Страница:
Еще одна маленькая радость заключалась в том, что Николай не чувствовал на ногах серьезных потертостей: он-то боялся, что в ботинках будет просто хлюпать кровь! Даже интересно…
По мере того как они приближались к барже, присутствие людей чувствовалось все сильнее и сильнее: кто-то впереди сворачивал в сторону, уходя с их дороги, какие-то неясные фигуры мелькали в кустах. В конце концов Николай оказался на расчищенном участке, который он принял за посадочную площадку для вертолета. Никаких ящиков тут уже не было, зато здесь и там валялись тела в серебристых или серо-зеленых комбинезонах. От одного к другому бродил высокий широкоплечий человек с маленькой лысой головой.
Николай уже понял, чем занимается Охотник, но все равно вздрогнул, когда тот выдернул очередную железку из чьего-то неподвижного тела. Звук получился негромкий, но…
Петр обращался не к нему, а к Джону. Он даже не сказал, а еле слышно пробурчал, вытирая заточенный кусок арматуры о чужой комбинезон:
– Покажешь ему трюм. И быстрее!
Судно имело в длину метров тридцать и больше всего походило на речную баржу. Никаких видимых повреждений на корпусе, кроме сквозной ржавчины, Николай не заметил, и было совершенно непонятно, как такая махина оказалась метров на десять выше ближайшей воды, которой, кстати, и было-то по колено. Джон слегка толкнул его в спину:
– Ну?!
– Не нукай! Чего ты от меня хочешь? Ящики расставлены, но никаких взрывателей-детонаторов я не вижу. Вон шнур валяется – не размотанный даже! Кому помешала эта руина? И как она тут оказалась?
– Пошли!
Поднимаясь по ржавой железной лестнице, Николай оглянулся – внизу Джон разговаривал с человеком, одетым в какие-то серо-зеленые лохмотья.
Наверху Николай задержался и стал смотреть, как внизу стремительно исчезают следы недавнего побоища: неясные, сливающиеся с травой и кустами фигуры людей уносят в заросли ящики со взрывчаткой и трупы в комбинезонах. Еще минут десять, и все будет чисто и ровно.
Тихо загудел ржавый металл под ногами – Джон спрыгнул на палубу.
– Вон там люк – иди и смотри.
На всякий случай Николай старался ступать мягко и на полусогнутых ногах – кажется, вот-вот ухнешь.
Крышка люка сорвана и валяется рядом. Николай присел на корточки и стал всматриваться в полумрак. Собственно говоря, там было неглубоко и света,-в общем-то, хватало. Просто не хотелось видеть и верить.
Трюм был наполовину забит костями, а сверху лежали почти целые скелеты. Человеческие.
Глава 2. Царство Небесное
По мере того как они приближались к барже, присутствие людей чувствовалось все сильнее и сильнее: кто-то впереди сворачивал в сторону, уходя с их дороги, какие-то неясные фигуры мелькали в кустах. В конце концов Николай оказался на расчищенном участке, который он принял за посадочную площадку для вертолета. Никаких ящиков тут уже не было, зато здесь и там валялись тела в серебристых или серо-зеленых комбинезонах. От одного к другому бродил высокий широкоплечий человек с маленькой лысой головой.
Николай уже понял, чем занимается Охотник, но все равно вздрогнул, когда тот выдернул очередную железку из чьего-то неподвижного тела. Звук получился негромкий, но…
Петр обращался не к нему, а к Джону. Он даже не сказал, а еле слышно пробурчал, вытирая заточенный кусок арматуры о чужой комбинезон:
– Покажешь ему трюм. И быстрее!
Судно имело в длину метров тридцать и больше всего походило на речную баржу. Никаких видимых повреждений на корпусе, кроме сквозной ржавчины, Николай не заметил, и было совершенно непонятно, как такая махина оказалась метров на десять выше ближайшей воды, которой, кстати, и было-то по колено. Джон слегка толкнул его в спину:
– Ну?!
– Не нукай! Чего ты от меня хочешь? Ящики расставлены, но никаких взрывателей-детонаторов я не вижу. Вон шнур валяется – не размотанный даже! Кому помешала эта руина? И как она тут оказалась?
– Пошли!
Поднимаясь по ржавой железной лестнице, Николай оглянулся – внизу Джон разговаривал с человеком, одетым в какие-то серо-зеленые лохмотья.
Наверху Николай задержался и стал смотреть, как внизу стремительно исчезают следы недавнего побоища: неясные, сливающиеся с травой и кустами фигуры людей уносят в заросли ящики со взрывчаткой и трупы в комбинезонах. Еще минут десять, и все будет чисто и ровно.
Тихо загудел ржавый металл под ногами – Джон спрыгнул на палубу.
– Вон там люк – иди и смотри.
На всякий случай Николай старался ступать мягко и на полусогнутых ногах – кажется, вот-вот ухнешь.
Крышка люка сорвана и валяется рядом. Николай присел на корточки и стал всматриваться в полумрак. Собственно говоря, там было неглубоко и света,-в общем-то, хватало. Просто не хотелось видеть и верить.
Трюм был наполовину забит костями, а сверху лежали почти целые скелеты. Человеческие.
Глава 2. Царство Небесное
Помещение явно находилось у самой поверхности – дневной свет проникал сквозь узкую длинную щель под потолком. Теплый влажный воздух был пропитан запахом застарелого неопрятного человеческого жилья. Пока глаза не привыкли к полумраку, Николай так и не мог понять, есть тут кто-нибудь или нет, – явственно слышалось только журчание воды.
– Подойди сюда, чтобы я тебя видел, – прошелестел голос, лишенный интонаций.
Кажется, это обычная чугунная ванна с обколотой по краям эмалью. Она на две трети засыпана мелкими окатанными камнями. В нее по жестяному желобу, идущему от стены, стекает вода, а на другом конце она переливается через край на железный поддон, по которому уходит куда-то в угол – наверное, там дырка для водостока. Под тонким слоем воды на камнях лежит человек – на поверхности только его голова с коротким ежиком седых волос. Лица в полумраке не разглядеть – одни морщины, зато хорошо видно его обнаженное тело под водой – это, по сути, скелет, обтянутый дряблой размокшей кожей. Кроме почти полной атрофии мышечной ткани, Николай никаких аномалий не заметил – две руки, две ноги…
– Нравится? Вот так и живу – давно уже.
– Что, так все время и лежите в воде?
– Ага, лет тридцать уже, наверное. Никак не умру – водичка теплая, и в ней, похоже, что-то намешано. Только химанализ сделать некому. Ничего, что на «ты»? Я ведь раза в три, наверное, старше тебя.
– Сколько же вам лет?!
