Через два дня, когда я ужинал в гостинице «Храбрые Рыцари», пришел Николя и передал мне записку, в которой была только одна строчка: «Приходите в сад ночью в 9. М.»
Я был в восторге и наградил Николя золотой монетой.
В 9 часов Мария была в моих объятиях, и я уже тогда высказал ей все те слова любви, которые были против моей воли заточены в моем сердце.
— Но почему же ты должен оставить меня, Блэз? Зачем возвращаться в эту дикую страну, где пролито столько крови наших соотечественников? Я буду бояться за тебя. Ты любишь славу больше меня?
— Нет, моя дорогая! Ты знаешь, что я тебя люблю больше всего. Но ты также знаешь, что честь моя задета, и я должен отправиться.
— Да должен… Я буду тебя ждать, — сказала она бодро. — Возвращайся ко мне таким же храбрым и честным, каким уходишь.
Через две недели мы отплыли из Бордо, чтобы выполнить данное обещание — отомстить.
Глава XXVI
Глава XXVII
Глава XXVIII
Я был в восторге и наградил Николя золотой монетой.
В 9 часов Мария была в моих объятиях, и я уже тогда высказал ей все те слова любви, которые были против моей воли заточены в моем сердце.
— Но почему же ты должен оставить меня, Блэз? Зачем возвращаться в эту дикую страну, где пролито столько крови наших соотечественников? Я буду бояться за тебя. Ты любишь славу больше меня?
— Нет, моя дорогая! Ты знаешь, что я тебя люблю больше всего. Но ты также знаешь, что честь моя задета, и я должен отправиться.
— Да должен… Я буду тебя ждать, — сказала она бодро. — Возвращайся ко мне таким же храбрым и честным, каким уходишь.
Через две недели мы отплыли из Бордо, чтобы выполнить данное обещание — отомстить.
Глава XXVI
Сатуриона
Наше плаванье было успешно, и 8 апреля мы бросили якорь в небольшой гавани на расстоянии пяти лье к северу от реки Мая. На следующее утро, пройдя с предосторожностью около трех лье на юг, мы очутились в узеньком заливе. Здесь Мартин и я решили проникнуть вглубь страны, по возможности на лодке, а затем пробраться в деревню «крейков», где мы прожили много месяцев. Я был убежден, что Сатуриона и его воины присоединятся к нам. Мы пришли к заключению, что нападение на форт Каролина, теперь переименованный в форт Сан-Матео, должно произойти быстро и решительно, иначе испанцы сумеют получить подкрепления из форта Сант-Августин. До получения от нас сведений Доминик де Гурж намеревался скрываться в заливчике.
Часа за два до полудня мы отправились с сильными гребцами и некоторое время двигались вверх по реке, пока не добрались до места, где возможно было сойти на берег. Цапли, разыскивающие корм в болотах, темная река, где плавали одетые в броню гады, сырой запах мрачных джунглей — все это живо напоминало мне те ужасные дни, которые последовали за резней в форте. Мне казалось, что я никогда не покидал эту роковую страну: спокойные месяцы проведенные в Париже, как будто не существовали — казались сном.
Вскоре мы зашагали в лесу по неясной дороге, ведущей на юго-запад; она лежала между мрачными деревьями, похожими на привидения в своих серебряных мантиях из чахлого мха. Первые тени ночи спустились над землей, когда мы, наконец, благополучно прибыли в деревню краснокожих.
Здесь все изменилось. Исчезли обычные веселые звуки: болтовня женщин у очагов, смех и крики детей, шум говора среди мужчин. Вместо всего этого какая-то мрачная тишина висела над деревней; она казалась мертвой. Огня не было; мы увидели две-три неясные фигуры. Едва мы очутились перед хижиной Сатурионы, как оттуда вырвались женские вопли — песня без слов, которая то возвышалась, то опускалась, то снова возвышаясь выражала великое горе.
— Песня смерти! — воскликнул Мартин. — Будем надеяться, что это — не Сатуриона.
Песня скорби ширилась, затем слабела, превращалась в, тихий жалобный ропот измученной горем души. Эта песня разрывала мое сердце.
Долго мы стояли и слушали; затем Мартин откинул в сторону висевшую у входа кожаную завесу, и мы вошли внутрь. На полу у потухшего огня сидел Сатуриона с поджатыми ногами, завернутый в роскошную одежду из черных перьев. В задней части хижины женщины пели, раскачиваясь с опущенными головами и скрещенными руками; они стояли у ложа из оленьей кожи, на котором лежала фигура, завернутая в бесчисленные одежды смерти.
При нашем входе вождь «крейков» сразу поднялся и сбросил свой плащ. Его лицо было разрисовано черным в знак траура; глаза его блестели гневом.
— О, Нутча! О Чонга! — сказал он на своем гортанном языке. — Сатуриона вам очень рад, хотя сердце его полно горя. Сын мой оставил нас: его дух улетел в небеса, он теперь витает между праведниками. Ушел сильный молодой воин с поля ратного; ушел быстроногий охотник из лесу; ушел молодой вождь.
Он опустил свою гордую голову на широкую грудь.
— Каким образом умер молодой воин, о, вождь крейков? — спросил я.
— От руки белого человека! В то время как он удил рыбу у реки, к нему подполз бледнолицый и выпустил огонь в его сердце из палки, которая гремит. Но они будут наказаны.
Он гордо приосанился.
— Завтра Сатуриона начнет воевать.
— О, Сатуриона! Наши сердца скорбят вместе с твоим о пустом месте в твоей хижине, о преждевременной смерти молодого воина, — сказал Мартин, подражая его языку. — Эти белые люди — злые, они распространяют смерть. Со мною произошло то же, что и с тобою, потому что их руки обагрены кровью моих братьев. Не соединимся ли мы вместе против них?
— Да будет так, как ты говоришь, — сказал вождь. — Кровь моего сына громко взывает о мщении, и души убийц будут следовать за ним. Отдыхайте, мои братья, в хижине Сатурионы, а завтра на рассвете мы обсудим это дело.
Всю ночь мы не спали. Этому мешало присутствие покойника, спертый воздух и пение плакальщиц, которое возобновлялось с частыми промежутками. Ночь казалась бесконечной.
