Сазанович Елена Ивановна. Маринисты

   – Ты не хочешь, чтобы была счастлива эта женщина, Слон?
   Слон очень хотел ответить: да. Крикнуть: да, да. Заорать на весь мир: да, да, да! Но не мог. И в его глазах выступили слезы. И я крепко пожал его огромную ладонь.
   – Я тебя понял, Слон. Считай, что твоя мечта уже сбылась. Я сделаю ее счастливой! Чего бы мне это ни стоило. Прощай, Слон!
   И мы крепко обнялись.
   – Ты единственный, кому я могу открыть до конца свое сердце.
   – Прощай, море! – я помахал морю рукой.
   Оно запенилось, забурлило, зашумело. Оно тоже мне кричало: прощай!
 
   С тех пор я никогда не видел Марину. И никогда не увижу. Я не знаю, как я мог пережить эту утрату. Эту ни с чем не сравнимую боль. И все же я ее пережил. И порой мне становилось горько от того, что оказывается человек способен пережить все. Я не спал ни одной ночи за четыре года спокойно. Перед моими глазами мелькало ее смуглое лицо с отточенными, как на скульптуре, неправильными чертами. На своих губах я физически ощущал ее горячие поцелуи. На своей коже я чувствовал ее нежные прикосновения. И мне она казалась уже нереальностью, мифом, мечтой. Мне казалось, что я никогда не встречал такой женщины. Потому что таких женщин не бывает. И утром я с нездоровой радостью бросался в бессмысленные разговоры, пустые взгляды, сигаретный дым, запах дорогих духов и отвратительные поцелуи сладкой помады. Мне это казалось гораздо реальнее. Это меня возвращало к жизни. Пусть крикливой, пусть суматошной, пусть пустой и наигранной. Но – жизни. И эта жизнь мне казалась гораздо реальнее морской пены, криков чаек, касающихся волны и почти неземной женщины, опускающееся на раскаленный песок. Но вновь наступали ночи. И я вновь слышал этот запах. Так пахла ее кожа – запах моря. Но море не пахнет! И я до боли сжимал свои виски! И вновь проваливался в черную бездонную дыру. И утром долго не открывал глаза. Мне хотелось обманывать судьбу. Мне хотелось кричать: это не правда! Вот сейчас я открою глаза. И увижу смуглое лицо. И комната заполнится запахом моря. А она улыбнется мне белозубой улыбкой и скажет:
   – Ну же, Тим! Сколько можно спать! Так можно проспать все утро! И твоя жизнь от этого станет в два раза короче. Ты хочешь короткой жизни, Тим?
   И я открывал глаза. И перед глазами – голые стены. И перед глазами – бесконечное одиночество. Которого я уже боялся. Потому что не верил в свои силы. И я плакал от бессилия. И закрывался с головой одеялом. Я не хотел больше утра. Я хотел короткой жизни.
   Я никогда больше не ездил к морю. Я не мог видеть те лица, которые ненавидели Марину и которые любили. Так или иначе, но они были живы. И я не мог простить целому миру, целому человечеству, что она по-прежнему дышит, движется, смеется и развлекается. Мне казалось, никто на это не имел права. Если не было в мире Марины.
   Женился я от отчаяния. От страха одиночества. И первое, что возненавидел в своей жене – это ее имя. Я считал, что единственное имя, которое всегда останется на моих губах – это имя моей возлюбленной. Постепенно я стал ненавидеть в своей жене ее правильные плавные жесты. Ее правильный ум, ее правильную красоту. Она многое мне прощала. Но единственное, что она так и не смогла смириться – это то, что я ни разу так ее и не нарисовал. Этого она мне не простила. И я облегченно вздохнул, услышав о разводе. Я постепенно стал приходить в себя. И мне вновь понадобились полная свобода и полное одиночество.