– Не много: семнадцать… после ста. Все живу и живу.
– Извините!
– Ничего… Меня зовут Валентин Сергеевич. А ты, кажется, Николай?
– Именно так: Турин Николай Васильевич.
– Это правда, Коля, про другие миры, про иные реальности? Или это у вас такая легенда для… дураков?
– Валентин Сергеевич, вы тоже будете устраивать проверку? Сначала меня, потом Вар-ка, потом сравните наши показания? Мне показалось, что кое-кто из ваших людей может работать лучше любого детектора лжи. Я не прав?
– Послушайте, молодой человек… э-э… Коля, твой приятель сидит за стенкой и все прекрасно слышит. В отличие от тебя, он обладает способностью… э-э… влиять на собеседника, на его восприятие. А у меня… у меня осталась только способность дышать и… усваивать пищу.
– Тем не менее мне кажется, что вы здесь главный и, наверное, только вы можете объяснить, что здесь происходит. Наши сказки, похоже, никому не интересны, но нас почему-то не убили, а привели к вам. Зачем? Для опытов? Как источник генетического материала?
– Какого материала?! Генетического? Это что же… Это в вашем… в твоем мире получило развитие?!
– Генетика? Конечно, получила. Правда не сразу. Но я, к сожалению, в этом почти дуб.
– Ну-ну, забавно… Значит, говоришь, в твоем мире коммунисты и фашисты так и остались врагами? И национал-социалистическая партия была разгромлена и уничтожена?
– Ну да, в послевоенной Германии лет двадцать шли судебные процессы над активистами.
– А потом рухнул и Советский Союз?
– Рухнул, как миленький! И никто не заступился!
– Невозможно представить, просто невозможно! Все эти секретари обкомов, горкомов – за решеткой, с лопатами, с тачками… Или им сразу давали «вышку»?
– Видите ли, Валентин Сергеевич… Мне бы очень хотелось сказать, что вся наша партийная верхушка получила высшую меру, а остальные отбывают сроки. Но это, к сожалению, не так. Компартию даже не запретили, хотя попытки предпринимались. С другой стороны, у нас советская власть продержалась чуть больше семидесяти лет, и люди… В общем, вторая гражданская война не состоялась. Если хотите, я расскажу, как это все было.
– Да-да, конечно, но… потом. Понимаешь, Коля, в последние годы меня не покидает ощущение, что в любой момент я могу умереть. Просто остановится сердце – и все. А у меня дела.
– И мы вам нужны для одного из этих дел? Простите за резкость, Валентин Сергеевич, но больше «втемную» я ничего делать не буду! Хоть убейте! Хватит с меня полусотни трупов! Что там за баржа? Почему ее хотели взорвать? Откуда там столько костей? Это что, кладбище?!
– Там уже кости? Да… А раньше… Запах чувствовался за много километров, и находиться рядом…
– Что это за баржа, в конце концов?!
– Спокойно, Коля! Ты видел одну? Тогда ты не понял самого главного…
– Чего я не понял? Зачем перебили саперов?!
– Коля, Николай… Васильевич (правильно?), таких нефтеналивных барж там, в старом русле, двадцать две. И еще столько же мелких судов. Целый речной флот. И все под завязку.
– Так это…
– Да, Коля. Их погрузили в трюмы живыми. Заварили люки и отправили караван вниз по течению. Воды тогда еще хватало. А что, у вас такого не было?
– Н-не знаю… Если только Бакинский этап… в войну… Но это слишком. Разум отказывает.
– Сколько там было?
– Двести тысяч, кажется…
– У нас меньше. Думаю, не намного, но меньше. Во всяком случае, в этом караване.
– Так он… не один?!
– ЗДЕСЬ один. Почему ты так удивляешься, Коля? Ты ведь говорил, что полжизни прожил при советской власти? Мне правильно передали?
– Правильно…
– А вот что действительно непонятно и удивительно, так это ЗАЧЕМ комфашам понадобилось взрывать баржи. Ты, кажется, что-то в этом понимаешь?
– Во взрывах? Больше теоретически… Судя по количеству тротила, от баржи должна была остаться просто воронка.
– Та-а-ак… Похоже на зачистку следов. Но зачем?! Или все-таки… Тебе знакомо слово «перестройка»?
– Ну… да… Только здесь, наверное, это может быть что угодно.
– А у вас?
– У нас… Как бы это сформулировать? Ага, этим термином обозначили начало демонтажа советской власти и Советского Союза – вот так! И еще: на язык просится слово «гласность» – они обычно употреблялись в паре.
– Это что такое?
– Я бы это расшифровал как снятие некоторых запретов на распространение информации. Не всех, конечно.
– Так, Коля! Это очень важно. Мне нужно подумать. Тут где-то должен быть стул, если не унесли… Посиди немного.
Минут двадцать, наверное, Николай молча слушал журчание воды, прежде чем прозвучал следующий вопрос:
– Здесь может быть нефть?
– Нефть?! Быть – где?
– Здесь, в этом районе.
– Н-не знаю… Я же не нефтяник. Да и район у вас тут, по сути, закрытый – обнажений почти нет… Кое-что я, конечно, видел мельком… В основном, кажется, осадочные… И рельеф… Наверное, может – почему бы и нет?
– А как получают информацию об этом?
– Ну, как… Бурят скважину, пока фонтан не ударит. Обычно они глубокие… Но сначала производят предварительную оценку, разведку территории. Методов всяких много, в основном, геофизика. Я уж и забыл почти все – не моя специальность.
– Для чего может понадобиться скважина в десяток-другой метров?
– Ну, не знаю… Может быть, чтобы получить керн – такую колонку, столбик горных пород с глубины, если нигде на поверхности они не выходят. Или чтобы опустить в дырку приборы и изучить свойства этих пород. Мало ли зачем… Есть способ сейсморазведки: в скважине взрывают небольшой заряд и фиксируют сейсмические волны – как бы просвечивают землю на глубину. Только таких скважин, кажется, должно быть несколько. Не специалист я, извините.
– Во-от оно что! Ларчик-то просто открывался!
Старик, кажется, опять собрался погрузиться в размышления, но Николая это никак не устраивало.
– Валентин Сергеевич, а МНЕ вы чего-нибудь объяснить не хотите? Просто из вежливости, а?
– Вежливость тут ни при чем. В этом году некому идти с детьми, а времени осталось мало. Если ты согласишься, то тебе придется что-то объяснить.
– Идти с детьми?! Куда и зачем?
– На границу. Отправлять их в… Царство Небесное!
– Значит, так, Коля: ты еще молодой, а информация – это жизнь. Причем не только твоя. Ты можешь сразу отказаться, и тогда, может быть, будешь жить довольно долго. Часть твоего потомства может оказаться жизнеспособной и даже здоровой – нам нельзя упускать такой шанс!!
