Страница:
Кстати, по той неформальной группе во мне столкнулись чувство и долг. Пришлось вступить в игру и оказаться между двух сторон. В конце концов я был вынужден давать массу вымышленной информации, чтобы все выглядело правдоподобно.
Слава Богу, забрали в армию. В какой-то мере армия спасла меня от провала с двух сторон.
Еще у них есть такая система: уходишь в армию или меняешь место жительства - стараешься найти себе замену. Так было и со мной.
Через год армии меня вызвали в штаб, назвали номер комнаты, куда надо войти. Предложили работать на них, но я отказался. "Как? Такие хорошие рекомендации!" Потом - жестче: "С нами так не поступают". А потом я с удивлением узнал, что по какой-то там отчетности я получал от Алексея деньги. Услышав это, я встал и ушел.
Больше я с ними не встречался".
Уф... "Контрреволюционеры"... "Враги народа"... "Противники социализма"... "Темные силы, мешающие перестройке"...
Время изменяло терминологию. Суть оставалась неизменной: контроль над умами.
Но меня в данном случае интересовало другое.
Ладно, понимаю: страх как орудие, которым можно было пришпилить человека к подписке о сотрудничестве с НИМИ, будто не человек это вовсе, а глупая бабочка-однодневка.
Но убежденность в том, что дело, которым ты занимаешься, правильно, праведно, полезно, необходимо?
Как легко поддавался человек доводам: "польза дела", "служение идеалам", "сознательность", наконец!
И тогда, когда страна жила в тени ГУЛАГа, и тогда, когда, казалось бы, человек уже должен был перестать быть рабом идеи.
А все равно, а все равно...
Не за страх - за совесть работал на НИХ вчерашний школьник Олег Уласиевич, жадно вслушивался в чужие разговоры, выискивал самиздат, входил в доверие к людям, с удовольствием постигал науку конспирации, продавал близких, убежденный в том, что он служит высокой цели.
И парень-то вроде неплохой: обиделся, узнав, что за его бескорыстную работу, оказывается, ему выписывали деньги (простим уж его куратора - тоже человек, тоже сын и жертва эпохи). Обиделся, отказался, в редакцию написал.
Но это он, а другие, такие же, как он, ставшие рабами уже новой идеи Перестройки? Те, кто вновь поверил, что ради борьбы с темными силами, мешающими воплощению очередной идеи, можно пойти на ЭТО? И те, кто пошел, согласился, а потом - мучался, покрывался краской стыда за то, что сделал и совершил?
Или - не мучался и не покрывался краской стыда. Сейчас много говорят о том, что для процветания России недостает одной малости - общенациональной идеи, способной соединить различные, пусть прямо противоположные силы. Вот отыщется эта идея, появится человек, который скажет: "Я знаю, как надо! Я знаю, ради чего надо!" - и все, заживем в цветущем саду, которым станет наша измученная страна.
Да, да, да! - ты и сам иногда начинаешь соглашаться с этим, когда уже совсем не можешь разобраться, где, как мы живем, куда, в какую сторону движется наш обдуваемый свирепыми ветрами корабль. Но потом замираешь от предчувствия того, что может случиться, если такая идея появится. Ведь, как всегда у нас бывает, скорее всего идея эта начнет внедряться сверху, а если сверху, то значит, не обойтись без силы, а если невозможно без силы, то снова возникнет необходимость в хранителях этой идеи, а хранителям, чтобы держать под контролем страну, понадобятся миллионы и миллионы секретных сотрудников. Тех, ради исследования которых я и начал работать над этой книгой.
Нет, нет... Согласен, чтобы над человеком был Закон. Что такое Идея над человеком - мы уже проходили.
Вот что я нашел в воспоминаниях Надежды Мандельштам:
"Мы разговариваем сейчас о множестве вещей, которые раньше были под полным запретом, и большинство людей моего круга не смели, не хотели и отвыкли о них думать. Мало того, мы сейчас не желаем знать, запретны ли еще какие-нибудь темы. Мы с этим не считаемся. Мы об этом забыли. Но это еще не все. Молодые интеллигентные люди двадцатых годов охотно собирали информацию для начальства и для органов. Они считали, что это делается для блага революции, для ее охраны И для таинственного большинства, которое заинтересовано в охране порядка и в укреплении власти. С тридцатых годов и вплоть до смерти Сталина они продолжали делать то же самое, только мотивация изменилась. Стимулом стала награда, выгода или страх. Они несли куда следует стихи Мандельштама или доносы на сослуживцев в надежде, что за это напечатают их собственные опусы или повысят их по службе. Другие это делали из самого примитивного страха: лишь бы не взяли, не посадили, не уничтожили... Их запугивали, а они пугались. Им бросали подачку, а они хватали ее. К тому же их заверяли, что их деятельность никогда не выплывет наружу, не станет явной. Последнее обещание было выполнено, и эти люди спокойно доживают свои дни, пользуясь всеми скромными преимуществами, которые они получили за свою деятельность. А сейчас те, кого вербуют, уже не верят ни в какие гарантии... К прошлому нет возврата. Поколения сменились, и новые далеко не так запуганы и покорны, как прежние. И главное - их нельзя убедить, что их отцы поступали правильно, они не верят, что "все позволено". Это, конечно, не значит, что сейчас нет стукачей. Просто изменились пропорции. Если раньше я могла ждать удара в спину от каждого юноши, не говоря уже о растленных людях моего поколения, то сейчас среди моих знакомых может затесаться подлец, но только случайно, только хитростью, а скорее всего даже подлец не сделает подлости, потому что в новых условиях ему это невыгодно и от него все отвернутся..."
Эти воспоминания Надежды Мандельштам опубликованы в журнале "Юность" летом 89-го - во времена чарующих надежд и пьянящего ощущения свободы. Ну, помните же?.. Не забыли еще?.. "Поколения сменились, и новые далеко не так запуганы и покорны, как прежние"...
"Дальше, по всем профессиональным правилам, мы выявили через самиздат неформальную организацию: кто в нее входил и место сборов, адреса участников, их места работы и т. д." - именно в это время чарующих надежд и пьянящего ощущения свободы только что закончивший школу Олег Уласевич входил, профессионально озираясь, в конспиративную квартиру. Обычный пацан горбачевской эпохи, на которого уже начало обрушиваться море правдивой информации: что у нас было, что с нами было, какими мы были. Обычный пацан. Обычный, но не совсем... Радостным огнем обжигало его сердце присутствие в братстве защитников великой Идеи. Он был убежден в своей правоте. Тогда еще был убежден.
