — запричитал старик. -Что за самонадеянность! Какая гордыня!
Фрост ему не ответил. Собственно, что тут было отвечать.
— Еще одно, сынок, — собеседник потянул его за рукав. — Ты веришь в Бога?
Фрост отложил ложку.
— Вы действительно хотите, чтобы я ответил?
— Да, — кивнул тот, — и честно.
— Не знаю, — помедлил Фрост. — Конечно, я не верю в того Бога, о котором думаете вы — в благообразного джентльмена с белой бородой. Но в высшее существо да, в такого Бога я, пожалуй, поверил бы. Должна быть какая-то сила, властвующая над миром. Мир слишком хорошо организован, чтобы было иначе. Когда думаешь о его устройстве — от атома до галактик — кажется невероятным, чтобы отсутствовала высшая сила особого рода, благожелательная сила, которая поддерживает этот порядок.
— Порядок! — взорвался старик. — Вот что у вас на уме — порядок! Не святость, не благочестие…
— Простите, — поморщился Фрост, — вы хотели честного ответа. Я дал вам честный ответ. Поверьте на слово, я многим бы пожертвовал, чтобы иметь вашу веру — слепую, абсолютную, без тени сомнений. Но, пожалуй, я бы и тогда еще сомневался, что довольно одной только веры.
— Вера — все, что есть у человека, -спокойно произнес старец.
— Вы берете веру, — возразил Фрост, — и превращаете ее в добродетель. Добродетель незнания.
— Когда есть знание, — уверенно заявил старик, — тогда вера не нужна. А мы нуждаемся именно в вере.
Вдруг раздался крик «Полиция!», и послышались чьи-то торопливые шаги. Кто-то схватил со стены лампу, задул ее, и комната погрузилась во тьму.
Вскочил на ноги и Фрост. Он было двинулся за всеми, но, столкнувшись с кем-то впотьмах, отступил и внезапно почувствовал, как пол, слабо треснув, стал уходить из-под ног: давно прогнившие доски проломились, Он инстинктивно выбросил руку в поисках опоры и сумел ухватиться за край доски, но та не выдержала веса тела, и он полетел вниз.
Фрост с плеском упал в какую-то смердящую лужу, вонючие брызги окатили лицо. Он поднялся и сел на корточки; что тут где — не разобрать, грязь и темнота будто перемешались между собой.
Фрост взглянул вверх: дыры он не увидел, наверху слышался шум и затихающие голоса.
Наступила тишина, но вскоре пришел черед другим голосам — резким и злым. Хрустели доски — похоже, высаживали дверь, и та поддалась, над его головой загромыхали тяжелые шаги, острые лучи света затанцевали по стенам ямы.
Испугавшись, что кто-нибудь направит фонарь вниз и обнаружит его, Фрост осторожно двинулся вперед по щиколотку в зловонной воде.
Наверху кто-то шумно расхаживал, уходил в какие-то дальние помещения, возвращался. Доносились обрывки фраз.
— Опять улизнули, — произнес один голос. — Предупредил кто-то, не иначе.
— Ну и грязища, — сказал другой. -Впрочем, чего тут ожидать.
И еще один голос — узнав его Фрост напрягся и еще дальше отступил в темноту.
— Парни, — сказал Маркус Эплтон, — они опять натянули нам нос. Ну ничего, они дождутся.
Ему отвечали, но слов было не разобрать.
— Никуда эти сучьи дети не денутся, -пообещал Эплтон. — Даже если это будет последним, что я успею сделать в своей жизни.
Голоса и шаги стали удаляться и вскоре стихли.
Тишину нарушали только капли воды, падающие в лужу.
Какой-то туннель, подумал он. Или затопленный фундамент.
Надо выбираться, но в потемках это не так-то просто. Выбора нет — надо попасть обратно наверх.
Он поднял руки и нащупал балку. Встал на цыпочки и сумел дотянуться до пола. Наощупь исследовав доски, он обнаружил край дыры. Теперь надо подпрыгнуть, ухватиться за что-нибудь и, надеясь, что доски выдержат, подтянуться. В комнате, подумал Фрост, я хоть на время окажусь в безопасности. Эплтон и его люди не вернутся, Святые не вернутся тоже, так что я, наконец, буду предоставлен сам себе.