Другой вариант: ты соглашаешься, как ты говоришь, «втемную». Тогда ты должен будешь оказаться в нужное время в нужном месте. Как – не твоя забота. Прилетит вертолет, ты молча подпишешь бумаги, сфотографируешься на память, попрощаешься с детьми и… свободен.
– В каком смысле?
– В прямом: можешь сразу сдаться комфашам, а можешь попытаться вернуться сюда. Шансов не много, конечно, но они есть.
– А что я буду делать у комфашей? Может, они меня сразу и пристрелят?
– Вряд ли. Им нужна информация о нас. По крайней мере, раньше всегда была нужна. Теперь уж и не знаю… Ты им сразу все расскажешь. Все, что знаешь.
– Ага, это в том случае, если я ничего важного знать не буду, да?
– Конечно. Это касается и тебя, и твоего приятеля. Наш район комфаши называют «Мертвые земли». Но, как ты заметил, они совсем не мертвые. Народу здесь живет довольно много, и в последние годы комфаши сюда почти не суются. Очень редко кто-то из наших попадает к ним. Но если попадает, это обычно приводит к санации местности. Что такое «санация»? В лучшем случае они будут долго и упорно обстреливать с вертолетов предполагаемое место, где расположен поселок или деревня.
– А в худшем?
– Ну-у, вариантов множество: ковровая бомбардировка (знакомо?), напалм, химия… Кроме, пожалуй, десанта – на это они даже возле границы редко решаются.
– Значит, тут просто никто ничего не знает, чтобы не выдать?
– Конечно. Здесь же нет никакой армии – просто живут люди.
– Страна в стране? И война… А Гонители?
– Стоп! Или ты не понял?
– Понял. Почти половину. Не знаю, как Вар, но «вслепую» я ничего делать не буду. У вас, похоже, нот выбора, и, простите за цинизм, я могу выдвинуть кое-какие условия.
– Рискни, Коля!
– Запросто. Вы мне все объясняете, вводите в курс, так сказать. Я принимаю решение. В любом случае плата за услугу – гарантированная возможность вернуться туда, откуда мы пришли.
– Но ты уловил, что если начнешь ориентироваться в событиях и географии, тебя нельзя будет даже выпустить жить у нас в деревне? Ты будешь опасен для всех. И отпустить вас в эти, как ты их называешь, другие миры тоже нельзя, потому что я не понимаю, что это такое.
– Думаю, что можно не спрашивать, почему бы вам просто не отпустить нас туда, на сопку.
– Можешь спросить, и я отвечу. Нужно отправить детей. Это важно для всех. Ради этого многие погибнут. С вами или без вас – мы все равно попытаемся. Ваш отказ – это много лишних смертей людей, которые виноваты только в том, что родились на свет. Понятно, какой у меня выбор?
– Понятно. Знакомая ситуация… Ладно, я – играю! Но с условием! Как Вар, я не знаю…
Старик в ванной даже не повысил голоса:
– Петя, если этот парень, Вар-ка, готов играть по тем же правилам, пусть зайдет. Только глаза ему завяжи – старый я уже.
Еле слышно скрипнула дверь, и Вар-ка шагнул внутрь.
– Привет, Вар! Ты все слышал?
– Конечно, Коля! Нас, похоже, опять вяжут.
– Еще как! Тебе повязка не давит?
– Давит немного, но так приятно чувствовать себя могучим колдуном, у которого даже взгляд опасен!
– Молодые люди! У вас еще будет время поболтать… может быть. Что вы хотели узнать?
– Говори ты, Коля, а я помолчу от греха.
– Ладно… Валентин Сергеевич, тут у вас что? Зона экологического бедствия? Резервация? Что это за территория?
– Что значит «экологического», я не понимаю, но бедствие, как видишь, налицо. Как в твоем мире обстоит дело с поворотом северных рек?
– Все нормально: отбились! Официальная версия – отказались из-за протестов ученых и общественности. На самом деле, наверное, у партии и правительства были какие-то другие резоны, но дело свернули.
– У нас не свернули. У нас – повернули!
– Так во-о-от в чем дело! И мы, конечно же, болтаемся в бассейнах тех самых рек, которые повернули! Которых больше нет – одни пустые долины! Во-от оно что! То-то я смотрю… Но почему… почему такие… гм… странные растения, животные и… люди?!! Я понимаю: нарушение равновесия в природе, разрушение биоценозов… Но то, что мы видели, это же все… гм … явно на уровне генов!
– Говори уж прямо: кругом сплошные уроды! Мне, правда, иногда кажется, что уроды живут как раз там – за границей санитарной зоны.
– Валентин Сергеевич, по-моему, изменение водного режима, характера руслового стока и прочего не должно привести к такому.
– Для народа Страны Советов нет ничего невозможного, ведь он вооружен единственно верным учением! Конечно, дело не только в этом. А что в твоем мире было известно о самих работах по переброске стока северных рек?
– Ну… почти ничего. Намеки, слухи… Например такой: работы уже начаты, на водоразделе установлено и подорвано несколько ядерных фугасов средней мощности с целью перемещения колоссальных объемов грунта. После этого район закрыт на карантин сроком на тридцать лет. Понимаете, когда я только начинал учиться – курса, примерно, до третьего – эта тема как бы витала в воздухе. Все наши преподаватели, конечно, имели допуски к информации разного уровня секретности, но нам почти ничего не рассказывали. Тем не менее чувствовалось, что люди ожидают начала чего-то грандиозного, когда и они сами и их ученики будут востребованы государством со страшной силой. Подозреваю, что в те годы как раз приближалось окончание карантина. Мы же должны были стать геологами по гражданской специальности и офицерами инженерно-строительных войск – по военной. А потом случилась какая-то подвижка в «верхах», и все рассосалось.
Допустим, что у вас тут произошло нечто подобное – развалить водораздел континентального порядка, пожалуй, действительно можно только ядерными фугасами, установленными «на выброс». Но, насколько я помню, после подобных взрывов радиоактивное заражение местности минимально и сравнительно кратковременно, не то, что в случае взрыва ядерного реактора атомной электростанции. Так, например, города, подвергшиеся у нас атомной бомбардировке в конце прошлой войны, давно отстроены заново и заселены. Никаких мутантов там нет, наоборот – чуть ли не самый высокий процент долгожителей в Японии. Здесь же мы видим…
– Послушай, Коля, – мягко прервал его Валентин Сергеевич, – я не бог, не член ЦК и даже не засекреченный академик – и никогда ими не был. Я простой инженер и могу только догадываться, как это все получилось. В другой обстановке ты, может быть, лучше меня бы во всем разобрался.
