Саймак Клиффорд Дональд. Все живое...

   Поглядел я, поглядел, засунул руки глубоко в карманы и поплелся по улице, сам не зная куда и зачем. Что делать, куда девать себя в такой вот вечер? Сидеть дома, уставясь на мерцающий экран телевизора? Уединиться с бутылкой и медленно, но верно напиваться? Отыскать приятеля или соседа, охочего до пустопорожних разговоров, и судить и рядить с ним все о том же, толочь воду в ступе? Или просто забиться в угол потемнее и покорно ждать, что будет дальше?
   Я добрел до перекрестка; на улице, что уходила вправо, горел на тротуаре яркий прямоугольник: из какой-то витрины падал свет. Что за притча? А, понятно, это редакция нашей «Трибюн», должно быть, там сидит Джо Эванс и разговаривает по телефону; наверно, ему звонят из Ассошиэйтед Пресс или из «Нью-Йорк таймс» и других газет и требуют самых наиновейших новостей. У Джо сейчас хлопот по горло, мешать ему не надо, но, может, он не будет против, если я на минутку загляну.
   Джо и впрямь говорил по телефону, он сгорбился за письменным столом, прижимая трубку к уху. Закрывая за собою дверь, я легонько стукнул ею, Эванс поднял голову и увидел меня.
   — Одну минуту, — сказал он в трубку и протянул ее мне.
   — Джо, что стряслось? — спросил я.
   Потому что явно что-то стряслось. Лицо у Джо было ошеломленное, он уставился на меня расширенными, невидящими глазами. На лбу проступали капельки пота и скатывались до бровей.
   — Это Элф, — еле выговорил он непослушными губами.
   — Элф, — сказал я в трубку, все еще не сводя глаз с Джо Эванса.
   Лицо у Джо такое, словно его только что ударили по голове чем-то большим и очень тяжелым.
   — Брэд! — закричал Элф. — Брэд, это ты?
   — Ну да, я.
   — Где ж ты был? Я сколько времени тебя разыскиваю. Звонил по телефону — никто не подходит…
   — А что случилось, Элф? Ты, главное, не волнуйся.
   — Ладно, постараюсь не волноваться. Постараюсь поспокойнее.
   Очень мне не понравился его тон. Сразу слышно — человек здорово напуган и пытается подавить страх.
   — Ну, рассказывай, — поторопил я.
   — Насилу добрался до Элмора. Дороги забиты — жуть! Ты сроду такого не видал, что тут творится на дорогах. Всюду военные патрули, заставы…
   — Но ты все-таки добрался. Ты мне и раньше говорил, что едешь в Элмор.
   — Ну да, все-таки добрался. По радио услыхал про ту делегацию, которая ездила разговаривать с тобой. Сенатор, генерал и прочие. А когда попал в Элмор, слышу, они остановились в этой… как ее, черт… в «Кукурузе», что ли… забыл, как называется. В общем, я подумал — не мешает им знать, что делается у нас в штате Миссисипи. Может, тогда они лучше разберутся, что к чему. И пошел в эту самую гостиницу к сенатору… думал, сумею с ним поговорить. А там сумасшедший дом. Народу кругом — не протолкнешься, полиция сбилась с ног, старается навести порядок. Репортеров — туча, кто с блокнотом, кто с микрофоном, кто с телекамерой… в общем, к сенатору я так и не пробился. Но с одним человеком я все-таки поговорил. В газетах были фотографии, и я его узнал. Дэйвенпорт его фамилия.
   — Биолог, — сказал я.
   — Ну, да. Ученый. Я припер его к стенке и объясняю — мне, мол, непременно надо видеть сенатора. Толку от него было чуть. По-моему, он даже не слыхал, что я ему говорил. Смотрю, он какой-то перевернутый, белый как полотно и пот с него ручьями. Может, вам нездоровится, спрашиваю, может, я могу вам чем-нибудь помочь? Тут он мне все и выложил. Наверно, у него просто с языка сорвалось. Может, он после и пожалел, что проболтался. Но он был до черта зол, вот и не стерпел, в ту минуту ему было на все наплевать. Понимаешь, он был прямо вне себя. В жизни я такого не видал. Вцепился в меня, держит за отвороты пиджака, придвинулся нос к носу, спешит, захлебывается словами, чуть ли не пена изо рта. Если б его совсем не перевернуло, он бы нипочем ни стал так разговаривать, не такой он человек.