Наконец наступило утро, и мы обсудили с вождем, как расположить наши и его силы. В конце концов было решено, что крейки окружат форт с трех сторон — с севера, юга и запада, а нам предоставят открыть атаку с востока. Две небольшие батареи форта, по-видимому, не имели большого значения, так как по описанию Сатурионы они представляли собой траншеи, построенные на бревнах, каждая имела по две пушки, а гарнизон состоял из двадцати человек. Батареи эти находились у устья реки, по каждой ее стороне. Атака должна была произойти на рассвете следующего дня.
К заходу солнца тело молодого вождя положили в таинственном месте в лесу, где лежали его предки; с ним поместили его любимое оружие. После наивных церемоний, мы возвратились с главным вождем в деревню. Когда мы пришли, уже наступили сумерки, костры пылали, и сильный огонь трещал перед хижиной, где собирался совет. Жарилась дичь, птица и рыба. Сатуриона занял свое место перед дверью хижины совета, остальные младшие вожди и старики рядом с ним по каждую его сторону, а молодые воины, около пятисот человек, стояли против своего вождя у огня, образовав большой круг. Вдали стояли женщины, юноши и дети; Мартин и я удалились в темноту позади костра. Там мы наткнулись на Оленя, который приветствовал нас со свойственным его племени спокойствием: он, очевидно, был не больше удивлен, чем если бы мы отсутствовали только один день.
Костер, беспрерывно поддерживаемый женщинами, бросал яркий свет на пестрые одежды воинов, на их бесстрастные лица, разрисованные ярко-красными и желтыми красками, чтобы наводить ужас на своих врагов; они стояли неподвижно и молчаливо. Затем позади этой массы людей раздался первый удар барабана, потом другой, и еще другой, и еще много, один за другим, пока их звуки превратились в бесконечный оглушающий гром. Вдруг молодой воин, лицо и грудь которого были разрисованы белыми, красными и желтыми кругами, прыгнул на открытое место у костра. Он был обнажен до пояса и держал в одной руке нож, а в другой — щит. Низко наклонившись, он начал странными покачивающимися шагами двигаться вокруг костра. Барабаны трещали беспрерывно; к первому воину присоединился еще один, затем еще и другие, пока, наконец, пространство у костра не было полно склоненными зловещими фигурами, качавшимися в унисон с барабанным боем. Зрители, сопереживая, также раскачивались, а в промежутках женщины пробирались между танцующими, чтобы подбросить дрова в костер. Таким образом, это племя изображало, как оно выслеживает и находит врагов. Через некоторое время раздался длительный леденящий душу крик — боевой крик воина, увидевшего врага.
Ночь показалась жуткой, когда к этому крику присоединились остальные дикари. Они стали двигаться все быстрее и быстрее, подскакивая высоко в воздухе, размахивая оружием над своими украшенными перьями головами; моим изумленным глазам они казались демонами: лица их были искажены безумием, глаза горели ярче огня, их искривленные губы были покрыты белой пеной. Но все эти крики покрывал бесконечный барабанный бой. Черт возьми, друзья мои, — это была потрясающая сцена.
И это продолжалось час за часом в продолжение всей ночи; мы с Мартином наблюдали все это — изумленные и оглушенные. Олень также уже давно присоединился к танцующим. Один только Сатуриона не обнаруживал никакого возбуждения и смотрел равнодушными глазами на всю эту сцену. Когда один из участников упал в изнеможении, женщины вытащили его и подкрепили едой и питьем; отдохнув, он опять вернулся к танцующим, затерявшись в этой скачущей, кружащейся толпе черных фигур.
На востоке небо уже начало, сереть от приближавшегося утра, когда последний воин завертелся на пятках и упал без чувств на крепко утоптанную землю. Военный танец был закончен. Я чувствовал большую усталость. Сатуриона поднялся и позвал нас к себе.
— Поешьте и поспите раньше, чем возвратитесь к своим, — посоветовал он нам. — Тусклые глаза и усталые ноги не годятся во время преследования.
Это был хороший совет, и мы ему охотно последовали; жадно поев, поспав несколько часов, мы отправились в обратный путь. К ночи уже были на месте; де Гурж одобрил наш план.
— Надеюсь, что мы ловко захватим этих щенков! — воскликнул он. — Дикари, спрятанные в лесу вокруг форта, не дадут им возможности сбежать, и ни один из них не останется в живых.
— Я того же мнения, — подтвердил Мартин злобно.
Часа за два до полудня мы отправились с сильными гребцами и некоторое время двигались вверх по реке, пока не добрались до места, где возможно было сойти на берег. Цапли, разыскивающие корм в болотах, темная река, где плавали одетые в броню гады, сырой запах мрачных джунглей — все это живо напоминало мне те ужасные дни, которые последовали за резней в форте. Мне казалось, что я никогда не покидал эту роковую страну: спокойные месяцы проведенные в Париже, как будто не существовали — казались сном.
Вскоре мы зашагали в лесу по неясной дороге, ведущей на юго-запад; она лежала между мрачными деревьями, похожими на привидения в своих серебряных мантиях из чахлого мха. Первые тени ночи спустились над землей, когда мы, наконец, благополучно прибыли в деревню краснокожих.
Здесь все изменилось. Исчезли обычные веселые звуки: болтовня женщин у очагов, смех и крики детей, шум говора среди мужчин. Вместо всего этого какая-то мрачная тишина висела над деревней; она казалась мертвой. Огня не было; мы увидели две-три неясные фигуры. Едва мы очутились перед хижиной Сатурионы, как оттуда вырвались женские вопли — песня без слов, которая то возвышалась, то опускалась, то снова возвышаясь выражала великое горе.
— Песня смерти! — воскликнул Мартин. — Будем надеяться, что это — не Сатуриона.
Песня скорби ширилась, затем слабела, превращалась в, тихий жалобный ропот измученной горем души. Эта песня разрывала мое сердце.
Долго мы стояли и слушали; затем Мартин откинул в сторону висевшую у входа кожаную завесу, и мы вошли внутрь. На полу у потухшего огня сидел Сатуриона с поджатыми ногами, завернутый в роскошную одежду из черных перьев. В задней части хижины женщины пели, раскачиваясь с опущенными головами и скрещенными руками; они стояли у ложа из оленьей кожи, на котором лежала фигура, завернутая в бесчисленные одежды смерти.
