Сазанович Елена Ивановна. Маринисты

   Голова вздохнул. И скрестил перед собой руки.
   – Меня этот вопрос занимает не меньше. И не только этот. И ответы на них, думаю, нам следует искать далеко не здесь.
   – В поселке?
   Голова утвердительно кивнул.
   – И завтра же мы туда отправимся.
   Я перевел взгляд за окно. И с тоской вглядывался в хмурое небо, покрытое сетью мелкого дождя. Голова положил руку на мою ладонь.
   – Мы должны туда ехать, Тим. Как бы тебе тяжело не было. Мы должны докопаться до истины. Тебе ведь она нужна не меньше?
   – Все в порядке, Голова, – и я уже улыбнулся.
   – До завтра, Тим…
   Круглый лунный шар в глуби черной ночи свисал над моим окном, Я вглядывался в его таинственный свет, уткнувшись лбом в оконное стекло. Было очень тихо, очень темно и очень грустно. И уснуть я не мог. Завтра мне предстоял трудный день. Завтра мне предстояло возвращение в прошлое, прошлое, которое было и оставалось единственным смыслом этой жизни, прошлое, которое уже никакими силами нельзя было вернуть. Я знал, что так и не усну этой лунной ночью. Слишком много событий обрушились на меня, слишком много вопросов и слишком много боли. Боли, которую я на время сумел заглушить. И которая сумела вновь прорваться в мое сознание. И уже с новой силой овладеть мной. Я чувствовал, что вот-вот привычным жестом окуну кисть в краски и уйду в свой придуманный мир, мир, заполненный лунной ночью, тишиной и беспросветным одиночеством. Я чувствовал, что уже подошло время. Время начать свою главную работу. Работу, которой Самойлов когда-то посвятил последние дни своей жизни Работу, которой живет каждый сочинитель. Работу, которой сегодня начну жить и я.
   Я не ошибся в своем предчувствии. Я работал целую ночь. Целую ночь я провел там, в лунной ночи, рядом с удивительной девушкой, возле, моря. Мягкие волны касались ее ступней. И ее раскосый синий взгляд был возведен вверх, в ночное небо, словно ждал от него ответ. Ответ на простой вопрос: почему именно так, почему не иначе? Но небо молчало. Небо не умело отвечать на простые вопросы. И тонкие смуглые руки были протянуты вверх, к небу, словно просили о помощи. И половина лица была озарена лунным светом. Она была открыта всем. На вторую половину ее лица легла ночная тень. И даже я не мог знать, что скрывает ночь за этой половиной. Какая тайна души скрывается там, Марина. Я вновь стал тебя рисовать. Я вновь вернулся к морю. И, наверно, уже простил его…
   Я знал, что начинаю писать по-другому. Это не была копия лица Марины, копия ее жестов, тела, копия ее мира, который я раньше воссоздавал. Я уже сам делал этот мир, сам придумывал его. Дополнял. Сам его возносил до небес и сам ронял безжалостно на землю. Я уже имел силы делать все, что хочу. Я освободился от условности, от логики, от запрограммированных штрихов. Я сегодня был Богом. Я сегодня имел силы править миром. Судить его и прощать его. И мир сегодня безропотно подчинялся мне. И мои мысли обгоняли движения моих рук. И мои руки подчинялись моим безудержным мыслям. И уже безропотно доверяли им…
   Сегодня я начал главную работу. И во что бы то ни стало завершу ее. Какой бы ценой она мне не досталась. Ничто уже не могло поколебать моего решения. И мне стало от этого легче. Марина погибла. И только я был способен ее воскресить. Воскресить наши лунные ночи, наше лунное море, нашу лунную любовь. Марина. Я устало прикрыл глаза. Было уже совсем светло. Кисть выпала из моих рук. И я погрузился в сон, легкий, как море, яркий, как лунный шар в черной ночи… А передо мной сидела Марина, устремив раскосый синий взгляд в небо. И ее лицо было открыто целому миру. И ее лицо было скрыто от целого мира. И эту тайну, тайну ее переменчивого сердца я сегодня начал разгадывать. И обязательно разгадаю…
   Я вскочил от резкого телефонного звонка. Встряхнул тяжелой головой и наконец догадался открыть дверь. На пороге сиял бодрый, свежий, выбритый и отутюженный Голова.
