Сборник. Белорусские сказки

   Отправили гонца к царю, а тот обрадовался:
   – Пусть носит! Устали уже все от тяготы такой. Три дня продержится – и хорошо!
   А Ивану только того и надо.
   Отошли люди в сторонку, наблюдают. Видят – справляется. Рассказали царю, а тот удивился:
   – Посмотрим, что завтра будет!
   Ночью, когда все остальные уснули, Иван стал уговаривать льва бежать:
   – У нас в царстве тебе лучше будет. Давай убежим!
   До рассвета уговаривал – согласился лев. Ударил всего один раз по цепи Иван – рассыпалась привязь на мелкие кусочки.
   Вскочил Иван верхом на льва, и полетели они назад, через высокие горы, через синие моря – домой, в родное царство.
   Странно, но совсем неподалеку от царской столицы увидел Иван свояков. Те даже не пытались искать льва, а просто ждали Ивана. Уж как они его уговаривали, на колени падали: «Отдай льва!»
   – Да что же это вы такие ненасытные: все отдай да отдай! Жена совсем заела меня: ни на что, говорит, я не способен.
   А свояки все не отступают – упрашивают: «Отдай!»
   – Ладно, уговорили, – согласился Иван. – Только теперь по куску кожи со спины вырежете, тогда соглашусь.
   А свояков такая жадность одолела, что и кожу себе порезать согласились.
   Эти страшные два куска кожи Иван спрятал глубоко в торбу. Только отъехали свояки, кликну-свистнул верного Гнедушку, вскочил верхом – да поскорее домой!
   Лишь в ворота вошел, а над ним даже слуги давай смеяться:
   – Три дня погулял и вернулся к жене.
   А жена – в слезы:
   – На посмешище нас выставил!
   А Ивану хоть бы что:
   – Да пусть смеются, лишь бы не плакали!
   – Подожди, заплачем, когда есть нечего будет – своякам с сестрами все царство достанется!
   – Не горюй – проживем!
   Ничего не поделаешь – жена и успокоилась.
   Тут, как назло, с музыкой и песнями, ведя в поводу льва, свояки вернулись. Собрались все цари, что по соседним царствам жили, принцы и короли, купцы да знать всякая. Три дня пировали без продыху, дивились на заморские диковинки.
   Посылает за Иваном да младшей дочкой царь советника своего:
   – Зови Ивана да любимую дочь, пусть слушают, кому я царство отписывать буду.
   А Иван не пошел. «Не хочу!» – говорит. Еле жена уговорила:
   – Хоть клочок земли попросим. Жить-то надо где-то!
   Поднялся Иван в царские хоромы, стоит в уголочке, слушает.
   А царь с речью выступил:
   – Слушайте все! Зятьям старшим и моим дочкам, их женам отдаю навечно все царство. Мне, кроме хлеба и милости вашей, ничего не надо.
   Важно поклонились зятья, поблагодарили.
   – А мне, отец, что-нибудь подаришь? – это Иван проговорил, выступая из уголочка на видное место.
   – Ничего тебе не дам! Лежа на печи, царством не управляют, – сказал царь, как отрубил.
   – Интересно, батюшка, а за что своякам моим такая честь – царство в дар?
   – Как это за что? Все редкие диковинки мне добыли!
   – Они добыли? Вот новость! Да они у меня и свинку, и кобылицу, и льва выпросили! Никуда они не ходили, ничего и никого не добывали. Обменялись у меня на кое-что. Батюшка, вели им сапожки-то снять да и перчаточки с рук отдать.
   – Это еще зачем? – удивился царь. – Ну-ка, снимайте перчатки, сапоги тоже! – приказал.
   Батюшки-светы, и вправду: на ногах-руках пальцев нет.
   – Это они за свинку и кобылицу мне отдали, – сказал Иван и достал из торбы пальцы свояков.
   Те стоят, как столбы вкопанные, бледные…
   – А вот еще куски кожи со спин! – и Иван стал доставать свернутые куски кожи.
   – Не надо, верю! Ах вы, негодяи! – закричал царь. – Обманом хотели заполучить царство! А ну, вон из моего дома и из моего царства!
   Так и выгнал их прочь с глаз.
   – Иванушка, а почему только девятеро коней ты привел?
   – Так трое из них мне уже много лет служат! – вышел Иван на крыльцо, свистнул по-молодецки. Примчались, сверкая золотой гривой, высекая искорками-звездами из копыт, кони друзья Иванушкины – отцов подарок.
   – Вот тебе, Иванушка, и владеть всем царством, – сказал царь.