– И о чем вы догадываетесь?
– У меня мало информации, но было много времени, чтобы ее жевать. Какие-то работы на водоразделе велись давно. Кажется, они активизировались после подписания Советско-Американского договора о паритетном сокращении запасов ядерного, химического и биологического оружия. Там еще, помнится, был мораторий на космические исследования и информационную агрессию. А в районе водораздела, по слухам, были какие-то заводы или лаборатории. Возможно, под шумок о повороте рек наши просто взорвали какой-нибудь заводской комплекс или склады. Может быть, даже на глазах у американских инспекторов. Не зря же после этого с Советского Союза сняли продовольственную блокаду. А Центрально-Сибирскую впадину объявили зараженной территорией – карантин на тридцать лет. Потом еще на тридцать, потом еще.
– А люди?
– Тут почти и не было населения. А кто был, тех эвакуировали.
– Или только сообщили об этом?
– Ну, Коля, ты уж совсем нашу партию за людоедов считаешь! Вывезли, конечно… почти всех.
– А это не они там – в баржах?
– Не-ет, наверное… Скорее всего, это строители с водораздела – там же целый комплекс сооружений пришлось строить. Вот и построили.
– Так тут что, всякая зараза кругом?!
– Испугался? Может, комбинезон наденешь?
– Уже поздно, наверное, – вздохнул Николай. – А дальше что?
– У тех, кто оказался здесь с самого начала, кажется, ничего особенного не случилось. Меня, правка, паралич разбил, так и лет мне тогда было уже немало. Но вот дети…
– Те, кто родился здесь? Уже после?..
– Уже после. Особенно второе поколение… Вам еще не достаточно? Есть вещи, которые лучше не знать, чтобы спать спокойно.
– Боюсь, что нам это уже не светит.
– Ну-ну… Из младенцев мало кто доживает до года. А среди выживших очень высокий процент умственно-отсталых. Их не оставляют – это тяжело, но это закон. Пожалуй, единственный закон, который выполняется здесь неукоснительно. Если умственный дефект незначителен или выявляется уже во взрослом состоянии, таких людей стерилизуют.
– Валентин Сергеевич, послушайте! Я так понимаю, что на огромной территории живут люди… Несколько поколений… Но ведь не каменный же век на дворе! Самолеты летают, вертолеты! Аэрофотосъемка у вас наверняка существует. Такой лес, конечно, не тундра, спрятаться на некоторое время можно, но…
– А те, кто плохо прячется, долго и не живут! Искусственный отбор, так сказать. На самом же деле нас, главным образом, спасает то, что нас нет. Я так думаю.
– Это как?!
– А вот так! Не знаешь, как это бывает? Начать Против час активные действия – значит признать, что на Мертвых землях кто-то живет, кроме комаров. А так, если вслух не упоминать, то нас как бы и нет – все знают, все молчат. А мы и не высовываемся, пока нас не трогают. Тем более что вокруг или лагеря, или районы, где живут ссыльные. Знаешь, чего я боюсь больше всего? Что нашему могучему государству что-нибудь здесь понадобится. Например, какое-нибудь полезное ископаемое, за которое можно покупать у Америки продукты. Вот тогда тут все мигом стерилизуют и санируют – никакая маскировка не поможет!
– Да, для вас это будет конец.
Николай помолчал, а потом выдал:
– Я играю, Валентин Сергеевич! Но одно мое условие придется выполнить безусловно: вы отпустите Вар-ка обратно на сопку. И я это должен увидеть своими глазами. Позвольте не объяснять, почему и зачем!
– Позволю, Коля. Пусть так и будет.
– Боишься, да? Боишься? А ты не бойся! Иди, иди сюда, маленький! У меня ничего для тебя нет, извини! Правда, нет! Но я потом найду для тебя гриб или орех. Ты ведь любишь орехи? Иди, иди сюда: я тебя по спине поглажу – у тебя же спинка пушистая и с полосками!
Зверек, вероятно, счел последний аргумент достаточно веским и приблизился на расстояние вытянутой руки. Он был похож на крупного бурундука с длинным пушистым хвостом и действительно полосатой спиной.
– Вот-вот, видишь: и совсем не страшно! Давай поглажу, ма-аленький!
С этим зверек, похоже, был не вполне согласен. Когда Лойка протянула руку, он сначала пригнулся, а потом привстал на задних лапах и замахал передними, как бы отбиваясь.
– Фу, какой злой! Ты злой, да? Фу! Как тебе не стыдно?!
Зверьку, наверное, действительно стало стыдно: он позволил-таки себя погладить по голове и спине. При этом он пригибался так, словно боялся, что ладонь девочки его вот-вот раздавит.
– Хоро-оший зверь, хоро-оший, пушистенький…
– Лойка, ему же страшно! Посмотри: у тебя рука почти с него размером. Представь, что тебя захотело бы погладить вот это дерево – погладить веткой, которая толще тебя!
– А, Ко-оля, проснулся! Ну, и что? Я бы не испугалась – деревья добрые!
– Они тоже живые, и ты с ними разговариваешь?
– Конечно, живые! А ты разве не разговариваешь с деревьями? Они же как люди: радуются, сердятся, иногда обижаются, но, вообще-то, они добрые. Они всегда разговаривают друг с другом, разве ты не слышишь? Только они сейчас грустные – им пить хочется, потому что дождика давно не было.
Зверек, терпеливо перенесший процедуру поглаживания, с явным облегчением скрылся в кустах, а Лойка переключилась на лиственницу, у корней которой лежал Николай. Она попыталась обнять корявый толстенный ствол:
– У-у, какая большая толстая тетя! Старенькая уже.
Она зацепилась пальцами раскинутых рук за выступы коры и повисла, дрыгая ногами.
– Ой-ой! Держи меня, держи! Я тоже хочу быть как ты – большой и сильной! А эти вот, маленькие вокруг – твои ребенки, да? У тебя их много – они такие слабые, тоненькие, а ты такая большая и толстая. Если будет сильный ветер и ты упадешь, то смотри, не поломай кого-нибудь! Тут же совсем мало места – вон сколько их вокруг тебя выросло! А тебя сова не щекочет? Ты ее не обижай, пожалуйста, – у нее там совенки, наверное. Ко-ля, Ко-ля! Ты видел сову? Она вон там, в дупле живет. Она тут ночью так летала, летала! Может быть, она еще не спит – хочешь я ее позову, хочешь?
– Ну, Лойка… Наверное, это невежливо – она же отдыхает.
– А может быть, ей самой интересно? Она же, наверное, никогда не видела, чтобы люди спали в таком смешном мешке, как ты!
