Страница:
И сразу с ее стороны прогремели три выстрела. Таштемир едва успел укрыться за огромный обломок скалы.
Ближе других к нему оказался Касум Пчак, и пуля, выпущенная им, пролетела совсем рядом. Спустив предохранитель, Таштемир подвел мушку к груди бандита. Пистолет устойчиво покоился на левой ладони, прижатой к камню. Промазать из такой удобной позиции Таштемир не мог. Ему оставалось только нажать на спуск. Но выстрела не последовало. За десять лет службы в милиции Таштемир ни разу даже не прицелился в человека. До этих роковых событий он не вынимал оружия из кобуры даже тогда, когда по обстановке это следовало бы делать.
Однажды брали Карабалту, озверевшего от анаши бандита. Тот стрелял из обреза в дверь, из-за которой подполковник Алимжан Тураев обращался к нему с призывами сложить оружие и сдаться. И тогда Таштемир, высадив плечом фанерную перегородку, из соседней комнаты бросился на Карабалту. «Ты бы мог стрелять», — сказал тогда Тураев с укоризной. «Что вы сказали?» — спросил Таштемир и беспомощно улыбнулся. В тот миг он почти ничего не слышал: последний выстрел Карабалта сделал у самого его уха.
То обстоятельство, что на выстрелы не последовало ответа, вдохновило шайку. Касум, ощутив себя полководцем, громко орал, отдавая команды. Сама возможность открыто вести охоту на милиционера доставляла ему садистское удовольствие.
— Ахмак, заходи слева! Обойди гада, шлепни его в спину! Вы, остальные, закручивай вправо! Чтобы никуда не смылся, мент деланый!
В тот момент, когда Таштемир выглянул из-за укрытия, Касум снова выстрелил. Пуля ударила в скалу, и колючие крошки впились в лицо. Таштемир провел ладонью по щеке и увидел на пальцах кровь. Все сомнения, с которыми еще минуту назад боролся Таштемир, мигом уступили место решимости вести бой.
Перекатившись, он рывком сменил позицию, упал и из-под острого выступа скалы выглянул в сторону противника. Метрах в двадцати увидел Касума. Неловко пригибаясь, тот прыгал по каменной россыпи. В руках он держал двустволку. Бандит нервничал, не в силах угадать, где, с какой стороны и какая опасность его ждет.
На этот раз Таштемир уже не опустил оружия.
После его выстрела Касума развернуло боком и швырнуло на камни.
И сразу нависла тягучая тишина. Три оставшихся бандита затаились там, где их застал выстрел.
Вдруг раздался громкий истерический голос:
— Дашдемир, не стреляй! Я выйду, говорить буду!
— Выходи! — крикнул в ответ капитан. Только теперь, когда Плечистый так своеобразно назвал его по имени, Таштемир угадал в нем азербайджанца Гусейнова, который носил кличку Гордаш. Он был одним из местных конопляных заправил, державших в руках заготовку наркотического сырья.
Гусейнов, чуть прихрамывая на правую ногу, приподняв руки, чтобы показать свои мирные намерения, вышел из укрытия.
— Что тебе, Гордаш?
— Не стреляй, Дашдемир! И не бойся. Мы за тобой дальше не пойдем.
— Я не боюсь! — прокричал Таштемир. — Можете наступать.
— Ты не так понял. Нам вся эта охота не по душе. Это Пчак всех тянул за собой.
— Хорошо, Гордаш. Я видел, как он вас тянул и как вы бегали, стараясь меня окружить. Но не в этом дело. Что ты еще хотел сказать? Говори!
— Отпусти нас, Дашдемир. Мы прямо сейчас пойдем назад. Пчак подох, и мы тебя ловить не обязаны.
— Аи, какой ты сознательный стал, Гордаш!
— Я такой был всегда, начальник. Не люблю крови.
— Хорошо. Скажи, кто с вами четвертый? — спросил Таштемир, имея в виду Худышку.
— Не знал? — удивился Гордаш. — Со мной Ахмак и Николай Шишка. Из Келеса. Так мы поладим, Иргашев?
— Черт с вами! — крикнул Таштемир. — Я ухожу. И не вздумайте за мной увязаться.
— Что ты, начальник! Нам самим надо когти рвать.
Когда фигура Иргашева скрылась за гребнем водораздела, Гордаш мелкими шажками, бочком, бочком, приблизился к Касуму. Тот лежал, уткнувшись лицом в щебенку. Гордаш ногой перевернул тело кореша на спину. Увидев разбитое лицо, брезгливо сплюнул.
Нагнувшись, пошарил у мертвеца за пазухой, вынул плотный продолговатый сверток, замотанный в грязный бязевый лоскут. Взвесил на ладони.
Спутники Гордаша подошли к нему вплотную.
— Тут двадцать кусков, — сказал Шишка и облизнул губы. — На рыло по шесть с половиной.
— Гет вере вере, болюр пенжере, — сказал Гордаш раздраженно. — Всем давать, не успеешь штаны снимать. Тебе, Шишка, и Ахмаку хватит по шести. Мне — восемь.
— Мне шести хватит, — согласился Ахмак. — Я не жадный. А вот сделать мента мы должны.
— Должны? — спросил Шишка удивленно. Он достал пачку «Явы», протянул напарникам. Те тоже вытянули по сигарете. Закурили. Выпустив струю дыма, Шишка сказал: — Вот что, корешки. Я не знаю, какие карты у вас на руках. Лично у меня — шестерки. И держать вист с такой картой будет только вислоухий осел. Пока был жив Касум, я играл. Под его тузы. Теперь катись оно все на шишку!
— Слушай, это нехорошо, — сказал Ахмак, мучимый чувством долга. — Надо мента делать. Касум договаривался. Мы деньги получили…
— Керим! — воскликнул Шишка с жаром. — Последний раз ты зарезал двух овец. И на том припух. Значит, тебе и мента резать. А я по другому профилю. За мной был долг Пчаку, я и пошел. Теперь Касума нет, моего долга тоже. Я ни с кем, кроме Касума, шить мента не договаривался и ответа ни перед кем держать не собираюсь.
— Я тоже, — сказал Гордаш. — И вообще, влезли мы в дело вонючее. Когда один мент велит пришить другого — это нечисто. Конец будет нам всем. Помяните мое слово. Если, конечно, не оторвемся отсюда.