   – Ну, как, выспался? – ехидно спросил он.
   – Еще бы? А что по-твоему еще можно ночью делать одинокому человеку.
   – Тогда едем. Нам предстоит трудный день.
   Который раз я слышал эту фразу! Я аккуратно собрал вещи, собрал краски и кисти и захватил незаконченную работу.
   – Зачем тебе это? – недовольно поморщился Голова. – У тебя на это не будет времени.
   – На это время всегда найдется, Голова. Потому что это вне времени, – после бессонной ночи почему-то всегда легко коламбурилось.
   Но Голова скептически посмотрел на меня. Мои крылатые фразы его не окрыляли.
   Мне тяжело было смотреть на море, и уже простил его. Но горе меня не покидало. Спустя долгих, бесконечно долгих четырех лет я вновь очутился в этих местах. Местах, щедро подаривших мне счастье и безжалостно это счастье отнявших.
   Голова восхищенно причмокивал языком, разглядывая здешнюю приморскую природу.
   – Да, Тим. Здесь, наверно, даже я легко бы смог рисовать картины. Ну, или писать стихи, к примеру.
   – У тебя, Голова, еще есть шанс. Так что попробуй!
   – Хватит с нас одного художника. Который будет убивать время на мазню, вместо того, чтобы помогать своему лучшему другу ловить преступника, – Голова никак не мог успокоиться и по– прежнему недовольно косился на мой мольберт.
   Мы остановились в доме Самойлова. В мертвом, одиноком доме. Где когда-то жили два замечательных человека. Но что их связывало, что загоняло под одну крышу – так и осталось тайной. И я в который раз пожалел, что так и не настоял узнать от Марины правду.
   Мне было тяжело в этих стенах. Со всех сторон на меня давили воспоминания. И я не выдержал. Взял холст, краски и невзначай бросил Голове, ожидая бурю сопротивления.
   – Я на море, Голова.
   Но он почему-то не отговаривал меня. Не ворчал, что я иду убивать время. Он понял меня. И молча кивнул вслед.
   И я вновь принялся за работу, работу на берегу моря. Я вновь писал лунную ночь, мягкие волны, касающиеся ступней Марины, ее смуглые руки, устремленные вверх. И она уже не позировала мне. Не сидела на мокром песке на коленках, не бросала на меня переменчивые взгляды. Ее уже не было рядом. И как ни странно, по памяти мне писалось гораздо легче. Наверно, потому, что память имела право на все.
   Я не сразу услышал позади себя это частое тяжелое дыхание. И, наконец, услышав его, моя рука дрогнула. И я боялся пошелохнуться. Дыхание позади меня учащалось и я наконец решился повернуть голову.
   Слон стоял позади меня, схватившись двумя огромными лапами за свою уродливую голову. Его глаза светились каким-то бешеным блеском. Его глаза впились в портрет. И пена выступала на его крупных губах. Наконец он что-то промычал, схватил меня за руку. Со всей силы ее сжал и стал указывать куда-то вдаль, в море.
   – Слон! – выкрикнул я от боли. – Ты что, Слон!
   Он мычал все громче и все отчаяннее. И потащил меня к морю. Я не мог вырваться из его цепких объятий. И ненароком заметил, что никогда не подозревал, что он так силен.
   – Слон! – продолжал кричать я. – Ты что, Слон! Отпусти же меня! Куда ты меня тащишь, Слон!
   Неожиданно кто-то резко сбил Слона с ног. Так неожиданно, что я не успел опомниться. Слон не удержался и расцепил свои лапы. И повалился на песок. И тут я заметил Голову.
   – Фу-у-у, – облегченно я перевел дух. – Он совсем чокнулся.
   Слон сидел на песке, продолжая показывать куда-то вдаль, в бесконечную морскую даль. Но его взгляд был совершенно пуст и совершенно бессмысленным.