Сестрица

   Близко ли, далеко ли, а в одном селении жили мужик с бабой. Мирком да ладком жили, но кручинились частенько. Дочка Аленка, как могла, веселила их: сказки родительские слушала да им пересказывала.
   Одного Аленка понять не могла: почему соседи не Аленкой зовут ее, а Крапивницей. Крапивница да Крапивница! Прибежала однажды Аленка к матушке, плачет и спрашивает:
   – Матушка, почему все меня Крапивницей кличут? Ведь меня Аленкой звать!
   – Не сердись, доченька, – отвечает мать, – растешь, как крапива у ворот: ни братьев, ни сестер у тебя нет!
   – А почему у меня нет ни сестер, ни братьев?
   – Есть братья. Жили с нами три твоих брата до поры до времени. Налетела однажды страшная буря. Только не буря это была: стая черных драконов! Налетели, все дома пожгли огнем. Людей тогда много полегло, чай, все! Вот мы с батюшкой остались… А братья твои в бой с драконами вступили, многим из них головы порубили, а потом братья пропали. Горестно думать, что погибли они. Может, живут где-то, о нас думают…
   – Матушка, не хочу Крапивницей жить, пойду братьев искать!
   – Аленушка, милая, коли б знать, где искать, так давно б уже я пошел да нашел, – батюшка ласково погладил Аленку по русой головенке.
   – Пустите меня, я найду, – стала умолять Аленка родителей. А им страшно было и дочку потерять, долго не соглашались. Потом видят: не пустят – сама уйдет!
   – Ладно, – как-то однажды матушка сказала. – Иди! Только Сивку бери, пешком долго не походишь. Вдруг в дальние края придется идти.
   – Спасибо, матушка! Благослови, батюшка! – бросилась на шею родителям Аленка.
   Собрали Аленку в дорогу, хлебушка дали, молочка, а водицу сама найдет по дороге.
   Вот отправилась Аленка в путь. Сивка рядом, а тут еще и собака домашняя, Лыска, следом увязалась. Радуется Аленка: все же веселее, не так страшно!
   Долго ли коротко ли шла Аленка, только притомилась, на спину Сивки взобралась. Лыска рядом бежит, зорко в степь поглядывает: вдруг волки!
   Вдруг видит Аленка, впереди перекресток. Куда же направиться?
 
   Спросить решила Аленка у Сивки:
 

 
Сивушка-голубушка,
Мне дорожку укажи,
Братьев где искать-
Скажи!
 

 
   Сивка умницей была, мордой влево повела. Заржала – путь указала!
   Обрадовалась Аленка, повернула влево. Долго ехала Аленка полями заливными, лесами густыми, мимо озер глубоких, вдоль ручьев прозрачных. В сумерках уже увидела избушку, обрадовалась несказанно: будет, где переночевать, матушкиного хлебца поесть да друзей верных – Сивку и Лыску – покормить.
   Слезла, еле живая от усталости, с Сивки, в избушку вошла. А там – старая, костлявая, с длинным носом, что к узкому да беззубому рту свесился, бабка сидит.
   – Чего тебе, девонька? – спрашивает, а сама злыми глазами смотрит.
   – Да вот, братьев своих пропавших ищу. Не знаете, где они?
   – Не знаю. Оставайся ночевать, завтра с утра вместе пойдем искать.
   – Спасибо, бабушка, только матушка не велела нигде ночевать. Надо бы идти дальше! – и заплакала.
   – Куда ты, на ночь глядя, пойдешь? Волкам на поживу, что ль?
   Осталась Аленка. Вышла только Сивку в луга выпустить, чтоб свежей травки пощипала да в ручье воды напилась. А еще хлебушка, что матушка с собой в дорогу дала, Лыске дала. А та щерится, рычит и на избушку косится. Не нравится ей, видимо, хозяйка избушки. Тявкает как-то складно да понятно:
 

 
Не ложись в избушке спать,
Не велела ночевать
Матушка родимая.
Тяв, тяв!
 