Я обратился через "Литгазету" к секретным агентам незадолго до августовского путча, то есть спустя два года после выхода в свет воспоминаний Надежды Мандельштам. И, естественно, больше всего меня интересовали не исторические персонажи, а мои современники - представители моего поколения, от 30 до 40. Ведь как бы там ни было, мы уже вырастали в другую эпоху, были не так молоды, чтобы со щенячьим энтузиазмом убеждать себя, что, помогая КГБ, мы защищаем Идею (какая уж там, к черту, идея, в разухабистое брежневское и постбрежневское время?!) и не так напуганы, как поколения наших отцов и дедов, чтобы с трепетом прислушиваться к шагам в ночном подъезде.
Что же этих-то людей заставляло идти к НИМ на секретную службу?
Поэтому-то особенно тщательно искал я ответы на эти вопросы и в исповедях сексотов моего поколения, полученных по почте, и при личной встрече с ними.
Конечно, у некоторых было то, что я назвал бы энтузиазмом стукачества: во имя Идеи или так просто, из-за особенностей собственной личности. Конечно, некоторые просто испугались сказать "нет" (выше я уже цитировал подобные признания). Но и страх-то, правда, был совсем иного рода, чем, допустим, в тридцатые или сороковые, то есть страх - как часть общегосударственной политики. В наше время (и это напоминало первые шаги ОГПУ по созданию института сексотов) для того чтобы заставить человека подписать соответствующее обязательство, снова необходим был повод, предлог, мотив: "или ты с нами, или мы знаешь, что с тобой сделаем?!.." Как, допустим, произошло с агентом "Пушкиным", с которого я начал эту главу.
Случалось и так, что человек - даже, как он думал, с благими намерениями, - сам переступал порог КГБ, не подозревая о том, что сам же подписывает свой приговор.
Вот, мне кажется, типичная история, рассказанная П. М. (агентурный псевдоним - "Смирнов").
В 1980 году он официально подписал бумагу и стал агентом КГБ. Он, как сам пишет, - простой гражданин, родных и близких нет, а главное - из среды рабочих.
В юности П. М. совершил преступление, вышел из тюрьмы в 25 лет. Ему, по его словам, захотелось начать новую жизнь. Он ото всех скрывал свою судимость, познакомился с девушкой, женился, уехал к ее родителям в Луцк.
"Где-то месяца три я работал возле военного аэродрома, - пишет он. Однажды ко мне подошел мужчина и предложил оказать услугу: сфотографировать ту местность, конечно - не бесплатно. Кто он был - я не знал, но понимал, что за такую "услугу" меня ждет куда большее наказание, чем то, за которое я отсидел. А ведь хотелось просто нормально жить. Я сам пришел в КГБ и обо всем рассказал. Меня долго обо всем и помногу раз расспрашивали, а потом сказали, что я поступил правильно, и отпустили".
Сначала его никто не трогал и никто никуда не вызывал. Он уже стал забывать об этом случае. Но потом его вызвали - не в КГБ, а за город, где с ним беседовали в машине.
"Меня убеждали стать агентом то в холодном официальном тоне, то мягко. Я не долго колебался, думая, что со временем все образуется. Жене я ни о чем не рассказал. Потом пошли конспиративные встречи - то в номере гостиницы, то в машине. То, чем я занимался, мне было противно с самого начала, иногда давал просто выдуманную информацию.
Эти встречи и звонки не остались незамеченными для жены и для тещи, но я уже дал подписку о сотрудничестве и из-за страха все скрывал. Потому отношения в семье становились все хуже и хуже. Я просил сотрудника, который работал со мной, прекратить все это, так как рушится семья, но я им, видимо, был нужен. Кончилось все тем, что я разошелся с женой и уехал из этого города. Мое общение с органами не прошло бесследно. Когда я им сказал, что прекращаю всякое сотрудничество, последовали угрозы - вплоть до физической расправы. Это уже был 1986 год.
Даже здесь, в Керчи, через разные службы про меня не забывали, да и теперь, думаю, что помнят..."
Но куда чаще сотрудничество с НИМИ было вызвано вполне житейскими причинами. Как обыкновенный способ выживания в государстве неравных возможностей. "Арманов" из Москвы был завербован в агенты КГБ в конце 50-х годов и пробыл в организации более четверти века. Вот как это произошло.
"Видимо, есть люди, которым на роду написано заниматься подобной деятельностью. Я, несомненно, отношусь к их числу. Что я представлял собой перед вербовкой? Молодой человек (25 лет), русский, по взглядам - западник, знающий три иностранных языка, по убеждениям - молчаливый диссидент, с пяти лет видевший проявления политического террора (37-й год), филателист, работник военного завода с гуманитарным образованием.
Перед вербовкой произошел трагикомический случай. Я вернулся вечером домой, и мама мне говорит: "К тебе приходили из КГБ". Увидев мое испуганное лицо, она засмеялась и сказала: "Я пошутила, это был филателист". Бедная мама, она так и не узнала, что ее шутка была вещей (или зловещей): филателист оказался подполковником..."
По мнению "Арманова", три фактора заставили его дать подписку о сотрудничестве: страх, который внушала эта организация, тем более во время сталинских репрессий пострадало несколько его родственников; боязнь потерять работу - все-таки военный завод; и то, что жена ждала ребенка.
Но с такой же скрупулезностью сейчас, когда, по его словам, он уже вышел из организации, "Арманов" анализирует и те причины, которые заставили его оставаться агентом КГБ четверть века: опять же страх; определенное чувство патриотизма (борьба с происками внешнего врага и т. д.); врожденное чувство дисциплины. И, наконец:
"В политическом плане я был одинок, - пишет он в своей исповеди. - Не верил в партию и с большим неудовольствием состоял в комсомоле, куда меня затащили в 13 лет. Принадлежность к тайной армии странным образом компенсировала мое одиночество. Я стал как бы трехслойным: дисциплинированный конформист снаружи, диссидент внутри и на самом деле агент тайной армии".
А вот еще одна история. И она - о выживании.
"Да, я тоже агент КГБ, но пока полностью раскрываться не собираюсь, как и порывать связи с этой организацией. Почему? Надеюсь, это станет ясно из моей исповеди", - так начал свое письмо офицер Р. Т. с Сахалина. - Моя вербовка была подготовлена всей нашей системой и не состояться не могла".
Р. Т. по национальности еврей. "Мне всегда хотелось, чтобы наша страна была действительно интернациональной, но я постоянно чувствовал: чтобы быть уравненным в правах с неевреем, мне надо было быть как минимум на голову выше его".
Р. Т. с отличием закончил школу. Хотя и с превеликим трудом, но поступил в военное училище. С отличием закончил и его. Закончил - тут все и началось. Несмотря на то, что он, как и все, изучал секретные дисциплины, служить его отправили не по специальности, в непрестижную часть, на самую низшую, какую только можно найти, должность. И хотя он служил хорошо, но именно ему со всего курса задержали присвоение первого после училища звания.
"Всем моим ровесникам присвоили, а мне нет, хотя служил я не хуже, а может быть, лучше многих из новоиспеченных старших лейтенантов.
Дальше - больше. Всяческие обходы по службе. Всевозможные грязные и непристижные работы - пожалуйста, в неограниченном количестве, а повышение по службе - это уж извините. Я видел, как растут мои одногодки, как у них на погонах прибавляются звездочки, как на должности, которые мог бы занять я, назначаются абсолютно некомпетентные люди, но имеющие подходящую национальность".
И так он пришел к НИМ. Вернее, ОНИ к нему в лице офицера особого отдела. Когда тот вызвал Р. Т. к себе в кабинет, он сорвался и сказал все, что думает о своих командирах, а особенно о политработниках.
"Эти ребята - неплохие психологи. Они понимали, что если офицер еврей, то этот офицер - патриот, который честно и добросовестно выполняет свой долг и которому, как и всем остальным, необходимо расти по службе, и он хочет, чтобы его не дискриминировали. Они понимали, что я хочу, чтобы меня ценили по моим делам, а не по фамилии или форме моего носа.
Офицер особого отдела был со мной вежлив, дружелюбен, пообещал интересную оперативную работу. Результатом этой беседы стало мое заявление о согласии работать. Я получил псевдоним".
Р. Т. написал расписку, получил псевдоним и скоро понял, что попал в западню:
"Естественно, никакой работы в тылу врага я не вел. Моих новых хозяев интересовали мои друзья-евреи и сослуживцы. После одной из бесед и записки, начинавшейся со слов: "Источник сообщает", - я понял, что превращаюсь в обыкновенного стукача, и ужаснулся. Но еще шел период застоя, и я понимал, что другого пути у меня нет".
Какие же слова утешения нашел для себя Р. Т?
"Я долго мучался, переживал, размышлял, как мне быть, и, наконец, придумал. Дело в том, что Особисты изучали меня, а я изучал их, способы и методы их работы. Почувствовав, что уже внушаю доверие, я понял, что могу приносить пользу тем, для "стука" на которых я был завербован. Оказывается, от моего мнения и от информации, которую я даю о людях, зависело и отношение к ним органов, а именно - возможность продвижения по службе, отсутствие притеснений и даже провокаций. И скоро я уже мог убедиться в этом. Мои друзья и сослуживцы - евреи и не евреи - после моих "доносов" повышались по службе, отправлялись в зарубежные командировки, получали вовремя очередные звания. Я не считаю это, конечно, лишь своей заслугой, но, тем не менее, утешаюсь мыслью, что своей деятельностью никому не навредил, кроме себя самого, так как факт согласия стать сексотом считаю позором для себя.
Не подумайте, что я водил за нос своих руководителей из органов. Нет, я давал им правдивую информацию, но исключительно положительную. А чтобы меня не заподозрили в двойной игре, я большое внимание уделял форме "источник сообщает..."
А еще Р. Т. утешает себя тем, что когда он выйдет на пенсию, то вся история его сотрудничества будет вспоминаться, как нелепый сон, приснившийся в детстве... Каждая семья несчастна по-своему...
Но вот что я заметил в сообщениях об агентурной работе или в исповедях самих агентов, относящихся к ближайшей к нам истории, то есть к 80 - 90-м годам: куда больший бюрократически-меркантильный, или - скорее цинично-меркантильный интерес, чем, допустим, у сексотов предшествующих поколений.
Дело даже не в оплате и не в мелких подачках (этот мотив мы уже рассмотрели). Нет, в другом. Принадлежность к агентуре давала возможность стать частью самой системы, которая, особенно в эпоху Брежнева, позволяла если и не приблизиться к сословию, пользующемуся системой привилегий (специальные инструкции КГБ запрещали вербовать партийную номенклатуру даже низшего, первичного звена) -- то, по крайней мере, брать из кормушки, не опасаясь последствий.
Больше того! И сами сексоты, и их кураторы активно использовали возможности для личного обогащения, которое - по крайней мере до короткого наступления эры Андропова - не считалось предосудительным (Кстати, при Брежневе, да и позже КГБ не только не имел права вербовать партийных функционеров. Даже вести оперативные разработки против инструктора райкома партии можно было только лишь с разрешения вышестоящего партийного руководства. Да и не только КГБ! Для того, чтобы получить Владимиру Олейнику - руководителю следственной части российской прокуратуры - санкцию на арест всесильного в восьмидесятых начальника управления московской торговли Трегубова, понадобилось решение руководителей Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. Причем предварительно он был обязан показать все агентурные данные, что потом, естественно, затруднило работу следствия).
Вот письмо Л. Долгих из Одессы, раскрывающее сам этот механизм:
"Я многие годы проработал в одесской таможне и хотел бы познакомить вас с методами вербовки.
Начиная с 1984 года все инспектора таможни, посещая - в составе комиссии по оформлению - иностранные суда, были обязаны писать рапорт на имя зам. нач. таможни по режиму (сотруднику КГБ), в котором указывать:
1. Кто из членов комиссии, куда и с кем из иностранцев перемещался по судну
2. Кто брал подарки и какие.
3. Кто вел "неслужебные" разговоры и на какие темы.
4. Кто что ел и пил.
Это нововведение ввел в таможне А. Никольский, затем продолжил его преемник Н. Пивень.
По-видимому, дела пошли так успешно, что вскоре А. Никольский получил направление на самую престижную в Одесском КГБ должность - пассажирским помощником на теплоход "Шота Руставели".
Дальше происходит следующее: инспектор настучал на врача, переводчика, ветеринара или на кого-нибудь другого. Того вызывают - или работа, или...
Кроме этого, КГБ может без объяснения лишить пропуска на иностранное судно.
В общем, либо тихая, хорошая работа с "презентовыми" сигаретами, напитками и т. д. - либо сексот на всю оставшуюся жизнь.
Теперь вопрос, к чему все это: ведь в составе комиссии два пограничника, то есть официальные представители КГБ. Для системы всеобщего доносительства? Нет.
КГБ через сексотов из числа сотрудников таможни начинает решать вопросы оформления в таможенном отношении лиц, весьма сомнительных с точки зрения законности перемещаемых ими вещей. Сами они таможенных атрибутов не имеют. Для меня лично нет до сих пор ответа на некоторые очень крупные контрабандные и прочие операции".
Это письмо вот еще почему привлекло меня. Я хорошо знаю Одессу и различные махинации, проводившиеся там в те годы, и потому убежден, что все это - правда: за мелким "стуком" могли последовать довольно крупные дела, прикрываемые местной номенклатурой, в том числе и из КГБ. Но больше того: слово "таможня" можно заменить названием организации, так или иначе соприкасавшейся с иностранцами. Не говорю уже о "валютных проститутках", которые (сколько я наслушался этих рассказов!), кроме информации, чаще всего не имеющей никакого отношения к проблемам государственной безопасности, передавали своим кураторам часть заработанных более-менее честным трудом денег.
Естественно, КГБ позволял своим агентам нарушать законы. Часто именно предоставление возможности оставаться безнаказанным становилось тем коротким поводком, на котором они держали их на привязи. Но случалось и так, что именно эта позиция: "работай, мы прикроем" - оказывалась впоследствии роковой для самих агентов.
Свидетельство тому - история агента Ю. М-на, которую он поведал мне, находясь в заключении. Письмо, как явствовало из приписки, было им направлено ко мне нелегально.
Вначале идет сюжет относительно для меня привычный:
"В 1982 году, после работы электрорадионавигатором на кораблях-шпионах, закодированных под научные суда, я был "удостоен чести" стать секретным агентом-информатором Мурманского обл. управления КГБ. В круг моих обязанностей входил сбор компромата как на отдельных граждан СССР (под девизом "Каждому советскому человеку - достойное досье"), так и на целые коллективы, для чего меня, например, в 1983 году внедряли на три месяца под видом младшего научного сотрудника в Мурманский филиал Ленинградского НИИ морского флота. Полученную информацию на работников этого института я передавал начальнику отдела кадров Б-ву или его помощнику - лейтенанту С-ву в одном из конспиративных номеров гостиницы "Полярные зори".
Занимался я сбором компромата и на оперсостав Первомайского РОВД г. Мурманска, в результате чего некоторых из них уволили из органов МВД.
Если же тот или иной "объект" не шел на личный контакт со мной, то мне предписывалось "близкое знакомство" с его женой... Так, например, было в истории с одним из офицеров ИТУ-МВД, когда я втайне записывал на японский магнитофон постельные откровения его жены: мол, муж - негодяй, наркоман и пр.
Если же компромата не удавалось получить и таким образом, то против неугодных контрразведке лиц фабриковались уголовные дела... В 1982 г. я принимал непосредственное участие в одном из таких дел, когда абсолютно невиновного человека - мать двоих детей - осудили на полтора года на основании моих заведомо ложных показаний, сфабрикованных КГБ (явку с повинной о даче ложных показаний я написал еще в 1989 году, но либо ее не отправили по назначению, либо прокуратура посчитала, что сначала нужно реабилитировать жертвы НКВД, а уже потом, очевидно, через очередные 50 лет жертвы КГБ).
Участвовал я и в слежке за иностранными моряками, за установлением их связей с гражданами СССР и в других антиконституционных деяниях..."
Но как выяснилось, не для того, чтобы покаяться в этих своих грехах М-н направил мне эту свою исповедь. Дальше он переходит ко второй части своей истории - к тому, что он называет "личным поиском":
"В 1984 году, находясь в г. Риге, я внедрился в группу валютных фарцовщиков, но во время контакта они обнаружили у меня удостоверение сотрудника КГБ. Имея своих людей в органах милиции, они тут же заявили, будто я, используя удостоверение, конфисковывал у них импортные вещи".
М-на взяли под стражу. От показаний он отказался, настаивая на встрече с работниками КГБ (как он утверждает, "в соответствии с инструкцией на случай подобных ситуаций"):
"Надо сказать, что тогда у милиции с госбезопасностью были сложные отношения, и только после 22 суток голодовки мне удалось встретиться с представителем КГБ ЛССР. Капитан (фамилию не помню - латышская) посетовал на то, что слишком поздно я связался с ними - уголовное дело уже возбуждено, но обещал помочь и поставить в известность своих мурманских коллег. При этом он предложил мне молчать о принадлежности к КГБ, т. к. это, по его мнению, грозило неприятностями моим шефам. После беседы с ним я начал давать показания, суть которых сводилась к тому, что я подделал изъятое у меня при аресте удостоверение, но никаких вещей, естественно, не конфисковывал".
Незадолго до окончания следствия его ночью привезли в КГБ Латвии и сказали, что если на суде он будет придерживаться прежних показаний, то ему дадут полтора года. Он согласился. Так и произошло. В мае 1985-го его осудили на полтора года, и уже в 1986 году он был освобожден, получив думаю, не без помощи КГБ - компенсацию за "незаконный арест и задержание" в 500 рублей...
По словам М-на, после освобождения он отказался сотрудничать с Комитетом, что стоило ему нового срока - уже на 11 лет. На этот раз по обвинению в ограблении сберкассы. Сам М-н это обвинение не признает, считая, что его специально подставил КГБ...
Хотя я не очень-то верю в его невиновность. Как и в бескорыстность его "личного поиска", заставившего его внедриться в среду фарцовщиков. Как милиция, так и КГБ сквозь пальцы смотрели на неблаговидные - мягко сказано проступки своей агентуры, зная, что каждый подобный проступок является еще одной ниточкой, которой, как в кукольном театре, можно управлять своим сексотом. Но не было большей радости - что у тех, что у других, - чем подловить на преступлении агентов друг друга. Особенно в конце семидесятых начале восьмидесятых, времени непримиримой борьбы МВД с КГБ, Щелокова с Андроповым.