При нашем входе вождь «крейков» сразу поднялся и сбросил свой плащ. Его лицо было разрисовано черным в знак траура; глаза его блестели гневом.
— О, Нутча! О Чонга! — сказал он на своем гортанном языке. — Сатуриона вам очень рад, хотя сердце его полно горя. Сын мой оставил нас: его дух улетел в небеса, он теперь витает между праведниками. Ушел сильный молодой воин с поля ратного; ушел быстроногий охотник из лесу; ушел молодой вождь.
Он опустил свою гордую голову на широкую грудь.
— Каким образом умер молодой воин, о, вождь крейков? — спросил я.
— От руки белого человека! В то время как он удил рыбу у реки, к нему подполз бледнолицый и выпустил огонь в его сердце из палки, которая гремит. Но они будут наказаны.
Он гордо приосанился.
— Завтра Сатуриона начнет воевать.
— О, Сатуриона! Наши сердца скорбят вместе с твоим о пустом месте в твоей хижине, о преждевременной смерти молодого воина, — сказал Мартин, подражая его языку. — Эти белые люди — злые, они распространяют смерть. Со мною произошло то же, что и с тобою, потому что их руки обагрены кровью моих братьев. Не соединимся ли мы вместе против них?
— Да будет так, как ты говоришь, — сказал вождь. — Кровь моего сына громко взывает о мщении, и души убийц будут следовать за ним. Отдыхайте, мои братья, в хижине Сатурионы, а завтра на рассвете мы обсудим это дело.
Всю ночь мы не спали. Этому мешало присутствие покойника, спертый воздух и пение плакальщиц, которое возобновлялось с частыми промежутками. Ночь казалась бесконечной.
Наконец наступило утро, и мы обсудили с вождем, как расположить наши и его силы. В конце концов было решено, что крейки окружат форт с трех сторон — с севера, юга и запада, а нам предоставят открыть атаку с востока. Две небольшие батареи форта, по-видимому, не имели большого значения, так как по описанию Сатурионы они представляли собой траншеи, построенные на бревнах, каждая имела по две пушки, а гарнизон состоял из двадцати человек. Батареи эти находились у устья реки, по каждой ее стороне. Атака должна была произойти на рассвете следующего дня.
К заходу солнца тело молодого вождя положили в таинственном месте в лесу, где лежали его предки; с ним поместили его любимое оружие. После наивных церемоний, мы возвратились с главным вождем в деревню. Когда мы пришли, уже наступили сумерки, костры пылали, и сильный огонь трещал перед хижиной, где собирался совет. Жарилась дичь, птица и рыба. Сатуриона занял свое место перед дверью хижины совета, остальные младшие вожди и старики рядом с ним по каждую его сторону, а молодые воины, около пятисот человек, стояли против своего вождя у огня, образовав большой круг. Вдали стояли женщины, юноши и дети; Мартин и я удалились в темноту позади костра. Там мы наткнулись на Оленя, который приветствовал нас со свойственным его племени спокойствием: он, очевидно, был не больше удивлен, чем если бы мы отсутствовали только один день.
Костер, беспрерывно поддерживаемый женщинами, бросал яркий свет на пестрые одежды воинов, на их бесстрастные лица, разрисованные ярко-красными и желтыми красками, чтобы наводить ужас на своих врагов; они стояли неподвижно и молчаливо. Затем позади этой массы людей раздался первый удар барабана, потом другой, и еще другой, и еще много, один за другим, пока их звуки превратились в бесконечный оглушающий гром. Вдруг молодой воин, лицо и грудь которого были разрисованы белыми, красными и желтыми кругами, прыгнул на открытое место у костра. Он был обнажен до пояса и держал в одной руке нож, а в другой — щит. Низко наклонившись, он начал странными покачивающимися шагами двигаться вокруг костра. Барабаны трещали беспрерывно; к первому воину присоединился еще один, затем еще и другие, пока, наконец, пространство у костра не было полно склоненными зловещими фигурами, качавшимися в унисон с барабанным боем. Зрители, сопереживая, также раскачивались, а в промежутках женщины пробирались между танцующими, чтобы подбросить дрова в костер. Таким образом, это племя изображало, как оно выслеживает и находит врагов. Через некоторое время раздался длительный леденящий душу крик — боевой крик воина, увидевшего врага.
Ночь показалась жуткой, когда к этому крику присоединились остальные дикари. Они стали двигаться все быстрее и быстрее, подскакивая высоко в воздухе, размахивая оружием над своими украшенными перьями головами; моим изумленным глазам они казались демонами: лица их были искажены безумием, глаза горели ярче огня, их искривленные губы были покрыты белой пеной. Но все эти крики покрывал бесконечный барабанный бой. Черт возьми, друзья мои, — это была потрясающая сцена.
И это продолжалось час за часом в продолжение всей ночи; мы с Мартином наблюдали все это — изумленные и оглушенные. Олень также уже давно присоединился к танцующим. Один только Сатуриона не обнаруживал никакого возбуждения и смотрел равнодушными глазами на всю эту сцену. Когда один из участников упал в изнеможении, женщины вытащили его и подкрепили едой и питьем; отдохнув, он опять вернулся к танцующим, затерявшись в этой скачущей, кружащейся толпе черных фигур.
На востоке небо уже начало, сереть от приближавшегося утра, когда последний воин завертелся на пятках и упал без чувств на крепко утоптанную землю. Военный танец был закончен. Я чувствовал большую усталость. Сатуриона поднялся и позвал нас к себе.
— Поешьте и поспите раньше, чем возвратитесь к своим, — посоветовал он нам. — Тусклые глаза и усталые ноги не годятся во время преследования.
Это был хороший совет, и мы ему охотно последовали; жадно поев, поспав несколько часов, мы отправились в обратный путь. К ночи уже были на месте; де Гурж одобрил наш план.
— Надеюсь, что мы ловко захватим этих щенков! — воскликнул он. — Дикари, спрятанные в лесу вокруг форта, не дадут им возможности сбежать, и ни один из них не останется в живых.
— Я того же мнения, — подтвердил Мартин злобно.