   – Он что-то хотел тебе сказать, Тим. Но, увы, мы так ничего и не узнаем.
   – Боже! Если бы он умел говорить! Если бы у него было бы хоть чуточку разума! Возможно, мы бы давно уже все разгадали, – вздохнул я. – Ты знаешь, Голова, он, по-моему стал еще ненормальней после смерти Марины.
   Слон сидел неподвижно на песке и бессильно плакал. Он ничего не мог рассказать.
   Мы с трудом подняли его грузное тело с земли.
   – Идем, Слон, – я похлопал его по небритой щеке. – Идем, дружище. Ты не волнуйся. Мы вое узнаем. Ты только не волнуйся.
   Слон еле волочил ноги. Его взгляд совсем обезумел. Он что-то хихикал, потом тут же плакал. Пытался вырваться, спотыкался и падал на песок. Бился головой о наши руки. И мы вновь его тащили. Слон становился все более невменяемым.
   – Я заброшу свои вещи, – я кивнул на незавершенную работу. – А ты, Голова, иди прямо по дороге. Я нагоню вас. Нужно его прямиком к доктору. Мы не справимся без доктора. Бедняга, – я кивнул на мечущегося Слона. – Его дела совсем плохи…
 
   Доктор всплеснул руками, увидев на пороге нашу компанию.
   – Тим, Бог мой, сколько лет прошло, Тим! Бесконечных лет!
   – Док, ему совсем плохо, – я указал на обезумевшего Слона. С пеной у рта и бешеным взглядом.
   – Да, да, я в курсе, – доктор спокойно взглянул на часы, – в это время у него чаще всего случаются приступы.
   Доктор скрылся в соседней комнате. И через мгновение уже делал укол Слону. Тот еще немного пометался на диване. И вскоре успокоился. Его дыхание замедлилось, стало совсем не слышным и Слон сомкнул глаза.
   Я вытер пот со лба. А Голова приблизился к Бережнову и протянул ему руку.
   – Голованов. Друг Тима.
   – Бережнов. Смею сказать, тоже друг Тима.
   – У вас прекрасный тембр голоса, доктор.
   Я о недоумением посмотрел на Голову. Что-то никогда не замечал за ним любовь к пению. А Голова невозмутимо продолжал:
   – Вы случайно, док, не пели в хоре? Хорошо поставленный голос. Вы, должно быть пели басом.
   – А вы проницательны, Голованов.
   – Можно просто – Голова. Короче. И вернее.
   Доктор рассмеялся ртом, полным зубов.
   – Но я не менее проницателен, Голова, – он хитро сощурился. – Вы – сыщик.
   Голова поднял руки вверх.
   – Сдаюсь. Но как вы смогли угадать?
   – Это совсем просто. Четыре года назад вы оказали честь посетить наше столь скромное местечко. Я, к сожалению, выезжал тогда на вызов в соседний поселок и не имел прекрасной возможности лично познакомиться о вами. Но описание вашей внешности со слов односельчан мне врезалось в память. Люди с такой головой, знаете ли не часто встречаются. Это, знаете ли, в некоторое роде феномен.
   – Вы мне льстите, Бережнов.
   – Вся деревня гудела после вашего отъезда. Не могли вначале понять причину, зачем вы приехали. А узнав ее, не поняли причину вашего отъезда. Вы всегда не доводите дела до конца?
   – Как видите, не всегда. Иногда, спустя четыре года, я их начинаю заново.
   Я с интересом наблюдал за их поединком. Они не понравились друг другу. И это было ясно, как ясный день. И я попытался перебить их чересчур вежливый диалог.
   – Доктор, скажите, что со Слоном? Я так испугался.
   – Тим, – улыбнулся мне док, словно только что заметил. – Я даже не успел выразить радости по поводу вашего появления. Ваш друг сумел перебить эту радость. Но я искренне рад, – он вплотную приблизился ко мне и пожал мою руку. – У нас есть что вспомнить, Тим. Я счастлив вновь встретить вас, Тим.
   А я снова покосился на застывшего на диване Слона. Док перехватил мой взгляд. И вздохнул.