— Гордаш прав. — Шишка сплюнул под ноги. — Надо обрываться и отбегать подальше. И манал я этот Бешарык на веки вечные. Воняет там. Воняет…
— Раз вы так решили, — сказал Ахмак обреченно, — куда мне одному? Уж лучше я вам шашлык устрою. Сейчас пойду отару прощупаю…
14
Ближе других к нему оказался Касум Пчак, и пуля, выпущенная им, пролетела совсем рядом. Спустив предохранитель, Таштемир подвел мушку к груди бандита. Пистолет устойчиво покоился на левой ладони, прижатой к камню. Промазать из такой удобной позиции Таштемир не мог. Ему оставалось только нажать на спуск. Но выстрела не последовало. За десять лет службы в милиции Таштемир ни разу даже не прицелился в человека. До этих роковых событий он не вынимал оружия из кобуры даже тогда, когда по обстановке это следовало бы делать.
Однажды брали Карабалту, озверевшего от анаши бандита. Тот стрелял из обреза в дверь, из-за которой подполковник Алимжан Тураев обращался к нему с призывами сложить оружие и сдаться. И тогда Таштемир, высадив плечом фанерную перегородку, из соседней комнаты бросился на Карабалту. «Ты бы мог стрелять», — сказал тогда Тураев с укоризной. «Что вы сказали?» — спросил Таштемир и беспомощно улыбнулся. В тот миг он почти ничего не слышал: последний выстрел Карабалта сделал у самого его уха.
То обстоятельство, что на выстрелы не последовало ответа, вдохновило шайку. Касум, ощутив себя полководцем, громко орал, отдавая команды. Сама возможность открыто вести охоту на милиционера доставляла ему садистское удовольствие.
— Ахмак, заходи слева! Обойди гада, шлепни его в спину! Вы, остальные, закручивай вправо! Чтобы никуда не смылся, мент деланый!
В тот момент, когда Таштемир выглянул из-за укрытия, Касум снова выстрелил. Пуля ударила в скалу, и колючие крошки впились в лицо. Таштемир провел ладонью по щеке и увидел на пальцах кровь. Все сомнения, с которыми еще минуту назад боролся Таштемир, мигом уступили место решимости вести бой.
Перекатившись, он рывком сменил позицию, упал и из-под острого выступа скалы выглянул в сторону противника. Метрах в двадцати увидел Касума. Неловко пригибаясь, тот прыгал по каменной россыпи. В руках он держал двустволку. Бандит нервничал, не в силах угадать, где, с какой стороны и какая опасность его ждет.
На этот раз Таштемир уже не опустил оружия.
После его выстрела Касума развернуло боком и швырнуло на камни.
И сразу нависла тягучая тишина. Три оставшихся бандита затаились там, где их застал выстрел.
Вдруг раздался громкий истерический голос:
— Дашдемир, не стреляй! Я выйду, говорить буду!
— Выходи! — крикнул в ответ капитан. Только теперь, когда Плечистый так своеобразно назвал его по имени, Таштемир угадал в нем азербайджанца Гусейнова, который носил кличку Гордаш. Он был одним из местных конопляных заправил, державших в руках заготовку наркотического сырья.
Гусейнов, чуть прихрамывая на правую ногу, приподняв руки, чтобы показать свои мирные намерения, вышел из укрытия.
— Что тебе, Гордаш?
— Не стреляй, Дашдемир! И не бойся. Мы за тобой дальше не пойдем.
— Я не боюсь! — прокричал Таштемир. — Можете наступать.
— Ты не так понял. Нам вся эта охота не по душе. Это Пчак всех тянул за собой.
— Хорошо, Гордаш. Я видел, как он вас тянул и как вы бегали, стараясь меня окружить. Но не в этом дело. Что ты еще хотел сказать? Говори!
— Отпусти нас, Дашдемир. Мы прямо сейчас пойдем назад. Пчак подох, и мы тебя ловить не обязаны.
— Аи, какой ты сознательный стал, Гордаш!
— Я такой был всегда, начальник. Не люблю крови.
— Хорошо. Скажи, кто с вами четвертый? — спросил Таштемир, имея в виду Худышку.
— Не знал? — удивился Гордаш. — Со мной Ахмак и Николай Шишка. Из Келеса. Так мы поладим, Иргашев?
— Черт с вами! — крикнул Таштемир. — Я ухожу. И не вздумайте за мной увязаться.
— Что ты, начальник! Нам самим надо когти рвать.
Когда фигура Иргашева скрылась за гребнем водораздела, Гордаш мелкими шажками, бочком, бочком, приблизился к Касуму. Тот лежал, уткнувшись лицом в щебенку. Гордаш ногой перевернул тело кореша на спину. Увидев разбитое лицо, брезгливо сплюнул.
Нагнувшись, пошарил у мертвеца за пазухой, вынул плотный продолговатый сверток, замотанный в грязный бязевый лоскут. Взвесил на ладони.
Спутники Гордаша подошли к нему вплотную.
— Тут двадцать кусков, — сказал Шишка и облизнул губы. — На рыло по шесть с половиной.
— Гет вере вере, болюр пенжере, — сказал Гордаш раздраженно. — Всем давать, не успеешь штаны снимать. Тебе, Шишка, и Ахмаку хватит по шести. Мне — восемь.
— Мне шести хватит, — согласился Ахмак. — Я не жадный. А вот сделать мента мы должны.
— Должны? — спросил Шишка удивленно. Он достал пачку «Явы», протянул напарникам. Те тоже вытянули по сигарете. Закурили. Выпустив струю дыма, Шишка сказал: — Вот что, корешки. Я не знаю, какие карты у вас на руках. Лично у меня — шестерки. И держать вист с такой картой будет только вислоухий осел. Пока был жив Касум, я играл. Под его тузы. Теперь катись оно все на шишку!
— Слушай, это нехорошо, — сказал Ахмак, мучимый чувством долга. — Надо мента делать. Касум договаривался. Мы деньги получили…
— Керим! — воскликнул Шишка с жаром. — Последний раз ты зарезал двух овец. И на том припух. Значит, тебе и мента резать. А я по другому профилю. За мной был долг Пчаку, я и пошел. Теперь Касума нет, моего долга тоже. Я ни с кем, кроме Касума, шить мента не договаривался и ответа ни перед кем держать не собираюсь.
— Я тоже, — сказал Гордаш. — И вообще, влезли мы в дело вонючее. Когда один мент велит пришить другого — это нечисто. Конец будет нам всем. Помяните мое слово. Если, конечно, не оторвемся отсюда.
— Гордаш прав. — Шишка сплюнул под ноги. — Надо обрываться и отбегать подальше. И манал я этот Бешарык на веки вечные. Воняет там. Воняет…
— Раз вы так решили, — сказал Ахмак обреченно, — куда мне одному? Уж лучше я вам шашлык устрою. Сейчас пойду отару прощупаю…
14
Просторный кабинет тонул в полумраке. Первый заместитель председателя кабинета министров Гафур Давлатович Акмоллаев засиживался на рабочем месте допоздна, не зажигая множества ярких светильников.