   — Ну что ты тянешь! — взмолился я. — Объясни толком!
   — Да, я забыл сказать: тут как раз объявили про летающее блюдце, которое ты с собой приволок. Радио только о том и трещит. Как эта штука выслеживает запасы урана и прочего. Ну вот, я стал говорить этому биологу, для чего мне надо повидать сенатора, и про лабораторию в Гринбрайере. Вот тут-то он и вцепился в меня, чтобы я не удрал, и давай выкладывать. Мол, это условие, которое выставили пришельцы, чтоб мы раскидали ядерные завесы, — это гроб, хуже некуда. Мол, Пентагон решил, что эти пришельцы нам угрожают и надо их остановить.
   — Элф… — пролепетал я.
   У меня подкосились ноги, я уже понимал, что будет дальше.
   — Мол, надо их остановить, пока они не захватили большей территории, а для этого есть только одно средство — сбросить на Милвил водородную бомбу.
   Элф задохнулся и умолк.
   Я молчал. Просто не мог выговорить ни слова, будто меня расшиб паралич. Мне вспомнилось, какое лицо было у генерала во время нашего разговора нынче утром, и как сенатор сказал мне: «Мы вынуждены на вас положиться, друг мой. Мы в ваших руках».
   — Брэд! — с тревогой позвал Элф. — Алло, Брэд! Ты слушаешь?
   — Да, — сказал я, — слушаю.
   — Дэйвенпорт сказал — как бы из-за этого нового способа выслеживать ядерные запасы военная братия не кинулась нажимать кнопки… мол, они сообразят только что надо действовать поскорей, а то никакого оружия не останется. Он сказал — это все равно, как будто идет человек с ружьем в руках, а навстречу дикий зверь. Без крайности убивать зверя неохота, а может, зверь еще вильнет в сторону и стрелять не придется. Ну, а допустим, человек знает, что через две минуты останется без ружья: оно рассыплется, пропадет, мало ли… тогда волей-неволей пойдешь на риск и выстрелишь, пока ружье еще не пропало. Придется убить зверя, пока ружье еще у тебя в руках.
   — Значит, теперь Молвил и есть дикий зверь, — сказал я ровным голосом, я и не думал, что сумею говорить так спокойно.
   — Не Милвил, Брэд. Просто…
   — Ну, конечно, не Милвил. Ты это скажи людям, когда на них сбросят бомбу.
   — Этот Дэйвенпорт прямо не в себе. Он не имел права мне ничего говорить…
   — А по-твоему, он точно все знает? Утром они с генералом крепко поспорили.
   — По-моему, он знает куда больше, чем успел мне сказать. Он говорил минуты две, а потом прикусил язык. Видно, спохватился, что не имеет права болтать. Но он вот на чем помешался. Он думает, военных может остановить только одно: гласность. Общественное мнение. Мол, если про этот их план узнает много народу, поднимется такая буря, что они не посмеют ничего сделать. Во — первых, люди возмутятся, это же гнусное, хладнокровное убийство, а главное, все равны пришельцам — тут кому угодно обрадуешься, лишь бы они покончили с этой проклятой бомбой. Ну, и твой биолог хочет раскрыть секрет. Он так прямо не сказал, но, видно, он о том и хлопочет. Я уверен, он подкинет эту новость кому-нибудь из газетчиков.
   У меня все перевернулось внутри, задрожали колени. Я прижался покрепче к столу, чтобы не упасть.
   — Это безумие, весь Милвил сорвется с цепи. Я же утром просил генерала…
   — Как — просил генерала! Черт подери, неужели ты знал?!
   — Конечно, знал. То есть не знал, что они на это пойдут. Просто — что есть у них такая мысль.
   — И ты никому ни слова не сказал?!
   — А кому говорить? Чего бы я добился? И потом, это ж не было твердо решено. Так — предположение… на самый крайний случай. Погубить триста человек, зато спасти три миллиарда…
   — А ты сам?! И все твои друзья?!