 
   Погладила Аленка Лыску, но не послушалась, ушла в избушку ночевать. Пока не уснула, все рассказывала старухе про матушку да батюшку, про братьев, что пропали так давно. Не заметила, как в сон провалилась, а бабка, оказывается, настоящей ведьмой была. Обрадовалась, услыхав о братьях.
   – Это они со свету всю мою родню сжили! Вот теперь поквитаюсь! – и от радости руки потирает.
   Утром вскочила ведьма ни свет ни заря, одежду нарядную, в которой Аленка к ней пришла, спрятала, а ей обноски старые да рваные кинула.
   Проснулась Аленка – хвать, а одежды ее любимой, что матушка сшила, нет!
   – Где мое платьице? – спрашивает у бабки.
   – Надевай, что есть! Чай, не на праздник собралась – по чащобам рыскать придется! – и расхохоталась ведьма, довольная, что отобрала красивое платьице. Сама-то нарядилась, что на ярмарку.
   Делать нечего: надела рванье на себя Аленка да пошла запрягать Сивку. Старуха, тем временем, под юбку нож да толкач спрятала – пригодится, небось!
   Уселась ведьма в повозку, как барыня, а Аленке приказала с лошадью управляться.
   Ох, не нравится Лыске ведьма старая: рычит на нее, чует злобную душу и мысли подлые. Бежит сбоку и лает:
 

 
Барабаха темной ночью
Ножик и топор заточит.
Уходи, Аленка, прочь,
Или утром или в ночь!
Тяв, тяв!
 

 
   Ведьма Барабаха и впрямь в мыслях такое держала, потому схватила толкач да как швырнет в Лыску!
   От боли завизжала собачка – лапку перебила ей злая старуха. Хотела Аленка соскочить, перевязать да в повозку Лыску взять, а Барабаха как закричит на нее:
   – Ну-ка, на место! И сиди тихо, пока жива!
   Заплакала Аленка – никто никогда с ней так грубо не обращался! И Лыску жалко. Смотрит Аленка, а собачка верная следом, на трех лапках, но все равно бежит.
   Далеко ли, близко ли проехали – снова развилка.
   – Куда дальше? – растерялась Аленка, Сивку верную спрашивает:
 

 
Сивушка-голубушка,
Снова путь мне укажи!
Братьев где искать,
Скажи!
 

 
   Сивка аж затанцевала и направо показала. А дорога была в рытвинах да ухабах, через темную дубраву вела, потом мимо болота на луг.
   Видит Аленка, а на лугу три коня пасутся, на пригорочке шатер стоит. Обрадовалась:
   – Братики миленькие!
   А ведьма как дернет Аленку за косу тяжелую:
   – Сиди молча! Здесь мои братья живут – не твои!
   Слезла ведьма с повозки, сама пошла к шатру, а Аленке приказала сидеть на облучке.
   Вышли три добрых молодца из шатра. Да такие крепкие, красивые – кровь с молоком!
   – Чего тебе, бабушка?
   – Аль не признали? Да сестрица я ваша, любезные вы мои! Полсвета прошла, вас разыскивая, состарилась совсем в дороге, умаялась, а вы вон как встречаете!
   – Ты жива после той бури осталась?
   – Да что ж с тобой такое сталось – старая совсем?
   – Не может быть… – это третий, самый старший, засомневался.
   – Да я это, братцы, я! – старуха кинулась молодцев обнимать, чтоб совсем не засомневались, на нее, сморщенную, глядя.
   Завели старуху в шатер, а та давай пересказывать, что от Аленки слышала. Совсем сомнения пропали у братьев.
   Старший спрашивает:
   – А кто та девица, что лошадью правит?
   – А так, наняла одну попрошайку, – и сверкнула злобно очами.
   – Уж мы так по матушке с батюшкой соскучились! Вот еще ведьму старую, Барабаху, изведем, и домой поедем, – и старший допытливо так, внимательно, глянул в очи ведьмы. Та быстро взгляд отвела.
   – Ну, и ладно, – средний брат говорит. – Пускай твоя наймичка и наших коней попасет.
   Ведьма вернулась к Аленке и пригрозила:
   – Мои братья строгие! Чуть лишнее что скажешь – вмиг язык тебе отрежут! И не суйся к шатру, коли жить хочешь!
   А сама уже размечталась, как изничтожит и братьев, и девчонку эту настырную.
   – Зарежу ночью – и все!
   Плачет на лугу Аленка, про матушку, батюшку да братьев думу думает. А Лыске травками лапку больную лечит.
 