   – Он так изменился после смерти Марины. Он окончательно потерял разум. Что ж. Его можно понять. На его глазах умирало все, что он так любил. Это не каждому дано выдержать, Тим, – и он внимательно на меня досмотрел.
   – Я сумел выдержать, Бережнов. Хотя любил Марину не меньше.
   – Вы – другое, Тим. Вы когда-то любили. Вы еще обязательно полюбите. Такие, как Слон, не понимают, что любить можно несколько раз. Для них это чудовищно. Они понимают любовь в единственном числе.
   – Я тоже так понимаю, Бережной. И никак иначе, – невесело усмехнулся я.
   – В таком случае вы – счастливец. Вы не способны на ошибки. Хотя… Хотя именно через ошибки чаще всего открывается правда.
   – И все-таки у вас удивительный голос, док, – не выдержал Голова.
   Доктор задумчиво на него посмотрел и промолчал в ответ. Потом снова улыбнулся своими крупными зубами и добавил:
   – А вы, если не ошибаюсь, голодны с дороги?
   – Не ошибаетесь, как всегда, Бережнов, – вздохнул Голова. А я только развел руками.
   Как только доктор скрылся на кухне. Голова подскочил ко мне, блестя возбужденно глазами и зашептал.
   – Тим! Я узнал его!
   – Кого? – удивился я.
   – Уж в чем-чем, а в этом я не ошибаюсь. Любой голос я узнаю из тысячи, Тим!
   – Ты о чем, Голова? – по-прежнему недоумевал я.
   – Это он! Он мне звонил тогда, в мой кабинет, когда утонула Марина. Это он! Он сообщил, что это не случайная смерть!
   – Не может быть! – выкрикнул я. И вцепился в плечо Головы. – Прошло четыре года! Ты мог запросто ошибиться! Голова обиделся.
   – Тим, вот ты бы смог защитить диссертацию на тему индивидуальность и голос?
   Я беззащитно развел руками. Такой диссертации я бы в жизни не защитил.
   Доктор появился в дверях с миской, полной маринованных соленых грибов.
   – Удивительно грибное время! Такое количество грибов я помню разве что четыре года назад. А вкус! Вкус! Вы только попробуйте! Ни с чем не сравнимое блаженство! Вы знаете, самой лучшей выдумкой природы я бы признал грибы. Их так приятно собирать! Рассвет, влажная листва под ногами, шум сосен, шорох дождя…
   – Но менее всего приятно ими отравиться, – невзначай буркнул Голова.
   Наступило неловкое молчание.
   – М-да, – наконец выдавил Бережнов. И снял свои круглые очки. Его глаза выглядели совсем беспомощными без них. – Самойлов был прекрасным грибником, вы правы. Он обожал грибы. Они, как ни парадоксально, его и убили.
   – Возможно, и они, а, возможно, и с помощью их, – не унимался Голова.
   – Как знать, – Бережнов как-то тяжело взглянул в глаза Голове. – Как знать, может вы и правы. Впрочем, вы правы и в другом. Действительно, это именно я вам позвонил тогда, четыре года назад, когда случилась трагедия с Мариной.
   Я чуть не вскочил со стула. И бросил беглый взгляд на Голову. Но он оставался крайне невозмутимым. И спокойно разглядывал Бережнова, ожидая продолжения темы.
   – Я не мог сказать, что толкнуло меня на этот опрометчивый шаг. Мне сейчас трудно объяснить это. Поймите, она была, ну слишком уж загадочной фигурой, чтобы вот так просто, по нелепой случайности утонуть. И потом я ни на минуту не забывал про случай о Тимом в старой усадьбе.
   – В таком случае – почему вы не представились.
   Доктор дожал плечами.
   – Почему? Поймите, если бы я назвал себя, вы бы потребовали конкретных фактов. И за неимением их как таковых, просто бы не выехали на место происшествия. Анонимный звонок, знаете ли, как ли странно, всегда более действенен.
   Голова недоверчиво улыбнулся.
