-- Вот еще, - сказал Пьер напыщенно, но направленный на него автомат заставил его сменить мнение.
   Глава восьмая
   Через две недели спокойной жизни в городе Засрюпинск произошло событие, круто изменившее дальнейшую жизнь Петьки Исаева и сделавшую что-то непонятное с жизнями Василия Ивановича и Фурманова.
   Началось все с того, что утром около хаты на краю села, в которой располагался начдив с какой-то приблудной бабой, остановилась большая черная машина Откуда Следует.
   Из нее вылезли трое в военной форме и, отпихнув бабу в неглиже, вошли внутрь.
   -- Фамилие? - спросил один из них просыпающегося Чапаева.
   -- Чье?
   -- Твое.
   -- Чапаев, а ты что за птица?
   -- Начальник я, - сказала птица. - Ты, что ли, начдив будешь?
   -- Ну, я...
   -- Гм... У меня тут странное что-то написано про тебя: "утопить или расстрелять по усмотрению начальника...".
   -- Я тебе щас усмотрю! - Василий Иванович потянулся за маузером, и все трое в военной форме с почти что поросячим визгом вылетели наружу.
   -- Ладно, - сказал начальник, поправляя сбившуюся на бок фуражку. - С этим потом. Или скажем, убег при попытке к бегс... Тьфу, бред какой-то! Ну, в общем, не в ем дело, у меня приказ - спроводить. Но не этого, а какого-то П. Исаева. Пойди спроси этого про Исаева! - сказал начальник одному из, надо полагать, подчиненных.
   Подчиненный вернулся на редкость быстро.
   -- Он в мине валенок кинул, - пожаловался он. - И не попал. Но я все равно на него обидемши.
   -- Ладно! - сказал начальник бодро. - Найдем и без него - ЧК все-таки!
   Обшарив все дома, только на следующее утро чекисты нашли дом, в котором обитал Петька вместе с Анкой.
   Фурманов жил рядом, в сарае.
   В тот момент, когда чекисты гуськом пробрались через батарею крынок и кувшинов и вошли внутрь дома, мерно и ритмично раскачивалась металлическая кровать.
   Служащие деликатной организации Где Надо также деликатно дождались момента, после которого можно было начинать беседу.
   -- Скажите, уважаемый, - вкрадчиво начал начальник. - Как ваше фамилие?
   -- Вроде с вечера был Исаев, - сказал Петька настороженно, затягивая с пола под одеяло кальсоны отнюдь не первой свежести. Анка нахмурилась и принялась поигрывать бицепсами.
   -- Гм... Вот вас-то мне и надо!
   -- А чего я сделал-то такого?
   -- Вот чего не знаю - того не знаю... У меня приказ: сопроводить!
   -- Куда?!
   -- Для беседы.
   -- Для какой-такой беседы?!
   -- К самому товарищу Ленину!
   -- А кто это?
   -- Гм... Опасный вы человек, товарищ Исаев!
   -- Не, ну правда, кто это?
   -- Это вождь всего мирового пролетариата, знать бы пора!
   -- Чего пристал-то, восемнадцатый год на дворе... Вот лет через пять-шесть может...
   -- Лет через шесть, может... Ну ладно, не будем об этом. Собирайся, товарищ П. Исаев!
   -- Бить будете? - осведомился Петька.
   -- Не знаю, - лукаво сказал начальник. - Пока что написано "сопроводить".
   -- С бабой можно попрощаться?
   -- Прощайся сколько угодно!
   -- Еще два раза - можно?
   -- Э, нет... Пять минут на все - и давай, привет!
   -- Ну ребяты...
   -- Никакие ребяты! У меня приказ... Во, читай. Читать умеешь? Ну во, "сопроводить".
   Петьку провожали всей дивизией, под гармошку, которую мучал конюх Митрич, и свирель, над которой надрывался Пьер Безухов. Обнявшись со всеми подряд, Петька взглянул на небо, вздохнул и залез в черную машину.
   Чекист, сидящий за рулем, нажал на педаль, и...
   . . .
   -- Здгасте, товагищ Петька!
   -- Привет, - сказал Петька хмуро.
   Владимир Ильич насторожился.
   -- Что-то вы не больно ласковы с вождем мигового пголетагиата... сказал он.
   -- Да уж, - сказал Петька.
   -- И что ж вы так, батенька? Я с вами, понимаете, хотел побеседовать... Люблю, знаете ли, этих ходоков - смотгишь на них, они ходят! Хогошо! Сегдце, знаете ли, гадуется... Ходят... ходят... по кругу полоса-атенкие такие. Гм. М-да, ну ладно же, садитесь, давайте побеседуем...
   Петька равнодушно сбросил с кресла мышеловку и сел, положив ноги на журнальный столик.
   Владимир Ильич удивленно поднял брови и задумчиво перемешал в чашечке кофе.
   -- Я вам кофе не пгедлагаю, - сказал он. - Пголетагии его обычно не любят...
   -- Подавись, - сказал Петька мрачно.
   Владимир Ильич вздрогнул и уронил ложечку на пол.