Глава XXVII
Мартин свободен от своей клятвы
За несколько часов до рассвета следующего дня я был разбужен шумом реек, хлопаньем парусов и громким криком Доминика де Гуржа; наше судно готовилось сняться с якоря, то же самое происходило и на других судах. Мартина уже не было в каюте, которую мы с ним вместе занимали. Я вскочил, быстро оделся и пошел на палубу, немного огорченный, что меня, как мальчика, оставили спать в то время, как надвигаются события. На палубе я увидел, что проснулся последним, солдаты уже были под ружьем, а матросы бодро исполняли свои обязанности. Заметное возбуждение царило между всеми; я присоединился к Мартину и де Гуржу, стоявшим на передней палубе.
— Я думаю, — сказал де Гурж, — бросить якорь у устья реки и послать пешие отряды для захвата двух небольших батарей, находящихся по обоим ее берегам. Шестьдесят человек…
— А почему бы не бросить якорь на реке между батареями и не выбить их пушками? — спросил я напрямик.
— Черт возьми! Молодой человек высказал удачную мысль, а, мой милый Мартин? А старые собаки воины не догадались.
— Этот план может иметь успех, — заметил Мартин. Я чувствовал на себе его взгляд.
— О, несомненно! — сказал де Гурж. Это очень смелый план, поэтому он и удастся.
Он торопливо ушел; и я был очень доволен собой. Затем я услышал смех Мартина.
— Можете смеяться, — воскликнул я сердито, — но это совсем не такой плохой план…
— Не топорщите свои перья, Блэз! — прервал меня Мартин, положив ласково руку на мое плечо. — Я смеюсь не над вами, а над собою и Домиником, состарившимся на войне и не принявшим во внимание нашу артиллерию. Вы, молодые, будете знать, как обращаться с мушкетами, пушками и петардами. Теперь уже есть новое оружие — в прошлом году мне показывал один оружейный мастер в Париже — оно называется пистолетом. Хорошая вещь во время схватки!
— Эти виды оружия с каждым годом употребляются все больше, — сказал я. — В будущем, без сомненья, они будут употребляться наряду с пиками, алебардами и самострелами.
Мартин вздохнул.
— По крайней мере за мое время никакое оружие не вытеснит шпаги, — заметил он.
Ночь застала нас на расстоянии одного лье от устья реки Май, наш флот находился вблизи; легкий ветер дул с востока. Де Гурж поднял сигнал на верху мачты, приказывая судам следовать за нами. Мы стояли прямо против устья реки, на некотором расстоянии были видны низкие стены редутов на каждой стороне тихой речки; блестящие жерла пушек глядели на нас, но гарнизона не было видно. Скоро мы вошли в реку; все были на своих местах; пушки были заряжены и нацелены, солдаты стояли возле них с зажженными фитилями; мушкетеры с заряженными и готовыми стрелять ружьями занимали бастионы с обеих сторон судна. Сзади нас догоняли остальные суда. Достигнув места как раз между двумя небольшими укреплениями, мы убрали паруса и бросили якорь. Затем по команде де Гуржа воздух огласился грохотом наших пушек, и облако дыма покрыло на мгновение оба берега реки, но было скоро рассеяно ветром. Впервые показались защитники редутов, но ответа из их пушек не последовало. Вместо этого над валом на северном берегу показался белый флаг, а на южном — испанцы, числом около десяти человек, перескочили через стену и исчезли в лесу. Сейчас же была послана шлюпка к северному берегу, которая возвратилась с девятью пленниками. Шестеро, как сообщили нам, были убиты нашим огнем: укрепления сильно разрушены. Де Гурж сиял от удовольствия. В это время подошли другие суда, и он приказал поднять якорь и паруса. Таким образом, мы продолжали наш путь дальше вверх по реке.
По моему предложению мы высадились недалеко от форта, где могли оставаться незамеченными; это оказалось тем самым местом, где мы с Мартином наблюдали прибытие флота Педро Менендэса. Длинной шеренгой мы двигались в джунглях и уже почти достигли просеки, окружавшей форт Сан-Матео, когда бронзовая фигура, обнаженная до пояса, страшно раскрашенная и с многочисленными обмотками на ногах, как обычно носили крейки, появилась на дороге и остановила нас. Это был Олень, который пришел сообщить нам, что все в порядке. Воины Сатурионы окружили форт с трех сторон, они расположились на северном берегу реки против испанских укреплений, под прикрытием густых деревьев; так же — на востоке и юге, но в некотором отдалении от форта, потому что близко от форта нет прикрытий.
— Хорошо! — воскликнул де Гурж, когда я разъяснил ему слова нашего краснокожего союзника. — А теперь — за работу! Помните, что ни один из этих убийц не должен ускользнуть. Мы должны дать этим испанским собакам такой урок, чтобы они его никогда не забыли.
После этого он пошел по опушке мелкого леса, Скрывавшего нас от врагов, и направился к бревенчатым стенам форта. Я пошел за ним, к нам присоединился Мартин. Де Гурж некоторое время молча изучал местность. Я заметил, что форт Каролина, — я все еще продолжал так его называть, — страшно изменился. Стены стали выше; бастионы, с которых угрожали жерла пушек, были увеличены; вся крепость была значительно усилена. Часовой, стоявший на стене, увидев нас, резко закричал; к нему присоединились другие фигуры и стали указывать на нас и жестикулировать. За нами стали в ряды наши солдаты и ждали. Наши три судна на реке заняли позиции против форта, чтобы огонь пушек был наиболее действен. Казалось, что мы в очень хорошем положении.
Наконец де Гурж нарушил молчание.
— Совсем не так плохо, мои друзья! На их стороне преимущество — возвышенности и стены, это верно, но у них нет рва, чему я очень рад. Имея с трех сторон дикарей, а четвертую занимая сами, мы можем сразу приступить к атаке. Дьяволы! Этот орех не так трудно расколоть. Ворота, где стоит часовой — вот их слабое место. Сначала сделаем им небольшой сюрприз. Мартин, вернитесь к отряду и приведите трех солдат с петардами! Если мы взорвем ворота, они у нас в кулаке.
Он сомкнул в кулак свою сильную руку.
— Это идея! — согласился Мартин, возбужденный предстоящим сражением. Он повернулся и пошел исполнять приказание.
Едва он успел отойти, как безоружный человек вышел из тех самых ворот, о которых только что шла речь; в руках у него был белый флаг.
