Я тащу его в ювелирный магазин. Единственное место. Где еще можно купить подарки. И показываю ему браслет. Который мне очень нравится. Он соглашается, что браслет, действительно, ничего. И смотрит на выход. Я говорю, что если надену браслет, все упадут в обморок. Он говорит, что не любит обмороки. Тогда я откровенно прошу его купить этот браслет. У него белеют губы. Когда он злится – у него всегда белеют губы. И говорит. Что ему на этот браслет работать полгода. Но, если на один браслет работать полгода. То зачем вообще работать?
Он знакомит меня со своими друзьями. Я люблю мужское общество. Поэтому откровенно кокетничаю. Строю глазки. И делаю круговые движения открытым плечом. Он меня тащит в ванную комнату. Обливает холодной водой. И обзывает. Но я радуюсь. Если злится, значит… И звоню на следующее утро. Но он отвечает, что нет ни секунды времени. Что он не может оторваться от дел. Прилипает он к ним, что ли? И просит перезвонить в установленное время. Я ему не нужна. Но он меня и не бросает. Держит при себе на всякий случай. А какой может быть случай?
Я перестаю болтать ногами. Заодно и языком. Смахиваю слезу. И подхожу к шкафу. Долго в нем роюсь. И ничего не нахожу. Надеваю свой свитер. На голое тело. Старуха машет безнадежно рукой. С опущенной головой я толкаю дверь соседней комнаты.
Ступаю на мокрый песок. Кругом – море. Я ложусь на песок. Ветер усиливается. Волны ложатся на меня. И мне становится холодно. Я поднимаюсь. Смотрю на воду. В воде плавает солнце. Ныряет. И вновь плывет по волнам. Я беру в ладони песок. Пересыпаю его из ладошки в ладошку. Протираю песком лицо. Шею. Меня окликают. Оглядываюсь. И вижу его. Он стоит в одних плавках. Худой. Загорелый. Белозубый. И машет мне рукой. Я краснею. Закрываю лицо руками. Мне почему-то становится стыдно. Сердце бешено стучит. Солнце ныряет в последний раз. Под воду. И больше не появляется. Совсем темно. Он не видит, что я покраснела. Я не двигаюсь. Он не двигается тоже.
– Зачем ты здесь? – шепчут мои губы. И хотя он находится за десять метров от меня. Он меня хорошо слышит.
– Я ждал тебя, – отвечают его губы.
– Ты меня никогда не любил.
– Зачем ты так.
– Холодно.
– Утром здесь всегда столько солнца.
– Я не умею делить день по частям. И жизнь тоже.
– Я хороший учитель.
– С тобой было всегда скучно.
– Но ты от меня не уходила.
– Я уходила от тебя тысячу раз. Открывала чемодан. Бросала туда свою пижаму. В которой спала с тобой. Свои открытые платья. В которых ходила в гости с тобой. Свои слова. Которые тысячу раз говорила тебе про себя. Но никогда – вслух. Свои слезы. Свою бессонницу. Свои надоедливые звонки. Свои оправданные обиды. Свое унижение. Свою необузданную страсть. Я складывала в чемодан. И закрывала его на замок. И уходила от тебя. В очередной раз. И всегда возвращалась. Ну почему я всегда возвращалась? Не стоило этого делать.
– Ты не могла не вернуться.
– Ты думаешь – это любовь?
– Я думаю…
– Мне всегда казалось, что ты растрачиваешь себя не на то. Тебе кажется, что это надо. Но это надо на миг. На день. На один случай. И вовсе не тебе. Но потом… Потом пройдет жизнь. И ты поймешь. Что ты, оказывается, делал не то. Нет, не то. Работал не на близких. А на посторонних. Когда это поймешь, ты испугаешься. Но уже… Уже…
– Иди сюда. Ты вся дрожишь.
– Мне всегда казалось, что ты очень одинок. И я бы могла. Я это чувствую. Могла бы тебе помочь. Но ты этого не хочешь. Боишься. Сторонишься. Почему…
– Я прошу тебя. Иди ко мне. Здесь так хорошо. Ты стоишь на мокром песке. У меня большие. И теплые руки. Иди. Не бойся…
Я иду к нему. Я плохо его вижу. Потому что темно. Я прислушиваюсь к шелесту его волос. И иду на этот шелест. Я подхожу очень близко. Глажу ладонями по его лицу. Закрываю ладонями его глаза. Касаюсь кончиками пальцев его губ. Он обнимает меня. И мы садимся на землю. Земля под его ногами удивительно сухая. Теплая. Даже горячая. Из нее идет пар. И я быстро согреваюсь. С неба срывается звезда. И медленно приближается к нам.