Лойка легонько похлопала ладонью по коре дерева и, задрав голову, стала негромко звать:
– Сова-а, сова-а! Ты еще не спишь там? Вылезай, сова, Ко-ля проснулся. Посмотри, как смешно: дядя в мешке – совсем как большая гусеница! Сова-а! Вылезай, я же знаю, что ты не спишь!
В темной щели дупла метрах в семи над землей действительно что-то зашевелилось.
– Вон, вон она, Ко-ля! Смотри, какой у нее клюв умный! И глаза! А уши у нее маленькие и сердитые – она днем плохо видит и сердится от этого. Привет, привет, сова! Как дела? Хорошо ночью мыши ловились? А быков много поймала? Я видела, ты ночью одного тащила – ты с ними поаккуратней, а то ка-ак схватит! Быки, они такие!
Николай освободил из мешка руку и приветственно помахал в сторону дупла:
– Доброе утро, сова! Извини, что мы тебя беспокоим! Мы больше не будем, правда, Лойка?
– Не будем, не будем! Спи, сова!
– А скажи, Лойка… Эти рыбешки, головастые такие…
– Это быки которые? А, они глупые и злые! Их Пуш лапой ловит!
– Откуда они взялись такие? Тут что, другой рыбы нет?
– Ты разве не знаешь, Ко-ля? Деда рассказывал: давно-давно реки были большие-пребольшие, широкие-преширокие! Прямо как отсюда и во-он дотуда! Представляешь? И в них водилось много-много больших красивых рыб. Правда-правда: некоторые были даже больше меня! А бычки были ма-аленькие, вот такие: меньше пальца! И плавали у самого берега. А потом реки стали как сейчас, и красивым рыбам стало тесно и грустно. Они стали уплывать или умирать. Некоторые остались, но бычки поедали их детёнышей. Потом красивых рыб совсем не осталось, а бычки выросли большими. Они все едят: комаров, мух, лягушек, птиц маленьких и друг дружку тоже едят. А в самих есть нечего – одна голова колючая да хвостик!
– А про тоху Дед тебе что-нибудь рассказывал?
– Не-ет, про это все и так знают!
– А я не знаю, я же здесь недавно совсем!
– Ну-у, Ко-ля! Когда реки были большие, у них на берегах жили другие люди, ненастоящие – как ты, как Вар-ка, как… Даня. Они жили в домах из деревьев и совсем не умели прятаться. Представляешь, чтобы построить один дом, им нужно было убить много-много деревьев! Наверное, они были злые… Они ловили и ели зверей и рыб. А еще они закапывали в землю маленькие тохи, и потом вырастало много-много кустов с ма-а-аленькими тохами на корнях. Они их выкапывали и ели.
– Подойди сюда, чтобы я тебя видел, – прошелестел голос, лишенный интонаций.
Кажется, это обычная чугунная ванна с обколотой по краям эмалью. Она на две трети засыпана мелкими окатанными камнями. В нее по жестяному желобу, идущему от стены, стекает вода, а на другом конце она переливается через край на железный поддон, по которому уходит куда-то в угол – наверное, там дырка для водостока. Под тонким слоем воды на камнях лежит человек – на поверхности только его голова с коротким ежиком седых волос. Лица в полумраке не разглядеть – одни морщины, зато хорошо видно его обнаженное тело под водой – это, по сути, скелет, обтянутый дряблой размокшей кожей. Кроме почти полной атрофии мышечной ткани, Николай никаких аномалий не заметил – две руки, две ноги…
– Нравится? Вот так и живу – давно уже.
– Что, так все время и лежите в воде?
– Ага, лет тридцать уже, наверное. Никак не умру – водичка теплая, и в ней, похоже, что-то намешано. Только химанализ сделать некому. Ничего, что на «ты»? Я ведь раза в три, наверное, старше тебя.
– Сколько же вам лет?!
– Не много: семнадцать… после ста. Все живу и живу.
– Извините!
– Ничего… Меня зовут Валентин Сергеевич. А ты, кажется, Николай?
– Именно так: Турин Николай Васильевич.
– Это правда, Коля, про другие миры, про иные реальности? Или это у вас такая легенда для… дураков?
– Валентин Сергеевич, вы тоже будете устраивать проверку? Сначала меня, потом Вар-ка, потом сравните наши показания? Мне показалось, что кое-кто из ваших людей может работать лучше любого детектора лжи. Я не прав?
– Послушайте, молодой человек… э-э… Коля, твой приятель сидит за стенкой и все прекрасно слышит. В отличие от тебя, он обладает способностью… э-э… влиять на собеседника, на его восприятие. А у меня… у меня осталась только способность дышать и… усваивать пищу.
– Тем не менее мне кажется, что вы здесь главный и, наверное, только вы можете объяснить, что здесь происходит. Наши сказки, похоже, никому не интересны, но нас почему-то не убили, а привели к вам. Зачем? Для опытов? Как источник генетического материала?
– Какого материала?! Генетического? Это что же… Это в вашем… в твоем мире получило развитие?!
– Генетика? Конечно, получила. Правда не сразу. Но я, к сожалению, в этом почти дуб.
– Ну-ну, забавно… Значит, говоришь, в твоем мире коммунисты и фашисты так и остались врагами? И национал-социалистическая партия была разгромлена и уничтожена?
– Ну да, в послевоенной Германии лет двадцать шли судебные процессы над активистами.
– А потом рухнул и Советский Союз?
– Рухнул, как миленький! И никто не заступился!
– Невозможно представить, просто невозможно! Все эти секретари обкомов, горкомов – за решеткой, с лопатами, с тачками… Или им сразу давали «вышку»?
– Видите ли, Валентин Сергеевич… Мне бы очень хотелось сказать, что вся наша партийная верхушка получила высшую меру, а остальные отбывают сроки. Но это, к сожалению, не так. Компартию даже не запретили, хотя попытки предпринимались. С другой стороны, у нас советская власть продержалась чуть больше семидесяти лет, и люди… В общем, вторая гражданская война не состоялась. Если хотите, я расскажу, как это все было.
– Да-да, конечно, но… потом. Понимаешь, Коля, в последние годы меня не покидает ощущение, что в любой момент я могу умереть. Просто остановится сердце – и все. А у меня дела.
– И мы вам нужны для одного из этих дел? Простите за резкость, Валентин Сергеевич, но больше «втемную» я ничего делать не буду! Хоть убейте! Хватит с меня полусотни трупов! Что там за баржа? Почему ее хотели взорвать? Откуда там столько костей? Это что, кладбище?!
– Там уже кости? Да… А раньше… Запах чувствовался за много километров, и находиться рядом…
– Что это за баржа, в конце концов?!