   — Ну, а что было делать, Элф. Что бы ты сделал на моем месте? Раззвонил бы по всему Милвилу — и чтоб все посходили с ума?
   — Не знаю, — сказал Элф. — Сам не знаю, что бы я сделал.
   — Слушай, Элф, а сенатор сейчас где? В гостинице?
   — Думаю, там. Ты хочешь ему позвонить, Брэд?
   — Не знаю, будет ли толк. Но, может, стоит попробовать.
   — Тогда я кладу трубку. Вот что, Брэд…
   — Да?
   — Счастливо тебе… То есть… о, черт! Просто — желаю успеха!
   — Спасибо, Элф.
   В трубке щелкнуло — он дал отбой, теперь я слышал только гудение. У меня так затряслись руки, что я и не пытался опустить трубку на рычаг, а осторожно положил ее прямо на стол.
   Джо Эванс смотрел на меня в упор.
   — Так ты знал, — сказал он. — Все время знал.
   Я покачал головой.
   — Что они на это пойдут — не знал. Генерал обмолвился об этом как о последнем средстве, на самый крайний случай. И Дэйвенпорт на него накинулся…
   Я не договорил, я уже и не помнил, что хотел сказать. Слова теряли всякий смысл. Джо все не сводил с меня глаз. И вдруг меня взорвало.
   — Не мог я никому сказать, черт возьми! — заорал я. — Я попросил генерала, если уж ему придется на это пойти, так чтоб без предупреждения. Чтоб нам ничего не знать заранее. Просто вспышка — и все, мы бы, наверно, ее и не увидели. Ну, погибли бы, но одна смерть куда ни шло. А так умираешь тысячу раз…
   Джо взялся за телефон.
   — Попробую дозвониться до сенатора, — сказал он.
   Я сел.
   Пусто внутри. Точно меня выпотрошили. Джо говорит по телефону, а я не разбираю слов, будто на несколько минут создал отдельный крохотный мирок для себя одного (видно, в обычном мире, среди людей, мне уже нет места) и укрылся в нем, как укрываешься с головой одеялом.
   Худо мне, тошно, и зол я, и мысли путаются.
   …Джо мне что-то говорил, а я даже не замечал этого, только под самый конец спохватился:
   — Что? Что такое?
   — Я заказал междугородный разговор. Нас соединят.
   Я кивнул.
   — Я объяснил, что дело очень важное.
   — Не знаю… — сказал я.
   — То есть как? Конечно же, это…
   — Не знаю, что тут может поправить сенатор. Не знаю, что изменится, если мы с ним и поговорим — я, ты, кто угодно.
   — Сенатор Гиббс — человек влиятельный, — сказал Джо. И он очень любит это показывать.
   Некоторое время мы сидели молча и ждали звонка. Что скажет сенатор? Что он знает о нашей судьбе?
   — А как быть, если никто за нас не вступится? Если никто не станет за нас драться? — вновь заговорил Джо.
   — Ну, а что мы можем? Бежать — и то нельзя. Никуда не денешься. Сиди и жди, пока в тебя трахнут, — очень удобная мишень.
   — Когда в Милвиле узнают…
   — Узнают из последних известий, как только это просочится. Если просочится. Телевидение и радио мигом сообщат, а все милвилцы прилипли к приемникам.
   — Может, кто-нибудь нажмет на Дэйвенпорта и заставит его прикусить язык.
   Я покачал головой.
   — Утром он был зол, как черт. Так и накинулся на генерала.
   А кто из них был прав? Да разве за такой короткий срок разберешься, кто прав, а кто нет?
   Издавна люди воевали с вредными жучками и саранчой, со всевозможными врагами урожая, со всякими сорняками. Воевали, как могли. Истребляли и уничтожали, как могли. Приходилось всегда быть настороже, чуть зазевался — и сорные травы тебя одолеют. Разрастутся в каждом углу, под заборами, среди живых изгородей, на пустырях. Они нигде не пропадут. В засуху гибнут злаки, чахнет кукуруза, а сорные травы, упорные и выносливые, знай растут и зеленеют.