   – Вы что-то скрываете, доктор. И я не советую этого делать. Доктор вскочил с места. И взволнованно прошелся по комнате.
   – Но это глупо! Поймите, чрезвычайно глупо меня в чем-либо подозревать! Это же просто вне логики! Если я в чем-то виноват, зачем мне звонить в кабинет и навлекать на себя лишние подозрения!
   Мне эта фраза что-то напомнила. И я, все сопоставив, уже легко провел параллель между письмом, посланным, чтобы навлечь подозрения и анонимным звонком. И я сразу же взглянул на Голову. Он мне ответил тем же взглядом. Он тоже об этом подумал. Да. Головоломка была не из легких. Но нам во что бы то ни стало следовало ее разрешить.
   – О, это, действительно, вкусно, – протянул Голова, с удовольствием хрустнув маринованным грибом. – И гриб какой-то странный. Вкуснотище невероятное, а грибок почему-то незнакомый. Скажите, это не опасно, док?
   Бережнов раздраженно махнул рукой.
   – Неужели я настолько глуп, чтобы отравить вас в собственном доме. Вы что, считаете, что главная мечта моей жизни – это оказаться за решеткой? Лучше бы занимались непосредственным делом и искали убийцу! – выпалил на одном дыхании док и тут же осекся.
   Голова злорадно потер руки.
   – Значит, убийца все-таки существует! И вы, док, в этом уверены, как никто. – Торжественно заключил Голова.
   – О Боже! – простонал Бережнов. И вытер носовым платком пот со лба. – Так вы будете бесконечно крутиться на одном месте. Неужели я поверю, что главный сыщик просто так к нам решил заглянуть на грибы?
   Голова явно в чем-то подозревал доктора. Мне тот тоже особого доверия не внушал. Но он оставался моим другом. Он оставался моим прошлым. В котором было столько счастливых дней. И я вновь попытался разрядить обстановку. И набросился на грибы, с вызовом поглядывая на осторожного Голову. Но грибы, действительно оказались невероятно вкусные и аппетитные. Хотя я тоже их ел впервые.
   – Да, Бережнов, вы мне доставили массу удовольствия, – сказал я и облизнулся.
   – Ну, хоть вы угощайтесь, Тим, – вздохнул Бережнов. – И уж мне поверьте, они вовсе не ядовиты. Немой ни разу еще за четыре года не ошибся.
   – Немой? – удивился я, задержав вилку с нацепленным грибом у самого рта. – Вы сказали – немой?
   – Ах, да, Тим. Вы знаете, после смерти Марины с ним произошло что-то весьма удивительное. Он до конца обезумел – это одно. Но во-вторых в нем проснулся интереснейший талант! Это часто случается. Человеческий организм непредсказуем, поверьте. И серьезные потрясения эти изменения открывают почти всегда. Организм теряет в одном, но, как правило, приобретает другое. Это тоже одна из гениальных выдумок природы. Или Бога – как хотите. Иначе бы ни один человек не смог пережить трагедию. Но люди, как правило, переживают любое испытание, выпавшее на их долю. Потому что запасы их сил неиссякаемы и невероятны. Немой окончательно потерял рассудок. Но его молодой организм умирать еще не собирался. И у него открылся необычайный, довольно редкий талант. Он безошибочно может определить пригодность и непригодность грибов. Знаете ли, сейчас все грибы, даже съедобные вызывают подозрение и требуют осторожности, и Слон теперь второй после меня, если хотите, спаситель человеческой жизни. А места у нас необычайно грибные! И грибник в селе не один я, – доктор повернулся уже к Голове и добавил лично ему. – Здесь каждый, поймите, каждый, на все сто процентов – грибник.
   – А как вы узнали про этот талант немого? – спросил торопливо я, перебив благие намерения Головы вступить в разговор.