— Парламентер, а? — сказал де Гурж. — Идемте, милый Блэз, ему навстречу.
И он направился быстрым шагом, я последовал за ним. На полдороге между фортом и лесом мы встретили испанского офицера. Это был совсем юноша — первый пушок возмужалости еле пробивался на его губе, — но он глядел на нас презрительным взглядом и вел себя с надменностью, присущей его народу. Он остановился шагов за пять от нас, мы последовали его примеру.
— Я пришел узнать от вас, — начал он, — ваше имя, и по какому праву вы вступили во владения испанского короля с вооруженными силами?
Это было сказано громко по-испански, и я с трудом следил за его словами.
— Мы — французы, соединенные общей целью наказать убийц наших соотечественников, — ответил де Гурж сурово. — Поэтому я предлагаю вам сдаться, если между вами есть женщины и дети, чтобы спасти им жизнь; но если у вас только бойцы, — он пожал плечами, — то я вам советую сражаться, так как решено, что все испанцы, находящиеся в форте, должны умереть или от шпаги или от веревки, — мне совершенно безразлично, какой способ вы предпочтете.
Губы испанца искривились.
— Посмотрим, — сказал он насмешливо, — в состоянии ли вы будете исполнить свое обещание.
Он резко повернулся и не торопясь пошел к воротам, а мы стали возвращаться к своим.
— Вот животное! — закричал де Гурж. — О, один вид этой собаки возбуждает во мне отвращение! — Он ускорил шаги, торопясь встретить Мартина, пришедшего в сопровождении трех солдат с петардами.
Вдруг что-то резко завизжало около меня, и я увидел, как зеленая фуражка де Гуржа слетела с его головы на землю. Раздался треск мушкета, за которым немедленно последовали гневные восклицания де Гуржа. Он помчался мимо меня, что-то выкрикивая. Я побежал за ним по направлению к форту; над ближайшим бастионом в воздухе носились еще дымные полосы, но людей не было видно. Впереди меня де Гурж быстро нагонял ненавистного офицера, который, бросив взгляд через плечо, оставил свою величественную походку и пустился удирать. Он слишком медленно бежал; де Гурж помчался за ним, как вихрь, и быстро опрокинул наземь несчастного испанца. Молодой офицер отбивался, как молодой зайчонок в пасти собаки, но ему ничего не помогло; он напоминал ребенка в сильных руках его противника. В один миг де Гурж справился с ним.
— Будешь болтаться на веревке за это, щенок! — ворчал он, глядя с яростью на пленного.
В этот момент другая мушкетная пуля взорвала землю у моих ног, осыпав меня песком. Я быстро посмотрел на бастион, где, я знал, находится мушкетер — оттуда глядел на меня через бревенчатую стену Мишель Берр! При виде его вся моя старая ненависть к этому подлому человеку вспыхнула вновь.
— Вы из самострела стреляете лучше, мсье Берр! — крикнул я.
Доминик де Гурж направился к нашим линиям, ведя за собой испанского офицера, и я уже хотел было присоединиться к ним, когда вдруг ворота форта открылись. Партия в 12 испанцев вышла оттуда и пустилась бежать за нами, предводительствуемая стройным, худым человеком с обвязанной красным платком головой. Это произошло так быстро, что они догнали нас раньше, чем я мог поднять тревогу.
— К оружию, капитан, к оружию! — кричал я.
Он повернулся и увидел положение вещей. Подняв пленного высоко над головой, он бросил его на землю с ужасной силой.
Затем де Гурж оказался во власти человека с красной повязкой, опередившего своих товарищей шагов на десять; мне казалось, что раньше чем он обнажит свою шпагу и сумеет защищаться, испанец покончит с ним. Я бросился между ними.
Мне угрожал страшный удар со стороны испанца, но я увернулся, наклонившись, и пронзил ему горло.
— Прекрасное фехтование, молодой Блэз! Прекрасное! — закричал капитан.
Я не имел времени ответить, так как в мгновение ока мы были окружены сверкающей сталью атакующих нас испанцев. Нападение, отражение и опять нападение! Шаг назад — против моего желания — звон ударившейся стали о сталь, удар. Я сразу получил царапину на руке. Пять лезвий вмиг засверкали перед моими глазами, и я их все отразил. Вокруг меня раздались ругательства врагов, которые все разом бросились на нас и мешали друг другу своею горячностью. Слева был слышен громкий смех де Гуржа, напрягавшего все свои силы; я обливался потом. Вот была схватка! Мы неизменно отступали, отбиваясь от них. Они исступленно кричали, ругались, кидались на нас, как волны морские. Два раза мы сошлись в жестокой схватке, но стояли твердо, лишь в конце уступая их напору. После первого раза я вышел невредимым, а во время второй схватки я почувствовал острый укол шпаги в левую руку, за что сейчас же отплатил, ранив двух противников. Затем раздался знакомый голос справа:
— Задержите их! Помощь…
Последние слова Мартина смешались с внезапным грохотом нашей артиллерии со стороны реки и ответом пушек со стен Сан-Матео.
Началось генеральное сражение, и во время сильной канонады и мушкетного огня испанцы, увидев, как трудно им защищаться, стали отступать. Мы старались помешать этому, и некоторые из них, бросая оружие, сдавались. Их связали и оставили под охраной, а мы бросились к воротам. К нашему удивлению, мы прошли беспрепятственно, но, когда сквозь дым петард ворвались в форт, он оказался пустым. Западные ворота были открыты — гарнизон бежал.
Я подбежал к восточному порталу. Мартин за мною.
— Это ничего не значит, — доказывал он. — Они рассеялись по лесу, а там храбрые крейки быстро покончат с ними.
— Но между ними Мишель Берр; я поклялся убить его, и я должен это выполнить; я не успокоюсь, пока он не будет лежать мертвым у моих ног.
Добежав до ворот, мы спустились в открытую траншею. Здесь никого не было: испанцы бежали по всем направлениям; по реке множество переполненных лодок направились к другому берегу; всматриваясь, я нигде не мог заметить громадной фигуры моего личного врага. Мы поторопились к берегу, я снова стал рассматривать сидевших в лодках, но Мишеля Берра среди них не было. Испанцы высаживались в разных местах вдоль берега и исчезали в лесу. Проходили минуты. Холодная улыбка появилась на лице Мартина.
Наконец из глубины леса раздался длительный потрясающий крик.
Это воины Сатурионы выполнили свою работу.
— Я думаю, — сказал де Гурж, — бросить якорь у устья реки и послать пешие отряды для захвата двух небольших батарей, находящихся по обоим ее берегам. Шестьдесят человек…
— А почему бы не бросить якорь на реке между батареями и не выбить их пушками? — спросил я напрямик.
— Черт возьми! Молодой человек высказал удачную мысль, а, мой милый Мартин? А старые собаки воины не догадались.
— Этот план может иметь успех, — заметил Мартин. Я чувствовал на себе его взгляд.
— О, несомненно! — сказал де Гурж. Это очень смелый план, поэтому он и удастся.
Он торопливо ушел; и я был очень доволен собой. Затем я услышал смех Мартина.
— Можете смеяться, — воскликнул я сердито, — но это совсем не такой плохой план…
— Не топорщите свои перья, Блэз! — прервал меня Мартин, положив ласково руку на мое плечо. — Я смеюсь не над вами, а над собою и Домиником, состарившимся на войне и не принявшим во внимание нашу артиллерию. Вы, молодые, будете знать, как обращаться с мушкетами, пушками и петардами. Теперь уже есть новое оружие — в прошлом году мне показывал один оружейный мастер в Париже — оно называется пистолетом. Хорошая вещь во время схватки!
— Эти виды оружия с каждым годом употребляются все больше, — сказал я. — В будущем, без сомненья, они будут употребляться наряду с пиками, алебардами и самострелами.
Мартин вздохнул.
— По крайней мере за мое время никакое оружие не вытеснит шпаги, — заметил он.
Ночь застала нас на расстоянии одного лье от устья реки Май, наш флот находился вблизи; легкий ветер дул с востока. Де Гурж поднял сигнал на верху мачты, приказывая судам следовать за нами. Мы стояли прямо против устья реки, на некотором расстоянии были видны низкие стены редутов на каждой стороне тихой речки; блестящие жерла пушек глядели на нас, но гарнизона не было видно. Скоро мы вошли в реку; все были на своих местах; пушки были заряжены и нацелены, солдаты стояли возле них с зажженными фитилями; мушкетеры с заряженными и готовыми стрелять ружьями занимали бастионы с обеих сторон судна. Сзади нас догоняли остальные суда. Достигнув места как раз между двумя небольшими укреплениями, мы убрали паруса и бросили якорь. Затем по команде де Гуржа воздух огласился грохотом наших пушек, и облако дыма покрыло на мгновение оба берега реки, но было скоро рассеяно ветром. Впервые показались защитники редутов, но ответа из их пушек не последовало. Вместо этого над валом на северном берегу показался белый флаг, а на южном — испанцы, числом около десяти человек, перескочили через стену и исчезли в лесу. Сейчас же была послана шлюпка к северному берегу, которая возвратилась с девятью пленниками. Шестеро, как сообщили нам, были убиты нашим огнем: укрепления сильно разрушены. Де Гурж сиял от удовольствия. В это время подошли другие суда, и он приказал поднять якорь и паруса. Таким образом, мы продолжали наш путь дальше вверх по реке.
По моему предложению мы высадились недалеко от форта, где могли оставаться незамеченными; это оказалось тем самым местом, где мы с Мартином наблюдали прибытие флота Педро Менендэса. Длинной шеренгой мы двигались в джунглях и уже почти достигли просеки, окружавшей форт Сан-Матео, когда бронзовая фигура, обнаженная до пояса, страшно раскрашенная и с многочисленными обмотками на ногах, как обычно носили крейки, появилась на дороге и остановила нас. Это был Олень, который пришел сообщить нам, что все в порядке. Воины Сатурионы окружили форт с трех сторон, они расположились на северном берегу реки против испанских укреплений, под прикрытием густых деревьев; так же — на востоке и юге, но в некотором отдалении от форта, потому что близко от форта нет прикрытий.
— Хорошо! — воскликнул де Гурж, когда я разъяснил ему слова нашего краснокожего союзника. — А теперь — за работу! Помните, что ни один из этих убийц не должен ускользнуть. Мы должны дать этим испанским собакам такой урок, чтобы они его никогда не забыли.
После этого он пошел по опушке мелкого леса, Скрывавшего нас от врагов, и направился к бревенчатым стенам форта. Я пошел за ним, к нам присоединился Мартин. Де Гурж некоторое время молча изучал местность. Я заметил, что форт Каролина, — я все еще продолжал так его называть, — страшно изменился. Стены стали выше; бастионы, с которых угрожали жерла пушек, были увеличены; вся крепость была значительно усилена. Часовой, стоявший на стене, увидев нас, резко закричал; к нему присоединились другие фигуры и стали указывать на нас и жестикулировать. За нами стали в ряды наши солдаты и ждали. Наши три судна на реке заняли позиции против форта, чтобы огонь пушек был наиболее действен. Казалось, что мы в очень хорошем положении.
Наконец де Гурж нарушил молчание.
— Совсем не так плохо, мои друзья! На их стороне преимущество — возвышенности и стены, это верно, но у них нет рва, чему я очень рад. Имея с трех сторон дикарей, а четвертую занимая сами, мы можем сразу приступить к атаке. Дьяволы! Этот орех не так трудно расколоть. Ворота, где стоит часовой — вот их слабое место. Сначала сделаем им небольшой сюрприз. Мартин, вернитесь к отряду и приведите трех солдат с петардами! Если мы взорвем ворота, они у нас в кулаке.
Он сомкнул в кулак свою сильную руку.
— Это идея! — согласился Мартин, возбужденный предстоящим сражением. Он повернулся и пошел исполнять приказание.
Едва он успел отойти, как безоружный человек вышел из тех самых ворот, о которых только что шла речь; в руках у него был белый флаг.
— Парламентер, а? — сказал де Гурж. — Идемте, милый Блэз, ему навстречу.
И он направился быстрым шагом, я последовал за ним. На полдороге между фортом и лесом мы встретили испанского офицера. Это был совсем юноша — первый пушок возмужалости еле пробивался на его губе, — но он глядел на нас презрительным взглядом и вел себя с надменностью, присущей его народу. Он остановился шагов за пять от нас, мы последовали его примеру.
— Я пришел узнать от вас, — начал он, — ваше имя, и по какому праву вы вступили во владения испанского короля с вооруженными силами?
Это было сказано громко по-испански, и я с трудом следил за его словами.
— Мы — французы, соединенные общей целью наказать убийц наших соотечественников, — ответил де Гурж сурово. — Поэтому я предлагаю вам сдаться, если между вами есть женщины и дети, чтобы спасти им жизнь; но если у вас только бойцы, — он пожал плечами, — то я вам советую сражаться, так как решено, что все испанцы, находящиеся в форте, должны умереть или от шпаги или от веревки, — мне совершенно безразлично, какой способ вы предпочтете.
Губы испанца искривились.
— Посмотрим, — сказал он насмешливо, — в состоянии ли вы будете исполнить свое обещание.
Он резко повернулся и не торопясь пошел к воротам, а мы стали возвращаться к своим.
— Вот животное! — закричал де Гурж. — О, один вид этой собаки возбуждает во мне отвращение! — Он ускорил шаги, торопясь встретить Мартина, пришедшего в сопровождении трех солдат с петардами.
Вдруг что-то резко завизжало около меня, и я увидел, как зеленая фуражка де Гуржа слетела с его головы на землю. Раздался треск мушкета, за которым немедленно последовали гневные восклицания де Гуржа. Он помчался мимо меня, что-то выкрикивая. Я побежал за ним по направлению к форту; над ближайшим бастионом в воздухе носились еще дымные полосы, но людей не было видно. Впереди меня де Гурж быстро нагонял ненавистного офицера, который, бросив взгляд через плечо, оставил свою величественную походку и пустился удирать. Он слишком медленно бежал; де Гурж помчался за ним, как вихрь, и быстро опрокинул наземь несчастного испанца. Молодой офицер отбивался, как молодой зайчонок в пасти собаки, но ему ничего не помогло; он напоминал ребенка в сильных руках его противника. В один миг де Гурж справился с ним.
— Будешь болтаться на веревке за это, щенок! — ворчал он, глядя с яростью на пленного.
В этот момент другая мушкетная пуля взорвала землю у моих ног, осыпав меня песком. Я быстро посмотрел на бастион, где, я знал, находится мушкетер — оттуда глядел на меня через бревенчатую стену Мишель Берр! При виде его вся моя старая ненависть к этому подлому человеку вспыхнула вновь.
— Вы из самострела стреляете лучше, мсье Берр! — крикнул я.
Доминик де Гурж направился к нашим линиям, ведя за собой испанского офицера, и я уже хотел было присоединиться к ним, когда вдруг ворота форта открылись. Партия в 12 испанцев вышла оттуда и пустилась бежать за нами, предводительствуемая стройным, худым человеком с обвязанной красным платком головой. Это произошло так быстро, что они догнали нас раньше, чем я мог поднять тревогу.
— К оружию, капитан, к оружию! — кричал я.
Он повернулся и увидел положение вещей. Подняв пленного высоко над головой, он бросил его на землю с ужасной силой.
Затем де Гурж оказался во власти человека с красной повязкой, опередившего своих товарищей шагов на десять; мне казалось, что раньше чем он обнажит свою шпагу и сумеет защищаться, испанец покончит с ним. Я бросился между ними.
Мне угрожал страшный удар со стороны испанца, но я увернулся, наклонившись, и пронзил ему горло.
— Прекрасное фехтование, молодой Блэз! Прекрасное! — закричал капитан.
Я не имел времени ответить, так как в мгновение ока мы были окружены сверкающей сталью атакующих нас испанцев. Нападение, отражение и опять нападение! Шаг назад — против моего желания — звон ударившейся стали о сталь, удар. Я сразу получил царапину на руке. Пять лезвий вмиг засверкали перед моими глазами, и я их все отразил. Вокруг меня раздались ругательства врагов, которые все разом бросились на нас и мешали друг другу своею горячностью. Слева был слышен громкий смех де Гуржа, напрягавшего все свои силы; я обливался потом. Вот была схватка! Мы неизменно отступали, отбиваясь от них. Они исступленно кричали, ругались, кидались на нас, как волны морские. Два раза мы сошлись в жестокой схватке, но стояли твердо, лишь в конце уступая их напору. После первого раза я вышел невредимым, а во время второй схватки я почувствовал острый укол шпаги в левую руку, за что сейчас же отплатил, ранив двух противников. Затем раздался знакомый голос справа:
— Задержите их! Помощь…
Последние слова Мартина смешались с внезапным грохотом нашей артиллерии со стороны реки и ответом пушек со стен Сан-Матео.
Началось генеральное сражение, и во время сильной канонады и мушкетного огня испанцы, увидев, как трудно им защищаться, стали отступать. Мы старались помешать этому, и некоторые из них, бросая оружие, сдавались. Их связали и оставили под охраной, а мы бросились к воротам. К нашему удивлению, мы прошли беспрепятственно, но, когда сквозь дым петард ворвались в форт, он оказался пустым. Западные ворота были открыты — гарнизон бежал.
Я подбежал к восточному порталу. Мартин за мною.
— Это ничего не значит, — доказывал он. — Они рассеялись по лесу, а там храбрые крейки быстро покончат с ними.
— Но между ними Мишель Берр; я поклялся убить его, и я должен это выполнить; я не успокоюсь, пока он не будет лежать мертвым у моих ног.
Добежав до ворот, мы спустились в открытую траншею. Здесь никого не было: испанцы бежали по всем направлениям; по реке множество переполненных лодок направились к другому берегу; всматриваясь, я нигде не мог заметить громадной фигуры моего личного врага. Мы поторопились к берегу, я снова стал рассматривать сидевших в лодках, но Мишеля Берра среди них не было. Испанцы высаживались в разных местах вдоль берега и исчезали в лесу. Проходили минуты. Холодная улыбка появилась на лице Мартина.
Наконец из глубины леса раздался длительный потрясающий крик.
Это воины Сатурионы выполнили свою работу.