   Море я тоже возненавидел. Море, которое было когда-то самым дорогим в моей жизни, то, кому я посвящал свои сокровенные мысли, то, которое я возносил до небес, было повинно в смерти Марины. И это я простить ему не мог. Оно сумело разбить наши жизни. Оно сумело разъединить нас. Оно предало нас. Оно совершило преступление. И за это оно несло ответ. Я никогда, за все четыре страшных бесконечных года так и не нарисовал его. И никогда, никогда не нарисую…
   Вот так и закончилась моя печальная история.
 
   – Вот так и закончилась мая печальная история, – и я посмотрел в глаза Голове. И глубоко затянулся сигаретой.
   – Твоя печальная история еще только начинается, – усмехнулся Голова. – Уж мне-то поверь, Тим.
   Мы помолчали. Мы понимали, что главное – с чего-то начать. Но с чего начать – мы не понимали.
   – Но главное – с чего-то начать, – уже решительно сказал Голова. И резко встал. – Хотя бы с того, что мы сейчас побреемся и примем приличный вид. Чувствует мое сердце, что мы здорово проведем время, – и Голова радостно потер руки. И его глаза блеснули, как у хищника, чувствующего приближение добычи. Голова все-таки обожал свою работу.
   Через полчаса мы, свежие, выбритые, подтянутые и благородно пахнущие лосьоном вновь сидели у стола. Голова решил полностью взять инициативу в свои руки. И я ему доверял, как профессионалу. К тому же инициатива была далеко не главной чертой моего характера. Если она вообще была у меня.
   – Итак, – начал он. – Начнем с того, что мы ведем дело об убийстве.
   Я вопросительно поднял брови.
   – А какой смысл тогда вообще вести дело? – ответил он на мой немой вопрос. – Ну, хорошо, если ты так настаиваешь. Мы ведем дело о случайной смерти человека, который не существует и которого вообще не существовало.
   – Я не понимаю, что ты имеешь в виду, Голова.
   – А ты наберись терпения, Тим. И слушай своего друга. Еще четыре года это дело меня крайне заинтересовало. Ты спросишь, почему? Это не просто интуиция, Тим. Интуиции в нашем деле не существует, если она не основана хотя бы на мизерном факте. Я бы четыре года назад забыл и плюнул, что утонула какая-то девица.
   Я невольно сжал кулаки.
   – Да, Тим, и не злись. Знаешь сколько людей тонет за одно лето? Случайно. Но тебе это знать и не обязательно. Не порть себе настроения. Так вот. Поверь, этими утонувшими занимаются, уж мне то поверь, не лучшие сыщики утро, – и Голова самодовольно выпятил свою крепкую грудь. – Неужели ты не задал себе вопрос, когда я впервые к тебе зашел четыре года назад, почему я – главный сыщик, большой профессионал и большой умница, захожу к тебе домой. Неужели ты думаешь мы расследуем каждый случай с утопленниками? Неужели ты так наивен, Тим.
   – Во-первых по тебе совсем не видно, что ты большой профессионал и большой умница. А во– вторых, я тогда вообще не мог ни о чем думать.
   – Я вижу у тебя к этому и теперь не самые выдающиеся способности… Просто в тот злополучный день, когда она утонула, в мой милый кабинет раздался анонимный звонок. И мужской голос попросил меня расследовать это дело. Он утверждал, что смерть не случайна. И что я непременно должен выехать на место происшествия.
   – Ты узнал, кто звонил?
   Он отрицательно покачал головой.
   – Потом, когда я перестал заниматься этим делом, мне это стало ненужно. Но в тот день… Я, следуя долгу. А я человек долга, запомни это хорошо, Тим. Так вот, следуя своему долгу, я выехал. Но, увы. Факты оставались фактами. Немой был свидетель. Он искренне плакал. И мне искренне стало его жаль. Возможно, спасатели и успели бы, но начался сильный шторм. И тело унесло далеко в море. Конечно, если бы немой умел кричать…
   – Несчастный Слон, – пробормотал я, – у него на глазах море пожирало все, что было самым дорогим в его жизни.