   – В нашем поселке однажды чуть не умер ребенок. Его еле удалось спасти. Когда немой заметил на полу корзину белых, заметьте, белых грибов, он закричал, рассыпал их на пол и стал топтать ногами. Вскоре мы убедились, что боровики, действительно, отравлены. Я послал их в центр, на проверку в лабораторию. И что вы думаете! Они оказались ядовитыми! По какой причине – неизвестно. Эту причину до сих пор ищут сотни ученых. И пока приходят к одному выводу – ни что иное, как экология. После этого случая я заинтересовался этой способностью немого. И сотни раз проверял его. И что вы думаете! Он всегда! Всегда был прав! Сколько жизней он спас! – доктор помолчал. И печально вздохнул. И вновь нацепил очки на нос. К нему вновь вернулось его былая уверенность. – Как знать, если бы этот талант открылся в нем раньше, возможно, Самойлов остался бы жить.
   – А, возможно, смерть Самойлова явилась началом его странной способности, – добавил я.
   – Все может быть, Тим. В этом мире может быть все.
   Мы встали.
   – До встречи, Бережнов, – тепло улыбнулся я на прощанье.
   – До скорой встречи, – ехидно поддержал Голова. И тут же спохватился. – Ах, да! Я забыл спросить самое главное? Вы, случайно не встречали бородатого человека в широкополой шляпе и темных очках?
   Вопрос застал доктора врасплох. Он вздрогнул, побледнел, откашлялся. Протер носовым платком очки. И его руки слегка дрожали.
   – Я жду ответа, – как можно шире улыбнулся Голова.
   – Слишком уж обобщенное описание, – доктор вновь нацепил очки. И ему вернулось его природное самообладание. – Тем более для выдающегося сыщика. Людей с такими приметами миллион. Но, увы, – он развел своими маленькими ладошками, – в нашем поселке не носят широкополые шляпы и темные очки. Несмотря на жаркое солнце. Они считают это пижонством и предпочитают простенькие кепки. До встречи, друзья, – и Бережнов поспешно закрыл за нами дверь. И мы услышали легкий щелчок замка.
 
   – Ага! Видел! – возбужденно орал Голова. – Как он смутился! Нет, Тим, тут что-то не так.
   – Может быть, и не так. Может быть, док и не все нам выложил. Он никогда сразу не раскрывает карты. Это его принцип. Но то, что он не виновен – я в этом полностью уверен.
   – Нельзя быть уверенным ни в чем, Тем. Особенно в людях. Запомни это. Я не раз испытывал это на собственной шкуре. И теперь вспомни главное – Марина его терпеть не могла. А она явно что-то знала. Значит не случайно не любила дока. Я пожал плечами. Я уже ничего не понимал. И чем дальше мы приближались к цели, тем дальше цель отдалялась от нас. И, казалось, это будет длиться бесконечно.
   Мы шли по пыльной дороге, окруженной высокими соснами. И, не сговариваясь, смотрели под ноги. Под ногами, действительно, росло много грибов.
   – А Бережнов не соврал, – нарушил молчание Голова. – Здесь и впрямь уйма грибов… Тим… – он приостановился. И задумчиво взглянул в мои глаза. – Послушай, Тим. Здесь что-то не так.
   – Здесь все не так, Голова!
   – Ну не верю я в этот внезапный талант немого!
   – Если медицина этого не исключает – почему бы не поверить?
   – И медицине местной не верю! К тому же медицина ничего вообще не исключает. Но запомни. Криминалистика ничего не исключает тоже!
   – Ну, валяй дальше.
   – Вполне вероятно, что этот талант был у немого гораздо раньше, еще до смерти Самойлова. Если смерть художника не случайна, то только опытный, я бы сказал талантливый человек мог его так чисто укокошить. Так, что не подкопаешься. Ведь от грибов, действительно, в последнее время умирают многие. Но это не значит, что все они специально отравлены. Грибы на свете любят все! И Самойлов ее был исключением. Но, пойми, Тим. Нужно хорошо знать те грибы, которые попадают прямо в цель, которые не промахивают. Да, по поводу отравления грибами, можно написать целую диссертацию.
   – Не сомневаюсь, что ты ее прекрасно напишешь, Голова. – я усмехнулся и на секунду задумался. – Но… Но, Голова, немой никак не мог отравить Самойлова. Никак! Пойми же! Он очень больной человек! И он обожал художника и это могут подтвердить все! Он… – я запнулся, чувствуя, что мои утверждения звучат вовсе неутвердительно. По я упрямо покачал головой. – Нет! Что ты! Нет, конечно! Зачем? Милый, бедный Слон.