Нет. Это вовсе не звезда. А маленький ангелочек. Кудрявый. Розовощекий. Он невинно болтает крылышками. Кружит над нашими головами.
– Я ни с кем не буду тебя делить. И ни с чем.
– Кругом столько жизни.
– Ты забудешь мать и отца. Друзей и врагов. Ты никогда не будешь смеяться. Если не будет меня. Ты никогда не будешь биться головой об стену. Если я буду рядом. Ты больше не будешь работать на других. Ты будешь работать только на меня. И я тебе заплачу. Любовью. Это очень высокая плата. Не верь никому. Я умею любить. По-настоящему. Поверь мне. Пожалуйста, поверь.
– Я верю.
По берегу идет женщина. Она поет песню. Улыбается.
– Идем со мной, сын, – говорит она моему возлюбленному.
– У меня один путь. С этой женщиной.
– Я тебе подарила жизнь.
– Теперь мне дарит жизнь только эта женщина.
– Она обманет тебя. Как обманула многих. Это злая. Пустая женщина.
– Уйди, мать. Тот, кто посмел сказать грубое слово о моей любимой. Не увидит больше меня.
По берегу идут молодые люди. Они громко смеются. Бросают в море пустые бутылки. И непогашенные сигареты.
– Идем с нами, старик, – говорят друзья моему возлюбленному.
– Это моя женщина.
– Не глупи. Мы тебя познакомим с тысячами женщин. И ты поймешь, что любить можно каждый день. Другую.
– Я хочу любить всю жизнь. Одну.
– У нее порочные глаза. Они излучают предательство. Как ты не видишь!
– Вы больше мне не друзья. Вы посмели обидеть мою любимую.
По берегу идет человек в галстуке. В его руках – дипломат. Заполненный исписанными бумагами.
– Идем со мной. Это самый верный путь.
– Самый верный путь – к этой женщине.
– Тебя ждут большие деньги. И большая слава. Ты все это можешь бросить к ногам этой женщины. Но для этого ты должен на время забыть ее.
– Я не забуду ее ни на миг. Мне не нужны деньги. И слава. Мне нужна она.
– Нищего она тебя бросит.
– Уходите.
Я прижимаю его голову к своей груди. И плачу. Мои слезы падают на его волосы. Запутываются в них. Волосы блестят. Словно их посыпали конфетти.
– Почему ты плачешь?
– Я не плачу. Я осыпаю твои волосы конфетти. Потому что сегодня – праздник.
Над морем своими белыми зубами смеется ангелочек.
– Он похож на чайку.
– Мне с тобой ничего не страшно.
– Неужели это когда-нибудь кончится?
– Хочешь, я стану самой красивой? И тебе все позавидуют?
Здесь действительно много света. Утром. Он ослепляет меня. Я щурюсь. И смотрю на солнце. Мой возлюбленный обхватывает ноги руками. И прячет голову в свои колени. Наверно, ему больно смотреть на солнце. Он в этот момент похож на страуса. И мне почему-то становится неприятно. Я встаю. И иду к морю.
– Почему ты уходишь?
Я пожимаю плечами. И иду дальше.
– Я тебя обидел? Так быстро случилось утро. Я не виноват. Что так быстро прошла ночь. Разве этим можно обидеть? Если любишь?
Я иду, не оборачиваясь.
– Подожди. Ну. Ну, скажи что-нибудь. Так нельзя. Это нечестно. Пойми. Молча нельзя уходить.
Он подбегает ко мне. Трясет за плечи. Я прячу свои глаза.
– Ты пойми. Как тебе сказать. Да пойми ты! Ну, в общем. В общем, ты зря от всего отказался. Ну, как ты не понимаешь. И мать свою прогнал. И друзей. И что нам с тобой теперь делать. Ночи всегда кончаются. И всегда наступает утро. А я люблю бывать в обществе. Ты же знаешь. Ты мог бы неплохо заработать. Конечно, я плохо разбираюсь в деньгах. Но я знаю, что на них можно купить вещи. А я люблю вещи. И, как бы тебе сказать. Ну… Постоянство – это что-то застывшее. Холодец напоминает. Съедаешь. А чувство голода остается. Я не люблю постоянства.
Он размахивается. Со всей силы. И бьет меня по лицу. И уходит. Я смотрю ему вслед. Худой. Загорелый. Белозубый. И мне кажется, что я любила его по-настоящему. И никого так не любила. Я облегченно вздыхаю. Под моими ногами валяется тельце умирающего ангелочка.
– Почему? – спрашиваю я у него.
