Страница:
Но после того как он распрощался с гостеприимными жителями деревни, предварительно подробно расспросив их о своем дальнейшем пути, Мусо все-таки решил еще раз взглянуть на тот самый холм, с тем чтобы убедиться в своих предположениях.
Как это ни странно, он обнаружил анийтсу на том же самом месте, что и вчера. Однако на этот раз престарелый обитатель сам пригласил священника в свое жилище. Когда Мусо вошел, отшельник униженно склонился перед ним, восклицая:
— О как мне стыдно! Мне очень стыдно! Мне невыносимо стыдно! Прости меня, добрый человек!
— Не надо так переживать. Вам не следует стыдиться того, что Вы отказали мне в ночлеге. Я понимаю, что Вы стеснялись бедности своего жилища, но ведь Вы направили меня в деревню, где мне оказали радушный прием, и я благодарен Вам за это.
— Мне стыдно не за свой отказ, — сказал отшельник, — я все равно не вправе давать приют смертным. Стыд сжигает меня из-за того, что Вы видели меня в моем подлинном обличий. Ведь тем Привидением, которое на Ваших глазах пожрало труп и ритуальные дары прошлой ночью, — был я. Знайте же, достопочтенный господин, что я — Йикининки[10]. Сжальтесь надо мной, добрый человек, и позвольте мне поведать Вам мой тайный грех, за который я и был ввергнут в этот страшный образ.
Давным-давно, так давно, что я уж и не помню когда, я был священником в этом малонаселенном краю. На много ри вокруг здесь не было никого, кроме меня, кто мог бы совершать религиозные обряды. Поэтому жители этой горной местности вынуждены были приносить своих умерших сюда, зачастую находясь в пути по нескольку дней. Но я пренебрегал своим священным долгом. Грубо отказывая родным покойного, я вымогал у них подношения в виде еды, одежды, драгоценностей. За эти гнусные деяния после смерти я был перевоплощен в Йикининки, И с тех пор я вынужден питаться телами людей, умерших в этой местности. Я пожирал каждого, и вчера Вы видели меня за этим занятием. Теперь же, достопочтенный господин, я умоляю Вас не отвергать моей просьбы: прочтите молитву Сегаки[11] и помогите этим избавиться мне от того ужаса, в котором я пребываю бесконечно долго.
Как только отшельник произнес это, он исчез. Исчезла и его обитель. А Мусо Кокуши увидел себя стоящим на коленях в высокой траве возле древнего, покрытого мхом го-ринг-ши[12] — по всей вероятности, надгробия на могиле какого-то священника.
Осидори
Убасакура
Тайна
Муйина
Юкки-Онна
Как это ни странно, он обнаружил анийтсу на том же самом месте, что и вчера. Однако на этот раз престарелый обитатель сам пригласил священника в свое жилище. Когда Мусо вошел, отшельник униженно склонился перед ним, восклицая:
— О как мне стыдно! Мне очень стыдно! Мне невыносимо стыдно! Прости меня, добрый человек!
— Не надо так переживать. Вам не следует стыдиться того, что Вы отказали мне в ночлеге. Я понимаю, что Вы стеснялись бедности своего жилища, но ведь Вы направили меня в деревню, где мне оказали радушный прием, и я благодарен Вам за это.
— Мне стыдно не за свой отказ, — сказал отшельник, — я все равно не вправе давать приют смертным. Стыд сжигает меня из-за того, что Вы видели меня в моем подлинном обличий. Ведь тем Привидением, которое на Ваших глазах пожрало труп и ритуальные дары прошлой ночью, — был я. Знайте же, достопочтенный господин, что я — Йикининки[10]. Сжальтесь надо мной, добрый человек, и позвольте мне поведать Вам мой тайный грех, за который я и был ввергнут в этот страшный образ.
Давным-давно, так давно, что я уж и не помню когда, я был священником в этом малонаселенном краю. На много ри вокруг здесь не было никого, кроме меня, кто мог бы совершать религиозные обряды. Поэтому жители этой горной местности вынуждены были приносить своих умерших сюда, зачастую находясь в пути по нескольку дней. Но я пренебрегал своим священным долгом. Грубо отказывая родным покойного, я вымогал у них подношения в виде еды, одежды, драгоценностей. За эти гнусные деяния после смерти я был перевоплощен в Йикининки, И с тех пор я вынужден питаться телами людей, умерших в этой местности. Я пожирал каждого, и вчера Вы видели меня за этим занятием. Теперь же, достопочтенный господин, я умоляю Вас не отвергать моей просьбы: прочтите молитву Сегаки[11] и помогите этим избавиться мне от того ужаса, в котором я пребываю бесконечно долго.
Как только отшельник произнес это, он исчез. Исчезла и его обитель. А Мусо Кокуши увидел себя стоящим на коленях в высокой траве возле древнего, покрытого мхом го-ринг-ши[12] — по всей вероятности, надгробия на могиле какого-то священника.
Осидори
Эта грустная история случилась в провинции Мутсу, в тех местах, где когда-то сквозь зеленые леса, росшие по склонам пологих холмов, текли реки с прозрачной водой. Узкие тропинки пробивались через заросли бамбука и, преодолевая каменистые осыпи, бежали от одной деревни к другой, а вокруг царил покой, насыщенный мягким солнцем и голубым глубоким небом. Люди здесь жили счастливо и мирно и свято чтили обычаи предков, хотя порой и с ними происходили удивительные вещи. В одной маленькой деревне около леса жил в те времена молодой охотник по имени Сонйо. Обычно ему везло, но в тот день вся дичь словно попряталась, и Сонйо пришлось возвращаться домой с пустыми руками. В пути он почувствовал жажду и подошел к реке, чтобы ее утолить. Вдруг на середине Аканумы, так называлась эта река, юноша увидел пару осидори[13]. Птицы безмятежно плавали и ныряли, весело резвясь. Из старинных поверий было известно, что убивать осидори не к добру, но Сонйо испытывал сильный голод и поэтому выстрелил из своего лука. Меткая стрела поразила селезня, а его подруга устремилась в камыши противоположного берега и там скрылась. Охотник выловил мертвую птицу, принес домой и приготовил ее на ужин. Сытый и спокойный, он лег в постель и быстро заснул. Но сон его был тревожен и печален. Ему привиделось, что в комнату вошла прекрасная женщина, встала у его изголовья и принялась плакать. Она рыдала так громко, что Сонйо почувствовал, как от жалости его собственное сердце вырывалось из груди. А женщина кричала ему сквозь слезы;
— Почему?! О почему ты убил Его? В чем Он был виноват? Мы были так счастливы вместе на Акануме, а ты Его убил! Ну, что плохого Он тебе сделал? Да знаешь ли ты, что натворил? О! Знаешь ли ты, какая жестокость, какая безнравственность оскверняет твое сердце? Ведь ты убил и меня, потому что я не смогу жить одна без моего милого мужа!.. Я пришла только для того, чтобы тебе это сказать.