Каждый из тех, кто решил доверить мне историю собственного падения (да, падения, что уж там выбирать слова?), тем не менее пытался найти для себя слова оправдания. Да что, разве это нельзя понять?
Слава Богу, забрали в армию. В какой-то мере армия спасла меня от провала с двух сторон.
Еще у них есть такая система: уходишь в армию или меняешь место жительства - стараешься найти себе замену. Так было и со мной.
Через год армии меня вызвали в штаб, назвали номер комнаты, куда надо войти. Предложили работать на них, но я отказался. "Как? Такие хорошие рекомендации!" Потом - жестче: "С нами так не поступают". А потом я с удивлением узнал, что по какой-то там отчетности я получал от Алексея деньги. Услышав это, я встал и ушел.
Больше я с ними не встречался".
Уф... "Контрреволюционеры"... "Враги народа"... "Противники социализма"... "Темные силы, мешающие перестройке"...
Время изменяло терминологию. Суть оставалась неизменной: контроль над умами.
Но меня в данном случае интересовало другое.
Ладно, понимаю: страх как орудие, которым можно было пришпилить человека к подписке о сотрудничестве с НИМИ, будто не человек это вовсе, а глупая бабочка-однодневка.
Но убежденность в том, что дело, которым ты занимаешься, правильно, праведно, полезно, необходимо?
Как легко поддавался человек доводам: "польза дела", "служение идеалам", "сознательность", наконец!
И тогда, когда страна жила в тени ГУЛАГа, и тогда, когда, казалось бы, человек уже должен был перестать быть рабом идеи.
А все равно, а все равно...
Не за страх - за совесть работал на НИХ вчерашний школьник Олег Уласиевич, жадно вслушивался в чужие разговоры, выискивал самиздат, входил в доверие к людям, с удовольствием постигал науку конспирации, продавал близких, убежденный в том, что он служит высокой цели.
И парень-то вроде неплохой: обиделся, узнав, что за его бескорыстную работу, оказывается, ему выписывали деньги (простим уж его куратора - тоже человек, тоже сын и жертва эпохи). Обиделся, отказался, в редакцию написал.
Но это он, а другие, такие же, как он, ставшие рабами уже новой идеи Перестройки? Те, кто вновь поверил, что ради борьбы с темными силами, мешающими воплощению очередной идеи, можно пойти на ЭТО? И те, кто пошел, согласился, а потом - мучался, покрывался краской стыда за то, что сделал и совершил?
Или - не мучался и не покрывался краской стыда. Сейчас много говорят о том, что для процветания России недостает одной малости - общенациональной идеи, способной соединить различные, пусть прямо противоположные силы. Вот отыщется эта идея, появится человек, который скажет: "Я знаю, как надо! Я знаю, ради чего надо!" - и все, заживем в цветущем саду, которым станет наша измученная страна.
Да, да, да! - ты и сам иногда начинаешь соглашаться с этим, когда уже совсем не можешь разобраться, где, как мы живем, куда, в какую сторону движется наш обдуваемый свирепыми ветрами корабль. Но потом замираешь от предчувствия того, что может случиться, если такая идея появится. Ведь, как всегда у нас бывает, скорее всего идея эта начнет внедряться сверху, а если сверху, то значит, не обойтись без силы, а если невозможно без силы, то снова возникнет необходимость в хранителях этой идеи, а хранителям, чтобы держать под контролем страну, понадобятся миллионы и миллионы секретных сотрудников. Тех, ради исследования которых я и начал работать над этой книгой.
Нет, нет... Согласен, чтобы над человеком был Закон. Что такое Идея над человеком - мы уже проходили.
Вот что я нашел в воспоминаниях Надежды Мандельштам:
"Мы разговариваем сейчас о множестве вещей, которые раньше были под полным запретом, и большинство людей моего круга не смели, не хотели и отвыкли о них думать. Мало того, мы сейчас не желаем знать, запретны ли еще какие-нибудь темы. Мы с этим не считаемся. Мы об этом забыли. Но это еще не все. Молодые интеллигентные люди двадцатых годов охотно собирали информацию для начальства и для органов. Они считали, что это делается для блага революции, для ее охраны И для таинственного большинства, которое заинтересовано в охране порядка и в укреплении власти. С тридцатых годов и вплоть до смерти Сталина они продолжали делать то же самое, только мотивация изменилась. Стимулом стала награда, выгода или страх. Они несли куда следует стихи Мандельштама или доносы на сослуживцев в надежде, что за это напечатают их собственные опусы или повысят их по службе. Другие это делали из самого примитивного страха: лишь бы не взяли, не посадили, не уничтожили... Их запугивали, а они пугались. Им бросали подачку, а они хватали ее. К тому же их заверяли, что их деятельность никогда не выплывет наружу, не станет явной. Последнее обещание было выполнено, и эти люди спокойно доживают свои дни, пользуясь всеми скромными преимуществами, которые они получили за свою деятельность. А сейчас те, кого вербуют, уже не верят ни в какие гарантии... К прошлому нет возврата. Поколения сменились, и новые далеко не так запуганы и покорны, как прежние. И главное - их нельзя убедить, что их отцы поступали правильно, они не верят, что "все позволено". Это, конечно, не значит, что сейчас нет стукачей. Просто изменились пропорции. Если раньше я могла ждать удара в спину от каждого юноши, не говоря уже о растленных людях моего поколения, то сейчас среди моих знакомых может затесаться подлец, но только случайно, только хитростью, а скорее всего даже подлец не сделает подлости, потому что в новых условиях ему это невыгодно и от него все отвернутся..."
Эти воспоминания Надежды Мандельштам опубликованы в журнале "Юность" летом 89-го - во времена чарующих надежд и пьянящего ощущения свободы. Ну, помните же?.. Не забыли еще?.. "Поколения сменились, и новые далеко не так запуганы и покорны, как прежние"...
"Дальше, по всем профессиональным правилам, мы выявили через самиздат неформальную организацию: кто в нее входил и место сборов, адреса участников, их места работы и т. д." - именно в это время чарующих надежд и пьянящего ощущения свободы только что закончивший школу Олег Уласевич входил, профессионально озираясь, в конспиративную квартиру. Обычный пацан горбачевской эпохи, на которого уже начало обрушиваться море правдивой информации: что у нас было, что с нами было, какими мы были. Обычный пацан. Обычный, но не совсем... Радостным огнем обжигало его сердце присутствие в братстве защитников великой Идеи. Он был убежден в своей правоте. Тогда еще был убежден.
Я обратился через "Литгазету" к секретным агентам незадолго до августовского путча, то есть спустя два года после выхода в свет воспоминаний Надежды Мандельштам. И, естественно, больше всего меня интересовали не исторические персонажи, а мои современники - представители моего поколения, от 30 до 40. Ведь как бы там ни было, мы уже вырастали в другую эпоху, были не так молоды, чтобы со щенячьим энтузиазмом убеждать себя, что, помогая КГБ, мы защищаем Идею (какая уж там, к черту, идея, в разухабистое брежневское и постбрежневское время?!) и не так напуганы, как поколения наших отцов и дедов, чтобы с трепетом прислушиваться к шагам в ночном подъезде.
Что же этих-то людей заставляло идти к НИМ на секретную службу?
Поэтому-то особенно тщательно искал я ответы на эти вопросы и в исповедях сексотов моего поколения, полученных по почте, и при личной встрече с ними.
Конечно, у некоторых было то, что я назвал бы энтузиазмом стукачества: во имя Идеи или так просто, из-за особенностей собственной личности. Конечно, некоторые просто испугались сказать "нет" (выше я уже цитировал подобные признания). Но и страх-то, правда, был совсем иного рода, чем, допустим, в тридцатые или сороковые, то есть страх - как часть общегосударственной политики. В наше время (и это напоминало первые шаги ОГПУ по созданию института сексотов) для того чтобы заставить человека подписать соответствующее обязательство, снова необходим был повод, предлог, мотив: "или ты с нами, или мы знаешь, что с тобой сделаем?!.." Как, допустим, произошло с агентом "Пушкиным", с которого я начал эту главу.
Случалось и так, что человек - даже, как он думал, с благими намерениями, - сам переступал порог КГБ, не подозревая о том, что сам же подписывает свой приговор.
Вот, мне кажется, типичная история, рассказанная П. М. (агентурный псевдоним - "Смирнов").
В 1980 году он официально подписал бумагу и стал агентом КГБ. Он, как сам пишет, - простой гражданин, родных и близких нет, а главное - из среды рабочих.
В юности П. М. совершил преступление, вышел из тюрьмы в 25 лет. Ему, по его словам, захотелось начать новую жизнь. Он ото всех скрывал свою судимость, познакомился с девушкой, женился, уехал к ее родителям в Луцк.
"Где-то месяца три я работал возле военного аэродрома, - пишет он. Однажды ко мне подошел мужчина и предложил оказать услугу: сфотографировать ту местность, конечно - не бесплатно. Кто он был - я не знал, но понимал, что за такую "услугу" меня ждет куда большее наказание, чем то, за которое я отсидел. А ведь хотелось просто нормально жить. Я сам пришел в КГБ и обо всем рассказал. Меня долго обо всем и помногу раз расспрашивали, а потом сказали, что я поступил правильно, и отпустили".
Сначала его никто не трогал и никто никуда не вызывал. Он уже стал забывать об этом случае. Но потом его вызвали - не в КГБ, а за город, где с ним беседовали в машине.
"Меня убеждали стать агентом то в холодном официальном тоне, то мягко. Я не долго колебался, думая, что со временем все образуется. Жене я ни о чем не рассказал. Потом пошли конспиративные встречи - то в номере гостиницы, то в машине. То, чем я занимался, мне было противно с самого начала, иногда давал просто выдуманную информацию.
Эти встречи и звонки не остались незамеченными для жены и для тещи, но я уже дал подписку о сотрудничестве и из-за страха все скрывал. Потому отношения в семье становились все хуже и хуже. Я просил сотрудника, который работал со мной, прекратить все это, так как рушится семья, но я им, видимо, был нужен. Кончилось все тем, что я разошелся с женой и уехал из этого города. Мое общение с органами не прошло бесследно. Когда я им сказал, что прекращаю всякое сотрудничество, последовали угрозы - вплоть до физической расправы. Это уже был 1986 год.
Даже здесь, в Керчи, через разные службы про меня не забывали, да и теперь, думаю, что помнят..."
Но куда чаще сотрудничество с НИМИ было вызвано вполне житейскими причинами. Как обыкновенный способ выживания в государстве неравных возможностей. "Арманов" из Москвы был завербован в агенты КГБ в конце 50-х годов и пробыл в организации более четверти века. Вот как это произошло.
"Видимо, есть люди, которым на роду написано заниматься подобной деятельностью. Я, несомненно, отношусь к их числу. Что я представлял собой перед вербовкой? Молодой человек (25 лет), русский, по взглядам - западник, знающий три иностранных языка, по убеждениям - молчаливый диссидент, с пяти лет видевший проявления политического террора (37-й год), филателист, работник военного завода с гуманитарным образованием.
Перед вербовкой произошел трагикомический случай. Я вернулся вечером домой, и мама мне говорит: "К тебе приходили из КГБ". Увидев мое испуганное лицо, она засмеялась и сказала: "Я пошутила, это был филателист". Бедная мама, она так и не узнала, что ее шутка была вещей (или зловещей): филателист оказался подполковником..."
По мнению "Арманова", три фактора заставили его дать подписку о сотрудничестве: страх, который внушала эта организация, тем более во время сталинских репрессий пострадало несколько его родственников; боязнь потерять работу - все-таки военный завод; и то, что жена ждала ребенка.
Но с такой же скрупулезностью сейчас, когда, по его словам, он уже вышел из организации, "Арманов" анализирует и те причины, которые заставили его оставаться агентом КГБ четверть века: опять же страх; определенное чувство патриотизма (борьба с происками внешнего врага и т. д.); врожденное чувство дисциплины. И, наконец:
"В политическом плане я был одинок, - пишет он в своей исповеди. - Не верил в партию и с большим неудовольствием состоял в комсомоле, куда меня затащили в 13 лет. Принадлежность к тайной армии странным образом компенсировала мое одиночество. Я стал как бы трехслойным: дисциплинированный конформист снаружи, диссидент внутри и на самом деле агент тайной армии".
А вот еще одна история. И она - о выживании.
"Да, я тоже агент КГБ, но пока полностью раскрываться не собираюсь, как и порывать связи с этой организацией. Почему? Надеюсь, это станет ясно из моей исповеди", - так начал свое письмо офицер Р. Т. с Сахалина. - Моя вербовка была подготовлена всей нашей системой и не состояться не могла".