   – Я уехал ни с чем, – продолжал Голова. – И все же я решил узнать подробнее про эту девушку. И что ты думаешь, Тим?
   – Я ничего не думаю, Голова. Ты же сам только что заметил, что к этому у меня нет способностей.
   Голова сразу же согласился.
   – А я, Тим, думал, в отличие от тебя. Эта девушка была без паспорта. О ее прошлом в деревне никто абсолютно ничего не знал. Самойлов привел ее в дом и через три дня умер, – Голова невесело усмехнулся. – Пищевое отравление грибами. Не правда ли – тоже вполне естественная смерть? Розыск у нас, Тим, ты должен знать, на высшем уровне. Мы подключили людей, разослали везде фотографии, перерыли все документы. И ничего! Абсолютно ничего! Безрезультатно! О ней – ничего не известно! Мы даже не попали на малейший след ее прошлого! Единственное, что мы знали…
   – Что? – воскликнул я.
   – То что и все, – спокойно ответил Голова. – То, что ее зовут Марина. Имя, как имя Вот и все, Тим. Так что приготовься. Мы будем вести дело о человеке, которого уже нет. И которого фактически не было, раз ничего о нем неизвестно. Любопытное дельце, не правда ли? – и его глаза вновь блеснули азартным огнем.
   Но мне это дело не казалось просто любопытным. Для меня оно оборачивалось совсем иной стороной. Я понял, что во что бы то ни стало, должен докопаться до правды. Я должен узнать о Марине все. Чтобы доказать ее право на прошлое, чтобы доказать ее право на память. Это единственное, что я мог для нее сделать.
   – Итак, – Голова закурил и прошелся по комнате.
   – Итак, – продолжил я. – С чего начать, Голова?
   – Сначала, – Голова пожал плечами и недоуменно на меня посмотрел, словно я не понимал самых простых вещей.
   Он оказался прав. Я не понимал.
   – Начнем с письма, Тим. С того, что его у нас просто украли.
   Я недоверчиво усмехнулся.
   – Может быть, ты способен вспомнить девиц, так усердно нас соблазнявших? И в точности передать их приметы? Видимо, их милое похлопыванье по коленкам запало тебе в душу.
   Но Голова уже не шутил.
   – Это бессмысленно. К ним мы вернемся позднее, если вообще вернемся. А теперь… – он встряхнул своей большой головой. – А теперь мы прямиком отправимся на почту. Где служащие так нерасторопны и годами хранят письма в подвалах.
   – Кстати, ты обратил внимание на штамп?
   Я с гордостью кивнул головой.
   – Ты делаешь успехи, Тим! И я тоже обратил. Такое ощущение, что штамп был проставлен совсем недавно. А вот штамп адресата был еле-еле виден. Чует мое сердце – на почте мы что-нибудь да пронюхаем!
   На почте нас встретили далеко не с открытыми объятиями. У директора от возмущения даже очки на лоб полезли, когда он услышал о каких-то письмах четырехлетней давности. А потом он расхохотался нам прямо в лицо, когда мы добавили историю об архивах, которые они пересматривают каждые четыре года.
   – Какие архивы! Какие четыре года! – откровенно веселился он. – Бред какой-то!
   – Может, и бред, – спокойной согласился Голова. – Но нам этот бред все же кто-то рассказал. И письмо четырехлетней давности со штампом вашего почтового отделения – это факт. Вот так. А теперь вы вправе веселиться сколько угодно.
   – Где письмо? – и он протянул руку.
   – Если бы мы это знали, думаю, обошлись бы и без вашей помощи.
   – В таком случае, кто угодно мог потерять его из наших служащих. И теперь из гуманных соображений направить по вашему адресу. Но, я думаю, не обязательно это было скрывать от администрации. Здесь нет криминала.
   – Как знать, как знать, – зловеще протянул Голова. – Возможно, вы и правы. Но в любом случае нам бы хотелось увидеть эту благодетельницу.