   И вот появляется новая вредоносная трава, выходец из иного времени; быть может, она способна не только заглушить, вытеснить пшеницу с кукурузой, но и уничтожить человечество. Если так, остается одно: воевать с нею, бороться всеми средствами, как с любым зловредным сорняком.
   Ну, а если это не простой сорняк, а особенный, на редкость живучий? Если он отлично изучил и людей, и растения — и эти познания и способность применяться к любым условиям помогают ему выжить, как бы ожесточенно ни боролись с ним люди? Если его ничем другим не возьмешь, кроме высокой радиоактивности?
   Ведь именно так решена была задача, поставленная в той странной лаборатории в штате Миссисипи.
   И если задача решается так, Цветы могут сделать только один, самый простой вывод. Избавиться от угрозы радиации. А попутно завоевать благодарность и любовь человечества.
   Допустим, все так и есть. Тогда прав Пентагон.
   Раздался звонок. Джо снял трубку, протянул мне.
   Язык не слушался, губы одеревенели. С трудом я выталкивал из себя жесткие, отрывочные слова:
   — Алло. Слушаю. Это сенатор?
   — Да.
   — Говорит Брэдшоу Картер. Из Милвила. Мы сегодня утром разговаривали. У барьера.
   — Ну конечно, я помню, мистер Картер. Чем могу быть вам полезен?
   — Дошел слух…
   — Распространилось множество разных слухов, Картер. До меня тоже их доходит немало.
   — …что на Милвил сбросят бомбу. Сегодня утром генерал Биллингс сказал…
   — Да, — не в меру спокойным тоном произнес сенатор, я тоже это слышал и был весьма встревожен. Но никаких подтверждений не последовало. Это всего лишь слухи.
   — Попробуйте стать на мое место, сенатор. Вам неприятно это слышать — и только. А нас это кровно касается.
   — Понимаю, — сказал сенатор.
   Я так и слышал, как он мысленно спорит сам с собой.
   — Скажите мне правду, — настаивал я. — Решается наша судьба.
   — Да, да, — сказал сенатор. — Вы имеете право знать. Этого я не отрицаю.
   — Так что же происходит?
   — Достоверно известно только одно. Между атомными державами ведутся совещания на самом высоком уровне. Это условие пришельцев, знаете, для всех — гром среди ясного неба. Разумеется, совещания эти совершенно секретные. И вы, конечно, понимаете…
   — Ну, ясно, — сказал я. — Обещаю вам…
   — Да нет, не о том речь. Еще до утра газеты наверняка что-нибудь пронюхают. Но мне все это очень не нравится. Похоже, что там пытаются прийти к какому-то соглашению. Учитывая настроения широких масс, я весьма опасаюсь…
   — Ох, пожалуйста, сенатор, только без политики!
   — Прошу извинить. Я не то имел в виду. Не стану от вас скрывать, я крайне обеспокоен. Я стараюсь собрать самые достоверные сведения.
   — Значит, положение критическое.
   — Если этот барьер сдвинется еще хотя бы на фут или случится еще что-либо непредвиденное, не исключено, что мы предпримем какие-то шаги в одностороннем порядке. Военные всегда могут заявить, что они действовали в интересах всего человечества, спасали мир от вторжения чуждых сил. Они могут также заявить, что располагают сведениями, которых больше ни у кого нет. Могут объявить эти сведения совершенно секретными и откажутся их огласить. Опубликуют какую-нибудь подходящую версию, а когда дело будет сделано, преспокойно подождут, пока пройдет время и все уляжется. Конечно, скандал будет страшный, но они это перенесут.
   — А вы сами что думаете? Чья возьмет?
   — Понятия не имею! — сказал сенатор. — Мне не хватает фактов. Я не знаю, что думают в Пентагоне. Не знаю, какие факты есть у них. Не знаю, что представители генерального штаба сказали президенту. Совершенно неизвестно, как поведут себя Англия, Россия, Франция.
   На минуту в трубке стало тихо и пусто. Потом сенатор спросил:
   — Не можете ли вы там, в Милвиле, со своей стороны что-либо предпринять?
