Будут и к вам незнакомые гости,
Мертвых в постели я к вам положу!
(…)
Только взгляните! Старик мой не нищий!
Держит в руках не клюку, не суму.
Люди, поймите! Со мною кладбище!
(…)
Может быть стоит вам только заметить
Редкое сходство, безвестную связь —
Он отойдет – и навеки не встретить
Он – мое мертвое, он – мое злое,
Он не дает мне постигнуть
(…)
Старый и мертвый хохочет над вами,
Юный и сильный – вам преданный брат.[110]
Юный и мертвый – сплелись, обнялись…
(…)
Дряхлый – он мертв, он хохочет над вами,
Юный – он страстно вам преданный брат![111]
Но в первую очередь интересен странный оксюморон в основном тексте стихотворения, включающий оба исследуемых слова и выражающий меру спаянности двойников, подобных сиамским близнецам:
Было всю ночь ликованье на лицах Кто-то веселый
Шопот надежды, веселий личина, Или тоска – не узнать, не сказать…
Сама форма множественного числа слова веселий приобретает у Блока смысл праздных развлечений и чувственной страсти, особенно во Втором томе лирики, например: «Чтоб, раз вкусив твоих веселий, Навеки помнить эту ночь» (II: 85); «…женщина, ночных веселий дочь» (II: 110) или: «Серебром моих веселий Оглушу» (II: 149) (вспомним пушкинское «Во дни веселий и желаний…»). В анализируемой редакции это показное веселье («веселий личина»), за которым скрывается тоска, а в окончательном тексте – шутовское веселье, веселье паяца на публике, оборотная сторона этого веселья – ужас и отчаянье. Эту тему Блок разовьет в статье «Ирония» (1908):
Камертоном к циклу «Пузыри земли», открывающему Вторую книгу лирики Блока, является начальное трехстишие первого стихотворения:
Печаль и веселье связаны у Блока с темой кораблей, их ухода или отсутствия, их ожидания или прибытия:
16 декабря 1904 (II: 46)
В контексте прибытия или ожидания кораблей слова веселье и радость сближаются в своем значении, стоят рядом, почти как в выше приведенных библейских текстах. См., например, в поэме «Ночная фиалка» 1905–1906:
Однако здесь необходимо учитывать особый семантический ореол слова Радость, восходящий к иконе Божьей Матери «Нечаянная Радость».[115] В православно– церковной традиции Радость приобретает особый духовный смысл,[116] который, конечно же, актуализирован у Блока, и не только в завершении поэмы «Ночная фиалка»:
но и в ряде других текстов, например в стихотворении «Девушка пела в церковном хоре…» Август 1905 (II: 63–64):[117]
Мертвых в постели я к вам положу!
(…)
Только взгляните! Старик мой не нищий!
Держит в руках не клюку, не суму.
Люди, поймите! Со мною кладбище!
(…)
Может быть стоит вам только заметить
Редкое сходство, безвестную связь —
Он отойдет – и навеки не встретить
Он – мое мертвое, он – мое злое,
Он не дает мне постигнуть
(…)
Старый и мертвый хохочет над вами,
Юный и сильный – вам преданный брат.[110]
Юный и мертвый – сплелись, обнялись…
(…)
Дряхлый – он мертв, он хохочет над вами,
Юный – он страстно вам преданный брат![111]
Но в первую очередь интересен странный оксюморон в основном тексте стихотворения, включающий оба исследуемых слова и выражающий меру спаянности двойников, подобных сиамским близнецам:
Загадочное смертное веселье также проясняется в первоначальных текстах, причем варианты в ЧА Записных книжек и Третьей тетради стихов в этих строках, за исключением знаков препинания, совпадают:
В смертном веселыі – мы два Арлекина —
Юный и старый – сплелись, обнялись!..
О, разделите! Вы видите сами:
Те же глаза, хоть различен наряд!..
Старый – он тупо глумится над вами,
Юный – он нежно вам преданный брат!
Жизнь и смерть перед розовым ликом Коломбины, страсть и старческий хохот, нежность и глумление, влюбленность и скепсис выражают эти двойники, и отделить себя один от другого они не могут: «О, разделите!» Веселье в черновом автографе сохранено, но перешло в начало в виде вариантов:
В смертной тревоге – нас два Арлекина —
Юный и мертвый – сплелись, обнялись.