Р. Т. по национальности еврей. "Мне всегда хотелось, чтобы наша страна была действительно интернациональной, но я постоянно чувствовал: чтобы быть уравненным в правах с неевреем, мне надо было быть как минимум на голову выше его".
Р. Т. с отличием закончил школу. Хотя и с превеликим трудом, но поступил в военное училище. С отличием закончил и его. Закончил - тут все и началось. Несмотря на то, что он, как и все, изучал секретные дисциплины, служить его отправили не по специальности, в непрестижную часть, на самую низшую, какую только можно найти, должность. И хотя он служил хорошо, но именно ему со всего курса задержали присвоение первого после училища звания.
"Всем моим ровесникам присвоили, а мне нет, хотя служил я не хуже, а может быть, лучше многих из новоиспеченных старших лейтенантов.
Дальше - больше. Всяческие обходы по службе. Всевозможные грязные и непристижные работы - пожалуйста, в неограниченном количестве, а повышение по службе - это уж извините. Я видел, как растут мои одногодки, как у них на погонах прибавляются звездочки, как на должности, которые мог бы занять я, назначаются абсолютно некомпетентные люди, но имеющие подходящую национальность".
И так он пришел к НИМ. Вернее, ОНИ к нему в лице офицера особого отдела. Когда тот вызвал Р. Т. к себе в кабинет, он сорвался и сказал все, что думает о своих командирах, а особенно о политработниках.
"Эти ребята - неплохие психологи. Они понимали, что если офицер еврей, то этот офицер - патриот, который честно и добросовестно выполняет свой долг и которому, как и всем остальным, необходимо расти по службе, и он хочет, чтобы его не дискриминировали. Они понимали, что я хочу, чтобы меня ценили по моим делам, а не по фамилии или форме моего носа.
Офицер особого отдела был со мной вежлив, дружелюбен, пообещал интересную оперативную работу. Результатом этой беседы стало мое заявление о согласии работать. Я получил псевдоним".
Р. Т. написал расписку, получил псевдоним и скоро понял, что попал в западню:
"Естественно, никакой работы в тылу врага я не вел. Моих новых хозяев интересовали мои друзья-евреи и сослуживцы. После одной из бесед и записки, начинавшейся со слов: "Источник сообщает", - я понял, что превращаюсь в обыкновенного стукача, и ужаснулся. Но еще шел период застоя, и я понимал, что другого пути у меня нет".
Какие же слова утешения нашел для себя Р. Т?
"Я долго мучался, переживал, размышлял, как мне быть, и, наконец, придумал. Дело в том, что Особисты изучали меня, а я изучал их, способы и методы их работы. Почувствовав, что уже внушаю доверие, я понял, что могу приносить пользу тем, для "стука" на которых я был завербован. Оказывается, от моего мнения и от информации, которую я даю о людях, зависело и отношение к ним органов, а именно - возможность продвижения по службе, отсутствие притеснений и даже провокаций. И скоро я уже мог убедиться в этом. Мои друзья и сослуживцы - евреи и не евреи - после моих "доносов" повышались по службе, отправлялись в зарубежные командировки, получали вовремя очередные звания. Я не считаю это, конечно, лишь своей заслугой, но, тем не менее, утешаюсь мыслью, что своей деятельностью никому не навредил, кроме себя самого, так как факт согласия стать сексотом считаю позором для себя.
Не подумайте, что я водил за нос своих руководителей из органов. Нет, я давал им правдивую информацию, но исключительно положительную. А чтобы меня не заподозрили в двойной игре, я большое внимание уделял форме "источник сообщает..."
А еще Р. Т. утешает себя тем, что когда он выйдет на пенсию, то вся история его сотрудничества будет вспоминаться, как нелепый сон, приснившийся в детстве... Каждая семья несчастна по-своему...
Но вот что я заметил в сообщениях об агентурной работе или в исповедях самих агентов, относящихся к ближайшей к нам истории, то есть к 80 - 90-м годам: куда больший бюрократически-меркантильный, или - скорее цинично-меркантильный интерес, чем, допустим, у сексотов предшествующих поколений.
Дело даже не в оплате и не в мелких подачках (этот мотив мы уже рассмотрели). Нет, в другом. Принадлежность к агентуре давала возможность стать частью самой системы, которая, особенно в эпоху Брежнева, позволяла если и не приблизиться к сословию, пользующемуся системой привилегий (специальные инструкции КГБ запрещали вербовать партийную номенклатуру даже низшего, первичного звена) -- то, по крайней мере, брать из кормушки, не опасаясь последствий.
Больше того! И сами сексоты, и их кураторы активно использовали возможности для личного обогащения, которое - по крайней мере до короткого наступления эры Андропова - не считалось предосудительным (Кстати, при Брежневе, да и позже КГБ не только не имел права вербовать партийных функционеров. Даже вести оперативные разработки против инструктора райкома партии можно было только лишь с разрешения вышестоящего партийного руководства. Да и не только КГБ! Для того, чтобы получить Владимиру Олейнику - руководителю следственной части российской прокуратуры - санкцию на арест всесильного в восьмидесятых начальника управления московской торговли Трегубова, понадобилось решение руководителей Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. Причем предварительно он был обязан показать все агентурные данные, что потом, естественно, затруднило работу следствия).
Вот письмо Л. Долгих из Одессы, раскрывающее сам этот механизм:
"Я многие годы проработал в одесской таможне и хотел бы познакомить вас с методами вербовки.
Начиная с 1984 года все инспектора таможни, посещая - в составе комиссии по оформлению - иностранные суда, были обязаны писать рапорт на имя зам. нач. таможни по режиму (сотруднику КГБ), в котором указывать:
1. Кто из членов комиссии, куда и с кем из иностранцев перемещался по судну
2. Кто брал подарки и какие.
3. Кто вел "неслужебные" разговоры и на какие темы.
4. Кто что ел и пил.
Это нововведение ввел в таможне А. Никольский, затем продолжил его преемник Н. Пивень.
По-видимому, дела пошли так успешно, что вскоре А. Никольский получил направление на самую престижную в Одесском КГБ должность - пассажирским помощником на теплоход "Шота Руставели".
Дальше происходит следующее: инспектор настучал на врача, переводчика, ветеринара или на кого-нибудь другого. Того вызывают - или работа, или...
Кроме этого, КГБ может без объяснения лишить пропуска на иностранное судно.