 
Солнышко ясное,
Сырая землица,
Мелкая росица,
Что матушка делает?
 

 
   Ответили и земля, и солнце:
 

 
Матушка,
Холсты ткет,
Золотом-узором
Вышивает,
Аленку
С братьями ожидает…
 

 
   Услышал разговор Аленки с солнышком, землицей и росицей старший брат. Вышел и прислушался: голос-то знакомый! Да приговорки матушкины помнит хорошо.
   Вернулся в шатер и говорит:
   – Что-то до боли знакомый голосок у девицы этой! Да и слова знакомые – матушка говаривала…
   Запылало злобой ведьмино лицо, изрытое морщинами, выкрикнула:
   – Девка эта хитрая да ленивая! Меньше слушайте ее!
   Средний брат не выдержал, вышел послушать голос Аленки. Старуха за руки братьев хватает, выходить не дает. И младший вышел, отвел крючковатую руку старухи – и вышел.
   Слушают братья Аленкин плач, а тут и Лыска заскулила:
 

 
Ведьма Барабаха
С братьями сидит.
Ночь придет – зарежет.
Братьям отомстит.
Тяв, тяв!
 

 
   Повернулся средний брат и говорит старшему:
   – Что-то тут не так!
   Переглянулись братья – и все поняли! Да это сама ведьма Барабаха их за нос водит, хочет отомстить за своих родичей – нетопырей!
   Кинулся младший брат к Аленке, обнял ее, защищая, а старший и средний братья схватили ведьму и в костер бросили. Пепел потом в чистом поле развеяли, чтобы мерзким духом ее и не несло по округе.
   Сестрицу свою настоящую обняли и поцеловали.
   – Ну, что ж, – говорит старший брат. – Теперь можно и к матушке с батюшкой возвращаться.
   Сели они на своих коней, Аленка с Лыской на руках в повозку села. Сивка – мудрая лошадка – следом за братьями пошла.
   Вернулись все к матушке и батюшке. Теперь никто Аленку больше Крапивницей не называет: есть у нее братья!