   – Я думаю, в этом затруднений не будет.
   Через несколько минут в кабинете собрались все служащие женщины почты. Но они понятия не имели ни о каких утерянных письмах. И что разочаровало нас окончательно – я не узнал ни один голос, разговаривающий со мной совсем недавно по телефону. В отличие от Головы я не был выдающимся специалистом по голосам. Но этот писклявый, слишком уж мяукающий голосок, я хорошо запомнил.
   – В таком случае, мог позвонить кто угодно – заключил директор, когда работницы разбрелись по своим местам. – Могли просто позвонить с улицы.
   – Даже если это и так, кому-то из ваших работников все же нужно было скрывать про это письмо, – резко ответил Голова. Видно было, что его раздражал этот уверенный очкастый директор.
   – Но это далеко не так, – продолжил я за Голову, но более дружелюбно. Мне почему-то стало жаль директора, на которого мы свалились, как кирпич на голову. – Дело в том, что я перезвонил сразу же к вам на почту. И мне ответил тот же писклявый голосок.
   – По какому номеру вы звонили?
   – У меня плохая память на номера. Но это был первый номер в справочнике.
   – Чей это номер? – мгновенно перебил меня Голова. И пристально посмотрел на директора.
   – Номер администратора, – голос директора почему-то дрогнул. И он отвел взгляд. – Но он не женщина, – голос директора вновь стал спокоен. По моему, даже слишком.
   – Трубку мог поднять кто-то другой.
   – Не думаю. Это глупо хвататься за трубку в служебном помещении какой-то посторонней женщине, не зная, кто звонит. А теперь – извините, – директор резко поднялся, грубо намекнув тем самым, что вам пора сматываться. – У меня еще уйма дел.
   Нам ничего не оставалось, как оказаться за дверью. И Голова тут же схватил меня за локоть.
   – Бегом, к администратору, пока тот еще не успел его предупредить.
   Но дверь администратора оказалась закрытой. Видимо, тот не спешил служить благородному почтовому делу.
   – Теперь нам придется посложнее, – Голова почесал свой выбритый затылок. – Его любой может предупредить. А я уверен, что этот администратор что-то знает, а, возможно, знает все.
   Мы вышли на улицу через служебный вход. И оказались во дворе, заполненном машинами, ящиками, тележками. Возле одного грузовика мы сразу же заметили толпу работниц. Они громко хохотали и перешептывались. И мы услышали песню одной дешевой эстрадной звезды.
   – Весьма любопытное заведение. Сюда даже звезды заезжают, чтобы дать бесплатный концерт служителям переписки.
   Мы локтями растолкали толпу. И в центре ее заметили рыжего веснушчатого парня. Он танцевал, ловко подражая жестам и мимике эстрадной звезды. И низким голосом гнусавил ее песенки. Да, зрелище было впечатляющее. И талант этого парня был неоспорим.
   Голова первым захлопал в ладоши. И первым подскочил к нему. И пожал его руку.
   – Мы из филармонии. Позвольте вас на пару минут. Парень недоверчиво усмехнулся. А работницы, раскрыв рот, уставились на нас.
   – Концерт закончен! – вежливо улыбнулся им Голова. – А теперь вас ждут трудовые будни.
   Работницы, нехотя, побрели на почту.
   – А теперь выкладывай, – кивнул парню Голова.
   Тот лукаво сощурился. Развернул фольгу от жевательной резинки. Бросил ее в рот. И усердно задвигал челюстями.
   – Ну, я слушаю! – уже более грозно спросил Голова.
   – Пять раз поступал в эстрадное училище. И пять раз проваливался. Вы это хотели услышать?
   Голова усмехнулся.
   – В твоих выдающихся способностях мы не сомневаемся. Несмотря на твои глубочайшие провалы. Но зачем ты тратишься по мелочам, юное дарование, подделываешь писклявые голоса. Это совсем не смешно.