Только настольная лампа бросала свет на стену и освещала рельефную карту, которая висела за спиной заместителя премьера.
Саидходжаев кинул беглый взгляд на коричневые жгуты хребтов, похожие на узловатые корни старого карагача. Они оплели и стянули земли республики в тугой узел. В одном месте карта была протерта пальцами до картонного основания. Там, в узости ущелья, между двух кряжей лежал кишлак Гульхона, где во славу республики полсотни лет назад родился нынешний великий государственный деятель — Гафур Давлатович Акмоллаев. Это он, постоянно показывая землю своих предков дорогим гостям из других республик и из-за рубежа, и протер карту.
Сейчас Акмоллаева занимали отнюдь не государственные проблемы. Его любимое, хотя и незаконное, детище «Бадам» оказалось под угрозой, и его надо было спасать, не теряя времени, не жалея средств.
Пробежав бумагу, поданную Саидходжаевым, Акмоллаев поднял взор.
— Звонил Хамдамов. Вести неутешительные. Они не могут справиться с этим…
— Я знаю, — склонил голову Саидходжаев. — Я давно говорил, что наша милиция ни к черту не годится. Разогнать их всех и набрать новых. Хорошо платить, но и строго требовать.
— Это будущее, профессор. Меня волнует настоящее. Как вы считаете, что представляет непосредственную опасность для нашего дела? Пресса?
Акмоллаев не назвал, о каком именно деле он думает, да этого и не требовалось. Оба прекрасно знали, о чем идет речь и какие последствия для обоих могут возникнуть в случае неконтролируемого сбора информации прессой, которая словно с цепи сорвалась и ради сенсаций не щадит никого, даже людей очень и очень уважаемых.
— Опасность большая. Гафур Давлатович. Я не располагаю точными сведениями, но, судя по некоторым факторам, события могут уподобиться селю. В потоках грязи утонет доброе дело. Представьте, что будет, если станут известны те гарантии, которые нами даны итальянцам… Потом факт продажи рублей. Поэтому я бы на всякий случай предупредил друзей в РОССИИ. Чтобы они знали о существующей опасности для деловых контактов и приняли меры. Ведь этот безумец именно туда и рвется. Он верит, что в столице ему помогут…
— Я звонил Роженцеву, — сказал Акмоллаев. — Он забеспокоился. Считает, что в случае возникновения скандала это больно ударит по многим. Просил поскорее нейтрализовать этого авантюриста.
— Боюсь, паша милиция его упустила.
— Это, как говорят, деструктивная критика. Я жду от вас деловых предложений.
— Предложение одно, Гафур Давлатович. В суре Корана «Корова» есть мудрые слова: «И сражайтесь на пути аллаха с теми, кто сражается с вами… И убивайте их, где встретите, и изгоняйте их оттуда. Если же они будут сражаться с вами, то убивайте их: таково воздание неверным!» — Мудрые мысли, — сказал заместитель премьера задумчиво. — Должно быть, это наша ошибка, что столько лет мы не давали читать Книгу людям и ее идеи остались неузнанными.
Он помолчал, раздумывая, потом спросил:
— Но не слишком ли круто мы берем? Может, постараться взять Иргашева живым? И разобраться, откуда появилась у Бакалова информация? Выявить источники утечки, перекрыть их. Разве это для нас не важно?
— Вы глубоко правы, Гафур Давлатович. Однако в нынешней ситуации мы просто лишены возможности поступать гуманно. Сегодня главное — закопать Иргашева вместе со всем, что ему завещали Тураев и Бакалов. И вот в этой связи встает вопрос о создании собственной службы безопасности «Бадама».
В этот момент нежным серебряным звоном тренькнул телефон. Величественным движением руки Акмоллаев снял трубку.
— Слушаю. — Прижав ладонью микрофон, негромко пояснил Саидходжаеву: — Фикрат Хамзаевич. — Но тот и так уже догадался, что звонит президент республики.
— Да, — усердно кивал головой заместитель премьера. — Да, конечно. У меня сейчас Саидходжаев. Да, да, понял, Фикрат Хамзаевич!
Положив трубку, Акмоллаев повернулся к Саидходжаеву.
— Президент просит нас приехать к нему на вторую дачу. Вы готовы?
— Кто из нас скажет, что он не готов, если просит сам президент? — ответил профессор, втайне надеясь, что, возможно, такой ответ будет приятен не только Акмоллаеву.
Час спустя, вырвавшись из душного города, государственные мужи на черном стремительном лимузине въехали в зеленый дачный поселок Зумрад. Миновали глухие железные ворота, которые открылись при их приближении, словно по волшебству.
— А я приказал снять ворота на своей даче, — сказал задумчиво заместитель премьера. — Мне кажется, что они не вяжутся с демократией.
— Напрасно, — возразил Саидходжаев. — Если их еще не сняли — отмените распоряжение. С демократией вяжется все. Она позволяет одним любить свои ворота, другим дает полное право говорить о том, что им не нравятся чужие ворота. Главное, чтобы права и тех и других охранялись.
— Вы так думаете? — спросил Акмоллаев. — В этом что-то есть.
Гости вошли в светлую гостиную президента и смущенно остановились на пороге. Увидев их, из объятий великого мужа, сидевшего на диване, быстро выскользнула красавица Ляля Браславская. Встал и президент, протянул руку вошедшим.
— Не стесняйтесь, друзья. Все естественно. Не зря у нас в народе говорят, что с красавицами беседуют руками, а со старухами через забор.
Мужчины понимающе расхохотались.
Ляля, покачивая бедрами, высоко подняв голову с художественной укладкой соломенных волос, вышла из гостиной. Мужчины проводили ее разными взглядами.
Саидходжаев взглянул вслед красавице с безразличием пресытившегося любовника. Президент в такой же мере скрыл гордость владельца, продемонстрировавшего знакомым дорогую вещь, доставшуюся по счастливому случаю. Акмоллаев же поглядел на женщину с жадностью коллекционера, который увидел заинтересовавшую его игрушку и готов тут же выложить за нее кругленькую сумму.
— Я пригласил вас, — начал президент, когда за женщиной закрылась дверь, — обсудить некоторые жизненно важные вопросы. Сейчас приедет Хамдамов, и мы поговорим. А пока прошу к столу.
Они подошли к столу, сервированному фруктами и множеством холодных закусок на любой вкус.
— Меня, Фикрат Хамзаевич, — сказал Акмоллаев, наливая в стакан гранатовый сок из хрустального кувшина, — несколько беспокоит наша пассивность. Создано прекрасное общество. Вложены немалые средства в его укрепление, но ничего ее сделано для популяризации. Вы помните, как в Штатах говорят? «Что хорошо для фирмы „Дженерал электрик“, то хорошо для Америки». Нечто подобное должны говорить и о «Бадаме». Между тем, сами по себе такие выражения не возникают. Их надо придумывать и повторять. Теперь представьте, какое мнение может сложиться о «Бадаме» в народе, если пресса накормит его тем, что подкинет Иргашев?