   — Можем обратиться с воззванием, — сказал я. — Ко всем, широко. Через газеты, по радио…
   Мне показалось — я вижу, как он качает головой.
   — Это не поможет, — сказал он. — Ведь никому не известно, что происходит у вас, за барьером. Может быть, вы попали под влияние пришельцев. И, спасая себя, готовы погубить все человечество. Конечно, газеты и радио ухватятся за ваше воззвание, поднимут шум, раздуют сенсацию. Но это ни в какой мере не повлияет на решение официальных кругов. Только взбудоражит людей, повсюду в народе еще сильней разгорятся страсти. А волнений сейчас и без того хватает. Нам нужно другое: какие-то бесспорные факты и хоть капля здравого смысла.
   Он попросту боится, что мы спутаем все карты, вот в чем суть. Хочет, чтоб все было шито-крыто.
   — И притом, нет достаточно веских доказательств… — продолжал сенатор.
   — А вот Дэйвенпорт думает, что есть.
   — Вы говорили с Дэйвенпортом?
   — Нет, не говорил, — со спокойной совестью ответил я.
   — Дэйвенпорт в таких вещах не разбирается. Он — ученый, привык к уединению, вне стен своей лаборатории он теряется…
   — А мне он понравился. По-моему, у него и голова и сердце на месте.
   Эх, зря я это сказал: мало того, что сенатор напуган, теперь я его еще и смутил.
   Я дам вам знать, — сказал он довольно холодно. — Как только сам что-либо узнаю, извещу вас или Джералда. Я сделаю все, что в моих силах. Думаю, что вам не о чем тревожиться. Главное — старайтесь, чтобы барьер не сдвинулся с места, главное — сохраняйте спокойствие. Больше вам ни о чем не надо заботиться.
   — Ну еще бы, сенатор, — сказал я.
   Мне стало очень противно.
   — Спасибо, что позвонили. Я буду поддерживать с вами связь.
   — До свидания, сенатор.
   И я положил трубку. Джо смотрел вопросительно. Я покачал головой.
   — Ничего он не знает и говорить не хочет. Я так понимаю, ничего он и не может. Не в его власти нам помочь.
   По тротуару простучали шаги, и тотчас дверь распахнулась. Я обернулся — на пороге стоял Хигги Моррис.
   Надо же, чтобы в такую минуту нелегкая принесла именно его!
   Он поглядел мне в лицо, перевел глаза на Джо и снова на меня.
   — Что это с вами, ребята?
   Я в упор смотрел на него. Хоть бы он убрался отсюда! Да нет, не уйдет…
   — Надо ему сказать, Брэд, — услышал я голос Джо.
   — Валяй, говори.
   Хигги не шелохнулся. Он так и остался у двери и слушал. Джо рассказывает, а Хигги стоит истукан истуканом, глаза остекленели. Ни разу не пошевелился, не перебил ни словом.
   Наступило долгое молчание. Потом Хигги спросил:
   — Как ты считаешь, Брэд, могут они учинить над нами такое?
   — Могут. Они все могут. Если барьер опять двинется с места. Если еще что-нибудь стрясется.
   Тут его как пружиной подбросило:
   — Так какого черта мы тут торчим? Надо скорее копать.
   — Копать?
   — Ну да. Бомбоубежище. Рабочей силы у нас сколько угодно. В городе полно народу, и все слоняются без дела. Поставим всех на работу. В депо у вокзала есть экскаватор и всякий дорожный инструмент, по Милвилу раскидано десятка полтора грузовиков. Я назначу комиссию, и мы… послушайте, ребята, да что это с вами?
   — Хигги, ты просто не понял, — почти ласково сказал Джо. — Это ведь не какие — нибудь радиоактивные осадки выпадут, бомбу влепят прямо в нас. Тут никакое убежище не спасет. Такое, чтоб спасло, и за сто лет не построить.
   — Надо попробовать, — долбил свое Моррис.
   — Нам не зарыться так глубоко и не построить так прочно, чтоб это убежище выдержало прямое попадание, — сказал я. — А если даже и удалось бы, ведь нужен кислород…
   — Надо же что-то делать! — заорал Хигги. — Неужели просто сидеть сложа руки? Кой черт, нас же всех убьет!