   – Я не понимаю, о чем вы. Или в филармонии все поют загадками, – парень ни капельки не смутился. И продолжал так же вызывающе чавкать.
   – Может, в филармонии и поют загадками, но у нас ты запоешь по-другому, – и Голова помахал перед носом парня удостоверением. Голова обожал свою красную книжицу.
   Рыжий тут же выплюнул резинку. И его глаза сузились.
   – Я всего лишь артист. Пусть пока только в мечтах.
   – Ты скоро вообще не сможешь мечтать, если не ответишь на наши вопросы. Я хочу услышать о твоей последней роли, артист. Ты расскажешь о ней подробно. И я отпущу тебя на все четыре стороны. Помечтать.
   – Я вам сказал, я ничего не понимаю. Можно чуть-чуть вразумительней.
   – Можно. Ты позвонил этому парню, – Голова указал на меня. И писклявым голосом сообщил о письме четырехлетней давности. А теперь – твой выход. Я тебя внимательно слушаю, артист.
   Парень недоуменно захлопал ресницами. Слишком недоуменно, чтобы в это поверить.
   – Какое письмо четырехлетней давности? Я ничего не понимаю!
   – Хорошо, – выдохнул Голова. – Я объясню еще более внятно. Это письмо было написано одной юной особой четыре года назад. Вскоре после этого она погибла. Точнее – ее убили, дорогой артист.
   Я протестующе замахал руками, но Голова суровым взглядом меня тут же остановил.
   Парень с ужасом смотрел на нас, и этот ужас уже выглядел далеко не игрой.
   – Вот так, дорогой артист. Или ты сейчас все выложишь, или твоя гастроль окажется последней.
   – Но это… – забормотал рыжий. – Это было игрой… Он сказал, что это нужно для бедной девушки, брошенной вами, – и он посмотрел на меня.
   Голова резко схватил его за руку. И со всей силы сжал ее.
   – Кто он! Кто тебе сказал! Ну же! Ну, говори!
   – Больно же…
   Голова перевел дух.
   – А теперь рассказывай.
   – Я понятия не имею кто это. Честное слово! Он слышал, когда я здесь показывал свои коронные номера. Он подошел ко мне и спросил, не хочу ли я сыграть одну интересную роль. Только не на сцене, а в жизни. Он сказал, что у него была племянница, очень красивая, и ее бросил один негодяй четыре года назад. И она, бедненькая, не выдержала и покончила собой. И вот он хочет, чтобы я переправил это письмо спустя четыре года. Чтобы сделать вам больно. Ну, чтобы как бы разбудить вашу совесть, – он вновь посмотрел на меня. – Я… Я согласился, конечно. Он так жалостно все описал. И сам чуть не плакал. И я не мог не согласиться Я поставил штамп четырехлетней давности на письме, а второй штамп, с места отправления письма, я поставил непонятно, чтобы не было видно число. Вот и все. А потом я позвонил, чтобы все выглядело правдой. И чтобы вы сами не шли на почту разбираться. Зачем нужны были лишние неприятности?
   – Слишком уж все выглядело правдой, чтобы стать правдой, – усмехнулся Голова, повторив мое любимое выражение. – А теперь опиши нам этого благодетеля поподробней.
   – Он так просил ничего никому не рассказывать… Он даже предлагал деньги. Но я не взял! Честное слово, не взял! Мне так было жаль бедную девушку. Вы говорите описать? – тут же с готовностью спохватился парень. – Мне показался он очень богатым. Такой дорогой белый костюм – ни одной пылинки. Черный шелковый галстук. Что еще? Такие дорогие лаковые туфли. Шляпа с огромными полями. На пол лица темные очки. Густая борода и усы. Ну, вот, пожалуй, и все, что я запомнил. Лицо какое-то неопределенное…
   Я нахмурился. Какой-то подобный образ я уже где-то встречал. Но где. Ни один из моих приятелей так не выряжался. И все же… Я вскрикнул. И стукнул себя по лбу.