Она снова заплакала, да так жалобно, что ее голос проникал в самую глубину души охотника и сводил его с ума. Затем рыдания переплелись со словами стихов:
После того как женщина произнесла это, она воскликнула:
— Ах! Ты не знаешь не можешь знать, что ты наделал! Но завтра, если ты придешь к Акануме, ты увидишь, ты увидишь…
Сказав так и по-прежнему проливая слезы, она ушла.
Когда утром Сонйо проснулся, сон оставался таким живым в его сознании, что он сильно встревожился. Он вспомнил слова: «Но завтра, если ты придешь к Акануме, ты увидишь, ты увидишь…» Сильно взволнованный, юноша бросился к реке, чтобы скорее убедиться в том, что ночное видение было не более чем сном.
Когда он подбежал к воде, то увидел одинокую осидори, неподвижно застывшую на ее поверхности. В этот самый момент и птица заметила Сонйо. Вместо того чтобы укрыться в камыше, она поплыла прямо к нему, глядя ему в глаза странным пристальным взглядом. Подплыв к его ногам, осидори изогнула шею, разодрала клювом свою грудь и умерла на глазах окаменевшего человека.
А Сонйо обрил свою голову и с той поры стал монахом.
— Почему?! О почему ты убил Его? В чем Он был виноват? Мы были так счастливы вместе на Акануме, а ты Его убил! Ну, что плохого Он тебе сделал? Да знаешь ли ты, что натворил? О! Знаешь ли ты, какая жестокость, какая безнравственность оскверняет твое сердце? Ведь ты убил и меня, потому что я не смогу жить одна без моего милого мужа!.. Я пришла только для того, чтобы тебе это сказать.
Она снова заплакала, да так жалобно, что ее голос проникал в самую глубину души охотника и сводил его с ума. Затем рыдания переплелись со словами стихов:
Когда день начинает тускнеть,
Я зову его тщетно: приди!
Тень макомо[14]
Как тень прошедшего счастья,
Не согреет меня одну.
Перевод стихов С.Н. Гловюка
После того как женщина произнесла это, она воскликнула:
— Ах! Ты не знаешь не можешь знать, что ты наделал! Но завтра, если ты придешь к Акануме, ты увидишь, ты увидишь…
Сказав так и по-прежнему проливая слезы, она ушла.
Когда утром Сонйо проснулся, сон оставался таким живым в его сознании, что он сильно встревожился. Он вспомнил слова: «Но завтра, если ты придешь к Акануме, ты увидишь, ты увидишь…» Сильно взволнованный, юноша бросился к реке, чтобы скорее убедиться в том, что ночное видение было не более чем сном.
Когда он подбежал к воде, то увидел одинокую осидори, неподвижно застывшую на ее поверхности. В этот самый момент и птица заметила Сонйо. Вместо того чтобы укрыться в камыше, она поплыла прямо к нему, глядя ему в глаза странным пристальным взглядом. Подплыв к его ногам, осидори изогнула шею, разодрала клювом свою грудь и умерла на глазах окаменевшего человека.
А Сонйо обрил свою голову и с той поры стал монахом.
Убасакура
Лет пятьсот назад в деревне Асамимура, что в округе Он-сенгори провинции Ийо, жил один добрый человек по имени Токубей. По всему выходило, что родился он под счастливой звездой. Упорным трудом ему удалось накопить много денег. По натуре же он был честным и справедливым. Так что не было ничего удивительного в том, что жители деревни выбрали его своим мураоса[15]. И лишь в одном ему отказали боги: дожив до сорока лет, Токубей так и не познал радость отцовства. В этой деревне находился знаменитый храм, называвшийся Сайхойи. Он был посвящен всесильному божеству Фудо-Мйо-О, Токубей вместе со своей женой каждый день посещали это священное место и возносили свои молитвы в надежде на то, что божество смилостивится над ними и они обретут радость и опору в своей дальнейшей жизни.
И вот, как это часто бывало в те времена, их мольбы были услышаны и в семье Токубея родилась дочь. Цуйу — такое она получила имя. Малышка росла очень быстро, и материнского молока скоро стало не хватать. Тогда для своей ненаглядной староста нанял кормилицу. Ее звали О-Содэ.
Когда же в возрасте пятнадцати лет О-Цуйу превратилась в веселую очаровательную девушку, глядя на которую радовался взгляд каждого жителя Асамимуры, к ней подкралась болезнь. Ее обследовал деревенский врач, затем был приглашен знаменитый врач из столицы провинции Ийо, — но оба они сходились на одном: О-Цуйу должна умереть.
Услышав об этом, ее кормилица О-Содэ, любившая девушку так же сильно, как ее любили родные отец и мать, пошла в храм Сайхойи. Там она обратилась со словами, горячими от ее слез, к всесильному Фудо-Сан. О чем она молилась, о чем просила Божество, вы скоро узнаете.
Прошел двадцать один день с тех пор, как врачи вынесли свой приговор. И не было в округе человека более печального, чем Токубей. А О-Содэ каждый день все это время приходила в храм Сайхойи и о чем-то все просила, просила Фудо-Сан.