Было всю ночь ликованье на лицах Кто-то веселый
Шопот надежды, веселий личина, Или тоска – не узнать, не сказать…
Сама форма множественного числа слова веселий приобретает у Блока смысл праздных развлечений и чувственной страсти, особенно во Втором томе лирики, например: «Чтоб, раз вкусив твоих веселий, Навеки помнить эту ночь» (II: 85); «…женщина, ночных веселий дочь» (II: 110) или: «Серебром моих веселий Оглушу» (II: 149) (вспомним пушкинское «Во дни веселий и желаний…»). В анализируемой редакции это показное веселье («веселий личина»), за которым скрывается тоска, а в окончательном тексте – шутовское веселье, веселье паяца на публике, оборотная сторона этого веселья – ужас и отчаянье. Эту тему Блок разовьет в статье «Ирония» (1908):
Я знаю людей, которые готовы задохнуться от смеха, сообщая, что умирает их мать, что они погибают с голоду, что изменила невеста. Человек хохочет – и не знаешь, выпьет он сейчас, расставшись со мною, уксусной эссенции, увижу ли его еще раз? И мне самому смешно, что этот самый человек, терзаемый смехом, повествующий о том, что он всеми унижен и всеми оставлен, – как бы отсутствует; будто не с ним я говорю, будто и нет этого человека, только хохочет передо мною его рот. Я хочу потрясти его за плечи, схватить за руки, закричать, чтобы он перестал смеяться над тем, что ему дороже жизни, – и не могу. Самого меня ломает бес смеха; и меня самого уже нет. Нас обоих нет. Каждый из нас – только смех, оба мы – только нагло хохочущие рты.[112]Во Второй книге стихов разветвляется и углубляется семантика слов «веселого» ряда, уже отмеченная в Первой книге: это значения, связанные с весной, молодостью, детством, а также проявленные в сопряжении с отчаянием и смертью. Отличительной особенностью употреблений слова веселый и его производных в стихотворениях Второй книги становится переплетение различных семантических направлений между собою, в результате чего образуются сложные семантические комплексы.
Камертоном к циклу «Пузыри земли», открывающему Вторую книгу лирики Блока, является начальное трехстишие первого стихотворения:
Эта поразительная по звукописи строка с двойной паронимической аттракцией (В печальном – встречаю, веселье – весну) выстраивает и сложные смысловые взаимосвязи: сопряжение слова веселье со словами встреча и весна, с каждым по отдельности и в тройном сочетании, проявилось уже в Первой книге стихов, о чем шла речь выше; антитеза веселье – печаль, веселый – печальный отныне займет устойчивое место в словаре Блока, в параллель другой блоковской паре радость – страданье,[113] которая также оформилась к этому времени. Эти антонимические пары требуют особого рассмотрения. В приведенной же строке антонимы спаяны в оксюморон.
На перекрестке,
Где даль поставила,
В печальном веселье встречаю весну.
Печаль и веселье связаны у Блока с темой кораблей, их ухода или отсутствия, их ожидания или прибытия:
Ее прибытие. Рабочие на рейде.
Мы печально провожали
Голубые корабли.
16 декабря 1904 (II: 46)
Король на площади (1906)[114]
К веселью! К веселью! Моря запевают!
Я слышу, далеко идут корабли!
(…)
Над бурей взлетит золотая ракета
Навстречу веселым моим кораблям!
В контексте прибытия или ожидания кораблей слова веселье и радость сближаются в своем значении, стоят рядом, почти как в выше приведенных библейских текстах. См., например, в поэме «Ночная фиалка» 1905–1906:
(II: 32)
Или гонит играющий ветер
Корабли из веселой страны.
И нечаянно Радость приходит,
И далекая пена бушует.
Зацветают далеко огни.
Однако здесь необходимо учитывать особый семантический ореол слова Радость, восходящий к иконе Божьей Матери «Нечаянная Радость».[115] В православно– церковной традиции Радость приобретает особый духовный смысл,[116] который, конечно же, актуализирован у Блока, и не только в завершении поэмы «Ночная фиалка»:
(II: 33),
Слышу волн круговое движенье,
И больших кораблей приближенье,
Будто вести о новой земле.
Так заветная прялка прядет
Сон живой и мгновенный,
Что нечаянно Радость придет
И пребудет она совершенной.
но и в ряде других текстов, например в стихотворении «Девушка пела в церковном хоре…» Август 1905 (II: 63–64):[117]
Радость и веселье сближены, но, в конечном счете, разведены в своей семантике в стихотворении «Голос в тучах» из цикла «Ее прибытие» (II: 48–49). Здесь веселье связано с морем, с разыгравшейся ночной бурей, которая, в восприятии погибающих рыбаков, веселится подобно бесстыдной блуднице. Очевиден разрушительный характер этого веселья:
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.
(…)
И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли…
И дальше:
Больным и усталым – нам было завидно,
Что где-то в морях веселилась гроза,
А ночь, как блудница, смотрела бесстыдно
На темные лица, в больные глаза.
Радость обещана тем, к кому обращен «Голос в тучах» – к печальным, усталым людям, для которых маяк «ищет веселых открытий», высвечивая морскую даль в ожидании «Больших кораблей из далекой страны»:
Веселую песню запела гроза.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента