Щёголев Александр. Двое на дороге</b>

Ребята-стражники радостно зашевелились, и Оборвыш не стал больше ждать.
Он положил топор на повозку и побежал.
- Стой! - взвизгнул старший. Сзади образовалась маленькая неразбериха,
которая позволила создать запас бесценных секунд.
- Куда! - это был уже крик Пузыря. - К лесу давай! В ле-ес!..
Оборвыш бежал к дороге. Страх накатывал на него ледяными волнами, но
другого выхода не существовало. Любой ценой нужно было спасти рукописи. И
еще - он не дошел пока до города. Никто в этом мире не смог бы понять его,
потому что отец навечно остался в деревне...
- Держи! - вразнобой вопило несколько глоток.
- Дурень! - обезумело кричал Пузырь. - Сгоришь!
Позади слышалось мощное топанье. Стражникам тяжело было угнаться за
беглецом - им мешали мечи и копья. Впрочем, погоня неумолимо приближалась, и
кстати, едва Оборвыш подумал о копье, смертоносный предмет воткнулся в землю
где-то сбоку. Но цель была уже близка.
Последние шаги дались чудовищно трудно. Закрыв глаза, судорожно
сжавшись, спрятав голову под заплечником, Оборвыш пересек черту, где
кончалась спасительная лесная тень. Он вынырнул в море огня, затопившего
дорогу, и слепо побрел дальше, спотыкаясь и падая, а враги не посмели
следовать за ним - остановились и долго еще выкрикивали ему вслед
отвратительные ругательства.
Полуденное сияние изнемогало от ярости. Пытка была умелой, но Оборвыш
терпел, и путь длился вечность, но Оборвыш держался. Он шел, потому что
должен был идти. И вдруг понял, что выбрался из этого жуткого светового
месива. Со стоном приоткрыв глаза, увидел, что находится в лесу с
противоположной от дороги стороны. Он победил испепеляющий барьер! Оборвыш
вяло опустился на восхитительно прохладную траву и почему-то заплакал. В
душе его глухо болела чужая незнакомая обида... Зачем он принял на себя
такую ношу? И что будет с ним теперь? И не прервется ли здесь слабая нить
его слова?.. Нет, не желал Оборвыш думать о страшном! Вообще - не время было
сейчас думать. Глаза терзала мучительная резь - именно поэтому из них и
сочились эти жалкие мутные капельки... А враги мечутся по ту сторону мира,
свирепыми взглядами смотрят вверх, проклинают остановившее их Небо, а сияние
ведь скоро уйдет, растворится в полуденном зное, и приоткроется путь, враги
вновь ринутся в погоню - обманутые, озлобленные беспощадные...
Оборвыш заставил себя встать. Его слегка качало. Вокруг неподвижно
висели в воздухе какие-то неясные серые пятнышки, и он долго всматривался в
них, прежде чем догадался, что это человеческие лица. Затем сумел различить
в цветовом хаосе размытые силуэты отдыхающих в тени людей. Постепенно ему
удалось обуздать взбунтовавшееся зрение. Он огляделся. На траве, на мешках,
на повозках, на пнях, на сваленных стволах деревьев - повсюду сидели
пережидающие сияние путники, они грызли сушеные лепешки, теребили жадными
ртами кожанки с соком и равнодушно созерцали этого тощего безумца,
выползшего из пылающей бездны в их застывший мирок. Тогда Оборвыш, не теряя
больше времени, бережно надел заплечник и нетвердым шагом двинулся вглубь
леса.




ЧЕТВЕРТАЯ:


Когда небо в очередной раз подарило власть вечерним сумеркам, когда
буквы стали сливаться с бумагой, когда мысли превратились в болезненное
мельтешение одних и тех же фраз, он прекратил работу.
Голова гудела. Глаза слезились. Пальцы, сжимавшие перо, были вялыми и
потными, во всем теле ощущалась унизительная усталость. Оборвыш сложил в
заплечник свое богатство, поднялся, тяжело выпрыгнул из хижины и с
наслаждением глотнул вечерний воздух.
Он хорошо сегодня поработал.