Президент озабоченно нахмурился, посмотрел на Саидходжаева, который молча отщипывал и жевал крупные янтарные виноградины.
— У вас светлая голова, Ахтар Биктемирович. Что вы на это скажете?
— Что я скажу? То же, что говорю всегда. Нам не хватает размаха и умения тратить деньги. Некоторые наши члены руководства уверены, что большие дела делаются без больших затрат. Это ошибка советского обывателя. Только государство можно доить, не тратясь на приобретение доильной техники. И в рекламе такая деятельность не нуждалась. Приватизированная экономика, которую мы создаем, не должна жалеть расходов.
— Это, как говорят, деструктивная критика, — повторил заместитель премьера свое излюбленное выражение. — А мы ждем от вас конструктивных предложений.
— Надо организовать Совет попечителей «Бадама». Подобрать туда людей со звонкими фамилиями. Например, академика Лихачева. Бывшего министра иностранных дел Союза. Эстрадную актрисочку. Важно, чтобы фамилии звучали предельно демократично.
— Какую роль вы отводите Совету? — спросил президент озабоченно. Как давно заметил Саидходжаев, именно этот тон лучше всего удавался великому Мужу.
— Никакой, Фикрат Хамзаевич. Это будет как реклама: «Пейте советское шампанское — лучшее в мире!» Шампанского нет, но все знают — оно лучшее в мире.
Все трое дружно расхохотались.
— Затем, — продолжал Саидходжаев, — надо сделать подарок первой леди… Раисе ханум Горбачевой…
Он многозначительно ткнул указательным пальцем вверх.
— Вы считаете, она возьмет? — Акмоллаев скривил губы в ехидной улыбке.
— После всего, что об этой замечательной традиции сказано прессой?
— В одиннадцатой суре Корана пророком высказана мудрая мысль: «Аллах не губит награды добродеющих». Конечно, для себя она подарка не возьмет. Но ей можно подарить право вручить подарок кому-то другому.
— Вы имеете в виду что-то конкретное или это только общее пожелание?
— В первую очередь общее. Однако, если позволит Фикрат Хамзаевич, могу высказать и некоторые конкретные соображения.
Президент довольно пожевал губами и развел руками:
— Наши отношения, профессор… Я смею надеяться… Они позволяют вам говорить здесь без всяких оглядок на авторитеты…
Саидходжаев, обозначая особое расположение к хозяину дома, благодарно склонил голову в полупоклоне.
— Насколько я знаю, Фикрат Хамзаевич, при обыске у какого-то жулика конфискован рукописный экземпляр Корана Османа. Это национальное достояние. Книгу предстоит вернуть национальной библиотеке, откуда она украдена. А вы поступите иначе — подарите ее фонду культуры и попросите передать подарок муфтию. Пусть баба попляшет перед телевидением, она это любит. Тут и прозвучит заветное слово «Бадам»!
— Удобно ли муфтию брать священную книгу из рук женщины?
— Пусть это вас не волнует. Важно, чтобы она не вздумала объяснять муфтию, что написано в Коране: «Как вы знаете, эта священная книга мусульман состоит из ста четырнадцати сур». Остальное — мелочи.
Мужчины снова искренне расхохотались.
Громко стуча каблуками, в гостиную вошел генерал Хамдамов, массивный, распаренный.
— Проходите, Умаржон, — гостеприимно предложил президент. — Угощайтесь.
Хамдамов проследовал к столу, налил себе минеральной воды и сел, тяжело отдуваясь.
— Я попросил вас собраться у меня по неотложному делу — сказал президент. — Мне звонили из Москвы. Наши друзья встревожены. До них дошли неясные слухи о некоторых трудностях, которые мы испытываем.
— Вы имеете в виду дело Иргашева? — спросил Дкмоллаев.
— Прежде всего, давайте договоримся, — озабоченно нахмурился президент.
— Такого дела не существует в природе. Есть маньяк, который одержим жаждой убийства…
Акмоллаев поспешно закивал.
— Я понял вас, Фикрат Хамзаевич. В самом деле, маньяк.
— Вы-то поняли, но ясно ли это тем, от кого зависит безопасность «Бадама»?
— Вы имеете в виду меня? — спросил генерал встревоженно.
— Почему только вас? И других тоже. Что там учудил ваш Султанбаев? Расскажите. Здесь все свои.
— Как это русские говорят? Заставь дурака богу молиться… — зло произнес Хамдамов. Чувствовалось, вопрос президента и задел и насторожил его. — Султанбаеву стало известно, что Иргашев собрался уйти в Каратас. И он бросил против него уголовников…
— По-моему, он сделал это раньше, чем Иргашев решил уйти в Каратас, — заметил президент, демонстрируя завидную осведомленность. — Ну да ладно. Только ответьте, почему он не привлек специалистов?
— Чтобы вы знали, Фикрат Хамзаевич, в милиции есть много сочувствующих Иргашеву. Они не верят в его виновность.
Президент раздраженно стукнул кулаком по столу. Стоявшая на тарелке рюмка упала и, жалобно звякнув, разбилась.
— «Бадаму» нужна собственная служба безопасности, — осторожно подсказал первый заместитель премьера. — Мы как раз об этом говорили перед отъездом к вам с Саидходжаевым, Фикрат Хамзаевич.
— Трудно организовать такую службу? — спросил президент Хамдамова. — Не зависящую от МВД?
— Если организатор хороший, нет. Все можно сделать немедленно.
— У вас есть на примете человек, который взялся бы за это?
— Есть, Фикрат Хамзаевич. Это мой помощник.
— Нет, — сказал Саидходжаев резко и твердо. — Об этой кандидатуре не может быть и речи.
Президент и первый заместитель премьера взглянули на профессора с удивлением. Каждый старался понять, что же стоит за его внезапной непреклонностью.
— Малый опыт? — предположил Акмоллаев.
— Он деловой человек, — бросился на защиту своего помощника Хамдамов. — С большим опытом.
— Старик? — спросил Президент. — Тогда самое время увольнять. Когда человек перегружен годами и опытом, он опасен.
— Дело не в опыте и не в возрасте, — сказал Саидходжаев и поморщился. — Он джугут [Джугут (тюрк.) — еврей.].
— Вы не любите евреев? — спросил Хамдамов с изумлением.
— Я бы мог обидеться на вас за такую постановку вопроса, — сказал Саидходжаев с улыбкой. — Вы подвергаете сомнению мои моральные качества. Поэтому отвечаю: да, я не люблю евреев, так же, как узбеков, казахов, китайцев и всех других, кого вы ни назовете. Я нормальный мужчина, без отклонений, и потому люблю только евреек, узбечек, казашек, китаянок…
Мужчины понимающе переглянулись. Хамдамов смущенно улыбался.
— Один-ноль! — воскликнул Акмоллаев и тут же обозначил свою позицию. — Я тоже не люблю евреев!
— Хорошо, — сказал Хамдамов. — Приношу извинение за некорректный вопрос. Задам его по-иному. Вы что-то имеете против евреев?
— Не я, — произнес Саидходжаев, назидательно подняв палец, — а вера, с которой выросли наши отцы, деды и прадеды. Коран прямо относит джугутов к врагам ислама. И говорит: «Побуждай верующих к сражению». Кто может стать поперек пути святого движения?
— Интернационализм, — сказал Хамдамов. — Люди в Москве, в Соединенных Штатах. Многие против гонений на евреев.
— Не удивляюсь, — возразил Саидходжаев. — В Москве тон задают сами джугуты. Мы внимательно следим за происходящим, Умар Хамдамович. Русских в их собственной стране оттеснили на вторые роли. Общественным мнением дирижируют джугуты. Они делают политику и лепят свои политические фигуры. Новые лидеры пляшут под дудку, на которой играют джугуты.
— Вы драматизируете, профессор. Русские не такие уже дураки. У вас получается, как в той песне: «Если в кране нет воды, значит, выпили жиды».
— Отнюдь, Умар Хамдамович. Отнюдь. Какой голос стал для русских в трудное время стандартом мужественного сопротивления врагу? Голос Левитана. Кто служит для них эталоном кинодраматурга? Габрилович. Кто лучше Пушкина пишет стихи? Нобелевский лауреат Бродский. Ни один русский не станет заучивать его рифмы, но все в мире почему-то уверены — это лучший русский поэт. Наконец, кто главный сатирик русской литературы? Кто имеет право валять всех русских в дерьме? Жванецкий. Вы хотите, чтобы такого же рода эталоны получил наш народ? Не выйдет! Слава аллаху, от этого нас оберегает ислам. Коран учит нас различению: «Не повинуйся же неверным и борись с ними великой борьбой». И мы не допустим, чтобы лучшим казахским композитором стали считать Рабиновича-Сарымсакова, самым читаемым узбекским поэтом — Шлиперзона-Атаева, а наиталантливейшим туркменским драматургом — Шиперовича-Бекмурадова. Далее, Умар Хамдамович, вы упомянули Штаты. Есть такие. Но разве вы сомневаетесь, что они были, есть и будут колонией Израиля? Вспомните, чей социальный заказ выполняли Штаты, воюя с Ираком? Они дули на крылья мельниц, которыми мелют муку для проклятых джугутов! И воина эта началась лишь потому, что нет в мире силы, которая могла бы противостоять иудеям. Кроме ислама!
— А христианство? — спросил Хамдамов.
— Верящий в спасительную миссию христианства подобен путнику, верящему в истинность миража. Как и марксизм, христианство — идеология, рожденная джугутами, и потому служащая обману. Один еврейский поэт, упрекая русских за неблагодарность, написал: «Мы дали вам Христа себе в ущерб, мы Маркса дали вам себе на горе». Вдумайтесь в смысл этих слов и поймете — только ислам открыто дает отпор иудеям. Только он может встать и встанет на их пути к мировой власти.
— Но позвольте, существует же общечеловеческая мораль, — снова возразил Хамдамов.
— Вы бы еще вспомнили мораль коммунистическую: «Человек человеку друг, товарищ и брат».
— Почему бы и нет?
Саидходжаев улыбнулся, не скрывая превосходства.
— А вот почему. В Коране сказано: «И произнесли иудеи: „Рука аллаха привязана“. Прокляты они за то, что говорят». Вот мораль, которая нам по душе. Подумайте, Умар Хамдамович, для этого есть немало причин.
— Я всегда думаю, и потому удивлен, с какой стати вы вдруг решили, что именно сейчас нам угрожает мифическая опасность?
— Мы все должны видеть в перестройке две стороны. Одна нас с вами — я имею в виду деловых людей — устраивает полностью. В конце концов, каждый получит возможность проявить талант там, где ему хочется, и каждый будет жить на то, что заработает. К сожалению, другая сторона от невнимательных глаз скрыта, а о ней надо говорить вслух.
— Что вы имеете в виду? — спросил первый заместитель премьера.
— Я-то думал, что вы об этом прекрасно знаете, — удивился профессор. — О том, что в стране происходит вторая еврейская революция.
— Даже вторая? — насмешливо спросил Хамдамов.
— Да, мой генерал. Первая совершалась в октябре семнадцатого года. По недоразумению ее назвали русской революцией.
— Уважаемого профессора, — произнес Хамдамов задиристо, — к такому выводу привело существование в Москве «Еврейской газеты».
Саидходжаев нервно хрустнул пальцами.
— Мой генерал! Влияние вашего помощника Цейтлина на склад ваших мыслей очевидно! Но воистину беда, когда защитники крепости благодушествуют. Однажды после сладкого пира они просыпаются в оковах позора и поражения. Если хотите знать, в Москве вся пресса еврейская.
— Значит, — не сдавался генерал, — русские спят сном беспечности?
— Именно так. Кстати, если у вас будет досуг, позвоните, я к вам приеду, и мы докончим спор. А сейчас, простите, у меня истекает время.
Саидходжаев повернулся к президенту.
— Если вы не изменили решения, Фикрат Хамзаевич, и по-прежнему считаете проблему, о которой мы говорили, серьезной, то я сам берусь подобрать нужное лекарство. Есть много способов излечить и болезнь, и то осложнение, которое она вызывает. Я найду наилучший.
— Вы сделаете большое дело, — сказал президент одобряюще.
— Извините, мне пора. Уже поздно, а у меня еще деловая встреча.
Профессор поклонился, приложил правую руку к груди и вышел.
— Поехал к Розагуль Салмановой, — сказал Хамдамов ехидно.
Президент и первый заместитель премьера обменялись многозначительными взглядами.
— Вас не смущает, Фикрат Хамзаевич, — спросил Хамдамов, — что наш профессор стал таким ревностным сыном ислама? Между прочим, его докторская диссертация называлась так: «Реакционная сущность исламского фундаментализма». А теперь на каждом шагу он цитирует Коран!
— Можно только позавидовать, — сказал президент устало. — Он знает Книгу.
— Диалектика, — заметил первый заместитель премьера. — Сперва человек внес вклад в марксизм, потом еще более значительный вклад из марксизма вынес. Не он первый…
Только настольная лампа бросала свет на стену и освещала рельефную карту, которая висела за спиной заместителя премьера.
Саидходжаев кинул беглый взгляд на коричневые жгуты хребтов, похожие на узловатые корни старого карагача. Они оплели и стянули земли республики в тугой узел. В одном месте карта была протерта пальцами до картонного основания. Там, в узости ущелья, между двух кряжей лежал кишлак Гульхона, где во славу республики полсотни лет назад родился нынешний великий государственный деятель — Гафур Давлатович Акмоллаев. Это он, постоянно показывая землю своих предков дорогим гостям из других республик и из-за рубежа, и протер карту.
Сейчас Акмоллаева занимали отнюдь не государственные проблемы. Его любимое, хотя и незаконное, детище «Бадам» оказалось под угрозой, и его надо было спасать, не теряя времени, не жалея средств.
Пробежав бумагу, поданную Саидходжаевым, Акмоллаев поднял взор.
— Звонил Хамдамов. Вести неутешительные. Они не могут справиться с этим…
— Я знаю, — склонил голову Саидходжаев. — Я давно говорил, что наша милиция ни к черту не годится. Разогнать их всех и набрать новых. Хорошо платить, но и строго требовать.
— Это будущее, профессор. Меня волнует настоящее. Как вы считаете, что представляет непосредственную опасность для нашего дела? Пресса?
Акмоллаев не назвал, о каком именно деле он думает, да этого и не требовалось. Оба прекрасно знали, о чем идет речь и какие последствия для обоих могут возникнуть в случае неконтролируемого сбора информации прессой, которая словно с цепи сорвалась и ради сенсаций не щадит никого, даже людей очень и очень уважаемых.
— Опасность большая. Гафур Давлатович. Я не располагаю точными сведениями, но, судя по некоторым факторам, события могут уподобиться селю. В потоках грязи утонет доброе дело. Представьте, что будет, если станут известны те гарантии, которые нами даны итальянцам… Потом факт продажи рублей. Поэтому я бы на всякий случай предупредил друзей в РОССИИ. Чтобы они знали о существующей опасности для деловых контактов и приняли меры. Ведь этот безумец именно туда и рвется. Он верит, что в столице ему помогут…
— Я звонил Роженцеву, — сказал Акмоллаев. — Он забеспокоился. Считает, что в случае возникновения скандала это больно ударит по многим. Просил поскорее нейтрализовать этого авантюриста.
— Боюсь, паша милиция его упустила.
— Это, как говорят, деструктивная критика. Я жду от вас деловых предложений.
— Предложение одно, Гафур Давлатович. В суре Корана «Корова» есть мудрые слова: «И сражайтесь на пути аллаха с теми, кто сражается с вами… И убивайте их, где встретите, и изгоняйте их оттуда. Если же они будут сражаться с вами, то убивайте их: таково воздание неверным!» — Мудрые мысли, — сказал заместитель премьера задумчиво. — Должно быть, это наша ошибка, что столько лет мы не давали читать Книгу людям и ее идеи остались неузнанными.
Он помолчал, раздумывая, потом спросил:
— Но не слишком ли круто мы берем? Может, постараться взять Иргашева живым? И разобраться, откуда появилась у Бакалова информация? Выявить источники утечки, перекрыть их. Разве это для нас не важно?
— Вы глубоко правы, Гафур Давлатович. Однако в нынешней ситуации мы просто лишены возможности поступать гуманно. Сегодня главное — закопать Иргашева вместе со всем, что ему завещали Тураев и Бакалов. И вот в этой связи встает вопрос о создании собственной службы безопасности «Бадама».
В этот момент нежным серебряным звоном тренькнул телефон. Величественным движением руки Акмоллаев снял трубку.
— Слушаю. — Прижав ладонью микрофон, негромко пояснил Саидходжаеву: — Фикрат Хамзаевич. — Но тот и так уже догадался, что звонит президент республики.
— Да, — усердно кивал головой заместитель премьера. — Да, конечно. У меня сейчас Саидходжаев. Да, да, понял, Фикрат Хамзаевич!
Положив трубку, Акмоллаев повернулся к Саидходжаеву.
— Президент просит нас приехать к нему на вторую дачу. Вы готовы?
— Кто из нас скажет, что он не готов, если просит сам президент? — ответил профессор, втайне надеясь, что, возможно, такой ответ будет приятен не только Акмоллаеву.
Час спустя, вырвавшись из душного города, государственные мужи на черном стремительном лимузине въехали в зеленый дачный поселок Зумрад. Миновали глухие железные ворота, которые открылись при их приближении, словно по волшебству.
— А я приказал снять ворота на своей даче, — сказал задумчиво заместитель премьера. — Мне кажется, что они не вяжутся с демократией.
— Напрасно, — возразил Саидходжаев. — Если их еще не сняли — отмените распоряжение. С демократией вяжется все. Она позволяет одним любить свои ворота, другим дает полное право говорить о том, что им не нравятся чужие ворота. Главное, чтобы права и тех и других охранялись.
— Вы так думаете? — спросил Акмоллаев. — В этом что-то есть.
Гости вошли в светлую гостиную президента и смущенно остановились на пороге. Увидев их, из объятий великого мужа, сидевшего на диване, быстро выскользнула красавица Ляля Браславская. Встал и президент, протянул руку вошедшим.
— Не стесняйтесь, друзья. Все естественно. Не зря у нас в народе говорят, что с красавицами беседуют руками, а со старухами через забор.
Мужчины понимающе расхохотались.
Ляля, покачивая бедрами, высоко подняв голову с художественной укладкой соломенных волос, вышла из гостиной. Мужчины проводили ее разными взглядами.
Саидходжаев взглянул вслед красавице с безразличием пресытившегося любовника. Президент в такой же мере скрыл гордость владельца, продемонстрировавшего знакомым дорогую вещь, доставшуюся по счастливому случаю. Акмоллаев же поглядел на женщину с жадностью коллекционера, который увидел заинтересовавшую его игрушку и готов тут же выложить за нее кругленькую сумму.
— Я пригласил вас, — начал президент, когда за женщиной закрылась дверь, — обсудить некоторые жизненно важные вопросы. Сейчас приедет Хамдамов, и мы поговорим. А пока прошу к столу.
Они подошли к столу, сервированному фруктами и множеством холодных закусок на любой вкус.
— Меня, Фикрат Хамзаевич, — сказал Акмоллаев, наливая в стакан гранатовый сок из хрустального кувшина, — несколько беспокоит наша пассивность. Создано прекрасное общество. Вложены немалые средства в его укрепление, но ничего ее сделано для популяризации. Вы помните, как в Штатах говорят? «Что хорошо для фирмы „Дженерал электрик“, то хорошо для Америки». Нечто подобное должны говорить и о «Бадаме». Между тем, сами по себе такие выражения не возникают. Их надо придумывать и повторять. Теперь представьте, какое мнение может сложиться о «Бадаме» в народе, если пресса накормит его тем, что подкинет Иргашев?