Василь и трехглавый змей

   Жили-были в одном благодатном краю люди. За землицей ухаживали любовно, потому не бедствовали. Все у них было: и хлебушек, и пироги на праздники, одевались красиво и добротно, ярмарки устраивали, пели и плясали.
   Беда пришла, откуда не ждали. Прилетел, невесть из каких краев трехголовый змей. В темном дубовом лесу вырыл себе под скалой лежбище, выжег вокруг деревья и трое суток отсыпался. Проснулся голодный, злой, полетел над хлебосольным, добрым краем и давай жечь все вокруг.
   Страшно на него было даже издалека смотреть: клыки огромные из пасти торчат, из глотки огонь вырывается, и гром такой среди ясного неба, что скотина, услышав, замертво падала.
   Удивились такому чудищу люди, а потом испугались вовсе. Особо змей страху нагнал, когда смертной карой грозить стал и потребовал, чтобы люди каждый день по три раза сгоняли скотину ему на прокорм. То ему овцу надо, то корову, то коня или свинью. Много у людей домашнего скота было, да и тот скоро закончился – весь этому прожорливому чудищу скормили. Чтоб на людей глаз свой злой не положил, даже собак и кошек ему отдали.
   Что дальше делать, никто не знает. Нечего змею отдавать, самим бы выжить.
   Настал день, когда змей ненасытный за людей принялся: ухватит с лету зазевавшегося человека, порвет клыками да в нору свою утащит.
   Люди совсем веру потеряли, бегают по закуткам да подвалам, прячутся. Не стало житья вовсе!
   В то лихое время занесло каким-то ветром в неприютный теперь край человека по имени Василь. Бывал он раньше в цветущем краю, а теперь на могильной земле оказался. Кого ни спросит, в чем дело, отмахиваются люди и бегут, прячутся.
   Застал как-то Василь семью, что от горя уже ничего и никого не боялась: вырезал трехглавый змей почти всю их семью. Сидят на лужайке перед своим домом и плачут, слова сказать не в силах.
   Отворил калитку Василь, зашел и присел рядом. Послушал, как голосят женщины, и единственного молодого мужика, что в живых остался, спрашивает:
   – Что у вас тут за беда? Отчего люди горюют так и кого боятся смертно?
   Рассказал мужик Василю о трехголовом змее, что изничтожил весь скот и до людей добрался.
   – Много повидал я зла на земле, попробую отвести от вас эту напасть, – горько было Василю видеть, как гибнут прежде такие веселые и хлебосольные люди.
   Взял он палицу дубовую с острыми шипами на конце да к лежбищу змея подался.
   Змей увидел его с этой дубиной да как расхохочется:
   – Ты чего сюда с этаким прутиком заявился? Никак пощекотать меня задумал?
   – Убирайся-ка ты, змеюка, отсюда подобру-поздорову! – Василь крепкий был, не робкого десятка молодец.
   – Ух, ты! Грозный какой! Да я тебя сейчас мигом в пепел сожгу да по ветру пущу. И собирать нечего будет!
   – Отродье ты, змей, гадючье! Не таких, как ты, бил да рубил. Тоже все выхвалялись поначалу! – и Василь смело пошел на чудище.
   – Иди сюда, иди поближе… – прошипел змей, – я сегодня еще не завтракал!
   И вдруг как свистнет! Да так сильно, что деревья наклонились, листья зеленые облетели, словно осенние ветры задули.
   Подломились у Василя ноги в коленях, прижало его к земле, будто в сухую былинку враз оборотился.
   Вскочил Василь, лишь только страшный свист прекратился, и к бою приготовился:
   – Да такой свист, что мышиный писк! – говорит он змею. – Вот сейчас я засвищу! Ты только приготовься: глаза завяжи, а то брызгами разлетятся от моего свиста.