Затем оглянулся и посмотрел на приютившие его стены. Это было старое,
крепкое, испытанное временем жилище лесных людей. Давным-давно, когда отец
Оборвыша не помышлял еще рождаться, их унылой деревеньки не существовало, а
мир только-только обретал свои законы, свободные лесные люди бродили
дремучими тропами - каменных дорог тогда ведь тоже не было - и ставили
повсюду такие вот незатейливые надежные постройки, в которых любой случайный
путник мог бы переждать непогоду, укрыться от зверя или спрятаться на ночь
от ненасытных присосок. Сооружались они изумительно просто. Вырывалась
продуктовая яма, вокруг нее вкапывалось четыре мощных столба, к ним на
недосягаемой для присосок высоте крепился бревенчатый пол, чуть выше -
крыша, из веток сплетались стены, и готов был хороший дом.
Оборвыш забрел сюда вскоре после побега. Он совсем недалеко отошел от
дороги - узкая шумная полоска, наполненная деловой суетой и бесполезными
страстями, оставалась еще в опасной близости. Но сил идти дальше уже не
было, а тут появилась хижина, и Оборвыш забрался в нее, решив плюнуть в лицо
создавшейся ситуации. В нем клокотало темное раздражение. Появись опять
стражники - он стал бы яростно защищаться. Стражники, к счастью, не
появились, зато в зыбком лесном воздухе вдруг заклубились неясные образы,
потихоньку заработало воспрявшее воображение, бессвязное скрипение
покачивавшихся на ветру листьев превратилось в шепот, и Оборвыш с радостью
ощутил сладостный зуд в пальцах. Новая небылица, навеянная горькими
событиями полуденного часа, постепенно заполняла душу до краев, бесцеремонно
просилась на бумагу. Тогда он устроился прямо на неудобном полу и, терзая
разум поисками нужных слов, стал описывать возникающие перед глазами
видения...
Он постоял некоторое время без всякого занятия. Лес вокруг был полон
таинственных звуков и пугающих теней. Он поднял вверх утомленную голову. За
темнеющей небесной твердью разгорались Огоньки - еще одна загадка этого
мира. Маленькие светлые точки - что они делали там, в занебесье, ради каких
целей жили?.. Глупый вопрос. Оборвышу сделалось грустно. В очередной раз -
непонимание, в очередной раз - мучительное осознание собственной
ничтожности. Он вздохнул, потоптался на месте, потом обошел зачем-то вокруг
хижины. По пути раздавил несколько присосок и понял, что пора лезть обратно.
Он снова забрался в бывшие владения лесных людей, тут у него возникло
желание перечитать написанное и кое-что исправить, но строчки были уже
совершенно неразличимы, и он быстро убедился в бесполезности этой затеи.
Оборвыш улегся спать, потому что ничего другого не оставалось: день-то
сегодняшний, увы, закончился.

(ТЕХРЕДУ: ОТДЕЛИТЬ ПУСТОЙ СТРОКОЙ)

Сочиненная Оборвышем небылица рассказывала о человеке, который всю
жизнь занимался очень странным делом. Человек слагал песни. У него
получались добрые, мудрые, какие-то удивительно чистые песни. Выстраивая их
звук за звуком, он испытывал непередаваемую радость, понять которую смог бы
лишь тот, кто сам когда-нибудь слагал песни. Судьба его не представляла бы
особого интереса: в любом мире отыщется блаженный, тратящий попусту жизнь.
Но суть истории в другом. Деревня, где жил человек, за что-то невзлюбила
его. О-о, это была своенравная, капризная деревня, впрочем, и деревней-то ее
нельзя назвать, потому что когда-то давным-давно она превратилась во
всемогущее сверхъестественное существо. Жители ее, точнее - пленники ее и не
подозревали, что целиком находятся во власти этого существа, они просто
рождались, работали, умирали - в своей деревне, в родной деревне. Так вот,
чем-то не угодил ей человек, слагавший песни. Возможно, именно тем, что
бывал иногда счастлив. Поэтому жизнь его складывалась очень сложно. Деревня
придумала для него изощренное наказание. Нет, она не собиралась убивать или
калечить человека: это было бы слишком быстро и просто. Она поступала хитрее
- обрушивала на него великое множество житейских трудностей, чтобы разум был
задавлен постоянной необходимостью решать мелкие, глупые, ничтожные задачки.
И наказание дало хороший результат. Человек прожил отпущенные ему годы,
сражаясь с обстоятельствами, изредка пытаясь сочинять, в муках сознавая, как
бесплодно уходит время, а песен-то создал до смешного мало!
Печальная история. Однако кончается она не так уж плохо. Хоть и не знал
человек, что его беды не случайны, что они намеренно подстроены деревней, он
все же сумел отомстить злобному существу. Да, песен после него осталось
мало, но ведь они не были просто придуманы, они были выстраданы, поэтому
каждое слово в них таило неудержимую силу. Удивительную, непонятную радость
вызывали они в людских душах. И постепенно вошли песни в скучные деревенские
дома, навеки зазвучали в пыльном воздухе. При этом ни одна из них не
рассказывала о деревне, которой человек отдал жизнь. Ни одна! Человек слагал
добрые песни, в деревне же он не видел ничего доброго. А посвящены они были
какой-то другой, вымышленной деревне, существовавшей только в воображении
этого человека. Он безнадежно мечтал жить в придуманном им мире. Он хотел,
чтобы люди мечтали вместе с ним.
Шло время. Смысл странных песен все глубже проникал в умы людей, и это
действие чудесным образом подрывало могущество деревни: она неотвратимо
слабела, делалась дряхлой, беспомощной. А когда доброта странных песен
прочно вросла в души человеческие, когда их вера в возможность счастья стала
верой всех живущих, издохла мерзкая тварь. И кто знает - не мешали бы
человеку слагать песни, может и не сумел бы он наполнить их всепобеждающей
верой?

(ТЕХРЕДУ: ОТДЕЛИТЬ ПУСТОЙ СТРОКОЙ)

Оборвыш проснулся оттого, что ему невыносимо хотелось пить. Во рту было
сухо, скверно, в груди покалывало, спину как-то нехорошо ломило. Что со
мной? - вяло удивился он. И тут же вспомнил вчерашний день. Сияние!.. Он
полежал некоторое время, собираясь с духом, потом вылез из хижины. Дополз до
ближайшего лиственника, отодрал ножом толстый кусок коры и принялся жадно
лизать холодную влажную мякоть. Я варвар, - подумал он равнодушно. А
впрочем, угощение заслуженное: потрудился вчера просто замечательно!
Придумал новую небылицу, пригвоздил ее к бумаге - молодец... Проклятое
сияние! Волосы повылезают - ладно. Но говорят, будто и зубы выпадут, и
вообще - страшные вещи с людьми происходят, если ненароком в пламени этом
дьявольском искупаться. Хотя зубы тоже ерунда, переживем, тут самому бы не
улететь за небеса. А вот Пузырь без зубов пропал бы точно, от тоски бы высох
- без смысла жизни-то...
Было утро. Небесная твердь едва-едва оправилась от тьмы, потихоньку
светлела, крепла, вызревала. Лесная тень наливалась благодатной силой. Утро
было ранним, пока еще нежным, пока еще спокойным. Со стороны дороги
раздавался глухой стук, изредка доносились неясные возгласы - дорога тоже
проснулась. Оборвыш оторвался от изуродованного им дерева и побрел обратно к
хижине. Голова, к счастью, была ясной, в ней закипало знакомое нетерпение.
Можно работать. Нужно работать. Давно пора начать работать... Оборвыш
вскарабкался в свое убежище и занялся делом.
Он довольно быстро поправил текст вчерашней небылицы.
Затем стал записывать историю, которую придумал прошлой ночью - про
смешных зверьков, порабощенных несколькими вполне разумными мыслями.
Вскоре после полуденных плясок света работа была вчерне завершена.
Тогда он понял, что необходимо отдохнуть.
Оборвыш задремал, и это блаженное состояние представило ему совершенно
неожиданную картину мира. Приснилось, будто бы вертень является вовсе не
стихийным бедствием, как многие полагают, не карой небесной, в чем многие
уверены, а транспортным средством невидимых путешественников, которые летают
на нем сквозь небесную твердь - к Огонькам. Невидимки эти не злые, просто
они не замечают, что их жуткие летающие столбы приносят людям смерть и
разрушение. Очнулся Оборвыш, охваченный возбуждением, и принялся лихорадочно
обдумывать это кощунственное предположение. Он горел желанием превратить его
в новую прекрасную небылицу, решив наполнить очередное свое творение мыслями
об относительности малого и большого, и о том, насколько бесчестно для
разумного путешественника равнодушное незнание чужих горестей.
А когда в голове у него все прояснилось, когда сюжет истории стал
зримым, именно в этот сладкий миг ему вновь стали мешать.
Знакомый голос неуверенно позвал:
- Эй, тут есть кто-нибудь?
Оборвыш высунулся из хижины.
- Опять ты? - сказал он устало.
Пузырь страшно обрадовался. Закричал на весь лес:
- Жив, бездельник! Нашел я тебя все-таки!
Его радость была удивительно искренней, и Оборвыш смирился, справился с
минутным отчаянием, даже улыбнулся непроизвольно:
- Ты что, меня специально искал?
- А ты как думал? Вчера полдня убил, и сегодня - тоже...
Пузырь смотрел сияющими глазами. Оборвышу вдруг сделалось стыдно за
свою мелкую неприязнь в этому доброму - да-да, доброму человеку. Он полез
вниз, сильные руки помогли ему спуститься, и когда он примял ногами траву, в
мире как всегда стало хорошо. Только сильно болела поясница.
Пузырь бережно повернул бывшего друга к себе лицом. Почему-то радости
уже не было в его взгляде.
- Что-то странное с тобой творится, Оборвыш. Похудел ты. И вроде бы
некуда тебе дальше худеть, так надо же - снова... Ты чего с собой сделал в
этих гнилых развалинах?
- Я тут работал.
- Рабо-отал... - передразнил Пузырь, скептически хмыкнул и похлопал
себя ладонью по макушке. - За небесами тебя поймут. Кстати, ты как себя
чувствуешь?
- Нормально.
- Проскочил сияние, и ничего?! - воскликнул Пузырь, отодвигаясь.
- Все нормально, - повторил Оборвыш. Если бы это было так, подумал он
мрачно. Если бы это было так.
- Дуракам везет, - Пузырь покивал головой и глубокомысленно заметил. -
Наверное, по-другому и не могло быть. Ты же весь будто высушенный. Как
стручок бобовика. Ребра сквозь рубаху торчат. Что там это паршивое сияние,
когда в тебе и так ничего не осталось?
- Точно, - весело подтвердил Оборвыш. - Пусть мудрые обжоры боятся.
Пузырь скривился:
- Остришь? Дурень, молись лучше, чтобы все обошлось!
- Где твой товар? - спросил Оборвыш. - Стражники отобрали?
- Стр-ражники... - выцедил Пузырь и тяжко ругнулся. Успокоившись,
объяснил. - Я топтуна и повозки тут недалеко оставил. На всякий случай. Их
отсюда не видно, они с той стороны от хижины, - он вдруг спохватился. -
Подожди, Оборвыш! Я сейчас их привезу, - и торопливо зашагал прочь. - А то
какой-нибудь умник случайно наткнется, - он договорил на ходу, обернувшись,
- нищий бродяга какой-нибудь...
Пузырь скрылся из виду. Оборвыш, пользуясь его отсутствием, слазил в
хижину, собрал бумагу и письменные принадлежности, вернулся обратно, и когда
Пузырь появился из-за деревьев, ведя топтуна с повозками, Оборвыш был готов
продолжать путь. Он решил временно отложить работу. Нужно было идти в город.
Ему давно нужно было быть в городе.
- Пойдем, - предложил он Пузырю.
- Куда? - не понял тот.
- К дороге.
Пузырь почесал драгоценный живот и вздохнул:
- Я думал, мы сначала пообедаем.
- Давай, - легко согласился Оборвыш. - Сытому путь короче. Но ты же
знаешь, у меня ничего съестного нет.