   Голова с жадностью вцепился в меня взглядом. И тут же отвел меня в сторону.
   – Голова, – я задыхался, не находя нужных слов. – Мне кажется, я что-то вспомнил.
   – Ну же! Не тяни резину!
   – Ты помнишь, ну, письмо?
   – Помню. Но, увы, там не было намека ни на одного человека.
   – Правильно, не было. Но он был! Был в тот день, который подробно описала Марина. Когда я писал ее портрет. И списывал все точь в точь. Крупным планом. И стрекозу на ее плече, и чьи-то следы, и огромную ракушку. Но она не все описала. Там еще был парусник с каким-то человеком, Голова!
   – Ну же! Ну же! – торопил меня друг.
   – Так вот! Этот человек подходит точь в точь к описанию рыжего. И я тоже его нарисовал! Подробно!
   – Та-ак, – протянул Голова. – Уже теплее. И мы это выясним сейчас же! Поехали! К тебе!
   Мы потащили парня в машину.
   – Погодите же! У меня работа! Дайте я хотя бы предупрежу дядю!
   – Какого еще дядю! – буркнул Голова.
   – Ну, нашего директора!
   Голова на миг отпустил парня.
   – Так вот почему он скрыл твои выдающиеся способности.
   – Он в них всегда сомневался, – вздохнул артист.
   Через несколько минут мы уже были у меня дома. Я бросился к стене, к которой примкнули мои картины. Сердце почему-то бешено колотилось, когда я искал нужную работу. Но увидев ее, я облегченно вздохнул. И вытащил огромный холст.
   – Теперь ты его опознаешь, – Голова кивнул на картину.
   Тот присел на корточки.
   – Но кого опознать? – он недоуменно посмотрел на меня. – Тут только девушка… Как она прекрасна.. Словно ненастоящая…
   Мы бросились к холсту. И по моей спине пробежал неприятный холодок.
   – О Боже! – выдохнул я. – О Боже! Я ничего не понимаю! На картине все оставалось по-прежнему. И Марина у моря, и ракушка, и стрекоза на ее плече, и чьи-то огромные следы. И даже парусник. Но парусник был абсолютно пуст.
   – О Боже! Вот здесь! – я ткнул пальцем в пустой парусник.
   – Вот здесь должен быть он!
   – Мистика какая-то, – мрачно промычал Голова.
   Я с жадностью стал принюхиваться к холсту. Он пах еще свежей краской.
   – Совсем недавно.
   – Что совсем недавно? – еще мрачнее промычал Голова.
   – Совсем недавно закрасили, – я схватился за голову. И слегка покачнулся. – Это не мистика, Голова. К сожалению. Просто нас в очередной раз одурачили.
 
   Мы вновь сидели на кухне. Только уже на моей. И она, маленькая, пыльная, захламленная кухня одинокого человека мало чем отличалась от кухни Головы. Мы вновь пили крепкий кофе. И вновь курили одну за другой сигарету. Нам вновь предстояло решить, что делать дальше. И с чего начинать.
   – У нас много вопросов, Тим. И теперь мы должны попытаться на них ответить. Чтобы знать – с чего начинать. И вновь попробуем начать с письма.
   – Начнем, – покорно вздохнул я.
   – Итак. Письмо было украдено.
   – Было.
   – Но зачем?
   – Зачем?
   – А ты думай, думай, Тем. Хотя ты на это и не способен. Зачем было украдено письмо?
   – Зачем? – вновь покорно повторил я. У меня напрочь отсутствовало логическое мышление.
   – Затем, что почему-то боялись, чтобы оно долго оставалось у нас в руках. А почему боялись?
   – Почему?
   – А потому, что это письмо писала не она, Тим.
   Я с уважением посмотрел на Голову. Мне он определенно нравился.