   -- М-да, - сказал он после некоторого молчания, достав ложечку и очистив ее от налипшей паутины. - Ну вот, что я хотел вам сказать... До меня дошли слухи, что вы лично не то поймали немецкого шпиона, не то белого...
   -- Белогвардейца одного хватанул, - сказал Петька, смягчаясь.
   -- Вы не путаете? Бегогвагдейца?
   -- Не, не путаю... Что я, старый склеротик, что ли?
   -- Гм... М-да-с... Жаль, что не немецкого, очень жаль, батенька... Мы бы могли его пегевегбовать, и у нас... А кстати, не хотите ли вы сами быть гезидентом Советской Госсии в Гегмании?
   -- Кем?!
   -- М-да-с, я вижу, до этого еще очень далеко, батенька! И немецкий выучить, и манегы... Был у нас там один шпион... Или, вернее, не у нас, и не там, и не один... Гм. М-да, надо посоветоваться с товагищами Дзегжинским и Кгжижановским!
   -- А я?
   -- А вы пока подождите. Вас пговедут, - и Владимир Ильич дернул за веревочку за портьерой. Появились двое чекистов, тут же вставших навытяжку.
   -- Пговодите товагища Петьку на отдых! - сказал Владимир Ильич. И Феликса мне сюда, и вот еще - попгосите его пгинести папигос - а то я забыл сегодня зайти в туалет, выловить окугки...
   Пока Петька отсиживался в одиночке на Лубянке, в Кремле проходил совет.
   -- Побеседовал я сегодня, знаете ли, с товагищем Петькой... М-да, батенька, очень интегесный был газговог... Не заслать ли нам его в Гегманию нашим агентом?
   -- Хм... А зачем, Владимир Ильич, вы же сами нам все рассказываете, что же более?
   -- Гм. Ну, знаете, Феликс Эндмундович, я же, пгаво, не вечный... Хогошо я пока... Гм... Ну да. В общем, вот вам мой завет: выучите этого охламона, отпгавьте его в Гагвагд или Оксфогд, но чтобы лет через десять-пятнадцать у нас был отличный агент в Гегмании... Попомните мои слова, нам еще понадобится свой человек в этой пготивененькой местности! Вот так-то, батенька... Ну, не забудьте пго товагища Исаева - он, конечно, молод еще, зелен, но уже пога что-то делать...
   -- А почему именно его, Владимир Ильич? Есть же много других и талантливых и из рабочих...
   -- А, не знаю... Чутье, батенька. Ну, что вы уставились, завет есть завет... Ленин я или не Ленин?
   -- Хоть Олин, - произнес Дзержинский вполголоса раздраженно.
   Владимир Ильич сделал вид, что не расслышал.
   -- Ну, вы поняли меня... Я пгослежу! Чтобы через неделю, максимум две он уже учился в Гагвагде!
   -- Будет исполнено, Владимир Ильич...
   -- И еще, товагищ Дзегжинский, это вы, я думаю, бгосаете окугки в унитаз?
   -- Гм... Виноват, Владимир Ильич, я... Выговор себе объявить?
   -- Да нет, не стоит... Батенька, вы бы бгосали их хоть гядом - это же чегт знает что, как тгудно высушивать, а потом еще гаскугивать...
   . . .
   Прошло пятнадцать лет.
   В кресле под портретом самого себя на том самом месте, где проходила описанная несколько выше беседа Владимира Ильича с Дзержинским, сидел товарищ Берия и с интересом вчитывался в личное дело товарища Петра Иваныча Исаева.
   Сам товарищ Исаев сидел напротив в кресле пониже и чистил ногти расческой.
   -- Как вам Оксфорд, товарищ Петька?
   -- Недурно, - сказал Петька. - Бабы классные. Милордихи называются. И графихи.
   Председатель НКВД опустил дело и посмотрел на Петьку с интересом поверх очков.
   -- Бабы? Вах-вах-вах... А тут - работы!..
   И он продожил чтение.
   -- Когда же предполагаете заброску в Германию? - спросил Берия, дочитав дело.
   -- Хоть завтра, - сказал Исаев, кладя расческу во внутренний карман. Тут у вас скучища страшная...
   -- Вах-вах-вах, как нехорошо говорите, товарищ Исаев! Родина, все-таки... Если бы вы не были так нужны Родине, между нами говоря, я бы вас давно репрессировал, но раз так... Ну хорошо, пусть это будет следующее воскресенье. Да?
   -- Пусть будет.
   -- Ну, вот и договорились... Марок вам нарисуют, парашют сошьют... Сколько вы сделали прыжков с парашютом?
   -- Один.
   -- Ва-ах! Что же так?
   -- Да по пьянке... Одна милордиха спросила: А что, Петька, сиганешь с башни? А я - ща, скатерть тока возьму, и сигану!
   -- И да вот что, товарищ Петька, негоже нам как-то отправлять вас в самую Германию с таким-то именем...
   -- А че ты привязываисся?
   -- Э, нэ-э-э, товарищ Петька, зовут вас там ихнее Германское пиво пить, и говорят... Герр Петька, идите пиво пить!