- Угощу, - широко улыбнулся Пузырь. Он взял с одной из повозок
припрятанный мешочек с едой, расстелил на траве подстилку, и бывшие друзья
уселись. Когда еда была разложена, а нетерпеливые пальцы откупорили кожанку
с соком, он с удовольствием заговорил:
- Представляешь, эти остолопы помчались тебя ловить по дороге к городу!
Они же заметили, в какую сторону мы двигались. Подумали, будто ты, как
умный, вдоль дороги и побежал. После сияния, между прочим, смеху было!
Младший воевода пытался спросить у кого-нибудь, куда ты подевался, а все от
него разбегались. Он там визжал от злости, как крылатик резаный. А я ведь
знаю твои заскоки, Оборвыш. Слава тверди, давно их выучил. Я был уверен, что
ты где-нибудь неподалеку на пне примостился и спишь с открытыми глазами. И
тихонечко так, чтобы эти вояки не заметили, пошел в лес... Не ошибся! Вон,
сидишь ты передо мной, лепешку крошишь...
Лепешка была свежей, вкусной. Оборвыш с аппетитом обедал ею, двигая
челюстями, только хруст тупой болью отдавался где-то за ушами, и он тревожно
прислушивался к этому новому ощущению. Смягчить боль глотками древесного
сока не удавалось. Тогда, чтобы помочь себе отвлечься, он задал давным-давно
назревший вопрос:
- Зачем ты меня искал? Время тратил, силы тратил. Шел бы один в город.
- Дурень, - ответил Пузырь сердито. - Зачем... Потому что жрать тебе
нечего! - он оторвал зубами кусок мяса от тушки копченого грызуна. - Ведь ты
пропадешь без меня, блаженный, не догадаешься ведь обменять листик бумаги на
мешок лепешек. К тому же я боялся, что ты вообще где-нибудь обожженный
валяешься, подыхаешь.
- Спасибо, - нежно сказал Оборвыш.
- Мяса хочешь? - спросил Пузырь, яростно жуя.
- Нет, я не люблю мясо.
- Зря.
Некоторое время бывшие друзья беседовали о всяких пустяках. Потом
Пузырь ненароком поинтересовался:
- У тебя бумага при себе осталась?
- Да, конечно.
- Я тут вот что подумал, - осторожно продолжил он. - Может нам дельце
вместе сотворить?
- Какое дельце? - Оборвыш перестал есть.
- Я все понял. Ты выдумываешь свои истории, и зачем-то записываешь их
на бумаге. Зачем, я не спрашиваю. Нужно тебе, и ладно. Но ты говорил, будто
у тебя чистой много. Дай мне чистой бумаги, совсем немного, сколько не
жалко, а я знаю, где ее можно получше обменять. Это только чтобы начать,
дальше-то пойдет само собой! Ты не пожалеешь, у нас будет большое дело.
- Не могу, - спокойно сказал Оборвыш.
Пузырь безмерно огорчился.
- Память об отце, да? - тоскливо предположил он. - Или твой отец перед
смертью запретил менять бумагу?
- Не совсем так.
- Тогда почему?
- Это не просто бумага.
- А что?! - рявкнул Пузырь.
Оборвыш заколебался. Помолчал, задумавшись. Объяснять или не объяснять?
Поймут или не поймут?
- Это смысл, - произнес он неохотно.
- Святая твердь... Какой такой смысл!
Не стал Оборвыш объяснять. Не могли его здесь понять. Повздыхал,
грустно посмотрел вокруг, пробормотал: Извини, Пузырь и тяжело поднялся с
подстилки. А Пузырь некоторое время был непристойно громок. Он очень
подробно рассказал Оборвышу, что думает о нем, о его бумаге, о его отце, он
перепробовал массу словечек, чтобы подобрать наиболее точные, он выплюнул
недоеденный обед вместе со слюной. Ужасно обидно ему было. Впрочем,
разногласия недолго омрачали концовку обеда. Пузырь предпочитал не помнить о
неудачах, тем более - пища была так хороша, и вскоре превратился он в
прежнего беззлобного увальня. Бывшие друзья еще поговорили о чем-то
незначительном, собирая остатки еды и разбросанные вещи. Над головами мирно
поскрипывала листва, ветерок заглядывал в лица, где-то там, в самом центре
этого суетного мира, деловито шумела вечная дорога. Ничто не предвещало
стремительного приближения новых испытаний.