– Самая большая любовь – неосуществленная. Но этим она обрекает себя на смерть. Это замкнутый круг. Неосуществленное желание – самое сильное. Но и самое короткое.
Ангелочек покорно закрывает глаза. Совсем ребенок. Я бережно беру его за крылышки. Как бабочку. И несу перед собой. Старуха открывает дверь. Крестится. Вздыхает.
– Синяк на щеке. Откуда?
– Он меня ударил. Представляешь? Посмел поднять руку на женщину!
Старуха не отвечает. Несет ангелочка на кладбище. Сквозь стену я слышу, как она что-то бормочет про себя. Молится, наверно. Всхлипывает. Ей искренне жаль этого розовощекого крепыша.
Старуха возвращается. И смотрит на меня с ненавистью.
– Ты его…?
– Что ты! Как можно! Он сам! Честное слово, сам… Я детей не обижаю. Дети – цветы жизни…
– Цветы, цветы, – передразнивает меня старуха. – Не пойму, что тебе надо?
– Посмотри. Вон идет он. – Я подзываю старуху к окну. – Тебе он нравится?
Мой возлюбленный шагал мимо старухиного окна. Размахивал весело дипломатом. И что-то мурлыкал себе под нос. Можно предположить, что сегодня у него дела на службе идут как нельзя лучше.
– Так себе, – морщится старуха.
– Он идет на службу. Со службы он придет домой.
И станет есть жареные котлеты.
– А тебе какое дело?
– Мне? Вовсе никакого. И жена у него будет маленькая. И пухленькая. Он изредка умудрится напиться. И она безропотно снимет его ботинки. А наутро сбегает за пивом. И котлеты поджарит.
– Но тебе-то? Тебе-то какое дело?
– Пусть ест. Мне не жалко. – Я отхожу от окна. Растираю свою опухшую щеку. Ложусь спать.
– Ты вообще довольна?
– Почему ты об этом спрашиваешь?
– Да так себе. Вид у тебя бледный.
– При таком освещении ты еще можешь судить о моем виде?
– Может, ты и права. Может…
– Мне снятся приятные сны. Иногда. Такие приятные… Что хочется плакать, когда просыпаешься. Иногда плачу. Хочется что-то уловить. Но чаще – забываю. Но на целый день – какое-то приятное ощущение полета. Я слушаю прекрасную музыку. Такую прекрасную, что забываюсь. Где я. Что со мной. Как меня зовут. В каком городе я родилась. Я где-то летаю. Где-то плаваю. Где-то прыгаю. Я не знаю, где я. Что со мной. Но я знаю, что мне хорошо. Очень. Я смотрю на картины. И хочу туда. Ненадолго. Там покой. Там другое освещение. Там не бывает неприятностей. Суеты. И дележки жизни на годы. Там можно все взять сразу. И без труда.
Я открываю шкаф. И нахожу свое детское платье. В ромашках. Которое сшила мне моя мама на десятилетие. Я его надеваю. Прижимаюсь щекой к старушечьему лицу. Лицо почему-то очень холодное. Меня передергивает. Я открываю дверь. И вхожу в березовую рощу Куинджи. Ложусь на неестественно яркую траву. Около меня на колени опускается моя мама. В ее ладонях блестит вода из криницы. Вода сочится между мамиными пальцами. И капает на мое лицо.
– Пей, доченька, – просит моя мама. – Пей. Это очень вкусная вода. Она даст тебе силу. Я приподнимаю голову. Пью. И целую мамину руку.
– Мама. Я так рада. Ты даже себе не представляешь. Ты только никуда не уходи от меня. Мама.
– Ты ничего не бойся. Здесь хорошо. И не страшно. Ты только не бойся.
– О чем ты?
– Среди мертвых не бывает врагов. Смерть мирит. И делает братьями. Мертвых нельзя бояться.
– О чем ты, мама?
Мама целует меня в лоб. Крестит.
– Сколько тебе лет, мама?
– Двадцать пять.
– Мне совсем скоро тоже. Двадцать пять. Совсем скоро. Мы ровесницы?
– Да.
– Ты такая красивая. Мама. Я так боюсь тебя потерять. Ты спой мне песню. Ты возьмешь меня за руку. И будешь держать – крепко-крепко. Чтобы я не упала. Я с тобой никогда не падала. Мама. Не разжимай своей руки. И я никогда не упаду.
Моя мама машет мне рукой. И скрывается в куинджевой роще.
Я сажусь. Вытягиваю ноги. Вокруг меня водят хоровод люди. Они красивые. Эти люди. С прозрачной кожей. Голубыми глазами. В белых нарядах. В руках белые лилии. Они не ступают по земле. Двигаются плавно по воздуху. Я всю жизнь мечтала двигаться по воздуху. И у меня это иногда получалось. Но меня одергивали. И наступали на ноги.