Неожиданно О-Цуйу полностью выздоровела и стала еще краше. Токубей решил отпраздновать это счастливое событие богатым пиром, на который он позвал всех жителей деревни. Но тем же вечером после празднества кормилице О-Содэ вдруг стало плохо. Она лишилась чувств. Позвали врачей, и те сказали, что бедная женщина умирает. У постели О-Содэ собрались Токубей со своей женой и О-Цуйу. Опять горе и плач завладели домом старосты.
Постепенно сознание вернулось к бедной О-Содэ, и, глядя на окружающих ее, она прошептала:
— Вот и пришло время сказать вам то, о чем вы не знали. Мои молитвы были услышаны. Ведь я просила всесильного Фудо-Сан о том, чтобы он разрешил умереть мне вместо нашей О-Цуйу. И мне была оказана эта великая милость. Я счастлива и прошу вас не горевать о моей кончине.
В комнате воцарилось молчание после того как были произнесены эти слова. О-Содэ о чем-то задумалась, вздохнула и снова заговорила, теперь совсем еле слышно:
— За мной остался один долг. Там, в храме Сайхойи, я пообещала Фудо-Сан, что посажу сакуру[16] в саду около его священных стен. Я хотела, чтобы это дерево росло в знак моей благодарности и в память того, что здесь произошло. Но вы видите, я уже не в состоянии сделать это сама. Поэтому я прошу вас исполнить мой обет вместо меня. Дорогие мои друзья, прощайте и не забывайте, что для меня было счастьем умереть вместо О-Цуйу.
После похорон О-Содэ Токубей выбрал молодое вишневое дерево. Оно было самым красивым из всех росших в провинции Ийо. Всей семьей оно было посажено в прекрасном саду у стен храма Сайхойи. Деревце хорошо прижилось. А уже на следующий год, на шестнадцатый день второго месяца, в печальную годовщину смерти О-Содэ, оно вдруг расцвело самым чудесным образом. И так оно продолжало цвести подряд двести пятьдесят четыре года, расцветая каждый раз на шестнадцатый день второго месяца. Бело-розовые цветы этой сакуры были точь-в-точь как соски женской груди, переполненной молоком. И люди прозвали ее Убасакура, что означает: вишневое дерево кормилицы.
И вот, как это часто бывало в те времена, их мольбы были услышаны и в семье Токубея родилась дочь. Цуйу — такое она получила имя. Малышка росла очень быстро, и материнского молока скоро стало не хватать. Тогда для своей ненаглядной староста нанял кормилицу. Ее звали О-Содэ.
Когда же в возрасте пятнадцати лет О-Цуйу превратилась в веселую очаровательную девушку, глядя на которую радовался взгляд каждого жителя Асамимуры, к ней подкралась болезнь. Ее обследовал деревенский врач, затем был приглашен знаменитый врач из столицы провинции Ийо, — но оба они сходились на одном: О-Цуйу должна умереть.
Услышав об этом, ее кормилица О-Содэ, любившая девушку так же сильно, как ее любили родные отец и мать, пошла в храм Сайхойи. Там она обратилась со словами, горячими от ее слез, к всесильному Фудо-Сан. О чем она молилась, о чем просила Божество, вы скоро узнаете.
Прошел двадцать один день с тех пор, как врачи вынесли свой приговор. И не было в округе человека более печального, чем Токубей. А О-Содэ каждый день все это время приходила в храм Сайхойи и о чем-то все просила, просила Фудо-Сан.
Неожиданно О-Цуйу полностью выздоровела и стала еще краше. Токубей решил отпраздновать это счастливое событие богатым пиром, на который он позвал всех жителей деревни. Но тем же вечером после празднества кормилице О-Содэ вдруг стало плохо. Она лишилась чувств. Позвали врачей, и те сказали, что бедная женщина умирает. У постели О-Содэ собрались Токубей со своей женой и О-Цуйу. Опять горе и плач завладели домом старосты.
Постепенно сознание вернулось к бедной О-Содэ, и, глядя на окружающих ее, она прошептала:
— Вот и пришло время сказать вам то, о чем вы не знали. Мои молитвы были услышаны. Ведь я просила всесильного Фудо-Сан о том, чтобы он разрешил умереть мне вместо нашей О-Цуйу. И мне была оказана эта великая милость. Я счастлива и прошу вас не горевать о моей кончине.
В комнате воцарилось молчание после того как были произнесены эти слова. О-Содэ о чем-то задумалась, вздохнула и снова заговорила, теперь совсем еле слышно:
— За мной остался один долг. Там, в храме Сайхойи, я пообещала Фудо-Сан, что посажу сакуру[16] в саду около его священных стен. Я хотела, чтобы это дерево росло в знак моей благодарности и в память того, что здесь произошло. Но вы видите, я уже не в состоянии сделать это сама. Поэтому я прошу вас исполнить мой обет вместо меня. Дорогие мои друзья, прощайте и не забывайте, что для меня было счастьем умереть вместо О-Цуйу.
После похорон О-Содэ Токубей выбрал молодое вишневое дерево. Оно было самым красивым из всех росших в провинции Ийо. Всей семьей оно было посажено в прекрасном саду у стен храма Сайхойи. Деревце хорошо прижилось. А уже на следующий год, на шестнадцатый день второго месяца, в печальную годовщину смерти О-Содэ, оно вдруг расцвело самым чудесным образом. И так оно продолжало цвести подряд двести пятьдесят четыре года, расцветая каждый раз на шестнадцатый день второго месяца. Бело-розовые цветы этой сакуры были точь-в-точь как соски женской груди, переполненной молоком. И люди прозвали ее Убасакура, что означает: вишневое дерево кормилицы.
Тайна
Очень давно в провинции Тамба жил богатый купец по имени Инамура Генсуке. У него была единственная дочь, которую звали О-Соно. Она росла очень красивой и такой умной, что отец стал подумывать над тем, как бы дать своей любимице образование получше того, которое мог ей предложить их простой деревенский учитель. Поэтому Инамура и поручил О-Соно заботам надежных сопровождающих и послал ее в Киото, где она должна была, находясь в хорошем обществе, приобрести манеры столичной дамы. Прошло несколько лет, и девушка вернулась домой. А еще через какое-го время ее выдали замуж за друга их семьи, тоже богатого купца, — Нагарайю. С ним О-Соно жила очень счастливо почти четыре года и родила единственного ребенка — мальчика. Однако у всех есть своя карма. Зимой молодая женщина простудилась, заболела и, несмотря на все усилия врачей, умерла.