Первым почуял беду топтун. Он забеспокоился, заскреб землю лапами,
жалобно повыл и вдруг начал бешено рваться из упряжи. Передняя повозка
перевернулась, мешки посыпались на траву.
- Ты что! - завопил Пузырь и бросился к животному. - А ну стоять!
Стоять!
Неожиданно стало темнеть. Оборвыш посмотрел наверх и обмер - прямо на
них медленно опускалась жуткая противоестественная чернота. Сплошной стеной
она окружала место их отдыха - надвигалась, наваливалась. И было почему-то
необычайно тихо.
- Спасайся!!! - страшно заорал он. Пузырь присел, панически озираясь.
Топтун совершенно обезумел - бился о землю мордой, роняя мутную пену.
- К хижине! - Оборвыш продолжал кричать. - Быстро!
Он схватил заплечник и побежал. Сзади тяжело затопал Пузырь. Через
мгновение Оборвыш был возле хижины - нырнул под бревенчатый низ дома и, не
задумываясь, спрыгнул в продуктовую яму. Следом на ним свалился Пузырь,
издав вопль ужаса. Последнее, что заметил Оборвыш, был вид плавно
поднимающегося вверх топтуна - извивающегося, беспомощно лягающего воздух -
а за ним и повозок, и мешков с высыпающимся товаром, кроме того, адская сила
выгнула стволы деревьев. Подумав: Успели, слава Небу!, он упал плашмя на дно
ямы.
Рядом распластался Пузырь. Ничего не соображающими глазами он смотрел
Оборвышу в лицо, натужно шевелил губами и беззвучно открывал рот. Из носа и
ушей у него сочилась кровь. Некоторое время Оборвыш не мог понять, зачем
бывший друг делает такие странные движения, пока не догадался, что тот его о
чем-то спрашивает. А присмотревшись, сообразил - Пузырь беспрерывно твердит
один вопрос: Что это?. Тогда Оборвыш ответил - Вертень, - но не услышал
своего голоса, снова выкрикнул - Вертень!!!, - однако стояла глухая
одуряющая тишина, и он подумал, что должно быть тишина заткнула им уши, вот
почему ничего и не слышно, а потом стало совсем-совсем темно и мучительно,
просто невыносимо тихо.

(ТЕХРЕДУ: ОТДЕЛИТЬ ПУСТОЙ СТРОКОЙ)

Их спасло то, что вертень задел хижину самым краешком. Собственно, от
хижины ничего не осталось, и вообще - на добрых двести шагов в направлении
дороги лес превратился в сплошной завал. Повергнув в ужас мечущийся внизу
мир, улетел вертень в занебесье, - безжалостный, всемогущий,
нечеловеческий...
Оборвыш пришел в себя. Шевельнулся, застонав, и Пузырь сообщил ему
слабым голосом:
- Я думал, ты помер.
- Рано радовался, - откликнулся Оборвыш. Приподнял голову и огляделся.
В яме было сыро, сумрачно, холодно. В полутьме призрачно чернел силуэт
бывшего друга. Тот сидел, оперевшись спиной о стену, поджав ноги, положив
подбородок на колени, пусто смотрел перед собой и странно подрагивал. Все
правильно: наверх смотреть было жутковато. Беспорядочное нагромождение
стволов деревьев надежно укрыло их убежище, чудовищной крышей повисло над
головами, и сквозь эту толщу, сквозь это месиво из веток, земли и листьев
просачивались жалкие лучики света. У Оборвыша нехорошо сжалось внутри.
Кряхтя, он подполз к Пузырю и устроился рядом.
- Завалило, - вяло сказал Пузырь. Помолчал, потом с неожиданной обидой
крикнул. - Вот тебе и спасся! Спрятался в собственной могиле!
- Выберемся, - энергично пообещал Оборвыш.
- А-а... - Пузырь обреченно махнул рукой. Больше ничего не сказал.