   — Да, брат, плохо твое дело, — сказал я.
   — Слушай, ты… — начал Хигги.
   — Хватит! — крикнул Джо. — Хватит вам! Может, вы и опротивели друг другу, но действовать надо всем вместе. Выпутаться можно. У нас и правда есть убежище. Я вытаращил глаза — и тут же понял, куда он гнет.
   — Нет! — закричал я. — Так нельзя. Пока нельзя. Как же ты не понимаешь? Тогда мы загубим всякую надежду на переговоры. Нельзя, чтобы они узнали!
   — Ставню десять против одного, что они уже знают, — сказал Джо.
   — Ничего не понимаю! — взмолился Хигги. — Какое у нас убежище, откуда?
   — Другой мир, — объяснил Джо Эванс. — Смежный мир, тот самый, где побывал Брэд. В крайнем случае мы перейдем туда. Они о нас позаботятся, они нас не выгонят. Будут выращивать для нас еду, найдется распорядитель — приглядит, чтоб мы не болели, и…
   — Ты кое о чем забываешь. — перебил я. — Мы не знаем, как туда попасть. Было одно такое место в саду, но теперь там все переменилось. Цветов больше нет, одни долларовые кустики.
   — Пускай распорядитель и Смит нам покажут. Они-то уж наверняка знают дорогу.
   — Их уже нету, — сказал Хигги. — Они ушли к себе. Больных никого не осталось, и тогда они сказали, что им пора, а если нам понадобится, они опять придут. Я их отвез к твоему дому, Брэд, и они живо отыскали дверь или как это там называется. Просто пошли в сад, раз — и исчезли.
   — А ты найдешь это место? — спросил Джо.
   — Да, пожалуй. Я примерно знаю, где это.
   — Стало быть, надо будет, так найдем, — вслух соображал Джо. — Составим цепь, да поплотнее, плечом к плечу, и двинемся через сад.
   — Думаешь, это так просто? — сказал я. — Может, там не всегда открыто.
   — Как так?
   — Если б этот ход все время был открыт, у нас бы за последние десять лет куча народу без вести пропала, — стал объяснять я. — Там и детишки играют, и взрослые ходят напрямик, кому надо поскорее. Я всегда той дорогой хожу к доктору Фабиану, и не я один, там многие топают взад и вперед. Кто-нибудь уж как пить дать проскочил бы в эту дверь, если бы она всегда была открыта.
   — Ну, ладно, тогда давайте им позвоним, — предложил Хигги. — Возьмем один из этих телефонов…
   — Нет, — сказал я. — Просить у них помощи — это только на самый крайний случай. Ведь обратного пути, скорей всего, не будет, мы отколемся от человечества — и конец.
   — Все лучше, чем помирать, — сказал Хигги.
   — Не надо кидаться очертя голову, — продолжал я уговаривать их обоих. — Пусть люди сперва сами все обдумают и сообразят. Может, еще ничего и не случится. Нельзя же просить у чужих убежища, покуда мы не знаем точно, что другого выхода нет. Еще есть надежда, что люди и Цветы сумеют договориться. Я знаю, сейчас все это выглядит довольно мрачно, но, если останется малейшая возможность, человечеству никак нельзя отказываться от переговоров.
   — Какие уж там переговоры, Брэд, — сказал Джо. — Я думаю, эти чужаки никогда всерьез и не собирались с нами договариваться.
   — А все из-за твоего отца, — вдруг заявил Хигги. — Если б не он, ничего бы этого не случилось.
   Я чуть было не вспылил, но сдержался.
   — Все равно случилось бы. Не в Милвиле, так где-нибудь еще. Не сейчас, так немного погодя.
   — В том-то и соль! — обозлился Хигги. — Уж случилось бы, так не у нас, в Милвиле, а где-нибудь в другом месте.
   Отвечать было нечего. То есть, конечно, я мог бы ответить, но такого ответа Хигги Моррису не понять.