Вечером после похорон О-Соно ее маленький сын сообщил собравшимся на поминки, что его мама вернулась и сейчас находится в верхней комнате дома, которая раньше была ее спальней. Что она улыбнулась ему, но ничего не сказала, поэтому он испугался и убежал. Нагарайя в сопровождении слуг тотчас поспешил в верхнее помещение и здесь при свете маленькой лампы, зажженной перед святынями, все действительно увидели фигуру умершей матери. Она как бы висела перед тонсу[17], в котором все еще находились ее одежды и украшения. Голова и плечи были видны вполне ясно, но вниз от талии фигура становилась все тоньше и постепенно исчезала. Это походило на неполное отражение, прозрачное, как тень на поверхности воды.
Люди были испуганы видением и торопясь и толкаясь покинули комнату. Собравшись внизу, все стали обсуждать увиденное. Тогда мать Нагарайи, мужа О-Соно, сказала:
— Женщины всегда так привязаны к своим платьям и безделушкам. Вероятно, и О-Соно не исключение. Может быть, она вернулась, чтобы еще раз на них посмотреть. Я слышала, что многие умершие поступают так до тех пор, пока их вещи не будут переданы в приходской храм. Давайте подарим их нашему храму, и тогда душа усопшей, возможно, найдет успокоение.
Все согласились, что необходимо поступить именно так, и как можно скорее. Поэтому на следующее утро все ящики были опустошены, а платья и украшения О-Соно перенесены в храм.
Но ночью она появилась опять, как и накануне остановившись перед тонсу. Следующей ночью произошло то же самое, как и следующей, и каждой ночью после следующей. Дом стал домом, где живет страх.
Свекрови О-Соно пришлось снова идти в храм. Там она рассказала обо всем случившемся его настоятелю, очень старому человеку, и попросила совета. Этот образованный глава священников по имени Дайген Ошё выслушал перепуганную женщину и сказал:
— В комнате, в самом тонсу или около него, должно находиться нечто, о чем беспокоится душа умершей О-Соно.
— Но мы полностью опустошили все ящики, — ответила старая женщина, — в тонсу ничего не осталось.
— Хорошо, — промолвил Дайген Ошё, — сегодня вечером я сам приду в ваш дом, поднимусь в ту комнату и посмотрю, что можно сделать для вас и для нее. Но ты должна отдать распоряжение, чтобы ни один человек из домашних не смел войти туда, пока я не позову.
После захода солнца старый священник постучался в дом Нагарайи. Его провели наверх, где он остался один, читая священные сутры[18]. Но ничего не произошло вплоть до Часа Крысы[19]. Когда же он наступил, перед тонсу бесшумно возникло очертание фигуры женщины. Ее лицо было очень печально, а взгляд прикован к тонсу.
Настоятель храма произнес священную формулу, предписанную в таких случаях, и обратился к фигуре, употребив ее каймиё[20]:
— Я пришел сюда с целью тебе помочь. Может быть, в этих ящиках тонсу находится некий предмет, насчет которого у тебя есть основания для беспокойства? Могу я попытаться найти его для тебя?
Тень, как показалось, сделала утвердительный знак легким движением головы, и священник, поднявшись, выдвинул верхний ящик. Он был пуст. Следующий. Тоже пуст. Таким же образом были выдвинуты третий и четвертый ящики, внимательно изучено пространство за ними и между ними, тщательно проверена вся внутренность предмета. Ничего. А колеблющаяся фигура все так же стояла с грустным лицом и глазами, прикованными к тонсу.
— Чего же она добивается? — подумал священник.
Вдруг его осенило, что можно спрятать что-либо плоское под листами тонкой рисовой бумаги, устилающей дно ящиков. Опять первый ящик — ничего. Второй и третий — ничего. Четвертый, самый нижний ящик. Здесь, в самом дальнем углу, под бумагой лежало письмо. Дайген Ошё вынул его и, показывая духу О-Соно, спросил:
— Не из-за этого ли ты так беспокоилась?
Призрак женщины повернулся к нему. Взгляд остановился на письме.
— Сжечь его по твоему желанию? — спросил священник. Фигура женщины склонилась перед ним.
— Оно будет сожжено в храме этим же утром, — пообещал священник, — и никто его не прочтет, кроме меня самого.
Призрак улыбнулся и исчез.
Уже занималась заря, когда Дайген Ошё спустился вниз. Семья, похоже, так и не ложилась спать этой ночью. Все с нетерпением ждали результатов.
— Вам нечего больше беспокоиться, — сказал им настоятель, — она больше не появится.
Письмо было уничтожено. Это было старое любовное послание, адресованное девушке еще во время ее пребывания в Киото.
Но только сам священник знал, что в нем было написано, и тайна умерла вместе с ним.
Вечером после похорон О-Соно ее маленький сын сообщил собравшимся на поминки, что его мама вернулась и сейчас находится в верхней комнате дома, которая раньше была ее спальней. Что она улыбнулась ему, но ничего не сказала, поэтому он испугался и убежал. Нагарайя в сопровождении слуг тотчас поспешил в верхнее помещение и здесь при свете маленькой лампы, зажженной перед святынями, все действительно увидели фигуру умершей матери. Она как бы висела перед тонсу[17], в котором все еще находились ее одежды и украшения. Голова и плечи были видны вполне ясно, но вниз от талии фигура становилась все тоньше и постепенно исчезала. Это походило на неполное отражение, прозрачное, как тень на поверхности воды.