Оборвыш привстал и начал методично исследовать эту западню, подло
схватившую их - доверившихся ей путников. Он быстро нашел среди хаоса
нависших бревен щель пошире, просунул в нее голову, плечи и долго что-то там
разглядывал, стоя в крайне неудобной позе.
- Слушай, тут можно пролезть! Если пузо подобрать...
- Я уже пробовал, пока ты валялся, - безразлично отозвался Пузырь.
Оборвыш осторожно сполз обратно.
- Ну и как?
Пузырь дернулся, прошипел:
- Что как? Непонятно разве - как? Мыс-слитель!
Ему было страшно. Страх мерцал в его распахнутых глазах, сотрясал тело,
ясно слышался в каждом вздохе его, в каждом стоне.
- Я тоже попробую, - твердо сказал Оборвыш. Он в нетерпении вскочил.
Вновь просунул голову в щель и глухо добавил. - Может быть, вылезу. Когда
вертень нас с тобой здесь хоронил, он не знал, что в мире отыщется такой
тощий, как я. А там что-нибудь придумаем.
Поудобнее уцепился за бревна, подпрыгнул, забавно пыжась, принялся
подтягиваться на слабеньких руках, неумело проталкиваться вверх, а Пузырь
следил задумчиво за его усилиями, и когда от Оборвыша остались только
ожесточенно дергающиеся ноги, бывший друг внезапно схватил его за башмак:
- Ну-ка подожди.
Оборвыш прекратил возню, тут же свалившись вниз.
- Что случилось?
- Оставь заплечник.
- Зачем? Он же мне не мешает.
- Я говорю - сними.
- Да ну тебя! - рассердился Оборвыш. - Теряем время... - и опять
сунулся в щель между бревен.
- Стой! - вдруг заревел Пузырь.
- Что с тобой? - спросил Оборвыш, стараясь быть спокойным. Он
ничегошеньки не понимал.
- Оставь свой грязный мешок здесь!
- Объясни мне, наконец, что ты хочешь?!
- Спаситель нашелся, - выцедил Пузырь. - Знаю я, как ты мне поможешь.
Вылезешь, сядешь где-нибудь и продумаешь до вечера. Мыслитель! Если у тебя
будет заплечник, ты забудешь, что кто-то там в вонючей яме подыхает. Разве
нет?
Такая злоба звенела в его голосе, такое отчаяние, такая уверенность в
чужом предательстве, что Оборвыш не стал спорить. Он сказал: Дурак
ожиревший!, бросил в Пузыря заплечник и полез наверх.
Оборвыш оказался прав. Его изумительная худоба позволила обмануть
торжествующие обстоятельства. Судорожно извиваясь, изрыгая самые черные из
когда-либо слышанных ругательств, он продрался сквозь ненавистную преграду,
заставил тело протиснуться в невообразимо узкие лазейки, он изорвал в клочья
рубаху, исцарапал кожу, жестоко раскровил ладони, но все-таки выбрался к
свету! В нем бушевала неизведанная доселе ярость - на Пузыря, на бревна, на
мир, на себя. Она толкала вверх, отключив разум, оставив лишь одно желание -
свободы! - и именно это страстное чувство помогло одолеть колдовские чары.
Одуревший от усталости, потный, грязный, вырвался Оборвыш из плена, сел,
обмякнув, на выдранный с корнями лиственник, потом лег, обнял ствол руками и
лежал так вечность.
- Я вылез, - наконец проговорил он хрипло.
Снизу прозвучал отчетливый вопрос:
- Ну и как там?
- Тут что-то дикое, - честно сказал Оборвыш. Он с трепетом смотрел
вокруг. От увиденного холодело в груди, и он запоздало благодарил Небо за
то, что остался жив. Разрушения были неописуемы. Он добавил:
- Пузырь, мы чудом спаслись. Нам просто повезло.
- Это ты спасся! - немедленно проорал Пузырь. - Я-то пока еще в яме
гнию!
- Не волнуйся, я тебя не брошу, - попытался Оборвыш успокоить бывшего
друга. - Может снова попробуешь вылезть? Вслед за мной.