Фрост постоял, собираясь с духом, и тут услышал писк и какую-то беготню — сквозь темноту к нему скользили невидимые тела, злобный и пронзительный писк озверевших от голода животных нарастал.
Кожа покрылась мурашками, волосы, казалось, встали дыбом.
Kрысы! Его окружали крысы!
Страх придал силы, он прыгнул, уцепился, рывком подтянулся и очутился на полу.
Писк собравшихся внизу крыс перешел в общий вой.
Фрост лежал на полу, пока не унялась дрожь, затем поднялся на четвереньки, осторожно отполз в угол комнаты и замер там, оцепенев от ужаса.
21
Годфри Kартрайт откинулся в мягком кресле и сцепил пальцы на затылке. Такую позу он принимал всякий раз, когда предстояло обсуждать серьезное дело, а ему хотелось казаться небрежным и не слишком заинтересованным.
— Странное дельце получается, -произнес он. — Ни один издатель в жизни не предлагал таких денег. Даже это надутое ничтожество Фрост не отказался бы от них, будь он уверен, что проскочит. Но Фрост канул, и Гиббонса тоже никто не сыщет. Похоже, не обошлось без Эплтона или кого-то вроде него. Немногие в Нетленном Центре знают, что цензура все еще существует. Но если разнюхал Эплтон, то дело дрянь — с ним шутки в сторону.
— То есть, вы хотите сказать, что не будете издавать мою книгу? — уныло осведомился Гарри Гастингс.
— Господь с вами, — Картрайт взглянул на него с изумлением. — Да мы никогда и не говорили, что будем.
Гастингс сгорбился в кресле. Тут он ничего не мог поделать.
У него была круглая, лысая голова, смахивающая на биллиардный шар. Он носил очки с толстыми стеклами, глаза его косили. Биллиардный шар все время старался вылезти вперед, будто желал скатиться с плеч, и это, вкупе с косоглазием, придавало ему вид человека под хмельком, который лезет из кожи вон, стараясь выглядеть трезвым.
— Но вы сказали…
— Я сказал, — Kартрайт придал голосу твердости, — что, на мой взгляд, ваша книга разошлась бы. Я сказал, что если ее издать, мы загребли бы кучу денег. Но я говорил, что сначала должен быть уверен, что мы протащим ее в печать. Я вовсе не хочу, чтобы Фрост пронюхал о ней в последний момент, когда мы уже угрохаем кучу денег. Вот когда книга уйдет в магазины — тогда уж Фросту ничего не сделать: поднимается скандал, а шум — единственное, чего Нетленный Центр не переносит.
— Но вы сказали… — затянул свое Гастингс.
— Kонечно, я говорил, — кивнул Картрайт, — но мы не заключили договора. Я сказал, что он не может быть заключен, пока мы не поладим с Фростом. Иначе нет смысла. У Фроста полно сыщиков и весьма въедливых. А Джо Гиббонс среди них лучший — тем более, что специализируется именно на нас. В нас он просто вцепился, снюхался, видимо, с кем-то из наших. Знал бы с кем — давно бы уволил. Но никуда не денешься, мы не могли и шагу ступить, чтобы об этом не знал Гиббонс. Все, что я мог сделать, — попробовать пойти на сделку. Да, я говорил вам, что ваша книга из тех немногих, ради которых я пытался что-то сделать лично.
— Но труд, — с болью произнес Гастингс, — труд, который я вложил в нее. Двадцать лет. Вы понимаете. что такое двадцать лет исследований?! А написать ее?! Я вложил в нее всю свою жизнь, понимаете?
— Похоже, — мягко улыбнулся Картрайт, -вы сами верите во весь тот вздор, который понаписали.
— Kонечно! — вспыхнул Гастингс. -Разве не ясно, что это правда? Я изучил массу документов и знаю, что это так. Любой разберется в косвенных свидетельствах. План Нетленного Центра — величайшая мистификация в истории человечества. Идея-то была совершенно иная. Надо было любым способом остановить войны. Ведь если вы заставите людей поверить, что их тела могут быть сохранены и оживлены потом — кто пойдет на войну? Какое правительство, какой народ дадут себя вовлечь в нее, ради чего? Kакой шанс на бессмертие у того, кого взрывом разнесет в клочья?! Какие спасатели потащатся на поле боя?!