Люди были испуганы видением и торопясь и толкаясь покинули комнату. Собравшись внизу, все стали обсуждать увиденное. Тогда мать Нагарайи, мужа О-Соно, сказала:
— Женщины всегда так привязаны к своим платьям и безделушкам. Вероятно, и О-Соно не исключение. Может быть, она вернулась, чтобы еще раз на них посмотреть. Я слышала, что многие умершие поступают так до тех пор, пока их вещи не будут переданы в приходской храм. Давайте подарим их нашему храму, и тогда душа усопшей, возможно, найдет успокоение.
Все согласились, что необходимо поступить именно так, и как можно скорее. Поэтому на следующее утро все ящики были опустошены, а платья и украшения О-Соно перенесены в храм.
Но ночью она появилась опять, как и накануне остановившись перед тонсу. Следующей ночью произошло то же самое, как и следующей, и каждой ночью после следующей. Дом стал домом, где живет страх.
Свекрови О-Соно пришлось снова идти в храм. Там она рассказала обо всем случившемся его настоятелю, очень старому человеку, и попросила совета. Этот образованный глава священников по имени Дайген Ошё выслушал перепуганную женщину и сказал:
— В комнате, в самом тонсу или около него, должно находиться нечто, о чем беспокоится душа умершей О-Соно.
— Но мы полностью опустошили все ящики, — ответила старая женщина, — в тонсу ничего не осталось.
— Хорошо, — промолвил Дайген Ошё, — сегодня вечером я сам приду в ваш дом, поднимусь в ту комнату и посмотрю, что можно сделать для вас и для нее. Но ты должна отдать распоряжение, чтобы ни один человек из домашних не смел войти туда, пока я не позову.
После захода солнца старый священник постучался в дом Нагарайи. Его провели наверх, где он остался один, читая священные сутры[18]. Но ничего не произошло вплоть до Часа Крысы[19]. Когда же он наступил, перед тонсу бесшумно возникло очертание фигуры женщины. Ее лицо было очень печально, а взгляд прикован к тонсу.
Настоятель храма произнес священную формулу, предписанную в таких случаях, и обратился к фигуре, употребив ее каймиё[20]:
— Я пришел сюда с целью тебе помочь. Может быть, в этих ящиках тонсу находится некий предмет, насчет которого у тебя есть основания для беспокойства? Могу я попытаться найти его для тебя?
Тень, как показалось, сделала утвердительный знак легким движением головы, и священник, поднявшись, выдвинул верхний ящик. Он был пуст. Следующий. Тоже пуст. Таким же образом были выдвинуты третий и четвертый ящики, внимательно изучено пространство за ними и между ними, тщательно проверена вся внутренность предмета. Ничего. А колеблющаяся фигура все так же стояла с грустным лицом и глазами, прикованными к тонсу.
— Чего же она добивается? — подумал священник.
Вдруг его осенило, что можно спрятать что-либо плоское под листами тонкой рисовой бумаги, устилающей дно ящиков. Опять первый ящик — ничего. Второй и третий — ничего. Четвертый, самый нижний ящик. Здесь, в самом дальнем углу, под бумагой лежало письмо. Дайген Ошё вынул его и, показывая духу О-Соно, спросил:
— Не из-за этого ли ты так беспокоилась?
Призрак женщины повернулся к нему. Взгляд остановился на письме.
— Сжечь его по твоему желанию? — спросил священник. Фигура женщины склонилась перед ним.
— Оно будет сожжено в храме этим же утром, — пообещал священник, — и никто его не прочтет, кроме меня самого.
Призрак улыбнулся и исчез.
Уже занималась заря, когда Дайген Ошё спустился вниз. Семья, похоже, так и не ложилась спать этой ночью. Все с нетерпением ждали результатов.
— Вам нечего больше беспокоиться, — сказал им настоятель, — она больше не появится.
Письмо было уничтожено. Это было старое любовное послание, адресованное девушке еще во время ее пребывания в Киото.
Но только сам священник знал, что в нем было написано, и тайна умерла вместе с ним.
Муйина
В старом Токио, близ дороги Акасаки, когда-то существовал обширный, слегка покатый пустырь, который назывался Киино Куницака, что означает Склон Провинции Кии, почему он так назывался, уже никто не помнит. С одной стороны пустыря можно было увидеть старинный ров: глубокий и очень широкий, с крутыми зелеными берегами, поднимающимися до самых садов, а с другой стороны, за дорогой, до сих пор возвышаются длинные и величественные стены императорского дворца. До того времени, когда изобрели уличные фонари эта местность была чрезвычайно темна и безлюдна. После захода солнца припозднившиеся пешеходы не рисковали пересекать Киино Куницака в одиночестве, предпочитая делать крюк в целый ри. И все это потому, что здесь, во мраке, имело обыкновение появляться Муйина.
Последним человеком, который видел это существо, был пожилой купец из квартала Киобаси. Он умер лет сто назад, но рассказал эту историю своему сыну, а тот своему, и таким образом она дожила до наших дней. Случилось же вот что.
Однажды ночью, в довольно поздний час, купец очень спешил домой и поэтому отважился пойти напрямик через пустырь. Когда примерно половина опасного пути осталась позади, он заметил женщину, припавшую к земле около рва. Она была абсолютно одна и, похоже, горько плакала. Купцу подумалось, что бедняжка собирается утопиться, и он остановился и после минутного колебания направился к воде с целью как-то успокоить несчастную. Она оказалась хрупкой, изящной и красиво одетой, а ее волосы были причесанны на манер молодой девушки из хорошей семьи.
О-Йочу[21]! — воскликнул он, приближаясь. — О-Йочу! Не надо так плакать! Скажите мне, что Вас беспокоит, и если существует пусть малая возможность Вам помочь, я помогу Вам. Я действительно буду рад что-нибудь сделать для Вас.
Он в самом деле хотел ей помочь, так как был очень добрым человеком.
Но женщина продолжала плакать, пряча от него лицо за длинным рукавом своего фурисодэ[22],
— О-Йочу, — сказал снова купец так кротко и ласково, как только умел, — пожалуйста, пожалуйста, выслушайте меня… Это совсем не подходящее место для дамы в такое время. Не плачьте, я умоляю Вас, скажите лучше, чем я могу помочь Вам.