   – А ты умный, Голова. У меня, действительно, нет ее почерка. Но я видел его. Этот почерк уж очень похож.
   – Вот именно! Почерк похож, но только для того, чтобы ты в это сразу поверил. Но ведь потом ты мог запросто отдать письмо на экспертизу! Потому, когда бы ты выискал ее подлинные записи! Ведь они могли быть?
   – Вполне могли быть. У доктора, например.
   – Вот видишь, Тим! Ты помнишь содержание письма?
   – Помню.
   – А теперь мы вспомним его вместе. Заметь, как подробно был описан тот день!
   – Так подробно, что трудно поверить, что это писала не она. Она любила запоминать мелочи.
   – На это и ставилась карта! И ты сразу же поддался на эту уловку. Ведь у моря были только вы? Не считая того привидения на паруснике.
   Я кивнул.
   – Следовательно, сомнений у тебя не могло возникнуть, что это писала она. Но преступник все же ошибся. Он не мог предположить, что мы сразу же двинемся на почту. И он уж никак не мог подумать, что удача свалится нам на голову в виде поющего артиста! Как знать, если бы мы пришли позднее, раскололи бы его. Ведь мы фактически действовали вслепую. А потом ты сразу вспомнил этого придурка в широкополой панаме и темных очках. Мы приблизились к главному – к портрету!
   – А если бы мы не вычислили на картине человека в темных очках?
   – Молодец, Тим! Ты уже потихоньку учишься соображать. За нами, действительно, следят. Очень умно, очень профессионально следят. Если бы мы не пошли на почту, твои шедевр остался бы, возможно, не тронутым. Но, видимо, только мы приближались к почте преступник тут же изменил направление и заглянул к тебе в гости. А теперь, Тим, ты должен сообразить, зачем он шел на такой риск, зачем зарисовал свою красивую физиономию? Ведь этим он навлек на себя еще большие подозрения. После этого мы наверняка уже знаем, что это он. Лихой бородач на паруснике. У нас уже есть его приметы. И мы даже знаем где его искать – в поселке. У моря, там где ты его запечатлел навеки.
   – Увы, навеки.
   – Ну, это детали, – Голова махнул рукой. – Пошевели извилинами, Тим. Зачем он шел на такой риск? Я наморщил лоб и пробубнил:
   – Я думаю, долго шевелить извилинами не придется. Даже если их у меня вовсе нет.
   Голова через стол потянулся ко мне. И его глаза лихорадочно заблестели.
   – Описания артиста слишком уж обобщены. Темные очки, борода, шляпа…
   – Ну, уже горячо.
   – Пойми, Голова, я его тогда даже не рисовал. Я копировал.
   Артист не мог словесно передать точность линий лица, мимики, ну, к примеру, форму ушей, форму пальцев рук, расстояние от переносицы до губ, да мало ли еще какие детали не мог передать артист!
   – Учитывая, если ему снять очки, отклеить бороду, выбросить шляпу…
   Я прикрыл от усталости глаза. Да, Голова оказался абсолютно прав.
   – Скажи, ведь ты бы смог попробовать его нарисовать без этого грубого маскарадного костюма?
   – Думаю, смог бы.
   – Вот! – он стукнул кулаком по столу. – Мы пришли к главному, Тим! Он боялся этой картины! Он боялся, что мы воссоздадим его образ. И он уничтожил главную улику. Он оставил нас на борту совершенно пустого одинокого парусника!
   – Но он, к тому же, еще и не дилетант в живописи, если сумел так быстро и ловко закрасить холст.
   Голова развел руками.
   – Возможно, Тим. И мы обязательно выясним. Как уже сейчас смогли выяснить не мало.
   – Голова, – я поднял на него свой усталый взгляд, – но я не могу понять одного. Зачем? Зачем он послал это письмо? Тем более, если он преступник. Зачем? Зачем он ворошил прошлое, зачем будоражил мои воспоминания, чтобы я же напал на его след! Это же просто глупо…