   – Милый славный Слон, милый славный доктор, – передразнил меня Голова. – Все у тебя милые и славные. И тем не менее кто-то из этих милых и славных людей замешан в убийстве, Тим.
   – Ты о чем, Голова! Откуда такая уверенность! Вполне вероятно, что кто-то посторонний нацепил очки и шляпу. Вполне вероятно, что у кого-то постороннего были мотивы к преступлению, о которых мы даже не догадываемся. Например, кто-то украл бесценную картину Самойлова и его при этом прикокошил, а Марина об этом узнала – и ее тоже убрали. Всякое может быть, – строил я версии, в меру своих детективных способностей.
   – Вероятно. Но не вполне. Согласись, Тим. Чтобы написать такое письмо, нужно хорошо знать Марину, хорошо знать о ваших отношениях, хорошо просто близко вас знать.
   Мне нечего было ответить. Я шел нахмурившись, изредка подбивая ногой встречающиеся поганки. Они безропотно падали на дорогу и мне нисколько их не было жаль.
   – Хотя… Хотя, возможны и другие версии, – процедил Голова.
   – Что? – и надежда мелькнула в моих глазах. Мне так не хотелось, чтобы подозрения падали на моих лучших друзей.
   – Хочется тебе этого или не хочется, Тим, но я не могу исключать возможности, что Марина кому-то подробно рассказывала о ваших отношениях. Тогда-то и на сцену может выйти совершенно посторонний человек.
   Я попытался возразить, но задохнулся от возмущения, не находя слов.
   – Не кипятись, Тим. Мы ничего не должны исключать. Даже то, что вообще всю кашу заварила Марина. Мертвой ее никто не видел. Девушка довольно странная, без фамилии, без адреса, без прошлого…
   Но Голова так и не успел договорить. Я схватил его за плечи и стал лихорадочно их трясти. Мое лицо исказилось злобой. И я прошипел:
   – Не смей! Слышишь, не смей!
   Но Голова никак не отреагировал на мои отчаянные жесты. Он невозмутимо выжидал, пока я успокоюсь. И предложил закурить. Я с жадностью затянулся горьким дымом.
   – Тим, если ты желаешь найти истину, ни один из путей, ведущих к ней ты исключить не имеешь права, какими бы розами он не был усажен. Как правило, именно путь, усаженный розами, оказывается самым колючим. Так что успокойся. И возьми себя в руки. В конце концов, я ничего не утверждаю. Но согласись. Сама мысль, что Марина вполне может оказаться живой, тебя должна ободрить.
   Я не согласился.
   – Я давным-давно расстался с этой надеждой. И у меня нет желания дважды переживать боль.
   Голова ничего мне не посмел возразить. Он приостановился. И неожиданно указал в сторону поселка, от которого мы порядком уже отошли.
   – А теперь, пожалуй, мне придется повернуть назад.
   – Ты о чем, Голова?
   – Мы не сделали самой простой вещи. Не узнали – отлучался ли в эти дни доктор. И если да – то куда. Ты со мной, Тим?
   – Ты все-таки подозреваешь Бережнова?
   – Просто с кого-то же надо начинать, – усмехнулся Голова.
   – А начинать лучше всего с самого простого. Чтобы побыстрее сузить этот чертов круг. А круг не так уж велик. Немой, доктор, Марина и Неизвестный. Марину пока найти фактически невозможно, если она, конечно, жива. Неизвестного тоже сложно вычислить. Кроме того, что он четыре года назад приплывал сюда на паруснике, кроме его безвкусного грима – мы ничего о нем не знаем. Значит остаются немой и доктор. В немого, действительно, трудно поверить. Он – чокнутый и приступы его не поддельны. За время работы я наловчился разобраться в этом. И самое реальное, что можно выяснить на сегодняшний день – это Бережнов. С него-то мы и начнем. Ты со мной, Тим?