В общем, либо тихая, хорошая работа с "презентовыми" сигаретами, напитками и т. д. - либо сексот на всю оставшуюся жизнь.
Теперь вопрос, к чему все это: ведь в составе комиссии два пограничника, то есть официальные представители КГБ. Для системы всеобщего доносительства? Нет.
КГБ через сексотов из числа сотрудников таможни начинает решать вопросы оформления в таможенном отношении лиц, весьма сомнительных с точки зрения законности перемещаемых ими вещей. Сами они таможенных атрибутов не имеют. Для меня лично нет до сих пор ответа на некоторые очень крупные контрабандные и прочие операции".
Это письмо вот еще почему привлекло меня. Я хорошо знаю Одессу и различные махинации, проводившиеся там в те годы, и потому убежден, что все это - правда: за мелким "стуком" могли последовать довольно крупные дела, прикрываемые местной номенклатурой, в том числе и из КГБ. Но больше того: слово "таможня" можно заменить названием организации, так или иначе соприкасавшейся с иностранцами. Не говорю уже о "валютных проститутках", которые (сколько я наслушался этих рассказов!), кроме информации, чаще всего не имеющей никакого отношения к проблемам государственной безопасности, передавали своим кураторам часть заработанных более-менее честным трудом денег.
Естественно, КГБ позволял своим агентам нарушать законы. Часто именно предоставление возможности оставаться безнаказанным становилось тем коротким поводком, на котором они держали их на привязи. Но случалось и так, что именно эта позиция: "работай, мы прикроем" - оказывалась впоследствии роковой для самих агентов.
Свидетельство тому - история агента Ю. М-на, которую он поведал мне, находясь в заключении. Письмо, как явствовало из приписки, было им направлено ко мне нелегально.
Вначале идет сюжет относительно для меня привычный:
"В 1982 году, после работы электрорадионавигатором на кораблях-шпионах, закодированных под научные суда, я был "удостоен чести" стать секретным агентом-информатором Мурманского обл. управления КГБ. В круг моих обязанностей входил сбор компромата как на отдельных граждан СССР (под девизом "Каждому советскому человеку - достойное досье"), так и на целые коллективы, для чего меня, например, в 1983 году внедряли на три месяца под видом младшего научного сотрудника в Мурманский филиал Ленинградского НИИ морского флота. Полученную информацию на работников этого института я передавал начальнику отдела кадров Б-ву или его помощнику - лейтенанту С-ву в одном из конспиративных номеров гостиницы "Полярные зори".
Занимался я сбором компромата и на оперсостав Первомайского РОВД г. Мурманска, в результате чего некоторых из них уволили из органов МВД.
Если же тот или иной "объект" не шел на личный контакт со мной, то мне предписывалось "близкое знакомство" с его женой... Так, например, было в истории с одним из офицеров ИТУ-МВД, когда я втайне записывал на японский магнитофон постельные откровения его жены: мол, муж - негодяй, наркоман и пр.
Если же компромата не удавалось получить и таким образом, то против неугодных контрразведке лиц фабриковались уголовные дела... В 1982 г. я принимал непосредственное участие в одном из таких дел, когда абсолютно невиновного человека - мать двоих детей - осудили на полтора года на основании моих заведомо ложных показаний, сфабрикованных КГБ (явку с повинной о даче ложных показаний я написал еще в 1989 году, но либо ее не отправили по назначению, либо прокуратура посчитала, что сначала нужно реабилитировать жертвы НКВД, а уже потом, очевидно, через очередные 50 лет жертвы КГБ).
Участвовал я и в слежке за иностранными моряками, за установлением их связей с гражданами СССР и в других антиконституционных деяниях..."
Но как выяснилось, не для того, чтобы покаяться в этих своих грехах М-н направил мне эту свою исповедь. Дальше он переходит ко второй части своей истории - к тому, что он называет "личным поиском":
"В 1984 году, находясь в г. Риге, я внедрился в группу валютных фарцовщиков, но во время контакта они обнаружили у меня удостоверение сотрудника КГБ. Имея своих людей в органах милиции, они тут же заявили, будто я, используя удостоверение, конфисковывал у них импортные вещи".
М-на взяли под стражу. От показаний он отказался, настаивая на встрече с работниками КГБ (как он утверждает, "в соответствии с инструкцией на случай подобных ситуаций"):
"Надо сказать, что тогда у милиции с госбезопасностью были сложные отношения, и только после 22 суток голодовки мне удалось встретиться с представителем КГБ ЛССР. Капитан (фамилию не помню - латышская) посетовал на то, что слишком поздно я связался с ними - уголовное дело уже возбуждено, но обещал помочь и поставить в известность своих мурманских коллег. При этом он предложил мне молчать о принадлежности к КГБ, т. к. это, по его мнению, грозило неприятностями моим шефам. После беседы с ним я начал давать показания, суть которых сводилась к тому, что я подделал изъятое у меня при аресте удостоверение, но никаких вещей, естественно, не конфисковывал".
Незадолго до окончания следствия его ночью привезли в КГБ Латвии и сказали, что если на суде он будет придерживаться прежних показаний, то ему дадут полтора года. Он согласился. Так и произошло. В мае 1985-го его осудили на полтора года, и уже в 1986 году он был освобожден, получив думаю, не без помощи КГБ - компенсацию за "незаконный арест и задержание" в 500 рублей...
По словам М-на, после освобождения он отказался сотрудничать с Комитетом, что стоило ему нового срока - уже на 11 лет. На этот раз по обвинению в ограблении сберкассы. Сам М-н это обвинение не признает, считая, что его специально подставил КГБ...
Хотя я не очень-то верю в его невиновность. Как и в бескорыстность его "личного поиска", заставившего его внедриться в среду фарцовщиков. Как милиция, так и КГБ сквозь пальцы смотрели на неблаговидные - мягко сказано проступки своей агентуры, зная, что каждый подобный проступок является еще одной ниточкой, которой, как в кукольном театре, можно управлять своим сексотом. Но не было большей радости - что у тех, что у других, - чем подловить на преступлении агентов друг друга. Особенно в конце семидесятых начале восьмидесятых, времени непримиримой борьбы МВД с КГБ, Щелокова с Андроповым.
Каждый из тех, кто решил доверить мне историю собственного падения (да, падения, что уж там выбирать слова?), тем не менее пытался найти для себя слова оправдания. Да что, разве это нельзя понять?