– Спокойно, Коля! Ты видел одну? Тогда ты не понял самого главного…
– Чего я не понял? Зачем перебили саперов?!
– Коля, Николай… Васильевич (правильно?), таких нефтеналивных барж там, в старом русле, двадцать две. И еще столько же мелких судов. Целый речной флот. И все под завязку.
– Так это…
– Да, Коля. Их погрузили в трюмы живыми. Заварили люки и отправили караван вниз по течению. Воды тогда еще хватало. А что, у вас такого не было?
– Н-не знаю… Если только Бакинский этап… в войну… Но это слишком. Разум отказывает.
– Сколько там было?
– Двести тысяч, кажется…
– У нас меньше. Думаю, не намного, но меньше. Во всяком случае, в этом караване.
– Так он… не один?!
– ЗДЕСЬ один. Почему ты так удивляешься, Коля? Ты ведь говорил, что полжизни прожил при советской власти? Мне правильно передали?
– Правильно…
– А вот что действительно непонятно и удивительно, так это ЗАЧЕМ комфашам понадобилось взрывать баржи. Ты, кажется, что-то в этом понимаешь?
– Во взрывах? Больше теоретически… Судя по количеству тротила, от баржи должна была остаться просто воронка.
– Та-а-ак… Похоже на зачистку следов. Но зачем?! Или все-таки… Тебе знакомо слово «перестройка»?
– Ну… да… Только здесь, наверное, это может быть что угодно.
– А у вас?
– У нас… Как бы это сформулировать? Ага, этим термином обозначили начало демонтажа советской власти и Советского Союза – вот так! И еще: на язык просится слово «гласность» – они обычно употреблялись в паре.
– Это что такое?
– Я бы это расшифровал как снятие некоторых запретов на распространение информации. Не всех, конечно.
– Так, Коля! Это очень важно. Мне нужно подумать. Тут где-то должен быть стул, если не унесли… Посиди немного.
Минут двадцать, наверное, Николай молча слушал журчание воды, прежде чем прозвучал следующий вопрос:
– Здесь может быть нефть?
– Нефть?! Быть – где?
– Здесь, в этом районе.
– Н-не знаю… Я же не нефтяник. Да и район у вас тут, по сути, закрытый – обнажений почти нет… Кое-что я, конечно, видел мельком… В основном, кажется, осадочные… И рельеф… Наверное, может – почему бы и нет?
– А как получают информацию об этом?
– Ну, как… Бурят скважину, пока фонтан не ударит. Обычно они глубокие… Но сначала производят предварительную оценку, разведку территории. Методов всяких много, в основном, геофизика. Я уж и забыл почти все – не моя специальность.
– Для чего может понадобиться скважина в десяток-другой метров?
– Ну, не знаю… Может быть, чтобы получить керн – такую колонку, столбик горных пород с глубины, если нигде на поверхности они не выходят. Или чтобы опустить в дырку приборы и изучить свойства этих пород. Мало ли зачем… Есть способ сейсморазведки: в скважине взрывают небольшой заряд и фиксируют сейсмические волны – как бы просвечивают землю на глубину. Только таких скважин, кажется, должно быть несколько. Не специалист я, извините.
– Во-от оно что! Ларчик-то просто открывался!
Старик, кажется, опять собрался погрузиться в размышления, но Николая это никак не устраивало.
– Валентин Сергеевич, а МНЕ вы чего-нибудь объяснить не хотите? Просто из вежливости, а?
– Вежливость тут ни при чем. В этом году некому идти с детьми, а времени осталось мало. Если ты согласишься, то тебе придется что-то объяснить.
– Идти с детьми?! Куда и зачем?
– На границу. Отправлять их в… Царство Небесное!
– Значит, так, Коля: ты еще молодой, а информация – это жизнь. Причем не только твоя. Ты можешь сразу отказаться, и тогда, может быть, будешь жить довольно долго. Часть твоего потомства может оказаться жизнеспособной и даже здоровой – нам нельзя упускать такой шанс!!
Другой вариант: ты соглашаешься, как ты говоришь, «втемную». Тогда ты должен будешь оказаться в нужное время в нужном месте. Как – не твоя забота. Прилетит вертолет, ты молча подпишешь бумаги, сфотографируешься на память, попрощаешься с детьми и… свободен.
– В каком смысле?
– В прямом: можешь сразу сдаться комфашам, а можешь попытаться вернуться сюда. Шансов не много, конечно, но они есть.
– А что я буду делать у комфашей? Может, они меня сразу и пристрелят?
– Вряд ли. Им нужна информация о нас. По крайней мере, раньше всегда была нужна. Теперь уж и не знаю… Ты им сразу все расскажешь. Все, что знаешь.
– Ага, это в том случае, если я ничего важного знать не буду, да?
– Конечно. Это касается и тебя, и твоего приятеля. Наш район комфаши называют «Мертвые земли». Но, как ты заметил, они совсем не мертвые. Народу здесь живет довольно много, и в последние годы комфаши сюда почти не суются. Очень редко кто-то из наших попадает к ним. Но если попадает, это обычно приводит к санации местности. Что такое «санация»? В лучшем случае они будут долго и упорно обстреливать с вертолетов предполагаемое место, где расположен поселок или деревня.
– А в худшем?
– Ну-у, вариантов множество: ковровая бомбардировка (знакомо?), напалм, химия… Кроме, пожалуй, десанта – на это они даже возле границы редко решаются.
– Значит, тут просто никто ничего не знает, чтобы не выдать?
– Конечно. Здесь же нет никакой армии – просто живут люди.
– Страна в стране? И война… А Гонители?
– Стоп! Или ты не понял?
– Понял. Почти половину. Не знаю, как Вар, но «вслепую» я ничего делать не буду. У вас, похоже, нот выбора, и, простите за цинизм, я могу выдвинуть кое-какие условия.
– Рискни, Коля!
– Запросто. Вы мне все объясняете, вводите в курс, так сказать. Я принимаю решение. В любом случае плата за услугу – гарантированная возможность вернуться туда, откуда мы пришли.
– Но ты уловил, что если начнешь ориентироваться в событиях и географии, тебя нельзя будет даже выпустить жить у нас в деревне? Ты будешь опасен для всех. И отпустить вас в эти, как ты их называешь, другие миры тоже нельзя, потому что я не понимаю, что это такое.
– Думаю, что можно не спрашивать, почему бы вам просто не отпустить нас туда, на сопку.
– Можешь спросить, и я отвечу. Нужно отправить детей. Это важно для всех. Ради этого многие погибнут. С вами или без вас – мы все равно попытаемся. Ваш отказ – это много лишних смертей людей, которые виноваты только в том, что родились на свет. Понятно, какой у меня выбор?