Медленно она выпрямилась, все еще отвернувшись и продолжая страдать, всхлипывая и стеная, прикрывшись рукавом. Он слегка прикоснулся к ее плечу и снова произнес:
— О-Йочу! 0-Йочу, 0-Йочу… обратите ко мне лицо всего на один миг…
Тут женщина повернулась, опустила рукав, а ладонью медленно провела по лицу сверху вниз; и человек увидел, что у нее не было ни глаз, ни носа, ни рта…
Он вскрикнул и бросился прочь.
Пожилой купец все бежал и бежал вверх и вверх по Киино Куницака, и перед ним были пустота и мрак. А он не мог решиться ни остановиться, ни посмотреть назад. Наконец, показалась какая-то искорка, так далеко, что была похожа на неверный блеск светлячка, но она придала человеку силы, и он направился в ее сторону. Этот огонек оказался одиноким фонарем бродячего продавца собы[23], расположившегося со своим лотком и навесом возле обочины. Однако после случившегося любой свет и общество любого человека были хороши. Купец, задыхаясь, свалился мешком у ног продавца собы, крича:
— Ааа… аа„.ааа!
— Коре! Коре[24]! — грубым голосом воскликнул тот. — Эй ты, что с тобой случилось? Тебя кто-нибудь обидел? Ограбил?
— Нет, никто не грабил, не обижал, — прохрипел несчастный, — однако …аа! …ааа!
— Только попугали тебя, да? — спросил разносчик неприязненно. — Разбойники?
— Не разбойники, нет, — простонал купец. И добавил: — Я видел… я видел женщину, там у рва, и она показала мне… Аа! Я не в силах рассказать тебе, что она мне показала!
— Хе! А не было ли то, что она тебе показала, похожим на это? — воскликнул продавец собы и медленно провел ладонью по своему лицу сверху вниз, превращая его в нечто похожее на ужасное огромное лиловое яйцо,
И свет померк в глазах у купца.
Последним человеком, который видел это существо, был пожилой купец из квартала Киобаси. Он умер лет сто назад, но рассказал эту историю своему сыну, а тот своему, и таким образом она дожила до наших дней. Случилось же вот что.
Однажды ночью, в довольно поздний час, купец очень спешил домой и поэтому отважился пойти напрямик через пустырь. Когда примерно половина опасного пути осталась позади, он заметил женщину, припавшую к земле около рва. Она была абсолютно одна и, похоже, горько плакала. Купцу подумалось, что бедняжка собирается утопиться, и он остановился и после минутного колебания направился к воде с целью как-то успокоить несчастную. Она оказалась хрупкой, изящной и красиво одетой, а ее волосы были причесанны на манер молодой девушки из хорошей семьи.
О-Йочу[21]! — воскликнул он, приближаясь. — О-Йочу! Не надо так плакать! Скажите мне, что Вас беспокоит, и если существует пусть малая возможность Вам помочь, я помогу Вам. Я действительно буду рад что-нибудь сделать для Вас.
Он в самом деле хотел ей помочь, так как был очень добрым человеком.
Но женщина продолжала плакать, пряча от него лицо за длинным рукавом своего фурисодэ[22],
— О-Йочу, — сказал снова купец так кротко и ласково, как только умел, — пожалуйста, пожалуйста, выслушайте меня… Это совсем не подходящее место для дамы в такое время. Не плачьте, я умоляю Вас, скажите лучше, чем я могу помочь Вам.
Медленно она выпрямилась, все еще отвернувшись и продолжая страдать, всхлипывая и стеная, прикрывшись рукавом. Он слегка прикоснулся к ее плечу и снова произнес:
— О-Йочу! 0-Йочу, 0-Йочу… обратите ко мне лицо всего на один миг…
Тут женщина повернулась, опустила рукав, а ладонью медленно провела по лицу сверху вниз; и человек увидел, что у нее не было ни глаз, ни носа, ни рта…
Он вскрикнул и бросился прочь.
Пожилой купец все бежал и бежал вверх и вверх по Киино Куницака, и перед ним были пустота и мрак. А он не мог решиться ни остановиться, ни посмотреть назад. Наконец, показалась какая-то искорка, так далеко, что была похожа на неверный блеск светлячка, но она придала человеку силы, и он направился в ее сторону. Этот огонек оказался одиноким фонарем бродячего продавца собы[23], расположившегося со своим лотком и навесом возле обочины. Однако после случившегося любой свет и общество любого человека были хороши. Купец, задыхаясь, свалился мешком у ног продавца собы, крича:
— Ааа… аа„.ааа!
— Коре! Коре[24]! — грубым голосом воскликнул тот. — Эй ты, что с тобой случилось? Тебя кто-нибудь обидел? Ограбил?
— Нет, никто не грабил, не обижал, — прохрипел несчастный, — однако …аа! …ааа!
— Только попугали тебя, да? — спросил разносчик неприязненно. — Разбойники?
— Не разбойники, нет, — простонал купец. И добавил: — Я видел… я видел женщину, там у рва, и она показала мне… Аа! Я не в силах рассказать тебе, что она мне показала!
— Хе! А не было ли то, что она тебе показала, похожим на это? — воскликнул продавец собы и медленно провел ладонью по своему лицу сверху вниз, превращая его в нечто похожее на ужасное огромное лиловое яйцо,
И свет померк в глазах у купца.
Юкки-Онна
В одной деревне в провинции Мусаси жили два дровосека: Мосаку и Минокичи. В то время Мосаку был уже старым человеком, а Минокичи, его подмастерье, был юношей восемнадцати лет от роду. Каждый день они вместе шли в лес, который находился примерно в полутора ри от их деревни. Как раз по середине пути протекала река — широкая и быстрая. Говорили, что в давние времена через нее был переброшен мост, но один особенно высокий паводок его снес, а все попытки построить новый не увенчались успехом. Когда весной вода поднималась, ничто не могло устоять перед ее бурным напором. Люди отказались от тщетных усилий и на месте старого моста устроили обыкновенную лодочную переправу.