   Оторопел змей да растерялся слегка: завязал платком желто-горячие глазищи свои.
   А Василь мигом подскочил да как со всего размаху ударит змея по голове – у того из-под повязки из глаз искры полетели да землю на локоть вглубь прожгли.
   Сорвал змей платок с глаз, удивился:
   – Ты что, сильней меня?! Быть такого не может! Давай-ка, еще другое сделаем. Вот ты можешь, например, быстро камень раздавить?
   С этими словами змей оторвал огромный валун от скалы, под которой нору себе устроил. В одной лапе держит, а другой как ударит по камню – так в крошки валун и разлетелся!
   – Видел? – шипит злобно змеище.
   – Да так может каждый ребенок, не то, что я! – рассмеялся Василь. – Ты попробуй сжать его так, чтоб вода из него рекой потекла! Тогда, может, и поверю в твою силу.
   Совсем перетрусил змей, взмолился:
   – Слушай, Василь, убери ты свою дубину с колючками. Проси, чего хочешь! Послужу тебе.
   – Не надо мне ничего от тебя. У меня дом – полная чаша, все есть! Не веришь? Поехали – покажу, сам увидишь.
   Змей то ли поверил, то ли не поверил, но ведь не завтракал еще – добыча все равно нужна! Хитро глянул на Василя и говорит:
   – Ладно, поехали, покажешь, что там у тебя есть!
   Сел Василь в повозку, а змея запряг вместо лошади. Правда, дубину из рук не выпускает.
   И вот змей по-над землей летит, сбруей увешанный, а за ним повозка с Василем.
   Долетели-доехали так до опушки леса, а там быки и коровы паслись, которых люди в лесу от змея прятали.
   Увидел змей такую добычу, аж клыками заскрежетал! Из упряжи бы вырвался, да в повозке Василь сидит со своей страшной дубиной!
   Стал змей Василя уговаривать:
   – Поймай мне быка, есть же хочется!
   Василь сделал вид, что пошел быка ловить, а сам уселся и лыко стал драть. Ждал-пождал змей да не дождался: голод – не тетка! Схватил змей одного быка и поволок к повозке.
   Тут, наконец, вышел Василь из лесу, а руках лыко держит.
   – Это еще зачем? – спрашивает змей.
   – Да сделаю веревку, свяжу с пяток быков. Чтоб добыча, так добыча была!
   Засуетился змей:
   – Зачем так много, вот и одного хватит! Принеси пока дров, на костре жарить быка будем.
   Пошел Василь в лес, уселся под дубом и ворон в небе считает.
   Не выдержал змей, подлетает к Василю:
   – Чего так долго ходишь?
   – Да не хожу я, не видишь, что ли? – смеется Василь. – Думаю!
   – Чего тут думать, отощал я с тобой! – злится змей.
   – Думаю, что лучше пяток дубов на костер взять…
   – Да зачем нам столько! И одного хватит! – змей от ярости схватил дуб и вырвал его с корнем.
   Наконец, змей изжарил быка и зовет Василя:
   – Угощайся!
   – Нет уж, дома обедать буду. Твой бык мне на один зуб, на полукуса.
   Проглотил змей быка и вкуса не заметил – мало!
   Едут-летят дальше. Вот и показалась уже изба Василя, где он с женой и детками живет. Увидели детишки летящего змея да родного батюшку – радуются, бегут навстречу, смеются, кричат что-то.
   Змей ничего не разобрал в их крике, спрашивает у Василя:
   – Чему они так радуются?
   – Так они знают, что всегда им гостинцы везу. Сладкое любят, но и мясцу обрадуются.
   – Я всего целиком быка съел-то, нету мясца! – не понял змей.
   – Вот я тебя вместе с быком и подарю деткам, пускай полакомятся!
   Только и успел Василь проговорить, как змей сорвался в небо, сбросив того с повозки.
   Не удержался змей: телега-то вниз тянула. Упал прямо в болото, где и дна-то не было.
   Так и сгинуло кровожадное чудище.
   А люди снова зажили богато и счастливо.