– Понятно. Знакомая ситуация… Ладно, я – играю! Но с условием! Как Вар, я не знаю…
Старик в ванной даже не повысил голоса:
– Петя, если этот парень, Вар-ка, готов играть по тем же правилам, пусть зайдет. Только глаза ему завяжи – старый я уже.
Еле слышно скрипнула дверь, и Вар-ка шагнул внутрь.
– Привет, Вар! Ты все слышал?
– Конечно, Коля! Нас, похоже, опять вяжут.
– Еще как! Тебе повязка не давит?
– Давит немного, но так приятно чувствовать себя могучим колдуном, у которого даже взгляд опасен!
– Молодые люди! У вас еще будет время поболтать… может быть. Что вы хотели узнать?
– Говори ты, Коля, а я помолчу от греха.
– Ладно… Валентин Сергеевич, тут у вас что? Зона экологического бедствия? Резервация? Что это за территория?
– Что значит «экологического», я не понимаю, но бедствие, как видишь, налицо. Как в твоем мире обстоит дело с поворотом северных рек?
– Все нормально: отбились! Официальная версия – отказались из-за протестов ученых и общественности. На самом деле, наверное, у партии и правительства были какие-то другие резоны, но дело свернули.
– У нас не свернули. У нас – повернули!
– Так во-о-от в чем дело! И мы, конечно же, болтаемся в бассейнах тех самых рек, которые повернули! Которых больше нет – одни пустые долины! Во-от оно что! То-то я смотрю… Но почему… почему такие… гм… странные растения, животные и… люди?!! Я понимаю: нарушение равновесия в природе, разрушение биоценозов… Но то, что мы видели, это же все… гм … явно на уровне генов!
– Говори уж прямо: кругом сплошные уроды! Мне, правда, иногда кажется, что уроды живут как раз там – за границей санитарной зоны.
– Валентин Сергеевич, по-моему, изменение водного режима, характера руслового стока и прочего не должно привести к такому.
– Для народа Страны Советов нет ничего невозможного, ведь он вооружен единственно верным учением! Конечно, дело не только в этом. А что в твоем мире было известно о самих работах по переброске стока северных рек?
– Ну… почти ничего. Намеки, слухи… Например такой: работы уже начаты, на водоразделе установлено и подорвано несколько ядерных фугасов средней мощности с целью перемещения колоссальных объемов грунта. После этого район закрыт на карантин сроком на тридцать лет. Понимаете, когда я только начинал учиться – курса, примерно, до третьего – эта тема как бы витала в воздухе. Все наши преподаватели, конечно, имели допуски к информации разного уровня секретности, но нам почти ничего не рассказывали. Тем не менее чувствовалось, что люди ожидают начала чего-то грандиозного, когда и они сами и их ученики будут востребованы государством со страшной силой. Подозреваю, что в те годы как раз приближалось окончание карантина. Мы же должны были стать геологами по гражданской специальности и офицерами инженерно-строительных войск – по военной. А потом случилась какая-то подвижка в «верхах», и все рассосалось.
Допустим, что у вас тут произошло нечто подобное – развалить водораздел континентального порядка, пожалуй, действительно можно только ядерными фугасами, установленными «на выброс». Но, насколько я помню, после подобных взрывов радиоактивное заражение местности минимально и сравнительно кратковременно, не то, что в случае взрыва ядерного реактора атомной электростанции. Так, например, города, подвергшиеся у нас атомной бомбардировке в конце прошлой войны, давно отстроены заново и заселены. Никаких мутантов там нет, наоборот – чуть ли не самый высокий процент долгожителей в Японии. Здесь же мы видим…
– Послушай, Коля, – мягко прервал его Валентин Сергеевич, – я не бог, не член ЦК и даже не засекреченный академик – и никогда ими не был. Я простой инженер и могу только догадываться, как это все получилось. В другой обстановке ты, может быть, лучше меня бы во всем разобрался.
– И о чем вы догадываетесь?
– У меня мало информации, но было много времени, чтобы ее жевать. Какие-то работы на водоразделе велись давно. Кажется, они активизировались после подписания Советско-Американского договора о паритетном сокращении запасов ядерного, химического и биологического оружия. Там еще, помнится, был мораторий на космические исследования и информационную агрессию. А в районе водораздела, по слухам, были какие-то заводы или лаборатории. Возможно, под шумок о повороте рек наши просто взорвали какой-нибудь заводской комплекс или склады. Может быть, даже на глазах у американских инспекторов. Не зря же после этого с Советского Союза сняли продовольственную блокаду. А Центрально-Сибирскую впадину объявили зараженной территорией – карантин на тридцать лет. Потом еще на тридцать, потом еще.
– А люди?
– Тут почти и не было населения. А кто был, тех эвакуировали.
– Или только сообщили об этом?
– Ну, Коля, ты уж совсем нашу партию за людоедов считаешь! Вывезли, конечно… почти всех.
– А это не они там – в баржах?
– Не-ет, наверное… Скорее всего, это строители с водораздела – там же целый комплекс сооружений пришлось строить. Вот и построили.
– Так тут что, всякая зараза кругом?!
– Испугался? Может, комбинезон наденешь?
– Уже поздно, наверное, – вздохнул Николай. – А дальше что?
– У тех, кто оказался здесь с самого начала, кажется, ничего особенного не случилось. Меня, правка, паралич разбил, так и лет мне тогда было уже немало. Но вот дети…
– Те, кто родился здесь? Уже после?..
– Уже после. Особенно второе поколение… Вам еще не достаточно? Есть вещи, которые лучше не знать, чтобы спать спокойно.
– Боюсь, что нам это уже не светит.
– Ну-ну… Из младенцев мало кто доживает до года. А среди выживших очень высокий процент умственно-отсталых. Их не оставляют – это тяжело, но это закон. Пожалуй, единственный закон, который выполняется здесь неукоснительно. Если умственный дефект незначителен или выявляется уже во взрослом состоянии, таких людей стерилизуют.
– Валентин Сергеевич, послушайте! Я так понимаю, что на огромной территории живут люди… Несколько поколений… Но ведь не каменный же век на дворе! Самолеты летают, вертолеты! Аэрофотосъемка у вас наверняка существует. Такой лес, конечно, не тундра, спрятаться на некоторое время можно, но…
– А те, кто плохо прячется, долго и не живут! Искусственный отбор, так сказать. На самом же деле нас, главным образом, спасает то, что нас нет. Я так думаю.
– Это как?!