Однажды очень холодным зимним вечером Мосаку и Минокичи, будучи на пути домой, были застигнуты сильной снежной бурей. С трудом они все же добрались до переправы, но тут обнаружили, что лодочник куда — то ушел, оставив лодку на другой стороне реки. Перебраться через нее вплавь нечего было и думать, поэтому дровосеки нашли себе убежище от непогоды в шалаше перевозчика, считая себя счастливыми уже потому, что вообще смогли найти хоть какое-то укрытие. В шалаше не было не только жаровни, но даже просто места, где развести огонь. Внутри на полу с трудом помещались всего две циновки. Окна не было, и свет проникал через наполовину оторванную дверь. Крестьяне, как смогли, привязали ее, закрыв вход, и легли отдыхать, накрывшись своими соломенными плащами. Поначалу холод не слишком донимал их, и они подумали, что вьюга скоро кончится. Старик заснул почти сразу, но Минокичи долго еще лежал бодрствуя, вслушиваясь в завывание ветра и нескончаемый шелест снега. Река шумела, а их шалаш качался и скрипел, как джонка в разыгравшемся море. Было похоже, что буря разошлась не на шутку. Воздух с каждой минутой становился все холоднее и холоднее. Он пробрался под плащ юноши, и тот начал дрожать. Но постепенно усталость взяла свое, и он тоже уснул.
Пробуждение было внезапным и неприятным. Снег хлестал в лицо молодого человека. Дверь шалаша была сорвана, и вдруг в снежных отблесках Минокичи увидел рядом с собой женщину во всем белом. Она, склонясь над Мосаку, дула ему в лицо, при этом ее дыхание было похоже на блестящий белый туман. Затем она повернулась к Минокичи и наклонилась над ним. От страха он попытался закричать, но не смог издать ни звука. А белая женщина все склонялась над ним: ниже и ниже, пока ее лицо почти не коснулось его собственного. И хотя глаза неожиданной гостьи приводили в ужас, Минокичи заметил, как она красива и грациозна. Некоторое время женщина в упор смотрела на него, потом улыбнулась и прошептала:
— Я собиралась поступить с тобой так же, как с тем стариком. Но мне не побороть чувство жалости к тебе: уж больно ты молод. К тому же ты симпатичный парень, Минокичи, поэтому я не причиню тебе вреда… сейчас. Но если когда-нибудь ты скажешь кому угодно, хоть своей матери, о том, что ты видел этой ночью, я узнаю об этом, приду и убью тебя. Запомни, что я тебе сказала!
С этими словами она отвернулась от него, выпрямилась и выскользнула в дверное отверстие. Тотчас юноша почувствовал, что снова может двигаться и владеть языком. Он закричал, вскочил и осмотрелся. Женщины в белом нигде не было видно. Лишь снег с силой врывался внутрь шалаша. Минокичи как мог снова привязал дверь негнущимися пальцами и подпер ее несколькими вязанками дров. Теперь ему стало казаться, что все увиденное было всего лишь сном, что он мог легко ошибиться, приняв блеск снега позади сорванной двери за фигуру прекрасной женщины, а саму дверь сломал сильный порыв ветра. Однако понять до конца, что это было: явь или сон, Минокичи не удавалось — слишком ярки были впечатления от странной встречи.
После этих раздумий он позвал Мосаку. Тот не ответил, и юноша испугался. В темноте он протянул руку в сторону товарища и дотронулся до его лица. Оно было холодным как лед.
К утру буря утихла, небо очистилось от туч, и на нем появился блеск зари. Вернулся лодочник и переплыл на другой берег. Зайдя в шалаш, он наткнулся на два тела: Минокичи лежал без чувств рядом с мертвым, окоченевшим Мосаку.
Юношу отнесли в деревню, где проворно оказали необходимую помощь. Вскоре он пришел в себя, но еще долго болел из-за того, что сильно простудился в ту ужасную ночь. Старого дровосека похоронили, и Минокичи очень горевал о его кончине. Но о женщине в белом им не было сказано ни слова.
Когда Минокичи поправился, он снова вернулся к своему занятию. Теперь уже один он ходил каждое утро в лес и затемно возвращался домой с вязанками дров. А на следующее утро его мать относила их на рынок и там продавала.
Прошел год. Наступила еще одна зима. Однажды вечером по пути домой Минокичи нагнал девушку, идущую по той же дороге. Юноша приветствовал ее, и она ответила голосом, радующим ухо, как пение весенней птицы. Девушка была высокая, стройная и очень хорошенькая. Минокичи пошел рядом с ней, и они разговорились. Он узнал, что ее зовут 0-Юки[25], что недавно она потеряла обоих родителей и теперь идет в Эдо. Там живут ее единственные родственники. Они очень бедны, у себя оставить жить не смогут, но обещали помочь найти место служанки в каком-нибудь богатом доме. Слушая ее, молодой человек почувствовал, что очарован этой странной девушкой» а чем больше он на нее смотрел, тем красивей она ему казалась. Поборов неловкость, он спросил, не обручена ли она с кем-нибудь. О-Юки засмеялась в ответ и сказала, что нет, она полностью свободна. Затем в свою очередь поинтересовалась, не женат ли Минокичи и не собирается ли жениться. Он отвечал, что тоже нет и этот вопрос даже не обсуждался с матерью, потому что он еще очень молод. Так они шли и молчали довольно долго, но, как гласит поговорка: «Когда есть желание, но нет слов, глаза могут сказать так же много, как и губы». Подойдя к деревне, Минокичи, чувствуя, что не хочет расставаться с девушкой, пригласил ее отдохнуть немного в их доме. После недолгого застенчивого колебания 0-Юки согласилась и пошла с ним. Мать юноши приветливо ее приняла и приготовила для всех теплую еду. Девушка вела себя так скромно и говорила со старой женщиной так ласково и обходительно, что мать Минокичи вскоре почувствовала к ней любовь и привязанность. Она даже уговорила О-Юки отложить путешествие в Эдо и погостить у них несколько дней. В результате всего этого, как вы сами, наверное, догадались, девушка так никогда и не попала в Эдо. Она осталась в доме Минокичи в качестве его жены.