– Тебе хорошо? – спрашивают они.
– Мне так хорошо никогда не было.
– Оставайся. Здесь никогда не плачут. Никогда не обрызгивают грязью. Никого не хоронят. Здесь красота. И гармония. Оставайся.
– А можно?
Из рук в руки люди замедленными движениями передают младенца. Наконец – ребенок на моих руках.
– Чей это малыш?
– Ты не узнаешь? Это твой не рожденный ребенок.
– Мальчик, – улыбаюсь я. – Я так и знала, что это мальчик. – Я расстегиваю передние пуговицы ромашкового платья. И прижимаю ребенка к груди. Ребенок сосет мою грудь. В ней нет молока. Она пуста и безжизненна. Но ребенок все равно сосет. И даже при этом улыбается, – Какой славный малыш, – говорю я. – Как хорошо, что он так и не родился. Он бы вырос самовлюбленным глупцом. Как его отец. Или испорченным мучеником. Как его мать. Он перехитрил всех. Он навсегда останется невинным божьим созданием.
Люди в знак согласия кивают головой.
– Ты оставайся. Ты будешь каждое утро кормить его грудью. И петь ему песни, Целовать его глаза. И укутывать его тельце. Оставайся. Пока не совершила больших грехов. И большего зла. Здесь не бывает ночи. Здесь можно отдохнуть. И все забыть. Здесь не перед кем отчитываться. И не перед кем краснеть. Здесь ты познаешь истинную свободу. Любовь, Счастье. Преданность. Мы здесь все – братья. Оставайся. Здесь нежные краски. И мелодичная музыка. Добрые люди. Здесь ты не будешь мучиться. Потому что здесь не бывает мук.
– Я сог… – Меня кто-то хватает за руки. И тянет за собой. Мы прячемся в роще.
– Зачем? – не понимаю я. И смотрю в лицо. Где-то я уже видела это лицо. Мальчишечье. Курносое. Покрытое веснушками.
– Зачем? – повторяю я.
– Беги отсюда. Тебе нельзя здесь. Беги.
– Но счастье… Здесь так хорошо. Так счастливо…
– Это мертвецы. Обычные мертвецы. Сюда ты всегда успеешь.
– Как? Почему? Обман?
– Нет. Не обман. А действительно счастье. Разве ты не понимаешь. Что вершина истинного счастья – смерть.
– Не понимаю.
– Вся наша жизнь – это долгий путь к смерти. Жизнь не может быть счастливой. Но счастье есть. Значит, весь путь – это к счастью. Только смерть несет покой. О котором ты говоришь. Музыку. Которую ты слушаешь. Краски. Которых в жизни не может быть. Только застывшая форма может породить счастье. Счастья в движении не бывает. Бывает удача. Радость, Победа. Но не счастье. Вот почему в искусстве ты иногда находишь подобие счастья. Искусство тоже мертво. Ты все поняла? А теперь беги.
– А ты?
– А я. – Мальчик вздыхает. – А я. Как твой нерожденный ребенок. Не согрешил. Потому что не успел. А что может быть слаще греха? Так что спеши. Спеши грешить. Потому что искупить свой грех здесь ты всегда успеешь. Уж мне-то поверь. Жаль, что ты его не родила.
– Наверно, жаль. Красивый малыш.
– Ну, пока…
Мальчик скрылся за деревьями. И я даже не успела спросить, где мы с ним встречались. Наверно, жили где-нибудь в одном дворе. Или ходили в один детский сад. Или дружили наши родители. Но точно я не помнила. А он не захотел мне этого сказать. Значит, имел на это причину?
Я бегу через березовую рощу. Ударяюсь о стволы деревьев. Царапаю о кусты руки. Задеваю головой облака. Добегаю до рамы картины. И бросаю картину на землю. Становится темно, Ногой ощупываю дверь. Старуха радостно встречает меня у порога.
– Ну и слава Богу. Я уже было подумала. Что не захочешь. Вернуться не захочешь. Молодец. Вернулась-таки. Что? Картина разбилась? Ерунда какая. Мы ее – на свалку. Или под землю. Как угодно.
Старуха говорила без умолку. Уставшая, я уселась прямо на пол.
– Как ты думаешь, Куинджи знал, что писал?
– Ах, при чем тут Куинджи! – Старуха махнула рукой. И поспешила на кладбище. Никогда не видела, чтобы с такой радостью посещали кладбище.
Старуха вернулась через полминуты. И протянула гранат.