— Может быть, цель оправдывает средства. Наверное, мы не вправе осуждать обман. Мы уже сто лет не знаем, что такое война, и не поймем, как это ужасно.
— Да, но все уже позади. Настало время сказать людям правду…
— Странное дельце получается, -произнес он. — Ни один издатель в жизни не предлагал таких денег. Даже это надутое ничтожество Фрост не отказался бы от них, будь он уверен, что проскочит. Но Фрост канул, и Гиббонса тоже никто не сыщет. Похоже, не обошлось без Эплтона или кого-то вроде него. Немногие в Нетленном Центре знают, что цензура все еще существует. Но если разнюхал Эплтон, то дело дрянь — с ним шутки в сторону.
— То есть, вы хотите сказать, что не будете издавать мою книгу? — уныло осведомился Гарри Гастингс.
— Господь с вами, — Картрайт взглянул на него с изумлением. — Да мы никогда и не говорили, что будем.
Гастингс сгорбился в кресле. Тут он ничего не мог поделать.
У него была круглая, лысая голова, смахивающая на биллиардный шар. Он носил очки с толстыми стеклами, глаза его косили. Биллиардный шар все время старался вылезти вперед, будто желал скатиться с плеч, и это, вкупе с косоглазием, придавало ему вид человека под хмельком, который лезет из кожи вон, стараясь выглядеть трезвым.
— Но вы сказали…
— Я сказал, — Kартрайт придал голосу твердости, — что, на мой взгляд, ваша книга разошлась бы. Я сказал, что если ее издать, мы загребли бы кучу денег. Но я говорил, что сначала должен быть уверен, что мы протащим ее в печать. Я вовсе не хочу, чтобы Фрост пронюхал о ней в последний момент, когда мы уже угрохаем кучу денег. Вот когда книга уйдет в магазины — тогда уж Фросту ничего не сделать: поднимается скандал, а шум — единственное, чего Нетленный Центр не переносит.
— Но вы сказали… — затянул свое Гастингс.
— Kонечно, я говорил, — кивнул Картрайт, — но мы не заключили договора. Я сказал, что он не может быть заключен, пока мы не поладим с Фростом. Иначе нет смысла. У Фроста полно сыщиков и весьма въедливых. А Джо Гиббонс среди них лучший — тем более, что специализируется именно на нас. В нас он просто вцепился, снюхался, видимо, с кем-то из наших. Знал бы с кем — давно бы уволил. Но никуда не денешься, мы не могли и шагу ступить, чтобы об этом не знал Гиббонс. Все, что я мог сделать, — попробовать пойти на сделку. Да, я говорил вам, что ваша книга из тех немногих, ради которых я пытался что-то сделать лично.
— Но труд, — с болью произнес Гастингс, — труд, который я вложил в нее. Двадцать лет. Вы понимаете. что такое двадцать лет исследований?! А написать ее?! Я вложил в нее всю свою жизнь, понимаете?
— Похоже, — мягко улыбнулся Картрайт, -вы сами верите во весь тот вздор, который понаписали.
— Kонечно! — вспыхнул Гастингс. -Разве не ясно, что это правда? Я изучил массу документов и знаю, что это так. Любой разберется в косвенных свидетельствах. План Нетленного Центра — величайшая мистификация в истории человечества. Идея-то была совершенно иная. Надо было любым способом остановить войны. Ведь если вы заставите людей поверить, что их тела могут быть сохранены и оживлены потом — кто пойдет на войну? Какое правительство, какой народ дадут себя вовлечь в нее, ради чего? Kакой шанс на бессмертие у того, кого взрывом разнесет в клочья?! Какие спасатели потащатся на поле боя?!
— Может быть, цель оправдывает средства. Наверное, мы не вправе осуждать обман. Мы уже сто лет не знаем, что такое война, и не поймем, как это ужасно.
— Да, но все уже позади. Настало время сказать людям правду…