   — И вот что, Брэд Картер, — продолжал он. — Мой тебе добрый совет — гляди в оба. Хайрам так и рвется свернуть тебе шею. Думаешь, ты задал ему трепку, так это к лучшему? Совсем наоборот. И в Милвиле хватает горячих голов, которые с ним заодно. Во всем, что у нас тут стряслось, виноваты вы с отцом, вот как они считают.
   — Послушай, Хигги. — вступился Джо. — Никто не имеет права…
   — Знаю, что не имеет, — оборвал Хигги. — Но так уж люди настроены. Я постараюсь и впредь блюсти закон и порядок, но ручаться теперь ни за что не могу.
   Он опять повернулся ко мне:
   — Моли бога, чтоб эта заваруха улеглась, да поскорее. А если не уляжется, заройся поглубже в какую-нибудь нору и даже носу не высовывай.
   — Слушай, ты…
   Я кинулся к нему с кулаками, но Джо выскочил из-за стола. перехватил меня и оттолкнул.
   — Бросьте вы! — гневно крикнул он. — Мало у нас других забот, надо еще вам сцепиться.
   — Если слух про бомбу дойдет до наших, я за твою шкуру гроша ломаного не дам, — злобно сказал Хигги. Без тебя тут не обошлось. Люди живо смекнут.
   Джо ухватил его и отшвырнул к стене.
   — Заткнись, не то я сам заткну тебе глотку!
   Он помахал перед носом у Хигги кулаком, и Хигги заткнулся.
   — Ладно, Джо, — сказал я, — закон и порядок ты восстановил, все чинно — благородно, так что я тебе больше не нужен. Я пошел.
   — Постой, Брэд, — сказал Джо сквозь зубы. — Одну минуту…
   Но я вышел и хлопнул дверью.
   Уже совсем смерклось, улица опустела. Окна муниципалитета еще светились, но у входа не осталось ни души.
   Может, напрасно я ушел? Может, надо было остаться хотя бы затем, чтоб помочь Эвансу урезонить Хигги — как бы тот не наломал дров?
   Но нет, что толку. Если бы я и мог что-то присоветовать (а что советовать? В голове хоть шаром покати) — ко всему отнесутся с подозрением. Видно, теперь уж мне никакого доверия не будет. Хайрам с Томом Престоном, конечно, целый день без роздыха внушали милвилцам — дескать, во всем виноват Брэдшоу Картер и давайте с ним поквитаемся.
   Я свернул с Главной улицы к дому. Все вокруг тихо и мирно. Набегает летний ветерок, покачиваются подвешенные на длинных кронштейнах уличные фонари, и от этого на перекрестках и на газонах вздрагивают косые тени. В комнатах жарко и душно — окна всюду распахнуты настежь; мягко светятся огни, урывками доносится бормотанье телевизора или радиоприемника.
   Тишь да гладь — но под нею таится страх, ненависть, животный ужас; довольно одного слова, неосторожного шага — и все это вырвется наружу, и начнется всеобщее буйное помешательство.
   Жгучая обида и негодование мучит всех: почему мы, только мы одни заперты в загоне, точно бессловесная скотина, когда все на свете свободны и живут, как хотят? Возмутительно, несправедливо, бесконечно несправедливо: почему загнали, заперли, обездолили не кого-то другого, а нас? Пожалуй, еще и тревожно, неприятно ощущать, что все на нас глазеют, только о нас и говорят, будто мы и не люди вовсе, а какие — то чудища, уроды. И еще, пожалуй, всех точит стыд и страх, а вдруг весь мир вообразит, что мы сами повинны в своей беде, что это плоды одичания и вырождения или кара за какие-то грехи?
   Не диво, если, влипнув в такую историю, люди жадно ухватятся за любое объяснение, лишь бы восстановить свое доброе имя, вновь подняться не только в собственных глазах, но и в глазах всего человечества и в глазах пришельцев; не диво, если они поверят чему угодно, и хорошему и плохому, любым слухам и сплетням, самой несусветной нелепице, лишь бы все окрасилось в ясные и определенные света: вот черное, а вот белое (хоть в душе каждый знает — все сплошь серо!). Ведь там, где есть белое и черное, там найдешь желанную простоту, тогда все легче понять и со всем удобней примириться.