Однажды очень холодным зимним вечером Мосаку и Минокичи, будучи на пути домой, были застигнуты сильной снежной бурей. С трудом они все же добрались до переправы, но тут обнаружили, что лодочник куда — то ушел, оставив лодку на другой стороне реки. Перебраться через нее вплавь нечего было и думать, поэтому дровосеки нашли себе убежище от непогоды в шалаше перевозчика, считая себя счастливыми уже потому, что вообще смогли найти хоть какое-то укрытие. В шалаше не было не только жаровни, но даже просто места, где развести огонь. Внутри на полу с трудом помещались всего две циновки. Окна не было, и свет проникал через наполовину оторванную дверь. Крестьяне, как смогли, привязали ее, закрыв вход, и легли отдыхать, накрывшись своими соломенными плащами. Поначалу холод не слишком донимал их, и они подумали, что вьюга скоро кончится. Старик заснул почти сразу, но Минокичи долго еще лежал бодрствуя, вслушиваясь в завывание ветра и нескончаемый шелест снега. Река шумела, а их шалаш качался и скрипел, как джонка в разыгравшемся море. Было похоже, что буря разошлась не на шутку. Воздух с каждой минутой становился все холоднее и холоднее. Он пробрался под плащ юноши, и тот начал дрожать. Но постепенно усталость взяла свое, и он тоже уснул.
Пробуждение было внезапным и неприятным. Снег хлестал в лицо молодого человека. Дверь шалаша была сорвана, и вдруг в снежных отблесках Минокичи увидел рядом с собой женщину во всем белом. Она, склонясь над Мосаку, дула ему в лицо, при этом ее дыхание было похоже на блестящий белый туман. Затем она повернулась к Минокичи и наклонилась над ним. От страха он попытался закричать, но не смог издать ни звука. А белая женщина все склонялась над ним: ниже и ниже, пока ее лицо почти не коснулось его собственного. И хотя глаза неожиданной гостьи приводили в ужас, Минокичи заметил, как она красива и грациозна. Некоторое время женщина в упор смотрела на него, потом улыбнулась и прошептала:
— Я собиралась поступить с тобой так же, как с тем стариком. Но мне не побороть чувство жалости к тебе: уж больно ты молод. К тому же ты симпатичный парень, Минокичи, поэтому я не причиню тебе вреда… сейчас. Но если когда-нибудь ты скажешь кому угодно, хоть своей матери, о том, что ты видел этой ночью, я узнаю об этом, приду и убью тебя. Запомни, что я тебе сказала!
С этими словами она отвернулась от него, выпрямилась и выскользнула в дверное отверстие. Тотчас юноша почувствовал, что снова может двигаться и владеть языком. Он закричал, вскочил и осмотрелся. Женщины в белом нигде не было видно. Лишь снег с силой врывался внутрь шалаша. Минокичи как мог снова привязал дверь негнущимися пальцами и подпер ее несколькими вязанками дров. Теперь ему стало казаться, что все увиденное было всего лишь сном, что он мог легко ошибиться, приняв блеск снега позади сорванной двери за фигуру прекрасной женщины, а саму дверь сломал сильный порыв ветра. Однако понять до конца, что это было: явь или сон, Минокичи не удавалось — слишком ярки были впечатления от странной встречи.
После этих раздумий он позвал Мосаку. Тот не ответил, и юноша испугался. В темноте он протянул руку в сторону товарища и дотронулся до его лица. Оно было холодным как лед.
К утру буря утихла, небо очистилось от туч, и на нем появился блеск зари. Вернулся лодочник и переплыл на другой берег. Зайдя в шалаш, он наткнулся на два тела: Минокичи лежал без чувств рядом с мертвым, окоченевшим Мосаку.
Юношу отнесли в деревню, где проворно оказали необходимую помощь. Вскоре он пришел в себя, но еще долго болел из-за того, что сильно простудился в ту ужасную ночь. Старого дровосека похоронили, и Минокичи очень горевал о его кончине. Но о женщине в белом им не было сказано ни слова.
Когда Минокичи поправился, он снова вернулся к своему занятию. Теперь уже один он ходил каждое утро в лес и затемно возвращался домой с вязанками дров. А на следующее утро его мать относила их на рынок и там продавала.
Прошел год. Наступила еще одна зима. Однажды вечером по пути домой Минокичи нагнал девушку, идущую по той же дороге. Юноша приветствовал ее, и она ответила голосом, радующим ухо, как пение весенней птицы. Девушка была высокая, стройная и очень хорошенькая. Минокичи пошел рядом с ней, и они разговорились. Он узнал, что ее зовут 0-Юки[25], что недавно она потеряла обоих родителей и теперь идет в Эдо. Там живут ее единственные родственники. Они очень бедны, у себя оставить жить не смогут, но обещали помочь найти место служанки в каком-нибудь богатом доме. Слушая ее, молодой человек почувствовал, что очарован этой странной девушкой» а чем больше он на нее смотрел, тем красивей она ему казалась. Поборов неловкость, он спросил, не обручена ли она с кем-нибудь. О-Юки засмеялась в ответ и сказала, что нет, она полностью свободна. Затем в свою очередь поинтересовалась, не женат ли Минокичи и не собирается ли жениться. Он отвечал, что тоже нет и этот вопрос даже не обсуждался с матерью, потому что он еще очень молод. Так они шли и молчали довольно долго, но, как гласит поговорка: «Когда есть желание, но нет слов, глаза могут сказать так же много, как и губы». Подойдя к деревне, Минокичи, чувствуя, что не хочет расставаться с девушкой, пригласил ее отдохнуть немного в их доме. После недолгого застенчивого колебания 0-Юки согласилась и пошла с ним. Мать юноши приветливо ее приняла и приготовила для всех теплую еду. Девушка вела себя так скромно и говорила со старой женщиной так ласково и обходительно, что мать Минокичи вскоре почувствовала к ней любовь и привязанность. Она даже уговорила О-Юки отложить путешествие в Эдо и погостить у них несколько дней. В результате всего этого, как вы сами, наверное, догадались, девушка так никогда и не попала в Эдо. Она осталась в доме Минокичи в качестве его жены.