Президент озабоченно нахмурился, посмотрел на Саидходжаева, который молча отщипывал и жевал крупные янтарные виноградины.
— У вас светлая голова, Ахтар Биктемирович. Что вы на это скажете?
— Что я скажу? То же, что говорю всегда. Нам не хватает размаха и умения тратить деньги. Некоторые наши члены руководства уверены, что большие дела делаются без больших затрат. Это ошибка советского обывателя. Только государство можно доить, не тратясь на приобретение доильной техники. И в рекламе такая деятельность не нуждалась. Приватизированная экономика, которую мы создаем, не должна жалеть расходов.
— Это, как говорят, деструктивная критика, — повторил заместитель премьера свое излюбленное выражение. — А мы ждем от вас конструктивных предложений.
— Надо организовать Совет попечителей «Бадама». Подобрать туда людей со звонкими фамилиями. Например, академика Лихачева. Бывшего министра иностранных дел Союза. Эстрадную актрисочку. Важно, чтобы фамилии звучали предельно демократично.
— Какую роль вы отводите Совету? — спросил президент озабоченно. Как давно заметил Саидходжаев, именно этот тон лучше всего удавался великому Мужу.
— Никакой, Фикрат Хамзаевич. Это будет как реклама: «Пейте советское шампанское — лучшее в мире!» Шампанского нет, но все знают — оно лучшее в мире.
Все трое дружно расхохотались.
— Затем, — продолжал Саидходжаев, — надо сделать подарок первой леди… Раисе ханум Горбачевой…
Он многозначительно ткнул указательным пальцем вверх.
— Вы считаете, она возьмет? — Акмоллаев скривил губы в ехидной улыбке.
— После всего, что об этой замечательной традиции сказано прессой?
— В одиннадцатой суре Корана пророком высказана мудрая мысль: «Аллах не губит награды добродеющих». Конечно, для себя она подарка не возьмет. Но ей можно подарить право вручить подарок кому-то другому.
— Вы имеете в виду что-то конкретное или это только общее пожелание?
— В первую очередь общее. Однако, если позволит Фикрат Хамзаевич, могу высказать и некоторые конкретные соображения.
Президент довольно пожевал губами и развел руками:
— Наши отношения, профессор… Я смею надеяться… Они позволяют вам говорить здесь без всяких оглядок на авторитеты…
Саидходжаев, обозначая особое расположение к хозяину дома, благодарно склонил голову в полупоклоне.
— Насколько я знаю, Фикрат Хамзаевич, при обыске у какого-то жулика конфискован рукописный экземпляр Корана Османа. Это национальное достояние. Книгу предстоит вернуть национальной библиотеке, откуда она украдена. А вы поступите иначе — подарите ее фонду культуры и попросите передать подарок муфтию. Пусть баба попляшет перед телевидением, она это любит. Тут и прозвучит заветное слово «Бадам»!
— Удобно ли муфтию брать священную книгу из рук женщины?
— Пусть это вас не волнует. Важно, чтобы она не вздумала объяснять муфтию, что написано в Коране: «Как вы знаете, эта священная книга мусульман состоит из ста четырнадцати сур». Остальное — мелочи.
Мужчины снова искренне расхохотались.
Громко стуча каблуками, в гостиную вошел генерал Хамдамов, массивный, распаренный.
— Проходите, Умаржон, — гостеприимно предложил президент. — Угощайтесь.
Хамдамов проследовал к столу, налил себе минеральной воды и сел, тяжело отдуваясь.
— Я попросил вас собраться у меня по неотложному делу — сказал президент. — Мне звонили из Москвы. Наши друзья встревожены. До них дошли неясные слухи о некоторых трудностях, которые мы испытываем.
— Вы имеете в виду дело Иргашева? — спросил Дкмоллаев.
— Прежде всего, давайте договоримся, — озабоченно нахмурился президент.
— Такого дела не существует в природе. Есть маньяк, который одержим жаждой убийства…
Акмоллаев поспешно закивал.
— Я понял вас, Фикрат Хамзаевич. В самом деле, маньяк.
— Вы-то поняли, но ясно ли это тем, от кого зависит безопасность «Бадама»?
— Вы имеете в виду меня? — спросил генерал встревоженно.
— Почему только вас? И других тоже. Что там учудил ваш Султанбаев? Расскажите. Здесь все свои.
— Как это русские говорят? Заставь дурака богу молиться… — зло произнес Хамдамов. Чувствовалось, вопрос президента и задел и насторожил его. — Султанбаеву стало известно, что Иргашев собрался уйти в Каратас. И он бросил против него уголовников…
— По-моему, он сделал это раньше, чем Иргашев решил уйти в Каратас, — заметил президент, демонстрируя завидную осведомленность. — Ну да ладно. Только ответьте, почему он не привлек специалистов?
— Чтобы вы знали, Фикрат Хамзаевич, в милиции есть много сочувствующих Иргашеву. Они не верят в его виновность.
Президент раздраженно стукнул кулаком по столу. Стоявшая на тарелке рюмка упала и, жалобно звякнув, разбилась.
— «Бадаму» нужна собственная служба безопасности, — осторожно подсказал первый заместитель премьера. — Мы как раз об этом говорили перед отъездом к вам с Саидходжаевым, Фикрат Хамзаевич.
— Трудно организовать такую службу? — спросил президент Хамдамова. — Не зависящую от МВД?
— Если организатор хороший, нет. Все можно сделать немедленно.
— У вас есть на примете человек, который взялся бы за это?
— Есть, Фикрат Хамзаевич. Это мой помощник.
— Нет, — сказал Саидходжаев резко и твердо. — Об этой кандидатуре не может быть и речи.
Президент и первый заместитель премьера взглянули на профессора с удивлением. Каждый старался понять, что же стоит за его внезапной непреклонностью.
— Малый опыт? — предположил Акмоллаев.
— Он деловой человек, — бросился на защиту своего помощника Хамдамов. — С большим опытом.
— Старик? — спросил Президент. — Тогда самое время увольнять. Когда человек перегружен годами и опытом, он опасен.
— Дело не в опыте и не в возрасте, — сказал Саидходжаев и поморщился. — Он джугут [Джугут (тюрк.) — еврей.].
— Вы не любите евреев? — спросил Хамдамов с изумлением.