– Ешь!
Я осторожненько стала выколупывать каждое зернышко. Медленно бросать в рот. Обсасывать со всех сторон.
– Наконец-то ты все поняла, – вздохнула старуха.
– А что, разве я что-то не понимала?
– Сбацаешь?
– Сбацаю, – неожиданно согласилась я. И сбацала «Прекрасную мельничиху». Никогда в своей жизни я не играла так вдохновенно. С таким порывом. И даже благородством. Это была без преувеличений гениальная игра на рояле. Старуха танцевала легко. И свободно. И я подумала, что она в прошлом балерина. Но не спросила ее об этом. Потому что меня это не интересовало.
– Она была прекрасной по-настоящему – эта мельничиха. У нее была тонкая талия. Длинные ноги. И черные глаза. Она умела красиво танцевать. И играть на рояле. Она умела любить. Она была бесстрашной. И страстной. Какой должна быть настоящая женщина. Она была настоящей женщиной. Но в один миг она захотела все сразу. Когда берешь все сразу. В итоге ничего не имеешь. Она не побоялась этого. Она была настоящей женщиной. Как думаешь, об этом хотел сказать Бетховен?
– Не знаю, – пожала плечами я. – Скорее всего – нет.
– Жаль.
– Как насчет долга? – спросила я о том, о чем стала постоянно думать.
– Не думай. Все придет само собой. Главное, не думай. Не порть себя. Жаль с тобой прощаться. Я привыкла к тебе. Ты… Ты… Ты – это… Впрочем, не буду. В тебе удивительно переплелись… Перепутались. Невероятная наивность. И невероятная испорченность. Но все… все скоро встанет на свои места… Всегда все становится на свои места. Тебе этого захотелось быстрее… Как знать… Может быть, ты скоро об этом пожалеешь. Гораздо скорее, чем думаешь ты. И чем думаю я. – Старуха всхлипнула. – А там и впрямь хорошо. Правда? Покой. Счастье. Музыка. Краски…
Я совсем не слушала старуху. Я очень хотела спать. Ничего в жизни я так не хотела. Ни свободы. Ни любви. Ни счастья. Я просто хотела спать. Я последний раз взглянула на старуху. Мне хотелось ее пожалеть. Успокоить. Прижаться щекой к ее щеке. Но глаза мои слипались. Мысли путались. Прекрасная мельничиха. Танцующая старуха. Младенец, кусающий мою грудь. Возлюбленный, стреляющий в меня косточками от вишневого компота. Змея, измеряющая мою талию. Двадцатипятирублевка, прилипшая к моему сердцу… И я уснула. Сбылось все, чего я так сильно хотела.
Утром я проснулась от пронзительного звонка в дверь. Вставать страшно не хотелось. Я кликнула старуху. Мне никто не ответил. Я попыталась встать. Но какая-то невероятная тяжесть давила тело. В дверь продолжали звонить. На полу я заметила валяющийся клочок бумаги. С трудом согнув спину. Я его подняла.
...«Ты это. Того. Не обижайся. Думаешь – красота – это все? Это ничего. Ничего совсем. Что ты имела со своей красотой. Предложение обменять донос на твои ноги? Или выделенные часы, в которые он соизволит уделить тебе внимание? Милостыню… А, что и говорить. Ты получила все. Что хотела. Ты похоронила все. Что не хотела уже совсем. Ты все поняла. Ты смогла в этом рациональном мире стать сумасшедшей. Какой и должна быть прекрасная мельничиха. Гранаты. Рояль. И шкаф с одеждой найдешь в соседней комнате. Там найдешь и все остальное. Свечу туши на ночь. Дни они, сама знаешь, сегодня есть. Завтра… За колготки спасибо. Я верю в тебя. И верю в нашу встречу. Скоро… Уже совсем скоро. Гораздо скорее, чем думаешь ты. И чем думаю я…»
В дверь продолжали пронзительно звонить. Я похолодела. Я начинала все понимать. Сквозь длинный коридор я подошла к двери. И открыла ее. На пороге стояла девушка. Снизу вверх я смотрела на нее. Раза в два выше. Глаза… Эти порочные славные глаза. Я узнала их. Невероятная невинность. И невероятная испорченность.
– Вы ко мне?
– Я? Да. Конечно. Бабушка. Я по объявлению. Вы мне сможете помочь?
– В общем-то я не давала никаких объявлений. Но заходите. Коль уж пришли. – ? – сказала я удивительно молодым голосом. И пошла вперед танцующей походкой. Которая бывает только у балерин. И у прекрасных мельничих. И никогда – у торговцев.
1989 г.,
г. Минск