– А вот так! Не знаешь, как это бывает? Начать Против час активные действия – значит признать, что на Мертвых землях кто-то живет, кроме комаров. А так, если вслух не упоминать, то нас как бы и нет – все знают, все молчат. А мы и не высовываемся, пока нас не трогают. Тем более что вокруг или лагеря, или районы, где живут ссыльные. Знаешь, чего я боюсь больше всего? Что нашему могучему государству что-нибудь здесь понадобится. Например, какое-нибудь полезное ископаемое, за которое можно покупать у Америки продукты. Вот тогда тут все мигом стерилизуют и санируют – никакая маскировка не поможет!
– Да, для вас это будет конец.
Николай помолчал, а потом выдал:
– Я играю, Валентин Сергеевич! Но одно мое условие придется выполнить безусловно: вы отпустите Вар-ка обратно на сопку. И я это должен увидеть своими глазами. Позвольте не объяснять, почему и зачем!
– Позволю, Коля. Пусть так и будет.
* * *
Проснулся Николай поздно – наверное, сказались треволнения последних дней. Он повернулся на бок в спальнике и стал смотреть, как Лойка разговаривает с каким-то зверьком.– Боишься, да? Боишься? А ты не бойся! Иди, иди сюда, маленький! У меня ничего для тебя нет, извини! Правда, нет! Но я потом найду для тебя гриб или орех. Ты ведь любишь орехи? Иди, иди сюда: я тебя по спине поглажу – у тебя же спинка пушистая и с полосками!
Зверек, вероятно, счел последний аргумент достаточно веским и приблизился на расстояние вытянутой руки. Он был похож на крупного бурундука с длинным пушистым хвостом и действительно полосатой спиной.
– Вот-вот, видишь: и совсем не страшно! Давай поглажу, ма-аленький!
С этим зверек, похоже, был не вполне согласен. Когда Лойка протянула руку, он сначала пригнулся, а потом привстал на задних лапах и замахал передними, как бы отбиваясь.
– Фу, какой злой! Ты злой, да? Фу! Как тебе не стыдно?!
Зверьку, наверное, действительно стало стыдно: он позволил-таки себя погладить по голове и спине. При этом он пригибался так, словно боялся, что ладонь девочки его вот-вот раздавит.
– Хоро-оший зверь, хоро-оший, пушистенький…
– Лойка, ему же страшно! Посмотри: у тебя рука почти с него размером. Представь, что тебя захотело бы погладить вот это дерево – погладить веткой, которая толще тебя!
– А, Ко-оля, проснулся! Ну, и что? Я бы не испугалась – деревья добрые!
– Они тоже живые, и ты с ними разговариваешь?
– Конечно, живые! А ты разве не разговариваешь с деревьями? Они же как люди: радуются, сердятся, иногда обижаются, но, вообще-то, они добрые. Они всегда разговаривают друг с другом, разве ты не слышишь? Только они сейчас грустные – им пить хочется, потому что дождика давно не было.
Зверек, терпеливо перенесший процедуру поглаживания, с явным облегчением скрылся в кустах, а Лойка переключилась на лиственницу, у корней которой лежал Николай. Она попыталась обнять корявый толстенный ствол:
– У-у, какая большая толстая тетя! Старенькая уже.
Она зацепилась пальцами раскинутых рук за выступы коры и повисла, дрыгая ногами.
– Ой-ой! Держи меня, держи! Я тоже хочу быть как ты – большой и сильной! А эти вот, маленькие вокруг – твои ребенки, да? У тебя их много – они такие слабые, тоненькие, а ты такая большая и толстая. Если будет сильный ветер и ты упадешь, то смотри, не поломай кого-нибудь! Тут же совсем мало места – вон сколько их вокруг тебя выросло! А тебя сова не щекочет? Ты ее не обижай, пожалуйста, – у нее там совенки, наверное. Ко-ля, Ко-ля! Ты видел сову? Она вон там, в дупле живет. Она тут ночью так летала, летала! Может быть, она еще не спит – хочешь я ее позову, хочешь?
– Ну, Лойка… Наверное, это невежливо – она же отдыхает.
– А может быть, ей самой интересно? Она же, наверное, никогда не видела, чтобы люди спали в таком смешном мешке, как ты!
Лойка легонько похлопала ладонью по коре дерева и, задрав голову, стала негромко звать:
– Сова-а, сова-а! Ты еще не спишь там? Вылезай, сова, Ко-ля проснулся. Посмотри, как смешно: дядя в мешке – совсем как большая гусеница! Сова-а! Вылезай, я же знаю, что ты не спишь!
В темной щели дупла метрах в семи над землей действительно что-то зашевелилось.
– Вон, вон она, Ко-ля! Смотри, какой у нее клюв умный! И глаза! А уши у нее маленькие и сердитые – она днем плохо видит и сердится от этого. Привет, привет, сова! Как дела? Хорошо ночью мыши ловились? А быков много поймала? Я видела, ты ночью одного тащила – ты с ними поаккуратней, а то ка-ак схватит! Быки, они такие!
Николай освободил из мешка руку и приветственно помахал в сторону дупла:
– Доброе утро, сова! Извини, что мы тебя беспокоим! Мы больше не будем, правда, Лойка?
– Не будем, не будем! Спи, сова!
– А скажи, Лойка… Эти рыбешки, головастые такие…
– Это быки которые? А, они глупые и злые! Их Пуш лапой ловит!
– Откуда они взялись такие? Тут что, другой рыбы нет?
– Ты разве не знаешь, Ко-ля? Деда рассказывал: давно-давно реки были большие-пребольшие, широкие-преширокие! Прямо как отсюда и во-он дотуда! Представляешь? И в них водилось много-много больших красивых рыб. Правда-правда: некоторые были даже больше меня! А бычки были ма-аленькие, вот такие: меньше пальца! И плавали у самого берега. А потом реки стали как сейчас, и красивым рыбам стало тесно и грустно. Они стали уплывать или умирать. Некоторые остались, но бычки поедали их детёнышей. Потом красивых рыб совсем не осталось, а бычки выросли большими. Они все едят: комаров, мух, лягушек, птиц маленьких и друг дружку тоже едят. А в самих есть нечего – одна голова колючая да хвостик!
– А про тоху Дед тебе что-нибудь рассказывал?
– Не-ет, про это все и так знают!
– А я не знаю, я же здесь недавно совсем!
– Ну-у, Ко-ля! Когда реки были большие, у них на берегах жили другие люди, ненастоящие – как ты, как Вар-ка, как… Даня. Они жили в домах из деревьев и совсем не умели прятаться. Представляешь, чтобы построить один дом, им нужно было убить много-много деревьев! Наверное, они были злые… Они ловили и ели зверей и рыб. А еще они закапывали в землю маленькие тохи, и потом вырастало много-много кустов с ма-а-аленькими тохами на корнях. Они их выкапывали и ели.