Волшебная сила

   Никто в свете не знает, где и в чем есть волшебная сила. Такая сила, что чудеса и с людьми, и со всем живым и неживым творит.
   Родился среди людей мальчик, который сызмальства и не знал, каким даром владеет. Любил он слушать звуки разные: как пчелы гудят, как травы шелестят. Слышал чутким ухом, как солнце лучами звенит, ветер шепчет, и звезды разговаривают, перемигиваясь.
   Подрос мальчик, стал пастушком. Срезал он однажды из камышины дудочку. Взял ее в руки, приложил к губам, и полились такие волшебные трели, что соловьи заслушались. А быки да коровы, которых он стерег, перестали щипать траву, подняли свои рогатые головы и стали слушать. В лесу птицы притихли, как перед грозой, а в пруду лягушки примолкли, боясь спугнуть такую красоту.
   Прослышали и люди о волшебной музыке, которая получалась у мальчика, благодаря обыкновенной дудочке. Парни и девушки стали звать мальчика с собой в ночное. Кони пасутся сами по себе, а молодцы да девицы слушают да подчиняются чародейной силе музыки. Заиграет на дудочке мальчик веселое что-нибудь – в пляс пускаются, грустное да нежное – замирают от счастья. Умела эта музыка и грусть-печаль прогнать, и радостью душу осветить.
   Слушают люди, шелохнуться не смеют, чтобы не спугнуть наслаждение. О сне и еде забывают, об усталости и болезнях не думают.
   Смолкнет дудочка – будто светлое и теплое из жизни исчезает, сразу грусть-тоска хватает своими когтистыми лапами. Мужики, бабы, дети, скотина, травы, ветер – все бы слушали и слушали волшебные звуки бесконечно! Всю жизнь!
   Таким вот волшебным даром владел мальчик. Подрос, стал взрослым, научился обращаться и со скрипкой, и с гармонью, но с дудочкой не расставался. Очень любили его люди, звали с собой повсюду, доверяли ему свою душу и сердце. Люди знали: его волшебная музыка дарит им добро, и добром же ему платили. В одном месте покормят, в другом одежду подарят, в третьем – еще и на дорогу с собой хлебушка дадут. Никогда и ничего музыкант не просил. Да и разговаривал он только с помощью музыки. Заиграет – и слова не нужны, все и так понятно.
   Было еще одно очень странное чувство, которое просыпалось у людей, когда слушали музыку волшебную.
   Послушав музыку, люди переставали панов слушаться.
   Само собой, стали коситься на него паны, а потом и вовсе недоброе задумали. Решили сжить со света волшебника-музыканта. Не будет музыки его – снова легко рабами людей делать получится.
   Сначала друг с другом сговариваться начали – да кишка тонка! Пытались подговорить приказчиков своих – те людей боялись. Думали, что люди после не простят. А так бы и было!
   Осталось одно средство – с чертями сговориться. Те всегда на пакости готовы, а с панами так вообще – родственные души.
   Вот случилось однажды волшебнику-музыканту со свадьбы, где он людей веселил, через лес домой идти. Собрали черти стаю из двенадцати голодных волков и отправили наперерез музыканту. Увидел он в темноте, как яростно из темноты желтеют глаза хищников, и решил:
   – Вот и пришел конец моей музыке!
   Подумал, что терять уже нечего, хоть напоследок скрипочку в руках подержит, коли успеет. Достал ее, приставил смычок и – полилась по темному лесу такая музыка горькая, такая печальная, прощальная! Не видел, играя, музыкант, что печаль, горечь и тоска сгустились и стали туманом, сизым и плотным. Наполз этот туман на волчью стаю – погасла в желтых глазах волков злоба, опустились они на хвойную землю и заснули.
   Очнулся музыкант, удивился, что еще жив. Потом спящих волков увидел. Повернулся и пошел дальше.
   К рассвету только добрался к реке, за которой его дом был. Сел на берегу, снова заиграл, будто решил и речке, и солнышку, что выкатилось из-за горизонта, и травам в росе рассказать, как ему было страшно. И рассказать, как он рад и счастлив, что снова может любить мир и дарить ему музыку.
   Утренний ветерок услышал, прилетел, добавил звуков, потом рыба заплескалась – тоже помочь решила, трава зашелестела – добавила полутонов. Получилась симфония!
   Даже водяной царь разошелся и волнами заплескал, будто в ладоши захлопал от восторга.
   Только черти да паны от злости бесятся. И вот придумали, как избавиться от музыканта.
   Идет он домой с речки, а навстречу ему два молодца:
   – Чародей-музыкант, сыграй нам для гостей. Пир у нас, праздник, помоги!
   Устал музыкант, домой добираясь, но слово «помоги» – волшебное для него. Не мог он отказать людям, которым помочь надо. Согласился, пошел.
   Привели эти молодцы чародея-музыканта во дворец. Смотрит волшебник, а перед ним люди глухие! Зачем им играть? Как они услышат? Да и непонятно как-то ведут себя: подбегают по очереди к какой-то огромной вазе, макают пальцы в нее и по глазам себе мажут.
   – Странно! – проговорил музыкант и подошел глянуть, что там, в вазе. А там клокотало варево страшное, зеленое…
   – Да это же черти! – вскрикнул он, и сразу на него глянули зло, недобро глаза чертей. Увидел, что одни ведьмы и черти тут на шабаш собрались.
   – Ну, погодите! Сейчас вы у меня запляшете! – первый раз в жизни музыкант рассердился за обман.