— Я бы мог обидеться на вас за такую постановку вопроса, — сказал Саидходжаев с улыбкой. — Вы подвергаете сомнению мои моральные качества. Поэтому отвечаю: да, я не люблю евреев, так же, как узбеков, казахов, китайцев и всех других, кого вы ни назовете. Я нормальный мужчина, без отклонений, и потому люблю только евреек, узбечек, казашек, китаянок…
Мужчины понимающе переглянулись. Хамдамов смущенно улыбался.
— Один-ноль! — воскликнул Акмоллаев и тут же обозначил свою позицию. — Я тоже не люблю евреев!
— Хорошо, — сказал Хамдамов. — Приношу извинение за некорректный вопрос. Задам его по-иному. Вы что-то имеете против евреев?
— Не я, — произнес Саидходжаев, назидательно подняв палец, — а вера, с которой выросли наши отцы, деды и прадеды. Коран прямо относит джугутов к врагам ислама. И говорит: «Побуждай верующих к сражению». Кто может стать поперек пути святого движения?
— Интернационализм, — сказал Хамдамов. — Люди в Москве, в Соединенных Штатах. Многие против гонений на евреев.
— Не удивляюсь, — возразил Саидходжаев. — В Москве тон задают сами джугуты. Мы внимательно следим за происходящим, Умар Хамдамович. Русских в их собственной стране оттеснили на вторые роли. Общественным мнением дирижируют джугуты. Они делают политику и лепят свои политические фигуры. Новые лидеры пляшут под дудку, на которой играют джугуты.
— Вы драматизируете, профессор. Русские не такие уже дураки. У вас получается, как в той песне: «Если в кране нет воды, значит, выпили жиды».
— Отнюдь, Умар Хамдамович. Отнюдь. Какой голос стал для русских в трудное время стандартом мужественного сопротивления врагу? Голос Левитана. Кто служит для них эталоном кинодраматурга? Габрилович. Кто лучше Пушкина пишет стихи? Нобелевский лауреат Бродский. Ни один русский не станет заучивать его рифмы, но все в мире почему-то уверены — это лучший русский поэт. Наконец, кто главный сатирик русской литературы? Кто имеет право валять всех русских в дерьме? Жванецкий. Вы хотите, чтобы такого же рода эталоны получил наш народ? Не выйдет! Слава аллаху, от этого нас оберегает ислам. Коран учит нас различению: «Не повинуйся же неверным и борись с ними великой борьбой». И мы не допустим, чтобы лучшим казахским композитором стали считать Рабиновича-Сарымсакова, самым читаемым узбекским поэтом — Шлиперзона-Атаева, а наиталантливейшим туркменским драматургом — Шиперовича-Бекмурадова. Далее, Умар Хамдамович, вы упомянули Штаты. Есть такие. Но разве вы сомневаетесь, что они были, есть и будут колонией Израиля? Вспомните, чей социальный заказ выполняли Штаты, воюя с Ираком? Они дули на крылья мельниц, которыми мелют муку для проклятых джугутов! И воина эта началась лишь потому, что нет в мире силы, которая могла бы противостоять иудеям. Кроме ислама!
— А христианство? — спросил Хамдамов.
— Верящий в спасительную миссию христианства подобен путнику, верящему в истинность миража. Как и марксизм, христианство — идеология, рожденная джугутами, и потому служащая обману. Один еврейский поэт, упрекая русских за неблагодарность, написал: «Мы дали вам Христа себе в ущерб, мы Маркса дали вам себе на горе». Вдумайтесь в смысл этих слов и поймете — только ислам открыто дает отпор иудеям. Только он может встать и встанет на их пути к мировой власти.
— Но позвольте, существует же общечеловеческая мораль, — снова возразил Хамдамов.
— Вы бы еще вспомнили мораль коммунистическую: «Человек человеку друг, товарищ и брат».
— Почему бы и нет?
Саидходжаев улыбнулся, не скрывая превосходства.
— А вот почему. В Коране сказано: «И произнесли иудеи: „Рука аллаха привязана“. Прокляты они за то, что говорят». Вот мораль, которая нам по душе. Подумайте, Умар Хамдамович, для этого есть немало причин.
— Я всегда думаю, и потому удивлен, с какой стати вы вдруг решили, что именно сейчас нам угрожает мифическая опасность?
— Мы все должны видеть в перестройке две стороны. Одна нас с вами — я имею в виду деловых людей — устраивает полностью. В конце концов, каждый получит возможность проявить талант там, где ему хочется, и каждый будет жить на то, что заработает. К сожалению, другая сторона от невнимательных глаз скрыта, а о ней надо говорить вслух.
— Что вы имеете в виду? — спросил первый заместитель премьера.
— Я-то думал, что вы об этом прекрасно знаете, — удивился профессор. — О том, что в стране происходит вторая еврейская революция.
— Даже вторая? — насмешливо спросил Хамдамов.
— Да, мой генерал. Первая совершалась в октябре семнадцатого года. По недоразумению ее назвали русской революцией.
— Уважаемого профессора, — произнес Хамдамов задиристо, — к такому выводу привело существование в Москве «Еврейской газеты».
Саидходжаев нервно хрустнул пальцами.
— Мой генерал! Влияние вашего помощника Цейтлина на склад ваших мыслей очевидно! Но воистину беда, когда защитники крепости благодушествуют. Однажды после сладкого пира они просыпаются в оковах позора и поражения. Если хотите знать, в Москве вся пресса еврейская.
— Значит, — не сдавался генерал, — русские спят сном беспечности?
— Именно так. Кстати, если у вас будет досуг, позвоните, я к вам приеду, и мы докончим спор. А сейчас, простите, у меня истекает время.
Саидходжаев повернулся к президенту.
— Если вы не изменили решения, Фикрат Хамзаевич, и по-прежнему считаете проблему, о которой мы говорили, серьезной, то я сам берусь подобрать нужное лекарство. Есть много способов излечить и болезнь, и то осложнение, которое она вызывает. Я найду наилучший.
— Вы сделаете большое дело, — сказал президент одобряюще.
— Извините, мне пора. Уже поздно, а у меня еще деловая встреча.
Профессор поклонился, приложил правую руку к груди и вышел.
— Поехал к Розагуль Салмановой, — сказал Хамдамов ехидно.
Президент и первый заместитель премьера обменялись многозначительными взглядами.
— Вас не смущает, Фикрат Хамзаевич, — спросил Хамдамов, — что наш профессор стал таким ревностным сыном ислама? Между прочим, его докторская диссертация называлась так: «Реакционная сущность исламского фундаментализма». А теперь на каждом шагу он цитирует Коран!
— Можно только позавидовать, — сказал президент устало. — Он знает Книгу.
— Диалектика, — заметил первый заместитель премьера. — Сперва человек внес вклад в марксизм, потом еще более значительный вклад из марксизма вынес. Не он первый…