   -- Издевательство какое...
   -- Вот-вот... Плохо ведь?
   -- Да уж... Погано...
   -- Ну и как же прикажете вас теперь называть?
   -- Как?.. Ну, пусть Максим Максимыч.
   -- Вах! В честь кого же это?
   -- Не кого, а чего...
   -- Ну и?
   -- Пулемет был у нас такой в дивизии...
   -- А! Ну пускай... Остается только фамилию выбрать... Я предлагаю простую немецкую фамилию - Штирлиц.
   -- Эт-то еще почему?
   -- Ну, во-первых, звучит... А во-вторых, мне еще приходят в голову Карл Маркс, Фридрих Энгельс - ну, это не пойдет... А Геббельс, Гимлер, - это пошло.
   -- Да уж, пошло, - согласился переименованный Петька, теперь уже Штирлиц. - И что же, Максим Максимыч Штирлиц? Заучивать или передумаем?
   -- Нэ-э-э, не пойдет...
   -- Почему ж не пойдет?
   -- Ну а представьте, зовут вас обедать... И говорят, герр Макси... Тьфу! Вот что, пусть будет Макс.
   -- Макс Максович?
   -- Нэ-э-э... Тоже пошло... Штирлиц...
   -- Пусть Фон Штирлиц, - поправил Петька. - Больно уж красиво...
   -- Ну ладно, графство мы вам достанем... Ну, пусть будет... Пусть будет...
   -- Фон Штирлиц Макс... Макс...
   -- Отто! - предложила стенографирующая секретарша.
   -- Почему?!
   -- Был у моей подруги немецкий кобель по кличке Отто...
   -- Я тебе дам кобель!.. Ш-шалава...
   -- Ой, Лаврентий Палыч, он дерется! Я говорю, собачка у нее такая была - Отто... Очень, извините конечно, товарищ Исаев, на вас похожая...
   -- Ну ладно, устами дуры глаголит истина, - сказал Лаврентий Палыч. Пусть будет Фон Штирлиц Макс Отто...
   -- Заучивать? - спросил Петька.
   -- Заучивайте, - разрешил Берия. - В субботу ночью - самолет... Так что вах. Цель твоей миссии вам потом расска... Ну, в смысле, придумают. А пока - отдыхайте! Не хотите ли по моим девочкам прогуляться?
   -- Нет, спасибо, только трипака мне не хватало...
   -- Ва-ах, зачем так обижайшь!
   . . .
   Под мерный гул моторов самолета, летящего на высоте три тысячи метров над уровнем моря Петька Исаев, он же Максим Максымыч Исаев, он же Макс Отто фон Штирлиц, вспоминал все эпизоды своей прошедшей на данный момент жизни родное село в Рязанской губернии, голых баб в заплесневевшем пруду, Василия Иваныча, Анку (вспомнив Анку, Штирлиц вздохнул и, бросив недокуренный бычок на пол, растоптал его и закурил новую "Беломорину").
   "Как там они теперь без меня?" - подумал Штирлиц. - "Ну, может когда-нить свидимся".
   Он отцепился от парашюта и подобрался к кабине пилота.
   -- Долго еще? - спросил он, силясь перекричать шум моторов.
   -- А я почем знаю? Где прыгнешь...
   -- Я где мы щас?
   -- Вена!
   -- Какая вена?
   -- Да не та вена, австрийская!
   -- А-а-а! Ну, тады на северо-запад давай... О-о-ой, не так резко! Ну, как будет так где-нибудь Берлин или что в этом роде, свистнешь...
   "Где ж это такое - Вена?" - задумался Штирлиц. - "Мадрит - знаю, Оксфорд - знаю, Париж знаю... А Вена..."
   Он почувствовал себя так, как будто его сильно надули.
   "Послали черт знает куда", - подумал Штирлиц раздраженно.
   Кончилась очередная "Беломорина". Штирлиц вздохнул и пересчитал содержимое пачки - оставалась ровно одна сигарета, и русский разведчик решил растянуть удовольствие.
   Полчаса он доставал сигарету из пачки, еще час раскуривал, и...
   -- А я уже свистю! - сказал пилот, просунув голову в салон.
   Штирлиц загасил "Беломорину" о рукав маскхалата.
   -- Что, уже Берлин?
   -- Ну да!
   -- Ну, пошел я, тогда... Передавай привет нашим, и...
   Штирлиц открыл дверь и прослезился.
   От ветра, который в нее подул.
   "Черт, сдует так куда-нить?" - подумал Штирлиц озабоченно.
   -- Эй, слышь! - позвал он пилота.
   -- Чего?
   -- Парашют когда открывать - щас или потом?
   -- М-м-м-м... Потом, по-моему!
   -- А как?
   -- Там колечко такое есть, его надо...
   -- Это?
   -- Вроде!
   -- Ну спасибо... Пошел я!
   -- Давай!
   Штирлиц зажмурился, чтобы уберечь глаза от ветра, и шагнул в темную пустоту...
   КОНЕЦ