Глава XXVIII
Конец Мишеля Берра
Весь день продолжалась эта ужасная охота за людьми в мрачных глубинах джунглей, где крейки гнались за своими жертвами между высокими деревьями и густыми кустарниками. Лес, казалось, ожил благодаря темным фигурам, бесшумно подкрадывавшимся к своей добыче. Воздух был полон ужаса. В поисках Мишеля Берра я случайно наткнулся на просеку в лесу, недалеко от форта.
Здесь, как оказалось, были разбросаны кости мертвых людей, кости моих друзей и соотечественников, давным-давно выклеванные птицами и зверьми и выбеленные солнцем и дождем. До сих пор сохранились еще концы сгнившей веревки, качавшиеся от порывистого ветра. Сильная скорбь охватила меня. Я подошел к большому дереву, на котором была укреплена выцветшая грязная доска с почти стертой надписью; с большим трудом мне удалось разобрать написанное, так как местами буквы совершенно исчезли. На ней была такая надпись: «Это было сделано не французам, а лютеранам и еретикам» — то самое, чем хвастал когда-то Мишель Берр.
Возвратившись после бесплодных поисков в форт, я увидел, что французы, после недолгого преследования, захватили много пленных, а остаток предоставили краснокожим; теперь они были заняты срыванием форта. Доминик де Гурж ликовал.
— Мы взяли большое количество разных вещей, — закричал он, увидев меня, — много амуниции, всевозможных съестных припасов и девять пушек! Мы имеем несколько раненых, но ни одного убитого, и взяли сорок с чем-то пленных…
Я прервал его, описав только что оставленное мною место в лесу.
— Да, я и сам думал отыскать это место. Надо будет похоронить наших друзей. Приходите туда к заходу солнца, — сказал он, бросив зловещий взгляд на группу пленных, находившихся вблизи, — и вы увидите картину, которая доставит вам удовольствие.
После этого он меня оставил; вскоре я заметил, как он направился к тому месту, откуда я только что пришел в сопровождении солдат, несших принадлежности для рытья земли.
Преследование было почти закончено; иногда из глубины леса еще раздавалось гиканье; крейки возвращались к просеке со своими ужасными трофеями.
Наши суда стояли спокойно на реке; лодки переезжали с одного берега на другой, на некоторых удили рыбу для ужина. Сатурионы я не видел; Олень также был еще в лесу; не видно было и Мартина. На одном из бастионов группа французов ругалась, с большими усилиями снимая одну из длинных медных пушек со своего места; я направился к ним, чтобы посмотреть, как они будут ее спускать. Проходя портал, где тяжелые ворота висели вкось на петлях, я встретил двух крейков, которые приветствовали меня наклонами украшенных перьями голов и, издавая самодовольные звуки, указывали на скальпы, висевшие на их поясах.
В форте никого не было, кроме работавшей группы. Я сел на дерновую скамью в тени дома и предался разным мыслям, будучи очень разочарован, что архинегодяй — жирный Мишель — удрал от меня. Он больше всех заслужил смерть — смерть, которую я обещал ему много месяцев назад. Затем мой мысли возвратились к Франции; они были заняты розовыми мечтами о будущем, о Марии, о Брео, о счастливой жизни и любимой Гаскони. Не думал я тогда о пучине, в которую Франция низвергнется, благодаря раздорам и фанатизму своего народа; не думал и о той борьбе, которая в течение последующих двадцати лет заставит меня быть в беспрерывных походах, — всегда в седле.
Здесь, как оказалось, были разбросаны кости мертвых людей, кости моих друзей и соотечественников, давным-давно выклеванные птицами и зверьми и выбеленные солнцем и дождем. До сих пор сохранились еще концы сгнившей веревки, качавшиеся от порывистого ветра. Сильная скорбь охватила меня. Я подошел к большому дереву, на котором была укреплена выцветшая грязная доска с почти стертой надписью; с большим трудом мне удалось разобрать написанное, так как местами буквы совершенно исчезли. На ней была такая надпись: «Это было сделано не французам, а лютеранам и еретикам» — то самое, чем хвастал когда-то Мишель Берр.
Возвратившись после бесплодных поисков в форт, я увидел, что французы, после недолгого преследования, захватили много пленных, а остаток предоставили краснокожим; теперь они были заняты срыванием форта. Доминик де Гурж ликовал.
— Мы взяли большое количество разных вещей, — закричал он, увидев меня, — много амуниции, всевозможных съестных припасов и девять пушек! Мы имеем несколько раненых, но ни одного убитого, и взяли сорок с чем-то пленных…
Я прервал его, описав только что оставленное мною место в лесу.
— Да, я и сам думал отыскать это место. Надо будет похоронить наших друзей. Приходите туда к заходу солнца, — сказал он, бросив зловещий взгляд на группу пленных, находившихся вблизи, — и вы увидите картину, которая доставит вам удовольствие.
После этого он меня оставил; вскоре я заметил, как он направился к тому месту, откуда я только что пришел в сопровождении солдат, несших принадлежности для рытья земли.
Преследование было почти закончено; иногда из глубины леса еще раздавалось гиканье; крейки возвращались к просеке со своими ужасными трофеями.
Наши суда стояли спокойно на реке; лодки переезжали с одного берега на другой, на некоторых удили рыбу для ужина. Сатурионы я не видел; Олень также был еще в лесу; не видно было и Мартина. На одном из бастионов группа французов ругалась, с большими усилиями снимая одну из длинных медных пушек со своего места; я направился к ним, чтобы посмотреть, как они будут ее спускать. Проходя портал, где тяжелые ворота висели вкось на петлях, я встретил двух крейков, которые приветствовали меня наклонами украшенных перьями голов и, издавая самодовольные звуки, указывали на скальпы, висевшие на их поясах.
В форте никого не было, кроме работавшей группы. Я сел на дерновую скамью в тени дома и предался разным мыслям, будучи очень разочарован, что архинегодяй — жирный Мишель — удрал от меня. Он больше всех заслужил смерть — смерть, которую я обещал ему много месяцев назад. Затем мой мысли возвратились к Франции; они были заняты розовыми мечтами о будущем, о Марии, о Брео, о счастливой жизни и любимой Гаскони. Не думал я тогда о пучине, в которую Франция низвергнется, благодаря раздорам и фанатизму своего народа; не думал и о той борьбе, которая в течение последующих двадцати лет заставит меня быть в беспрерывных походах, — всегда в седле.